Карманным ножом я выкопал яму, опустил в нее конец лассо, засыпал
землей и хорошенько утоптал ее. Затем накинул на мустанга петлю и, сняв
седло и сбрую, опустил его пастись. Местом для ночлега я выбрал центр
круга, ограничивавшего свободу моего коня.
Уснуть мне не удалось, ибо со всех сторон доносился вой, в котором я
узнавал голоса койотов и ягуаров. Где еще услышишь столь приятный ноктюрн?
Здесь, в этом таинственном, зачарованном царстве звериный вой леденил
кровь. Нервы были на пределе. Право, не знаю, что стало бы со мной, если
бы я не вспомнил о коробке с сигарами и кисете с виргинским табаком.
Поистине это был миг спасения. Пара гаван приятно ударили в голову, и
наконец я уснул.
Глаза открыл уже при свете наступающего дня. Вместе с остатками сна
исчезли и мрачные мысли. Голод попрежнему донимал меня, но я был свеж и
бодр. Прикинув направление, я оседлал коня и пустился в путь. Снова мимо
меня проплывали восхитительные острова: купы пеканов, персиковых и
сливовых рощиц. Встретилось мне и стадо оленей. Они смотрели на меня с
наивным и добрым любопытством и, лишь когда я подъехал совсем близко,
решили не искушать судьбу. Если бы я прихватил с собой немного пороху,
унцию свинца и кентуккийскую винтовку! Но все же вид этих животных как-то
всколыхнул телесные и душевные силы, и я помчался вслед за оленями.
Вероятно, мой мустанг тоже испытывал нечто подобное, он скорее выплясывал,
нежели рысил, и бодрым ржанием салютовал утреннему солнцу.
В столь безоблачном настроении проскакал я не один час. Утро
сменилось полднем, солнце высоко стояло в голубом небе. На аппетит я, как
и прежде, жаловаться не мог, голод просто грыз мой желудок. Но если голод
был мучителен, то жажда - невыносима. Спокойствие и уверенность, дававшие
мне силы держаться в седле, стали покидать меня. Им на мену приходило
отчаяние, усугубляемое сонмом каких-то жутких бредовых видений. Я, как
пьяный, начал заваливаться набок. Но это длилось недолго, сознание вскоре
возвращалось ко мне, я давал коню шпоры и снова несся вперед. Но вместе с
сознанием возвращалось и мучительное чувство полного одиночества.
Порой отчаяние готово было сломить меня, а страх был так ужасен, что
я начинал плакать, как ребенок. И вдруг совсем рядом, меньше чем в десяти
шагах, - следы конских копыт! Из груди моей вырвался крик ликования! Сила
и уверенность вновь проснулись во мне. Я слетел с коня и бросился целовать
землю, хранившую следы. И когда я снова был в седле и с величайшим
воодушевлением натянул поводья, по моим щекам катились слезы радости.
Проскакав около часа, я заметил вторую цепочку следов. Она тянулась
параллельно первой. Я помчался с удвоенной энергией. Теперь в руках у меня
была путеводная нить. И хотя мне казалось несколько странным то
обстоятельство, что в бескрайней прерии совпали пути двух всадников, оба
следа были перед глазами, они тянулись рядом и не думали дурачит меня.
Кроме того, следы свежие. Может быть, еще удастся нагнать всадников? Надо
было спешить. Я пришпорил коня, и он, как мог, зарысил по высокому
травостою.
Прошел час, другой, третий, а никого не было видно. Напрягая все свое
внимание, я ехал след в след. Миновал еще час, второй... Солнце уже
клонилось к закату. Следы вели меня вперед. Тут начал сказываться упадок
сил. Слабость накатывала толчками, все более частыми и ощутимыми. Но голод
и жажда как бы отступились от меня. Мало-помалу продвигаясь и жадным
взглядом обшаривая прерию, я вдруг увидел третий след. Да, это был след,
оставленный третьей лошадью, он шел параллельно двум первым! Снова ожили
мои поникшие надежды. Теперь уж я точно на верном пути. Трое всадников не
могут случайно выбрать одно направление, все они держали путь к какой-то
цели, то есть в любом случае - к людям.
- К людям! К людям! - возопил я, вонзая шпоры в бока мустанга.
И снова я видел, как солнце садится за верхушки деревьев торчащего на
западе острова. И опять это стремительное приближение ночи, как бывает в
южных широтах. Где же они, три мои всадника? Боясь потерять в сумерках
след, я привязал конец лассо к толстому суку и, накинув петлю на шею
мустанга, повалился на траву.
Курить я уже не мог, спать тоже. Временами погружался в дремоту,
прерываемую какими-то судорогами страха. Мне казалось, что внутри у меня
кто-то орудует клещами и целым набором пыточных инструментов. Да еще
жуткие призраки, окружавшие меня со всех сторон. Эту ночь я не забуду до
конца жизни!
Едва забрезжило, я вскочил на ноги. Но оседлать коня удалось не
скоро. Седло стало таким тяжелым, что я с трудом взвалил его на спину
лошади. Еще труднее оказалось затянуть подпругу. Я влез на коня и погнал
его по следам с той быстротой, какая была под силу нам обоим. Сорок восемь
часов изнурительного пути сказались и на моем мустанге. И слава Богу,
иначе у него хватило бы резвости сбросить меня на землю. Я уже не сидел в
седле, а свисал с него, забыв про поводья и шпоры.
Проехав, должно быть, час или два, в этом жалком состоянии, я сделал
вдруг страшное открытие: все три следа пропали. Я смотрел на землю до боли
в глазах, мой страх переходил в ужас, но следов нигде не было. Не веря
глазам своим, я повернул назад, потом вернулся, исследовал каждую пядь
вокруг примятой конем травы. Следами и не пахло. Вернее, они кончались на
том месте, где я стоял. Вероятно, здесь был привал, трава примята в
радиусе пятидесяти футов. И тут мне в глаза бросилось что-то белое. Я
спешился, раздвинул стебли и поднял белый клочок! О ужас! Это была бумага,
в которую я заворачивал свой виргинский табак! Я находился на месте своего
первого ночлега! Не иначе, как гоняясь за собственным следом, два дня
кружил по прерии!
Я чувствовал себя убитым. Как подкошенный, повалился на траву рядом с
мустангом, не испытывая никаких чувств, кроме желания скорейшей смерти.
Не могу сказать, долго ли я пролежал. Видимо, долго, ибо когда
собрался с силами и поднялся, солнце стояло уже далеко на западе. Я
проклял его вместе с этой степью. Меня уже не волновало ни будущее, ни
настоящее. Намотав на руку поводья, я из последних сил вцепился в седло и
в гриву, предоставив коню полную свободу действий. Если бы я сделал это
раньше!
Все, чем запомнились мне эти часы, сводится к тому, что конь
несколько раз шумно всхрапнул и резко поскакал в сторону, противоположную
той, куда его гнал я. Помню еще, что я был близок к искушению разжать
пальцы и повалиться на землю. Ночью я, кажется, слез со своего скакуна.
Одному богу известно, как я провел ее! Рассудок бездействовал, я был на
грани помешательства. А как поутру мне удалось снова очутиться на коне - и
вовсе загадка. Думаю, что усталая лошадь отдыхала лежа, я навалился на
седло и она поднялась вместе со мною.
Перед глазами все плыло и разбивалось вдребезги. Были минуты, когда я
не считал себя живущим на этой земле. Я видел сказочные города, перед
которыми отступила бы фантазия самого гениального художника: башенки,
купола, колоннады, поднимающие небесный свод; моря, бьющие в берег золотым
прибоем; парящие в воздухе сады с невиданными плодами. Но я не мог
протянуть к ним руки. Малейшее движение причиняло страшную боль. Внутри у
меня было адское пекло, язык и небо заскорузли, ноги и руки уже не
принадлежали телу.
Что-то глухо ударяло в голову, в уши. Это напоминало стоны, хриплые
стоны, терзающие мой слух. Возможно, их издавал я сам. Кажется, я ломился
сквозь какие-то ветви, помню треск сучьев и свою судорожную попытку
ухватиться за что-то рукой, то ли за седло, то ли за гриву. А потом -
сокрушительный удар.
Я лежал на траве, на берегу узкой, но глубокой реки. Неподалеку стоял
мой мустанг, рядом с ним - какой-то человек. Он скрестил на груди руки, в
одной из них была зажата охотничья фляжка в соломенной оплетке. Больше я
ничего разглядеть не мог: не было сил подняться. Внутри все пылало, но
одежда прохладно липла к телу.
- Где я? - услышал я собственный хрип.
- То, что вы _н_а_д_, а не _п_о_д_ водой - вина не ваша.
Мужчина загоготал. Каждый звук его голоса был невыносимо противен,
отдавался в ушах. Но я понимал, что он мой спаситель, что это он вытащил
меня из реки, куда я безвольно скатился через голову обезумевшего от жажды
мустанга. Я бы утонул, если бы не этот незнакомец. Он же с помощью виски
вывел меня из смертельного забытья. Но даже если бы он спасал мне жизнь
десять раз подряд, я не в силах был бы преодолеть невыразимой антипатии к
нему! Я не мог на него смотреть!
- А вас, вроде, не очень радует мое общество, - ухмыльнулся он, не
спуская с меня глаз.
- Больше ста часов я не видел ни одной человеческой души, не пробовал
ни крошки, ни капли...
- Вы лжете! - снова загоготал он. - Вы изрядно отхлебнули из моей
фляжки. Вернее, я сам влил кой-чего вам в пасть. Откуда вы? Лошадь-то не
ваша.
- Мистера Нила.
- Чья?
- Мистера Нила.
- Как же от мистера Нила вас угораздило попасть на берег Хасинто?
Отсюда до его плантации добрых семьдесят миль через прерии! Может, просто
дали тягу? А? С мустангом-то?
- Заблудился. Четыре дня ни крошки во рту.
Больше я не мог говорить, слабость и отвращение сомкнули мне губы.
- Ничего себе - ни крошки! Это в техасских-то прериях, где на каждом
шагу острова! - расхохотался незнакомец. - Я вижу, вы джентльмен, вернее,
были им. Ха-ха! Значит, не сумели прокормиться? Не видели пчелок в
воздухе, земляники под ногами?
- Пчелы? Земляника?
- Да из каждых двадцати стволов с дуплами, одно набито, слышите,
набито медом! Вы что, не видели ни одной пчелки?
- Даже если б видел, как бы я без топора добрался до меда. Я ведь
попросту заблудился.
- И как же вас угораздило?
- Гонялся за мустангом.
- Ну и что собираетесь делать?
Он говорил, чуть откинув голову назад, словно избегая моего взгляда.
- К людям хочу, к жилью...
- К людям? - переспросил он с ехидной улыбкой. И отступив на
несколько шагов ворчливо повторил: - К людям! К людям...
Мне было не повернуть головы. Я заметил, что он сделал какое-то
движение. Да. Он вытащил из-за пояса нож и осклабился. Теперь я мог
рассмотреть его получше. Все его ужимки выдавали сильнейшую внутреннюю
борьбу. Он и трех секунд не мог простоять спокойно. Пальцы, как у
сумасшедшего, бегали по лезвию ножа Мне стало ясно, что в голове его зреет
решение: оставить меня в живых или нет. Я был совершенно спокоен и готов
ко всему.
Он ушел. Я напряг шею и посмотрел ему вслед. Взгляд мой, отыскав
удаляющуюся фигуру, вдруг наткнулся на ту самую загадку природы, что
поразила меня в первый день блужданий. Колоссальная масса серебра высилась
не более чем в двухстах шагах. Незнакомец исчез где-то в ее недрах. Но вот
появился снова и медленно, пошатываясь двинулся в мою сторону. Когда
подошел ближе, я увидел, что он долговяз и сух, но крепок телом. Лицо,
насколько можно было разглядеть его в зарослях бороды, было прокалено о
обветрено, как у индейца, но борода свидетельствовала о его белом
происхождении. Голова обвязана холщовой тряпицей в темно-бурых пятнах.
Куртка из оленьей кожи, ноговицы и мокасины имели те же следы. Это была
кровь. За поясом торчал нож не менее двух футов длиной, а в руке он теперь
держал кентуккийский карабин.
Должно быть, мое лицо явственно выражало отвращение, несмотря на то,
что я силился казаться равнодушным.
- У меня что? Надпись на лбу? - вскипел он.
