Детектив - Жорж Сименон

Детективы

   Жорж СИМЕНОН
   Детективы

   ДАМА ИЗ БАЙЕ
   Бедняков не убивают...


                               Жорж СИМЕНОН

                               ДАМА ИЗ БАЙЕ


     Садитесь, мадемуазель, - сказал Мегрэ, вздохнув и отложив  в  сторону
свою трубку.
     Потом  взглянул  на  записку  прокурора  и  прочел:  "Семейное  дело.
Выслушайте все, что скажет Сесиль Ледрю, но в действиях соблюдайте сугубую
деликатность".
     Дело происходило в Каннах, куда Мегрэ приехал,  чтобы  реорганизовать
местную полицию. Он  никак  не  мог  привыкнуть  к  порядкам  нормандского
города. Ему не хватало свободы действий, которую он ощущал в Париже.
     - Я вас слушаю, мадемуазель.
     Она была хороша, эта мадемуазель Сесиль,  чуть-чуть  слишком  хороша.
Траурное платье поэтично подчеркивало бледность ее лица.
     - Ваш возраст?
     - Двадцать восемь лет.
     - Профессия?
     - Я лучше сама все объясню  по  порядку.  Я  была  сиротой  и  начала
работать, когда мне исполнилось пятнадцать. Сначала служанкой. Я тогда еще
носила косички и не умела ни читать, ни писать.
     Мегрэ с трудом подавил в себе изумление. Рассказ никак не  вязался  с
утонченной внешностью Ледрю.
     - Я нашла работу у мадам Круазье, в Байе. Вы слышали о ней?
     - Признаюсь, нет.
     Эти провинциалы! Считают, что весь мир должен знать их знакомых.
     - Я о ней еще расскажу. Она  ко  мне  очень  хорошо  относилась.  Она
уговорила меня учиться, чтобы из меня что-будь вышло. Я жила у нее не  как
служанка, а как компаньонка. Она просила называть ее тетей Жозефиной.
     - Итак, вы живете в Байе у мадам Жозефины Круазье?
     Глаза девушки заволоклись слезами.
     - Теперь все кончилось, - сказала она, вытирая  слезы  платком.  Тетя
Жозефина умерла вчера здесь, в Каннах. Поэтому я к  вам  и  пришла.  Чтобы
рассказать вам об убийстве и...
     - Минутку. Вы уверены, что мадам Круазье была убита?
     - Я могу в этом поклясться.
     - И вы при этом присутствовали?
     - Нет.
     - Вам кто-то сказал об этом?
     - Моя тетя...
     - Простите, ваша тетя сказала вам, что она была убита?
     - Что вы, инспектор! Я отлично отдаю себе отчет в своих словах.  Тетя
не раз говорила мне, что если что-нибудь с ней случится в  доме  на  улице
Реколле, то я должна немедленно потребовать расследования.
     - Подождите минутку. Что значит "дом на улице Реколле"?
     - Это дом ее племянника Филиппа Делижара. Тетя Жозефина  приехала  на
несколько недель в  Канны,  чтобы  вставить  зубы.  Она  впервые  в  жизни
обратилась к врачу на шестьдесят восьмом году. Тетя остановилась у  своего
племянника, а я осталась в Байе: Филипп меня терпеть не может.
     На листке бумаги Мегрэ написал: "Филипп Делижар".
     - Сколько ему лет?
     - Сорок четыре или сорок пять.
     - Чем он занимается?
     - Ничем. У него было состояние -  вернее,  состояние  его  жены,  но,
насколько я знаю, через несколько лет от него осталось одно  воспоминание.
Тем не менее он продолжает жить в большом доме на улице Реколле  и  держит
кухарку, лакея и шофера. Филипп часто  приезжал  в  Байе  просить  у  тети
денег.
     - И она ему давала?
     - Никогда! Она отвечала ему: "Потерпи, вот я умру..."
     Пока молодая женщина говорила, Мегрэ мысленно подвел первые итоги.  В
Байе, на одной из тихих улочек возле собора,  где  звук  шагов  заставляет
дрожать занавески в  каждом  окне,  жила  мадам  Жозефина  Круазье,  вдова
Жюстина Круазье.
     История ее обогащения была и  необыкновенной  и  заурядной.  Круазье,
мелкий чиновник, был помешан на страховании, что было предметом  невеселых
шуток окружающих.
     Однажды, в первый и последний раз в своей жизни, он решил отправиться
на пароходе в  Саутгемптон.  Море  было  неспокойно.  Корабль  накренился,
Круазье  ударился  о  рубку  и  раскроил  череп.  Его  вдова,   к   своему
собственному  удивлению,  получила  вскоре  около  миллиона   франков   от
различных страховых компаний.
     С этого дня единственной заботой Жозефины  Круазье  было  следить  за
тем, как растет ее состояние. Она преуспела в этом, поговаривали,  что  ее
состояние оценивалось в четыре или пять миллионов франков.
     Сын ее сестры, Филипп Делижар, начал с того, что  женился  на  дочери
преуспевающего барышника. Он купил и обставил роскошный  особняк,  который
стал гордостью Каннов. Но его вложения оказались настолько же  неудачными,
насколько выгодными были начинания его тети. Ходили слухи, что уже три или
четыре года он живет в кредит, занимая под большие проценты деньги в  счет
будущего наследства.
     -  Итак,  мадемуазель  Ледрю,  единственным  основанием   для   ваших
обвинений является то, что Филипп нуждался в деньгах?
     - Я же сказала вам, что мадам Круазье просила меня,  если  что-нибудь
случится с ней на улице Реколле...
     - Простите, но вы должны согласиться, что страхи пожилой женщины вряд
ли могут служить основой для обвинений.  Не  лучше  ли  нам  обратиться  к
фактам?
     - Тетя умерла вчера,  в  пять  часов  вечера.  Они  уверяют,  что  от
сердечного приступа!
     - У нее было больное сердце?
     - Не настолько, чтобы от этого умереть.
     - Вы в это время были в Байе?
     Мегрэ показалось, хотя он  мог  и  ошибиться,  что  девушка  какое-то
мгновение колебалась, прежде чем ответить.
     - Нет... я была здесь, в Каннах.
     - Но ведь вы сказали,  что  не  сопровождали  мадам  Круазье  в  этой
поездке?
     - Это так. Но от Байе до Каннов только полчаса  на  автобусе.  А  мне
надо было кое-что купить.
     - И вы не видели своей тети?
     - Нет, но я зашла в дом на улице Реколле.
     - В какое время?
     - Около четырех. Мне сказали, что мадам Круазье нет дома.
     - Кто вам это сказал?
     - Лакей.
     - Он спросил у хозяев?
     - Нет, он сам мне сказал.
     - Значит, это или было правдой, или он получил инструкции заранее.
     - Я так и подумала.
     - И куда вы пошли потом?
     - Мне надо было купить массу мелочей. Потом я  вернулась  в  Байе.  А
сегодня, читая местную газету, узнала о смерти тети.
     - Странно...
     - Простите?
     - Я говорю, странно. В четыре часа вам сказали, что  вашей  тети  нет
дома. Вы возвращаетесь в Байе и на следующее утро узнаете из  газеты,  что
ваша тетя умерла через несколько минут, самое  большое  через  час,  после
вашего визита. Я вас правильно понял, мадемуазель Ледрю, что вы официально
просите начать расследование?
     - Да, инспектор. У меня нет больших денег, но я  готова  пожертвовать
всем, чтобы выяснить правду и наказать виновных.
     - Одну минутку. Кстати, о ваших финансовых возможностях.  Могу  ли  я
поинтересоваться, что вы наследуете после смерти мадам Круазье?
     - Ничего. Я сама писала завещание и отказалась  что  бы  то  ни  было
принять от нее. Иначе никто бы не поверил, что я бескорыстно относилась  к
мадам Круазье.
     Это звучало чуть-чуть слишком убедительно, чтобы быть правдой. Но при
всем старании Мегрэ не мог найти ни единой трещинки в ее броне.
     - Таким образом, вы остались без гроша?
     - Я этого не сказала, инспектор. Я получала жалованье как компаньонка
мадам  Круазье.  Расходов  у  меня  почти  не  было,  я  могла   понемногу
откладывать, чтобы у меня были деньги на  черный  день.  Но,  повторяю,  я
готова истратить все до последнего су, чтобы отомстить за тетю.
     - Разрешите задать вам еще один вопрос. Наследник - Филипп, не правда
ли? Теперь предположим, что он убил свою тетю. В таком  случае  он  теряет
право на наследование. Что же случится с миллионами?
     - Они будут пожертвованы на воспитание одиноких девушек.
     - Мадам Круазье интересовалась благотворительностью?
     - Она жалела девушек, которые живут одни. Она  знала  об  опасностях,
которые их окружают.
     - Благодарю вас, мадемуазель.
     - Так вы начнете расследование?
     - Я проверю кое-что. И если мне покажется необходимым... Да,  кстати,
где я смогу вас отыскать?
     - Похороны состоятся через два дня. Я буду здесь, в Каннах,  рядом  с
ней...
     - А Филипп?
     - Мы не разговариваем. Я молюсь  и...  немного  плачу...  Ночую  я  в
гостинице святого Георгия.


     Мегрэ покуривал трубку, внимательно  разглядывая  внушительный  серый
особняк, ворота  с  медным  кольцом  и  изысканный  подъезд  с  бронзовыми
канделябрами.
     Прошли сутки после разговора с девушкой.  Мегрэ  понадобилось  время,
чтобы распутаться с делами в полицейском управлении. Он решил сам заняться
расследованием. Он боялся, что любой инспектор из местной  полиции  примет
просьбу прокурора слишком всерьез. Мегрэ чувствовал - это дело  для  него,
хотя с сожалением сознавал, что расследование придется вести в  обстановке
настолько респектабельной, что будет неприлично держать  в  зубах  любимый
"дымокур".
     Прежде чем войти в  особняк,  он  несколько  раз  глубоко  затянулся,
продолжая наблюдать за визитерами - напыщенными буржуа Каннов,  пришедшими
выразить соболезнование.
     - Да, весело будет, - вздохнул он, выбивая трубку о подошву, и  вошел
в дом. Миновал серебряный поднос, заваленный визитными карточками, пересек
облицованный белыми и голубыми плитками вестибюль и остановился за большой
задрапированной черным дверью, у гроба,  окруженного  цветами,  свечами  и
темными фигурами.
     Запах горящего воска и хризантем уже создавал  должную  атмосферу.  К
этому добавлялось ощущение торжественности, охватывающее людей перед лицом
правосудия и смерти...
     Сесиль Ледрю стояла на коленях в углу. Лицо ее  было  закрыто  черной
вуалью, достаточно прозрачной, чтобы подчеркнуть серьезность ее лица. Губы
ее шевелились, а пальцы непрерывно перебирали янтарные четки.
     Мужчина, весь в черном, с  припухшими  красными  веками,  смотрел  на
Мегрэ, словно взвешивая, какое право имел тот присутствовать здесь.
     - Месье Филипп Делижар?
     - Я - инспектор  Мегрэ.  Если  бы  вы  могли  уделить  мне  несколько
минут...
     Мегрэ показалось, что Филипп бросил неприязненный взгляд на девушку.
     - Следуйте за мной, инспектор. Мой кабинет на втором этаже.
     Мраморная лестница с прекрасными коваными перилами. Шелковые обои  на
стенах. Затем громадный кабинет с мебелью времен  империи,  тремя  окнами,
выходящими в сад, больший, чем можно ожидать в центре города.
     - Садитесь пожалуйста. Я полагаю, что обязан вашему визиту махинациям
этой девицы?
     - Вы имеете в виду мадемуазель Сесиль Ледрю?
     - Да,  я  действительно  имею  в  виду  эту  подвальную  заговорщицу,
которой,  кстати,  удалось  в   течение   некоторого   времени   оказывать
отрицательное влияние на мою тетю. Желаете сигару?
     - Нет, спасибо. Вы говорите: в течение некоторого  времени...  Значит
ли это, что влияние было непродолжительным?
     Мегрэ не было никакой  нужды  изучать  Филиппа  внимательно.  Он  был
типичен для любого провинциального города. Богатый  буржуа,  больше  всего
заботящийся о внешнем виде, об идеальном покрое костюмов, об  изысканности
разговора и манер, выделяющих его из среды простых смертных.  Он  сохранял
элегантность даже в трауре.
     - Вы должны  понять,  инспектор,  как  тяжело  видеть  в  своем  доме
полицейского в такой  печальный  момент.  Однако  я  отвечу  на  все  ваши
вопросы. Я хочу, чтобы это дело было окончено как можно  скорей  и  Сесиль
получила заслуженное наказание.
     - Что вы хотите этим сказать?
     - Когда тетя решила погостить у нас, я предложил ей взять с  собой  и
компаньонку.  Наш  дом  достаточно   вместителен.   Но   тетя   решительно
отказалась. Больше того, она по секрету поведала мне,  что  давно  мечтает
отделаться от Сесиль.
     Мегрэ не сдержался. Обстановка кабинета,  манера  Филиппа  выражаться
заставили его буркнуть: "До чего же лживы бывают люди!" Хозяин не  заметил
иронии в словах инспектора.
     - Рано или поздно моя тетя  порвала  бы  с  этим  созданием,  которое
старалось внести раздор в наши отношения.
     - И даже это?
     - Да, она, например, донесла тете, что у меня есть любовница. Давайте
же говорить как мужчина с мужчиной, инспектор. Неужели  непонятно,  что  в
моем возрасте и при моем положении совершенно естественно... ну,  конечно,
без огласки... как светский человек... Но моя бедная тетя с  ее  идеями  о
чистоте не могла этого понять.
     - И Сесиль ей рассказала?
     - А откуда же еще тетя могла об этом узнать? Но, скажу я вам, это был
глупый ход с ее стороны. Предательство  обернулось  против  Сесиль.  Когда
тетя узнала, что ее целомудренная компаньонка встречается под крышей ее же
дома с молодым человеком, о котором достаточно сказать, что он  происходит
далеко не из лучшей семьи...
     - У Сесиль есть возлюбленный?
     Если даже возмущение Мегрэ не было искренним, то по крайней  мере  он
убедительно изобразил его. И воспользовался  случаем,  чтобы  вытащить  из
кармана трубку.
     - По крайней мере два года! Два  года,  как  они  встречаются  каждый
вечер! Его зовут Жак Мерсье. У  него  с  приятелем  какое-то  транспортное
предприятие. И необходимо заметить, что его родители полностью  разорились
несколько лет назад.
     - Трудно поверить! И вы рассказали об этом тете?
     - Разумеется. А почему бы и нет? Разве это не мой долг?
     - Без сомнения.
     - И именно тогда моя тетя окончательно решила расстаться с Сесиль. Но
не объявляла об этом, потому что боялась мести. Я предложил ей переехать к
нам в дом. Я готов был предоставить в ее распоряжение второй этаж.
     - И когда же вы говорили с тетей об этом?
     - Ну... да, это было позавчера.
     - И достигли соглашения?
     - Не формально. Но договорились в принципе.
     - И все-таки вы, насколько я понимаю, не обвиняете Сесиль в  убийстве
вашей тети?
     Филипп резко вскинул голову.
     - Я и слова не сказал об убийстве. Если она говорила вам об этом, то,
значит, она  просто  сошла  с  ума  от  злости.  Моя  тетя  скончалась  от
сердечного приступа. Доктор засвидетельствовал это в своем сертификате.
     - Итак, значит, вы не обвиняете Сесиль в убийстве вашей тети?
     - Я наверняка бы это сделал, если бы не  был  уверен,  что  моя  тетя
умерла своей смертью.
     - Еще один вопрос, месье Делижар. Ваша тетя умерла около пяти  часов,
не так ли?
     - Вскоре после пяти. По крайней мере так  мне  сказала  жена.  Я  сам
здесь в это время не был.
     - Так. Но в четыре часа мадам Круазье не было дома?
     - Каждый день к четырем часам она ходила к дантисту.
     - Вы не знаете, когда ваша тетя вернулась домой?
     - Около пяти, насколько мне известно. Приступ начался, как только она
пришла. Она скончалась прежде, чем ей смогли помочь.
     - Это случилось в ее спальне?
     - Да. В комнате в стиле Людовика Четырнадцатого, на втором этаже.
     - И ваша жена была рядом?
     - Она поднялась наверх сразу, как только тетя открыла дверь и позвала
на помощь.
     - Разрешите спросить, а где вы были в это время?
     - Я надеюсь, инспектор, что  эти  вопросы  не  значат,  что  вы  меня
допрашиваете? Учтите, что я не потерплю никакого допроса.
     - Разумеется, нет. Но мы должны  же  доказать  абсурдность  заявлений
мадемуазель Сесиль.
     - О, конечно... Я был в моем клубе.  Я  выхожу  из  дома  в  половине
пятого или без четверти пять и для моциона иду через город пешком. В  пять
я сажусь за бридж, а в  половине  восьмого  за  мной  приезжает  машина  и
отвозит меня домой.
     - Вы узнали о несчастье в клубе?
     - Точно так.
     - А когда вернулись домой...
     - Моя тетя была мертва, и у нее уже был доктор.
     - Ваш доктор?
     - Нет. Он слишком далеко живет. Моя жена вызвала врача,  живущего  по
соседству. Но он уже ничего не мог сделать.
     - А слуги?
     - Арсен, шофер, был выходным. Лакей был на первом этаже. А кухарка, я
полагаю, - на кухне. Есть ли у вас еще вопросы, инспектор? Я обязан быть с
теми, кто пришел в мой дом, чтобы выразить соболезнование. В любой  момент
может прийти городской судья, президент моего клуба. Я  думаю,  что  лучше
всего строго предупредить  Сесиль.  Если  же  она  будет  и  в  дальнейшем
распускать клевету, я добьюсь ордера на ее арест.
     Филипп Делижар, наверно, удивился легкой  улыбке,  шевельнувшей  губы
Мегрэ. Инспектор уже несколько минут не сводил взгляда с зеркала, висящего
над камином, в  котором  отражалась  закрытая  портьерой  дверь.  Портьера
несколько раз шевельнулась, и в какой-то момент инспектор  увидел  бледное
лицо, которое могло принадлежать  только  мадам  Делижар.  Мегрэ  подумал,
слышала ли жена, как ее супруг "по-мужски" исповедовался в жизни светского
мужчины.
     - До свидания, инспектор. Я надеюсь, что после объяснений, которые  я
вынужден был сделать, мой траур впредь не будет  нарушен.  Лакей  проведет
вас к выходу.
     Филипп позвонил, сдержанно  поклонился  полицейскому  и  размеренными
шагами удалился через закрытую портьерой дверь.
     Четверть часа спустя Мегрэ сидел в кабинете прокурора,  сдержанный  и
ироничный Мегрэ, и с сожалением крутил в кармане трубку.  Прокурор  Каннов
был не из тех, кто позволяет курить в своем кабинете.
     - Ну и как, инспектор? Вы поговорили с девушкой?
     - И не только с ней.
     - И каково же ваше мнение? Чепуха, не так ли?
     - Наоборот. У меня такое чувство, будто бедная старуха  покинула  наш
грешный мир не без посторонней помощи.  Но  кто  помог  ей?  В  этом-то  и
вопрос... И еще один вопрос: вы в самом деле хотите узнать правду?


     Гостиница святого Георгия  была  одной  из  тех  маленьких  гостиниц,
которые можно найти в любом городе, гостиниц,  о  которых  вы  никогда  не
услышите, пока  кто-нибудь  не  пошлет  вас  туда.  Постояльцами  ее  были
священники, фанатичные девы, старики - в общем все, кто  в  той  или  иной
мере связан с истинной верой - от церковных служак до торговцев свечами.
     Вестибюль гостиницы был уставлен стульями  с  соломенными  сиденьями.
Мегрэ ждал уже полчаса. Старушка, сидевшая рядом, несколько раз отрывалась
от своего вязанья и  бросала  суровые  взгляды  на  синий  трубочный  дым,
обвивавший канделябры.
     "А ты, дорогой, ждешь ту же, что  и  я",  подумал  Мегрэ  сразу,  как
только увидел молодого человека, нервно ходившего  по  вестибюлю  и  через
каждую минуту поглядывавшего на часы.
     За полчаса ожидания мужчины кое-что узнали друг о друге,  хотя  и  не
обменялись ни одним словом. Ход мыслей  молодого  человека  был  несложен:
"Так вот каков этот знаменитый инспектор, о котором  говорила  Сесиль.  На
вид он неопасен... толстоват, добродушен... Что его привело  в  гостиницу?
Наверно, есть какие-нибудь новости..."
     А Мегрэ думал: "Неплох парень,  этот  Жак  Мерсье!  Красивый  парень.
Может быть, чуть-чуть слишком красивый. Никак  не  похож  на  провинциала.
Такое впечатление, что у него могут быть свои собственные идеи. Правильные
черты лица, волнистые волосы, яркие глаза... огонь  в  крови...  Ага,  вот
идет мадемуазель Сесиль.. При вечернем  освещении  она  не  кажется  такой
благочестивой".
     Когда Сесиль вошла, она первым заметила Жака Мерсье,  и  на  лице  ее
появилась улыбка.  Но  молодой  человек  показал  на  инспектора,  и  она,
нахмурившись, подошла к Мегрэ.
     - Вы хотели поговорить со мной? - спросила она, явно недовольная, что
Мегрэ увидел ее возлюбленного.
     - Мне хотелось бы выяснить некоторые детали. Но, очевидно, лучше  это
сделать не здесь. В гостинице так тихо, что слышно, как  летает  моль.  Не
пойти ли нам в кафе?
     Сесиль взглянула на Мерсье. Тот кивнул, и через несколько  минут  все
трое сидели в баре рядом с бильярдом.
     - Прежде всего разрешите мне  сказать,  мадемуазель  Сесиль,  что  вы
напрасно умолчали о вашем знакомстве с месье Мерсье.
     - Я думала, это не имеет никакого отношения к делу.  Но,  конечно,  я
должна была догадаться, что Филипп все вам расскажет. А что он еще обо мне
сказал?
     - Как вы  можете  догадаться,  ничего  хорошего.  Я  думаю,  он,  как
говорится, вполне светский человек. Пива,  гарсон!  Что  вы  будете  пить,
мадемуазель? Портвейн? И вы тоже?
     Мегрэ поглядывал на  катящиеся  по  сукну  бильярдные  шары,  глубоко
затягивался трубкой и наслаждался застойным мирком провинциальной жизни.
     - Итак, это продолжается уже два года?
     - Мы встретились два года назад.
     - А как давно месье Мерсье начал посещать вас в доме старой госпожи?
     - Больше года.
     - И вам не приходило в голову пожениться?
     - Старая госпожа, как вы ее называете, никогда бы этого не допустила.
Она бы восприняла это как измену. Ока очень ревновала меня ко всем. У  нее
никого в жизни, кроме меня, не было... И племянника, которого она  терпеть
не  могла.  Она  относилась  ко  мне,  как  к  своей  собственности.   Мне
приходилось скрывать свои отношения с Жаком.
     - Ваша очередь, месье Мерсье.
     - Я не хочу, чтобы меня впутывали...
     - Никто не  собирается  вас  впутывать.  Мадемуазель  Сесиль  просила
расследования, а вы можете помочь полиции, отвечая на мои вопросы.  Филипп
Делижар уверяет, что ваши дела оставляют желать лучшего.
     - Ну...
     - Это правда?
     - Ответь ему. Жак.
     - Да, это правда. Мы вступили в дело с моим приятелем  и  купили  три
грузовика, чтобы возить рыбу из маленьких портов на Канале.  К  сожалению,
грузовики оказались очень старыми. и вот...
     - И когда?
     - Что когда?
     - Когда вы прикрываете ваше дело?
     - Уже три дня, как грузовики стоят, потому что  мы  не  заплатили  за
гараж.
     - Спасибо. Теперь, мадемуазель, не повторите ли  вы,  во  сколько  вы
пришли на улицу Реколле?
     - Позавчера? Около четырех... Правда, Жак?
     - Вы были с ней?
     - Я привел ее в машине и ждал за углом. Это было в пять минут пятого.
     - Вы приехали вместе из Байе?
     Мегрэ сердито  поглядел  на  Сесиль,  которая  раньше  говорила,  что
приехала в Канны автобусом.
     - Так. Теперь скажите мне, мадемуазель, вот что: когда  вы  прочли  в
газете о смерти Жозефины Круазье, вы попросили Жака отвезти вас  в  Канны.
Во сколько вы приехали туда?
     - Примерно в половине десятого утра.
     - Расскажите мне подробно, что вы увидели.
     - Сначала я увидела лакея, потом  разных  людей  в  вестибюле,  потом
Филиппа Делижара, который подошел ко мне и ухмыльнулся: "Я-то  думал,  что
вы раньше прибежите". А потом я увидела тетю...
     - Одну минутку. Вы видели тело? Где?
     - В гробу.
     - Значит, она была уже в гробу, но крышка еще не была закрыта?
     - Они закрыли крышку немного погодя. Люди, которых я встретила внизу,
были от гробовщика.
     - И вы узнали лицо? Вы в этом уверены?
     - Абсолютно. А что же еще я должна была увидеть?
     - Вы не заметили ничего ненормального?
     - Конечно, нет. Я плакала... я была очень расстроена...
     - И последний вопрос: я знаю главный вход в дом на улице  Реколле.  Я
полагаю, там должен быть и черный ход.
     - Да, сзади дома есть маленькая дверь, которая ведет на другую улицу.
Туда выходят только ограды садов.
     - А если пройти в дом этой дверью, то можно подняться наверх, миновав
лакея и кухарку?
     - Да. Если подняться по черной лестнице на второй этаж.
     - Сколько я вам должен, гарсон? Благодарю вас,  мадемуазель.  И  вас,
месье Мерсье.
     Мегрэ заплатил по счету и поднялся. Он остался доволен разговором.
     Через несколько минут, все еще не выпуская изо рта трубки, он вошел в
клуб Делижара и проследовал  в  кабинет  секретаря.  Здесь  он  задал  ряд
вопросов и записал все ответы в записную книжку.
     - Теперь разрешите прочесть мне ваши ответы. Вы сказали, что  уверены
в том, что Филипп Делижар приехал позавчера в клуб в  четверть  шестого...
Правильно? Партнеры уже ждали его, потому что  игра  обычно  начинается  в
пять. Он занял место за столом. Но как  только  были  розданы  карты,  его
позвали к телефону. Он вернулся очень бледный и объявил,  что  только  что
умерла его тетя... Это все. Вам больше  нечего  добавить?  Благодарю  вас,
месье.


     Доктор Левин, тот врач, который был вызван к постели  мадам  Круазье,
оказался молодым человеком с ярко-рыжими волосами. Он был в белом халате и
занимался тем, что жарил отбивную на спиртовке в своем кабинете.
     - Я не помешал вам, доктор? Простите, но мне надо уточнить  некоторые
детали, касающиеся смерти мадам Круазье.
     Левину было  не  больше  двадцати  семи  лет.  Он  только  что  начал
практиковать в Каннах. И судя по всему, не был  пока  отягощен  множеством
пациентов.
     - Вам приходилось раньше бывать в доме месье Делижара?
     - Я удивился, когда меня вызвали в один из богатейших домов города.
     - Во сколько это было? Вы можете назвать точное время?
     - Даже очень точное, - улыбнулся Левин.  -  Ко  мне  приходит,  чтобы
помочь на приеме, маленькая медсестричка. Уходит она в пять часов. И  вот,
только она надела шляпку и только я собрался поцеловать  ее  на  прощание,
как зазвонил телефон.
     - Итак, это случилось ровно в пять. И долго вы  добирались  до  улицы
Реколле?
     - Минут семь-восемь.
     - Вас впустил лакей и провел на второй этаж?
     - Не совсем так. Лакей открыл дверь, но тут же на лестнице  появилась
женщина и крикнула: "Скорее, доктор!". Это была мадам  Делижар.  Она  сама
провела меня в спальню направо...
     - Одну минутку. В спальню направо...  В  комнату,  обтянутую  голубым
шелком?
     - Вы ошибаетесь, инспектор. Комната направо оклеена бумажными обоями.
С желтыми кругами.
     - И мебель в стиле Людовика Четырнадцатого?
     - Вы опять ошиблись. Я кое-что смыслю в стилях и не  сомневаюсь,  что
комната направо обставлена в стиле Регентства.
     К удивлению доктора, Мегрэ записал  все  эти  малозначащие  детали  в
записную книжку.
     - Так-так. В десять минут шестого вы были  уже  наверху.  Где  же  вы
обнаружили тело?
     - Разумеется, в кровати.
     - Покойная была раздета?
     - А как же иначе?
     - Извините, я перебью вас. Значит, в  пять  десять  Жозефина  Круазье
находилась в постели и была раздета. Что же было на ней?
     - Ночная рубашка.
     - Остальная одежда лежала рядом?
     - Не думаю... Нет. В комнате все было в полном порядке.
     - И никого, кроме мадам Делижар?
     - Никого. Она была очень взволнована. Она описала мне ход приступа. Я
внимательно осмотрел труп и обнаружил, что  мадам  Круазье  перед  смертью
была в очень ослабленном состоянии. Это по крайней мере десятый приступ.
     - Могли вы хотя бы приблизительно установить время смерти?
     - Без труда. Смерть наступила в четверть пятого, мгновенно...
     Доктор отшатнулся, потому что Мегрэ вскочил с места и схватил его  за
плечи.
     - Что? Четверть пятого?!
     - А что? Мадам Делижар пыталась  дозвониться  двум  другим  докторам,
прежде чем отыскала меня. А это требует времени.
     - Четверть пятого, -  повторял  Мегрэ,  почесывая  бровь.  -  Мне  не
хотелось бы вас оскорблять, доктор... вы, так сказать, еще  недавно...  Вы
уверены в том, что говорите? Вы не  отказались  бы  от  своего  заявления,
узнав, что от этого зависит жизнь человека?
     - Я могу только повторить...
     - Хорошо. Я вам верю. Но я должен предупредить, вам  почти  наверняка
придется  повторить  ваше  заявление  на  суде,  и  адвокаты  сделают  все
возможное, чтобы заставить вас отказаться от своего заключения
     - Им это не удастся.
     Что случилось потом?
     - Ничего. Я подписал сертификат о смерти. Мадам Делижар сразу вручила
мне двести франков.
     - Это что, ваша обычная ставка?
     - Вряд ли. Это была ее идея, а я не стал спорить. Она проводила  меня
вниз. Лакей открыл мне дверь.
     - Больше вы никого не встречали?
     - Ни души.


     Инспектор зашел в ресторан. Даже ресторан, как и все  места,  которые
инспектору пришлось посетить за день,  был  чуть  запыленным,  чопорным  и
торжественным
     И все таки это дело относилось к  тем,  которые  Мегрэ  любил  больше
всего: респектабельный фасад, положительные и впечатляющие персонажи - все
указует на добродетель, доведенную до скуки. И Мегрэ предстояло  разрушить
этот фасад, разрыть  руины  и  вынюхать  скотину  в  образе  человеческом,
носителя самого непростительного из пороков - убийцу ради денег.
     Прокурор повторял ему утром:
     - Делайте, что считаете нужным, но будьте деликатны. Оплошность может
вам дорого обойтись... И мне также. Филипп Делижар - известный  человек  в
городе. У него могут быть долги, но  его  принимают  всюду.  Что  касается
девушки, этой Сесиль, как вы ее называете,  стоит  вам  схватить  ее,  как
разные там газеты  начнут  шуметь,  что  она  жертва  капиталистов.  Вашим
лозунгом, инспектор, должна быть Деликатность!
     Мегрэ как-то слишком уж неуважительно пробормотал про себя:
     - Хорошо, старушка. Никому не удастся выйти сухим из воды!
     Жаркое  оказалось  вкусным,  и  Мегрэ  покинул   стол   в   состоянии
блаженства.
     - Мы это скоро распутаем, - пообещал он сам  себе.  -  А  теперь  нам
предстоит интервью с лакеем...


     Лакей Делижара открыл дверь и хотел провести Мегрэ в гостиную.
     - Нет-нет, мой друг. Я хочу побеседовать именно с  вами.  Вы  знаете,
кто я такой, не так ли? Так чем вы занимались, когда я позвонил?
     - Пили кофе на кухне.
     - Тогда разрешите присоединиться к вам.
     Лакею ничего другого не оставалось, как провести  Мегрэ  на  кухню  и
объявить кухарке и шоферу: "Инспектор желает выпить с нами чашку кофе".
     Шофер Арсен сидел в расстегнутой серой  униформе.  Кухарка  оказалась
очень толстой пожилой женщиной.
     - Не обращайте на меня внимания, друзья.  Я  мог  бы  вызвать  вас  в
участок, но зачем беспокоить  вас  по  пустякам.  Не  надо  застегиваться,
Арсен. Никаких формальностей... Кстати, как случилось, что  позавчера  вам
дали выходной? Вас всегда отпускают по пятницам?
     - Да нет. В то утро хозяин ни  с  того,  ни  с  сего  заявил,  что  в
воскресенье мне придется поработать, так как он собирается съездить на юг.
Поэтому мне лучше бы отдохнуть в пятницу.
     - Значит, в тот день месье Филипп сам правил машиной?
     - Да. Я думал, ему машина не понадобится, а потом гляжу,  он  на  ней
ездил.
     - А как вы узнали?
     - Внутри грязь осталась.
     - В тот день не было дождя. Значит, он выезжал за город?
     - Понимаете, у нас город небольшой. Отведешь несколько сот метров,  и
ты уже в поле.
     Мегрэ повернулся к лакею.
     - А вы где днем были?
     - В буфетной. Я позавчера чистил столовое серебро.
     - Вы не помните, во сколько мадам Круазье ушла из дому?
     - Около четырех. Как всегда. Она ходила к зубному, а он живет рядом.
     - А как она выглядела?
     - Как всегда хорошо. Она  очень  хорошо  сохранилась.  И  такая  была
веселая. Никогда не пройдет мимо, не поговорив.
     - А в тот раз что она сказала?
     - Ничего. Она просто крикнула мне: "Пока, Виктор".
     - К дантисту она ходила пешком?
     - А она машинам не доверяла. Даже из Байе приезжала на поезде.
     - А где же в то время была машина?
     - Не могу сказать.
     - Но не в гараже?
     - Нет, месье. Месье и мадам уехали сразу после обеда.  Они  вернулись
через час, но, наверно, оставили машину за углом. Они никогда не ставят ее
у входа - здесь слишком узкая улица. А ставят за углом. Из буфетной ее  не
было видно.
     - Итак, вы говорите, что месье и мадам вернулись часа в три. А  через
час, около четырех, мадам Жозефина Круазье ушла из дому.  Ну  и  что  было
потом?
     - Потом приходила мадемуазель Сесиль.
     - Во сколько?
     - Десять минут пятого. Я сказал ей, что тетушки нет дома, и она ушла.
     - И кто-нибудь видел ее, кроме вас?
     - Никто.
     - Ну и дальше?
     - Месье ушел. В четыре двадцать пять. Я заметил время, потому что  он
уходил обычно попозже.
     - Он ничего не нес в руках?
     - Ничего.
     - И он вел себя нормально?
     - Разумеется.
     - Ну, продолжайте.
     - Я как раз начал чистить ножи... Да. Тогда все  и  случилось.  Мадам
вернулась около пяти.
     - И выглядела так же хорошо?
     - И в отличном настроении. Она даже подошла ко  мне  и  сказала,  что
люди говорят неправду про зубных врачей. Лечить зубы совсем не больно.
     - И она поднялась к себе в комнату?
     - Да.
     - Ее комната в стиле Луи Четырнадцатого?
     - Да.
     - Желтая комната, справа?
     - Нет, что вы! Это комната в стиле Регентства. В ней никто не живет.
     - Ну и что же случилось потом?
     - Я не знаю... Прошло несколько  минут.  Потом  мадам  сбежала  вниз,
очень взволнованная.
     - Одну минутку. Сколько времени прошло с тех пор, как вернулась мадам
Жозефина?
     - Минут двадцать. Было чуть ли не полшестого, когда мадам велела  мне
позвонить в клуб и сказать месье, что у его тети сердечный приступ.
     - И вы ему позвонили?
     - Да.
     - И сказали, что у тети сердечный приступ?
     - Да. Больше я ничего не знал.
     - А потом поднялись наверх?
     - Нет. Никто из нас наверх не поднимался. Пришел  молодой  доктор,  и
мадам сама провела его наверх... Только часов  в  семь  нам  сказали,  что
мадам Круазье умерла. А увидели мы ее только в восемь.
     - В желтой комнате?
     - Да нет же. В голубой.
     Зазвенел звонок. Виктор проворчал:
     - Это месье. Чай требует.
     Мегрэ медленно поднялся и пошел к двери.


     Кончив свою беседу в доме на улице Реколле,  Мегрэ  зашел  в  контору
канской газеты и купил вчерашний номер.
     Потягивая  пиво  в  открытом  кафе,  он  внимательно  изучил  газету,
особенно большое внимание уделяя разделу объявлений,  из  которого  Сесиль
узнала о кончине старухи.
     Мегрэ некоторое время раздумывал, допивая вторую кружку.
     Потом сказал вслух:
     - Деликатность..
     Встал, заплатил по счету, поймал такси и  приказал  шоферу  ехать  на
окраину, туда, где начинались поля...


     - Прокурор просил вас подождать.
     Мегрэ вздохнул. В приемной прокуратуры висела пыль, да и скамья  была
жесткой.
     Было десять часов утра.
     Мегрэ разбудил местный полицейский. Он заявил, что  прокурор  требует
инспектора к себе немедленно.
     В десять минут  одиннадцатого  Мегрэ  поднялся  с  жесткой  скамьи  и
подошел к секретарше.
     - У прокурора кто-нибудь есть?
     -  Да.  В  девять  тридцать  к  нему  пришел  месье  Делижар.   Мегрэ
усмехнулся. Каждый раз, когда он проходил мимо двери прокурора, он  слышал
шум голосов. И каждый раз Мегрэ иронически улыбался.
     Только в половине одиннадцатого секретаршу вызвал звонок из кабинета.
Она вернулась и сказала:
     - Месье, прокурор просит вас войти.
     Делижар еще  не  ушел.  Мегрэ  сунул  в  карман  теплую  трубку  и  с
задумчивостью, которая по крайней мере наполовину была напускной, вошел  в
кабинет. Инспектору доставляло  удовольствие  прикидываться  туповатым.  В
такие минуты он казался нескладным и еще более добродушным, чем обычно..
     - Доброе утро, прокурор. Доброе утро, месье Делижар.
     -  Закройте  за  собой  дверь,  инспектор.  Вы   поставили   меня   в
исключительно неприятное положение. О чем я просил вас вчера?
     - Проявлять деликатность, месье.
     - Разве не сказал я вам, чтобы вы не придавали значения  басням  этой
девицы Сесиль?
     - И вы еще сказали мне, что месье  Делижар  очень  важный  человек  в
Каннах и что нам надо деликатно обращаться с делами, в которых он запутан.
     Мегрэ улыбнулся, краем глаза поглядывая на Филиппа.
     В свете дня месье Делижар  казался  еще  более  респектабельным,  чем
прокурор. Он напустил  на  себя  полную  незаинтересованность  и  даже  не
удосужился повернуться к инспектору.
     Прокурор метнул  на  Мегрэ  свирепый  взгляд.  Казалось,  ему  трудно
сдерживать гнев.
     - Садитесь немедленно! Я не выношу людей, которые мечутся по комнате!
     - С удовольствием, месье.
     - Где вы были вчера в девять вечера?
     - В девять?  Дайте  подумать...  О,  конечно!  Я  был  в  доме  месье
Делижара.
     - И он не знал об этом! За его спиной! Вы проникли туда  без  всякого
на то права! У вас не было ордера на обыск.
     - Мне хотелось поговорить со слугами.
     - Именно поэтому месье Делижар и пришел ко мне. Именно в этом он  вас
и обвиняет. И я вынужден признать, что его обвинения полностью  оправданы.
Вы превысили полномочия. Если вам захотелось допросить  слуг,  вы  обязаны
были поставить  в  известность  хозяина.  Это  понятно  каждому.  Вы  меня
слушаете?
     - Разумеется, месье прокурор.
     И Мегрэ смущенно опустил глаза, совсем как мелкий чиновник, уличенный
в описке.
     - И это еще не все! Затем вы  совершили  проступок  более  серьезный.
Настолько серьезный, что мне даже трудно представить, какие последствия он
вызовет в высоких сферах. После того как вы вытянули из слуг все  сплетни,
я бы даже сказал, спровоцировали их на сплетни, вы покинули дом. Но  через
некоторое время снова проникли туда, уже через заднюю дверь. Я надеюсь, вы
не будете этого отрицать?
     Мегрэ вздохнул.
     - Каким ключом вы отперли дверь в саду? Уж не Сесиль ли Ледрю вам его
вручила? Я советую вам очень  серьезно  взвесить  все  последствия  вашего
поступка.
     - А у меня не было ключа от  задней  двери.  Я  даже  не  намеревался
заходить в сад. Я просто хотел узнать, как они пронесли тело.
     - Что?!
     И прокурор и Филипп вскочили на ноги, одинаково потрясенные, бледные.
     - Я об этом расскажу. Если вы, конечно, пожелаете. Кстати,  о  двери.
Замок-то на ней детский. Его любой отмычкой открыть  можно.  Я  и  захотел
проверить, так ли это. Было темно. В саду никого не было.  Я  увидел,  что
гараж совсем рядом. Мне так  не  хотелось  беспокоить  месье  Делижара  по
пустякам, ведь я понимаю, что он расстроен, поэтому я сам пошел  поглядеть
на пятна в машине, о которых говорил мне Арсен.
     Прокурор нахмурился. Филипп, небрежно  теребивший  в  руке  перчатки,
открыл рот, чтобы сказать что-то, но Мегрэ не дал ему такой возможности.
     - Вот и все, - сказал он. - Я, конечно, понимаю, что делать этого  не
следовало. Но я прошу вашего прощения и постараюсь, где надо,  оправдаться
по мере моих сил и возможностей.
     - Значит, вы признаетесь в нарушении закона! Вы, инспектор полиции...
     - Я даже не могу выразить свое сожаление, месье прокурор. Если  бы  я
не заботился так о спокойствии месье Делижара - я ведь знал, что он только
что велел принести ему  чаи  наверх,  -  я  бы  сам  задал  ему  несколько
вопросов...
     - Довольно! Сегодня же я направлю в министерство полиции жалобу месье
Делижара. Полагаю,  что  мы  можем  считать  инцидент  исчерпанным,  месье
Делижар. Я заверяю вас, что приму все меры, чтобы загладить перед вами...
     - Благодарю вас, мой дорогой прокурор. Поведение этого человека  было
возмутительным. И уверяю вас,  что  только  мое  безграничное  уважение  к
порядку и полиции удерживает меня от дальнейших действий.
     Прокурор с подчеркнутой  теплотой  пожал  руку  Делижару  и  поспешил
вперед, чтобы открыть ему дверь.
     - Еще раз благодарю вас. Надеюсь, мы скоро увидимся.
     - Я  обязательно  приду  завтра  на  похороны,  месье  Делижар.  И  я
надеюсь...
     Внезапно они услышали спокойный голос Мегрэ:
     - Месье прокурор, я желал бы, если вы мне позволите, -  задать  этому
человеку один вопрос. Только один.
     Прокурор опять нахмурился. Делижар, стоявший на пороге, непроизвольно
остановился, и Мегрэ продолжал:
     - Месье Делижар, пойдете ли вы на похороны Каролины?
     Прокурор был поражен  эффектом  этих  слов.  В  одно  мгновение  лицо
Филиппа, казалось, развалилось на куски.
     Мегрэ осторожно прикрыл дверь.
     - Как видите, мы еще не кончили. Простите, что я вас  задерживаю,  но
надеюсь - ненадолго.
     - Инспектор, - начал прокурор.
     - Не бойтесь. Я не собираюсь, как говорят  газеты,  обнажать  секреты
личной жизни светского человека. Каролина не содержанка  и  не  работница,
совращенная месье Делижаром. Все остается в рамках респектабельности.  Она
его старая няня.
     - Я требую, чтобы вы объяснили...
     - С большим удовольствием. Постараюсь отнять у вас минимум времени...
Я начну, с вашего позволения, с тайны желтой комнаты, что,  без  сомнения,
вызовет в вашей памяти  приятные  воспоминания  о  книжках  с  убийствами,
которые вы читали в детстве. С желтой комнаты  и  начались  мои  открытия.
Вернее, она подтвердила мои подозрения... Перестаньте коситься  на  дверь,
месье Делижар!
     - Я жду, - вздохнул прокурор, не выпуская из рук ножа для  разрезания
бумаги.
     - Вы должны знать, что на втором этаже дома на  улице  Реколле  мадам
Круазье  жила  в  комнате   налево,   в   так   называемой   комнате   Луи
Четырнадцатого, обтянутой голубым шелком. Итак, без нескольких минут  пять
мадам Круазье вошла в дом - в  добром  здравии  и  прекрасном  настроении,
обменялась несколькими словами  с  лакеем  и  поднялась  в  свою  комнату.
Повторяю, в голубую комнату. Когда доктор Левин приехал по вызову в десять
минут шестого,  его  провели  в  комнату  направо,  обставленную  в  стиле
Регентства и оклеенную желтыми обоями. В этой  комнате  в  ночной  рубашке
лежала в постели старая женщина. Что бы вы на это сказали?
     - Продолжайте, - сухо сказал прокурор.
     - И это не единственная  тайна.  Вот  вам  другая.  Молодого  доктора
Левина, который недавно  начал  практиковать  в  городе  и  который  лечит
бедняков, получая за визит десять франков, вызывают  в  роскошный  особняк
Делижаров.  Ему  отдают  предпочтение  перед  всеми  другими  врачами.  Он
обнаруживает, что старуха умерла в четыре пятнадцать. Кто же лжет?  Доктор
или лакей, который видел, как мадам Круазье пришла домой около пяти?  Если
лакей, то тогда должен лгать и зубной врач, который уверяет, что в  четыре
пятнадцать мадам Круазье сидела у него в кресле.
     - Я не понимаю...
     - Терпение. Я тоже не сразу понял. Так  же,  как  я  не  мог  понять,
почему месье Делижар, который ушел из дому раньше, чем обычно, добрался до
клуба только в четверть шестого.
     - Иногда человек может идти медленнее, вырвалось у прокурора.
     Делижар сидел неподвижно.
     - Тогда ответьте мне пожалуйста на  такой  вопрос.  Месье  Филипп  не
успел сесть за стол в клубе, как позвонил лакей и сообщил, что у его  тети
сердечный приступ. Это было все, что сказал лакей,  больше  он  ничего  не
знал. Месье же Делижар возвращается и говорит  своим  партнерам,  что  его
тетя скончалась.
     Прокурор неприязненно взглянул на Филиппа.
     - Теперь мелочи. Почему месье Делижар именно в этот день дал выходной
своему шоферу? Совпадение? Хорошо. Зачем тогда  он  сам  едет  куда-то  на
машине в два часа и оставляет ее на улице? Где он и его жена были  с  двух
до трех?
     - У постели больной женщины, - словно очнувшись, сказал Филипп.
     - У постели. Точно. У постели Каролины, той самой  Каролины,  которая
живет на окраине города. Поэтому и грязь в машине... И  я  могу  доказать,
что это грязь известкового карьера, что напротив дома Каролины.
     Как будто в рассеянности, Мегрэ вынул из кармана трубку, набил  ее  и
принялся расхаживать по кабинету.
     - Мы столкнулись, месье прокурор, с одним из гнуснейших и  простейших
преступлений,  с  которыми  мне  когда-либо  приходилось  встречаться,   с
преступлением, когда весь расчет на то, что вряд ли стали бы  расследовать
обстоятельства внешне естественной  смерти  в  одной  из  виднейших  семей
города.
     Филипп Делижар в жизни  не  сделал  ровным  счетом  ничего,  если  не
считать, что он женился на богатой, жил широко, спекулировал бездумно и  в
конце концов растранжирил все состояние жены. Уже три года, как он  был  в
отчаянном  положении.  Единственной  его  надеждой  была  тетя,  да  и  та
отказывалась ему помогать.
     Как все ясно! Как  все  просто!  Я  думаю,  месье  Делижар  не  будет
спорить, если я скажу, что бывали дни, когда в его доме не  было  и  сотни
франков. В таком возрасте не пойдешь учиться. Не переменишь образа  жизни.
А тетя старая. И несмотря на влияние неприятной мадемуазель Ледрю, она  не
хочет  лишить  своего  племянника  наследства.  На  всякий  случай  Филипп
намекает старухе, что  ее  компаньонка  не  настолько  чиста,  на  сколько
хотелось бы тете... Вы следите за моими словами, месье прокурор? У Филиппа
нет другого выхода. Жозефине  Круазье  придется  умереть,  чтобы  Делижары
могли жить в свое удовольствие.
     Подтолкнуть человека к линии, разделяющей жизнь и  смерть,  нетрудно.
Значительно труднее скрыть истинную причину  смерти  от  врачей.  Особенно
когда это связано с большим наследством. Яд - рискованно.  Это  первое,  о
чем подумают сплетники. А ведь  всем  известно,  что  Делижары  сидят  без
гроша. Застрелить невозможно... Нож оставляет следы... И в то же -  время,
повторяю, убийство уже решено. Не хватает только удобного случая -  случая
разделаться с тетей без риска.
     И вдруг появляется такая возможность. У  Филиппа  есть  старая  няня,
Каролина, приблизительно того же возраста, что и тетя. Она  живет  одна  в
маленьком домике на окраине города. У нее  уже  было  несколько  сердечных
приступов. И тут Делижары узнают, что у нее только что был еще  один.  Они
едут к ней днем и возвращаются через час, зная, что жить  ей  осталось  не
больше двух часов.
     Расположение комнат помогает им в осуществлении плана. Они  стараются
не упустить ни единой детали.
     Мадам Делижар немедленно уходит из дома через  заднюю  дверь,  пешком
добирается до Каролины, благо это недалеко, и не отходит  от  ее  постели,
пока няня не умирает. Это случилось в четверть пятого.
     Филипп не покидает дома до обычного часа. И только немного раньше, не
в силах справиться с нетерпением, садится в машину, оставленную за  углом,
едет к дому Каролины, кладет тело в машину и вместе с  женой  возвращается
обратно.
     Оба они проникают в дом через заднюю дверь,  вносят  тело  на  второй
этаж в желтую комнату.
     Слуги уверены, что мадам Делижар не выходила из дому, а месье  Филипп
- в клубе.
     А те ждут возвращения мадам  Круазье.  Она  должна  скоро  вернуться.
Жозефина входит в комнату, в синюю комнату, и ее тут же убивают.
     Филипп немедленно отправляется в клуб, опять же через заднюю дверь, и
едет туда на машине. Ему нужно алиби. Из клуба он  тоже  едет  машиной,  а
потом говорит всем, что приехал на такси.
     Доктора выбирают  со  всей  тщательностью.  Он  не  должен  знать  ни
планировки дома, ни Жозефины. Мадам проводит его к телу  Каролины.  Доктор
совершенно  правильно   устанавливает   причину   смерти   и   подписывает
сертификат. Осталось только отвезти ночью  тело  няни  обратно,  и  работа
окончена.
     Несколько секунд в кабинете прокурора стояла тишина. Затем  прокурор,
не отрывая глаз от ножа для разрезания бумаги, спросил:
     - Почему вы подумали о Каролине?
     - Это логично. Доктор  не  мог  осматривать  тело  Жозефины  Круазье.
Значит, он осматривал чье-то другое  тело.  Я  купил  вчерашнюю  газету  и
прочел список умерших. Я был уверен, что найду хотя  бы  одну  старуху.  Я
нашел ее. А когда узнал о связи ее  с  семейством  Делижаров,  дело  было,
считайте, закончено. Ее соседи подтвердят, что видели, как туда  несколько
раз приезжала машина. Они, правда, ничего не заподозрили, ибо знали, что в
последнее время бывшие хозяева Каролины часто ее навещали. Может быть, это
единственный добрый поступок Филиппа Делижара.
     Хлопнув ножом по столу, прокурор резко спросил:
     - Вы признаете себя виновным, Филипп Делижар?
     - Я буду отвечать только в присутствии своего адвоката.
     Традиционная формула... Он  попытался  встать,  но  зашатался.  Мегрэ
пришлось принести ему стакан воды.


     Вскрытие тела  Жозефины  Круазье  показало,  что  сердце  ее  было  в
отличном состоянии и что ее сначала пытались задушить шнурком от  корсета,
а затем - она сопротивлялась - добили двумя ударами ножа в спину.
     - Я  вынужден  поблагодарить  вас,  -  признался  прокурор  с  кривой
усмешкой. - Вы в самом деле звезда того же масштаба,  что  и  ваша  слава.
Однако я хочу сказать, что методы, которыми вы  пользуетесь,  в  небольшом
городе неприемлемы.
     - Это значит, что мне бы здесь долго не продержаться?
     - Я хотел уведомить вас...
     - Спасибо.
     - Но.
     - Мне и самому здесь не  очень  нравится.  Меня  в  Париже  жена  уже
заждалась. Единственное, на что я надеюсь, так это  на  то,  что  каннские
присяжные не настолько ослеплены роскошью особняка этого мерзавца Филиппа,
чтобы забыть потребовать для него смертной казни.



   Жорж Сименон.
   Бедняков не убивают...


 Перевод с французского П. Глазовой


I. Убийство человека в нижнем белье

     "Бедняков не убивают..."
     На  протяжении двух часов эта дурацкая фраза приходила Мегрэ на  память
раз  десять или двадцать,  она преследовала  его, словно  назойливый  припев
случайно услышанной  песенки,  она вертелась и вертелась у него в голове - и
невозможно было от  нее отделаться, он даже несколько раз произнес ее вслух.
Потом у нее появился вариант:
     "Людей в нижнем белье не убивают..."
     Августовский,  по-отпускному пустоватый  Париж  изнывал  от зноя. Жарко
было  уже в девять утра. В обезлюдевшей префектуре  царила тишина. Все окна,
обращенные к набережным, были распахнуты  настежь.  Войдя к  себе в кабинет,
Мегрэ первым долгом  скинул пиджак. В эту  минуту и раздался звонок от судьи
Комельо.
     - Загляните-ка,  пожалуйста, на улицу Де-Дам. Этой ночью  там произошло
убийство.  Комиссар полицейского  участка  рассказал  мне какую-то  длинную,
путаную историю. Он сейчас на месте происшествия. Из прокуратуры туда раньше
одиннадцати никто прибыть не сможет.
     Уж  это всегда так:  только  ты  собрался  провести  спокойный  денек в
тишине, в  прохладе - бац! -  сваливается  на тебя  какая-то дрянь, и все  к
черту!..
     - Идем, Люка?
     Конечно,  легковушку оперативной группы  успели куда-то  услать, и надо
было добираться на  метро, где  пахло хлорной  известью и где Мегрэ вдобавок
пришлось загасить трубку.
     ...Нижний конец улицы Де-Дам у выхода на улицу Батиньоль. Солнце печет.
Сутолока. Пестрота. На  тележках  вдоль тротуаров -  горы  овощей,  фруктов,
рыбы. Перед  тележкой плотной стеной  -  хозяйки, осаждающие всю эту  снедь.
Разумеется,  у  дома,  где произошло убийство,  толпится  народ,  мальчишки,
пользуясь случаем, носятся взад-вперед, визжат, орут.
     Обыкновенный  семиэтажный  дом.  Для  съемщиков  с более  чем  скромным
достатком.  В нижнем  этаже  - прачечная и лавка угольщика. У подъезда стоит
полицейский.
     -  Комиссар  ожидает  вас  наверху,  мосье Мегрэ...  Это на  четвертом.
Проходите, господа, проходите!.. Ну что тут смотреть... На дороге-то хоть не
стоите, посторонитесь!
     Какое  преступление  могло совершиться  здесь, в этом  доме, где  живут
маленькие, незаметные люди - народ, как правило, честный? Какая-нибудь драма
любви и ревности? Но фон даже для этого неподходящий.
     Четвертый  этаж.  Широко  распахнутая дверь, за  ней кухня. Там  шумная
ребячья   возня.    Их   трое    или    четверо   -   подростки    лет    по
двенадцати-шестнадцати. И женский голос из другой комнаты:
     - Жерар, оставь сестру в покое, слышишь!..
     Голос визгливый и в то же время усталый, такой иногда бывает у  женщин,
потративших всю жизнь на мелочную борьбу с повседневными невзгодами.
     Входная дверь  отворилась, и Мегрэ увидел жену убитого. Это она кричала
сейчас  на Жерара. Рядом с ней стоял участковый полицейский комиссар.  Мегрэ
пожал ему руку.
     Женщина взглянула на Мегрэ и вздохнула, точно говоря: "Еще один!"
     -  Это  комиссар  Мегрэ,  -  объяснил  участковый,  -  он  будет  вести
следствие.
     - Значит, рассказывать все сначала?
     Комната, которая одновременно служит  и  гостиной и  столовой,  в одном
углу - радиоприемник, в  другом -  швейная машина. В открытое окно врывается
уличный  шум, дверь на кухню  тоже открыта, и оттуда  несутся  крики и  визг
детей.  Но вот  женщина прикрыла дверь,  и  голоса  смолкли,  точно внезапно
выключенное радио.
     - Такое могло случиться только со мной, - проговорила она со вздохом. -
Садитесь, мосье. Может быть, выпьете чего-нибудь? Я подам. Прямо не знаю...
     - Расскажите мне, но только ясно и просто, как это произошло.
     - Так  ведь я ничего не видела, что же я буду рассказывать?..  Мне  все
кажется, будто и  не  было ничего. Вернулся он домой, как всегда, в половине
седьмого.  Он никогда не опаздывал.  Мне  даже приходится  всякий раз давать
ребятам  шлепка,  потому что он любил  садиться за  стол  сразу, лишь только
придет...
     Она  говорила о своем муже, чей портрет - увеличенная  фотография,  где
они  сняты  вместе, -  висел на стене. И не потому,  что трагически погиб ее
муж, эта женщина выглядела  такой подавленной  и  несчастной. С портрета она
тоже смотрела  пришибленно и покорно, будто  на  ее плечи были взвалены  все
тяготы мира.
     Что касается мужа,  то фотография запечатлела усы, крахмальный  стоячий
воротничок  и  лицо,  выражавшее самую безоблачную  невозмутимость,  в  этом
человеке  все было так заурядно,  так ординарно, что,  встретив  его  даже в
сотый раз, вы бы не обратили на него внимания.
     - Он вернулся в половине седьмого, снял пиджак и повесил его в шкаф  со
своими вещами  он всегда обращался аккуратно, это  надо  правду сказать... В
восемь пришла Франсина - она работает, я еще оставила ей обед на столе...
     Вероятно, она  уже  рассказывала все  это  полицейскому  комиссару,  но
чувствовалось, что, если бы от  нее потребовали, она могла бы повторять свой
рассказ снова  и снова, все тем же плаксивым голосом, и  взгляд у нее был бы
при этом все такой же тревожный, как будто она боялась что-нибудь забыть.
     Ей было  лет сорок пять, и в молодости она, вероятно, была хорошенькой,
но с тех пор прошли долгие годы, а ее каждый день с утра до вечера одолевали
домашние заботы...
     - Морис уселся на свое любимое место, у окна... как раз там, где теперь
сидите  вы.  Это  его кресло...  Он  читал книгу, но  иногда вставал,  чтобы
отрегулировать радио...
     В  этот вечерний час  в домах на  улице Де-Дам нашлось бы, наверное, не
меньше сотни  мужчин,  занятых тем же  самым,  -  мужчин, которые, отработав
целый день в  конторе или в магазине, отдыхали  теперь у  раскрытого окна за
чтением книги или вечерней газеты.
     -  Надо вам сказать,  что он по вечерам никогда не гулял. То есть один,
без нас. Раз в неделю мы ходили в кино, все вместе. ...А в воскресенье...
     По  временам  она  теряла  нить  рассказа,  прислушиваясь  к тому,  что
делается на кухне, тревожась, не дерутся ли дети, не подгорело ли что-нибудь
на плите...
     -  Так о чем это я?.. Ах, да... Франсина -  ей  уже семнадцать Франсина
вышла  погулять и вернулась в половине  одиннадцатого. Остальные  спали... Я
готовила обед на  сегодня, заранее, потому что  утром мне  надо было ехать к
портнихе... Господи! Я и забыла предупредить се, что не приеду... А она меня
ждет...
     Это для нее тоже было трагедией.
     -  Мы  легли...  Вернее  сказать,  мы  вошли  в  спальню,  и я  легла в
кровать... Морис  раздевался всегда медленнее,  чем я. Окно было  открыто...
Жалюзи мы тоже не опускали, из-за  духоты... В доме напротив никто на нас не
смотрел...  Там  отель... Люди приходят  и  сразу ложатся  спать... Их редко
увидишь у окна...
     Мегрэ сидел так неподвижно, вид  у него  был такой осоловелый, что Люка
показалось, будто  начальник  сейчас  уснет.  Однако  из  губ Мегрэ,  плотно
зажавших мундштук трубки, вырывался время от времени легкий дымок.
     - Мне и рассказывать-то нечего... Нет, такое могло случиться  только со
мной... Мы  с ним  разговаривали...  О  чем именно, я не  помню,  но пока он
снимал брюки и складывал  их, он все  время  говорил... Он остался в  нижнем
белье...  Потом  снял носки  и стал  чесать себе  подошвы, они всегда у него
болели... Я  услышала  с улицы  такой  звук... знаете,  такой... ну, когда у
машины мотор стреляет... нет, не такой даже, а вот какой:
     ф-р-р-ф-р-р...  Вот-вот,  именно:  ф-р-р-ф-р-р... Вроде  водопроводного
крана, когда в нем воздух соберется... Тут  я  подумала, что это вдруг Морис
на полуслове замолк?.. Видите  ли, я  уже начала дремать, потому что за лень
сильно  устала...  Ну  так  вот,  замолчал он,  а  потом говорит тихонько  и
странным таким голосом: "Сволочь!".  Я очень  удивилась, потому что он почти
никогда не ругался... Он был не такой... Я его спрашиваю:
     "Что это ты?" Тут я открыла глаза - я ведь все время лежала с закрытыми
глазами - и вижу, он валится на пол. Я закричала: "Морис!"
     Понимаете, человек  ни разу в жизни не падал в обморок...  Он хоть и не
был здоровяком, но болеть никогда не болел...
     Я встала...  зову  его, говорю...  А он лежит  на  коврике ничком и  не
шевелится... Я хотела его поднять, смотрю: у него на рубашке - кровь...
     Я позвала Франсину, это наша  старшая.  И как вы  думаете, что она  мне
сказала,  когда  увидела отца?  "Мама,  -  говорит, - что ты  наделала!" - и
кинулась вниз, звонить... Ей пришлось разбудить угольщика...
     - А где Франсина? - спросил Мегрэ.
     - У себя в комнате...  Она одевается... Ночью нам было не  до того, нот
мы  и остались неодетые... Уж вы извините, что у меня  такой  вид... Сначала
приходил доктор, потом полицейские, потом господин комиссар...
     - Не могли бы вы нас оставить одних?
     Она поняла не сразу, переспросила:
     - Оставить одних?
     Она ушла  на  кухню, и слышно было, как она  бранит  детей - все тем же
нудным, монотонным голосом.
     - Еще четверть часа, и я сошел бы с ума, - со вздохом проговорил Мегрэ,
подходя к окошку глотнуть свежего воздуха.
     Трудно  объяснить почему,  но  только во  всем существе  этой  женщины,
возможно  совсем не  плохой,  было что-то  удручающе  унылое,  что-то такое,
отчего меркнул,  становился угрюмым и серым даже  солнечный свет, лившийся в
окно. Сама жизнь делалась  в ее присутствии такой тусклой, такой никчемной и
монотонной, что невольно хотелось спросить себя, неужели улица со всем своим
движением, солнцем, красками, звуками и запахами  была еще здесь, рядом, как
говорится - только руку протянуть.
     - Бедняга!..
     Не потому, что он умер, но потому, что жил!
     - Кстати, как его звали?
     - Трамбле... Морис Трамбле... Сорок восемь лет...  Жена сказала, что он
служил  кассиром  в  какой-то торговой  фирме на  улице Сантье...  Вот...  Я
записал: "Куврэр и Бельшас, басонная торговля..."
     И ко всему еще  басонная торговля - шнуры, позумент и прочее для гробов
и катафалков!
     - Знаете-ли, - рассказывал полицейский комиссар, - сначала  я  подумал,
что  это она  его убила... Не  разобрался спросонок,  меня  ведь  с  постели
подняли, я только- только уснул... А тут такое творилось... Дети говорят все
разом,  она на них кричит, чтобы  замолчали,  повторяет мне по  двадцать раз
одно и то  же - примерно то самое, что и  вам рассказывала, - я и решил, что
она  либо придурковатая, либо и вовсе  сумасшедшая.  А тут еще  мой бригадир
вздумал ее допрашивать, "на  пушку" взять  хотел. Он  ей: "Я вас  не об этом
спрашиваю, я вас спрашиваю, почему вы его  убили?"  А она ему: "Почему?.. Да
чем же это было мне его убивать?"
     На лестнице  соседи собрались... Здешний врач скоро  принесет  мне свое
заключение.  Он  меня надоумил:  утверждает, что выстрел  был  произведен на
расстоянии  и что  стреляли, несомненно, из  какого-то окна напротив...  Я и
послал своих ребят в отель "Эксельсиор".
     Коротенький припев все вертится и вертится в голове у Мегрэ:
     "Бедняков не убивают..."
     Тем  более бедняков,  которые сидят в нижнем  белье на краю супружеской
кровати и скребут свои натруженные подошвы!
     - И вы что-нибудь обнаружили там, в доме напротив?
     Мегрэ внимательно осматривал окна отеля "Эксельсиор",  впрочем,  вернее
было бы назвать его не отелем, а меблированными комнатами. Черная под мрамор
табличка  оповещала:  "Номера на месяц, на  неделю  и  на  сутки. Горячая  и
холодная вода".
     Бедность  была и здесь. Но точно так же, как в  доме, где жили Трамбле,
как и  в  их  квартире,  это была не  та  бедность,  которая  может  служить
подходящим фоном для драмы. Бедность была  здесь благопристойная, прилично и
чистенько причесанная под скромный достаток.
     - Я  начал осмотр с  четвертого  этажа, все  постояльцы  уже  лежали  в
постелях.  Пришлось  моим  ребятам  их  побеспокоить.  Представляете,  какой
поднялся шум. Хозяин разбушевался,  грозил,  что  будет жаловаться.  Тут мне
пришла мысль заглянуть на  пятый.  И там,  как  раз напротив нашего  с  вами
заветного, так сказать, окошечка, я обнаружил комнату,  в которой  никого не
было, хотя она вот  уже целую неделю  числится  за  неким Жозефом Дамбуа.  Я
допросил  швейцара,  дежурившего ночью,  и  он вспомнил,  что  незадолго  до
полуночи  выпустил  из  отеля  какого-то человека,  но кто  это был,  он  не
знает...
     Мегрэ наконец  решился открыть дверь в спальню, где  у изножия кровати,
головой на коврике, ногами на голом полу все еще лежало тело убитого.
     - Пуля, видимо, попала  в сердце, и смерть наступила почти мгновенно...
Я полагаю, лучше будет  дождаться  нашего судебного врача: надо, чтобы  пулю
извлек  он.  С  минуты  на минуту он должен  прибыть вместе с  господами  из
прокуратуры...
     -  В одиннадцать часов...  - рассеянно проговорил Мегрэ.  Было четверть
одиннадцатого.  На улице, как  и прежде,  торговались у  тележек хозяйки,  в
знойном воздухе стоял нежный аромат фруктов и зелени...
     "Бедняков..."
     - Карманы вы у него обыскали?
     Обыскал,  ясно  и так  - на столе беспорядочной грудой  лежала  мужская
одежда, между тем как, по  словам жены, Трамбле аккуратно сложил на ночь все
свои вещи.
     -  Здесь все... Кошелек... Сигареты... Зажигалка... Ключи... Бумажник -
в нем сотня франков и фотографии детей...
     - Что соседи?
     - Мои  ребята  опросили всех  в доме...  Трамбле живут в  этой квартире
двадцать шесть лет...  Когда появились дети, они  заняли еще две  комнаты...
Собственно, о них  и сказать  нечего...  Обыкновенная, размеренная  жизнь...
Никаких особенных  событий... Каждый год, в отпуск, ездят  на две  недели  в
Канталь,  к Трамбле на родину... У них  никто не  бывает,  если  не  считать
редких визитов сестры мадам Трамбле. Обе женщины - урожденные Лапуант и тоже
родом из Канталя... Трамбле  выходил из  дому каждый день  в  одно и  то  же
время.  На  работу ездил в  метро, со станции  Вильер...  В половине первого
возвращался,  через час  уезжал  обратно  и  приезжал  вечером,  в  половине
седьмого...
     - Чушь какая-то! - проговорил Мегрэ. Восклицание вырвалось у него почти
безотчетно.  Действительно чушь. Преступление, в  котором  не было  никакого
видимого смысла.
     Ничего  не украли...  Даже не пытались украсть... И все же это  не было
случайное  убийство.  Отнюдь.  Его  тщательно  подготовили:  пришлось  снять
комнату в  отеле напротив, раздобыть пистолет, возможно, даже пневматическое
ружье...
     Тут действовал  кто-то не случайный.  И не  ради  какого-то там бедняги
идут  на  такое  дело... Да, но ведь Трамбле  был именно  из тех  бедняг,  о
которых говорят: какой-то там...
     - Вы не подождете людей из прокуратуры?
     - Я непременно вернусь до того, как они уедут. Останьтесь,  пожалуйста,
чтобы ознакомить их с делом...
     За  стеной  снова  шумно  завозились,  догадаться было  нетрудно: мадам
Трамбле, урожденная Лапуант, воевала со своими детьми.
     - Кстати, сколько их у нее?
     - Пятеро...  Три сына и две дочки...  Один сынишка  этой  зимой заболел
плевритом,  и  сейчас  он   в  деревне  у  родителей  Трамбле...  Ему  скоро
четырнадцать...
     - Идем, Люка?
     Мегрэ  сейчас  отнюдь  не улыбалась  перспектива  увидеть  снова  мадам
Трамбле и услышать унылое: "Такое могло случиться только со мной".
     Он  тяжело  спустился  по лестнице  мимо  открывавшихся  одна за другой
дверей,  позади которых слышался  быстрый шепот. Он хотел зайти  к угольщику
выпить  вина,  но  в  лавчонке  было  полно любопытных,  ожидавших  прибытия
чиновников прокуратуры, и  Мегрэ предпочел дойти до улицы  Батиньоль,  где о
ночной драме ничего не знали.
     - Что ты будешь пить?
     -  Займись-ка  этим  типом  из  отеля  "Эксельсиор"...  Ты, разумеется,
найдешь там не очень-то много, потому  что обделать такое дельце, как он его
обделал, это... Эй, такси!..
     Тем  хуже  для бухгалтерии. Было слишком жарко, чтобы париться  в метро
или стоять на углу в ожидании автобуса
     - Встретимся на улице Де-Дам... А нет, так после обеда на набережной...
     Бедняков не убивают,  черт  побери!  А  если  уж  убивают,  так  не  по
одиночке, а целыми партиями, устраивают  войну  или  мятеж.  Если же бедняку
случается  кончить  жизнь самоубийством, то  вряд ли он станет добывать  для
этого  пневматическое ружье и  уж  конечно не застрелится в ту минуту, когда
сидит на постели и чешет пятки.
     Будь  Трамбле  не  уроженцем  какого-то там  Канталя,  носи он  звучное
иностранное имя, можно было бы еще заподозрить его в принадлежности к  некой
неведомой тайной организации его соотечественников...
     Да и  не  был он похож на тех, кого убивают.  Лицо не такое,  вот в чем
загвоздка!  Это-то и  озадачивало.  А  вся  обстановка? Эта квартира,  жена,
пятеро детей, муж в нижнем белье, "ф-р-р-ф-р-р", с каким пролетела пуля...
     Верх  такси  был откинут, и Мегрэ курил свою трубку,  время  от времени
пожимая плечами. В какое-то  мгновение  мысли его обратились  к мадам Мегрэ.
"Бедняжка!"  -  скажет  она и  при этом непременно  вздохнет. Когда  умирает
мужчина, женщина всегда сочувствует женщине.
     -  Нет, номера  я не знаю...  Да, улица Сантье..  "Куврэр и Бельшас"...
Наверно, что-нибудь солидное. Этакий почтенный торговый дом, рождения тысяча
восемьсот какого-нибудь года...
     Он  не  понимал,  и  это  злило  его.  Злило потому, что он  не  терпел
непонятного... Улица  Сантье  была забита  людьми  и машинами.  Притормозив,
шофер заговорил с прохожим,  чтобы  узнать об адресе, и  в  эту минуту Мегрэ
увидел  на фасаде одного  из  домов  выведенные  красивыми золотыми  буквами
слова: "Куврэр и Бельшас".
     - Подождите меня. Я недолго.
     Собственно, он не знал, надолго ли, но жара  совсем разморила его. Да и
как было  не  разморить, когда почти  все его товарищи по работе и  даже все
инспектора   были  в  отпуске   и  когда  сегодня   с  утра  он  рассчитывал
поблаженствовать на досуге у себя в кабинете!
     Второй этаж. Анфилада темных комнат, чем-то напоминающих ризницу.
     - Могу я видеть мосье Куврэра?
     - По личному делу?
     - По сугубо личному.
     - Весьма сожалею. Мосье Куврэр умер пять лет назад.
     - А мосье Бельшас?
     - Мосье  Бельшас уехал в Нормандию. Если угодно, вы можете поговорить с
мосье Мовром.
     - Кто это?
     - Доверенное лицо фирмы Он сейчас в банке, но скоро вернется...
     - Скажите, а мосье Трамбле здесь?
     Недоумение:
     - Простите, как вы сказали?
     - Мосье Трамбле... Морис Трамбле...
     - Я такого не знаю
     - Ваш кассир...
     - Нашего кассира зовут Мажин, Гастон Мажин...
     "Вот  так история с географией!? - подумал Мегрэ. Положительно, его так
и преследовали сегодня трафаретные фразы.
     - Вы будете ожидать мосье Мовра?
     - Да, придется.
     Сидеть  и нюхать  приторный  запах  галантереи и картонных  коробок.  К
счастью,  это   продолжалось   не   слишком  долго.   Мосье   Мовр  оказался
шестидесятилетним господином, одетым с головы до ног во все черное.
     - Вы хотели поговорить со мной?
     - Мегрэ, комиссар сыскной полиции...
     Если слова эти имели целью произвести впечатление, то Мегрэ ошибся.
     - Чему я обязан честью...
     - Если не ошибаюсь, у вас работает кассиром некий Трамбле?
     - Работал... Довольно давно... Погодите... Это было в тот год, когда мы
модернизировали  наше  отделение  в  Камбре.  Да... Семь  лет назад...  Даже
немного больше, потому что он ушел от нас в середине весны...  - Мосье  Мовр
поправил пенсне: - Словом, мосье Трамбле не служит у нас уже семь лет.
     - С тех пор вы его больше не видели?
     - Лично я - нет.
     - Вы были им довольны как служащим?
     - Безусловно... Я знал  его  очень хорошо, потому что он поступил  сюда
всего лишь на несколько лет  позже меня... Это был человек  в высшей степени
добросовестный и пунктуальный... Ушел он от  нас, насколько мне помнится, по
какой-то очень уважительной причине, с соблюдением  всех формальностей... Ну
да,  по  семейным обстоятельствам. Он написал  в  заявлении,  что собирается
обосноваться у себя на родине: в Оверни, кажется, или  в Кантале, сейчас уже
не помню...
     - Касса у него всегда была в порядке?
     Мосье  Мовр  даже  слегка  подался  назад,  точно  ему  нанесли  личное
оскорбление.
     - Простите, у нас таких вещей не бывает.
     - А вам никогда  не приходилось  слышать,  будто  у мосье  Трамбле есть
любовница или что он предается какому-нибудь пороку?
     - Нет, мосье. Никогда. И я убежден, что с ним этого не могло быть.
     Коротко и ясно. И если Мегрэ не желает понимать, что он заходит слишком
далеко даже для комиссара сыскной полиции... Однако Мегрэ не сдавался:
     -  Странно...  Дело  в  том, что в течение семи лет, до  вчерашнего дня
включительно,  мосье  Трамбле каждое утро уходил из  дому  и  отправлялся на
работу к вам в контору и каждый месяц приносил жене жалованье.
     - Прошу прощения, но этого не  может быть. Ему недвусмысленно указывали
на дверь.
     - Значит, это был образцовый служащий?
     - Отличный служащий.
     - И в его поведении не было ничего...
     -  Нет,  мосье, ничего.  Прошу извинить,  но  меня ожидают  два оптовых
покупателя из провинции, и...
     Уф! Ну и духотища! Почти как  в комнатках на улице Де-Дам. Приятно было
очутиться снова на  воздухе, снова увидеть свое такси, шофера, уже успевшего
выпить  в соседнем бистро  стаканчик минеральной  воды и теперь  вытиравшего
усы.
     - Куда прикажете, мосье Мегрэ? - Все шоферы  знали его, и это как-никак
тоже было приятно.
     - На улицу Де-Дам, старина...
     Так-так,  значит, семь лет  подряд  этот самый  Морис Трамбле уходил  в
положенное время  из  дому и  отправлялся  к  себе  на  работу, и  семь  лет
подряд...
     - Остановишься где-нибудь по дороге, я заскочу выпить у стойки...
     Перед  встречей  с мадам Трамбле и  господами из прокуратуры,  которые,
должно быть, уже толкутся в квартирке на улице Де-Дам.
     "Бедняков..."
     Только таким ли уж он был бедняком, вот в чем вопрос.


II. Убийца с больной печенью и любитель канареек

     Что с тобой, Мегрэ? Ты не спишь?
     Было,  наверно,  около  трех часов  ночи,  а  Мегрэ  все еще  продолжал
ворочаться с боку на бок в своей постели, весь в испарине, хотя открыты были
оба окна спальни,  выходивших на бульвар  Ришар Ленуар. Несколько раз он уже
начинал  засыпать,  но едва  только  дыхание  жены  рядом  с ним становилось
глубоким и ровным, как он снова, против собственной воли,  принимался думать
опять  и опять  об  этом  Трамбле, о своем  бедняке,  как он теперь про себя
называл его.
     Тут  что-то было не так, ускользало, как  в несообразном сне.  И  Мегрэ
опять возвращался к исходному пункту. Половина девятого утра. В квартирке на
улице  Де- Дам  Морис Трамбле  кончает  одеваться. Тут же рядом унылая мадам
Трамбле -  теперь  Мегрэ  уже  знал, что  ее зовут  Жюльеттой, то есть самым
неподходящим для нее именем, -  итак, тут же рядом унылая Жюльетта в бигуди,
со взглядом  великомученицы, пытается утихомирить расшумевшихся детей,  но в
результате гвалт становится еще громче.
     "Он не выносил шума, господин комиссар..."
     Почему именно  эта деталь поразила Мегрэ  сильней всего остального, что
он там  услышал? Почему в полусонном  забытьи память его  возвращалась к ней
снова  и  снова? Не  выносить  шума - и  жить на  улице Де-Дам, многолюдной,
бойкой и  тесной,  да  еще  с  пятью детьми,  которые только и  делают,  что
задирают друг друга, и с этой Жюльеттой, которая не знает, как их унять...
     "Он  одевается...  Хорошо, дальше...  Бреется  - через день, по  словам
Жюльетты. Выпивает чашку кофе с молоком и съедает два рогалика... Выходит на
улицу, идет к бульвару Батиньоль и на станции Вильер садится в метро..."
     Всю вторую половину дня после посещения фирмы  "Куврэр и Бельшас" Мегрэ
просидел у себя в кабинете, занимаясь  текущими делами. В это время вечерние
газеты по  просьбе полиции уже  печатали на первых полосах  портреты  Мориса
Трамбле.
     А бригадир Люка тем временем отправился в  отель "Эксельсиор", захватив
с  собой фотографии  всех рецидивистов  и уголовников,  чья  внешность  хоть
сколько-нибудь подходила  под описание примет мнимого Жозефа Дамбуа,  точнее
говоря - убийцы.
     Рассматривая фотографии, хозяин отеля,  выходец из Оверни, отрицательно
качал головой:
     - Я, правда, мало видел его, но, по-моему, он не из таких.
     Бригадиру  пришлось  проявить  немало терпения, прежде  чем он  наконец
выяснил: хозяин хотел сказать, что постоялец  с пневматическим ружьем отнюдь
не был похож на преступника, внешность у него была самая безобидная.
     - Когда  он  пришел  и спросил номер  на  неделю,  я подумал,  что  эго
какой-нибудь ночной сторож...
     Человек неприметной  внешности. Средних лет. Да и мало  кто  его видел,
потому что он возвращался к себе только на ночь, а утром уходил.
     - Были у него с собой какие-нибудь вещи?
     - Маленький чемоданчик, знаете, как у футболистов. И еще усы. По словам
хозяина - рыжие. По словам ночного швейцара - седоватые. Правда, он видел их
при другом освещении.
     - Одет он был плохо. Нет, не  то чтобы грязно, но весь он был  какой-то
потертый. Я с него  потребовал плату  за всю неделю вперед. Бумажник у  него
тоже был потрепанный, а денег и вовсе мало...
     Показания горничной пятого этажа:
     - Я его ни разу  не видела, потому что убирала его номер  поздно утром,
после 42- го и 43-го,  но, уж можете мне  поверить, издали видать было,  что
живет холостяк...
     Люка перетряхнул  в этом номере каждую вещь, тщательно, метр за метром,
обследовал всю комнату. На подушке он обнаружил три волоска: два с головы  и
один из усов. Нашел на эмалированном туалете  почти пустой флакончик  из-под
одеколона,  а  на камине -  старую расческу, в  которой не  хватало половины
зубьев.
     Вот и все. Небогатый улов. И тем не менее  в лаборатории сумели кое-что
выяснить.  По мнению  экспертов,  в  течение нескольких часов  исследовавших
расческу и волосы, преступнику было от сорока шести до сорока восьми лет. Он
был рыжеволос, но уже начинал седеть и лысеть. Имел  флегматический характер
и страдал болезнью печени.
     Однако не об этом думал Мегрэ, ворочаясь в своей постели.
     "Он одевается,  завтракает, берет шляпу и выходит на улицу... Он идет к
метро на бульваре Батиньоль..."
     Но,  разумеется, вовсе не  для  того, чтобы ехать  на  улицу Сантье,  в
контору фирмы "Куврэр и Бельшас", где уже семь лет ни одна живая душа его не
видела, а куда-то совсем в другое место...
     Почему  Мегрэ  полагал,  что в  то  время, когда Трамбле  еще служил  у
"Куврэра  и Бельшаса", ему  удобно было ездить в метро? Очень просто.  Линия
Порт-де-Шампре  -  Пре-Сен-Жерве  прямая,  без  пересадок.  Трамбле  выходил
непосредственно на улице Сантье.
     И тут Мегрэ вдруг  вспомнил,  что  дочка Трамбле, Франсина, которую  он
видел  сегодня  мельком и  не успел как следует разглядеть,  уже  около года
работает  в магазине стандартных цен на улице Реомюр. Улица Реомюр идет  под
прямым углом к улице Сантье. Это на той же линии метро.
     - Ты не спишь? - спросила мадам Мегрэ.
     - Мне  нужно выяснить  одну  вещь,  -  ответил  он, -  может  быть,  ты
знаешь... Очевидно, все магазины стандартных  цен принадлежат одному  и тому
же  тресту и  работают по единому расписанию.  Ты ведь как-то ходила в такой
магазин на авеню Республики...
     - Что же тебя интересует?
     - В котором часу они открываются?
     - В девять...
     - Ты это точно знаешь?
     Ответ  доставил ему,  по-видимому, такое удовольствие,  что, прежде чем
наконец уснуть, он замурлыкал себе под нос какую-то песенку.
     - А мать ничего не сказала?
     Было четверть десятого утра, и  Мегрэ  сидел у себя в  кабинете, слушая
только что вернувшегося Люка, еще не успевшего снять соломенной шляпы.
     - Я объяснил ей, что вам нужны какие-то дополнительные сведения, но что
вы не  хотите  докучать ей в  такую  тяжелую минуту  и  поэтому сочли  более
уместным побеспокоить дочь.
     - А что дочка?
     - Мы  приехали на автобусе, как  вы велели. Мне кажется,  она  немножко
нервничает. Все пыталась узнать, зачем вы ее вызываете.
     - Скажи, пусть войдет.
     - Там с вами хочет поговорить еще какой-то пожилой господин.
     - После... Вели подождать... А кто он?
     -  Какой-то торговец  с  Луврской  набережной...  Он  хочет  вам что-то
сообщить, и притом непременно лично...
     Парило так же, как и накануне. Над  Сеной  серебрилось лучистое марево,
окутывая легкой дымкой вереницы плывущих судов.
     Франсина вошла,  одетая в строгий темно-синий костюм и белую полотняную
блузку.  Очень  миловидная,  очень молоденькая  девушка.  Белокурые  локоны,
красиво оттененные  кокетливой красной шляпкой, высокая, четко  обрисованная
грудь. Со вчерашнего дня у Франсины, должно быть, еще не было времени купить
себе траурное платье.
     -  Садитесь, мадемуазель... Если вам жарко, я охотно разрешаю вам снять
жакет...
     Над верхней губкой у нее выступили бисеринки пота.
     -  Вчера ваша  матушка  сказала мне,  что вы  работаете  продавщицей  в
магазине  стандартных цен  на  улице  Реомюр...  Если не  ошибаюсь,  это тот
магазин, что у Севастопольского бульвара, налево, не так ли?
     - Да, мосье...
     Губы  у нее  задрожали,  и Мегрэ  показалось, что она  хочет ему что-то
сказать, но не может решиться.
     -  Магазин  открывается  в  девять  часов  утра,  не  правда  ли?  И он
расположен неподалеку от улицы Сантье, куда ваш отец - как  это считалось  -
ездил  каждое утро  на  работу. Вы, наверно, нередко проделывали  этот  путь
вместе...
     - Всего несколько раз...
     - Вы уверены в этом?
     - Иногда случалось, конечно...
     - И вы расставались с отцом у места его службы?
     - Да, неподалеку... На углу...
     - Так что у вас никогда не возникало никаких подозрений?
     Он тихонько попыхивал своей трубкой  и с самым невинным видом смотрел в
это юное личико, на котором теперь отражалось такое смятение и тревога.
     -  Я уверен, что столь молодая особа, как вы, не позволит себе говорить
неправду полиции...  Вы хорошо понимаете, что это могло бы кончиться для вас
неприятностями,  тем более  в такую  минуту, когда  мы  делаем  все  от  нас
зависящее, чтобы разыскать убийцу вашего отца.
     - Да, мосье.
     Она достала из  сумочки носовой платок,  приложила его к  глазам и тихо
всхлипнула, вот-вот готовая расплакаться по-настоящему.
     - У вас красивые серьги...
     - Ах, мосье...
     - Нет, действительно, очень красивые. Разрешите? Право, можно подумать,
что у вас уже есть поклонник.
     - О, что вы, мосье!
     - Они золотые, и эти два граната в них - настоящие.
     - Нет, мосье... Мама тоже думала, что настоящие, но...
     - Но?
     - Я ей сказала, что нет...
     - Потому что вы купили эти серьги сами?
     - Да, мосье.
     - Значит, вы не отдавали жалованья родителям?
     -  Отдавала, мосье. Но было  решено, что деньги за сверхурочные  я буду
оставлять себе...
     - И сумочку вы себе тоже купили сами?
     - Да, мосье.
     - Скажите-ка мне, голубушка...
     Она удивленно подняла голову, и Мегрэ рассмеялся.
     - Ну, хватит.
     - Что хватит, мосье?
     - Морочить мне голову!
     - Честное слово...
     - Простите, минутку... Алло! Коммутатор? Дайте мне магазин  стандартных
цен на улице Реомюр... Да...
     - Погодите, мосье...
     Он сделал ей знак замолчать, и она залилась слезами.
     -  Алло...  Магазин? Не могли  бы вы соединить меня с директором?.. Ах,
это вы сами?...  Говорят из сыскной полиции... Мы хотели бы  получить у  вас
сведения об  одной вашей продавщице... Мадемуазель  Франсине  Трамбле... Да,
будьте  любезны... Как? Уже три месяца? Благодарю вас... Возможно, я днем  к
вам заеду...
     Он обернулся к девушке:
     - Ну вот, мадемуазель!
     - Я бы и так вам призналась...
     - Когда?
     - Я хотела набраться храбрости...
     - Как это произошло?
     -  А вы маме не скажете?.. Ведь это я  из-за нее  не хотела говорить...
Опять  пойдут  слезы  и причитания... Если бы  вы знали  маму!..  Я  вам уже
говорила, что иногда мы  ездили в метро вместе с отцом... Он с самого начала
был против того, чтобы я поступила на работу,  и особенно  в этот магазин...
Понимаете?  Но  мама настояла: она говорила, что мы не настолько богаты, что
она и так еле концы с концами сводит, а это такой удачный случай... Она меня
сама повела к директору... Ну, вот...  А месяца три  назад  я утром  ушла из
дому без денег и спохватилась только на углу улицы Сантье, когда попрощалась
с отцом...  В тот  день  мама поручила  мне зайти в несколько магазинов... Я
побежала за папой... Но он прошел мимо дома "Куврэр и Бельшас" и затерялся в
толпе...
     Я подумала, что ему нужно купить сигарет  или еще что-нибудь... Я очень
торопилась... И я пошла к себе в магазин... Днем я улучила свободную минутку
и решила сбегать к отцу на работу... Там мне сказали, что он уже давно у них
не служит...
     - И вечером вы все ему рассказали?
     - Нет... На следующий день я  пошла за  ним... Он  направился в сторону
Сены. По дороге получилось так, что он  оглянулся и увидел меня... Тогда  он
сказал: "Тем лучше"...
     - Что значит: "Тем лучше"?
     - Ему не нравилось, что я работаю в  магазине. Он объяснил мне, что ему
уже давно хотелось забрать меня оттуда... Он сказал, что устроился на другое
место и оно гораздо лучше, чем прежнее, потому что теперь ему не надо сидеть
целый день в четырех  стенах... Тогда он и повел меня в магазин и  купил мне
эти сережки... "Если мать станет спрашивать,  откуда они у тебя,  скажи, что
это поддельные"...
     - Ну, а потом?
     - Я ушла с работы, но  маме  я  ничего не  сказала. В  дни получки отец
давал мне  деньги, которые я  раньше получала в  магазине.  Иногда  мы с ним
встречались в городе и ходили вместе в кино или в ботанический сад...
     - А чем ваш отец занимался в течение дня, вы не знаете?
     -  Нет...  Но я хорошо  понимала, почему он ничего не говорит матери...
Если бы он  стал ей давать  больше  денег, ничего бы не изменилось... В доме
был  бы все тот же  беспорядок... Это трудно объяснить, но если бы вы у  нас
пожили, вы поняли бы... Мама неплохой человек, но...
     - Благодарю вас, мадемуазель.
     - Вы с ней будете об этом говорить?..
     - Пока еще не знаю... Скажите, пожалуйста, вам не случалось видеть отца
в обществе какого-нибудь другого человека?
     - Никогда.
     - Он никогда не давал вам никакого адреса?
     - Мы всегда встречались где-нибудь около  Сены,  у Нового  моста  или у
моста Искусств.
     - Последний вопрос:  во  время  этих  встреч он бывал одет  так же, как
обычно, то есть в ту же одежду, которую носил у вас дома, на улице Де-Дам?
     - Однажды,  это было  только один раз,  недели две назад,  он  пришел в
сером костюме,  которого  раньше я  на нем  не видела,  потому что  дома  он
никогда в нем не появлялся.
     - Благодарю вас... Вы, разумеется, ни с кем об этом не говорили?
     - Ни с кем.
     - А нет у вас дружка где-нибудь по соседству?
     - Клянусь вам...
     Он  был доволен,  хотя причин для этого  не  было:  дело  не  только не
прояснялось, но, наоборот, запутывалось. Возможно, он был  рад, что интуиция
не подвела  его и ночная догадка подтвердилась? А может быть, причина была в
том, что  он  уже  "заболел"  своим  беднягой Трамбле, который  столько  лет
умудрялся  водить за нос эту зловеще унылую Жюльетту и скрывать от  нее свою
вторую жизнь?
     - Люка, вели войти этому господину...
     Теодор Жюсьом, продавец птиц с Луврской набережной в Париже.
     - Я пришел в связи с фотографией...
     - Вы узнали убитого?
     -  Еще  бы,  мосье. Он был  одним  из  моих  лучших  клиентов... И  вот
приоткрылась еще одна сторона жизни Мориса Трамбле. Не реже раза в неделю он
заходил  в лавку Теодора  Жюсьома и просиживал там  целые часы, слушая пение
птиц. Его страстью были канарейки. Он покупал их во множестве.
     - Я продал ему не меньше трех больших вольеров.
     - Вы отвезли их к нему на дом?
     - Нет, мосье. Он увозил их сам, в такси.
     - А его адреса вы не знали?
     - Я не знал даже его фамилии. Он просил называть его мосье Шарлем.  Так
все его и звали,  не только  мы  с женой,  но и наши  продавцы.  О,  это был
ценитель,  истинный  ценитель.  Я  никогда  не  мог  понять,  почему  он  не
показывает своих канареек на  конкурсах.  Некоторые  из  них отлично пели  и
могли бы завоевать не один приз, уверяю вас, это были бы первые призы...
     - Как, по-вашему, он был человеком богатым?
     -  Богатым?  Нет,  мосье...  Обеспеченным...  В  нем  не  было  заметно
скупости, но счет деньгам он знал...
     - В общем, человек вполне положительный?
     - Превосходный человек, и клиент, каких у меня не много...
     - Он никогда не приходил к вам еще с кем-нибудь?
     - Никогда...
     - Благодарю вас, мосье Жюсьом...
     Но мосье Жюсьом не уходил.
     - Есть  одно  обстоятельство, которое меня  занимает  и  несколько даже
беспокоит... Если верить газетам, то в квартире на улице Де-Дам  нет никаких
птиц. Если бы канарейки, которых он покупал у меня, находились там, об этом,
разумеется, не преминули бы написать, не правда ли?  Их было у него никак не
меньше двух сотен, а ведь это не каждый день...
     - Иначе говоря, вы опасаетесь, что они...
     - ...Да, находятся в таком месте, где теперь, когда нет  мосье Шарля, о
них некому позаботиться...
     - Хорошо, мосье Жюсьом, я обещаю: если нам удастся разыскать их, мы вас
об этом тотчас  поставим в  известность, и  вы сможете  позаботиться  о  них
должным образом, если, конечно, не будет поздно.
     - Благодарю вас... Это, главным образом, моя жена тревожится...
     - До свидания, мосье Жюсьом...
     Дверь закрылась.
     -  Ну-с,  дружище  Люка,  что  ты  обо всем  этом  думаешь?  Заключения
экспертов получил?
     - Только что принесли...
     Прежде  всего заключение судебно-медицинского  эксперта.  Из объяснений
доктора Поля следовало, что смерть Трамбле была делом чистой случайности.
     Сорок  строк  медицинских  терминов  и  рассуждений, в которых комиссар
ничего не смыслил.
     -  Алло, доктор  Поль?.. Не будете ли вы любезны объяснить мне,  что вы
хотели сказать в своем заключении?
     - Что,  собственно, пуля не должна  была проникнуть  в  грудную  клетку
убитого, потому что обладала для этого недостаточной пробивной силой, и что,
не  угоди  она каким-то  чудом  в тонкую  мышечную ткань  между ребрами, она
никогда не достигла бы сердца и не могла бы причинить ранения, опасного  для
жизни. Ему просто не повезло, вот и все! - заключил доктор Поль. - Нужен был
известный угол прицела... И чтобы он сидел именно в такой позе...
     - Вы полагаете, что убийца учел все это, когда целился?
     -  Я  полагаю, что убийца  -  болван...  Болван, который,  быть  может,
стреляет и не совсем уж плохо, раз он  сумел застрелить  вашего Трамбле,  но
который  никогда  не сумел бы прицелиться  так, чтобы  пуля попала  именно в
сердце... По-моему, он вообще слабо разбирается в огнестрельном оружии...
     Это подтвердил  также и Гастин-Ренетт,  эксперт по оружию. Согласно его
заключению,  пуля   была  от  пневматического  ружья,  какими  пользуются  в
ярмарочных тирах, свинцовая, трехмиллиметровая.
     Любопытная деталь:  убийца  тщательно отточил  пулю, чтобы  сделать  ее
более острой.
     Когда Мегрэ обратился за разъяснениями, эксперт ответил:
     - Да нет, ее убойная сила от этого  нисколько не увеличилась. Наоборот.
Проникая   в   тело,  закругленная   пуля   причиняет  больше   вреда,   чем
остроконечная.  Человек,  сделавший это,  несомненно,  воображал,  будто  он
придумал что-то очень умное, в действительности же он в огнестрельном оружии
ничего не смыслит.
     -  В общем, дилетант. Где-нибудь, наверно в детективном романе, вычитал
что-то такое и понял как раз наоборот.
     Вот и все,  что удалось установить  к одиннадцати  часам утра на другой
день после убийства Мориса Трамбле.
     На  улице Де-Дам Жюльетта  металась между своими повседневными делами и
новыми заботами, которые принесла с собою смерть главы семьи,  к тому же еще
смерть насильственная. В  довершение всех бед  с утра до вечера  ее осаждали
газетчики, а на лестнице подкарауливали сидевшие в засаде фоторепортеры.
     - Что нужно было от тебя этому комиссару?
     - Ничего, мама...
     -  Ты говоришь неправду...  Все  и  всегда говорят мне неправду... Даже
твой отец и то лгал мне, обманывал меня целые годы...
     Слезы текли у нее  ручьем, она всхлипывала, шмыгала носом и  продолжала
говорить, суетиться по хозяйству, раздавать  тычки детям, которых нужно было
успеть к завтрашнему дню, для похорон, одеть во все черное.
     Где-то двести голодных канареек ждали, когда их накормят.
     И, обращаясь к Люка, Мегрэ со вздохом сказал:
     - Остается только ждать...
     Ждать  результатов  от опубликования фотографий, ждать, что люди узнают
Мориса Трамбле, или мосье Шарля.
     Бывал же он где-нибудь  в  течение  этих семи лет. Если он переодевался
вне дома, покупал певчих  птиц и клетки  для них, значит, где-то у него было
пристанище, комната,  квартира, возможно, целый дом? И, стало быть, он  имел
дело с  хозяином либо  с консьержкой или прислугой? Быть  может, у него были
друзья? Возможно, даже любовница?
     Смешно  сказать, но Мегрэ вел это дело  не без некоторого  волнения,  в
чем, пожалуй, не решился бы признаться и самому себе.
     "Бедняков не убивают..."
     И вот уже  человек, которого Мегрэ  никогда в  своей жизни  не видел, о
чьем  существовании  он  даже  не  подозревал,  такой  вначале  серенький  и
неинтересный, человек, который умер нелепейшей смертью, сидя на кровати, где
дремала унылая Жюльетта, - и к тому же от пули, которая вовсе не должна была
его убить, - человек этот стал близок Мегрэ.
     Ружье из ярмарочного  тира... Из таких ружей сбивают курительные трубки
или шарики, прыгающие на струе воды...
     Да  и сам  убийца,  старательно  отточивший  свинцовую пулю  в  надежде
сделать ее  более  вредоносной...  Судя  по  всему,  он  тоже был всего лишь
несчастным   бедняком,   этот  человек,   после  которого   в  номере  отеля
"Эксельсиор" не нашли ничего, кроме старой расчески с выломанными зубьями.
     У него больная печень. Вот почти и все, что было о нем известно.
     Люка снова отправился на охоту. Скучная  работенка  -  ни  радости,  ни
славы. Побывать во  всех магазинах  и  лавках Парижа, где продается  оружие.
Потом во всех тирах,  потому  что этот субъект мог купить ружье  именно там.
Инспектор Жанвье опрашивал  торговцев  с  Луврской набережной и с набережной
Мессажери, а  также  хозяев  бистро  у Нового  моста и моста  Искусств, куда
Трамбле, возможно,  заходил  выпить  стаканчик  вина в  ожидании  дочери,  с
которой обычно здесь встречался.
     Наконец, толстяк Торанс занимался шоферами такси, потому что далеко  не
каждый день приходится перевозить пассажиров с большими птичьими вольерами.
     Что касается  Мегрэ, то он в это время сидел в  ресторанчике на площади
Дофина  и благодушествовал, потягивая пиво на  открытой террасе,  затененной
красно-желтым полосатым тентом. Кружка была уже  наполовину пуста, и теперь,
в ожидании  часа,  когда можно  будет  отправиться  домой завтракать,  Мегрэ
наслаждался своей трубкой, однако брови его беспрестанно хмурились.
     Что-то смутно беспокоило его, но он никак не мог понять,  откуда у него
это беспокойство.  Кажется, ему  что-то сказали, не то вчера, не то  сегодня
утром, его это сильно поразило,  что-то очень важное, но вот что именно - он
забыл.
     Какая-то коротенькая, ничего не  значащая фраза. И все же  - он  хорошо
помнит -  тогда он ее сразу про  себя отметил. И еще  подумал,  не в  ней ли
скрывается ключ ко всей этой загадочной истории.
     Итак,  от  кого же  он  ее  слышал?.. Может быть, на допросе,  от  этой
высокогрудой девушки в красненькой шляпке?.. Он перебирал в уме все, что она
ему говорила... Возвращался вновь к сцене  на  углу улицы  Сантье, когда она
побежала за отцом и увидела, что он прошел мимо места своей работы...
     Сережки?..  Нет... Иногда  отец с  дочерью  тайком ходили в  кино...  В
общем, Франсина была любимицей Трамбле... Он испытывал, должно быть, немалую
гордость, когда шел с ней гулять или покупал ей потихоньку  от матери ценные
вещи...
     Нет, не то... Коротенькая фраза была связана с чем-то  совсем другим...
С чем  же?.. Сверху откуда-то  падал на него косой луч солнечного света, и в
этом  луче  кружились  нескончаемым хороводом тончайшие золотые пылинки, как
бывает в комнате, где только что перестилали постель...
     На улице Де-Дам, вот где он ее слышал... Открыта была дверь на кухню...
и  говорила Жюльетта... О  чем же  это она  тогда  говорила, что  ему  вдруг
показалось - еще немного, и он все поймет?
     - Жозеф, сколько с меня?
     Совсем коротенькая фраза. Всю дорогу  он пытался ее вспомнить.  И дома,
когда он, скинув пиджак и  положив локти на стол, сидел за завтраком, он все
еще продолжал думать о ней. И  мадам  Мегрэ, видя, что муж чем-то  озабочен,
под конец вовсе умолкла.
     Но, подавая фрукты, она все же не выдержала и проговорила:
     - Скажи, разве, по-твоему, это не отвратительно, когда человек...
     Еще бы!  Но  ведь мадам Мегрэ не знала Жюльетту. Она не видела квартиры
на улице Де-Дам.
     Коротенькая фраза  была у него уже на  кончике  языка, где-то рядом  со
словами жены.
     "Скажи, разве это не отвратительно..."
     Еще  усилие.  Одно  небольшое  усилие. Но  озаряющая  молния  так  и не
вспыхнула.  Он  бросил  салфетку  на  стол, набил  трубку,  налил себе рюмку
кальвадоса  и  присел у  окна - отдохнуть перед тем, как отправится снова на
набережную Орфевр.


III. След рыболова с удочкой

     В  тот  же день в шесть часов  вечера  Мегрэ и  Люка выходили  из такси
далеко  за  Аустерлицким  мостом  на  Привокзальной набережной.  С ними  был
какой-то похожий на бродягу, обтрепанный, хромой человечек.
     И тут наконец  Мегрэ осенило, и коротенькая фраза, которую он так долго
и тщетно пытался припомнить, неожиданно всплыла в его памяти: "Он не выносил
шума".
     Трамбле, этот бедняк, убитый в ту минуту, когда он в нижнем белье сидел
на  краю постели  и  скреб свои  больные  подошвы, Трамбле, живший на  улице
Де-Дам с пятью детьми, озорниками  и неслухами, и  с женой, которая только и
знала, что ныть да жаловаться, - этот Трамбле не выносил шума.
     Есть  люди,  которые не выносят  определенных  запахов,  другие  боятся
холода  или жары.  Мегрэ запомнился один бракоразводный процесс: разводились
супруги, прожившие вместе  не то  двадцать  шесть, не то  двадцать семь лет.
Требуя расторжения брака, муж заявил суду:
     - Я не могу привыкнуть к запаху моей жены.
     А Трамбле не выносил шума.  И потому, когда он в силу каких-то пока еще
неясных обстоятельств получил возможность оставить работу  в фирме "Куврэр и
Бельшас" на шумной улице Сантье, он  устроил себе пристанище здесь, на одной
из самых пустынных набережных Парижа.
     Это была тихая, широкая набережная. У причалов лениво  покачивались  на
воде ряды  сонных барж. Вокруг все дышало провинциальным покоем - и  стоящие
вдоль Сены  маленькие двухэтажные  домики, среди которых случайно затесалось
несколько  многоэтажных домов  и бистро, где,  казалось, никогда  не  бывает
посетителей,  и дворы, где прохожий с удивлением замечал копающихся в навозе
кур.
     Открытие   принадлежало   папаше   Ла    Сериз,   хромому    оборванцу,
квартировавшему под  ближайшим  мостом,  как  сам  он не  без высокопарности
заявил, когда раньше других пришел со своим сообщением в префектуру.
     Пока он ожидал приема,  их явилось еще трое - разношерстная публика, но
все  такие же оборванцы, как и папаша Ла Сериз,  типы,  которых не встретишь
нигде, кроме как на парижских набережных.
     - Я первый пришел, правда ведь, комиссар?.. Полчаса  тут сижу... Их еще
и не было... Так что награда мне причитается...
     - Что еще за награда?
     - А что, разве не дают награды?
     Где же справедливость? Папаша Ла Сериз был искренне возмущен.
     -  Как же так? За сбежавшую собачонку и то награду дают. А тут  человек
хочет показать, где жил этот несчастный, которого убили...
     - Ладно, сообразим для тебя что-нибудь, если дело будет того стоить.
     И они начали спорить и торговаться: сто франков... пятьдесят... Сошлись
на  двадцати. Его взяли с  собой. И вот  они стоят перед побеленным известью
двухэтажным домиком с закрытыми ставнями.
     - Я его здесь почти что каждое утро видел. Придет и сядет с удочкой вон
там, как раз где буксир... Тут и завязалось наше знакомство... Поначалу дела
шли у него неважно. Но я  ему помог:  объяснял, давал  советы. И  славных же
брал он потом плотичек, и  можно сказать - на голый  крючок! С моей помощью,
конечно... В  одиннадцать часов  смотает,  бывало, лески,  свяжет  удочки  и
отправляется домой... Так я и узнал, где он живет...
     Мегрэ  позвонил  - на  всякий  случай, -  и внутри дома гулко отозвался
дребезжащий старенький звонок. Люка взялся за отмычки, и  через минуту дверь
была открыта.
     - Я тут буду, неподалеку, - сказал папаша Ла Сериз, - в случае чего, вы
меня позовите.
     В первый момент им стало даже как-то не по себе: из дома на них пахнуло
запустением, а между тем  там  слышался  какой-то  странный шорох.  Не сразу
можно было сообразить, что это летают в своих вольерах канарейки.
     Вольеры  стояли в двух комнатах нижнего этажа, сами же комнаты казались
голыми,  нежилыми, потому что, кроме клеток для  птиц, ничего другого в  них
почти не было.
     Голоса  громко  звучали  в пустом  помещении.  Мегрэ и Люка  ходили  по
комнатам,  открывали двери,  создавая неожиданные  сквозняки, от  которых  в
комнате,  выходившей окнами на улицу,  вздувались единственные во  всем доме
оконные занавески.
     Сколько лет эти стены не  оклеивались заново? Бумажные  обои совершенно
выцвели, и  на них темными пятнами обозначались силуэты всевозможной мебели,
стоявшей  здесь в разное время, - следы, оставленные всеми, кто прежде жил в
этих комнатах.
     Люка с  удивлением смотрел на  комиссара, который раньше, чем приняться
за дело,  налил  канарейкам  свежей воды  и насыпал  в  кормушки  мелкого  и
блестящего желтого семени.
     - Понимаешь, старина, здесь он по крайней мере мог побыть в тишине...
     У одного из  окон стояло плетеное  ивовое кресло старинного фасона, был
также  стол, два -  три  разномастных стула и  на  полках - целая  коллекция
исторических и приключенческих романов.
     В нижнем  этаже помещалась металлическая кровать,  застланная роскошным
пуховым одеялом красного атласа, отливавшего на свету всеми цветами радуги -
мечта какой-нибудь богатой крестьянки.
     - Он здесь, пожалуй, не очень-то веселился, как по-вашему, начальник?
     Кухня. Тарелки, стаканы,  сковородка.  Мегрэ принюхался:  от сковородки
пахло рыбой. В  мусорном ящике,  который не  опорожнялся, наверно, несколько
дней,  лежали рыбьи кости  и  чешуя. В  нише был  аккуратно расставлен набор
удочек.
     - Вы не находите, что это забавно придумано, а?
     Как видно, Трамбле понимал счастье по-своему. Тихие комнаты, куда кроме
него никто не входил.  Рыбная ловля  на  набережных  Сены.  У него было  два
складных стула, из которых один  усовершенствованного образца, видимо, очень
дорогой.  В красивых  клетках  - певчие птицы. И книги, уйма книг  в пестрых
обложках: книги, которыми он мог наслаждаться в тишине и покое.
     Но самым  любопытным был  контраст  между  бедностью всей  обстановки и
отдельными дорогими  вещами.  Среди удочек одна была  импортная, английская,
стоившая,  по  меньшей  мере,  несколько тысяч франков. В  одном  из  ящиков
единственного  в  доме  комода  лежала золотая  зажигалка с выгравированными
инициалами "М. Т." и дорогой портсигар.
     - Вы хоть что-нибудь здесь понимаете, начальник?
     Да, Мегрэ, кажется,  начал понимать.  Особенно после  того,  как  нашел
несколько  совершенно бесполезных  вещей,  вроде  великолепного  игрушечного
электропоезда.
     - Видишь ли, ему столько лет хотелось иметь такие вот вещи...
     - Вы думаете, он этим поездом играл?
     - Я  бы  не поручился,  что нет...  А тебе  разве никогда не  случалось
покупать вещи, о которых ты мечтал в детстве?
     Итак, Трамбле приходил сюда утром,  как  другие  приходят на работу,  и
садился с удочкой напротив своего дома. Потом он возвращался на улицу Де-Дам
ко  второму  завтраку,  иногда,  быть  может,  после  того,  как  поел  рыбы
собственного улова.
     Он  ухаживал  за  своими  канарейками.  Читал.  Читал, вероятно, целыми
часами, сидя в плетеном кресле у окна. И кругом было тихо, никто не тормошил
его, никто  не  кричал. Время  от времени  он  ходил в кино, иногда вместе с
дочерью. И однажды он купил ей золотые сережки.
     - Как вы думаете,  эти  деньги,  на  которые  он жил, он  получил их  в
наследство или украл?
     Мегрэ ничего не ответил. Он все ходил из комнаты в комнату и смотрел, а
перед домом стоял на часах папаша Ла Сериз.
     - Поезжай обратно на набережную  Орфевр. Вели  разослать запросы во все
парижские банки: надо выяснить, не открывал ли у них Трамбле текущего счета,
необходимо запросить также нотариальные и адвокатские конторы...
     Однако он мало на это рассчитывал. Слишком уж осмотрителен был Трамбле,
слишком крепко сидела в нем  исконная  крестьянская  осторожность, чтобы  он
решился держать свои деньги в таком месте, где их могли обнаружить
     - Вы останетесь здесь?
     - Да,  я здесь пробуду,  наверно,  всю ночь...  Послушай... Принеси мне
бутербродов  и  две-три  бутылки  пива... И  позвони жене, предупреди,  что,
возможно, я сегодня домой не приеду... Позаботься, чтобы газеты об этом доме
пока ничего не писали.
     - Если хотите, я вернусь составить вам компанию или пришлю  кого-нибудь
из инспекторов.
     - Не стоит.
     У него даже не было с собою оружия. К чему?
     И потекли часы, очень похожие, должно  быть, на те, что проводил в этом
доме его хозяин. Мегрэ даже перелистал несколько  книг  из  его своеобразной
библиотеки. Почти все они были перечитаны по нескольку раз.
     Потом он долго копался в удочках, ему  казалось,  что такому  человеку,
как Трамбле, удочки должны были представляться идеальным тайником.
     - Две тысячи франков в месяц в течение семи лет...
     Солидный капиталец. Не говоря уже о деньгах, которые он тратил лично на
себя... Но где-нибудь да была же она запрятана, эта кубышка?
     В  восемь  вечера, когда Мегрэ  в поисках  тайника принялся обследовать
вольеры, у подъезда остановилось такси.
     Это  приехал  Люка  в  сопровождении какой-то девицы, у  которой  было,
видимо, очень неважное настроение.
     - Я не знал, что делать, телефона здесь нет,  -  бригадир был несколько
смущен. - В конце концов я решил,  что лучше всего привезти ее  к  вам сюда.
Это - любовница...
     Рослая,  крупная  брюнетка  с   грубоватым,  мучнистого  цвета   лицом.
Настороженно глядя на комиссара, она процедила:
     - Надеюсь, меня не собираются обвинить в том, что это я убила его?
     -  Входите,  входите... - тихо сказал Мегрэ, - в этом доме вы, наверно,
ориентируетесь лучше меня...
     - Я?.. Впервые эту грязную дыру в глаза вижу... Пять минут назад я даже
не знала, что она на свете существует... Да, воздух здесь не то чтобы очень.
     У нее  чувствительностью отличался нос, а не  барабанные перепонки.  И,
садясь, она прежде всего смахнула пыль с предложенного ей стула.


IV. Четвертая жизнь Мориса Трамбле

     Ольга-Жанна Мари Пауссонно,  29  лет, родом из  Сен-Жорис-сюр-Изер, без
определенных  занятий, адрес:  отель  "Во  Сежур", улица  Лепик, Париж, 18-й
округ.
     И  тут  же  эта  громадина  с   круглой,  наподобие  луны,  физиономией
затараторила:
     - Прошу отметить, господин комиссар,  что я к вам явилась  добровольно.
Как только я в газете  увидела его фотографию,  я себе сказала:  я не должна
бояться неприятностей, я...
     - Трамбле приходил к вам в отель?
     - Да, два раза в неделю...
     - Так что хозяин и персонал знали его в лицо?
     -  Еще бы! Очень хорошо знала. Последние пять  лет, с тех  пор как  это
началось...
     - Они тоже видели фотографию...
     - Что вы хотите сказать?
     Она закусила губу - сообразила наконец.
     - Да, хозяин действительно  спросил у меня,  не фотография ли это мосье
Шарля... Но я и так пришла бы...
     - Не сомневаюсь. Стало быть, вы знали его под именем мосье Шарля?
     - Я  познакомилась с  ним  случайно,  на  бульваре Рошешуар,  выходя из
кино... Я служила тогда буфетчицей в  ресторане  самообслуживания на площади
Клиши... Он за мной увязался...  Он сказал  мне, что бывает в Париже  только
наездом...
     - Два раза в неделю...
     -  Да... Когда мы встретились во второй  или в третий раз,  он проводил
меня до отеля и зашел ко мне... Так это и началось...  Это он настоял, чтобы
я бросила работу...
     Почему она понравилась  Трамбле? Очевидно, потому,  что  Жюльетта  была
маленькая,  щуплая и  белобрысая,  а  эта -  высокого роста,  черноволосая и
сдобная.  Сдобная  -  это,   конечно,  основное.  И,  видимо,   ее  круглое,
лунообразное  лицо  связывалось  в   представлении  Трамбле   не  только   с
округлостью  форм,   но  и  с  мягкостью  характера,   быть  может,  даже  с
чувствительностью?
     - Я скоро поняла, что он немного того...
     - Что значит "того"?
     - Ну, во всяком  случае,  с фантазиями... Он вечно твердил, что  увезет
меня в деревню... Только об этом и мечтал... Не успеет, бывало, прийти и уже
тащит меня куда-нибудь в парк посидеть на скамеечке... Он приставал ко мне с
этой своей идиотской деревней несколько  месяцев, все  просил,  чтоб я с ним
поехала туда  хоть  на пару деньков,  и уговорил-таки в  конце концов... Вы,
может, думаете, мне там было очень весело? Как бы не так!..
     - Он содержал вас?
     - Он давал мне только на самое необходимое...  Приходилось уверять его,
будто  я шью  себе  все сама... Ему,  видите ли, хотелось, чтобы я  все  дни
просиживала за шитьем и за штопкой... Комедия, да и только!.. Я  его сто раз
выставляла и говорила ему...  Чего только я ему не  говорила!  А  он хоть бы
что,  прицепился -  не оторвать,  является потом с  подарками, письма  пишет
длиннющие... Что вы смеетесь?
     - Да нет, ничего...
     Бедный Трамбле! Он хотел отдохнуть от Жюльетты и нарвался на Ольгу!
     - В общем,  когда  вы  встречались,  у вас  немало  времени  уходило на
ссоры...
     - Это да, немало уходило времени...
     - И вы ни разу не поинтересовались и не пошли за ним, чтобы узнать, где
он живет?
     -  Он  мне сказал,  что  где-то  в  районе  Орлеанского  вокзала,  я  и
поверила... А в общем, мне это было все равно...
     - У вас был, вероятно, еще друг?
     - Да, у меня, конечно, были друзья... Но серьезного - ничего...
     - А вы им рассказывали о своих отношениях с мосье Шарлем?
     - Уж  не думаете ли вы,  что я  им очень гордилась?  Он  был  похож  на
пономаря из бедного прихода...
     - Вы никогда не видели его в обществе других лиц?
     - Никогда... Я же вам говорю, что для него вся радость была посидеть со
мной где-нибудь  в парке на  скамеечке... Это  правда,  будто  он был  очень
богатый?
     - Кто вам сказал?
     - Я читала  в газете,  что,  по  всей вероятности,  он получил  большое
наследство... А я осталась  без  гроша  в  кармане... Такая  уж, видно,  моя
судьба...
     Смотрите-ка, совсем как Жюльетта!
     - Скажите, у меня могут быть неприятности?
     - Ну, что вы! Просто проверим ваши показания. Ясно, Люка?
     И показания подтвердились полностью, вплоть до скандалов, которые Ольга
закатывала бедняге Трамбле всякий раз, когда он  приходил  к ней, потому что
характер был у нее собачий.
     В  течение  ночи  и  части  следующего  дня  Мегрэ обыскал  в  доме  на
Привокзальной набережной все уголки и закоулки, но так ничего и не нашел.
     Не без сожаления покинул  он этот дом, где провел  столько часов как бы
наедине со своим "беднягой" и близко  заглянул в его  жизнь. Мегрэ  приказал
установить  за  домом круглосуточное тайное наблюдение, для  чего поблизости
должны были дежурить несколько полицейских инспекторов.
     -  Что-нибудь  это  нам  все-таки даст, - сказал  он начальнику сыскной
полиции. - Возможно,  потребуется какое-то  время, но я думаю, что  в  конце
концов результат будет положительный.
     Проверили, нет ли какого-нибудь подозрительного дружка у Франсины. Была
организована  слежка  за  Ольгой.   Велось  наблюдение   за   оборванцами  с
Привокзальной набережной.
     Из банков на  запросы пришли отрицательные ответы, точно  так же, как и
от нотариусов. Отправили телеграмму в Канталь, и можно было, видимо, считать
установленным, что никакого наследства Трамбле не получал.
     По-прежнему стояла жара. Трамбле похоронили. Его жена и дети готовились
к отъезду в  провинцию,  потому  что теперь средства не позволяли  им жить в
Париже.
     Известна была жизнь Трамбле с улицы Де-Дам, известна была жизнь Трамбле
с  Привокзальной набережной  и  его жизнь с Ольгой... Был известен  любитель
рыбной ловли, канареек и приключенческих романов...
     О там,  что можно было  бы назвать четвертой жизнью  Трамбле, рассказал
официант одного  из  парижских  кафе.  Человек этот явился однажды  утром на
набережную Орфевр и попросил, чтобы Мегрэ его принял.
     -  Извините, что я  не пришел  к вам раньше,  но я все  лето работал  в
Сабль-д'0лонн... Когда я  увидел в газете  эту  фотографию,  я собрался было
написать вам, но потом  как-то вылетело  из головы. Я  почти уверен, что это
тот самый господин, который приходил играть на бильярде к нам в кафе: это на
углу бульвара Сен- Жермен и улицы Сены.
     - Но у него, разумеется, был партнер?
     -  Да,  конечно...  С ним  приходил  еще один, такой худой,  длинный, с
рыжими  волосами,  с усиками. Трамбле звал  его Теодором, они были  на "ты".
Приходили они ежедневно и всегда в одно время, часов около  четырех, уходили
около шести... Теодор пил аперитивы. В отличие от него  Трамбле к  спиртному
не притрагивался.
     В большом  городе  человек  пришел, ушел  - и  нет  его,  однако  через
некоторое  время  здесь ли,  в  другом  ли  месте,  но  след его  непременно
обнаруживается.  Следы  Трамбле   отыскались  у  продавца  птиц  с  Луврской
набережной и в подозрительном отеле на улице Лепик.
     А теперь еще оказывалось, что он вместе с каким-то рыжеволосым верзилой
много лет подряд ходил в скромное кафе на бульваре Сен-Жермен.
     - Когда вы его видели в последний раз?
     - Я уже больше года, как ушел с того места...
     Торанс, Жанвье, Люка  и другие инспекторы отправились в  поход по  всем
парижским  кафе  и  ресторанчикам, где есть  бильярды, и недалеко  от Нового
моста  им  удалось напасть  на  след  обоих приятелей - в течение нескольких
месяцев они ходили сюда играть в бильярд.
     Однако все сведения о Теодоре ограничивались тем,  что он сильно пьет и
каждый  раз,  приложившись  к стаканчику,  машинально вытирает  усы  тыльной
стороною ладони.
     - Человек  скромного достатка, одет скорей даже бедно...  Платил всегда
Трамбле.
     Полиция  разыскивала  Теодора  в  течение  нескольких  недель,   но  он
оставался неуловим. И вот  однажды Мегрэ пришла  в  голову мысль заглянуть в
контору фирмы "Куврэр и Бельшас".
     Принял его мосье Мовр.
     -  Теодор? Да,  один  Теодор у нас  действительно  служил, только очень
давно... Погодите... Он ушел от нас лет двенадцать назад... Я уверен, что он
был знаком с мосье Трамбле...  Этот Теодор - я могу  выяснить его фамилию по
картотеке - служил у нас рассыльным, и мы уволили его за постоянное пьянство
и за то, что, напившись, он держал себя с недопустимой развязностью...
     Фамилию выяснили - Балар. Теодор Балар. Однако в меблированных комнатах
Парижа и предместий никакого Балара обнаружить не удалось.
     Еще один туманный след:  лет  пять  назад некий Теодор  Балар несколько
недель работал при  карусели  в  балаганах  на Монмартре. В один из вечеров,
напившись пьяным, он сломал себе руку, с тех пор его там больше не видели.
     Этот человек и  субъект с пневматическим ружьем из  отеля "Эксельсиор",
несомненно, одно и то же лицо...
     Какой случай  свел его  снова  с  кассиром  фирмы, где  сам  он  служил
всего-навсего рассыльным?..  Как бы то ни  было, эти два человека  регулярно
встречались и играли в бильярд.
     Быть может, Теодор проник в тайну своего приятеля? Или догадался, что в
доме на  Привокзальной набережной  спрятаны  деньги? А  может  быть,  друзья
поссорились?
     - Продолжайте наблюдение за набережной...
     И наблюдение продолжалось.  Вскоре в сыскной полиции появилась дежурная
шуточка:
     - Что ты сегодня вечером делаешь?
     - Стерегу канареек...
     Но  именно  это и  привело  к успеху.  Однажды  ночью  в  дом  забрался
долговязый худой человек с рыжеватыми усами и висевшей, как плеть, рукой. Он
был похож на нищего калеку.
     Толстяк Торанс бросился на него сзади, и тот стал умолять, чтобы его не
трогали.
     Беднягой  был Трамбле, беднягой оказался и его убийца. На Теодора жалко
было  смотреть.  Он,  видимо, уже  несколько  дней  ничего не  ел и, не имея
приюта, скитался по улицам и набережным.
     Он догадывался, конечно, что за домом следят, поэтому он так долго и не
решался в него проникнуть, однако под конец не выдержал.
     - Тем хуже! - проговорил он со вздохом.  - Ну да  уж лучше так...  Есть
хочется, больше не мог...
     В два часа ночи он все еще сидел у Мегрэ  в кабинете, поглощая стоявшие
перед ним бутерброды  и пиво, и с готовностью отвечал на все  вопросы, какие
ему задавали.
     -  Я, конечно, сволочь,  сам  знаю. А вот  вы не знаете, как этот Морис
скрытничал  и  юлил... Ведь  ни  разу  не проговорился, что у  него здесь на
набережной  дом  есть...  Не  доверял...  Играть  со  мной в  бильярд  - это
пожалуйста, а насчет остального,  тут он  признавал  только свои "козыри"...
Это вам как  покажется?.. Случалось, брал я у него денег взаймы, по  мелочи,
конечно, так вы бы видели, как из него приходилось вытягивать...
     Может, я  и погорячился, это  верно... Я сидел  без гроша...  Надо было
платить хозяйке за комнату... Тут он мне и сказал, что  это в последний раз,
что дураков, мол, нету и, кроме того, бильярд ему уже надоел...
     В общем, выставил меня, точно лакея какого-нибудь...
     Вот тогда я его и выследил, понял, какую он жизнь ведет, - и догадался,
что здесь в доме непременно припрятаны деньги...
     -  И для начала вы решили  его убить... -  буркнул  Мегрэ,  затягиваясь
трубкой.
     -  Это  только показывает, что я не  из корысти так поступил, а потому,
что он меня обидел...  Иначе я просто пошел бы на набережную, когда  его там
не было...
     Не меньше десяти раз обыскивали пресловутый дом самые опытные эксперты,
и  лишь когда год спустя его продали  и никто не  вспоминал  уже об убийстве
Трамбле, деньги, наконец, нашлись.
     И  спрятаны они  были  не  где-нибудь  в  стене  или  под  паркетом,  а
просто-напросто лежали укромно в заброшенном чуланчике на втором этаже.
     ...  Это был  клеенчатый, туго набитый ассигнациями  пакет,  в  котором
оказалось больше двух с половиной миллионов франков.
     Услышав эту цифру, Мегрэ сделал быстрый подсчет - и все понял. Он сел в
такси и вышел у павильона Флоры.
     - У вас имеется список лиц, получавших выигрыши Национальной лотереи?
     - Полного списка нет, некоторые желают сохранить свой выигрыш в тайне -
закон предоставляет им такое право... Вот, например, семь лет назад...
     Это  был Трамбле. Он выиграл три миллиона. Он унес  их с собой,  крепко
зажав  под мышкой пакет с ассигнациями. И  он никогда и никому не сболтнул о
них ни словечка, этот  не выносивший  шума Трамбле, которому выигрыш  открыл
доступ к маленьким, но прежде недоступным для него радостям.
     "Бедняков не убивают..."
     И  все же он  был всего лишь бедняк, бедняк, убитый  у себя на постели,
где он сидел в нижнем белье и чесал на сон грядущий свои больные подошвы.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: