даже невозможные свидетели (например: комиссия исполкома по проверке
работы только что закупленной шведской дерьмососной машины - три черные
"волги", толпа сытых молодчиков с "малборо" в зубах и мигающий тридцатью
лампочками заграничный агрегат со всеми своими кишками и насосами). Либо,
наоборот, все вполне тихо-мирно, но объект в точке рандеву не появляется:
неожиданное совещание, внезапная командировка в Гатчину, а один раз даже -
небольшая автомобильная авария!.. Это длилось две недели. Мне все уже было
ясно, я совсем намеревался уже дать отбой, как вдруг получил доклад: все
ОК, жертв и разрушений нет, процедура завершена благополучно. Сашка сияет
в ожидании премиальных, потирает костлявые свои ручонки профессионального
садиста, Серега сыто жмурится, довольный, словно тигр, задравший наконец
своего дрессировщика, а я сижу тут же, как бы случайно присутствую при
ихнем докладе, будто дерьмом накормленный, и ничего не понимаю...
А через два часа мне сообщают из ВНИИТЭКа, что объект - в полном
порядке, прибыл на работу без опоздания и в настоящий момент завершает
свое сообщение на семинаре, цел и невредим... Эти два жлоба отметелили
н_е _т_о_г_о_: я потом специально ходил в больницу смотреть и видел
пострадавшего - и в самом деле похож, во всяком случае издали. Жлобы
вместо премиальных получили по одному выговорешнику каждый, а я свое
задание - отменил. С легким сердцем. Но не успокоился на этом. Очень уж
мне, настырному идиоту, хотелось вызвать "разрыв мозга" так сказать
искусственным путем. Ведь это же была ранняя молодость моего открытия.
Я получил разрешение на УКОЛ. Разумеется, настоящий боевой укол мне
бы вряд ли разрешили, но такой был мне и не нужен. Мне нужен был хороший
профессионал, который получит обычное задание "уколоть и исчезнуть".
Профессионал выполнит приказ, уверенный в том, что совершает штатную
ликвидацию. Начальство будет знать, что в шприце - почти безвредный
коктейль спецмедикаментов. А я узнаю, может быть, как реагирует Рок на
угрозу жизни.
Я ничего не узнал. УКОЛ прошел штатно. Из ВНИИТЭКа мне после обеда
доложили, что объект жалуется на тошноту, глаза у него сделались красные,
ладони - тоже и чешутся. Все - в соответствии с прогнозом и анамнезом.
Организм отреагировал, Рок - нет. Я остался при своих - при своей
лихорадочной глупости, при своем бессилии, при неумении своем и
неспособности что-либо доказать.
Разумеется, каждый раз начиная эксперимент, я в каком-то смысле шел
ва-банк. В случае УДАЧИ мне пришлось бы громоздить горы вранья, чтобы
вывести себя и ЕГО из зоны начальственного внимания. Я был, впрочем, готов
к этому. Однозначный результат решал бы все проблемы раз и навсегда - я бы
просто ушел от них к НЕМУ и сделался бы недостижим. Так мне казалось
тогда. И это, в общем, было правильно. Хотя определенные нюансы безусловно
присутствовали и придавали ситуации специфический акцент..."
Здесь в рукописи имела место ступенька. Она не бросалась в глаза,
более того, она была незаметна и старательно, хотя и неумело, заглажена.
Страница двадцать шестая благополучно заканчивалась, а потом следовали
страницы (общим числом - одиннадцать), нумерация которых была
ликвидирована старым добрым школьным способом, каким, бывало, голову
Минина из учебника истории СССР переставляли на место головы гаттерии в
учебнике зоологии (и наоборот). Далее страницы снова шли подряд, и особого
труда не составляло сосчитать, что всего из текста вынуто с неизвестной и
не совсем понятной целью восемь страниц - с двадцать седьмой по тридцать
четвертую включительно.
Вряд ли это сделал автор записок. Скорее уж - Красногорский-младший.
Что-то не показалось ему на этих страницах. Что-то такое там было, чего не
захотелось ему доводить до сведения героя записок...
Установить это "что-то" представлялось пока невозможным. Да и
следовало ли этим заниматься?
4
"...Мировая Линия, как я ее себе представляю, есть последовательность
событий в жизни каждого человека, протянутая ОТ и ДО. Проследить ее, а тем
более - предсказать, разумеется, в принципе невозможно, как невозможно
даже просто перечислить все, скажем, допустимые позиции шахматной партии.
Однако принципиальная эта невозможность вовсе не отрицает само
СУЩЕСТВОВАНИЕ Линии. Линия - есть, независимо от нашей способности или
неспособности ее прочертить, она существует реально, она протянута ОТ и ДО
и, так сказать, овеществляется по мере хода времени.
Можно представить ее в виде некоего туннеля в тумане - ты движешься,
и он открывается перед тобою с каждым твоим шагом, а то, что тобою уже
пройдено, вновь затягивает мгла. Но у туннеля есть стенки, поэтому может
быть правильнее представлять себе Линию, как поток ветра в чистом поле,
или напряженную струю воды в стоячей воде, и человек в этом потоке, словно
большой жук, увлекаемый шквалом и ничего об этом шквале не знающий, или -
рыба в этой прозрачной бесцветной струе, тоже ничего об этой струе не
ведающая... Но шквал этот и справа, и слева от жука, и ниже, и выше его,
может быть, валит кого-то с ног, и срывает крыши, и закручивает хоботы
смерчей - жук ничего не знает об этом, знать не может и не хочет, он знай
себе гудит по своим делам ("...На нем мундир сапфирный, а сам любовью
тает, и к розе он летит - зум-зум, зум-зум...")
Все это, повторяю, можно было себе представить, но я не желал этого
делать. Человек - не жук. Человек способен управлять своей судьбой, и свою
Мировую Линию он в значительной мере протягивает ОТ и ДО сам, напрягая
волю и совершая поступки, которые полагает верными. А раз так, то первый и
главный вопрос: что это за человек?
Главное качество его, на мой взгляд: наивность. Простодушие,
переходящее временами в сущий инфантилизм. Верность неким принципам,
сформулированным и усвоенным в незапамятные времена. Абсолютная негибкость
поведения, если речь идет о сопротивлении наглой силе, и при этом - чуть
ли не угодливая податливость в ответ на слабость, беспомощность,
неумелость. Полное неприятие "закона джунглей" - в удивительном сочетании
с немедленной готовностью воспринять этот закон, если его тебе навязывают
силой. На силу ответ - сила, на слабость ответ - мягкость. Он - рыцарь,
вот он кто. В самом безнадежно-романтическом, вальтер-скоттовском и даже
дон-кихотском смысле этого подзабытого слова. И как всякий рыцарь -
бессилен перед ловкой слабостью и расчетливой ловкостью.
Я не предвидел с ним особенных проблем.
Проблема, еще и еще раз повторяю это, была в другом. Проблема
возникала и гляделась совершенно непреодолимой в случае, если он - лишь
подопечный Рока, "роководимый", как он сам называл героя своего романа, -
тот самый ничего не ведающий жук, которого несет на себе невидимый и не
осязаемый им шквал, сокрушающий все по сторонам и на пути.
Но у меня больше не было ни времени, ни желания выжидать и собирать
еще какие-то свидетельства, косвенные улики и лукавые факты. В начале
74-го погибла его жена, погибла страшно, гораздо страшнее, чем это можно
было представить себе, даже находясь на моем месте - на месте заранее
осведомленного и, казалось бы, ко всякому готового наблюдателя. Сейчас я
не хочу подробностей. Достаточно сказать, что случай никаких сомнений не
вызывал, хотя вышел я на него по чистой случайности: мне доложили, что
жена объекта скоропостижно скончалась, я - чисто механически, ни на что не
рассчитывая и ничего не ожидая, - направил запрос, и вдруг получил ответ,
от которого волосы встали у меня дыбом. А ведь он так любил ее, он, по
моим сведениям, чуть с ума не съехал после ее смерти, и при этом - не
зная, разумеется, никаких деталей!
Считаю обязанным признаться тебе: страшная мысль меня поразила, и я
кинулся поднимать документы по поводу смерти его матери. Слава богу, я,
видимо, ошибся: ничего там не обнаружилось по моей части, хотя, если быть
совершенно объективным, ИСЧЕРПЫВАЮЩИХ сведений получить мне все-таки не
удалось - времени прошло уже порядочно, свидетели ничего особенного не
запомнили, архивы же больницы оказались в отвратительном состоянии:
капремонт старого корпуса, последствия прорыва канализации, полная смена
начальствующего состава, и тэ дэ, и тэ пэ...
(Я перечитал сейчас последние абзацы и почувствовал вдруг
необходимость в следующем комментарии. На самом деле, ни ужаса, ни
отвращения, ни нравственной брезгливости по поводу своих разысканий в
семейных делах этого человека я тогда не испытывал. Сейчас - да. Сейчас,
когда я пишу "слава богу, я, видимо, ошибся", я действительно испытываю
некоторое облегчение от того, что омерзительная гипотеза моя не
подтвердилась. Но это - сейчас. Сейчас этот человек - уже не чужой для
меня. Это - мой покровитель. Благодетель... Друг. Хозяин. Тогда же он был
лишь объектом исследования и, что еще важнее, объектом возможного
использования. А кроме того, он казался мне чудовищем, монстром, я не
видел в нем человека, я видел в нем прежде всего и только средство для
достижения моих целей. И все исследования, с ним связанные, я вел, хотя и
азартно, но с холодным сердцем, профессионально расчетливо и без эмоций -
без всяких там "ах!", "слава богу!", "Какой ужас!..")
Я уже писал выше о Мировых Линиях. Мировая Линия этого человека
проходила через точку (область, зону, гипер-объем), - которые оставались
мне недоступны и невнятны.
Рок не хотел, чтобы он становился атомным физиком и сгорел от
лейкемии в каком-нибудь далеко запрятанном и никому не ведомом
Арзамасе-номер-н.
Рок не хотел, чтобы стал он писателем, уважаемым членом Союза,
инженер-конструктором душ наших и наших умов. (Почему, собственно? Что тут
плохого для него, для Рока, для нас?)
Рок, естественно, не хотел преждевременной его смерти от чего бы то
ни было...
Рок не хотел (почему-то), чтобы у него в пятнадцать лет появился
отчим. (Это уже просто чушь какая-то...)
Но чего Рок - ХОТЕЛ? Сама постановка вопроса казалась мне нелепой.
Чего хочет гравитационное поле? Чтобы Пизанская башня повалилась, наконец,
и разлетелась на тысячу кусков?..
Я добился разрешения поработать вместе с Костей Полещуком по делу
одного болтливого диссидента. Имя его тебе ничего сегодня не скажет, да и
нет нужды. Он был другом моего клиента, и клиент, таким образом, оказался
в сфере внимания нашей организации - хотя и совсем другого ее Управления.
Вовсе необязательно было мне входить в первый контакт с ним именно
таким вот, несколько экзотическим способом: в качестве допрашивающего
следователя, - но однако же и пренебрегать такой возможностью было бы тоже
глупо. Он оказался передо мною - как на ладони, во всей своей красе, во
всем блеске своей ограниченности, высокомерной глупости своей и своего
неописуемого гордого инфантилизма. Он был напуган и беззащитен. Я мог
рассматривать его хоть в лупу - он ничего бы не заметил и не насторожился
бы ничуть. Я был для него - невидим. Я как бы не существовал. Я был для
него - дьявол, вводящий во искушение, и не более того. Я, как личность,
как отдельный человек, интересовал его не более, чем какой-нибудь пьяный
жлоб, привязавшийся к нему в переполненном трамвае. Надо было как-то от
меня отделаться, увернуться как-то, но не ударивши при этом в грязь лицом.
Только об этом он и думал: как сохранить драгоценное лицо свое, как
выстоять и, упаси господь, не заделаться стукачом.
(Даже, наверное, не стукачом, а - я _б_е_д_о_й_. Глядя на него, я все
