приходится, сплошной моветон и шокинг. И поэтому я, сочинитель С, перед
лицом своих критиков должен голосом вопиющего прокричать слова страшной
клятвы: Palissandr c'est ne moi pas. Ибо похож ли я на племянника Берии,
внука Распутина или хотя бы на гермафродита? И полагаю ли я, будто вся
предшествующая мне словесность есть лишь робкая проба пера. И служил ли я
ключником в Доме Массажа Правительства, работал ли в труппе странствующих
проституток, соблазнял ли кладбищенских вдов, вешал ли кошек. Jamais.
Правда, я ловил и душил цыплят, да ведь кто же их не душил в те поры. Милое
босоногое детство, куда ускакало ты на своих зеленых кузнечиках. Впрочем,
чтобы не быть голословным, приведу два-три доказательства. Было так: цепь
счастливых случайностей и времен распалась, и гиря ходиков упала Палисандру
на нос. Тогда хирурги вживили ему туда платиновую пластинку. И когда
наступал приступ тик-така, Палис начинал часто-часто пощелкивать себя по
носу, и звук тех пощелкиваний был до странности звонок. А у меня? Ничего
подобного. Хотя и тут вы можете только поверить мне на слово, потому что
пощелкать и даже просто пошупать я вам, разумеется, не позволю. Есть правда,
нечто, что мы могли бы не только пощупать но и измерить. Только для этого
надо поехать в Эмск, на Новодевичье кладбище и посетить там ряд заброшенных
склепов. П говорит, что постаменты в тех склепах были раздражительно высоки.
А ведь даже и мне, который так разочаровал консула О своим обычным размером,
они были, что называется, в самый раз. И то же можно сказать по поводу
подоконников в эмских подъездах: вполне комфортабельны. Из чего следует, что
Палисандр не только не величавый гигант, каким он себя нам рисует, а едва ли
не лилипут. И значит, П не равно С. И все же на усредненном лице моего
воображаемого читателя я вижу выражение недоверия. Вижу и сознаю, что
достаточно вескими аргументами не располагаю. Да и кто я в конце концов
такой, чтобы рассчитывать на приятное исключение. Обретаясь в таком
бессилии, я взываю к доброжелательным критикам, прося их побыть моими
свидетелями и адвокатами и объяснить читательскому суду, что писатели
обладают способностью абстрагироваться от конкретного Я. Я - Ю, Ю - Э, Э
- Щ. О амурная карусель алфавита! Даже и обращенная вспять, ты прекрасна.
Крутись. Заранее благодарный доброжелательным критикам, я посвящаю им все
части речи, со всеми их интертекстами. Все, за исключением той, которую
посвятил уже Ж. А один из своих любимых стихов пера моего до боли знакомого
дарю всем присутствующим.
Что в имени мне есть моем?
Что имя? Просто звук?
Кимвал бряцающий иль некий символ смутный?
Мне имя - Палисандр. С ним свыкся я давно.
И всюду я ношу его с собою.
Браню подчас, но более хвалю:
Любезно мне сие буквотворенье.
Я - Палисандр, и с именем таким
Я чувствую себя благоприятно.
Мы двуедины и созвучны с ним.
Но дерево ли я? Навряд ли.
Так персонаж, по глупости своих
Родителей что Львом зачем-то назван,
Отнюдь не лев. И Петр - не камень ведь.
И масса суть таких несоответствий.
И все-таки в те дни, когда один
В безветрии стоишь ты в поле хлебном
И, руки уронив, глядишь окрест,
Случаются событья, что колеблют
Твою уверенность. То бурундук
Тобою скачет вдруг до ночи.
То ворон вьется вкруг -
Очи ли выклевать,
Гнездо ли свить все хочет.
И мыслишь озадаченно: Кто знает,
А может, ты - и дерево: бывает.
[x] Слово, сказанное Сашей Соколовым в Южнокалифорнийском университете
на симпозиуме, посвященном творчеству Иосифа Бродского и Саши Соколова.
