Моби Дик
рассказ из повести "Возвращение"
К концу октября стада усатых китов и кашалотов начинали миграцию
в экваториальную зону. Их принимали малайские и индонезийские базы, а
работники Океанской охраны Курильско-Камчатского-Алеутского пояса
уходили в отпуск, или занимались любительским патрулированием, или
помогали океанологическим и океанографическим экспедициям. Зимние
месяцы на северо-востоке - неприятное время года. Это бури, дожди,
серое, угрюмое небо и серый, злой океан. Собственно, исправление
климатических условий в Беринговом море и южнее не составило бы
большого труда: достаточно было бы опустить вдоль дуги ККА несколько
сотен мезонных реакторов - стандартных микропогодных установок, какие
используются в мире уже полстолетия. Но ни один синоптик не мог
сказать, к чему это приведёт. После катастрофы, вызванной на
Британских островах попыткой утихомирить Бискайский залив, Мировой
Совет воспретил такие проекты до тех времён, когда теоретическая
синоптика будет в состоянии предсказывать все долговременные
последствия значительных изменений макроклимата. Поэтому зимние месяцы
по берегам Берингова моря остались почти такими же в XXII веке, какими
были, скажем, в XV веке.
Что касается командира звена субмарин Кондратьева, то он не ездил
в отпуск, очень редко ходил в патруль и никогда не предлагал своих
услуг океанологам. Как говорили его друзья, Кондратьев тешил свои
"родимые пятна капитализма" - предавался зимой безудержной лени.
Великолепное овальное здание базы "Парамушир", уходящее на шесть
этажей в гранит и возвышающееся стеклянно-стальным куполом на три
этажа, располагалось на мысе Капустном. Квартира Кондратьева (кабинет
и спальня) находилась на втором этаже, окна выходили на юг, на
Четвёртый Курильский пролив. Летом в особенно ясные дни из окон можно
было видеть на юго-западе за синей гладью океана белый, как облачко,
крошечный треугольник - вулкан Маканруши, а зимой чудовищный силы
прибой ляпал в стёкла зеленоватую, пузырящуюся пену. Обстановка
квартиры была стандартной. Кондратьев по привычкам и по
профессиональному духу был аскетом, и она казалась ему достаточно
роскошной. Поэтому он и не пытался как-то обжить и украсить её, только
в кабинете над столом повесил полутораметровый клык нарвала, убитого в
рукопашной во время подводной прогулки лет пять назад, да завёл
самодельную полочку со старыми книгами, взятыми из походной библиотеки
"Таймыра".
Кондратьев очень любил свою квартиру. Особенно зимой. Он часами
сидел у огромного, во всю стену, окна в кабинете, беспричинно
улыбаясь, вглядываясь в бушующие волны. Едва слышно пощёлкивает
система кондиционирования, в комнате полумрак, тепло и уютно, возле
локтя чашка чёрного кофе, а за окном страшный ураган несёт сжатые
массы воздуха, перемешанного с дождём и снегом, вихри солёной воды, и
не понять, где кончается воздух и начинаются пенистые гребни волн.
Ещё хорошо было встать среди ночи, чуть-чуть приоткрыть затенённое
освещение и чуть-чуть включить Грига или Шумана и покойно слушать
тихую музыку и едва различимые шумы зимней ночи. А потом взять с полки
потрёпанную книжку автора, которого давно уже забыли на Планете, и не
читать - только вспоминать о далёком прошлом, не то грустя, не то
радуясь. Никак не понять, грусть или радость приносили эти часы
одиночества, но они приносили счастье.
Зимой многие уезжали. Улетал в Среднюю Азию с женой весёлый Толя
Зайцев, на недели пропадал в экспедициях жадный до дела Эдик Свирский,
отправлялся в дальние зимние рейсы серьёзный насмешник Макс. Из тех,
кто оставался на базе, одни уходили по вечерам в Васильево и там
танцевали и веселились до утра, другие сидели по своим квартирам и
обрабатывали материалы, полученные летом, занимались исследовательской
работой. Сергея Ивановича частенько эксплуатировали - он очень любил
помогать. "Слушай Сергей, прости, беспокою тебя... Ты, кажется, был в
июне на Зимней банке. У тебя есть данные по солености воды? Дай,
пожалуйста... Спасибо". "Здравствуй, холостяк! Бездельничаешь? Будь
другом, помоги труженику - дай твою статистику по зубам верхней
челюсти у кашалотов... Вот спасибо, дружище!... Будь здоров". "Сергей
Иванович, разрешите... У меня спешная работа, завтра надо передать в
Хабаровск... Я боюсь, что не успею, помогите мне посчитать вот это...
Поможете? Вот хорошо-то!"
Сергею Ивановичу очень нравилось, что все незанятые люди
собирались, как правило, в компании - большие и маленькие. Пёстрые
отряды скалолазов, обмотанных вокруг пояса тридцатиметровыми шарфами,
карабкались по обледенелым кручам, куда, впрочем, можно было при
желании спокойно подняться по тропинкам с другой стороны. Зимние
аквалангисты набивались в субмарины и переправлялись через пролив на
Маканруши, где дни напролёт бродили по лабиринтам подводных пещер. Из
спортивных залов доносились выкрики, топот и буханье мячей. В клубах
витийствовали дискуссионеры - там в утилитарных целях развития
сообразительности и логического мышления обсуждались очень странные
вопросы. В музыкальных комнатах, неподвижиые, как покойники, возлежали
в глубоких креслах ценители нежнейших мелодий. Люди, как правило,
чувствовали себя особенно хорошо, когда были вместе.
Некоторое исключение составляли художники, предпочитавшие
развлекаться в одиночку. Их чем-то влекло серо-свинцовое однообразие
скал, ледяной воды, низкого неба. Большинство из них прямого отношения
к базе не имело. Они приезжали на зиму с материка и были необычайно
трудолюбивы, но гениальности, по крайней мере, по мнению Кондратьева,
не обнаруживали. Иногда они устраивали в коридорах выставки своих
этюдов. На выставки сбегался народ, и начинались свирепые споры:
должен ли художник писать то, что видит, или то, что он чувствует, или
то, что он думает. Был ещё на базе один скульптор, опытнейший работник
Океанского патруля, страдавший, однако, гигантоманией. Он мечтал
создать грандиозную статую чего-то такого, и все скалы в окрестностях
базы носили неизгладимые следы его вдохновения.
Время от времени база оглашалась непривычным оголтело-весёлым
шумом. Это случалось, когда в гости приходили юноши и девчонки с
Васильевского рыбного комбината. На комбинате работало шестьдесят
человек - двадцать пять операторов, тридцать практикантов и пять
кибернетистов-снабженцев, на обязанности которых лежало грузить и
отправлять во Владивосток и в Магадан самоходные кибернетические баржи
с готовой продукцией. Налаживать управление подводными баржами так,
чтобы они без промаха и в назначенный срок приходили в нужный порт,-
это была труднейшая и интереснейшая задача, поэтому многие
студенты-практиканты склонны были отлынивать от переработки сырья и
примазывались к кибернетистам. Молодой народ базы и молодой народ
завода были тесно связаны. Обычно внепроизводственная связь
осуществлялась на вечеринках в комбинатском клубе, но иногда Океанская
охрана приглашала гостей к себе, и тогда на базе начиналось
столпотворение.
Явившись на базу, эта толпа сразу рассыпалась кучками по комнатам
хозяев. Но двери в пустой обычно коридор были распахнуты, всё
наполнялось шумом споров, песнями, музыкой, шарканьем танцующих,
веселые компании шатались из комнаты в комнату... Одним словом, было
весьма весело. Комнаты были великолепно звукоизолированы, так что весь
этот шум и гам никому из <взрослых> не мешал. Первое время Кондратьев
запирался в такие <праздничные> вечера, но потом любопытство и зависть
победили, и он стал оставлять свою дверь открытой. И много пришлось
ему услышать - и новые странные песни со всех концов света, и яростные
споры по очень специальным и по очень общим вопросам, и маленькие
локальные сплетни о старших, в том числе и о самом себе, и объяснения
в любви, такие же мучительно бессвязные, как и в прошлом веке, и даже
звуки поцелуев.
Сразу за дверью комнаты Кондратьева находился узенький
тупичок-ниша, которым оканчивался коридор. Кто-то соответственно
обставил его: поставил кресла, сосну в стеклянном ящике, повесил
газосветную лампу, тусклую и подмигивающую. Эта ниша называлась
<ловерс дайм> - <пятачок влюбленных>. Именно сюда приходили в плохую
погоду объясняться, строить планы и выяснять подпорченные отношения.
Кондратьев вздыхал, стоя на пороге своей комнаты и слушая этот шёпот.
Он был отлично виден влюблённым на фоне светлого коридора, но на него
никто не обращал внимания, его не стеснялись, как не стеснялись вообще
никого из старших. Это его задевало - ему казалось, что сопляки
смотрят на него как на мебель. Но однажды он подслушал, что его
назвали <стражем ловерс дайма>, и он понял, что его просто считают
неким негласным судьей и свидетелем, общественной совестью. Впрочем,
это тоже было достаточно обидно. Кондратьев захлопывал дверь и подолгу
с ворчанием рассматривал в зеркале свою худую коричневую физиономию и
ежик жестких волос над широким большим лбом. <Да уж,- уныло думал он
старую мыслишку.- Где уж мне...>
Как-то раз случился сильный тайфун, и волны разбили пластмассовую
балюстраду, огораживавшую оранжерейную площадку базы. На следующий
день по вызову базы с комбината прибыла вся молодёжь и принялась за
починку. Старшие тоже приняли участие. Самые ловкие и сильные ребята
опускались в люльках со скалы и крепили легкие пластмассовые плиты к
камню вдоль обрыва, предварительно размягчив камень ультразвуком. Бури
уже не было, но серые ледяные волны накатывались на берег из серого
тумана и с ужасным громом лупили в скалы стены, обдавая висящих в
люльках потоками брызг. Работали весело, с большим шумом,
Кондратьев взялся крепить размякший, как тесто, камень вокруг
оснований балюстрадных плит. Надо было густо намазывать это каменное
тесто, как цемент, заглаживать специальной лопаточкой и затем
обрабатывать место крепления ультразвуком второй раз. Тогда пластмасса
и камень схватывались намертво и плита балюстрады становилась как бы
частью скалы. В разгар работы Кондратьев обнаружил, что ему не
приходится шарить рукой в поисках инструментов. Инструменты сами
попадали в его протянутую руку, и именно те, которые были нужны.
Кондратьев обернулся и увидел, что рядом с ним сидит на корточках
лаборантка базы Ирина Егорова, Она была закутана в меховой комбинезон
с капюшоном и казалась непривычно неуклюжей.
- Спасибо, - сказал Кондратьев.
- Сколько угодно, - сказала Ирина и засмеялась.
Несколько минут они работали молча, прислушиваясь к сварливому
спору о природе ядов в молоках кистепёра, доносившемуся от соседней
плиты сквозь рёв волн и ветра.
- Вы всё один да один, - сказала Ирина.
- Привычка,- ответил Кондратьев. - А что?
Ирина глядела на него странными глазами. Она была очень славная
девочка, только очень уж суровая. Поклонники от неё стоном стонали, и
Сергей Иванович тоже её побаивался. Язык у неё был совершенно без
костей, а чувство такта было явно недоразвито. Она была способна
ляпнуть всё, что угодно, в самый неподходящий момент и неоднократно
делала это. Так вот посмотрит-посмотрит странными глазами и ляпнет
что-нибудь. Хоть плачь.
- Я хочу давно спросить вас, Сергей Иванович, - сказала Ирина. -
Можно?
Кондратьев покосился опасливо. <Ну вот, пожалуйста. Сейчас
спросит, почему у меня волосатая спина, - был такой случай прошлым
летом на пляже при большом скоплении народа>.
- М-можно, - сказал он не очень уверенно.
- Скажите, Сергей Иванович, вы были женаты тогда, в своем веке?
<Пороть тебя некому!> - с чувством подумал Кондратьев и сказал
сердито:
- Легко видеть, что не был.
- Почему это легко видеть?
- Потому что как бы я мог пойти в такую экспедицию, если б был
женат?
Подошел океанский охотник Джонсон, который три года назад был
строителем и сейчас взял на себя руководство работами, покивал
одобрительно, погладил Кондратьева по спине, сказал: <О, вери, вер-ри
гуд!> - и ушел.
- Тогда почему вы, Сергей Иванович, такой нелюдимый? Почему вы
так боитесь женщин?
- Что? - Кондратьев перестал работать. - То есть как это - боюсь?
Откуда это, собственно, следует?
<А ведь и вправду боюсь,- Подумал он. - Вот ее боюсь. Все время
привязывается и вышучивает. И все вокруг хохочут, а она нет. Только
смотрит странными глазами>.
- Дайте-ка насадку, - сказал он, сдвинув брови до упора. - Нет,
не эту, На малую мощность. Спасибо.
- Я, наверное, неудачно выразилась, - сказала Ирина тихо. -
Конечно, не боитесь. Просто сторонитесь. Я думала, может быть тогда, в
своем веке...
- Нет, - сказал он.
Она и говорила как-то странно.
- Сегодня вечером будем танцевать, - быстро сказала она. - Вы
придете?
- Я же не умею, Ирина.
- Вот и хорошо, - сказала Ирина. - Это самое интересное.
Кондратьев промолчал, и до конца работы они больше не
разговаривали.
Работа была закончена к вечеру, Затем было много шума и смеха,
много плеска в бассейне и в ванных, и все сошлись в столовой, чистые,
розовые, томные и зверски голодные. Ели много и вкусно, пили еще
больше - вино и ананасный сок главным образом, затем стали танцевать.
Ирина сразу вцепилась в Кондратьева и долго мучила его, показывая, с
какой ноги надо выступать под левый ритм и почему нельзя делать шаг
назад при правом ритме. Кондратьев никак не мог разобраться, что такое
правый и левый ритмы, вспотел, рассердился и, крепко взяв Ирину за
руку, вывел ее из толпы танцующих в коридор.
- Будет с меня.
- Еще немножко, - просительно сказала Ирина.
- Нег. У меня уже бока болят от толчков. А что н ног сегодня
отдавил - счету нет...
Он повел ее по коридору, бессознательно прижимая се руку к себе.
Она молча шла за ним. Потом он вдруг остановился и нервно рассмеялся.
- Купа это я вас веду? - сказал он, глядя в сторну. - Идите,
идите, танцуйте,
- А вы?
- А я... это... Да что я, пойду к старичкам, сыграю в го. (1)
(1 Г о - японская игра, разновидность шашек.)
Они остановились посреди коридора, Из раскрытых дверей доносились
звуки хориолы, кто-то пел сильным, свободным голосом:
Deep blue sea, baby, deep blue sea.
Deep blue sea, baby, deep blue sea..
Deep blue sea, baby, deep blue sea...
Hit was Willy, who got drowned in the deep blue sea... (2)
(2 В синем море, детка, в глубоком синем море...
Там наш Вилли утонул - в глубоком синем море (англ.).)
- Джонсон поет,- тихо сказала Ирина. - Красиво поет Джонсон.
- Да, красиво, - согласился Кондратьев. - Но вы тоже красиво
поете.
- Да? А где вы слыхали меня?
- Ну господи, да хотя бы месяц назад, когда ребята с комбината
приходили в последний раз.
- И вы слушали?
- Я всегда слушаю, - уклончиво сказал Кондратьев. - Встану у себя
в дверях и слушаю.
Она засмеялась:
- Если бы мы знали, мы обязательно...
- Что?
- Ничего.
Кондратьев насупился. Затем он встрепенулся и с изумлением
осмотрелся. Да полно, он ли это? Стоит в коридоре, не зная, куда идти,
не желая никуда идти, чегото ожившая, что-то предчувствуя, нему-то
странно радуясь... Наваждение. Колдовство. Эта синеглазая тощая
девчонка. Праправнучка. Если бы у него были дети, это могла бы быть
его собственная праправнучка.
Мимо пробежали юноша и девушка, оглянулись на них, подмигнули и
скрылись в открытых дверях. Из дверей сейчас же донёсся взрыв
многоголосого хохота. Ирина словно очнулась.
- Пойдёмте, - сказала она.
Кондратьев не спросил куда. Он просто пошёл. И они пришли на
<ловерс дайм>. И сели в кресла под пахучей смолистой сосной. И над
ними замигала слабая газосветная лампа.
- Сергей Иванович, - сказала Ирина, - давайте помечтаем.
- В мои-то годы... - печально отозвался Кондратьев.
- Ага, в ваши. Очень интересно, о чём в ваши годы мечтают?
Положительно, никогда за свою жизнь Кондратьев не вёл таких
разговоров. Он удивился. Он до того удивился, что серьёззно ответил:
- Я мечтаю добыть Моби Дика. Белого кашалота.
- Разве бывают белые кашалоты?
- Бывают. Должны быть. Я добуду белого кашалота и... это...
- Что?
- И всё. Тогда моя мечта исполнится.
Ирина подумала. Затем сказала решительно:
- Нет. Это не мечта.
- Почему не мечта? Мечта.
- Не мечта.
- Ну, мне-то лучше знать...
- Нет. Это... Цель работы, что ли... Не знаю. Вот если бы белых
кашалотов не существовало, тогда это была бы мечта.
- Но они существуют.
- В том-то и дело.
Она смотрела на лампу, и глаза её вспыхивали и гасли.
- А раньше... Сто лет назад какая была у вас мечта? Большая
мечта, понимаете?
Он стал добросовестно вспоминать.
- Было всякое. Но теперь это неважно. Мечтал... Мы все мечтали
достигнуть звёзд...
- Теперь это уже сделано.
- Да. Мечтали, чтобы всем на земле было хорошо.
- Это невозможно...
- Нет, это тоже сделано. Так, как мы тогда мечтали. Чтобы все на
Планете не заботились о еде и о крыше и не боялись, что у них
отнимут...
- Но ведь это так мало!..
- Но это было страшно трудно, Ирина. Вы тут и представить себе не
можете, как это много - хлеб и безопасность...
Да, да, я знаю. Но теперь это история. Мы помним об этом, но ведь
всё это уже сделано, правда?
- Правда.
- Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?
Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил,
что у него нет большой мечты. Тогда, в начале XXI века он знал: он был
коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, мечтал об
освобождении человечества от забот о куске хлеба, о предоставлении
всем людям возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет
назад. Он так и остался с теми идеалами, а сейчас, когда всё это уже
сделано, о чём он может ещё мечтать?
Сто лет назад... Тогда он был каплей в могучем потоке,
зародившемся некогда в тесноте эмигрантских квартир и в застуженных
залах экспроприированных дворцов, и поток этот увлекал человечество в
неизведанное, ослепительно сияющее будущее. А сейчас это будущее
наступило, могучий поток разлился в океан, и волны океана, залив всю
планету, катились к отдалённым звёздам. Сейчас больше нет
некоммунистов. Все десять миллиардов - коммунисты. <Милые мои десять
миллиардов... Но у них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста -
изобилие и душевная и физическая красота - перестала быть целью.
Теперь это реальность. Трамплин для нового, гигантского броска вперёд.
Куда? И где моё место среди десяти миллиардов?>
Он думал долго, вздыхал и поглядывал на Ирину. Ирина молча
смотрела на него странными глазами, такими странными и чудными, что
Сергей Иванович совсем потерял нить разговора.
- Что же это, Ирина, - произнёс он наконец. - Что же, мне теперь
и мечтать не о чем?
- Не знаю, - сказала Ирина.
Они смотрели друг на друга - глаза в глаза. Господи, подумал
Кондратьев с тоской. Вот, взять её тихонько за руку и погладить тонкие
пальцы. И прижаться щекой...
- Сергей Иванович,- сказала Ирина тихо, - мы хорошие люди?
- Очень.
- Вам нравится здесь?
- Да. Очень.
- И вам не одиноко?
- Нет, что вы, Иринка...
Это <Иринка> получилось у него как-то само собой.
- Мне очень хорошо. И Моби Дик... Мне это очень нравится, Иринка,
- Моби Дик. Пусть сначала Моби Дик, а потом видно будет.
- Жаль.
- Ну, что делать, Не великой я мечты человек. Моя звезда -
близкая звезда.
Ирина усмехнулась и покачала головой. Она сказала:
- Я не об этом. Я думала, вы одинокий... Я думала, вам тяжело
одному... Я люблю вас.
Утром звено субмарин Кондратьева подняли по тревоге. С дежурного
вертолета Океанской охраны сообщили, что в стаде кашалотов, идущем на
кальмарное пастбище, произошла драка между старым самцом - вожаком
стада и одинцом-пиратом. Кашалоты ходят стадами до тридцати голов,
старый опытный самец-вожак и старые и молодые самки. Вожак не
подпускает других самцов к стаду и изгоняет молодых, а иногда и
убивает их, но время от времени стадо подвергается нападению злющего
одинца, которого Океанская охрана называет пиратом. Тогда происходит
бой. Океанская охрана всегда старается помочь вожаку. Прежде всего
потому, что вожак, как правило, приручен и водит стадо по привычным и
известным трассам - к специально организованным пастбищам кальмаров и
подальше от трасс миграций усатых китов. Известны случаи, когда
одинец, которому удавалось отделить от стада нескольких самок, вел их
прямо в районы китового молодняка и устраивал там кровавую бойню.
Летчик вертолета атаковал одинца, но вертолет так сильно трепало
и противники находились так близко друг от друга, что он расстрелял
весь боезапас и попал анестезирующей бомбой только один раз - и не в
пирата, а в вожаки. Оглушенный вожак перестал сопротивляться. Одинец
быстро добил его, ловко отделил от стада молодых самок и погнал их на
юг, в район планктонных полей, где благоденствовали молочные, только
что ощенившиеся матки. Вдогонку пирату были брошены два звена субмарин
охраны, и еще одно звено готовилось встретить его на дальних подступах
к району щена.
Все в этой операции шло с самого начала неудачно. Первое звено,
под командой Коршунова, разделилось в пылу погони и потеряло
ориентировку. Звено субмарин Кондратьева было сброшено с транспортного
турболета - оно должно было попасть в район впереди одинца и отрезать
его от самок, но вследствие ли поспешности или неопытности пилотов
субмарины оказались далеко позади стада. Кондратьев распорядился всем
идти на глубине в сто метров и только сам время от времени выскакивал
на ходу на поверхность принять радиограммы с сопровождающих
вертолетов.
Погоня продолжалась весь день. Около семи вечера Ахмет, который
шел правым ведомым, закричал:
- Вот он! Командир, цель обнаружена, дистанция триста - триста
пятьдесят метров, четыре.сигнала! Ух, понимаешь, настоящий Моби Дик!
- Координаты? - спросил Кондратьев в микрофон.
- Азимут... Высота с глубины двести десять...
- Вижу.
Кондратьев подрегулировал ультразвуковой прожектор. На экране
всплыли и закачались большие светлые пятна-сигналы. Пять... Шесть...
Восемь... Все здесь. Семь угнанных самок и сам одинец. Дистанция
триста пятнадцать - триста двадцать метров. Идут <звездой>: самки по
периферии вертикально поставленного кольца диаметром в пятьдесят
метров, самец - в центре и немного позади.
Кондратьев круто повернул субмарину вверх. Надо было выскочить на
поверхность и сообщить вертолетам, что стадо беглецов обнаружено.
Субмарина задрожала от напряжения, пронзительно завыли турбины. У
Кондратьева заложило уши. Он наклонился над приборной доской и
вцепился обеими руками в мягкие рукоятки руля, Но он не отрывал
взгляда от иллюминатора. Иллюминатор быстро светлел. Мелькнули
какие-то тени, неожиданно ярко блеснуло серебряное брюхо небольшой
акулы, затем - у-эх! - субмарина стремительно вылетела из воды.
Кондратьев торопливо отпустил кормовые крылья.
Раз-два! Сильная волна ударила субмарину в правый борт. Но
инерция движения и крылья уже подняли ее и перебросили через пенистый
гребень. На несколько секунд Кондратьев увидел океан. Океан был
лилово-чёрный, изрытый морщинистыми волнами и покрытый кровавой пеной.
Кровавой - это только на мгновение так подумалось Кондратьеву, На
самом деле это были отблески заката. Небо было покрыто низкими
сплошными тучами, тоже лилово-черными, как и океан, но на западе -
справа по курсу - низко над горизонтом висело сплюснутое багровое
солнце. Все это - свинцово-лиловый океан, свинцово-лиловое небо и
кровавое солнце - Кондратьев увидел на один миг через искажающее,
залитое водой стекло иллюминатора, В следующий миг субмарина вновь
погрузилась, зарывшись острым носом в волну, и вновь натужно взвыли
турбины.
- Я - Кондратьев, цель обнаружена, курс...
Субмарина неслась, как глиссер, прыгая с гребня на гребень,
тяжело шлепая округлым днищем по воде. Бело-розовая пена плескалась в
иллюминатор и сейчас же смывалась зеленоватой пузырящейся водой.
Быстроходные субмарины Океанской охраны способны передвигаться, как
летающие рыбы: вырываться на полной скорости из воды, пролетать в
воздухе до пятидесяти метров, снова погружаться и, набрав скорость,
совершать новый прыжок. При преследовании и при других
обстоятельствах, требующих поспешности, этот способ передвижения
незаменим. Но только при спокойном или хотя бы не слишком беспокойном
океане. А сейчас была буря. Субмарине так поддавало под крылья, что
она подпрыгивала, как мяч на футбольном поле. Притом ее непрерывно
сбивало с курса, и Кондратьев злился, не получая ответа на вызовы.
- Я - Кондратьев... Я - Кондратьев... Цель обнаружена, курс...
Ответа не было. Видимо, вертолет отнесло в сторону. Или он
вернулся на базу из-за бури? Буря сильная, не меньше десяти баллов.
Ладно, будем действовать сами.
Солнце то скрывалось за теперь уже черными валами, то вновь на
короткое время выскакивало из-за горизонта. Тогда можно было видеть
кроваво-чёрный океан. И бесконечные гряды волн, катившиеся с живым
злым упрямством с запада. <С запада - это плохо, - думал Кондратьев. -
Если бы волны шли по меридиану, то есть по курсу преследования, мы в
два счета по поверхности догнали бы Моби Дика...>
Моби Дик! Пусть это еще не белый кашалот - все равно, это Моби
Дик, кашалот, громадный самец в двадцать метров длиной, в сто тонн
весом, грузный и грациозный. С тупой мордой, похожей на обрубок
баобабьего бревна, твердой и жесткой снизу и мягкой, расплывчатой
сверху, где под толстой черной,шкурой разлиты драгоценные пуды
спермацета. С ужасной пастью, нижняя челюсть которой распахивается,
как крышка перевернутого чемодана. С мощным горизонтальным хвостом, с
одной длинной узкой ноздрей на кончике рыла, с маленькими злыми
глазами, с белым морщинистым брюхом, Моби Дик, свирепый Моби Дик,
гроза кальмаров и усатых китов. Интересно, когда наконец это животное
выведет своих невест на поверхность? Пора бы им и подышать немного...
Кондратьев бросил субмарину под воду. Он обогнал звено, уклонился
немного к востоку, повернул и снова занял свое место в строю звена. В
звене пять субмарин. Звено идет <звездой>, как и кашалоты. В центре -
Кондратьев. Левее и на двадцать метров выше - Ахмет Баратбеков,
кончивший курсы всего год назад. Правее и выше - его жена Галочка.
Левее и ниже - серьезный здоровяк Макс, громадный сумрачный парень,
прирожденный глубоководник. Правее и ниже - Николас Дрэгану, пожилой
профессор, известный лингвист, двадцатый год проводивший отпуск в
охране.
Теперь до стада не более ста метров. На экране ультразвукового
прожектора отчетливо виден силуэт Моби Дика - круглое дрожащее пятно,
разбрасывающее светлые искры.
- Плотнее к стаду! - скомандовал Кондратьев
- Командир, включи ультраакустику! - крикнул Ахмет.
- Частота?
- Шестнадцать шестьсот пятьдесят... Они поют! Моби Дик поет!
Кондратьев наклонился к пульту, Каждая субмарина оснащена
преобразователями ультразвука. На некоторых даже есть преобразователи
инфразвука, но это только на исследовательских. Океан полон звуков. В
океане звучит все. Звучит сама вода. Гремят пропасти. Пронзительно
воют рыбы. Пищат медузы. Гудят и стонут кальмары и спруты. И поют и
скрипят киты. И кашалоты в том числе. Некоторые считают, что красивее
всех поют кашалоты.
Кондратьев завертел штурвальчик преобразователя. Когда тонкая
стрелка на циферблате проползла отметку 16.5, субмарина наполнилась
низкими, гулкими звуками. Несомненно, это пел Моби Дик, великий
кашалот, и самки хором подпевали своему новому повелителю.
- Вот прохвост! - сказал Дрэгану с восхищением.
- Какой голосистый! - отозвалась Галя.
- Скотина горластая! - проворчал Макс. - Пират...
Моби Дик орал: <Уа-ау-у-у... Уа-ау-у-у... Уа!..>
Его подруги отвечали: <И-и-и... Иа-и-и... И-и-и...>
Кондратьев переводил: <Скорее, скорее, еще немного, и мы будем
там... Роскошное угощение... Маленькие молочные киты... Жирные,
вкусные беспомощные матери... Скорее... Не отставайте!> И ему
отвечают: <Мы спешим... Мы спешим изо всех сил... изо всех сил...>
Расстояние сократилось до шестидесяти метров. Пора было начинать.
До искусственных пастбищ, где отлеживались сейчас синие киты с
детенышами, оставалось не более сорока километров. Но когда Моби Дик
собирается подышать?
- Макс, Дрэгану, вниз!
- Есть...
Макс и Дрэгану круто нырнули, заходя под <звезду> кашалотов.
Кашалоты плохо видят, но все же следовало быть осторожным Заметив
преследователей, они могли бы начать игру в трех измерениях, ведь они
способны погружаться на километр и более, и игра в прятки при наличии
всего пяти субмарин сильно затруднила бы дело. Макс и Дрэгану, выйдя
под <звезду>, перерезали ей дорогу вглубь и ограничивали маневр Моби
Дика двумя измерениями.
Ага, вот, наконец-то! <Звезда> сжалась и вдруг пошла к
поверхности.
- Макс, Дрэгану, не зевать!
- Не зеваем, - недовольно отозвался Макс.
А профессор лингвистики весело сказал:
- Есть не зевать! - Видимо, ему нравились все эти <есть>,
атрибуты старинного морского и военного обихода.
Моби Дик вел свое стадо на поверхность, и снизу его подпирали
Макс и Дрэгану. Кондратьев сказал:
- Иду на поверхность!
Он повернул субмарину носом кверху и включил турбины на полную
мощность. Сейчас мы увидим тебя воочию, великий Моби Дик, пират и
убийца!
Субмарина с ревом вырвалась из водоворота, пронеслась, сверкнув
чешуей, над пенистым гребнем волны и снова ушла носом в воду, оставляя
за собой клочья синтетической слизи. Солнце уже зашло, только на
западе тускло горела багровая полоска. Но ночи не было над океаном.
Потому что светились тучи, Над океаном царили сумерки. А буря была в
самом разгаре, волны стали выше, двигались стремительнее и
расшвыривали мохнатые клочья пены. Это было все, что увидел Кондратьев
при первом прыжке. И при втором прыжке он разглядел только белесое
светящееся небо и черные волны, плюющиеся пеной во все стороны.
Зато, когда субмарина вылетела из пучины в третий раз, Кондратьев
увидел наконец Моби Дика. Метрах в ста от субмарины из волн вырвалось
громадное черное тело, повисло в воздухе - Кондратьев отчетливо увидел
тупое, срезанное рыло и широкий раздвоенный хвост,- описало в белесом
небе длинную и медленную дугу и скрылось за бегущими волнами. Сейчас
же впереди вылетел из волн ровный ряд теней поменьше и тоже скрылся. И
субмарина тоже ушла под воду, и сразу же на ультразвуковом экране
запрыгали огромные светлые пятна.
И опять вверх... Минуты полета над кипящим океаном... гигантская
туша вылетает из волн впереди, пролетает над пенистыми гребнями и
исчезает, еще семь туш поменьше в полете... и снова иллюминатор
заливает пузырчатая, белесая, как небо, вода.
Ну что ж, пора кончать с Моби Диком, гигантским кашалотом. Он
прижат к поверхности, уйти вниз теперь стадо не может - там сердитый
Макс и азартный Дрэгану. Повернуть вправо или влево оно тоже не может
- на его флангах опытные охотники Ахмет и его жена Галочка. В хвосте
стада идёт сам Кондратьев, и он уже ловит в прицел акустической пушки
чёрный горб Моби Дика. Надо целиться именно в горб, в мозжечок, так
будет наверняка и Моби Дику не придётся мучиться. Бедный глупый Моби
Дик, груда свирепых мускулов и маленький мозг, набитый жадностью. Сто
тонн прочнейших в мире костей и сильнейших в мире мускулов и всего три
литра мозга. Мало, слишком мало, чтобы соперничать с человеком. Моби
Дик, пират и разбойник!
А Моби Дик ликовал! Он выскакивал стремглав из кипящей бури,
мчался в спокойном теплом воздухе, захватывая его чудовищной пастью,
открытой, словно перевернутый чемодан, и снова плюхался в волны, и
семь самок, семь невест, из-за которых он на рассвете убил слугу
человека, весело прыгали вслед за ним. Они мчались за ним, торопясь на
подводные лежбища синих китов, где сладкие, жирные матери,
повернувшись на спину, подставляют черные соски новорожденным китятам.
Моби Дик вел подруг на веселый пир.
До Моби Дика осталось всего тридцать метров. Отличное расстояние
для инфразвуковой пушки.
Командир звена субмарин Кондратьев нажал спусковую клавишу..
И Моби Дик потонул. Ахмет, Галочка и Дрэгану повернули
растерянных и негодующих самок на север и погнали их прочь. В голове
стада пристроился Макс. Он успел записать песни Моби Дика, и теперь
снова под водой понеслись вопли <Уа-а-у-у... Уа... Уа-а-ау!> Молодые
глупые самки сразу повеселели и устремились за субмариной Макса. Их
больше не приходилось подгонять. А Кондратьев опускался в пучину
вместе с Моби Диком. На черном горбу Моби Дика, там, куда пришелся
мощный удар инфразвука, вспух большой бугор. Но Кондратьев вбил под
толстую шкуру кашалота стальную трубу и включил компрессор. И под
шкуру Моби Дика хлынул воздух. Много сжатого воздуха. Моби Дик быстро
располнел, бугор на горбу исчез, да и сам горб был теперь едва
заметным. Моби Дик перестал тонуть и с глубины полутора километров
начал подниматься на поверхность. Кондратьев поднимался вместе с ним.
Они рядом закачались на волнах, как на гигантских качелях.
Кондратьев открыл люк и высунулся по пояс. Это опас ное дело во
время бури, но субмарины Океанской охраны очень устойчивы. К тому же
волны не захлестывали субмарину. Они только поднимали ее высоко к
белесому небу и сразу бросали в черную водяную пропасть между
морщинистыми жидкими скалами. Рядом так же мерно взлетал и падал Моби
Дик. У него был и сейчас зловещий и внушительный вид. Он был только
чуть-чуть короче субмарины и гораздо шире ее. И мокро блестела живая,
раздутая сжатым воздухом шкура. Вот и конец Моби Дику.
Кондратьев вернулся в рубку и захлопнул люк. В горбу Моби Дика
остался радиопередатчик. Когда дня через два буря утихнет, Моби Дика
запеленгуют и придут за ним. А пока он может спокойно покачаться на
волнах. Ему не нужны больше ни невесты, ни нежные новорожденные киты.
И хищники его не тронут - ни кальмары, ни акулы, ни касатки, ни
морские птицы, - потому что шкура Моби Дика надута не простым чистым
воздухом.
<Прощай, Моби Дик, прощай до новой встречи! Хорошо, что ты не
белый кашалот. Мне еще долго-долго искать тебя по всем океанам моей
Планеты, искать и снова и снова убивать тебя. Над бурной волной и в
вечно спокойных глубинах ловить в перекрестие прицела твой жирный
загривок.
А сейчас я немного устал, хотя мне очень и очень хорошо. Сейчас я
вернусь к себе на базу, поставлю <Голубку> в ангар и, прощаясь, по
обычаю поцелую ее в мокрый иллюминатор: <Спасибо, дружок>. И все будет
как обычно, только теперь на базе меня ждут>.
