Аркадий и Борис Стругацкие
О странствующих и путешествующих
Вода в глубине была не очень холодная, но я все-таки замерз. Я сидел
на дне под самым обрывом и целый час осторожно ворочал головой,
всматриваясь в зеленоватые мутные сумерки. Надо было сидеть неподвижно,
потому что септоподы - животные чуткие и недоверчивые, их можно отпугнуть
самым слабым звуком, любым резким движением, и тогда они уйдут и вернутся
только ночью, а ночью с ними лучше не связываться.
Под ногами у меня копошился угорь, раз десять проплывал мимо и снова
возвращался важный полосатый окунь. И каждый раз он останавливался и
таращил на меня бессмысленные круглые глаза. Стоило ему уплыть - и
появлялась стайка серебристой мелочи, устроившая у меня над головой
пастбище. Колени и плечи у меня окоченели совершенно, и я беспокоился,
что Машка меня не дождется и полезет в воду искать и спасать. Я в конце
концов до того отчетливо представил себе, как она сидит одна у самой воды
и ждет, и как ей страшно, и как хочется нырнуть и отыскать меня, - что
совсем было решился вылезать, но тут наконец из зарослей, шагах в
двадцати справа выплыл септопод.
Это был довольно крупный экземпляр. Он появился бесшумно и сразу,
как привидение, округлым серым туловищем вперед. Белесая мантия мягко,
как-то расслабленно и безвольно пульсировала, вбирая и выталкивая воду, и
он слегка раскачивался на ходу сбоку на бок. Концы подобранных рук,
похожие на обрывки большой старой тряпки, волочились за ним, и тускло
светилась в сумраке щель прикрытого веком глаза. Он плыл медленно, как и
все они в дневное время, в странном жутковатом оцепенении, неизвестно
куда и непонятно зачем. Вероятно, им двигали самые примитивные и темные
инстинкты, те же может быть, что управляют движением амебы.
Очень медленно и плавно я поднял метчик и повел стволом, целясь в
раздутую спину. Серебристая мелочь вдруг мотнулась и пропала, и мне
показалось, что веко над громадным остекленелым глазом дрогнуло. Я
спустил курок и сразу же оттолкнулся от дна, спасаясь от едкой сепии.
Когда я снова взглянул, септопода уже не было видно, только плотное
иссиня-черное облако расходилось в воде, заволакивая дно. Я вынырнул на
поверхность и поплыл к берегу.
День был жаркий и ясный, над водой висела голубая парная дымка, а
небо было пустым и белым, только из-за леса поднимались, как башни,
неподвижные сизые груды облаков.
В траве перед нашей палаткой сидел незнакомый человек в пестрых
плавках и с повязкой через лоб. Он был загорелый и не то чтобы
мускулистый, но какой-то невероятно жилистый, словно переплетенный
канатами под кожей. Сразу было видно до невозможности сильный человек.
Перед ним стояла моя Машка в синем купальнике - длинноногая, черная, с
копной выгоревших волос над острыми позвонками. Нет, она не сидела над
водой, ожидая в тоске своего папу, - она что-то азартно рассказывала
этому жилистому дядьке, вовсю показывая руками. Мне даже стало обидно,
что она и не заметила моего появления. А дядька заметил. Он быстро
повернул голову, всмотрелся и, заулыбавшись, потряс раскрытой ладонью.
Машка обернулась и обрадованно заорала:
- А, вот он ты!
Я вылез на траву, снял маску и вытер лицо. Дядька улыбался,
разглядывая меня.
- Сколько пометил? - спросила Машка деловито.
- Одного. - У меня сводило челюсти.
- Эх ты, - сказала Машка. Она помогла мне снять аквастат, и я
растянулся на траве. - Вчера он двух пометил, - пояснила Машка. -
Позавчера четырех. Если так будет, лучше прямо перебираться к другому
озеру. - Она взяла полотенце и принялась растирать мне спину. - Ты похож
на свежемороженого гусака, - объявила она. - А это Леонид Андреевич
Горбовский. - Он астроархеолог. А это, Леонид Андреевич, мой папа. Его
зовут Станислав Иванович.
Жилистый Леонид Андреевич покивал, улыбаясь.
- Замерзли, - сказал он. - А у нас здесь так хорошо - солнце,
травка...
- Он сейчас отойдет, - сказала Машка, растирая меня изо всех сил. -
Он вообще веселый, только замерз сильно...
Было ясно, что она тут про меня наговорила всякого и теперь изо всех
сил поддерживает мою репутацию. Пусть поддерживает. У меня не было
времени этим заниматься - я стучал зубами.
- Мы с Машей здесь очень за вас беспокоились, - сказал Горбовский. -
Мы даже хотели за вами нырять, но я не умею. Вот вы, наверное, даже не
можете представить себе человека, которому ни разу не приходилось нырять
на работе... - Он опрокинулся на спину, повернулся на бок и подперся
рукой. - Завтра я улетаю, - сообщил он доверительно. - Просто не знаю,
когда мне снова случится полежать на травке у озера и чтобы была
возможность понырять с аквастатом...
- Валяйте, - предложил я.
Он внимательно посмотрел на аквастат и потрогал его.
- Обязательно, - сказал он и лег на спину.
Он заложил руки под голову и смотрел на меня, медленно помаргивая
редкими ресницами. Было в нем что-то непобедимо располагающее. Не знаю
даже, что именно. Может быть, глаза - доверчивые и немного печальные. Или
то, что ухо у него оттопыривалось из-под повязки как-то очень уж потешно.
Насмотревшись на меня, он перевел глаза и уставился на синюю стрекозу,
качающуюся на травинке. Губы у него нежно вытянулись дудкой.
- Стрекозочка, - произнес он. - Стрекозулечка. - Синяя... Озерная...
Красавица... Сидит себе аккуратненько, смотрит, кого бы слопать... - Он
протянул руку, но стрекоза сорвалась с травинки и по дуге ушла к камышам.
Он проводил ее глазами, а потом снова улегся. -Как это сложно, друзья
мои, - сказал он, и Машка тотчас села и впилась в него круглыми глазами.
- Ведь совершенна, изящна и всем довольна! Скушала муху размножилась, а
там и помирать пора. Просто, изящно, рационально. И нет тебе ни духовного
смятения, ни любовных мук, ни самосознания, ни смысла бытия...
- Машина, - сказала вдруг Машка. - Скучный кибер!
Это моя-то Машка! Я чуть не захохотал, но сдержался, только засопел,
кажется, она посмотрела на меня с неудовольствием.
- Скучный, - согласился Горбовский. - Именно. А теперь представьте
себе, товарищи, стрекозу ядовито-желто-зеленую, с красными поперечинами,
размах крыльев семь метров, на челюстях черная гадкая слизь...
Представили? - Он задрал брови и посмотрел на нас. - Вижу, что не
представили. Я от них бегал без памяти, а у меня ведь было оружие... Вот
и спрашивается, что у них общего, у этих двух скучных киберов?
- Эта зеленая, - сказал я, - с другой планеты, вероятно?
- Несомненно.
- С Пандоры?
- Именно с Пандоры, - сказал он.
- Что у них общего?
- Да. Что?
- Это же ясно, - сказал я. - Одинаковый уровень переработки
информации. Реакция на уровне инстинкта.
Он вздохнул.
- Слова, - сказал он. - Правда, вы не сердитесь, но это же только
слова. Это же мне не поможет. Мне надо искать следы разума во Вселенной,
а я не знаю, что такое разум. А мне говорят о разных уровнях переработки
информации. Я ведь знаю, что этот уровень у меня и у стрекозы разный, но
ведь это все интуиция. Вы мне скажите: вот я нашел термитник - это следы
разума или нет? На Марсе и Владиславе нашли здания без окон, без дверей.
Это следы разума? Что мне искать? Развалины? Надписи? Ржавый гвоздь?
Семигранную гайку? Откуда я знаю, какие они оставляют следы? Вдруг у них
цель жизни - уничтожать атмосферу везде, где ни встретят. Или строить
кольца вокруг планет. Или гибридизировать жизнь. Или создавать жизнь. А
может быть, эта стрекоза и есть в незапамятные времена запущенный в
самопроизводство кибернетический аппарат? Я уж не говорю о самих
носителях разума. Ведь можно же двадцать раз пройти мимо и только нос
воротить от скользкого чучела, хрюкающего в луже. А чучело рассматривает
тебя прекрасными желтыми бельмами и размышляет: "Любопытно. Несомненно,
новый вид. Следует вернуться сюда с экспедицией и выловить хоть один
экземпляр..."
Он прикрыл глаза ладонью и задудел песенку. Машка ела его глазами и
ждала. Я тоже ждал и думал с сочувствием: плохо работать, когда задача не
поставлена четко. Трудно работать. Бредешь, как впотьмах, и нет тебе ни
радости, ни удовольствия. Слышал я об этих астроархеологах. Нельзя было к
ним относиться серьезно. Никто и не относился.
- А разум в космосе есть, - сказал Горбовский. - Это несомненно. Уж
теперь-то я знаю, что есть. Но он не такой, как мы думаем. Не тот,
которого мы ждем. И ищем мы его не там. Или не так. И попросту не знаем
мы, что ищем...
"Вот именно, - подумал я. - Не тот, не там, не так... Это же
несерьезно, товарищи... Ребячество сплошное..."
- Вот, например, Голос Пустоты, - продолжал он. - Слыхали? Наверное,
нет. Полсотни лет назад об этом писали, а теперь уж и не пишут. Потому
что, видите ли, нет никаких сдвигов, а раз нет сдвигов, то, может, и
Голоса-то нет? У нас ведь хватает этих зябликов - сами в науке
разбираются плохо от лености или там плохого воспитания, но понаслышке
знают, что человек-де всемогущ. Ай-яй-яй, стыдно, нельзя, не будем...
Этакий дешевенький антропоцентризм...
- А что это такое - Голос Пустоты? - спросила Машка тихонько.
- Есть такой любопытный эффект. На некоторых направлениях в космосе.
Если включить бортовой приемник на автонастройку, то рано или поздно он
настроится на странную передачу. Раздается голос, спокойный и
равнодушный, и повторяет он одну и ту же фразу на рыбьем языке. Много лет
его ловят, и много лет он повторяет одно и то же. Я слышал это, и многие
слышали, но немногие рассказывают. Это не очень приятно вспоминать. Ведь
расстояние до Земли невообразимое. Эфир пуст - даже помех нет, только
слабые шорохи. И вдруг раздается этот голос. А ты на вахте - один. Все
спят, тихо, страшно - и этот голос. Да, неприятно, честное слово.
Существуют записи этого голоса. Многие бились над дешифровкой и бьются
сейчас, но, по-моему, это бессмысленно... Есть и другие загадки.
Звездолетчики многое могли бы порассказать, только они не любят... - Он
помолчал и добавил с какой-то печальной настойчивостью: - Это надо
понять. Это не просто. Ведь мы даже не знаем, чего ждать. Они могут
встретиться с ними в любую минуту. Лицом к лицу. И - вы понимаете - они
могут оказаться неизмеримо выше нас. Совсем не такие, как мы, и вдобавок
неизмеримо выше. Толкуют о столкновениях и конфликтах, о всяком там
различном понимании гуманности и добра, а я не этого боюсь. Боюсь
небывалого уничтожения человечества, гигантского психологического шока.
Ведь мы такие гордые. Мы создали такой замечательный мир, мы знаем так
много, мы вырвались в Большую Вселенную, мы там открываем, изучаем,
исследуем - что? Для них эта Вселенная - дом родной. Миллионы лет они
живут в ней, как мы живем на Земле, и только удивляются на нас: откуда
такие появились среди звезд?..
Он вдруг замолчал и рывком поднялся, прислушиваясь. Я даже
вздрогнул.
- Это гром, - тихонько сказала Машка. Она посмотрела на него,
приоткрыв рот. - Гром... Гроза будет...
Он все прислушивался, шаря глазами по небу. - Нет, это не гром, -
проговорил он наконец и снова сел. - Лайнер. Вон, видите?
На фоне сизых туч сверкнула и пропала блестящая полоска. И снова
слабо громыхнуло в небе.
- Вот и сиди теперь - жди, - сказал он непонятно. Он посмотрел на
меня, улыбаясь, а в глазах были печаль и напряженное ожидание. Потом все
пропало, и глаза стали прежними, доверчивыми. - А вы чем занимаетесь,
Станислав Иванович? - спросил он.
Я решил, что ему захотелось переменить тему, и стал рассказывать про
септоподов. Что они относятся к подклассу двужаберных класса головоногих
моллюсков и представляют собой особую, не известную ранее трибу отряда
восьминогих. Характеризуются они редукцией третьей левой руки, парной к
третьей правой гектокотилизированной, тремя рядами присосок на руках,
полным отсутствием целома, необычайно мощным развитием венозных сердец,
максимальной для головоногих концентрацией центральной нервной системы и
некоторыми другими, не столь значительными особенностями. Впервые их
обнаружили недавно, когда отдельные особи появились у восточных и
юго-восточных берегов Азии. А спустя год их стали находить в нижнем
течении великих рек - Меконга, Янизы, Хуанхэ и Амура, а также в озерах
довольно далеко от океанского побережья - например, вот в этом озере. И
это поразительно, потому что обыкновенно головоногие в высшей степени
стеногалинны и избегают даже арктических вод с их пониженной соленостью.
И они почти никогда не выходят на сушу. Но факт остается фактом:
септоподы превосходно чувствуют себя в пресной воде и выходят на сушу.
Они забираются в лодки и на мосты, а недавно двоих обнаружили в лесу,
километрах в тридцати отсюда...
Машка меня слушать не стала. Я это ей все уже рассказывал. Она пошла
в палатку, принесла оттуда "голосок" и включила автонастройку. Видно, ей
было невтерпеж поймать Голос Пустоты.
А Горбовский слушал очень внимательно.
- Эти двое были живы? - спросил он.
- Нет, их нашли мертвыми. Здесь в лесу - заповедник. Септоподов
затоптали и наполовину съели дикие кабаны. Но в тридцати километрах от
воды они еще были живы! Мантийная полость обоих была набита влажными
водорослями. Видимо, так септоподы создают некоторый запас воды для
переходов по суше. Водоросли были озерные. Септоподы, несомненно, шли от
этих вот озер дальше на юг, в глубь суши. Следует отметить, что все
пойманные до сих пор особи были взрослыми самцами. Ни одной самки, ни
одного детеныша. Вероятно, самки и детеныши не могут жить в пресной воде
и выходить на сушу.
- Все это очень интересно, - сказал я. - Ведь, как правило,
океанские животные резко меняют образ жизни только в периоды размножения.
Тогда инстинкт заставляет их уходить в совершенно непривычные места. Но
здесь не может быть и речи о размножении. Здесь какой-то другой инстинкт,
может быть еще более древний и мощный. Сейчас для нас главное -
проследить пути миграции. Вот я и сижу на этом озере, по десять часов в
сутки под водой. Сегодня пометил одного. Если повезет - до вечера помечу
еще одного-двух. А ночью они становятся необычайно активными и хватают
все, что к ним приближается. Были даже случаи нападения на людей. Но
только ночью.
Машка запустила приемник на полную мощность и наслаждалась могучими
звуками.
- Потише, Маша, - попросил я.
Она сделала потише.
- Значит, вы их метите, - сказал Горбовский. - Забавно. Чем?
- Генераторами ультразвука. - Я вытащил из метчика обойму и показал
ампулу. - Вот такими пульками. В пульке - генератор, прослушивается под
водой на двадцать - тридцать километров.
Он осторожно взял ампулу и внимательно осмотрел ее. Лицо его стало
печальным и старым.
- Остроумно, - пробормотал он. - Просто и остроумно. ..
Он все вертел в пальцах, словно ощупывая, ампулу, потом положил ее
передо мной на траву и поднялся. Движения его стали медленными и
неуверенными. Он отошел в сторону к своей одежде, разворошил ее, нашел
брюки и застыл, держа их перед собой.
Я следил за ним, ощущая смутное беспокойство. Машка держала наготове
метчик, чтобы рассказать, как с ним обращаться, и тоже следила за
Горбовским. Углы губ ее скорбно опустились. Я давно заметил, что у нее
это часто бывает: выражение лица становится таким же, как у человека, за
которым она наблюдает...
Леонид Андреевич вдруг заговорил очень негромко и с какой-то
насмешкой в голосе:
- Забавно, честное слово... До чего же отчетливая аналогия. Века они
сидели в глубинах, а теперь поднялись и вышли в чужой, враждебный им
мир... И что же их гонит? Темный древний инстинкт, говорите? Или способ
переработки информации, поднявшийся до уровня нестерпимого любопытства? А
ведь лучше бы ему сидеть дома, в соленой воде, но тянет что-то... тянет
его на берег... - Он встрепенулся и принялся натягивать брюки. Брюки у
него были старомодные, длинные. Натягивая их, он запрыгал на одной ноге.
- Правда, Станислав Иванович, ведь это, надо думать, не простые
головоногие, а?
- В своем роде, конечно, - согласился я.
Он не слушал. Он повернулся к приемнику и уставился на него. И мы с
Машкой тоже уставились на приемник. Из приемника раздавались мощные
неблагозвучные сигналы, похожие на помехи от рентгеновской установки.
Машка положила метчик.
- Шесть и восемь сотых метра, - сказала она растерянно. - Какая-то
станция обслуживания, а что?
Он прислушивался к сигналам, закрыв глаза и наклонив голову набок.
- Нет, это не станция обслуживания, - проговорил он, - Это я.
- Что?
- Это я. Я - Леонид Андреевич Горбовский.
- З-зачем?
Он засмеялся без всякой радости.
- Действительно - зачем? Очень хотел бы знать - зачем? - Он натянул
рубашку. - Зачем три пилота и их корабль, вернувшись из рейса ЕН 101 -
ЕН 2657, сделались источниками радиоволн с длиной волны шесть и
восемьдесят три тысячных?
Мы с Машкой, конечно, молчали. И он замолчал, застегивая сандалии.
- Нас исследовали врачи. Нас исследовали физики. - Он поднялся и
отряхнул с брюк песок и травинки. - Все пришли к единственному выводу:
это невозможно. Можно было умереть от смеха, глядя на их удивленные лица.
Но нам было, честное слово, не до смеху. Толя Обозов отказался от отпуска
и улетел на Пандору. Он заявил, что предпочитает излучать подальше от
Земли. Валькенштейн ушел работать на подводную станцию. Один я вот брожу
и излучаю. И чего-то все время жду. Жду и боюсь. Боюсь, но жду. Вы
понимаете меня?
- Не знаю, - сказал я и покосился на Машку.
- Вы правы, - сказал он. Он взял приемник и задумчиво приложил его к
оттопыренному уху. - И никто не знает. Вот уже целый месяц. Не ослабевая,
не прерываясь. Уа-уи... Уа-уи... Днем и ночью. Радуемся мы или горюем.
Сыты мы или голодны. Работаем или бездельничаем. Уа-уи... А излучение
"Тариэля" падает. "Тариэль" - это мой корабль. Его теперь поставили на
прикол. На всякий случай. Его излучение забивает управление какими-то
агрегатами на Венере, оттуда шлют запросы, раздражаются... Завтра я уведу
его подальше... - Он выпрямился и хлопнул себя длинными руками по бедрам.
- Ну, мне пора. До свидания. Желаю вам удачи. До свидания, Машенька. Не
ломай над этим голову. Это очень не простая загадка, честное слово.
Он поднял руку раскрытой ладонью вверх, кивнул и пошел - длинный,
угловатый. Мы смотрели ему вслед. У палатки он остановился и сказал:
- Знаете... Вы как-нибудь поделикатнее все-таки с этими
септоподами... А то так вот - метишь, а ему, меченому, одни неприятности.
И он ушел. Я полежал немного животом вниз, затем поглядел на Машку.
Машка все смотрела ему вслед. Сразу было видно, что Леонид Андреевич
произвел на нее впечатление. А на меня нет. Меня совсем не трогали его
соображения о том, что носители Мирового Разума могут оказаться
неизмеримо выше нас. Пусть себе оказываются. По-моему, чем выше они
будут, тем меньше у нас шансов оказаться у них на дороге. Это как плотва,
для которой нипочем сеть с крупными ячейками. А что касается гордости,
унижения, шока... Вероятно, мы переживем это. Я-то уж как-нибудь пережил
бы. И то, что мы открываем для себя и изучаем давно обжитую ими
Вселенную, - ну и что же? Для нас-то ведь она не обжита! А они для нас
всего-навсего часть природы, которую тоже предстоит открыть и изучить,
будь они хоть трижды выше нас... Они для нас внешние! Хотя, разумеется,
если бы меня, например, пометили, как я мечу септоподов... Я взглянул на
часы и поспешно сел. Пора было вернуться к делам. Я записал номер
последней ампулы. Проверил аквастат. Слазил в палатку, нашел
ультразвуковой локатор и положил его в карман плавок.
- Помоги мне, Маш, - сказал я и стал натягивать аквастат.
Матка все сидела перед приемником и слушала незатихающие "уа-уи".
Она помогла мне надеть аквастат, и мы вместе вошли в воду. Под водой я
включил локатор. Запели сигналы - это мои меченые сонно бродили по озеру.
Мы значительно посмотрели друг на друга и вынырнули. Машка отплевалась,
убрала мокрые волосы со лба и сказала:
- Да ведь есть же разница между звездным кораблем и мокрой тиной в
жаберном мешке...
Я велел ей вернуться на берег и снова нырнул. Нет, на месте
Горбовского я так не волновался бы. Все это слишком несерьезно. Как и вся
его астроархеология. Следы идей... Психологический шок... Не будет
никакого шока. Скорее всего, мы просто не заметим друг друга. Вряд ли мы
им так уж интересны...
/* Scanned, OCR-ed, spell-checked and formatted by dacota@iis.nsk.su */
