Сергей СНЕГОВ
РОЖДЕННЫЙ ПОД НЕСЧАСТНОЙ ЗВЕЗДОЙ
1
Школьный товарищ Роя Шура Панов говорил о себе, что родился под
звездой Великих Провалов в созвездии Скорбных Путаников, и его друзья
соглашались не только из вежливости.
В школе Рой вел подробный мартиролог Шуриных неудач. В длинном списке
значились и приборы, вдруг сами собой распадавшиеся на составные части,
когда к лабораторному стенду подходил Панов; и электронные схемы, упорно
не желавшие работать, если к ним прикасались Шурины руки; и невинные
химические вещества, годами мирно покоившиеся в банках, но внезапно
воспламенявшиеся, едва он их брал. А завершало тот список драматическое
происшествие на экзамене: машина-математик на все ответы Шуры сперва
бесстрастно выдавала одну и ту же оценку: "Неверно!", а когда Шура,
доведенный до отчаяния, воскликнул: "Но ведь дважды два четыре",
электронный экзаменатор громовым голосом рявкнул: "Никогда не слыхал
подобной чепухи!" - и перегорел.
В университете, где Шура и Рой учились на разных факультетах, Панова
с прежним усердием преследовали неудачи. Курсовая работа "Математические
основы телепатии" два раза возвращалась обратно, а диссертация "Физический
смысл категории небывалости и элементарные приемы расчета невозможного и
неисполнимого" расколола надвое ученый совет. Кандидатскую степень Шура
все же получил, но Боячек, председательствовавший на защите, так
сформулировал отношение к его открытиям: "Кандидатом сумасшествия
соискатель Александр Панов будет не один, а на доктора безумия, осмелюсь
утверждать, его труды пока не вытягивают".
В последние годы Панов изучал воздействие стереокино на зрителя.
Когда до Роя дошел слух, будто Шура увлекся доказательством того, что в
восприятии и нереальности реальны, Рой с усмешкой внес в свой список
очередную скорбную запись: "Неудача расчета степени вещественности
привидений и градуса призрачности материальных предметов".
Роя, сохранявшего чувство реальности даже в ситуациях, которые иначе
как фантастическими и назвать было трудно, всегда раздражало, что Панов в
любой обыденности выискивал парадоксы. Даже надоевшие всем трюизмы
становились загадочными или экстравагантными, когда о них начинал
рассуждать Шура. Насмешки Роя меньше всего свидетельствовали о
злонамеренном нападении на друга, они скорей являлись своеобразной формой
защиты от его необычных умозаключений.
Встреча Роя с Пановым в Музейном городке произошла случайно. Друзья
не виделись уже два года, и Рой очень обрадовался.
Шура сидел на скамейке у фонтана в Садике поэтов. Он пристально
глядел на мраморного Пушкина, шагавшего между Байроном и Гете. Не было
заметно, что дела Панова идут хорошо.
Он похудел и почернел за те два года, что они не виделись, и смотрел
так, словно не узнал друга. Рой присел рядом.
- Здравствуй, Шура! Добрался наконец и до древних поэтов? Что тебя не
устраивает в их творениях? Уж не задумал ли ты поупражняться в уничтожении
поэзии? Очередная тщетная попытка восстановить несбывшееся и ввести в
разговорный обиход несказанное? Могу предложить любопытную тему,
касающуюся как раз этого человека, на которого ты так загадочно взираешь.
Сформулируем ее в твоей манере: о пронзительном красноречии и высокой
интеллектуальности любовных признаний Пушкина в связи с его утверждением о
себе: "Но я, любя, был глуп и нем".
Панов улыбнулся. В его улыбке было много печали. Он никогда не
сердился, когда его высмеивали, только огорчался. Впрочем, он быстро
отходил и, захваченный новой идеей, забывал о насмешках. Сдачи он не давал
и зла не помнил, что облегчало иронизирование над его увлечениями. К тому
же он только высказывал, но не навязывал никому свои парадоксальные идеи.
Он сказал задумчиво:
- Ты попал в точку, Рой. Я думал как раз о Пушкине, но только в связи
с другими его стихами. Меня волнует загадка памяти. Нет, не химические
реакции, протекающие в мозгу, а сущность воспоминания, его огромное
психическое воздействие, его способность могущественно влиять на все наши
поступки. Я бы назвал эту тему так: энергетическая мощность воспоминания.
Рой не мог пропустить такой удачный случай поиронизировать:
- Великолепно! Память, измеряемая в киловаттах! Два миллиона
килограммометров воспоминаний повесы о совершенных им изменах! Ты это
имеешь в виду?
Панов тихо засмеялся. Рой умел поиздеваться, зато слушал хорошо. Шура
ценил в друге вдумчивого слушателя и мирился с его иронией. Иногда Рой
давал дельные советы, это тоже было немаловажно. И он по натуре был добр -
шутил, не оскорбляя.
- Как ни странно, именно это. Ты вдумайся: откуда такая власть у
воспоминаний? И время прошло невозвратно, и людей тех нет, и события не
повторяются, а ты все переживаешь заново былую радость и былую горечь. И
порой переживаешь острей, чем в реальности, а главное - многократно.
Событие - одноактно, воспоминание о нем воспроизводится бесконечно.
Рой не мог не признаться, что некоторая здравая идея в рассуждении
Шуры имеется. Он с удивлением отметил про себя, что Панов подошел к
воспоминанию не как к тривиальному факту, а как к довольно запутанной
проблеме. Скорей для уточнения, чем для иронизирования, Рой сказал:
- Воспоминание как консервант и усилитель быстротекущей реальности! Я
правильно формулирую твою мысль?
Шуре показалось, что друг продолжает насмехаться, и он ответил сухо:
- Довольно поверхностно, как всегда, когда остришь. Ты просто не
хочешь понять парадокса: мир воспоминаний благодаря своей бесконечной
воспроизводимости несравненно обширней мира реального. И от этого вся наша
жизнь - диковинная равнодействующая давления бездны воспоминаний о прошлых
событиях и крохотного импульса, исходящего от сиюминутности. А что до силы
памяти - вспомни, как говорил тот же Пушкин о свитке воспоминаний в мозгу:
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
- Не хочешь ли предложить какое-нибудь снадобье, ограничивающее
власть воспоминаний?
- Во всяком случае, хотел бы серьезно разобраться в природе парадокса
памяти. Я намерен поработать над этой проблемой. Я поищу нетривиальное
решение...
Рой возразил, пожимая плечами:
- Все твои решения нетривиальны. О любом объекте можно сказать только
одну правду - и она тривиальна, ибо одна у всех, кто ищет правды. А
ошибиться можно бесконечным количеством способов. Ложь безмерно
многообразней правды. К тому же ты не только одарен артистической
способностью ошибаться, но также изумительно отыскиваешь самые далекие,
самые неожиданные отклонения от истины!..
На этот раз Панов обиделся всерьез, что у него бывало редко. Он
отвернулся, хмуро глядя на статуи трех великих поэтов. С деревьев падали
листья. Шел третий месяц осени, пора дождей и ветра. Рой с наслаждением
глубоко втянул в себя воздух.
Пахло горечью увядания. Рой любил этот терпкий запах. Липы,
обступившие статуи, медленно шумели широкими ветвями. Рой понял, что
перегнул палку. Он сказал мягче:
- Ты, кажется, совершенствовал стереокино? Ну, и как?..
Панов странно посмотрел на Роя. Казалось, он раздумывал, стоит ли
продолжать разговор.
- Да нет, ничего особенного... И не стереокино, а стереотеатр.
Впрочем, ты на зрелищные представления не ходишь, тебе разницу не
объяснить. Кое-какие открытия совершены, из ряда тех же... неожиданных! -
Он опять тихо засмеялся.
Когда он смеялся вот так, шепотком, лицо у него становилось таким
грустным, что Рою немедленно хотелось утешить друга. Панов, улыбаясь,
продолжал, не ожидая реплики Роя:
- Как ты знаешь, я родился под магическим многоугольником созвездия
Скорбных Путаников, это сказалось и тут.
- Ты родился под звездой Великих Провалов, - педантично напомнил Рой
и засмеялся.
- Нет, провалов не было, - задумчиво отозвался Панов. - Я уже сказал:
неожиданности... Как бы это назвать?.. - Он подбирал слова так осторожно,
будто каждое было приговором.
- Несуразности, - охотно подсказал Рой.
- Надо бы раньше условиться, что называть несуразностью, а что
"суразностью", но вот значения этого последнего словца никто не знает. И
вообще - с какой стороны подойти...
- Подойди с той стороны, с которой ты не мекаешь, а говоришь
нормально.
Панов вскочил и потянул Роя за руку:
- Пойдем быстренько.
- Куда? Я сейчас отдыхаю. Вечером у меня трудный опыт в лаборатории.
- До вечера мы управимся. В экспериментальном зале я покажу тебе
стереозапись событий на Саргоне. Запись сделана по моей системе. В широкое
обозрение ленту пока не пустили, да и вряд ли пустят.
- Догадываюсь почему. Очередная неудача?.. Постой, ты имеешь в виду
тот жуткий случай, когда Северцов попал в руки туземцев и его чуть не
съели? Его спас кто-то из наших космонавтов, но я не помню кто. Кстати,
правда, что саргоны нечто среднее между человеком и летучей мышью?
- Через полчаса ты увидишь Северцова и саргонов и сможешь сам
определить, на кого они похожи.
2
Они сидели одни в зрительном зале, а с экрана надвигался красочный
лес Саргоны - удивительные деревья с зелеными, желтыми, красными и
молочно-белыми стволами и пышными кронами, сверкавшими таким разнообразием
красок, что хотелось их притушить. Рой поспешно надел темные очки. Он не
помнил, как они очутились в руках, но они появились вовремя, без них
глазам было бы больно. В воздухе плыли резкие ароматы, вызывающие
головокружение. Над Роем не то пролетела бесшумная птица, не то обезьянка
прыгнула с дерева на дерево. Рой испуганно отшатнулся и схватил рукой
слетевшую шляпу.
- Тебе не кажется, что здесь слишком много правдоподобия? -
недовольно сказал он Панову. - Настоящее искусство требует...
- Тише, пожалуйста! - нервно шепнул Панов. - Или ты хочешь, чтобы нас
услышали саргоны? Вон они идут!
Саргоны и вправду появились в зрительном зале, перепархивая через
кресла; впрочем, это были не кресла, а кусты, причудливо напоминавшие
кресла, такие же яркие, всех цветов радуги, как и все здешние растения.
Рой с бьющимся сердцем соскользнул с сиденья и затаился за передним
кустом; теперь он сознавал, что это не кресло, как примерещилось ему, а
самый настоящий куст, густой, остро пахнущий, к тому же колючий. Правда,
облекавший Роя походный костюм смягчал уколы, в земном одеянии было бы
хуже. Рой порадовался, что, выходя из планетолета, натянул этот мешок,
тяжелый, плотный, но оказавшийся неожиданно удобным. За соседним кустом,
прильнув к рыжей, светящейся, как и все здесь, земле, прерывисто дышал
Панов. Рой догадывался, что он охвачен страхом. Шура был не из смельчаков,
он брал остротой мысли, а не тяжестью кулака. Рою было не до Панова. Рой
не мог оторвать глаз от поляны. На поляне стоял Павел Северцов,
кинооператор экспедиции. Рой содрогался от страха за друга, от возмущения
его нелепым поведением, еле удерживался, чтобы не встать и не разразиться
громкими, на весь лес, проклятиями. Он не понимал Северцова. Павел ведет
себя как недоучка. Странно, что такого недотепу выпустили в далекий
космос. Экзаменаторы определенно ошиблись, вручив ему диплом космонавта.
Единственная возможность исправить ошибку - это немедленно подать Павлу
