- Анатоль Сергеевич, к вам в кабинет? - спросила она с придыханием. -
Вы же обещали...
Алексей смутился, растерялся - замямлил что-то в ответ.
- В кабинет, в кабинет, Марь-Иванна, - голосом редактора вкрадчиво
проговорил бесенок.
Лицо отдела писем просветлело, и она ринулась в кабинет редактора.
- Ты что?! - зашипел Алексей. - А если ОН там?
- Если, если, - передразнил бесенок. - Волков бояться - в лес не
ходить. А тебе сегодня еще много чего предстоит испытать. Ну, что ж ты
стоишь как пень? Осваивай свое новое рабочее место.
Млея внутренне, Алексей последовал за отделом писем, скрывшейся за
глухой кожаной дверью.
Он оторопел, войдя в кабинет и подняв глаза. Марь-Иванна уже успела
выгрузить многочисленные папки на стол и теперь стояла перед ним в виде
вызывающем. Левая нога Марь-Иванны, неестественно белая, жирненькая, была
голая - пустой чулок сброшенной змеиной кожей висел на спинке стула для
посетителей, стоптанная туфля валялась на паласе у стены. Алексей застал
ее за сниманием второго чулка.
- Что вы делаете? - вскричал он.
- Да вы разве не видите, Анатоль Сергеевич? - шаловливо спросила
Марь-Иванна. - Закрывайте скорей дверку на замок...
Задвижка замка сама с лязгом впилась в замочную скважину.
- Иди же ко мне, пусик, - сказала Марь-Иванна, приближаясь на босых
ногах и ловя его сложенным вдвое чулком за шею.
Алексей заупирался, в панике заоглядывался, ища бесенка, но паршивца
и след простыл.
Все остальное произошло необычайно быстро, он и опомниться не успел.
Даже год спустя Алексей краснел и начинал заикаться, случайно
встретившись с Марь-Иванной на улице. Она же по-прежнему ни о чем не
подозревала, но всякий раз, когда ей вспоминались те незабвенные мгновения
в редакторском кабинете, глаза ее сладострастно закатывались, а дыхание
становилось прерывистым...
- Говнюк ты после этого, больше никто, - с укором говорил Алексей
бесенку некоторое время спустя. - Бросить меня с этой бабищей...
Бесенок оправдывался лживо:
- Просто я рассудил, что не следует мешать двум влюбленным,
уединившимся в укромном местечке... Разве не прав я?
- Говнюк ты, - только и мог повторить Алексей обиженно.
Он сидел в опустевшем на обеденный перерыв экономическом отделе, в
глубоком кожаном кресле, в ужасно расстроенных чувствах. Ему все время
хотелось умыться, но он и так уже затопил весь туалет холодной и горячей
водой попеременно. Кроме того - занозой в душе саднила ненаписанная
заметка. Обеденный перерыв кончался, скоро все вернутся... А редактор
прямо сказал: последнее испытание! А как он напишет эту чертову заметку,
если старикашка вообще отказался с ним разговаривать?!
- Да разве ж это проблема? - вмешался в его мысли бесенок. - Набросай
полдесятка строчек, а остальное предоставь мне. Уж я-то сумею сделать так,
что любая твоя писанина покажется им гениальной.
- Ты, правда, можешь это сделать? - вскричал, воскресая, Алексей.
Бесенок презрительно фыркнул в ответ.
- И я могу написать все-все-все что угодно?
- Все-все-все что угодно, - подтвердил бесенок. - Но имей в виду, это
будет уже вторая наша проказа, а всего - три.
- Как это? - удивился Алексей. - Почему только три?
- Таковы правила. Для одного человека - только три проказы.
- А потом?
- А потом ты должен передать эту книжку кому-нибудь другому, а с нею
и меня. Так же, как это сделал мой предыдущий хозяин...
- Вот оно что, - задумчиво проговорил Алексей, догадываясь теперь,
почему старик-библиофил так запросто отдал ему эту волшебную книжку. - И о
каких трех проказах просил тебя этот чокнутый старикашка?
- О, это весьма любопытно и поучительно. Во-первых, он захотел, чтобы
все его дешевые книжонки превратились в редкостные издания - конечно, не
на самом деле, а только понарошку. Во-вторых, он пожелал, чтобы то же
самое я проделал с его кошками. Ну а в-третьих, он выпросил у меня
счастье.
- Счастье?!
- Ну да. Поскольку счастье, как и любовь, - это тоже в каком-то
смысле обман, что ж, я дал ему счастье. Да ты же сам видел.
- Да, я видел, - печально согласился Алексей.
- А перед тем, - продолжал бесенок, - моим хозяином был паренек,
торговавший чем ни попадя. Он-то и купил эту книжку в ларьке полгода
назад, а потом перепродал ее старику-библиофилу как Гоголя за большие
деньги, истратив на это одну из трех проказ.
- Теперь все встало на свои места, - сказал Алексей. - Однако за
дело! Приступаем ко второй проказе! Ох, и покажу же я этим недоноскам! Ох,
и отведу же я душу! Все, все мерзавцам припомню! - В порыве вдохновения он
бросился к письменному столу, и еще никогда ему не писалось так легко, как
в тот раз.
Через пятнадцать минут статейка была готова. Он вложил в нее все свое
гражданское чувство, на какое только был способен. Начиналась она словами:
"Мы, педерасты города Царевококшайска..." - а заканчивалась подписью
редактора и главы городской администрации.
В трудные и торжественные минуты своей жизни редактор малотиражной
газеты "Провинциальный прихлебатель" (ранее являвшейся органом райкома
КПСС, а теперь, в самой середке 90-х, органом районной администрации, что
никак не меняло ее прихлебательской сущности) - повторимся, в трудные и
торжественные минуты своей жизни редактор Анатоль Сергеевич
Заживо-Погребенный чувствовал настоятельнейшую потребность разрядиться.
Сейчас для него наступали именно такие минуты. Редакция размещалась в
ветхом деревянном строеньице, подлежащем сносу. Редакция неоднократно
посылала наверх прошения о предоставлении ей, редакции, более современного
и просторного помещения, которое бы соответствовал имиджу печатного органа
городской администрации. Редакция дождалась благоприятного ответа -
сегодня должна была прибыть административная комиссия в составе
заместителя главы городской администрации г-на Поноса и гг.сопровождающих.
Посещение было назначено на через три часа. Лучшим средством снять
напряжение была рюмашка, но Анатоль Сергеевич понимал, что сейчас об этом
и думать не следовало. Был, однако же, другой способ разрядиться, тоже
достаточно эффективный.
Выпуская из волосатых ноздрей табачный дым, как старый дракон перед
смертельной схваткой, редактор пронесся по коридору, - и по пути бросил
отрывисто в открытую дверь отдела писем:
- Ко мне. В кабинет. С бумагами.
Все знали, что эта за "бумаги".
Марь-Иванна широко раскрытыми от удивления глазами проводила тающий в
воздухе след его могучих турбин и на мотыльковых крылышках любви порхнула
вслед за ним. Второй раз! за полчаса!! в кои-то веки!!! - крупным шрифтом
было напечатано на ее лице.
Когда еще через полчаса Алексей с новоиспеченной статьей подходил к
кожаной редакторской двери, из-за нее приглушенно доносились
заключительные такты Марь-Иваниной арии.
Выскакивая из кабинета редактора, Марь-Иванна являла на
раскрасневшемся лице своем изумление, восхищение - и блаженство.
- Ко мне. Со статьей, - все еще отрывисто велел редактор, завидев
молодого журналиста, мнущегося в коридоре.
...Такого мандража Алексей не испытывал со времен выпускных
экзаменов. Редактор долго вчитывался в принесенные им листочки, левая его
бровь задиралась все выше и выше. "Ну, сейчас - все, конец", - подумал
Алексей, чувствуя вакуумную пустоту и невесомость в животе.
Редактор дочитал до конца, вернулся к началу, бегло пробежал глазами
первые абзацы, - затем, не глядя на молодого своего сотрудника, вылетел из
кабинета. В комнате напротив (это в операторской, вяло подумал Алексей)
загремел его голос. Ни жив ни мертв, Алексей вышел тоже в коридор,
остановился оторопело перед раскрытой дверью.
Редактор рвал и метал. Редактор громил и крушил.
- Бездари! Бездельники! Недое...ки безму...е! Даром хлеб жрете! штаны
просиживаете! шахматы гоняете! Полжизни в газете, а писать толком не
научились! Вот! вот!! вот где талант!!! Тридцать строчек - а какая
глубина! какой интеллект! чувство какое! в печать! немедленно!! экстренный
выпуск! Р-р-разнесу! р-р-разорю! покалечу!
Редакция засуетилась, как растревоженный улей. Все забегали.
Наборщица запорхала наманикюренными пальчиками по клавиатуре. Монтажник
защелкала ножницами. Ответсек с треском загрузил "Вентуру" и принялся
всобачивать новую статью в завтрашний выпуск - в качестве передовицы.
Алексей был не на шутку встревожен и напуган таким поворотом событий.
Все это было так неожиданно, так дико и ни с чем не сообразно, что молодой
журналист отупел окончательно и уже совсем перестал понимать, где
настоящее, всамделишное, а где - наваждение и помутнение рассудка.
Теперешняя восторженность редактора - это, конечно же, сумасшествие. А
все, что было раньше, - не сумасшествие? Все эти бесконечные статьи,
статейки и статеечки, которые они непрерывным канализационным потоком изо
дня в день выливают на головы своих читателей? Это - не сумасшествие?
Господи, да как и работать в журналистике, если знаешь, что все, что ты
делаешь, - обман? И не потому обман, что ты ищешь какую-то выгоду для
себя. Или потому что твой хозяин велел тебе обманывать. Напротив, ты
можешь писать правдиво и честно, ты можешь писать прямо и открыто, ты, в
конце концов, можешь писать талантливо! Но... отчего же всегда получается
так, что каждая твоя строчка - ложь? И каждая строчка твоих друзей, твоих
неподкупных и бескомпромиссных друзей, - ложь? Отчего получается так, что
когда ты воочию встречаешься с героем любой газетной заметки, он
оказывается совсем-совсем-совсем другим человеком? Отчего любое городское
событие, затрагивающее жизнь сотен и тысяч людей, получает в твоей газете
самое превратное и искаженное освещение? Если всякое газетное и журнальное
слово есть ложь, то для чего, для чего все это? Во имя какого бога (или
божка?) оно пишется? Братцы! да зачем же мы читателей-то наших
обманываем?! Они-то в чем перед нами провинились?
Приступ депрессии, небывалый за последних полтора года, оглушил его.
Как сквозь грохот Ниагары донесся до него голос редактора: "Алексей
Алексеевич - к четырем часам - попрошу ко мне в кабинет - административная
комиссия - молодые кадры..." - И тотчас в его голове застучали, застонали
другие, страшные слова, вышедшие из неведомых глубин памяти: "Мне скучно,
бес... Все - сжечь". - "Сейчас", - послушно кивнул бесенок и шмыгнул вдоль
стенки. Алексей же, сгорбившись и приволакивая ногу, как старик, обреченно
направился к выходу. Больше они никогда не виделись. Но то, что произошло
в редакции затем, потрясло и всколыхнуло весь город.
Выполняя последнее желание последнего своего хозяина, бесенок не
пожалел сил. Он трудился не покладая рук. Он скакал туда. Он скакал сюда.
Он метался из комнаты в комнату, и из его обезьяньих ладошек вырывалось
пламя, потому что работа горела у него в руках. Все вокруг ходило ходуном
и вертелось юлой. Страсти и мордасти, копившиеся годами, разом вырвались
наружу, как пар из перегретого котла. Обиды и недомолвки, колкости и
мимолетные замечания - все приобрело несуразное, не соразмерное ни с чем
значение и - силу бури.
Бес попутал, бес нашептал, бес в ребро - вот лучшие определения того,
что произошло в редакции в тот день. Бесенок старался вовсю. Он не присел
ни на минуту. Сперва он забрался под широкую юбку Марь-Иванны и в самое
чувствительное место наплел ей такие гадости про наборщицу Лидочку,
которая будто бы увивается за Анатоль Сергеичем, что старая выдра
