отражения кинжала, которому суждено пресечь его дни, и томился тоской,
1аейшт у11ае, страшным недугом тех, кому жизнь ни в чем не отказывала. Сидя
в цирке, он сквозь прозрачный изумруд любовался кровавой резней на арене, а
потом на носилках, украшенных жемчугом и пурпуром, влекомых мулами с
серебряными подковами, возвращался в свой Золотой дворец Гранатовой аллеей,
провожаемый криками толпы, проклинавшей его, цезаря Нерона. Он был и
Гелиогабалом, который, раскрасив себе лицо, сидел за прялкой вместе с
женщинами и приказал доставить богиню Луны из Карфагена, чтобы сочетать ее
мистическим браком с Солнцем.
Вновь и вновь перечитывал Дориан эту фантастическую главу и две
следующих, в которых, как на каких-то удивительных гобеленах или эмалях
искусной работы, запечатлены были прекрасные и жуткие лики тех, кого
Пресыщенность, Порок и Кровожадность превратили в чудовищ или безумцев.
Филиппе, герцог Миланский, который убил свою жену и намазал ей губы алым
ядом, чтобы ее любовник вкусил смерть с мертвых уст той, кого он ласкал.
Венецианский Пьетро Барби, известный под именем Павла Второго и в своем
тщеславии добившийся, чтобы его величали "Формозус", то есть "Прекрасный";
его тиара, стоившая двести тысяч флоринов, была приобретена ценой страшного
преступления. Джан Мария Висконти, травивший людей собаками; когда он был
убит, труп его усыпала розами любившая его гетера. Цезарь Борджиа на белом
коне - с ним рядом скакало братоубийство, и на плаще его была кровь
Перотто. Молодой кардинал, архиепископ Флоренции, сын и фаворит папы Сикста
Четвертого, Пьетро Риарио, чья красота равнялась только его развращенности;
он принимал Леонору Арагонскую в шатре из белого и алого шелка, украшенном
нимфами и кентаврами, и велел позолотить мальчика, который должен был на
пиру изображать Ганимеда или Гиласа. Эзелпн, чью меланхолию рассеивало
только зрелище смерти, - он был одержим страстью к крови, как другие
одержимы страстью к красному вину; по преданию, он был сыном дьявола и
обманул своего отца, играя с ним в кости на собственную душу. Джанбаттиста
Чибо, в насмешку именовавший себя Невинным, тот Чибо, в чья истощенные жилы
еврейлекарь влил кровь трех юношей. Сиджизмондо Малатеста, любовник Изотты и
сюзеренный властитель РиУ мини, который задушил салфеткой Поликсену, а
Джиневре д'Эсте поднес яд в изумрудном кубке; он для культа постыдной
страсти воздвиг языческий храм, где совершались христианские богослужения.
Изображение этого врага бога и людей сожгли в Риме. Карл Шестой, который так
страстно любил жену брата, что один прокаженный предсказал ему безумие от
любви; когда ум его помутился, его успокаивали только сарацинские карты с
изображениями Любви, Смерти и Безумия. И, наконец, Грифонетто Бальони в
нарядном камзоле и усаженной алмазами шляпе на акантоподобных кудрях, убийца
Асторре и его невесты, а также Симонетто и его пажа, столь прекрасный, что,
когда он умирал на желтой пьяцце Перуджии, даже ненавидевшие его не могли
удержаться от слез, а проклявшая его Аталанта благословила его.
Все они таили в себе какую-то страшную притягательную силу. Они снились
Дориану по ночам, тревожили его воображение днем. Эпоха Возрождения знала
необычайные способы отравления: отравляла с помощью шлема или зажженного
факела, вышитой перчатки или драгоценного веера, раззолоченных мускусных
шариков и янтарного ожерелья. А Дориан Грей был отравлен книгой. И в иные
минуты Зло было для него лишь одним из средств осуществления того, что он
считал красотой жизни.
ГЛАВА XII
Это было девятого ноября и (как часто вспоминал потом Дориан) накануне
дня его рождения, когда ему исполнилось тридцать восемь лет.
Часов в одиннадцать вечера он возвращался домой от лорда Генри, у
которого обедал. Он шел пешком, до глаз закутанный в шубу, так как ночь была
холодная и туманная. На углу Гровенорсквер и СаусОдлистрит мимо него во мгле
промелькнул человек, шедший очень быстро с саквояжем в руке. Воротник его
серого пальто был поднят, но Дориан узнал Бэзила Холлуорда. Неизвестно
почему, его вдруг охватил какой-то безотчетный страх. Он и виду не подал,
что узнал Бэзила, и торопливо зашагал дальше.
Но Холлуорд успел его заметить. Дориан слышал, как он остановился и
затем стал его догонять. Через минуту рука Бэзила легла на его плечо.
- Дориан! Какая удача! Я ведь дожидался у вас в библиотеке с девяти
часов. Потом наконец сжалился над вашим усталым лакеем и сказал ему, чтобы
он выпустил меня и шел спать. Ждал я вас потому, что сегодня
двенаднатичасовым уезжаю в Париж, и мне очень нужно перед отъездом с вами
потолковать. Когда вы прошли мимо, я узнал вас, или, вернее, вашу шубу, но
все же сомневался... А вы-то разве не узнали меня?
- В таком тумане, милый мой Бэзил? Я даже Гровенорсквер не узнаю.
Думаю, что мой дом где-то здесь близко, но и в этом вовсе не уверен... Очень
жаль, что вы уезжаете, я вас не видел целую вечность. Надеюсь, вы скоро
вернетесь?
- Нет, я пробуду за границей месяцев шесть. Хочу снять в Париже
мастерскую и запереться в ней, пока не окончу одну задуманную мною большую
вещь. Ну, да я не о своих делах хотел говорить с вами. А вот и ваш подъезд.
Позвольте мне войти на минуту.
- Пожалуйста, я очень рад. Но вы не опоздаете на поезд? - небрежно
бросил Дориан Грей, взойдя по ступеням и отпирая дверь своим ключом.
При свете фонаря, пробивавшемся сквозь туман, Холлуорд посмотрел на
часы.
- У меня еще уйма времени, - сказал он.Поезд отходит в четверть
первого, а сейчас только одиннадцать. Я ведь все равно шел в клуб, когда мы
встретились, - рассчитывал застать вас там. С багажом возиться мне не
придется - я уже раньше отправил все тяжелые вещи. Со мной только этот
саквояж, и за двадцать минут я доберусь до вокзала Виктории.
Дориан посмотрел на него с улыбкой.
- Вот как путешествует известный художник! Ручной саквояж и осеннее
пальтишко! Ну, входите же скорее, а то туман заберется в дом. И, пожалуйста,
не затевайте серьезных разговоров. В наш век ничего серьезного не
происходит. Во всяком случае, не должно происходить.
Холлуорд только головой покачал и прошел вслед за Дорианом в его
библиотеку. В большом камине ярко пылали дрова, лампы были зажжены, а на
столике маркетри стоял открытый серебряный погребец с напитками, сифон с
содовой водой и высокие хрустальные бокалы.
- Видите, ваш слуга постарался, чтобы я чувствовал себя как дома.
Принес все, что нужно человеку, в том числе и самые лучшие ваши папиросы. Он
очень гостеприимный малый и нравится мне гораздо больше, чем тот француз,
прежний ваш камердинер. Кстати, куда он девался?
Дориан пожал плечами.
- Кажется, женился на горничной леди Рэдля и увез ее в Париж, где она
подвизается в качестве английской портнихи. Там теперь, говорят, англомания
в моде. Довольно глупая мода, не правда ли?.. А Виктор, между прочим, был
хороший слуга, я не мог на него пожаловаться. Он был мне искренне предан и,
кажется, очень горевал, когда я его уволил. Но я его почему-то невзлюбил...
Знаете, иногда придет в голову какой-нибудь вздор... Еще стакан бренди с
содовой? Или вы предпочитаете рейнское с сельтерской? Я всегда пью рейнское.
Наверное, в соседней комнате найдется бутылка.
- Спасибо, я ничего больше не буду пить, - отозвался художник. Он
снял пальто и шляпу, бросил их на саквояж, который еще раньше поставил в
углу.- Так вот, Дориан мой милый, у нас будет серьезный разговор. Не
хмурьтесь, пожалуйста, - этак мне очень трудно будет говорить.
- Ну, в чем же дело? - воскликнул Дориан нетерпеливо, с размаху
садясь на диван.- Надеюсь, речь будет не обо мне? Я сегодня устал от себя и
рад бы превратиться в кого-нибудь другого.
- Нет, именно о вас, - сказал Холлуорд суровым тоном.- Это
необходимо. Я отниму у вас каких-нибудь полчаса, не больше.
- Полчаса! - пробормотал Дориан со вздохом и закурил папиросу.
- Не так уж это много, Дориан, и разговор этот в ваших интересах. Мне
думается, вам следует узнать, что о вас в Лондоне говорят ужасные вещи.
- А я об этом ничего знать не хочу. Я люблю слушать сплетни о других,
а сплетни обо мне меня не интересуют. В них нет прелести новизны.
- Они должны вас интересовать, Дориан. Каждый порядочный человек
дорожит своей репутацией. Ведь вы же не хотите, чтобы люди считали вас
развратным и бесчестным? Конечно, у вас положение в обществе, большое
состояние и все прочее. Но богатство и высокое положение - еще не все.
Поймите, я вовсе не верю этим слухам. Во всяком случае, я не могу им верить,
когда на вас смотрю. Ведь порок всегда накладывает свою печать на лицо
человека. Его не скроешь. У нас принято говорить о "тайных" пороках. Но
тайных пороков не бывает. Они сказываются в линиях рта, в отяжелевших веках,
даже в форме рук. В прошлом году один человек, - вы его знаете, но называть
его не буду, - пришел ко мне заказать свой портрет. Я его раньше никогда не
встречал, и в то время мне ничего о нем не было известно - наслышался я о
нем немало только позднее. Он предложил мне за портрет бешеную цену, но я
отказался писать его: в форме его пальцев было что-то глубоко мне противное.
И теперь я знаю, что чутье меня не обмануло, - у этого господина ужасная
биография. Но вы, Дориан... Ваше честное, открытое и светлое лицо, ваша
чудесная, ничем не омраченная молодость мне порукой, что дурная молва о вас
- клевета, и я не могу ей верить. Однако я теперь вижу вас очень редко, вы
никогда больше не заглядываете ко мне в мастерскую, и оттого, что вы далеки
от меня, я теряюсь, когда слышу все те мерзости, какие о вас говорят, не
знаю, что отвечать на них. Объясните мне, Дориан, почему такой человек, как
герцог Бервпкский, встретив вас в клубе, уходит из комнаты, как только вы в
нее входите? Почему многие почтенные люди лондонского света не хотят бывать
у вас в доме и не приглашают вас к себе? Вы были дружны с лордом Стэйвли. На
прошлой неделе я встретился с ним на званом обеде... За столом кто-то
упомянул о вас - речь шла о миниатюрах, которые вы одолжили для выставки
Дадлп. Услышав ваше имя, лорд Стэйвли с презрительной гримасой сказал, что
вы, быть может, очень тонкий знаток искусства, но с таким человеком, как вы,
нельзя знакомить ни одну чистую девушку, а порядочной женщине неприлично
даже находиться с вами в одной комнате. Я напомнил ему, что вы - мой друг,
и потребовал объяснений. И он дал их мне. Дал напрямик, при всех! Какой это
был ужас! Почему дружба с вами губительна для молодых людей? Этот несчастный
мальчик, гвардеец, что недавно покончил с собой, - ведь он был ваш близкий
друг. С Генри Эштоном вы были неразлучны, - а он запятнал свое имя и
вынужден был покинуть Англию... Почему так низко пал Адриан Синглтон? А
единственный сын лорда Кента почему сбился с пути? Вчера я встретил его отца
на СентДжеймсстрит. Сразу видно, что он убит стыдом и горем. А молодой
герцог Пертский? Что за жизнь он ведет! Какой порядочный человек захочет
теперь с ним знаться?
- Довольно, Бэзил! Не говорите о том, чего не знаете! - перебил
Дориан Грей, кусая губы. В тоне его слышалось глубочайшее презрение.- Вы
спрашиваете, почему Бервик выходит из комнаты, когда я вхожу в нее? Да
потому, что мне о нем все известно, а вовсе не потому, что ему известно
что-то обо мне. Как может быть чистой жизнь человека, в жилах которого течет
такая кровь? Вы ставите мне в вину поведение Генри Эштона и молодого герцога
