Русская фантастика - Сергей Снегов

Тридцать два обличья профессора Крена

                              Сергей СНЕГОВ

                  ТРИДЦАТЬ ДВА ОБЛИЧЬЯ ПРОФЕССОРА КРЕНА

                             Памфлет-фантазия



     К  начальнику  полиции  вошел  следователь.   Начальник,   энергичный
старичок с провалившимися щеками и злыми глазками, недовольно повернулся к
нему. Тот походил скорее на тренера команды тяжеловесов,  чем  на  юриста.
Начальнику не нравилась в помощнике слишком  оптимистическая  внешность  и
доверие к людям. За три года работы в  полиции  этот  самодовольный  боров
довел до смертного приговора всего четверых и не добился для других  своих
подопечных полных ста  лет  тюремного  заключения.  Начальник  не  одобрял
методов следователя. Тяжелый кулак был веским аргументом не всегда.  "Вину
из обвиняемого лучше не выдавливать, а выдалбливать, - говорил  начальник.
- А невиновные если и существуют, то лишь в  ближайшем  окружении  господа
бога, да и то потому, что туда не добраться". Начальник не  позволял  себе
чертыхаться, но господа бога вспоминал с благоговением часто.
     - Я вас не звал, Симкинс, - заметил начальник.
     - Совершенно  точно,  господин  полковник,  -  ответил   следователь,
кланяясь. -  Я,  с  вашего  разрешения,  в  связи  с  загадочным  вопросом
профессора Крена...
     - Вы олух, Симкинс, - почти вежливо сказал худой начальник. - Никаких
загадочных вопросов в деле Крена не существует. Как этот прохвост Крен?
     - Бредит. Третий день  не  приходит  в  себя.  Врачи  ни  за  что  не
ручаются.
     - Никто бы не дал врачам медной монеты, если  бы  они  за  что-нибудь
поручились. Врач в самом простом случае должен сомнительно качать  головой
- этим он повышает себе цену. Зато я поручусь, что  меньше  двадцати  пяти
пропойца Крен не отхватит. Если, конечно,  вы  не  испортите  заварившуюся
кашу своим всепрощением.
     - Постараюсь, господин полковник. Сделаю все возможное. Между прочим,
Крен не пьет. Никогда не пил!
     - Вы оглохли, Симкинс? В сотый раз спрашиваю, что вам надо?
     - Если  позволите...  Обгоревший  дневник  Крена  восстановлен  почти
полностью, много интересного... В парламенте выступал Поппер, я  отчеркнул
в газете важнейшие места.
     - Давайте Поппера! Так,  так.  Ага,  вот:  "Я  лично  осматривал  эти
великолепные заводы, - произнес оратор в своей речи, - и  убежден,  что  с
божьей   помощью   и   дополнительными   капиталовложениями    их    можно
переоборудовать для выпуска военной продукции.  Что  же  до  мошеннических
проектов нынешних акционеров, то  от  них  приходится  отказаться  как  от
беспардонного блефа".
     Начальник поднял голову и осмотрел своего помощника с головы до ног.
     - Вы слишком плотно ужинаете, Симкинс. К сорока  годам  у  вас  будет
свыше ста килограммов. Жир вреден, ибо развивает  добродушие.  У  хорошего
человека злость сидит в костях,  а  не  в  жире.  Сколько  их  было,  этих
искусственников? Тридцать два, вы сказали?
     - Сорок восемь. Крен говорит о тридцати двух потому, что они ему всех
ближе. Но всего их было сорок восемь. Ни один пока не пойман.
     - Оставьте дневник и можете идти.
     Когда  следователь  осторожно  закрыл  за  собой   дверь,   начальник
пододвинул обгоревшую тетрадь.  От  первых  страниц  ничего  не  осталось,
многое отсутствовало и на следующих, но середина и конец составляли  почти
связный текст. Начальник читал с интересом, временами качал головой и - не
то удивленно, не то восхищенно - бормотал про себя:  "Прохвост  же!  Ну  и
прохвост! Двадцать пять - и ни года меньше!"



                                    *


     ...потрясенный. Я стремился лишь к этому  восемь  мучительно  трудных
лет - нет, я не мог поверить! Это было слишком хорошо, немыслимо хорошо! Я
заметался по комнате, чуть не плакал; думаю, взгляни кто со стороны, решил
бы, что я сошел с ума, - так я был рад! Потом  я  сказал:  возьми  себя  в
руки, он настал, наконец, час твоего торжества - весь мир вскоре  падет  к
твоим ногам! Я прикрикнул на себя: и на меньшее, чем мир,  не  соглашайся,
руки у тебя достаточно сильны, чтобы поиграть этим  шариком;  нет,  говорю
тебе, нет, ты не напрасно  потрудился,  человечество  отметит  тебя  среди
величайших благодетелей! После этого я приблизился к  аппарату.  Колени  у
меня дрожали. Шарик жил, пульсировал, расчле...

     ...пошел на убыль: четыре дня реального  существования  после  восьми
лет горячечных мечтаний и математических расчетов! Здесь важен факт -  мне
удалось  материализовать  мысли,  остальное   -   детали;   детали   можно
переделывать и дорабатывать. Я почувствовал усталость: четверо  суток  без
сна -  даже  для  меня  это  многовато.  Я  в  последний  раз  полюбовался
рассасывающимся в растворе комочком. Я знал, что когда  проснусь,  комочка
не будет. Он был - лишь это имело значение! Я повалился на диван...

     ...Черт! - сказал он. - Счет электрической  компании  за  этот  месяц
чудовищный! Вы не жуете эти проклятые киловатты, профессор Крен?
     - Не понимаю, чего вы хотите, доктор Паркер? - сказал я,  сжимая  под
столом руки. Я не хотел, чтобы он заметил, что я волнуюсь.
     - Отлично понимаете! То, что легко разрешают себе  частные  компании,
нам недоступно. Налогоплательщики раскошеливаются  на  полицию,  а  не  на
науку.
     - Вычтите из моего жалования за лекции. Хоть за три года вперед!
     Он фыркнул. У него была рожа самодовольной жабы. Он растянул до  ушей
синеватые губы. В его выпуклых  глазах  мерцали  зеленые  огоньки.  Я  его
ненавидел.
     - Вы нахал,  Крен!  Может,  вы  припомните,  видали  вы  в  последнем
семестре кого-нибудь из своих студентов?
     Я молчал. В эту зиму я не прочитал ни одной  лекции.  Я  ссылался  на
нездоровье, на неполадки с аппаратами, находил тысячи других причин, чтобы
не появляться в аудитории. Меня корчило от мысли, что  придется  забросить
эксперименты хоть на час. Изредка встречая студентов во дворе колледжа,  я
отворачивался и торопился пройти мимо.
     - Вы израсходовали свое жалование за десять лет вперед,  -  продолжал
Паркер.  -  Два  таких  профессора,  как  вы,  выпустят  в   трубу   любой
университет...

     ...миллиарды  лет!   Я   содрогнулся,   представив   себе   безмерный
однообразный бег  столетий,  начавшийся  с  момента,  как  первый  комочек
протоплазмы стал  развиваться  в  мыслящую  субстанцию.  Продолжительность
человеческой жизни рядом с продолжительностью процесса, создавшего  ее,  -
песчинка у подножия Монблана! Что  сложнее?  Быть  готовой  песчинкой  или
нагромождать гору, порождающую  песчинку?  Я  задал  себе  этот  вопрос  и
ужаснулся - ответ  был  иной,  чем  я  ожидал.  Ровно  три  миллиарда  лет
понадобилось природе, чтобы даровать  женщине  умение  за  девять  месяцев
породить новую жизнь. Труд  женщины  и  природы  несоизмерим.  "Монблан  и
песчинка!" - твердил я себе, шагая по лаборатории из угла в угол.
     Да, конечно, я совершил  открытие.  Я  нашел  способ  миллиарды  лет,
потраченные природой, сжать  в  недели  и  дни.  Я  уверен:  мне  поставят
памятники во всех городах мира, каждое слово, набросанное мной на  листке,
будут изучать под микроскопом. "Он был в волнении, когда писал  эту  букву
"а", в ней чувствуется нервозность", - скажут знаменитые историки. "Нет, -
пойдут доказывать другие, - буква "а" спокойна, но взгляните  на  "б"!  Мы
берем на себя смелость утверждать, что в момент,  когда  Крен  чертил  эту
букву, его полоснула ослепительная идея, может, та величайшая его мысль  -
об искусственно созданном усовершенствованном человеке. Макушка буквы  "б"
набросана с гениальной свободой и широтой!" Все это будет, не сомневаюсь.
     Ничего этого не будет! Рожденное мной детище беспомощно.  Я  -  мать,
вышедшая из больницы одинокой  во  враждебный  мир.  Я  сижу  на  камне  с
ребенком в руках, у меня нет денег, нет еды, льет дождь. Ребенок  корчится
и тихо плачет. Что мне делать? Нет, что же мне...

     - ...Мак-Клой! - сказал он, пожимая руку. - Я представлял вас другим.
Мне думалось, что вы черный, как паровозная труба. У вас вполне приемлемое
лицо, док, уверяю вас.
     - И мускулы боксера! - пискнул второй, очень  маленький  и  юркий,  с
мышиным  личиком,  желтозубый  и  редковолосый.  Он  хихикнул  и  поправил
галстук-бабочку.  Рука  его  была  покрыта  красноватой  шерстью.  -  Я  -
О'Брайен. Вы не выступали на ринге, профессор? Я хорошо помню,  как  некий
Рудольф Крен нокаутировал любимца публики Джойса во втором  раунде.  Судья
сделал все, что мог, но что он мог сделать, если Джойс пришел в себя  лишь
на другой день? Нет,  вспоминаю,  того  парня  звали  Карпер.  Он  вам  не
родственник?
     - Садитесь, Крен! - проговорил третий. Этот не  протянул  руки,  лишь
указал на кресло. Мне показалось, что он у  них  главный.  Он  был  худ  и
угрюм. Я еще не видал таких колючих глаз: он  ударял  ими,  как  гвоздями.
Кстати, они были цвета  гвоздей.  -  Моя  фамилия  Гопкинс.  Я  читал  ваш
меморандум. Вам не кажется, что это может плохо кончиться?
     Я сразу понял, что с ними нельзя быть искренним. И великан  Мак-Клой,
и карлик О'Брайен, и железный сухарь Гопкинс были одинаково мне чужды.  Их
возмутила бы, если не рассмешила,  великая  страсть,  поддерживающая  меня
восемь тяжких лет. Высокие мотивы моей работы  могли  им  показаться  лишь
подозрительными,  результаты  ее  -  ниспровержением  основ.  Я  внутренне
съежился, когда Гопкинс кольнул меня страшными глазами, и  еле  удержался,
чтобы не убежать. Я крикнул на себя в душе:  "Помни,  это  твой  последний
шанс!  Ты,  кажется,  считаешь  их   скверными   людьми?   Тебе   остается
приподлиться к уровню их подлости - проделай это с достоинством!"
     Я сел в кресло и закинул ногу за ногу.
     - Скажите, джентльмены, - промямлил я, - кто из вас Эдельвейс, а  кто
- братья?
     Мак-Клой и О'Брайен разом ответили:
     - Эдельвейс - это я.
     Гопкинс хмуро добавил:
     - А братья - я. Почему вас это интересует?
     - Как бы вам объяснить? М-м!.. Я предпочитаю иметь дело  с  солидными
людьми. Фирма "Эдельвейс и братья",  конечно,  всемирно...  Короче,  я  не
желал бы, чтобы мое открытие попало в недружественные руки.
     Я значительно сжал губы и холодно посмотрел на них.  Мак-Клой  ударил
кулаком по столу и захохотал.
     - Вот мошенник! Он  подозревает,  что  мы  левые.  Признайтесь,  док,
такого проходимца, как вы, еще не  существовало  со  времен  потопа!  Как,
по-вашему, ребята, он сукин сын?
     - Очень,  очень  стоящий  человек!  -  прохихикал  О'Брайен,  излучив
морщинками серое личико. - Говорю вам,  он  не  хуже  своего  родственника
Карпера смог бы нокаутировать великого Джойса. Думаю, мы сработаемся.
     - Я могу удовлетворить ваше любопытство, - проговорил  ледяным  тоном
Гопкинс. - Старый дурак Эдельвейс закончил свою грешную жизнь в  ночлежном
доме. Не думайте, что мы что-либо имеем против него: он был волк как волк,
пожалуй, даже зубастей других. Состояние его поделили Мак-Клой и О'Брайен.
Что до братьев, то Джим  повесился  на  сорок  четвертой  минуте  биржевой
паники 28 сентября 1995 года, а Джек пустил себе пулю в лоб  часом  позже.
Их акции достались мне. Мы решили не  менять  название  нашей  заслуженной
фирмы.
     - Отлично! - объявил я, закуривая сигарету.  -  Можете  держать  себя
свободно. Вижу,  что  не  ошибся,  считая  вас  серьезными  дельцами.  Нам
остается договориться о пустяках - сколько миллиардов вы вложите в наше...

     ...Четыре миллиона киловатт? -  ужаснулся  Мак-Клой.  -  В  жизни  не
слыхал большей чепухи! Вы послушайте его,  ребята!  Он  требует  миллионов
киловатт на обслуживание одного автомата.
     - И химического завода площадью в две тысячи гектаров, - добавил я. -
Не забывайте, что мой аппарат займется производством людей.
     Мак-Клой энергично выругался.
     - Я тоже занимался производством людей - и не без  успеха,  поверьте:
две черноглазые дочки и четыре голубоглазых  сына  -  вот  мое  сальдо  за
девятнадцать лет супружеской жизни.  Но  мне  не  понадобилась  для  этого
постель в две тысячи гектаров. И потребности в электроэнергии я не ощущал,
скорее - наоборот: ни разу не забывал выключить лампочку!
     Я со скукой пожал плечами.
     - Не собираюсь подвергать сомнению качество  ваших  детей.  Но  между
вашими и моими, машинными, есть разница. Я буду выпускать людей в массовом
масштабе, на конвейере, и притом с заранее заданными  свойствами.  Надеюсь
вы не собираетесь оспаривать, что ваше крохотное семейное производство  не
больше чем работа вслепую. Вы  заранее  не  знаете  даже,  кто  получится,
мальчик или девочка, не говоря уж о таких важнейших  элементах,  как  цвет
волос и глаз, влечения и рост,  приспособленность  к  жизни,  политические
взгляды и прочее. Средневековая кустарщина, Мак-Клой, просто  не  понимаю,
как в наш век  поточного  машинного  производства  вы,  признанный  мастер
современной индустрии, осмеливаетесь хвастаться жалкой ручной  работой.  И
вообще, я обращаю ваше внимание, джентльмены,  на  то,  что  мои  машинные
создания представляют собой материализованную мысль, получившую на  заводе
человекоподобное оформление. В наш век  материалистического  безбожия  это
тоже кое-чего стоит.
     - Стоит! Стоит! - любовно поскрипывал О'Брайен, не  отрывая  от  меня
восхищенных глаз. От  него  исходил  сладковатый  запах  восторга.  -  Это
кощунство,  Мак-Клой,  сравнивать   своих   неудачных   личных   деток   с
конвейерными созданиями нашей компании. Даже Джон, самый сильный из  ваших
сыновей, не простоял бы и двух раундов против Джойса. Что до  меня,  то  я
требую, чтобы профессор Крен придал человекоподобным свое личное  подобие.
Вы меня понимаете, Гопкинс? А вы, Мак-Клой?  Хи-хи-хе!  По  десяти  в  ряд
Крены шагают из ворот завода - один к одному красавцы и  силачи.  Огромная
колонна, не иссякающая ни днем ни ночью, - и все на ринг, на ринг! Вот это
будет зрелище, говорю вам! Такого кулачного боя человечество не видывало.
     Я посмотрел на Гопкинса. Решение зависело  от  него.  Гопкинс  уперся
гвоздями глаз в стол. Мне  показалось,  что  дерево  прогибается  под  его
взглядом: Гопкинс передвигал мысли с усилием, как рычаги. Если бы  у  меня
нашелся радиоскоп, я различил бы  в  его  голове  скрип  приближающихся  и
отодвигаемых мыслей. Наконец Гопкинс заговорил:
     - Предложение заманчивое, конечно. Но откуда взять такую уйму  денег?
Мы трое со всеми потрохами не стоим и половины того, что вы запросили  для
одного себя.
     О'Брайен вскочил и, махая ручонками, быстро заверещал:
     - Не так, Гопкинс! Как вы все близоруки,  джентльмены!  Выпустим  две
тонны акций, пусть их  раскупают  рабочие  нашей  компании  -  вот  вам  и
денежки!
     - Нет,  тут  требуется  что-нибудь  посолиднее.  Я  вижу  лишь   одну
возможность - военное министерство.
     - Военное?.. - пискнул О'Брайен. - А  ведь  в  самом  деле,  Гопкинс,
великолепная мысль!
     - Сногсшибательно! - загрохотал Мак-Клой. - Такого проныры,  как  вы,
Гопкинс, мир не видывал! Я настаиваю, чтобы док в  своих  человекоподобных
оподобил вас.
     - Поручите это дело мне, - сказал Гопкинс, вставая. - Я имею  в  виду
переговоры с военными. Их, конечно, заинтересует конвейерная армия  солдат
с заранее заданными свойствами. Сейчас я из  своего  кабинета  кое  с  кем
потолкую в столице.



                                    *


     Пока Гопкинс вызывал столицу, мы  мирно  покуривали.  Я  старался  не
показать волнения тем двум. Я непрерывно волнуюсь с того дня,  как  понял,
что у меня нет иного выхода, кроме  как  завязать  опасную  игру  с  этими
двуногими. Пока я сидел у них на спине, - а  не  в  пасти,  это  было  уже
хорошо. Я усмехнулся, вспомнив, как они запротестовали, когда  я  объявил,
что меньше, чем на половине доходов, не примирюсь. Мак-Клой  подскочил  до
потолка: "Вы бандит, док,  зачем  вам  такая  прорва  денег?"  Я  отрезал:
"Собираюсь скупить фирму "Эдельвейс и братья". Я  отвлек  их  от  существа
проблемы.  Только  так  и  надо  с  ними  держаться.  Пусть  они  займутся
вырыванием денег у меня из глотки, у них не останется времени совать  носы
в технологию. Я буду проводить эту линию неукоснительно -  заставлю  их  с
боем добиваться того,  что  мне  абсолютно  не  нужно.  Я  гордился  своим
коварством - с такими людьми иначе нельзя.
     - Долго же он там! - пропищал О'Брайен. - Поверьте, я никогда так  не
волновался.
     - Дышите глубже и разводите руками в такт вздоха, - строго сказал  я.
- Приседайте, когда одолевает волнение.
     - Вы невероятный человек, Крен! - сказал он восторженно. - В жизни не
встречал такой выдержки! Неужели вас не тревожит...
     - Меня тревожит  одно:  успеем  ли  мы  сегодня  оформить  финансовое
соглашение? Драгоценные минуты тратятся на телефонную болтовню, в то время
как мы могли...
     Мак-Клой поспешил успокоить меня:
     - Сейчас мы позовем Пьера Роуба, и  он  так  быстро  приведет  вас  в
форму, что вы и ахнуть не успеете. В мире еще не  существовало  мерзавцев,
равных Роубу.
     - Пьером  мы  гордимся,  -  подтвердил  О'Брайен.  -   Ни   одна   из
конкурирующих фирм пока не сумела обзавестись таким сотрудником.
     - Роуб - ваш адвокат?
     - Нет, наш доносчик. Главный клеветник нашей фирмы.
     Я  понятия  не  имел,  что  подобные  должности  введены  официально.
Мак-Клой поглядел на меня и загрохотал. О'Брайен тоненько дребезжал.
     Я все же овладел собой.
     - Люблю специалистов своего дела, - сказал я. - Так  вы  утверждаете,
этот Роуб?..
     - Да, утверждаю! - радостно закричал Мак-Клой. - Вы  будете  целовать
его руки, док, когда узнаете старину Пьера поближе. Он и  на  вас  напишет
поклеп, не сомневайтесь.  У  этого  человека  фантастические  способности.
Покажите ему молча язык, и он докажет, что  вы  собираетесь  взорвать  Дом
правительства.  Достаточно  поглядеть  на  Роуба,  чтобы  коленки  у   вас
затряслись и  мучительно  захотелось  признаться  в  чем-нибудь  страшном.
Сейчас вы это испытаете! - Он снял трубку телефона и распорядился: - Роуба
- поскорее!
     - Роуба мы нашли не сразу, - продолжал О'Брайен. - Когда мы  прибрали
к рукам наследие папаши Эдельвейса,  встал  вопрос:  кого  из  сотрудников
приставят... вы понимаете, Крен? И вот тут мы услыхали, что некоего  Роуба
прогоняют с десятого места за доносы и полную  неспособность  к  чему-либо
иному. "Стоп! - сказал Гопкинс. - Уверен,  что  это  нужный  нам  парень!"
Ровно через неделю после появления у нас Роуб донес куда следует,  что  мы
продались  врагам  нашего  государства  и  расширяем  производство,  чтобы
неизбежная в последующем безработица  стала  безысходней.  С  этой  минуты
участь Пьера Роуба была решена. Мы удвоили ему жалование  и  приблизили  к
себе. В мире теперь нет сил, которые принудили бы нас расстаться с Пьером.
     - А не благоразумней ли наоборот - прогнать Роуба ко всем?..
     О'Брайен ужаснулся.
     - Какая наивность,  Крен!  Это  ведь  свой  доносчик.  На  него  надо
молиться как на святого!
     - Что значит - свой? Он ведь доносит на вас!
     - Ну и что? Кто-нибудь обязательно будет доносить, без этого  нельзя.
От  каждой  фирмы  должно  исходить  установленное  количество   порочащей
информации - таков закон. А так неудобно, если не  знаешь,  кто  из  твоих
ребят и что именно доносит! Роуб же заменяет одии целый полк информаторов.
Из него изливается столь мощный поток порочащих  сведений,  что  в  других
клеветниках больше нет нужды. Любимое его изречение о себе: "Роуб  шерстью
чувствует врага". И в самом деле,  когда  он  видит  незнакомого,  у  него
встают дыбом волосы.
     - Можно подумать, что вы описываете работу кибернетической машины!  -
заметил я.
     - А что вы думаете? - загремел Мак-Клой. - Наука навета  нуждается  в
автоматизации.  Я  узнал,  что  Министерство  дознаний  недавно   заказало
двенадцать электронных мозгов повышенной скорости - каждый  для  обработки
пяти миллионов доносов в час! Масштаб, не правда ли, док?
     В комнату, раздувая ноздри широкого, как мастерок, носа, вошел  Роуб.
Я собирался возражать Мак-Клою, но  запнулся,  ошеломленный.  Роуб  бросил
настороженный взгляд в пустой угол комнаты, поглядел налево, и лишь  потом
обернулся ко мне. Я впоследствии узнал, что его волнует пустота. "То, чего
нет, подозрительней того, что есть" - эту мысль я слыхал от него  не  раз.
Но в тот момент меня поразила не философия  Роуба,  а  его  облик.  В  его
морщинистом лице, сработанном из синеватого воска, не было ничего  живого.
Он уперся мутными,  как  холодец,  гляделками  и  зашевелил  оттопыренными
ушами. Больше всего он напоминал огромную взъерошенную  летучую  мышь.  Но
это впечатление исчезало, когда он раскрывал рот. Он не говорил, а  блеял.
К тому же он так торопливо выбрасывал из себя слова,  что  они,  сшибаясь,
создавали невразумительный гул.
     - Я вас слушаю, джентльмены! - быстро-быстро заблеял он. - Я готов  к
услугам, джентльмены, понимаете, какая штука.
     - Поглядите на посетителя,  Роуб,  -  приказал  Мак-Клой.  -  Что  вы
открываете в его лице?
     Роуб так жадно впился в меня, словно хотел сожрать живьем.
     - Ничего сногсшибательного! Десять процентов невразумительного, сорок
процентов  инфантильности,  остальное  -  нормальная  тупость  пополам   с
пижонством, понимаете, такая... Стандартное лицо.  В  последнее  время  за
такие лица уже не арестовывают.
     Мак-Клой шумно ликовал:
     - Нет, каково,  док?  С  одного  взгляда  понял,  что  вы  гениальны.
Слушайте, Роуб, вас нужно четвертовать.
     - Стараюсь, шеф! - Роуб поклонился. - Вы преувеличиваете мои скромные
способности, такая штука.
     - Роуб,  -  запищал  О'Брайен,  -  заготовьте  проект  соглашения   о
вступлении профессора Крена  в  совет  директоров  компании  "Эдельвейс  и
братья". Он будет одним из братьев.
     - Оговорить долю участия, джентльмены?
     Мак-Клой и О'Брайен поспешно сказали одинаковыми голосами:
     - Долю участия пока не оговаривайте!
     Появившийся в дверях Гопкинс  знаком  приказал  Роубу  убираться.  На
сером лице Гопкинса  подрагивало  что-то  отдаленно  напоминающее  улыбку,
глаза посветлели. Он торжественно положил ноги на стол.
     - Все в порядке,  ребята!  Парни  из  Военного  министерства  страшно
заинтересовались нашими живыми  игрушками.  В  расходах  рекомендуется  не
жаться и времени зря не терять. Теперь о сути. Ваши претензии,  профессор,
больше чем неисполнимы - они недопустимы. Наши окончательные  условия:  вы
входите  в  компанию  на  правах  некоторой  части  старика  Эдельвейса  и
получаете...

     ...совершенной автоматики. Тысяча двести сорок чанов, каждый размером
с трехэтажный дом, обслуживаются одной кибернетической  машиной.  В  чанах
первичная  зародышевая  клеточка,  произведенная  Электронным  Создателем,
проходит  все  стадии  эмбрионального  роста,  пока  в  конце  химического
конвейера белковое образование из нескольких  молекул  не  превратится  во
взрослого  живого  человека.  В  последнем  чане  новосотворенный  человек
очищается от  технологической  грязи,  посторонних  белковых  включений  и
заусениц, затем неторопливо двигается к выходу, бреется или  завивается  в
парикмахерской и получает одежду, соответствующую  классу  технологической
обработки.  В  одной   из   серий   питательных   чанов   человекоподобное
новообразование подвергается  действию  психических  стимуляторов.  Именно
здесь наши искусственные люди приобретают все навыки, знания и стремления,
необходимые для функционирования в обществе.
     При  полностью  освоенном   производственном   процессе   от   записи
генетической формулы до выхода из  ворот  завода  искусственного  парня  с
сигаретой во рту или кокетливой девушки с модной сумкой пройдет  не  более
пятнадцати часов. Завод  спроектирован  из  расчета,  что  в  каждом  чане
находится  не  более  одного  изготавливаемого  существа,   то   есть   на
производство одновременно тысячи двухсот сорока людей.  Грубо  говоря,  мы
рассчитываем  вырабатывать  около  полумиллиона  людей  в  год.  Возможно,
однако, запустить в чан сразу двух существ. Природа показывает нам пример,
временами радуя родителей близнецами и тройняшками. Если чаны перевести на
выработку близнецов, то производительность завода поднимется  до  миллиона
человекоголов в  год.  Впрочем,  я  увлекся.  Это  уже  дело  инженеров  с
политиками, а не ученого.
     На  Электронном  Создателе  я  должен  остановиться   подробней.   Он
составляет суть изобретения. Сказать о нем,  что  это  искусственный  мозг
неслыханной мощности - значит ничего о нем не сказать. Он, конечно,  мозг,
ибо может молниеносно разрешать задачи любой трудности. В этом свойстве он
еще не отличается от любой другой логической машины.  Создатель  -  творец
зародышевых клеток. На вводе он  перерабатывает  полученную  информацию  в
генетическую  формулу  заданного  существа,  подбирает  нужную  комбинацию
нуклеиновых кислот и спаивает их в микроскопичекую живую клеточку, готовую
для развития в чанах. Природа для создания новой жизни не придумала ничего
лучшего, чем непосредственное воздействие  одной  родительской  клетки  на
другую. Мой Электронный  Создатель  не  нуждается  в  телесном  слиянии  с
партнером,  не  требует  ласковых  слов,  страстных   объяснений,   нежных
взглядов. Он ограничивается связью по  радио.  Все  совершается  в  полном
молчании: пакет электромагнитных волн - готово, ваша генетическая  формула
воспроизведена, начинается копирование родителей. Да,  копирование,  а  не
дележка свойств - от отца серые глаза, от матери остренький  носик...  Как
часто отец, не находя ничего своего в  ребенке,  гневно  обвиняет  жену  в
измене. От детей, произведенный Электронным Создателем,  не  отречется  ни
один из отцов. Зеркало, самооживляющее появившееся в  нем  изображение,  -
вот что такое мой аппарат. И он будет копировать только  лучшее:  умниц  и
красавцев,  гениев  разума  и  доброты  -  вот   его   назначение!   Люди,
великолепные, как боги, - на меньшем я не помирюсь, нет!
     Он возвышается надо мною. Он огромен, как  небоскреб.  В  его  недрах
клокочут миллионы киловатт - он в три раза  мощнее  всех  остальных  цехов
завода, вместе взятых. Моя лаборатория лишь щелка ввода в его  электронное
нутро. Высокая решетка справа от стола - замаскированный фильтр приема.  И
когда посетитель садится в кресло, я незаметно нажимаю кнопку...



                                    *


     - ...заболеете! Вам нужно перекусить  перед  сном.  Вы  вторые  сутки
почти не едите.
     Я оттолкнул поднос с едой.
     - Убирайтесь к дьяволу, Мартин! Я  сегодня  вкусно  пообедал.  Салат,
кровавый бифштекс, сосиски... Великолепный обед! Вы мне мешаете, Мартин.
     - Сосиски были вчера, а бифштекс вы ели на прошлой неделе, профессор.
Вся ваша сегодняшняя еда - черный кофе из термоса.
     - Ваше счастье, Мартин, что я вам не жена. Без кочерги в руках с вами
невозможно разговаривать. Поставьте поднос на стол и исчезните.
     Он примостил поднос  на  свободное  от  бумаг  местечко  и  отошел  в
сторону. Я грозно посмотрел на него.
     - Вы оглохли, Мартин? Я сказал - исчезните!
     - Будет исполнено. Вам нужно раньше освободить поднос.
     Я понял, что споры с ним займут больше времени, чем еда. Этот человек
упрям, как столб. Из двух зол  я  всегда  выбираю  меньшее.  Если  мне  не
удается сразу прогнать Мартина, я делаю то, на чем он настаивает. Я мог бы
уволить Мартина за непослушание, но новые слуги вряд ли будут  лучше.  Мне
со слугами не везет. Те, до Мартина, тоже ни во что  меня  не  ставили.  У
него к тому же есть неоценимые достоинства - он немолод, одинок,  искренне
считает меня научным гением и видит свое  счастье  в  обережении  меня  от
всего, что может помешать моей работе. Правда,  дальше  хозяйственных  дел
его забота не идет.
     - Пирожки необыкновенно сочные, а  бутерброды  выше  всех  похвал,  -
сказал я, заканчивая еду. - Я, кажется, и вправду проголодался. Теперь  вы
исполните мою просьбу, дорогой Мартин, и удалитесь?
     - Непременно, профессор. В час ночи зайду, профессор.
     - Зачем?
     - Напомнить, что пора спать.
     - Вы считаете меня ребенком, Мартин?
     - Нет, профессор. Дети многое умеют делать без подсказки.
     Я видел, что и на этот раз его переспорить не удастся.
     - Позвоните по телефону, Мартин. Я лягу сейчас же, как вы  напомните,
что пришло время.
     Он с сомнением посмотрел на меня. Просто удивительно, как он не верит
в мою самостоятельность.
     - Хорошо, - сказал он. - Я позвоню.
     Это прозвучало угрожающе. Не обычное вежливое: "Слушаюсь!", а  что-то
вроде: "Ладно, ладно. Не думайте, что  это  у  вас  пройдет  гладко!"  Мне
сегодня предстояли  слишком  важные  дела,  чтобы  завязывать  спор  из-за
пустяков.
     Когда Мартин убрался, я опять включил  телевизор  конвейерной  линии.
Фигурка уже не походила  на  зародыш,  это  было  вполне  человекоподобное
существо. Оно бултыхалось в семьсот тринадцатом чане в почти  непрозрачной
белковой массе, и я плохо  различал  его  -  что-то  с  головой,  четырьмя
конечностями, плотненьким туловищем. В чане бурлил питательный раствор,  и
человечек то забавно взмывал вверх, отбрасывая конечности, как крылья, то,
складывая их, скользил вниз. Я долго  любовался  моим  созданием.  У  меня
сладко щемило сердце. Человечек был больше чем мой ребенок.  Он  был  -  я
сам.
     Я погасил экран и снова, снова, в бесконечный раз вспоминал, как  мне
явилась прекрасная мысль воспроизвести себя,  удвоить  себя  в  энергичном
молодом существе. Это буду я - со всеми моими знаниями и способностями, со
всем моим жизненным опытом, но без груза  моих  сорока  восьми  лет;  я  -
нынешний, но двадцатилетний, юный  и  умудренный,  с  порывистой  душой  и
рассудительным разумом; я - совмещающий в себе все преимущества  молодости
и все достижения старости. У меня дрожали руки,  когда  я  набирал  нужный
шифр. На экране главного телевизора вспыхнуло светлое пятно - три миллиона
киловатт, собранные в пронзительные электронные пучки, просвечивали  самые
темные уголки моего мозга, жадно усиливали его излучение.  А  затем  пятно
погасло, и его сменили пляшущие черточки и точки  -  я  был  записан,  шла
выборка из бездны  данных  того,  что  необходимо  для  моей  генетической
формулы. Черточки и точки на экране загорались и тускнели, то замирали, то
вновь начинали  метаться.  Мне  показалось,  что  я  рассматриваю  картину
известного художника под названием не то "Улыбка любимой", не то "Взрыв  в
угольной шахте" - хаос световых вспышек, можешь думать о них  что  угодно,
они все равно ни  на  что  не  походят.  Но  я  знал,  что  это  я  сам  -
математический шифр моего тела и  моей  души:  генетическая  формула  того
существа, какое называется, всего двумя словами, "профессор Крен",  -  ибо
общество не способно постичь меня глубже этих  двух  слов.  Оно,  познавая
меня, скользит по моей поверхности,  а  Электронный  Создатель  изучает  и
бесконечно усложненную мою суть, и примитивно простую внешнюю мою форму.
     Это было три дня назад, всего три  дня  назад!  Генетическая  формула
минут десять сияла на экране - черточки и стрелки,  точки  и  тире,  густо
заполнившие весь экран.  Электронный  Создатель  творил  меня  из  ничего,
создавал первую мою зародышевую клетку. Три дня минуло с того часа,  всего
три дня! Зародышевая клетка прошла за это время сотни  реакционных  чанов,
две трети утробного конвейера - новый  человек,  мой  двойник,  собирается
твердой ногой вступить в мир!
     Я снова включил технологическую линию. Мой двойник барахтался в чане.
При самом энергичном просвечивании нельзя  было  разобрать  ничего,  кроме
неясного силуэта. Надо набраться терпения. Я  ждал  восемь  лет,  придется
подождать еще часок! Я  передал  распоряжение  двойнику  -  сейчас  же  по
рождении явиться ко  мне  -  и  откинулся  на  спинку  кресла.  Я  мечтал.
Неторопливые, радужно сияющие мысли сменяли  друг  дружку  в  моем  мозгу.
Вероятно, я задремал.
     Меня разбудил неуверенный стук в дверь. Я вздрогнул и поднял  голову.
Часы  били  полночь.  Стук   повторился,   но   по-странному   -   резкий,
нетерпеливый, как бы захлебывающийся. Я вспомнил,  что  скоро  придет  мой
двойник, и выругался. Посторонние могли испортить радость первого свидания
с собой.
     - Да! - крикнул я и добавил потише: - Черт бы вам сломал ногу!
     На пороге появился мальчик лет двенадцати. Я с изумлением смотрел  на
него. Я его где-то встречал, но не мог припомнить где.
     - Вам  не  мешало  быть  повежливее!  -  проворчал  мальчик.   -   Вы
откликнулись  лишь  на  второй  стук.  Выкладывайте,  чего  вам  надо,   я
тороплюсь.
     - Вы ошибаетесь, я вас не звал, - сказал я.
     - Я не из тех, кто ошибается, эти штучки вы бросьте! Гениальней  меня
еще не существовало человека. Отойдите, я посижу в вашем кресле.
     Усевшись, мальчик закинул ножки на стол и  опрокинул  технологический
телевизор.  Я  успел  подхватить  аппарат  на  лету.   Мальчик   даже   не
шевельнулся: телевизоры его не интересовали. Я определенно  знал  когда-то
этого скверного мальчишку.
     - Прежде всего я хочу услышать, кто вы такой? -  проговорил  я  почти
спокойно. - И на каком основании вы вторглись ко мне?
     - Разуйте глаза, - посоветовал мальчишка. - Вы или слепы, или тупы, а
вернее, и то, и другое. Я -  вершина  человеческих  достижений  и  Монблан
научной  мысли.  Каждое  слово,   написанное   мной,   фотографируют   под
микроскопом. Даже буквы в моих  записных  книжках  сверхъестественны,  так
пишут мои биографы. Во всех городах мира мне поставлены памятники. Что  вы
так вытаращились на меня. Я этого не люблю!
     Это была нечеловеческая схватка с собой, но я не дал вырваться наружу
бешенству.
     - Не знаю, что удержало меня от того, чтоб выпороть вас. Но  если  вы
через минуту не вылетите в ту дверь, вам не поздоровится.
     Он поспешно вскочил. Ужас исказил его наглое некрасивое лицо.
     - Не смейте, я вас боюсь! - захныкал он. - Что  вам  от  меня  нужно?
Вычтите мое жалование за лекции, хоть за три года вперед, но не  трогайте.
Я предпочитаю иметь дело с солидными людьми.
     Я шел на него с  распахнутыми  руками,  как  на  забившегося  в  угол
зверька. Никого я так не ненавидел, как это дрянное существо.  Он  полетел
на пол после первой же пощечины. Я добавил пинок ногой.
     - Вставай и уходи! Нет, стой! Признавайся, не то вытрясу  душу!  -  Я
бешено мотал его из стороны в сторону. - Тебя подослал Роуб? Неужели  этот
идиот сумел так проникнуть!.. Будешь отвечать?
     - Вы меня задушите! - пищал  мальчишка.  -  Дайте  глотнуть  воздуха!
Восемь лет я одиноко работаю над усовершенствованием людей,  а  люди  меня
ненавидят. Что я вам сделал плохого?
     Я швырнул его на ковер. Мальчишка скорчился и  тихо  плакал.  У  меня
тяжело стучало сердце. Я начал понимать, что попал в скверную историю.
     - Я думал, настал час  моего  торжества!  -  по-стариковски  причитал
мальчик. - Мне так хотелось поиграть земным шариком, побросать его из руки
в руку-у-у!
     Я не отрывал от него глаз. Все сходилось в  одну  страшную  точку.  У
меня оглушительно звенело в ушах.
     - Прекрати  плач!  Я  тебя  больше  и  пальцем  не  трону,  хоть   ты
заслуживаешь и не такой взбучки.
     К нему моментально возвратился прежний вид. Он  подбежал  к  столу  и
взгромоздился на него, сбросив на пол мои записи.
     - Отлично, профессор! - сказал он. - Можете  держать  себя  свободно.
Дышите глубже и размахивайте руками в ритм вздоха. Вижу,  что  не  ошибся,
считая вас двуногой акулой. Пока я сижу у вас на спине, а не в пасти.
     У  меня  оставался  один  шанс,  только  один  шанс!  Я  в   смятении
зажмурился, лишь потом заговорил:
     - Ты упомянул о восьми годах работы?  По  виду  не  скажешь,  что  ты
изнурен. Мне кажется, тебе больше знакомы шалости, а не труд.
     Он поглядел на меня с презрением.
     - Я  не   собираюсь   подвергать   сомнению   ваши   интеллектуальные
способности. Вряд ли существовал более тупой осел,  чем  вы.  Даже  слепая
летучая мышь увидала бы, что я только что появился на свет.
     - Из чана? - спросил я глухо.
     - Откуда же еще?
     - Зачем же ты говорил о годах работы?
     - Без коварства с такими, как вы, нельзя. Вас интересуют пустяки. Сто
лет я работал или ни единой минуты - какое это имеет значение?
     Я так глубоко задумался, что не слыхал телефонного звонка.
     - Возьмите трубку, - сказал мальчик. - И пошлите к  черту  того,  кто
мешает нам разговаривать.
     Это был Мартин.
     - Час ночи, профессор. Напоминаю, что пора спать.
     - Я уже сплю, - сказал я. - И вижу страшный сон, Мартин.
     - Лучше видеть плохие сны, чем проводить  ночи  без  сна,  -  заметил
Мартин. Он любил изрекать максимы, почерпнутые из романов мисс Вудворт.
     Я повернулся  к  мальчику.  Надменно  закинув  крохотную  голову,  он
смотрел на меня свысока. Это был, конечно, я - вот отчего он показался мне
знакомым. Этот отвратительный уродец был собран из моих  черт,  нашпигован
моими мыслями, озвучен моими словами. Я  не  мог  его  принять,  это  было
слишком чудовищно!
     - Скажете ли вы наконец, что вам нужно?  -  сварливо  поинтересовался
мальчик. - Я ведь уже объяснял, что спешу.
     Я закурил сигару, мне надо было успокоиться.
     - Вы оглохли, профессор?
     - Нет, я хорошо слышу. Вы куда-то спешите. Я хотел бы знать, куда  вы
спешите?
     На этот раз он, кажется, искренне удивился.
     - Как - куда? Наружу! Если вы не глухой, то слышали, чего мне надо. Я
поиграю земным шаром, потом брошу его себе под ноги. Надеюсь, он далеко не
откатится.  И  я  намерен  полюбоваться  своими  памятниками.  Вы   имеете
возражения?
     - Только одно: сейчас ночь,  а  земной  шар  не  везде  освещен.  Вам
придется переночевать в нашей гостинице.
     Он грозно нахмурился. Мне кажется, он колебался, не ударить  ли  меня
ногой.
     - Что за тон, профессор? Придется! Это мне, что ли, придется?  Поняли
вы наконец, с кем разговариваете?
     Теперь я крепко держал себя в руках.
     - Простите, я не хотел  вас  оскорблять.  Я  очень  бы  попросил  вас
соскочить со стола и пройти за мною...
     - Я пойду впереди вас, - сказал он высокомерно. -  Показывайте,  куда
идти.
     Из лаборатории в гостиницу можно попасть  по  коридору.  Гостиница  -
небольшая, на полсотни номеров - была роскошна. Обслуживание  в  ней  вели
автоматы: электронные  швейцары  охраняли  здание,  электронные  горничные
убирали, электронные официанты подавали еду и  вина.  Она  предназначалась
для наших гостей - акционеров, военных экспертов,  членов  парламента.  Но
мне больше некуда было девать мальчишку.
     - Ваш номер - первый! - сказал  я.  -  Три  личных  комнаты,  ванная,
гостиная на двадцать человек. Карточка занумерованных вин и блюд на столе,
номер набирайте на клавиатуре.
     - Здесь неплохо, - сказал мальчик, задирая голову. - До  утра  побыть
можно. Этот ковер ручной работы? Не забудьте положить ключ на столик.
     - Покойной ночи! - сказал я и поклонился.
     Он повернулся ко мне спиной.
     Я возвратился в лабораторию и в изнеможении упал в кресло.
     Голова моя шла кругом. Я, кажется, заплакал.



                                    *


     Потом  я  сказал  себе:  слезами  горю  не  поможешь,  и  заходил  по
лаборатории. Мне лучше думается, когда я хожу. В ту ночь  я  не  ходил,  а
бегал. За стеной мерно  гудел  Электронный  Создатель,  осуществлявший  на
холостом ходу самопроверку и регулировку. Это единственная в мире  машина,
не нуждающаяся в постороннем наладчике: она сама налаживает  и  исправляет
себя. В бешенстве я пригрозил Создателю кулаком. Он налаживал  себя,  чтоб
выдать злую карикатуру, исправлял для искажения. Все его миллионы киловатт
работали на беспардонное, бесцеремонное вранье! Я  топал  ногами,  обзывал
его последними словами. Утомившись, я прилег на диван. Мне  было  до  того
плохо, что пришлось принимать лекарство.
     - Ладно, - сказал я себе, глотая пилюли.  -  Ты  откричался,  пора  и
порассуждать. Он,  конечно,  исказил  тебя.  Но  почему?  Неверная  запись
генетической формулы или неправильная материализация формулы в зародыше? А
может, что-нибудь третье?
     Нет, третьего быть не могло. В реакторных чанах человеческий  зародыш
развивается,  а  не  создается.  Они  не  могут  прибавить  ему  ни  одной
существенной  черты,  отсутствующей  в  зародышевой  клетке,   -   простая
столовая, удовлетворяющая потребность зародыша в пище.  Конвейерная  линия
чанов к искажению моего образа отношения  не  имела.  Карикатуру  на  меня
сотворил Электронный Создатель. Он один отвечает за этого  отвратительного
мальчишку.
     Мысль о неправильной материализации генетической формулы  я  тоже  не
мог принять. В конце концов,  это  техническая  операция  -  подобрать  по
расчету нуклеиновые кислоты. Любой школяр,  не  задумываясь,  подставит  в
алгебраическое выражение  численные  значения  величин,  это  задачка  для
начальных классов, а не для Электронного  Создателя.  Зародыш  монтируется
правильно, в этом нет сомнений. Если бы Создатель совершал такие грубейшие
ошибки, как неправильная сборка зародышевой клетки, то грош  бы  ему  была
цена, а заодно и мне.
     Дело тоньше, дело гораздо тоньше!
     Остается одно: генетическая формула записана с ошибками.  Электронный
Создатель не разобрался в моих мыслях, неправильно прочитал биотоки мозга,
все дальнейшее было лишь развитием этого первоначального искажения. Но что
помешало произвести правильную запись? Почему он так обидно отобразил меня
двенадцатилетним мальчишкой? Не мог же Создатель прочитать в  моем  мозгу,
что я карликового роста, - у меня метр семьдесят семь, откуда  же  взялись
эти проклятые метр сорок?  И  вообще  -  случайны  ли  эти  искажения  или
закономерны? Несовершенства первого воспроизводства человеческого образа -
или природные свойства воспроизводящего аппарата?
     Повторятся ли они  в  следующем  акте  творения  моего  двойника  или
бесследно исчезнут?
     - Надо проверить, - сказал я себе. - Стань под облучатель -  и  через
три дня ты узнаешь, таков ли твой новый двойник, как первый.
     Я с содроганием отбросил эту мысль. Я заспорил с собой. А если ошибка
Электронного Создателя повторится? Один такой мальчишка  способен  уложить
меня в гроб, двоих я не вынесу! Нет, этот путь не для меня.
     - Не дури! - сказал я себе. - Ты ученый. Ты должен  со  всем  научным
тщанием...
     - Глупости! - крикнул я на себя. - Я прежде человек, а потом  ученый.
Если я еще раз увижу это мерзкое создание, я  стану  убийцей.  Ты  хочешь,
чтобы я гонялся за ним с ножом в руках?
     - Я хочу, чтобы ты успокоился, - возразил я себе, пожимая плечами.  -
Что за дурацкая манера - орать на самого себя! Пойми, у тебя  нет  никаких
других возможностей проверки.
     - Чепуха. Я вижу тысячи иных вариантов. Разве я не могу воспроизвести
кого-нибудь другого, хотя бы того же  Мартина  или  Пьера,  и  посмотреть,
соответствует ли их образ оригиналу?
     - Можешь, конечно, - согласился я с собой. -  Но  если  Мартин  будет
воспроизведен точно, это не решит загадку,  почему  Электронный  Создатель
наврал, воспроизводя меня. Нет, дружок, нужно еще раз повторить на себе, а
потом, найдя причину  искажений,  перемонтировать  Создатель.  У  докторов
принято новые лекарства испытывать на себе. Наука без жертв  не  движется,
дорогой!
     - Ненавижу жертвы! Слушай мой  новый  план.  Создатель  воспроизводил
меня по моим мыслям о себе. Сотни людей тоже думают обо  мне.  Почему  мне
этим не воспользоваться? Я приглашаю знакомого  человека,  навожу  его  на
мысль обо мне, а Создатель записывает.
     - Пожалуй, можно и так.  Решено:  записываем  первого,  кто  появится
завтра в лаборатории.
     Я рухнул на диван и, измученный  разочарованиями  этой  ночи,  быстро
уснул.
     Первым появился О'Брайен. Восторженный карлик часто навещал меня.  Он
хотел знать, как идет дело, обещавшее солидную жатву  денег,  и  как  себя
чувствую я. Приходя, он совал  свою  рожицу  в  бумаги  и  книги,  чертежи
механизмов и образцы питательных сред из чанов. Дурно пахнущие  коллоидные
растворы восхищали его не  меньше,  чем  гигантские  размеры  Электронного
Создателя.
     - Здравствуйте, Крен! - пропищал он, хватая своими лапками мою  руку.
- Всю ночь думал о вас. Это счастье для нашей  фирмы,  что  вы  живете  на
свете.
     С О'Брайеном я церемонился еще меньше, чем с  остальными  директорами
компании.
     - В чем же ваше счастье, дорогой О'Брайен?
     - Как в чем? Вы делаете нам золото, профессор. Чем вы заняты, Крен?
     - Собираю схему. Не обращайте внимания, сидите спокойно. Думайте  обо
мне.
     - Думать о вас истинное наслаждение для каждого из нас!
     - Поговорим о золоте, О'Брайен. Зачем оно вам нужно? Лучше одеваться,
сытней питаться?
     - Вы смеетесь, профессор. Пятнадцатый год я питаюсь одними  сухарями.
Увы, хорошая еда для меня - несбыточная мечта! Крен, а вы? Я имею  в  виду
разные пикантные блюда - первое, второе,  десерт...  Хи-хи-хе,  по  глазам
вижу, по глазам - вы лютый чревоугодник, Крен!
     - Отпираться не буду - иногда обжираюсь.  У  вас  много  наследников,
О'Брайен?
     - Ни одного,  дорогой  Крен,  ни  одного.  У  меня  не  было  времени
ухаживать за женщинами. Я растил не наследников, а деньги.
     - Для чего?
     - Удивительный вопрос, Крен.  Для  денег!  Деньги  порождают  деньги,
других детей у них нет, разве вы не знали? Что вы крутите на столе?
     - Сейчас  окончу,  и  вы  сможете  побегать...  то   есть   осмотреть
аппаратуру лаборатории, дорогой О'Брайен. Продолжайте думать обо мне.
     Вошел Мартин с подносом. Я молча показал на стол и на дверь. Он молча
поставил поднос, но  не  ушел.  Я  молча  топнул  ногой.  Он  нерешительно
поглядел на меня, на О'Брайена и, все так же  не  открывая  рта,  медленно
направился  к  двери.  Мартин  знал,  что,  когда  я  вожусь  с   пусковой
клавиатурой Электронного Создателя, со мной лучше не разговаривать.
     - Не очень вежливый у вас слуга,  -  сказал  О'Брайен,  когда  Мартин
убрался к себе.
     - Нахал. Если бы вы знали, что он иногда себе позволяет!
     - Нокаутируйте его, - посоветовал О'Брайен. - Не понимаю, почему  вам
нужно сдерживать благородные порывы души? Ваш  брат  Карпер  ни  одной  бы
минуты не колебался. Карпер ведь приходится вам братом?
     - Да, кажется. Или я ему, или он мне - точно не помню. Можете встать,
О'Брайен.
     На экране  главного  телевизора  сияла  моя  генетическая  формула  -
хаотическое переплетение стрелок, тире и  пятен,  линий  и  мазков,  нечто
вздыбленное и перепутанное, нечто похожее на  развалины  небоскреба  после
атомного взрыва. Это была та же формула, что я видел несколько дней назад,
я ощущал их схожесть. Вместе с тем, это была иная формула,  я  чувствовал:
что-то в ней изменилось, я не знал лишь - существенное или пустяки.
     - Боже, как красиво! - пискнул О'Брайен. - У меня дома  висит  шедевр
Джексона Поллока - очень, очень похоже. У вас даже лучше,  Крен.  Скажите,
как вы это получаете?
     - Почему вы не спрашиваете, что это означает? - поинтересовался я.
     - Я не такой наивный, Крен.  Это  ничего  не  означает.  Вернее,  это
означает как раз то, на что оно нисколько не похоже. Должен  вам  сказать,
что среди друзей меня считают знатоком современной живописи.
     Я посмотрел на него, возможно, слишком  внимательно.  Другой  человек
счел бы  такое  разглядывание  нахальным.  Мне  захотелось  разобраться  в
характере карлика. Это было важно не только для понимания его  самого,  но
еще больше для  понимания  моего  второго  двойника,  создаваемого  сейчас
Электронным Создателем, - О'Брайен, несомненно, видел во мне  не  то,  что
видел в себе я сам, второй двойник не мог повторить первого.
     - Дышите глубже, О'Брайен! Не суетитесь, не  размахивайте  руками!  -
сказал я строго. - Сейчас я задам вам несколько  трудных  вопросов,  а  вы
ответите на них честно и исчерпывающе. Протокола пока заполнять не будем.
     - Вы титан, профессор! - пропищал он восторженно. - Я готов  для  вас
на  все.  Вы  подозреваете  меня  в  уголовных  преступлениях?  Я   и   не
догадывался, что вы еще и криминалист!
     - Я философ, это гораздо опасней, чем криминалист. И подозреваю вас в
философской извращенности. Обвинение грозное, я не отрицаю.
     Впервые на его личике появилось что-то похожее на смущение.  Он  стал
заикаться.
     - Профессор, уверяю вас... Нет, я никогда... В общем, никаких половых
извращений... Я не эротоман, можете мне поверить.
     - Повторяю: речь идет о вечных загадках философии, а  не  о  насущных
проблемах эротомании. Итак, соберитесь с духом. Сложите ручки на  коленях.
Возвращаемся к зловещей тайне,  которую  уже  мельком  затрагивали.  Итак,
зачем вам деньги?
     Он поглядел на меня с искренним удивлением.
     - Как зачем? Я же ответил: деньги нужны для денег. Одна монета растит
десять. Разве это непонятно?
     - Темно, как в могиле. Глухой тропический лес в полночь. Для чего вам
десять монет, если вы неспособны потратить и одну? У вас нет  наследников,
вы не поклонник женщин, желудок ваш не переносит изысканных  блюд,  вы  не
тратитесь на драгоценности, на наряды, на выезды, на  слуг,  на  дворцы...
Тысячи прекрасных вещей и дел есть на  свете,  к  которым  ваше  отношение
исчерпывается единственной короткой фразой - "не нужно", даже еще  сильней
- "не  хочу!"  Для  чего  же,  черт  подери,  вам  непрерывно,  неустанно,
непомерно разбухающее состояние?
     Он слушал меня с таким напряжением, что у него отвисла  нижняя  губа.
Видимо, я задел его больное место, у него  внутри  все  заклокотало  -  на
углах рта вдруг появилась припадочная пена, тусклые глазки  засверкали.  И
отвечал он с жаром, какого я и ожидать не мог.
     - Все  правильно,  профессор!  Не  нужно  или   не   хочу!   Воистину
божественно точная формула, ваш могучий ум сразу проник в нее. Но  и  всей
вашей  несравненной  проницательности  не  хватило,  чтобы  довершить  эту
формулу главной ее частью: могу! Не нужно, не хочу,  но  могу!  Понимаете,
профессор, - могу!
     - Что вы можете? Что? Даже поесть нормального обеда...
     - Все могу! Нет того, чего бы я  не  достиг  и  не  получил,  захотев
истратить хоть часть своего состояния! Одной трети его хватит, чтобы стать
президентом этой страны! Пятьдесят  миллионов  делегатам  парламента,  сто
миллионов  газетам,  двести  на  избирательную  кампанию  -  и  готово,  я
президент. Могу, но не хочу.  А  вы  можете?  Сколько  бы  ни  хотели,  не
сможете! Женщины, вы сказали, эротомания? Мне доступны любые  красотки,  у
меня хватит золота, чтобы все они попадали передо мной на  колени!  Тысячи
красавиц у моих ног, молоденькие, голенькие, расфуфыренные - все, все мои!
Как часто я вижу, закрыв глаза, такую картину! Но не  хочу,  ни  одной  не
хочу. Могу, но не нужно. А вы, профессор,  можете  ли  вы  получить  любую
женщину, на которую падет ваш взыскующий взгляд? Обеды, ужины, банкеты! Да
понимаете ли вы, что я могу на главной площади  столицы  расставить  сотни
столов, а на каждый стол водрузить сотни изысканных блюд, сотни вкуснейших
блюд, вдохновенная фантазия лучших поваров мира к  моим  услугам!..  Любая
еда - любая может быть моей, я могу ее заказать и получить, но не хочу.  А
вы смогли бы, как бы сильно ни захотели? Вот что дают мне мои  монеты,  те
самые,  какие  вы  варите  для  меня  в   ваших   чанах.   Всевозможность,
вседоступность, всемогущество!
     Он впал в неистовство. Он не говорил, а кричал. Он прыгал на стуле от
возбуждения. Я сделал попытку вылить на его огонь ведро ледяной воды.
     - Что значит пустое слово "могу"? Реально вы не лезете в  президенты,
не завели ни одной любовницы,  не  устроили  ни  одного  банкета,  боитесь
прикоснуться вилкой к куску мяса!
     - Да, да, да! - закричал он в исступлении. - Никаких реальностей, ибо
каждая реальность осуществляет лишь одну возможность, а мне подвластны они
все, и я хочу их  всех!  Я  упиваюсь  сознанием,  что  я  все  могу,  все,
профессор! С меня этого достаточно. Я не хочу обкрадывать  себя,  не  хочу
обедняться, удовольствуясь малой частью того, что мне доступно полностью.
     - Обкрадывать себя? Обедняться? -  Признаюсь,  я  растерялся  от  его
ответа.
     Он взирал на меня почти с презрением. От  его  недавнего  преклонения
передо мной ничего не осталось. Уверен, его возмущала моя тупость.  Он  не
мог примириться с тем, что я мыслю по-иному, чем он.
     - Профессор, меня удивляет ваше отношение... Неужели непонятно,  что,
взяв что-либо одно, я тем самым отказываюсь от  всего  остального!  Разве,
поев ростбифа, я стану тут же смотреть на бекон,  на  индейку,  на  черную
икру, наконец? Почему мне отказываться от них ради ростбифа? И от ростбифа
ради них? Насыщение порождает отвращение. Мне хочется  вкусить  всех  блюд
мира, и я удовлетворяюсь тем, что могу  их  всех  вкусить,  а  чтоб  такая
возможность существовала, отворачиваюсь от каждого отдельного блюда, иначе
пробужу в себе отвратительную  мелочную  сытость.  Любовницы?  Но  если  я
заведу одну, то пренебрегу всеми  другими!  Ради  блондинки  отвернусь  от
брюнетки, от шатенки, от рыжей,  от  лиловой,  от  серой  в  крапинку,  от
пестрой в пятнышках... Зачем мне такое обнищание? Я могу иметь их всех - и
не откажусь от сладостного всеобладания  ради  скудного  обладания  одной.
Стать реально президентом?  Мне  доступны  все  государственные  должности
нашей страны, неужели пренебрегать возможностью иметь их все? Я  всемогущ,
пока мне  все  доступно.  Практическое  удовлетворение  любой  возможности
безвозвратно губит  всевозможность.  Формула  "все  могу"  неотрываема  от
формулы "не хочу". Я ответил на ваши вопросы, профессор?
     - На все. Честно и исчерпывающе, как я и требовал.
     Он умильно заглянул мне в глаза. Он мгновенно стал прежним  льстивым,
восторженным, смешным  карликом.  Но  я  уже  не  мог  относиться  к  нему
по-старому. О'Брайен был не смешон, а страшен.  Он  не  веселил,  а  пугал
меня.
     Я сделал усилие над собой, чтобы держаться непринужденно.
     Он поболтал и ушел. Я невесело размышлял у стола,  чертил  на  листке
бессмысленные черточки  и  кружочки  -  математические  эквиваленты  моего
существа, того неповторимого  своеобразного  единства  души  и  тела,  что
называется  Креном.  Между  мною  и  этими   дурацкими   значками   лежала
непроходимая пропасть - удастся ли мне перебросить через нее мосток?
     Мои размышления прервал пришедший с обедом  Мартин.  Я  вяло  пожевал
котлету и выпил стакан апельсинового сока. Генетическая формула на  экране
телевизора погасла - это означало, что  она  материализована.  Электронный
Создатель смонтировал из нуклеиновых кислот и питательной протоплазмы  мою
зародышевую клетку и отправил ее в рост и размножение. Мой второй  двойник
был запущен в эмбриональное развитие  в  бурно  перемешиваемые  коллоидные
среды первых чанов - он начал жизнь.
     - У меня к вам просьба, Мартин, - сказал я. -  Посидите  в  кресле  и
сосредоточьтесь мыслью на мне.
     - Нет ничего проще, - ответил он. - Я всегда думаю о вас. Если  я  не
буду думать о вас, профессор, вы о себе не подумаете.
     Третья  генетическая  формула,   вспыхнувшая   на   экране   главного
телевизора, по  виду  походила  на  первые  две,  но  обостренное  чувство
убеждало, что внешнее сходство содержит внутренние  различия.  Электронный
Создатель опять создавал что-то иное. Я не знал, исправляет ли  он  старые
ошибки или нагромождает новые. У меня было смутно на душе. Два человека  -
мои двойники - барахтались в питательных чанах, неуклонно  пододвигаясь  к
рождению. Я ловил себя на мысли, что страшусь знакомства с ними.



                                    *


     Двойник, порожденный неистовым  воображением  О'Брайена,  появился  в
лаборатории на третий день после обеда.  Как  раз  перед  этим  я  жестоко
поссорился  с  первым  двойником,  по-прежнему  стремившимся  наружу.  Тот
заявил, что ни одного часа больше не останется в гостинице. Вот уже третьи
сутки я держу его взаперти, теперь  он  пойдет  напролом,  перегрызет  мне
горло,  но  вырвется.  У  этого  уродца  упрямства  было  не  меньше,  чем
самомнения. Мне пришлось схватиться за трость.  Он  визжал  и  катался  по
ковру, я когда запирал дверь. Я возвратился расстроенный  и  позабыл,  что
предстоит встреча со вторым двойником.
     Второй вошел не постучав. Это был детина метра на два, с  кулаками  в
футбольный  мяч,  сонным  лицом  и   мутными   глазами.   Он   не   сказал
"Здравствуйте!", а я был так потрясен, что не успел  обидеться.  Это  был,
конечно, я, много больше я, чем тот крохотулька Первый, но я  не  мог,  не
хотел поверить, что это я, - так я был издевательски шаржирован.
     Второй, прищурив глаз, осмотрел помещение и сплюнул на  ковер.  После
этого он развалился на диване.
     - Алло, парень! - сказал он  хриплым  голосом.  -  Значит,  ты  здесь
делаешь монеты?
     - Простите, с кем я имею честь? - пролепетал  я,  не  соображая,  что
говорю, ибо я, разумеется, много лучше его знал, кто он такой.
     - Я - Карпер, - сообщил он. - Это я свалил твоего  братца  Джойса  на
втором раунде. Между прочим, он был парень что надо. Я не помню, пришел ли
он в себя после моего двойного в челюсть?  Жалко,  что  ты  на  него  мало
похож! Я спрашиваю, где ты делаешь деньги?
     - Э-э... как вам сказать... Есть  такое  местечко  -  банк.  Они  там
растут. Увеличиваются, обрастают процентами...
     Он довольно мотнул головой.
     - Правильно, я слыхал о  банках.  Это  вроде  грядок,  а  на  грядках
монеты, верно? Их надо удобрять  навозом,  чтобы  они  быстро  росли.  Ты,
кажется,  продаешь  людей,  парень?  Если  они  все  похожи  на  тебя,  то
двенадцати таких мозгляков не хватит моему кулаку позавтракать. Как ты  на
этот счет соображаешь дырявой башкой, а?
     Он гулко захохотал. Из осторожности и я посмеялся, хотя мне  было  не
до смеха.
     - Я тоже изготавливаю людей, - сказал он потом. - Я  изобрел  машину,
которая печет их. Я наготовлю их миллион, а  на  выручку  заведу  денежный
огород. Я с большой охотой разбил бы всех  людей  всмятку,  но  приходится
сдерживать порывы души. Я собираюсь купить фирму "Эдельвейс". Ты слыхал  о
ней?
     - Да, конечно... Нет, не слыхал.
     - Просто удивительно, как ты глуп. Твой брат Джойс,  до  того  как  я
выбил из него мозговые извилины, соображал быстрее.
     На лице его вдруг появилось недоверие. Он поднял голову  и  посмотрел
на потолок. Он словно к чему-то принюхивался.
     - Врет, конечно, - бормотал он. - Не может быть, чтобы  он  выращивал
их в другом месте.
     Он встал и направился к столу. Я непроизвольно преградил ему путь. Он
хладнокровно наддал мне коленом, и я отлетел метра на два. Лежа на полу, я
глядел, как он расправляется с бумагами и приборами. Но когда, покончив со
столом, он повернулся к стальной  дверце  Главного  Щита,  я  вскочил.  За
дверкой была клавиатура технологических шифров. Нажимая на  кнопки,  можно
было менять процессы в  чанах,  смешивать  растворы  в  новых  пропорциях,
переделывать коммутацию и схемы Электронного Создателя. Но среди множества
возможных комбинаций цифр имелась одна запрещенная: набери ее - растворы в
чанах смешаются, а Электронный Создатель займется демонтажем своей  схемы.
Я придумал эту комбинацию на случай, если не полажу с акционерами - лишь я
буду эксплуатировать свое изобретение.
     - Стойте, Карпер! Сейчас вы получите деньги.
     Его лицо светилось. Он хлопнул меня по плечу.
     - Рад, что берешься за ум. Давай их сюда!
     Он протянул ладонь, похожую на лопату для угля.
     - Я немедленно отправлюсь в банк. Кое-что у меня там есть, для начала
вам хватит.
     Он вынул из кармана нож ("Откуда у него нож? - подумал я. - Не в чане
же он его нашел?") и сунул мне.
     - Возьми мой, он режет как бритва. Руби монеты под корень и не  трать
времени на очистку, я займусь этим сам. Где я могу  потрескать?  Я  иногда
обжираюсь - первое, второе, третье... до десятого, понимаешь?
     - У нас имеется гостиница. Вот ключ от второго номера. Там вы сможете
пообедать и подождать моего возвращения.
     Я открыл дверь в коридор. Второй двойник  шагнул  на  порог,  секунду
постоял в раздумье, обернулся и ткнул меня кулаком в челюсть. Я  мгновенно
потерял сознание.
     Когда я пришел в себя, около меня  стоял  печальный  человек  средних
лет. Я не сразу сообразил, что это мой третий двойник. Я смотрел на него и
думал, почему он плачет. Потом я застонал и дотронулся до  головы.  Голова
разваливалась на части.
     Третий утер слезы и радостно улыбнулся.
     - Боже, как я счастлив! - сказал он  благодарно.  -  Я  полчаса  стою
около вас. Я боялся, что вы умрете не приходя в сознание.
     Я сел на полу и ощупал челюсть. Кость была цела.
     - Могли бы вызвать врача, - сказал  я.  -  Никто  бы  вам  не  сделал
выговора, если бы вы позвонили по телефону в ближайшую больницу.
     Он смутился, весь как-то увял.
     - Я не догадался... Теперь вижу, что вполне мог бы, а тогда как-то...
Я очень огорчился, что вы в таком состоянии, и ни  о  чем  больше  не  мог
думать.
     - Что же вы  стоите?  Садитесь.  Постойте,  дайте  мне  раньше  руку.
Благодарю.
     Я осмотрел его с головы до ног. Он, пожалуй, ближе всех воспроизводил
мой внешний облик. Впрочем, он был худ и бледен, а  я  скорее  отношусь  к
разряду здоровяков. И у него были такие парикмахерски-мечтательные  глаза,
что, не будь я подавлен  неудачами,  я  бы  поиздевался  над  их  неземным
сиянием.
     - Садитесь, - повторил я. - Сколько раз вам нужно долбить одно  и  то
же, пока вы поймете, чего от вас хотят?
     Он покорно сел.
     - Теперь ответьте, знаете ли вы, кто вы такой?
     Он обнаружил слабые признаки оживления.
     - О, конечно! Я ученый. Это когда... Вы представляете себе?
     - Немного представляю. Итак, вы - ученый. В какой области вы учены?
     Он был, казалось, в затруднении.
     - Как  вам  сказать...  Вопрос  такой   неожиданный,   я   не   очень
подготовился... Я занимаюсь изготовлением чего-то... И что-то изобрел!
     - Вот как - изобрели? Выходит, даже вы на что-то годитесь?
     После неудачной встречи со вторым двойником челюсть моя ныла, и я  не
мог вести светский разговор. Мне надо было высказать возмущение.
     Третий двойник увядал на глазах.
     - Я изобрел машину, - лепетал он. - Такую, знаете...  очень  большую.
Даже - очень-очень... Она дает много денег, и я завел слуг. Они все делают
за меня, а я сам... Мне надо говорить, когда есть, когда спать, что одеть.
Счастливее меня нет на свете, потому что у меня слуги. Человек, у которого
слуга, счастливый и великий человек.
     - Сейчас вы пройдете в гостиницу, мистер счастливый остолоп. Держите,
это ключ от третьего номера. Там вы поужинаете. Это делается так:  верхняя
челюсть на месте, нижняя - вниз и вверх, вниз и вверх. Потом вы  уляжетесь
в постель и уснете. Подушку под голову, ручку под щечку.  И  будете  ждать
моих дальнейших указаний.
     - Очень вам благодарен, - проговорил  он,  сияя.  -  Просто  не  могу
выразить, как я счастлив, что  у  меня  такой  расторопный  слуга.  Обещаю
слушаться вас во всем.
     Я вывел его в коридор гостиницы.
     - Еще одно, - сказал я. - Не шляйтесь по соседям.  Во  втором  номере
поселился громила. Этот тип мечтает разбить всех людей всмятку. Как бы  он
не начал с вас. У меня ощущение, что для  этой  цели  вы  пригодны  больше
других.
     Мне пришлось втолкнуть его в номер  и  захлопнуть  за  ним  дверь.  Я
слышал, как, запертый, он все бормочет слова благодарности. Тихо, чтобы не
потревожить  остальных  двойников,  я   возвратился   назад.   Электронный
Создатель мерно гудел, проверяя и  регулируя  себя  на  холостом  ходу.  В
ярости я погрозил  ему  кулаком.  Густая  тьма,  окутывавшая  его  работу,
прояснялась. Это была  нерадостная  ясность.  Но  я  не  дал  усталости  и
смятению овладеть мой. Фактов было еще мало для больших выводов. Я не  мог
отвергнуть дело всей моей жизни после трех неудач, хоть и понимал уже, что
неудачи не случайны.
     - В гостинице пятьдесят номеров, - сказал я себе. - Заполни их своими
двойниками. Используй для копирования всех посетителей. Не верю, чтоб хоть
один из них не  увидел  в  тебе  настоящего  человека.  Только  один  -  и
изобретение твое оправдано!
     Директора компании настаивали на пуске завода. Их подпирали контракты
- недели через две мы должны были выдать армии первую тысячу искусственных
новобранцев.  Они  и  понятия  не  имели,   что   я   собирался   улучшать
человечество, а не поставлять идиотам в погонах эшелоны пушечного мяса.  Я
ссылался  на  необходимость  наладки  каждого  технологического   узла   в
отдельности,  но  компаньоны   не   хотели   ничего   слушать.   О'Брайен,
расстроенный моими отговорками, съел за обедом три печенья вместо  двух  и
свалился от жестокого несварения желудка. Гопкинс и Мак-Клой пришли ко мне
- лично подбить итоги.
     - Вы шарлатан, док! - гремел  Мак-Клой.  -  Признайтесь  по-честному:
такого лжеца, как вы, мир не  видывал  с  того  часу,  как  дьявол  бросил
обдуривать нашу прабабушку Еву. Я восхищаюсь вами, но не кажется  ли  вам,
что это уже слишком?
     Гопкинс методично вбивал в меня гвозди своих металлических глаз.
     - Контракт есть контракт, Крен! - бубнил он с неумолимостью автомата.
- Если ваш Универсальный Создатель...
     - Электронный Создатель, - поправил я.
     - ...Универсальный Создатель, - повторил он железным  голосом,  -  не
может разработать простого человеческого зародыша, то  плюхнитесь  сами  в
чан, Крен, и размножайтесь, черт побери!  Мы  собрались  здесь  для  того,
чтобы делать деньги, а не для наладки технологических узлов.
     - Монеты надо рубить под корень, тогда они  хороши,  -  сказал  я.  -
Успокойтесь, джентльмены. Я люблю эти чудные фрукты не меньше  вашего.  Мы
еще насладимся ими!
     Я  нажал  кнопку.  На  экране  вспыхнули  два  новых  варианта   моей
генетической формулы.
     - Мы  вынуждены  пересмотреть  соглашение  с  вами,  Крен,  -   забил
последний гвоздь Гопкинс. - Вы  заграбастали  слишком  большую  долю.  Вам
придется потесниться, Крен, дальше так не пойдет.
     Я закурил сигару  и  забросил  ноги  на  столик,  за  которым  сидели
директора. Гопкинс даже не повел носом, когда перед лицом у него  возникла
подошва моего ботинка. Он был готов на все.
     - Что вы мне отрубили в деле папаши Эдельвейса? - пропыхтел я  сквозь
сигарный дым. - Кусочек плеча и левую руку. Можете снять еще пару  пальцев
в свою пользу, джентльмены.
     Моя податливость примирила их с неполадками в технологической  схеме.
У Гопкинса глаза из стальных стали  алюминиевыми  -  это  был  его  способ
улыбаться.
     - Я пришлю Роуба с новым соглашением, - сказал он. -  На  той  неделе
наш завод посетят высокие гости: военная комиссия парламента.  Господа  из
правительства   хотят   видеть,   во    что    они    вогнали    миллиарды
налогоплательщиков. Объяснение будете давать вы.
     - Не сомневаюсь, что вы им задурите головы, док, - добавил Мак-Клой и
расхохотался. - Что-что, а засорять мозги вы сейчас единственный мастер на
земле.
     - Они останутся довольны, - пообещал я.
     В этот день лабораторию посетили Паркер и Роуб.
     Паркер потребовал уплаты моего долга университету. Он разговаривал со
мной совсем по-иному, чем в дни совместной  работы.  Я  слушал  его  и  не
уставал удивляться: он был почти вежлив.
     - Вы знаете, Крен, я никогда не верил в ваш успех, - признался он.  -
У вас все же чего-то не хватает, чтоб пробраться в  нобелевские  лауреаты.
Но против очевидности я не  иду,  а  очевидность  -  за  вас.  Ваша  новая
лаборатория шикарна. Вам повезло, Крен.
     Я помучил Паркера. Я молчал и слушал, не глядя на  него.  Восемь  лет
этот человек был моим кошмаром, гонителем всего лучшего во мне. Я  не  раз
подумывал бросить науку и заняться чисткой сапог - и все  потому,  что  на
свете  существовал  Ральф  Фридрих  Паркер.  Один  взгляд  этого  человека
испепелял душу, одно слово иссушало любую свежую идею. Ныне,  оглядываясь,
я удивляюсь, как мне удалось вынести восемь лет в учреждении, где на  всех
комнатах лежала зловещая тень этой сварливой жабы - Паркера.  И  когда  он
снисходил до визита в подвал, где рядом с угольным бункером помещалась моя
тогдашняя крохотная лабораторийка, у меня от страха перехватывало горло. Я
опускал голову, молча выслушивал его выговоры.  Он  почему-то  решил,  что
молчание мое от гордыни. Но сейчас я не удостаивал его  словом  именно  от
этого, от торжества, что больше он надо мной не властен,  -  я  изводил  и
стегал его молчанием злее, чем руганью.
     - Вы мало переменились, Крен, -  заметил  он,  силясь  улыбнуться.  -
Возвышение не сделало вас мягче. Как же мы поступим с тем должком?
     В этот момент в лаборатории  возник  Роуб.  Он  влетел,  неслышный  и
темный, растопырив похожие на  крылья,  заросшие  волосами  уши,  раздувая
синеватый широкий нос. У него радостно запылали глаза, когда он  посмотрел
на Паркера. Летучие мыши всегда остолбеневают в воздухе, когда видят жаб.
     - Вам придется подождать, пока я закончу с этим господином, -  сказал
я Паркеру. - А вы, Роуб, присаживайтесь вот сюда. Я вижу  у  вас  в  руках
новое соглашение? Давайте-ка его, Роуб.
     Я положил соглашение  на  стол  и  принялся  настраивать  Электронный
Создатель на мысли Роуба обо мне. Но проклятый соглядатай не отрывался  от
Паркера и думал лишь о нем.
     - Роуб, вы глядите не туда и думаете не о том, - сказал я  строго.  -
Вы написали какую-то чепуху, а не договор, Роуб.
     Ему пришлось поневоле повернуться в мою сторону. К  его  лицу  я  уже
привык за время работы в фирме "Эдельвейс и  братья",  но  голос,  так  не
походивший на его облик старого лохматого нетопыря, всегда  меня  поражал.
Роуб заблеял, что соглашение составлено по форме, а про себя думал обо мне
что-то яростное. Генетическая формула, записанная  Электронным  Создателем
на основе его мыслей обо мне, даже на экране выглядела чудовищной.
     - Вот вам чек, Паркер, - сказал я. - Надеюсь, наши  взаимные  расчеты
завершены? А вы, Роуб, держите подписанное соглашение.
     Паркер удалился, а Роуб вскочил. Он блеял так быстро, что последующие
слова в воздухе перегоняли предыдущие и  предложение  становилось  похожим
на:
     - Профессор человек за что? Пришел вам к он зачем?
     Я это расшифровал так: "Что это за человек? Зачем он к вам пришел?"
     - Разные люди ходят ко мне, - сказал я веско. - И по разным причинам,
Роуб.
     Он блеял все так же энергично и еще непонятней,  а  я  переводил  его
выкрики на человеческий язык. На этот раз получилось более длинно:
     - У него что-то подрывное  в  лице!  Вы  заметили,  как  он  нехорошо
улыбается? К этому человеку нужно присмотреться, понимаете, такая штука.
     - Присмотреться к нему не мешает, - согласился я.
     Роуб, еще шире растопырив похожие на крылья волосатые уши,  торопливо
унесся за Паркером, а я через полчаса  отправил  в  питательные  чаны  две
только что синтезированные зародышевые клетки моих новых двойников.
     Вечером этого же дня я принимал у себя четвертого и пятого двойников.
Они вошли вдвоем.  Четвертый,  от  Мак-Клоя,  был  невысокий,  быстренький
хохотун; пятый, от Гопкинса, - замедленный, недоверчивый мужчина  из  тех,
что себе на уме.
     - Привет, привет! - еще на  пороге  развязно  закричал  Четвертый.  -
Здравствуйте, как поживаете? У меня великолепный план, профессор, пустяки,
миллиончиков на двадцать, на больший кусок я не собираюсь вас  облапоши...
предложить вам участвовать.
     - И напрасно, - попенял я, пожимая ему руку.  -  Большего  прохвоста,
шарлатана и лжеца, чем вы, в мире не существовало со времен археоптериксов
и цератозавров.
     - Ага, вы уже слышали обо мне! - сказал он бодро. -  Тем  лучше,  тем
лучше. Так вот, мы разворачиваем производство искусственных живых...
     Я знаком остановил его и обратился  к  пятому  двойнику.  Тот  ходил,
осматриваясь, по  лаборатории.  Перед  вводом  Электронного  Создателя  он
стоял, задрав голову, больше минуты.
     - Вас, кажется, что-то заинтересовало? - спросил я. - Не могу ли быть
вам полезным?
     Он недоброжелательно поглядел на меня.
     - Я должен раньше убедиться, что вы солидный человек, - проворчал он.
- Терпеть не могу несолидных людей. Я знал ловкача Эдельвейса,  крупнейшая
была фигура, старый хрыч, но и тот подох в ночлежке. Где гарантии, что  вы
крепче его?
     - Вот что, друзья, - предложил я. - Сейчас я проведу вас в гостиницу,
вы помоетесь, подкрепитесь, отдохнете после рождения, а там настанет время
потолковать: с вами - о планах, а с вами - о гарантиях моей солидности.
     Из гостиничного коридора до нас донеслась дикая брань, детский визг и
старческий плач. Второй двойник, от О'Брайена, избивал двух других.  Новые
двойники остановились на пороге.
     - Шагайте смелее! - подбодрил я их. - Ничего особенного  -  несколько
паучков в банке. Уверен, вам здесь придется по душе. А к утру  я  подброшу
вам для компании еще пару неплохих экземплярчиков.
     Двойники от Паркера и Роуба народились на рассвете и явились  ко  мне
один за другим. Паркеровское создание вошло задрав  нос,  не  ответило  на
поклон и молча село у столика. Это был мужчина, похожий на статую римского
императора. Он двигался, как гипсовый.
     Для интереса я спросил, как его зовут и зачем он пришел.
     - Уберите ноги! - процедил двойник от  Паркера.  -  И  помолчите.  Не
люблю, когда много болтают.
     Затянувшееся наше молчание прервал седьмой двойник. Он  подозрительно
поглядел на нас с Шестым и кивнул на стену.
     - Электронный Пускатель?
     - Создатель, - поправил я.
     - Значит, так, - возбужденно зашептал Седьмой, присаживаясь ко мне: -
Это дело легко организовать.  До  сих  пор  интриговали  против  отдельных
государств и правительств, но мы с вами  не  станем  кусочничать.  У  меня
имеется  небольшой,  хорошо  скатанный  заговорчик  против  земного  шара,
сообразили? Мы выбираем тихий вечерок, нажимаем кнопку этого  Пускателя  и
пускаем мир под откос. Бум, бах, трах - здорово, правда?
     Я прибавил этих двух к пятерым прежним...

     ... посетили меня во Вторник. В просторной лаборатории стало тесно от
сборища важных господ. Я усадил их в кресла и прочитал лекцию  о  целях  и
методах нашего производства. Я хорошо подготовился к встрече - Электронный
Создатель был налажен на одновременную запись двадцати схем. На этот раз я
фиксировал все их мысли: и то, что им взбредало в голову обо  мне,  и  то,
что они думали о себе. Мне надоело воспроизводить карикатуру  на  себя.  Я
хотел проверить,  так  ли  они  издевательски  окарикатуривают  себя,  как
проделывают это со мною.
     На голубом экране одна за другой вспыхивали  генетические  формулы  -
все такие же яркие, переплетенные, ласкающие глаз цветовой симфонией линий
и пятен. Я не дал обмануть себя кажущейся  приятностью.  Я  знал,  что  за
нарядной  внешностью  скрывается  неприглядная  сущность.  Я  не  торопясь
обводил взглядом лица моих  слушателей  -  вежливые,  грубые,  миловидные,
уродливые, молодые, старые, замкнутые, надменные, веселые. Лица  были  как
лица - разные. Но глаза у всех  были  одинаковы  -  холодно  внимательные,
отстраняющие, недобрые глаза. Я понимал, что думают  обо  мне  посетители.
Они думали обо мне скверное. С этим ничего нельзя было поделать. Но  я  не
был уверен, нет, я не был уверен, что и к себе они относятся  лучше!  Если
они и не ненавидели себя, то понимали свою истинную цену - теперь я  знал,
что она невысока: много за себя они не дадут. А я еще хотел при помощи  их
мыслей о себе улучшить все человечество!
     Боже, как я был слеп!
     Когда погасла последняя генетическая формула и Электронный  Создатель
приступил к следующей  операции  -  монтировке  зародышевых  клеток,  я  в
удобном месте прервал лекцию.
     - Теперь  пройдемся  по  цеху,  господа.  Познакомимся  на  месте   с
условиями выращивания людей.
     В суматохе выхода ко мне пробрались директора компании. Они ликовали.
     - Док, я растерялся! - рявкнул громовым  шепотом  Мак-Клой.  -  Я  не
подберу для вас эпитета. Боже, как вы их провели за  нос!  Вы  им  продали
флакон испорченного воздуха за водородную  бомбу!  Даже  старик  Эдельвейс
этого не умел.
     - Вам надо поставить при жизни памятник!  -  ликовал  О'Брайен.  -  Я
завтра же открою подписку на вашу конную  статую.  Вы  будете  в  тоге,  с
саблей на боку и пулеметом в руках - шедевр скульптуры, говорю вам!
     - Засоряйте и дальше им мозги перспективами нашего  производства,  но
не заикайтесь  о  сроке  выпуска  первой  партии  искусственных  людей,  -
посоветовал Гопкинс. - Перспективы поражают воображение, а за неисполнение
сроков отвечают перед судом. Вам понятна разница, Крен?
     В одном из  коридоров  я  повстречал  Роуба.  В  лабораторию  его  не
пустили, но он перехватил нас по дороге. Уши его торчали перпендикулярно к
голове. Он был в диком возбуждении.
     - Профессор, людей  круг  блестящий  такой  вас  у  собрался  как?  -
проблеял он.
     Я тут же перевел это на более привычный мне язык: "Как собрался у вас
такой блестящий круг людей, профессор?"
     - Разве вы не слыхали, Роуб? Нам оказала честь  специальная  комиссия
парламента.
     У него заходили ноздри и захлопали уши. В мутных его  глазах  запылал
зеленый огонек. Он блеял еще торопливей, а я расшифровывал:
     - Никогда я не видел столь важных господ! Какие они все разные!
     - Да, - сказал я. -  Все  они  разные,  Роуб.  Одни  высокие,  другие
низенькие. Худой шагает рядом с толстым. Неясно одно -  почему  они  такие
разные? По-вашему, это случайно?
     Он чуть не задохнулся от открывшихся ему величественных перспектив.
     - Вы думаете, Крен?.. Признайтесь, вы думаете?..
     Я ответил уклончиво:
     - Все мы что-нибудь думаем, Роуб.  Человеку  свойственно  размышлять,
хотя в наше время это не  совсем  безопасно.  Но  я  говорю  не  о  шатких
предположениях  мысли,  а  о  твердых,  так  сказать,  физических  фактах.
Приглядитесь к тем двоим, Роуб. Разве вас не поражает их походка?
     Я ткнул пальцем в переднюю  пару.  Как  нарочно,  один  был  высок  и
массивен, другой  худ  и  изящен.  Они  шли  вдоль  линии  чанов  и  мирно
беседовали.
     - Правильно, сэр! -  зашептал  Роуб.  -  Боже,  как  правильно!  Этот
огромный вдавливает ботинки в пол, как в тесто. Он не  ходит,  а  попирает
ногами землю. Он ненавидит нашу землю -  все  ясно  как  дважды  два!..  А
второй - крадется и перебирает ножками, как пальцами. О, этот еще хуже,  в
тысячу раз хуже! Я их разоблачил с  единого  взгляда,  такая  штука!  Нет,
ребятки, вы сосунки, не вам обмануть Роуба...
     Он хотел умчаться вперед, но я задержал его.
     - Не слыхали, как дела у Паркера? Помните того ученого, с кем  я  вас
познакомил неделю назад?
     - Как же, отлично помню  -  высокий,  важный  мужчина,  тонкие  губы,
зеленые глаза, один глаз более выпуклый, чем другой... С  Паркером  все  в
порядке, профессор. Паркер признался, что подложил две атомные  бомбы  под
систему высшего образования в нашей стране, но не успел взорвать, так  как
попал в тюрьму. Я забыл сказать, что Паркера вскоре  после  визита  к  вам
арестовали. Однако я покорнейше прошу меня...
     Я присоединился к гостям, и мы около часа провели  на  заводе,  потом
прошли в ресторан. За легким обедом на шесть  перемен  с  девятью  сортами
вина я сообщил собравшимся радостную новость:
     - В конце недели, господа, состоится первое  ознакомление  с  первыми
образцами производства нашей фирмы. Я надеюсь, все, кто сегодня почтил нас
присутствием, не откажутся выступить в роли  экспертов  и  ценителей.  Вам
будет продемонстрировано с полсотни бравых парней самой высокой кондиции.
     - Слишком много образцов, Крен, - попенял мне один из гостей.  -  Для
конвейерной продукции это не подойдет. Армия заинтересована в  одном-двух,
не более, но отработанных до пуговицы типах солдата.
     Я успокоил его:
     - Вы сами отберете понравившиеся вам образцы,  а  мы  запустим  их  в
массовое производство. Думаю, армия останется довольна. Итак, в  следующее
воскресенье, господа.
     Гости мне аплодировали, а после их ухода директора компании  устроили
скандал. Железный сухарь Гопкинс орал,  как  перепившийся  золотарь.  Даже
О'Брайен казался подавленным.
     - Что такое, Крен? - негодовал Гопкинс. - Вы, оказывается,  запустили
в ход технологические линии, а мы об этом ничего  не  знаем.  Кем  вы  нас
считаете, профессор? Раньше я посмотрю на  этих  парней,  а  потом  кто-то
другой. Пусть комиссия выбирает, кто ей нужен, но кого им показать - будем
решать мы.
     - Это буду решать  я  один,  -  сказал  я.  -  Не  забывайте,  что  в
соглашении стоит пункт о том, что технологические вопросы находятся в моей
личной компетенции. За продукцию, поставляемую нашим  человекопроизводящим
конвейером,  отвечаю  я.  Вы  занимаетесь  представительством,   рекламой,
финансами,  вообще  -  внешними  связями.  Вы  не  забыли  этого   пункта,
джентльмены?
     - Мы разорвем соглашение! - бушевал Гопкинс. В этот момент он походил
на нормального  человека,  умеющего  раздражаться  и  огорчаться  не  хуже
других. - Водите за нос кого угодно, но не нас, Крен!  Мы  вычеркнем  этот
пункт, слышите вы!
     Я улыбнулся ему в лицо.
     - В договоре есть  и  второй  пункт,  -  напомнил  я.  -  Если  между
директорами и изобретателем возникнут непреодолимые разногласия, директора
вправе выставить его за дверь, а изобретатель вправе привести в негодность
Электронный Создатель. Не кажется ли вам, что пришло время воспользоваться
этой важной оговоркой?
     Гопкинс, ошеломленный, молча глядел на Мак-Клоя и О'Брайена. Я  точно
рассчитал удар. Гопкинс, остывая, на глазах осухаривался. Теперь это снова
была бесчувственная неторопливая машина  для  изготовления  денег.  С  ним
опять можно было толковать по-деловому.
     - Вы ничего не поделаете с  этим  бессовестным  сутягой,  Гопкинс!  -
прогремел Мак-Клой. - Нам понадобилось десять лет, чтобы  свалить  старину
Эдельвейса. Не сомневаюсь, что док прикончил бы его за десять минут.
     О'Брайен согласно закивал головой.
     - Мы у него в руках, Гопкинс, надо смотреть  на  вещи  здраво.  Скажу
открыто, профессор, даже с вашим  знаменитым  противником  Джойсом  вы  не
расправились так свирепо, как с нами троими. Я видел Джойса: он  пришел  в
себя на другой день. Когда мы оправимся от вашего нокаута,  я  даже  боюсь
загадывать! Нет, вы не довольствуетесь сознанием, что хотя и  не  все,  но
многое можете, вам непременно нужно наносить практические удары!
     - В воскресенье вы  забудете  об  этом  ударе,  -  утешил  я  пророка
абстрактной всевозможности. - Ручаюсь, вам будет весело в воскресенье.
     - Итак, до воскресенья, - сказали они одинаковыми голосами.
     О'Брайен, однако, прибежал ко мне на второй день. Он чуть не плакал.
     Дело было серьезное.
     Пьер Роуб потерпел катастрофу. Его разнесло в щепы на пустом месте.
     - Вы помните тех двух - высокого  и  маленького?  -  торопливо  пищал
О'Брайен. - Они всюду ходили  вдвоем  и  на  других  смотрели  вот  так...
неужели не помните? Боже мой, Крен, вы не знаете, кто они такие? Маленький
- Дик! Да, Дик, единственный Дик, сын президента. Дик председательствует в
сорока трех компаниях и держит  у  себя  в  кармане  еще  семьдесят  шесть
независимых фирм, он стоит больше своего великого отца ровно на  четыреста
восемьдесят девять  миллионов  -  круглых  миллиончиков,  сэр!  А  второй,
здоровила, - наклонитесь ближе, Крен! - Джонни  Поппер.  Да,  да,  великий
Поппер, вы угадали, самый знаменитый из политических деятелей. И  на  этих
достойнейших людей наш безрассудный  Роуб...  Вот  что  получается,  когда
взаимен величественной возможности все сделать увлекаются мелочным  пошлым
делом!
     - Роуб накатал донос? Ха-ха!
     - Не вижу ничего смешного, профессор. Я лично в голом факте...  гм...
доклада в уважаемое учреждение еще не открываю преступления, нет, Крен, не
открываю! Но в чем он их обвинил - вот подлинное безумие! Сегодня  за  ним
пришли двое. Он вырывался и кричал на весь "Эдельвейс": "Я вам покажу,  не
на таковского напали! Я  притяну  Министерство  общественного  дознания  к
уголовному суду. Вы у меня наплачетесь!" У меня сердце разрывалось,  я  не
мог слышать его горестных воплей. Такого сотрудника потерять!
     - Вам теперь будет трудновато, О'Брайен.  Министерство  общественного
дознания постарается заменить  провалившегося  Роуба  и  не  доложит,  кто
вместо него.
     - Роуба заменить невозможно, этот гений клеветы незаменим.
     - Одного гения заменят десятками талантов - сойдет.
     - Откуда у вас такой цинизм, Крен?  Даже  мысль  о  том,  что  кто-то
претендует заменить титана, мне глубоко противна. Жить под тайным взглядом
лишенных фантазий механизированных сексотов - ужасно, ужасно, Крен!
     - А вы сами замените Роуба, - посоветовал я.
     Он окаменел с выпученными  глазами,  потом  сделал  движение,  словно
заглатывал что-то, засевшее в глотке.
     - Вы шутите, Крен?
     - Ничуть. Я уверен, у вас неплохо получится.  Но  надо  поторопиться,
чтоб не перебежали дорогу. Там теперь такой конкурс претендентов!
     Он вскочил. Глаза его блудливо бегали. Только природная воспитанность
не давала ему опрометью кинуться в дверь, размахивая руками и  восторженно
вопя. У него даже не очень дрожал голос.
     - Я подумаю, Крен, над вашим советом, я подумаю. Нет, честное  слово,
у вас удивительно мощная мысль, железные логические мускулы, профессор!
     Он засеменил к двери, потом вдруг вернулся и  со  слезами  на  глазах
потряс мою руку. Нервы его не выдержали.
     - И  можете  быть  спокойны,  Крен!  -  воскликнул   он   с   горячей
благодарностью. - На вас я...
     - Доноса  не  напишете  -  во  всяком  случае,  первого?   Благодарю,
О'Брайен. Я не сомневался в вашем благородстве.
     Приход О'Брайена немного успокоил меня. В последние дни я плохо сплю,
живу на лекарствах. Дружеский разговор с О'Брайеном подействовал  на  меня
лучше  душа.  Он  был  неплохим  человеком,  этот   О'Брайен   -   наивная
увлекающаяся душа. Я долго смеялся, вспоминая слезы признательности на его
глазах. Недавно он  потряс  меня  своей  страшной  философией  абстрактной
всевозможности. Он показался мне  тогда  титаном  всеуродства.  Он  был  и
остался карликом. Он мигом отказался от формулы "все  могу,  но  не  хочу"
ради сладости мелкого доносительства. Он станет старательным  клеветником,
но на большее его не хватит. Даже Пьер Роуб был крупнее.
     Я вызвал трех роботов в двадцать киловатт мощности  каждый  и,  когда
они появились, отправился в гостиницу.
     С некоторых пор без надежной охраны я побаивался ходить в это  гнездо
скорпионов.
     Теперь  их  было  сорок  восемь:  сорок   восемь   живых,   мыслящих,
разгуливающих и скандалящих существ - полсотни бестий в  образе  человека.
Тридцать два копировали меня, остальные шестнадцать воспроизводили  гостей
из парламента. И хоть все они меж собой были поразительно несхожи,  каждый
из тридцати двух в отдельности походил на меня, что-то во мне  отражал.  Я
не  мог  бы  назвать  их   своими   детьми.   Это   были   мои   двойники,
материализованные изображения меня в глазах окружающих и моих собственных,
мои  фотографические  карточки,  вынутые  и  оживленные  не  из  семейного
альбома, а из мозга моих знакомых и моего. Я  не  уставал  удивляться,  до
чего же у меня мерзкий вид на всех  этих  копиях.  Ни  один  из  них  даже
отдаленно не напоминал того, что я мечтал увидеть  в  себе.  Единственное,
что  могло  служить  мне  грустным  утешением,  было  то,  что   остальные
шестнадцать были еще гадостней, чем те тридцать два - мои...
     Два робота шагали по бокам,  один  прикрывал  меня  сзади.  Я  сказал
механическим телохранителям:
     - Сегодня  придется  жарковато!  Следите,  чтоб  с   вас   не   сбили
управляющие антенны.
     У входа на меня набросился первый двойник, мой крохотный  уродец,  не
устававший кричать, что гениальнее его на свете человека не  существовало.
Он вынесся из двери, только я вступил в коридор, и попытался укусить  меня
в руку. Робот легко отшвырнул его к стенке.
     - Вы  наглец!  -  надрывался  первый  двойник.  -  Вы  троглодит!  Вы
неконституционны! Никто не дал вам права лишать  меня  человеческих  прав!
Отдайте мне земной шар! Я пожалуюсь на ваш деспотизм в Верховный Суд!
     Его визг  расшевелил  остальных.  Один  за  другим  они  выползали  и
выскакивали из номеров. Я прибавил шагу. Даже под защитой трех  роботов  я
не хотел столкнуться со всей их оравой в коридоре. Я шел, а они торопились
за мной - огромные и крохотные, широкоплечие и узкогрудые,  вымахавшие  до
двух метров двадцати и не добравшиеся до метра сорока - народ, удивительно
разнообразный по внешности и мертвенно, уродливо-однообразный по существу.
     В обширном холле я присел за столик у стены и открыл совещание  своих
и прочих двойников. Я вежливо попросил их рассесться. Три робота бдительно
следили, чтоб никто не приблизился ко мне.
     - Итак, джентльмены, начнем! - предложил я. - У вас, кажется, имеются
ко мне претензии?
     - Деньги! - прорычал второй  двойник,  от  О'Брайена.  -  Вы  обещали
нарубить монет, профессор. Какого черта вы медлите?
     - Здесь так мало слуг! - простонал третий, от Мартина. -  Меня  водит
под руку один робот. Разве это можно вытерпеть? Я хочу, чтоб  меня  водили
под обе руки.
     - Внимание, джентльмены, внимание!  -  надрывался,  ерзая  в  кресле,
юркий двойничок от Мак-Клоя, четвертый по  счету.  -  Я  сейчас  вас  всех
объего... то есть успокою! Мы создаем компанию на один  миллиард  долларов
под моим председательством и легко вытаскиваем...
     Седьмой двойник, от Роуба, не вынес напора  ожесточенных  страстей  и
вскочил. Его дикие глаза зловеще фосфоресцировали.
     - Я предложу уважаемому собранию изящненький заговорчик! - проскрипел
он. - Удивительно красивая штучка, ее можно носить  в  кармане.  Мы  берем
государство, продырявливаем его посередине, потом закладываем,  понимаете,
такая штука...
     Все голоса заглушил железный рык верзилы, воспроизводившего одного из
гостей.
     - Минометы! - заревел он. - Орудия и торпеды! Я хочу поиграть  ручной
атомной бомбой!
     Тут все разом заорали, завопили, завизжали, заскрежетали и заскулили.
Я молча разглядывал их разъяренные морды. Я испытывал радостный трепет  от
мысли, что участь их решена. Разумеется, я не показал им, о чем  думаю.  Я
был холоден и невозмутим. Если бы я держался хоть  немного  по-иному,  они
разорвали бы меня в клочья, смяв охраняющих роботов.  Просто  удивительно,
до какого жара накалялась злоба, одушевлявшая  эти  конвейерные  создания.
Они жили лишь ради того, чтобы кого-то кусать,  облапошивать,  взрывать  и
валить.
     Когда на мгновенье наступила  тишина,  шестой  двойник,  от  Паркера,
надменно проговорил, откидываясь в кресле:
     - Какой невероятный шум, профессор! Не могли бы вы повырывать языки у
этих весьма уважаемых джентльменов?
     Я поднял руку, чтоб притушить хоть немного новую бурю  воя,  визга  и
рева.
     - Я вполне понимаю ваши благородные желания! - сказал я. -- И от души
вам сочувствую. Но поверьте, не все зависит  от  меня.  Я  не  могу  своей
личной властью выпустить вас в  мир.  Нужно,  чтоб  с  вами  познакомились
предварительно ваши духовные отцы, они-то и  решат,  кто  из  вас  достоин
существования и воспроизводства.
     - Подавайте нам отцов! - завопил одиннадцатый двойник - не то мой, не
то одного из членов комиссии, - я так до конца и не  разобрался,  кого  он
копирует. - Ох, и поговорю я со своим папашей!
     Я продолжал:
     - В это воскресенье состоится ваша встреча с родителями. Вы выскажете
им все, что думаете о них и что  желаете  получить.  Советую  основательно
поразмыслить перед встречей.
     - Пулеметы  будут?  -  прогремел  Восемнадцатый.  -  Я  категорически
настаиваю на пулеметах. Раздайте нам хотя бы по ножу. Без этого встреча не
удастся, не тешьте себя напрасными иллюзиями!
     - Ах, и подведу же я  их  под  одну  штучку!  -  восторженно  заблеял
Седьмой. - Легкое нажатие - и все покатится!..
     Минуты две они ликовали, топали ногами, аплодировали,  орали  ура.  Я
решил, что самый раз  удалиться,  пока  не  остыл  их  восторг.  Я  шепнул
роботам, чтоб они меня прикрыли, и осторожно направился  к  двери.  Первый
двойник, увидев, что я пробираюсь к выходу, пронзительно заклекотал:
     - Он уходит! Он уходит! Он уходит!
     - Бейте его! - крикнул кто-то в задних рядах.  -  Не  выпускайте  его
живым!
     На меня ринулся Второй. Он нацелился  мне  в  челюсть,  но  попал  на
железный локоть робота. Взвыв от боли, Второй отпрянул назад и  угодил  на
ногу  чопорного  Шестого.  Шестой  выругался,  и   Второй   тут   же   его
нокаутировал. Восемнадцатый поспешил на помощь Шестому, но сам  попал  под
кулак Двадцать девятого. Первый, остервенело визжа, вонзил  клыки  в  ногу
Третьему, тот, заливаясь слезами, сзывал на помощь слуг. Ловкач  Четвертый
прыгнул на спину Седьмому и впился в горло, жадно  добираясь  до  артерии.
Седьмой заметался по холлу и, если бы случайно  не  ударил  развевающимися
ногами Четвертого по  колонне,  то  был  бы  минуты  через  три  полностью
высосан. Свирепо облизывая  окровавленные  губы,  Четвертый  извивался  на
полу, стараясь уползти меж ног дерущихся.
     Схватка стала всеобщей.
     Два робота, пробивая железными кулаками проход  в  толпе  беснующихся
двойников, постепенно продвигались к двери в спасительный коридор.  Третий
робот методично отбивал ожесточенные атаки со спины. И недалеко  от  двери
произошло то самое, чего я опасался больше всего и от  чего  предостерегал
роботов, но что, как я сейчас понимаю, может быть, по-настоящему и  спасло
меня.
     Яростно нападавший Второй умелым ударом  сбил  с  одного  из  роботов
управляющую антенну, и робот, потеряв согласование  с  моими  приказами  и
координацию движений, превратился  в  тупую  сражающуюся  машину.  Взревев
металлическим голосом, он бешено завертелся  на  месте,  сшибая  все,  что
подворачивалось под его страшные ручные рычаги. Один  за  другим  двойники
рушились к его бронированным ногам. Со всех сторон понеслись крики  ужаса.
Двойники,  от  страха  обретая  благоразумие,  выскакивали  в  коридор   и
разбегались по номерам, наглухо закрывая двери. Не прошло и минуты, как  в
холле стало  пусто.  Один  взбесившийся  робот  вертелся  волчком  и  дико
размахивал руками. Потом он налетел на колонну и распался грудой дымящихся
обломков.
     Я посмотрел на останки моего защитника и пошел к себе.
     - Надо со всем этим кончать! - говорил я себе. - Надо, надо!
     Я не спал эту ночь, не спал и следующие.  Я  заперся  в  лаборатории,
сидел в кресле, уставив глаза в ковер. Пусть никто не думает, что  решение
досталось мне легко. Мысли мои были тяжелей ударов кулака  -  я  не  щадил
себя.
     Одно я понимал теперь с окончательной полнотой: великое открытие  мое
следовало срочно закрыть, оно  не  удалось.  Все  остальное  было  пока  в
тумане.
     Я  прорывался  сквозь   туман,   настойчиво   освещал   его   логикой
рассуждений,  пронзал   прожекторным   лучом   неотвергаемых   фактов.   И
мало-помалу  мне  становилась  ясна  грандиозность  моей   ошибки.   Одним
уничтожением  созданных  мной  человекоподобных  тварей  дело   не   могло
ограничиться. Надо идти дальше, значительно дальше.
     Я с горечью вспоминал, какие высокие мечты кружили мне голову,  когда
я сидел над расчетами Электронного Создателя. Я трудился не для денег и не
ради того, чтобы  к  четырем  миллиардам  людей,  населяющим  земной  шар,
прибавить еще парочку  миллиардов.  Я  хотел  вывести  нового  человека  -
благородного, умного, доброго,  талантливого.  Мне  думалось,  Электронный
Создатель вполне годится для  этой  цели.  Он  превращает  в  живую  плоть
мысленное представление людей о себе, мы любим себя за  хорошее,  гордимся
прекрасным в себе - так я наивно думал.  Как  я  ошибся,  как  непоправимо
ошибся! Вот оно, наше материализованное представление о себе,  -  двуногие
волки, беснующиеся сейчас в роскошной гостинице!
     Значит ли это, что Электронный Создатель искажает, творя  копии,  что
он  всего  лишь  кривое  зеркало?  Нет,  он  работает  точно.  Он   только
воспроизводит не людей, но мнение их о себе и других, придает этому мнению
человекообразную  форму.  Он   материализовал   нечеловеческие,   зверские
отношения, связывающие людей в нашем насквозь прогнившем  обществе.  Боже,
сколько раз мне приходилось слышать мерзкие изречения:  "Каждый  за  себя,
один  бог  за  всех!",  "Человек  человеку  -  волк!".  Здоровый   эгоизм,
конкуренция,  индивидуализм  -  все  эти  словечки   оказались   стертыми,
словесная мишура и мертвечина, я не вдумывался в них. А они жили  страшной
и тайной жизнью - злокачественные бактерии социальной гнили. Я опрометчиво
придал им очеловеченную плоть, и вот они забушевали на свету -  грабители,
убийцы, стяжатели, всяческие человеконенавистники. А разве я сам не  среди
этих людей - нет, разве я лучше их? Может, талантливей,  но  не  лучше!  Я
ненавидел и презирал их, как и они меня, я издевался над ними, боялся их и
подличал перед ними,  обманывал  их  -  разве  не  точно  воспроизвел  мои
поступки и мысли двенадцатилетний уродец? В  той  грязи  и  подлости,  что
взметнул со дна наших  душ  Электронный  Создатель,  немалая  толика  моей
личной грязи, мне от нее не отречься!
     Итак, Электронный Создатель не способен  усовершенствовать  человека.
Больше того, он вреден. Поработай он месяца три на полной мощности - какой
смрадный поток ринется в мир, какого нестерпимого накала  достигнет  глухо
тлеющая сейчас в глубине общественная  злоба.  Может,  в  другие  времена,
когда человек объявит человека братом и другом - возможно,  не  зарекаюсь,
тогда  мой  Электронный  Создатель  и  пригодится.  Но  сейчас  его   надо
уничтожить! Я прозреваю. И ненавижу, став зрячим.
     Как я ненавижу!
     Под утро я задремал. Меня разбудил Мартин.
     - Доброго  утра,  профессор.   Не   хотите   ли   погулять?   Сегодня
воскресенье, сэр.
     Я вскочил с дивана.
     - Великолепно, Мартин. Воскресенье -  день  возрождения.  Приготовьте
завтрак и можете уходить, куда хотите.
     Он был так поражен, что пришлось объясниться.
     - Видите ли, Мартин, ко мне  должны  прийти...  гм...  одна  дама.  Я
уверен в вашей скромности, но дама такая  подозрительная.  Короче,  раньше
четырех часов не возвращайтесь.
     - Будет исполнено. Я очень рад,  что  вы...  Я  боялся,  что  занятия
наукой навсегда отвлекли  вас  от  всего...  простите  мою  откровенность,
профессор!
     Он, кажется, искренне обрадовался, этот чудак, что во мне пробудились
обычные человеческие чувства. Я  выставил  его  за  дверь  и  позавтракал,
потом, не торопясь, набрал на клавиатуре Главного Щита одиннадцать цифр из
двенадцати, составляющих единственную запрещенную комбинацию. Мне остается
теперь лишь ткнуть пальцем в последнюю кнопочку - и  комбинация  полностью
осуществится, а с ней осуществится то самое,  о  чем  мечтает  двойник  от
Роуба, - бум, бах, трах! И не  станет  Электронного  Создателя,  не  будет
гениальная моя машина, вместо усовершенствованного  человека,  выплевывать
на свет грязь и подлость. И вас не станет, мои уродливые создания! Что мне
вас жалеть? Разве вы сами способны кого пожалеть?
     Я делаю последние записи, потом запру тетрадь  в  сейф.  В  окно  мне
видно, как к воротам одна  за  другой  подъезжают  машины.  Высокие  гости
прибыли. Сейчас я пойду вас встречать и выпущу на вас  жильцов  гостиницы.
Потолкуем, уважаемые джентльмены, с собственными детьми,  воспроизводящими
открытой человеческой плотью  всю  нашу  внутреннюю,  глубоко  скрываемую,
звериную нечеловечность!
     Теперь вы у меня попляшете, голубчики!



                                    *


     Начальник откинулся в кресле, закрыл глаза, сжал в кулачок худое лицо
- это была его манера размышлять. Потом он снова пододвинул к себе  газету
и перечел речь Поппера: "Это было великолепное побоище, -  сказал  депутат
парламента. - Перед  тем,  как  выломать  двери,  орава  Крена  дала  волю
кулакам. В основном они тузили друг друга, но и нам кое-что перепало. Ни в
высказываниях,  ни  в  поступках  этих  ребят  я   не   обнаружил   ничего
нечеловеческого. Лично я предполагаю, что Крен устроил грандиозный шантаж,
набрав где-то шайку готовых на все парней, а доверчивым  акционерам  выдал
их за искусственников. Докопаться до истины нелегко, ибо, придя в отчаяние
от страха разоблачения, этот  ловкий  мошенник  на  наших  глазах  взорвал
главный аппарат. Только чудо господне сохранило нас, когда кругом валились
обломки и взвивались языки пламени. Что касается выстроенных  предприятий,
то я лично осматривал..."
     В комнату торопливо вошел взволнованный следователь.
     - Полковник! - закричал он с порога. - Похоже, что мы напали на  след
этих...
     Начальник со скукой уставился на своего помощника. В его взгляде было
столько откровенного презрения, что следователь запнулся.
     - Этих? - промямлил начальник. - Кого "этих", Симкинс?
     - Как - кого? - пробормотал помощник. - Я вас не понимаю. Я говорю об
искусственниках, проходящих по делу об изобретении Крена.
     - Вам надо меньше есть, Симкинс, - строго посоветовал начальник. -  У
тех, кто объедается, кровь отливает от головы к желудку и в мозгах  вечный
туман. В сто первый раз докладываю вам, Симкинс,  что  раз  не  существует
дела об изобретении, то не существует и самих искусственников,  проходящих
по этому делу. Неужели вам не ясно? Я спрашиваю, вам не ясно?
     - Но позвольте! Да, конечно, мне все ясно. Будет исполнено.
     - Вот это лучше, Симкинс. Люблю четкость мысли. Кстати, что именно вы
собираетесь исполнять?
     - Ваше приказание, разумеется. Отменим "напали  на  след",  прекратим
преследование...
     - Хорошо, - одобрил начальник. - У вас появляется полицейское  чутье,
Симкинс, я очень рад. Бедные парни ничем не хуже нас с вами, а вы спустили
на них ораву сыщиков. Разъясните своим  болванам,  что  полиция  стоит  на
страже спокойствия честных граждан. Еще одно, Симкинс. Этот, как его?..
     - Вы имеете в виду профессора Крена?
     - Да, да, пройдоху Крена. Узнайте, как у него в личной жизни.  Разные
преступные увлечения, порочащие знакомства, всякие  мошенничества...  Это,
уверен, много серьезней несуществующего изобретения. Лет на двадцать пять,
вы меня понимаете, Симкинс?

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: