Ирина СЕРГИЕВСКАЯ
ВЕЛИКИЙ ЗАКОН ДОКТОРА СТРОПТИЗИУСА
Эту рукопись передал в редакцию
"СИЗИФа" Б.Н.Стругацкий, сказав, что это
одно из первых произведений Ирины
Сергиевской. Повесть ему очень нравится и
он несколько лет предлагал рукопись в
различные редакции. Однако тогда
опубликовать повесть не удалось, а теперь
автор милостиво согласна опубликовать ее
на наших страницах. Ирина Сергиевская
известна любителям фантастики по повестям
"Кариатида", "Флейтист", "Царь обезьян".
"Великий закон доктора Строптизиуса"
написан в 1979 году, и мы рады предложить
его вниманию благосклонного читателя.
Редакция.
ПРОЛОГ
Однажды осенью, в 15... году, в пятницу, в харчевне "Ганс и Грета",
что близ Лейпцига, отдыхала компания охотников-балагуров. Захмелевшие от
лесного воздуха молодые люди уплетали жареную свинину с капустой,
прихлебывали пиво и дружно хвалили убитого зайца, тушка которого лежала
тут же, на столе. Им усердно помогал робкий болезненный мальчик лет
двенадцати. Спотыкаясь в огромных деревянных башмаках, он носил из погреба
пиво, изо всех сил стараясь угодить хозяевам и гостям. Ему мимоходом
давали тумака и Ганс, и Грета, а иногда кто-нибудь из
весельчаков-охотников смеху ради выкручивал ему ухо.
- Михель, грязный поросенок, а ну, живо! Смотри у меня!
- Михель, нищенское отродье, улыбайся гостям! Не корчи постную рожу!
Ты не в кирхе!
Мальчик послушно улыбался, кланялся и украдкой вытирал грязной рукой
слезы.
Насытившись, балагуры дружно запели свою любимую охотничью песню, о
том, как приятно сидеть в теплой комнате, в веселой, дружной компании,
есть жареную свинину с капустой и пить пиво, в то время как на улице
грязно и мокро, а в лесу воет страшный Вервольф. В такт пению они били
пивными кружками по столу и раскачивались.
Частые вспышки молний освещали окрестности веселого города Лейпцига.
Лил дождь. Внезапно гром тряхнул харчевню так, будто рядом взорвалась
сотня бочонков с порохом. Охотники смолкли, не допев последнего куплета.
Михель уронил пивную кружку и перекрестился.
Жгуче-красная молния ударила в дверь и вышибла ее. В харчевню, важно
стуча копытами, вошла гладкая рослая лошадь. Следом, держась за ее хвост,
ступал высокий, ярко одетый господин в шляпе с орлиными перьями. Подмигнув
оторопевшей хозяйке, господин веско сказал:
- Моему коню овса прошу не давать.
Никто ничего не посмел ответить яркому пришельцу, тем более, что он
высокомерно представился:
- Можете называть меня господин Бургомистр.
Лошадь всхрапнула и оскалилась. Блестящий бургомистр тут же выдернул
из-под побледневшего Ганса табурет и сел лицом к компании, заслонив собой
очаг.
- Эй, старушка! - звучно приказал он Грете. - Пива! И побольше!
Михель моментально нырнул в погреб. Бургомистр брезгливо схватил со
стола тушку и со словами: "Все, все уходит туда, откуда нет возврата!" -
бросил чужую добычу прямо в огонь. Но никто из охотников даже не пикнул.
Довольный бургомистр по-свойски придвинулся с табуретом к столу и сожрал в
один присест все, что там стояло. Кости он метко швырял в Ганса с Гретой.
Те только приседали и кланялись - не каждый день в бедные харчевни
заглядывают бургомистры!
Появившийся Михель робко поставил перед знатным гостем дюжину кружек
с пивом. Незнакомец все вылил в очаг, погасив огонь, а последнюю кружку
опрокинул на голову мальчика, потом взял его за подбородок, всмотрелся и
начал хохотать, подпрыгивая на табурете:
- Постой, братец, да ведь я тебя знаю!
Михель молитвенно сложил руки на груди:
- Неужели вы знали моих бедных родителей, добрый господин?
Слезы вперемешку с пивом струились по его щекам.
- Ты спроси, кого я не знал! - продолжал грохотать бургомистр. - Эй,
хозяйка! - он поманил Грету. - Продай мне этого щенка! На вот, держи, - он
выхватил из под плаща толстый кошель и бросил его под ноги Грете.
Бургомистр свистнул лошади, схватил окаменевшего от страха Михеля
поперек туловища и был таков.
Они понеслись по дорогам Германии. Веселый бургомистр иногда бил по
шее рыдающего мальчика. Михель в отчаянии молотил слабыми руками по спине
лошади и звал на помощь добрых людей. Конечно, хозяева плохо обходились с
ним, но бургомистр внушал ему непреодолимое омерзение. Михель охрип и
почти ослеп от слез, а бесчувственный бургомистр всю дорогу громко смеялся
и плевал в небо.
Через два часа лошадь принесла всадников обратно к воротам Лейпцига,
которые открылись перед ними сами. Лошадь уверенно зацокала по темным
кривым улочкам. Путь был ей знаком. По дороге бургомистр ругал обывателей
за то, что они спят, когда он, бургомистр, бодрствует.
Наконец, лошадь остановилась около двери домика в тупичке. Во втором
этаже светилось одно окно. Бургомистр с Михелем под мышкой взлетел по
лестнице и ворвался в затхлое мрачное помещение.
Михель глянул по сторонам и в ужасе закрыл лицо руками - в своих
страшных снах так он представлял себе преисподнюю. К потолку было
привязано блеклое чучело крокодила. В углах застыли обнимающиеся скелеты.
Всюду мерцали стеклянные приборы. В больших прозрачных банках извивались
гады.
У ярко горящего очага над кипящим котлом замер человек в черной
мантии с серебряными звездами. Остроконечный длинный колпак его упирался
почти в потолок.
Бургомистр швырнул Михеля в угол как котенка, и молча заключил в
объятия ученого. Подержав так друга минуты две, бургомистр молвил:
- О, беспокойная душа, ваше окно подобно маяку в этом океане
человеческого невежества! Я, пхе-пхе, сердцем отдыхаю только среди ваших
реторт и фолиантов.
- Польщен... Признателен... Смущен... - начал кланяться чародей. -
Ближе к огоньку не угодно ли?
Бургомистр отрицательно покачал головой:
- Спешу, мой друг. Хотя, в общем, у нас впереди Вечность. Мы можем
позволить себе побездельничать. Мой друг, я хочу подарить вам одну
бессмертную душонку. Сын почтенных родителей, пхе-пхе... Поди сюда, - он
подтащил Михеля к очагу и взял его за ухо. - Это вам, доктор, будет
утешение на старости лет. Только секите его почаще. Боритесь с его
Натурой!
- Может быть, сделать из него чучело? - быстро предложил доктор.
- Как хотите, мой друг. Я не берусь судить о путях, которыми вы идете
в науке. Сейчас науки - это не мое призвание. Я, скорее, поэт. Если
хотите, философ.
Ученый муж снял колпак и сделал неловкое подобие книксена. Бургомистр
уже почти вышел из мрачной кельи, но на пороге вдруг обернулся и напомнил:
- Боритесь, боритесь с Натурой этого ребенка! Мать его была дура
редкостная, а отец - человек порочный и вообще лжеученый. С отцом мы уже
почти было нашли общий язык, но он меня провел. Теперь я в людей не верю
вообще. Обидели вашего бургомистра, пхе-пхе... А дитя мне жаль... Хоть его
оберечь бы! Я буду справляться о мальчугане.
Тяжелая дверь захлопнулась за бургомистром.
- Поди сюда, ребенок, - поманил ученый Михеля. - Забудь все, чему
тебя учили. Теперь ты будешь служить только Науке и исключительно в моем
лице.
Михель заплакал: лицо ему не понравилось. Ученый муж не обратил на
это никакого внимания. Он длинно, с наслаждением зевнул, скинул мантию,
улегся на мягкое ложе, обложил себя подушками и приступил к процессу
обучения:
- Протри эту реторту, да смотри, не разбей ее! В ней заключен мой
главный враг, курфюрст Баварский. Не смотри на меня такими глазами,
мальчик. Я просто обратил его в муху. Потом я обучу тебя этой штуковине.
Только веди себя примерно. Главное - будь терпелив, дитя мое. Будь
настойчив. Помни - в Природе ничего таинственного нет! Я знаю ее, как свои
пять пальцев. Я покорил ее еще в юности. А курфюрст Баварский не поверил в
мое могущество, за что и наказан. Ишь, как жужжит, его светлость!... Ты
протирай пыль, протирай, мальчик... Если ты что-нибудь разобьешь, я
тебя... хр-р-р... в паука обращу... сейчас я засну. Главное - никогда не
смей меня будить. Я буду спать долго. Знай - в это время я общаюсь...
хр-р-р... с астральными телами... Небо, как мне всегда было известно,
состоит из девяти хрустальных сфер... Иные из них... хр-р-р... поют...
Природа и Натура... Только Природа и Натура!.. Хр-р-р-р-р...
ПАША
Павел Трофимчук торопился с работы домой. Сырой дым висел над Мойкой.
Мелкие снежинки таяли в черных лужах. Ветер заглушал шаги прохожих,
раздувал полы пальто. Трофимчук завернул во двор своего дома и в темноте
ступил в лужу. В правом ботинке захлюпало.
Дома Трофимчук с досадой рассмотрел подошву и задумался. Нужна была
новая обувь. До зарплаты оставалось три недели. Брать деньги в долг
Трофимчук считал недостойным самостоятельного мужчины. Он порылся в шкафу,
выбирая, что бы продать, но ничего ценного не нашел. Внезапно вспомнив, он
вытащил из-под кровати старый деревянный чемодан и достал оттуда дедовскую
иконку с изображением какого-то архангела. Трофимчук, морщась, надел
рваный ботинок, завернул икону в газету и вышел из комнаты.
Жизнь не баловала Павла Трофимчука. Он рано остался без родителей,
был вынужден уйти с первого курса финансового техникума и самостоятельно
зарабатывать на хлеб. Ему было двадцать три года, и он занимал скромную
должность завскладом большого института, который сокращенно назывался
"ВНУХИ". Артистическая душа Павла тянулась ко всему загадочному, поэтому
он не хотел знать, как расшифровывается название института. Когда же
случалось ему разговаривать с бывшим одноклассником, то на вопрос, где он
работает, Паша уклончиво отвечал: "Н-да... Если взять науку в общем
объеме, то это глыба!"
У Трофимчука было приятное мягкое лицо и приветливая улыбка. Синие
глаза ясно смотрели на окружающий мир. Денег ему не хватало.
Иконку Паша нес показать и, если удастся, продать, бывшему соученику,
студенту-искусствоведу Шуре Петрову.
На одной из линий Васильевского острова Трофимчук разыскал нужный
дом, вошел в длинную сырую подворотню и вдруг услышал тихий плач. Павлу
показалось, что это ребенок.
- Чего ревешь, пацан? - спросил он в темноту.
- Какой я пацан! - зарыдали в ответ.
- Ты - Петров? - щуря глаза, удивился Трофимчук и зажег спичку.
Огонек осветил дрожащую фигуру, прижавшуюся к мокрой стене. Петров
испугался и закрыл лицо ладонями.
- Не надо света, Паша!
- Тебя выгнали из Академии художеств, Шура?
Петров хрипло, простуженно зарыдал:
- Отовсюду меня выгнали! Никто я теперь! Понимаешь - никто!!!
- А я принес продать тебе икону. Ботинок каши просит, а новый купить
не на что.
- Какая икона?!! - заголосил Петров, и на бледном лице его брови
сошлись "домиком". - Не Шура я теперь! Не Петров!
- Как это? - не понял Трофимчук. - Фамилию сменил, что ли?
- Сменил, сменил! - запричитал бывший Петров. - Тебе бы так сменить!
Амадей я теперь! Вампирский!!!
После разговора в подворотне жизнь Трофимчука внешне не изменилась.
Он по-прежнему аккуратно исполнял свои обязанности заведующего складом.
Единственное, что можно было поставить ему в упрек - он слишком часто
опаздывал на работу после обеденного перерыва. Никто не знал, что
Трофимчук уже год, как не обедает вовсе! В час дня он аккуратно снимал
свой черный сатиновый халат, надевал старенький пиджачок с ватными плечами
и удалялся в неизвестном направлении с деревянным чемоданом в руке.
Однажды в ветреный зимний день около двух часов машинистка "ВНУХИ"
Вита Морошкина от нечего делать бродила по Кузнечному рынку. Обеденный
перерыв кончался. Морошкина, не спеша, выбирала себе лакомства, чтобы
скрасить оставшуюся половину трудового дня. Она шумно разругалась с
продавцами, ничего не купила и разгоряченная, довольная, покинула торговые
ряды. Совершенно случайно она бросила взгляд в сторону кучки старушек,
продававших вязаные шапочки и рукавицы. То, что увидела Морошкина, изумило
ее. Рядом со старушками стоял неподвижный, побледневший от мороза Павел
Петрович Трофимчук. У ног его был раскрыт деревянный чемодан. Трофимчук
продавал искусственные цветы из перьев и бумаги!
Давясь от распиравшего ее смеха, Морошкина подбежала к нему и
закричала:
- Ба, какая встреча! Павел Петрович! Почем торгуем? Ах-ха-ха-ха-ха!
Синий взор Трофимчука был устремлен мимо Морошкиной. Прозрачным,
чистым как у снегурочки голосом он молвил:
- Полтора рубля штука. Желаете, девушка? Полтора рубля.
Морошкина отскочила от юного завскладом и галопом понеслась на
работу. Не сняв шубы, она вбежала в канцелярию, упала на стол и
возбужденно закричала: -
- Что я видела! Нет, вы не поверите, что я видела! И не говорите, что
поверите!
Три машинистки окружили ее.
- Нет! - замахала руками Вита. - И не спрашивайте, что я видела! все
равно не скажу. Но если бы вы знали, что я видела, вы бы ни-ког-да не
поверили!
Она рассыпала сигареты из пачки, расшвыряла деловые бумаги и побежала
в соседнюю комнату. Там повторилась такая же сцена. Через полчаса
Морошкина вернулась в канцелярию, а за ней шла толпа с горящими от
любопытства глазами. Морошкина интриговала всех взглядами, прищелкивала
язычком, взбивала локоны и строила глазки в пространство.
Внезапно в канцелярию вошел строгий, подтянутый Павел Трофимчук с
деловыми бумагами.
- Ах-ха-ха-ха-ха-ха-ха! - рассмеялась ему в лицо Вита.
- Мне бы бумажки перепечатать, - твердо сказал Трофимчук.
Вита цепко схватила его за руки.
- Сказать, или не сказать, Пашуля, что я видела?
Она повернулась к толпе любопытных:
- Посмотрите на него все! Правда, красивый? Павлуша, вы могли бы
сделать карьеру в кино с вашей внешностью!
- Пустите, - попросил Трофимчук, потупившись и не решаясь вырвать
руки.
Толпа любопытных ничего не понимала, но все согласились, что
Трофимчук действительно очень хорош собой.
- Так сказать или не сказать? - заглядывала ему в лицо Вита.
- Мне что. Говорите. Бумажки только перепечатайте. Работнички...
- А Трофимчук на рынке торгует! Всяким хламом! - выпалила Вита и с
напускным ужасом отшатнулась от него.
- Не хлам это вовсе, - угрюмо заметил Трофимчук. - Цветы. Людям
радость.
Но Вита уже забыла про него. Она демонстрировала сослуживцам свою
неизвестно кем испорченную пишущую машинку:
- Представляете, сломали! Ну, ни на минуту нельзя отлучиться с
рабочего места. Прихожу, сажусь работать и здрасьте-пожалуйста! Сломана!
Вы представляете?
Все лениво представили эту картину.
Внезапно Трофимчук возвысил голос:
- Не хлам это. Цветы, товарищ Морошкина.
- А? Что такое? Вы еще здесь, Паша? Вы же видите - машинка сломана! Я
не могу перепечатать ваши бумажки!
Трофимчук стоял, опустив вдоль туловища руки. Синие его глаза с
тоской смотрели на Морошкину.
- Не из интеллигентов я, Виктория Петровна, вы уж извините. Не кончил
институтов. Не было у меня папы-генерала. И роялей разных дома не было.
- Да что с вами, Павел Петрович? Вы что, шуток не понимаете?
Трофимчук пристально смотрел на Виту. Лицо его не двигалось.
Шевелились только бледные губы.
- Может и не понимаю я ваших шуток, Виктория Петровна. Темнота я.
Деревня. Вы вот поиздевались, и вам приятно. А я тоже себе хочу
удовольствие сделать. Вот и говорю. Торгую я, да. Цветами. А цветочки из
бумаги цветной делаю. Не помогают мне состоятельные родственнички. Я им
помогаю. На театры да на книжки с картинками нету у меня денег.
- Нет переживай, Паша! - стали утешать его машинистки. - Ты же знаешь
Виточку!
- Поболтали, товарищи, и расходитесь по рабочим местам.
- Вы думаете, я собака, - не унимался Трофимчук.
- Ну почему - собака? - капризно спросила Вита. - Вы больше похожи на
камышового кота. У вас такие же круглые глаза и белые острые зубы.
Мя-я-я-у-у!
Трофимчук запрокинул голову и тоскливо провещал:
- Я знаю, все вы считаете меня собакой. Но я не собака. Нет. Не
собака я.
Тут все захохотали. Трофимчук бледно улыбнулся и, опустив глаза,
вышел.
На следующий день его на работе не было. Сослуживцы корили Виту. Все
считали ее причиной внезапного отсутствия завскладом. Через два дня
Трофимчук позвонил на работу и сказал, что болен. Сослуживцы
заволновались: сирота-завскладом лежал дома один и некому было подать ему
стакан воды! Вите предложили навестить больного и тем загладить свою вину.
Она охотно согласилась сделать это в рабочее время.
Купив пакетик кефира, пучок петрушки, рулон цветной бумаги и один
апельсин, Морошкина рассеянно плелась по набережной Мойки. Она нашла дом,
поднялась на второй этаж и постучала в дверь ногой. Ей открыла соседка.
Вита прошла в самый конец коридора и перед дверью стала стряхивать с шубы
снежинки. В комнате возбужденно разговаривали. Вита прислушалась.
- Паша, дорогой, - всхлипывал юношеский голос, - не скрывай от нас
ничего! Скажи, какие наши шансы? Могут ли они помочь?
- Могут, - заверил голос Паши. - Академики все могут. Только, Шурка,
вот незадача какая выходит - заняты они. Работают, понимаешь, над опытами.
- Павел Петрович, родной, а вы нас, простите, не обманываете? - с
мучительной интонацией спросил бас. - Ведь ничего нам такого-разэтакого не
надо! Только бы коллективную нашу жалобу во все вышестоящие инстанции
передать. Уж мы-то в долгу не останемся!
- Эх, кореш, - захрипел еще кто-то, - нету ведь терпения! Ты уж к
прокурору, милый, сходить не забудь! Он меня, как облупленного знает.
- Организуем, - заверил Трофимчук. - И суд. И научную консультацию.
Адвокатов наймем, фельдшеров. Я как жалобу вашу в Академию занес, там,
конечно, сразу прочитали, разобрались. Ну, вышли ко мне академики. И
говорят: "Ясно, товарищ такой-то. Но сейчас помочь не можем. Загляните-ка
на следующей недельке" Ученые! Против них не попрешь.
Вита приникла к замочной скважине, но изнутри торчал ключ. Ничего не
оставалось, как постучаться и войти.
В пустой комнате, в углу на голой железной сетке кровати сидел
Трофимчук, закутанный в пальто. Вокруг него на корточках застыли трое.
Увидев Виту, они тотчас вскочили и заспешили к выходу. Все трое были
похожи друг на друга унылым выражением лица. Полный мужчина в каракулевой
шапке поклонился Вите:
- Позвольте представиться, девушка, - он сморщился. - Гражданин
Каннибальских, Лео. А вот мой паспорт.
- Я верю, верю! - отпрянула Вита. - Не надо паспорта!
Сутулый юноша с бровями "домиком" сделал ныряющее движение головой и
всхлипнул:
- Амадей я! Гражданин Вампирский. А паспорт мой вот. С печатями.
Можете проверить!
- Что вы, что вы! - отмахнулась авоськой Вита.
Третий мужчина с сизыми мешочками под глазами низко поклонился
Морошкиной:
- Приятного вам здоровья, барышня! А паспорт у меня с собой. И
прописка есть. Постоянная. Городская. Улица Гробостроителей, дом 13,
квартира 5, корпус 49. И корпус есть! - он по-детски радостно рассмеялся.
Сизые мешочки под глазами затряслись.
- А фамилия? - сурово спросила Вита.
- Всегда ваш Вилли Кадавров!
Троица гуськом вышла из комнаты.
Вита подскочила к неподвижному Трофимчуку, бросила авоську на пол и
пылко зашептала:
- Ба, Паша! Да вы, оказывается, знаетесь с академиками! Со всеми
сразу! Вы - ученый? Бакалавр? Магистр? Только не говорите мне "нет"! Какую
же область науки вы решили осчастливить? Не тушуйтесь, Пашуля! Я всегда в
вас верила! Мне вы можете сказать все - не выдам. Никогда. В школе мне так
и говорили: "Витка, ты - могила!".
Трофимчук вдруг качнулся, как кукла-неваляшка, и со звоном упал на
сетку кровати. Пальто съехало на пол, и Вита увидела, что Трофимчук в
лимонного цвета исподнем. Она невольно зажмурилась, но не потому, что ей
стало неловко, а потому что человеческий глаз не в силах вынести цвета
такой ядовитой яркости. Не открывая глаз, она сказала:
- Вам плохо, Павел Петрович. Вы голодный. Хотите таблетку анальгина?
- Да-а, - сдавленно простонал Трофимчук и протянул дрожащую руку.
Вита сунула ему таблетки. Он высыпал их в рот и сжевал, как конфеты.
Вита азартно шарила глазами про комнате. В ней не было ничего, кроме
цветного изображения Есенина среди берез в самодельной, березовой же,
рамке и засаленной репродукции с картины Пукирева "Неравный брак".
- А где же ваша мебель, Павел Петрович? Где, наконец, ваши брюки? Вы
меня просто шокируете своим откровенным костюмом. Но между нами,
девочками, говоря, Пашуля, вы никогда еще не были так привлекательны. Как
гордая канарейка среди туч!
Она кинула авоську Трофимчуку.
- Вы кушайте, кушайте. Здесь петрушка, кефирчик очень полезный. Я
хотела купить хлеб, но забыла. Вы голодный? Вам привет с работы! Все вас
ждут - не дождутся! Где, спрашивают, Павел Петрович? Где наш красавец
завскладом?
Вита остановилась около Трофимчука. Глаза ее блестели, как у кошки на
охоте.
- Павел Петрович, скажите откровенно - вы отдали науке все, даже
штаны?
Трофимчук лежал неподвижно. На груди у него стоял пакетик с кефиром.
Глядя в потолок, Трофимчук гордо сказал:
- Мне, Виктория Петровна, подачки ваши не нужны. Полюбоваться пришли?
Над горем чужим посмеяться?! Бегите, кричите на улицах: "Трофимчук -
босяк! Трофимчук - дворняга. Трофимчук в конуре живет! Без мебели!"
- Павлушенция, вам кефир на майку протек, - дружелюбно заметила Вита.
- Так вот же тебе твой кефир! - восстал Трофимчук и швырнул в нее
пакетиком.
- Не хулиганьте, Павел Петрович. Вы, очевидно, пьяный. Ладно уж, я
никому не скажу, что видела вас почти в костюме Адама. Очень мне надо!
Вита оскорбленно повернулась и вышла. Около дома Трофимчука она зашла
в телефонную будку, чтобы напудрить нос. И вдруг увидела завскладом! Он
бежал вдоль реки Мойки. На нем был старый тренировочный костюм и лыжная
шапочка с помпоном. Павел Петрович катил перед собой закрытую детскую
коляску. Вита высунулась из будки, хотела проследить, куда побежал
Трофимчук, но махнула рукой:
- Связываться еще со всякими!..
А завскладом петлял по городу и, когда стемнело, вышел на капустное
поле в одном из новых районов. Холода и ветра он не чувствовал. Коляска
увязала в грязи и снегу, подпрыгивала, цепляясь за оставленные на зиму
кочаны. Невдалеке работал подъемный кран. Звенели яркие трамваи. Люди
толпами возвращались с работы. Трофимчук остановился перед занесенным
снегом не то гаражом, не то сараем. Он надвинул на брови шапочку, мелко
перекрестился на пролетающий самолет и прошептал:
- Господи, ты со мной... Отче наш иже еси на небеси... Помоги...
господи...
Он молитвенно сложил руки:
- Хоть бы на этот раз не съели!
Трофимчук громко постучал в дверь.
ЗАПИСКИ ПАЖА МИХЕЛЯ
С трепетом, неизбежно присущим робкому новичку на литературном
поприще, приступая к первой части сих Записок, спешу прежде всего
предуведомить читателя, что он не найдет здесь хитроумно сплетенной
интриги, роковых тайн и страстных любовных вздохов. Дабы не сочли
дерзостью мои первые неловкие писания, хочу привести прежде всего свой
недавний разговор с герром доктором Помпоном Окафусом Строптизиусом, перед
гением которого благоговею и преклоняюсь.
- Мой бедный Михель, - сказал герр Доктор, гладя меня по голове, - с
некоторых пор я замечаю в тебе пиитическую искру.
Я скромно потупился.
- О, тупенькая головка! благожелательно продолжал герр Учитель. -
Знаешь ли ты, ЧТО есть литература?
Он понюхал табак и чихнул.
- Заклинаю тебя, как духовный отец, - пиши просто! Пиши только о том,
что ты видел сам и хорошо знаешь. Для начала опиши нашу богатую событиями
и биографиями компанию. Чурайся, чурайся вымыслов, мое убожество, ибо что
есть вымысел? Бесплодная попытка писаки-пиита уйти от Натуры!
Герр поцеловал меня в лоб и громко провозгласил:
- Природа и Натура, мой мальчик! Только Природа и Натура!
С позволения герра Помпона я уединился в своем уголке и с упоением
предался литературному труду. Свято выполняя завет герра быть близким
Природе и Натуре, начинаю свой правдивый рассказ с описанием Учителя.
ГЕРР ПОМПОН ОКАФУС СТРОПТИЗИУС
Благоговейная слеза увлажнила мои щеки, когда я вывел на сем листе
робкой рукой ученика имя Наставника. Перед ним в свое время преклонился
весь ученый мир, и до сих пор Герр недосягаем в своем величии. Вряд ли
найдется ученый, сделавший для науки больше, чем великий Герр, открывший
закон Строптизиуса. Интригует то, что ни я, ни другие члены нашей дружной
компании, не знаем сути благодетельного открытия, что, конечно, не мешает
нам дружно рукоплескать Корифею Науки всякий раз, как мы его видим.
О, благодарю тебя, Провидение, за счастье иметь такого поводыря в
жизни и в науке! Ведь до встречи с ним чего я только не натерпелся! Как
только ни била меня судьба! Я, нищий сирота Михель, спал на собачьей
подстилке, работал, не разгибая спины, получая в награду только колотушки
и брань. Но миг - и все переменилось! Некто господин бургомистр, мой
первый покровитель, вырвал меня из этого ада и властной рукой швырнул к
ногам ученейшего из мужей, своего друга и вернейшего слуги, герра
Строптизиуса.
Отягченная печальными воспоминаниями старость препятствует Герру в
свершении новых открытий, как то: философский камень, эликсир вечной
молодости, секрет превращения железа в золото.
Герр Доктор необыкновенно гибок и почти по-девичьи тонок в талии.
Гибкость и стройность сии приобретались им за долгие годы тяжкой царской
службы в дикой Московии и державном Санкт-Питербурхе.
Герр любит сидеть в портшезе, увитом искусственным плющом, и
предаваться воспоминаниям. Его покой охраняют верные мавры Proshcka and
A1ntoshcka. В свое время (не могу не преклониться перед мудрой
предусмотрительностью Герра!) он приказал отрезать им языки, дабы смерды
не могли разгласить Великий Закон Строптизиуса, открытие коего происходило
на их глазах.
Вообще, некая властность всегда была в характере моего великого
Учителя. Он не терпит противодействия себе.
- Пусть трепещут мои враги! Я обращу их в мух! - частенько говаривает
Корифей Всех Наук и вперяет свой гордый орлиный взор в бесконечные ряды
стеклянных разноцветных пробирок, залитых воском.
В прозрачных темницах томятся, дохнут и высыхают бесчисленные наши
недруги: курфюрст Баварский, архиепископ Кентерберийский, барон Ротшильд,
герцог Веллингтон, державный герр Питер со своей развеселой дщерью
Лисавет, министр Столыпин со своей Реформой (Реформа, как таковая, всегда
претила Герру).
Но вперед, мой друг Михель! Я чувствую, как перо твое крепнет и
мужает!
ОПИСАНИЕ ЛУЧШЕГО МОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ КНЯЗЯ ВОЛЬДЕМАРА ПРОХЛАДНОГО
Я не знаю человека, который превосходил бы веселостью нрава,
шутливостью и изысканной простотой помыслов блестящего Вольдемара
Прохладного, галантного героя Санкт-Питербурхских балов и доблестного
рубаку на полях сражений. За свою яркую жизнь он имел пятьдесят три дуэли,
из коих пятьдесят кончились весьма плачевно для недругов князя. Считаю
своим долгом упомянуть об исторической дуэли сего доблестного мужа с
графом Василием Оскромным. Оскромный был уничтожен достойным князем метким
выстрелом из-за угла в спину.
Мой нежный возраст и природное уважение к женскому полу не позволяют
мне упомянуть о других победах князя, на совсем иных полях сражений. Но
если вы представите гибкую, стройную фигуру князя в красном мундире с
прекрасными пуговицами, в лаковых сапогах с острыми носами и звонкими
шпорами, то вы поймете причину женской слабости.
- За нами, Прохладными, всегда неслась Победа! - часто говаривает мой
покровитель, усмехаясь в свои пышные усы.
ОПИСАНИЕ МОЕГО ВТОРОГО ПОКРОВИТЕЛЯ СЕМЕНА СЕМЕНОВА
Сей муж весьма и весьма немногословен, что изобличает в нем натуру
пылкую, страстную и склонную к глубоким привязанностям, ум почти
государственный. Я бы пожелал ему лишь заимствовать некоторую толику
игривости князя Вольдемара и велеречивости герра Доктора.
Если вы нарисуете в своем воображении гибкую фигурку в длинном, до
пят, гороховом пальто, маленькие, как бы веревочные усики, лукавый взор,
средне оттопыренные уши, то перед вами, как живой, предстанет Семен
Семенов.
- Ох, Михель, дурья башка, не знаешь ты, как тяжела царская служба! -
частенько вспоминает он. - Не смыкая глаз! Не щадя ног! За веру - царя -
отечество!
ОПИСАНИЕ МОЕГО ПОКРОВИТЕЛЯ, ПИИТЫ ИГОРЯ ПЫШКИНА-ПУСТОЦВЕТА
Нарисуй себе читатель, если у тебя достанет воображения, гибкую,
колеблющуюся фигуру в лиловой бархатной блузе, украшенной большим траурным
бантом. Представь себе длинные, лиловые волосы, обрамляющие бледное,
тронутое отчаянием лицо. На сем лице вообрази себе, если дерзнешь, длинные
глаза, обведенные траурной же каймой. Нарисуй на щеке пииты траурный
крестик, выкрась ему губы фиолетовой краской, и перед тобой, как живой,
предстанет Игорь Пустоцвет. Натура, несомненно, богато одаренная, но
загубившая себя пристрастием к вину и запятнавшая себя пороками,
перечислить которые не дает мне природная отроческая стыдливость.
- О, Смерть, я твой! - частенько поговаривает Пустоцвет, разводя
зрачки в разные стороны.
ОПИСАНИЕ ПОКРОВИТЕЛЯ МИХАИЛА ИВАНОВИЧА ШАНДАЛОВА
Характер его, не скрою, тяжел для окружающих. Мужем сим порой
овладевает угрюмость. В хорошие же его минуты один лишь Прохладный может
сравниться с ним в игривости разговора.
Любовь к Мельпомене и Терпсихоре толкнула его в свое время на
создание домашнего театра. И сейчас он частенько, забываясь, любит
кричать:
- Пляши, Мотька! Засеку! Медведю отдам! В солдаты забрею!
Михаил Шандалов несколько тучен, что не скрывает его гибкости,
приобретенной им еще в ранней юности, во время службы при дворе.
Приятнейший человек!..
...Но брось перо, Михель! Неужели ты не слышишь, что пришел недавний
знакомец герра Строптизиуса, герр Пауль? Он, наверно, опять принес нам
что-нибудь вкусненькое. Беги, Михель, иначе Твой добрейший покровитель
Вольдемар Прохладный съест твою порцию! Может быть, нам принесли конфет?..
Это было царское угощение (дичь с яблоками), о читатель! Как всегда
уступив свою порцию Вольдемару, гордый самоотречением, продолжаю Записки.
Итак, с недавних пор частым гостем наших вечеров стал некий герр Пауль,
человек немногословный, что обличает в нем натуру ловкую и властолюбивую.
Герр Пауль частенько уединяется в портшезе с Учителем и тихим шепотом
убеждает его в чем-то. Никак не мог удовлетворить мучающее меня
любопытство, ибо каждый раз, как герр Пауль начинал свои таинственные
беседы, герр Строптизиус отсылал своего Михеля величественной, но,
признаться, приевшейся отговоркой:
- Ступай, ничтожество, поищи философский камень.
К ужасу своему, я сделал неожиданное открытие - герр Строптизиус
(мужайся, мой друг Михель) герр Строптизиус боится сего Пауля! (чего, к
чести своей, никак не могу сказать о себе).
О, мой снисходительный читатель, не хочу тебе лгать - сегодня я
посмел ослушаться Великого Герра. Мысленно послав к черту философский
камень вкупе с эликсиром вечной молодости (ну их, надоели!), я жестами
отозвал Proshcku с Antoshckoi, дав им понять, что нынче вечером буду
охранять тайны и портшез Герра сам. А они могут пойти спать. Безответные
мавры послушались моего приказа. Благодаря сей маленькой уловке я услышал
странный разговор. Запишу его как запомнил и суди, читатель, обо всем сам.
Видимо, это была середина беседы. Герр Пауль быль очень расстроен и,
сложив руки как бы перед образом Пречистой Девы, почти плача, сказал моему
учителю:
- Мы с тобой, профессор, оба ученые. Я - академик в нашем свете. Ты -
среди привидениев первый заведующий. Орел.
- Да, я заведующий. Мы давно на "ты" с Природой. Но мы - ученые
разных формаций, герр Пауль. За мной блестящее, ошеломляющее прошлое,
перед вами же, дитя мое, неизвестное, туманное будущее...
Тут Пауль учтиво похлопал Герра по плечу и, высосав до дна бутылку с
какой-то жидкостью, жарко продолжил:
- У меня академики - во где! - он показал кулак. - Скрутил я их! Но
каждую минуту глаз да глаз нужен. Вот, к примеру, включаю недавно радио.
мама моя, чего натворили! Я аж за голову взялся. Слушай, профессор, не
падай: Вселенная-то дырявая! Прошляпили... Физики-шизики мои в космосе
дырки обнаружили! Оттуда и лезет к нам всякая нечисть. Засуха...
Недород... Дискриминация... Ботинок вот который месяц починить не могу...
Хожу, как последняя собака!..
Тут, о читатель, Пауль качнулся, упал на грудь Герра и захрапел.
Я быстро убежал в свой уголок и пожалел молодого академика. Как-то
тягостно стало у меня на сердце. Он заронил в мою душу смятение. Все ли
так плохо в нынешней науке, как говорит герр Строптизиус? Ведь обнаружили
вот дырки во Вселенной! Я часто смотрел в звездное небо и никаких дырок
там не замечал. Может быть, плохо смотрел? А если посмотреть еще раз? А
если посмотреть поближе? Влезть на какую-нибудь колокольню? Или сделать
громадные очки, одеть их на нос и тщательно осмотреть все мироздание? Ах,
как меня заинтересовали эти дырки! Боюсь говорить о своих сомнениях Герру.
Он, как всегда, прикажет высечь меня.
Но не пора ли отложить перо, Михель? Неужели ты не чувствуешь, что
сон смежает твои веки? Покойной ночи, друг. А с тобой, читатель, мы
расстаемся на время.
ВИТА
С раннего детства Вита Морошкина презирала мещанство. Родители не
понимали Виту. Конфликт с ними разрешился просто - ей купили однокомнатную
кооперативную квартиру. Уже три года Морошкина жила так, как ей хотелось:
спала, не раздеваясь; зимой, несмотря на отопление - иногда в шубе,
питалась исключительно сыром рокфором, мятным драже и растворимым кофе, но
зато много, хорошо, со вкусом курила.
Несмотря на кажущуюся безалаберность, у Морошкиной был твердый
распорядок дня. Нашутившись во время работы, она в такси ехала домой и,
выпив кофе, усаживалась в кресле у окна. Настроив морской бинокль с
восьмикратным увеличением, она рассматривала, что происходит в доме
напротив. Пополнив запас впечатлений, Вита включала телевизор и ложилась
порассуждать вслух сама с собой:
- Ты работай, телевизор, работай. Меня ты можешь не стесняться. Что
там такое показывают? Боже ты мой, опять ракета в космосе! Ладно, ракета,
лети! Ишь разогналась! А я вот сейчас телевизор выключу и ты, душка,
исчезнешь. Ты ведь, милая, существуешь только в моем сознании...
Вита лениво потягивалась, подкладывала под голову вторую подушку и
мурлыкала:
- "Мир не существовал, пока он мною не создан был..." Какое-то там
дальше трам-пам-пам-пам... Старался старик, писал... И в конце - просто
прелесть: "Иду, восторга полный! Предо мною свет впереди, мрак - за моей
спиною!" Ну, прелесть!
Часто она развлекала себя большими, сложными, хорошо продуманными
телефонными розыгрышами: в хорошую погоду приятно было заставить человека
просидеть у телефона весь воскресный день. В дождь и слякоть ничего не
было радостнее, чем знать, что жертва мокнет в самом неприятном месте,
например, на пляже в Зеленогорске. Но и это приедалось ей! Надо было
черпать где-то силы, чтобы продолжать жить. Тогда Морошкина вытирала пыль
в комнате, чисто умывалась, одевала вечернее платье, драгоценности и
беседовала с умными людьми, каковыми она считала известных писателей,
актеров и исторических деятелей. Спасительный иконостасик, составленный из
портретов этих людей, занимал целую стену ее комнаты. Здесь были: Жан
Марэ, Александр Блок, Леонардо да Винчи, Лоренс Оливье, Вилли Шекспир,
Буонапарте на Аркольском мосту и Джоконда.
- Почему мне плохо? Ответьте вот вы, Александр Александрович, -
допытывалась Вита. - Такое настроение, просто жить не хочется! У вас это
тоже бывало, Александр Александрович... Вот сидишь и спрашиваешь себя:
зачем, зачем жить?! А секунды уходят... мир стареет... Вы отдаляетесь от
нас, Александр Александрович... Ну, объясните, в чем загадка времени? Не
можете?
Блок увиливал от прямого ответа. Он как-то туманно и печально смотрел
на Морошкину.
- Молчи-и-те... По вечерам над ресторанами... Вечерний воздух (или
весенний?) как-то там глух... Тоска... А ну вас, Александр Александрович!
Скучный вы! Надменный.
Морошкина затягивалась сигаретой и пускала дым в гордое лицо
Бонапарта.
- Гер-р-ро-ой!... Ур-р-а-а, ваше императорское величество! Взнуздаем
Вселеннную!... Покажем всем кузькину мать!... Везучий вы человек,
Буонапарте. Знаменитый.
Морошкина замечала, что прямо на нее смотрит Шекспир. Взгляд великого
драматурга всегда раздражал Виту.
- Не смотри, не смотри на меня, Вилли! Тебя вообще, как такового,
может быть, и не было! Уже все знают, что ты был безграмотный и порочный
человек! Это, кажется, ты написал: "Быть или не быть?" Незачем было
стараться. Враки, Вилли! Не верю ни в тебя, ни в твои писания! Принц
Датский...
Вита хватала телефонную трубку, набирала первый попавшийся знакомый
номер и спрашивала Васеньку, Аскольда или Александра Васильевича.
- Сколько трупов в пьесе Вилли Шекспира "Гамлет"? Не знаешь? Не
помнишь? - Морошкина фыркала, подмигивала Вилли. - Ну, привет!
Она бросала трубку и, разводя руками, вызывающе констатировала:
- Не созвучны вы нашей эпохе, уважаемый титан Ренессанса! Плохо вас
читают. Невнимательно.
Похоже, Вилли огорчался. Морошкина, довольная произведенным
впечатлением, снимала длинные сережки, кольца, браслет и залезала в
постель в вечернем платье. Назло. Уже из-под одеяла она сонно грозила
кулачком Джоконде:
- Я не мещанка, чтобы трястись над каким-то там платьем! Пусть
мнется. Привет всей компании!
Навестив Трофимчука, Вита поздно вернулась домой. Она приняла душ,
поклевала рокфор и залезла под плед. Было около двенадцати часов ночи.
Глухо урчала вода в батареях парового отопления. Отвратительный ветер
бесновался где-то за окном. Спать Морошкиной почему-то не хотелось. Она,
наоборот, ощутила странное желание встать и куда-то идти. Вита боролась с
собой долго, но в конце концов оделась и, не понимая, зачем она это
делает, пошла на улицу. На морозе ее удивление собственному поступку
прошло. Вита надела варежки и деловито, быстро зашагала в неизвестном ей
направлении.
Из-за снегопада не было видно домов. И города не было. Была только
кружевная пелена вокруг и мягкие кочки под ногами.
- Мир не существовал, пока он мною не создан бы-ыл... - спотыкаясь,
бормотала Морошкина.
Вскоре она непроизвольно остановилась. Бескрайнее снежное поле
открылось ей. Низко плыла луна, хрупкая, как яичная скорлупа.
- Сюда! - позвал тонкий голос.
Вита послушно направилась к тонкому сугробу. Из норы ей протянули
руку. Она подала свою и пропала в сугробе.
В темноте Морошкина добровольно отдала свои вещи - шубу, сапоги,
шапку, - в чьи-то руки и взамен получила странный костюм.
- Мир не существова-ал, пока мной не создан был... - монотонно пела
Вита, послушно натягивая белые чулки, штаны до колен и какой-то шелковый
не то пиджак, не то полупальто.
Ее вытащили на свет. Вита блаженно улыбнулась. Хотелось лечь. Чьи-то
руки оправили на ней костюм и нахлобучили на голову пудреный паричок с
косицей.
- Спать хочу, - по-детски сморщилась Вита и улеглась на земляной пол.
ПАРЕНИЕ ДУХА
В это же время Павел Петрович Трофимчук сидел в комнате своей
любовницы, Евдокии Никитичны. Она была на двадцать лет старше Паши и он
ласково называл ее "мамуля".
Познакомились они полгода назад. В то летнее воскресенье Трофимчуку
не везло. Никто не купил у него ни одного искусственного цветка - люди
предпочитали покупать живые. С одним рублем в кармане Павел, крепко держа
в руке деревянный чемодан, забрел в "Гастроном". С горя хотелось выпить.
Паша был горд и проситься третьим в компанию алкоголиков не желал. Слезы
наворачивались на глаза от злобы. Молодой, красивый, но никому не нужный
Трофимчук простоял два часа, сверля ненавидящим взглядом дебелую
продавщицу винно-водочного отдела и надеясь на чудо. Чемодан оттягивал
руку. Волосы взмокли под полотняной кепкой. Продавщица Дуся кидала в его
сторону заинтересованные взгляды - ярость всегда делала Пашу особенно
привлекательным. За пять минут до закрытия "Гастронома" Трофимчук
почувствовал, что умирает: душа горела! Он разлепил пересохшие губы,
дернул веком и негромко сказал Дуське:
- Ну что, мамаша, уставилась? Веди к себе, что ли.
Евдокия Никитична была добрая женщина. Она кормила Пашу, обстирывала
его, выдавала деньги и обряжала в большие старомодные костюмы покойного
мужа. Ей хотелось верить, что Павел Петрович когда-нибудь женится на своей
"мамуле". Он казался ей таким нежным и беззащитным! Глядя на мягкое
девичье лицо Трофимчука, она вздыхала:
- Как бы жизнь не поломала тебя, Павел Петрович...
Трофимчук сидел за столом в серых габардиновых брюках и белой рубахе
на выпуск. Он был бос. Мокрая его одежда висела на батарее. Евдокия
Никитична штопала ему носки. Перед Трофимчуком стояла бутылка водки и
стакан. Закусывать Паша не любил. Он пил, не пьянея, только глаза из синих
делались белыми, а губы краснели.
- Мне, мамуля, ничего для себя не нужно, - медленно, тяжело
проговорил Паша.
- Устал ты очень, Павел Петрович. Молчишь все последнее время. Взял
бы отпуск, отдохнул!
- Не время мне отдыхать, Евдокия Никитична. Сказал бы я тебе, если бы
поумнее была, тайну одну. А так... - он махнул мягкой рукой.
- А ты скажи, скажи! Может, я тебе что и посоветую. Муж покойный
Василий Карпыч всегда советовался.
Трофимчук медленно улыбнулся красными губами. Блеснули белые крупные
зубы.
- Живешь ты, Евдокия Никитична, как телка в хлеву. Не знаешь ничего,
кроме выручки. Да куда тебе больше знать. Деревенская баба... Дура...
Евдокия Никитична всплакнула:
- Стара я для тебя, сама знаю... Не мучь ты меня, Павел Петрович!
Сразу скажи: "Не ровня ты мне, Дуся. Другую себе нашел. Помоложе". Нашел
ведь, Паша? Угадала?
Трофимчук положил руки на стол ладонями вниз и всхлипнул:
- Добрая ты. Жалеешь меня, как собаку. Спасибо. Но не такая ты
женщина, Дуся, о которой я мечтаю. А мечтаю я, Дуся, об Лиле. Сам ей имя
выдумал. Белая такая. Ангельская. С картины "Неравный брак". Все во мне
переворачивается, как подумаю, что ангелочка этого за старика отдают!
- Да о чем ты, Паша? - удивилась Дуся.
- Куда тебе, дуре, понять. Скоро, скоро, мамаша, все по-моему будет.
Силы мне помогают. Привидения. Колдуна одного скрутил. Во он у меня где! Я
ему, главное, виду не показываю, что верю в него. Колдунов, главное, не
бояться. Главное, вид сделать, что не верую, мол, ни в бога, ни в черта.
- Проспись, Пашенька... Тебе на работу завтра...
- Мне бы у старика секрет вызнать. Заговорит он у меня, собака. Даром
я их кормлю, что-ли! Привидения, а пожрать любят, к дефициту тянутся,
Дуся. Ох как тянутся, доложу я тебе! Вот пришлось мне мебель продать.
Цветы по ночам клею, пальцы проволокой изранил. Пух голубиный для цветов
крашу. Главное, маманя, голубков-то жалко! А что поделаешь...
Лицо Трофимчука было как снег. Шевелилось только яркое пятнышко губ.
- Пойду по земле. Во дворцах жить буду. Никто не остановит. Некому
будет. И правильно. Не собака ведь я. Нет. Не собака! Человек. И
бессмертие дам, и смерть.
- Да что ты, Павел Петрович, про смерть говоришь! Тебе бы жить да
жить! Молодой, красавец, умный! Образованный, десятилетку кончил! Получить
много будешь, машину купишь!
Трофимчук опять получил:
- А мне, Евдокия Никитична, мамуля моя дорогая, и деньги-то только
для одного нужны. Памятник человеку одному поставить. Поэту. Сереге. Из
золота. Над речкой. А вокруг - березки... Тонкие такие... Беленькие... На
зебру похожи... С полосками...
Он закрыл глаза и с мукой затянул:
- Не жалею, не зову, не пла-а-чу-у-у... Все пройдет, как с белых
яблонь дым...
Трофимчук замолк, опрокинул в себя стакан водки. По нежному белому
горлу прошла судорога. Он грохнул стакан об пол и мягко вскочил, притопнул
босой ногой, шлепнул себя по груди и коленкам. Тяжело поднялась со стула
Евдокия Никитична, тучной лебедью поплыла в пляске, напевая мотив
"Цыганочки". Трофимчук пошел за ней вприсядку, медленно выбрасывая босые
ноги в широких штанах.
- И-эх, мамуля! Глядишь, и женюсь! Буду я вроде Христа, а ты при мне
как бы жена!
- Паша ты мой, Паша! - игриво хохотала Евдокия Никитична.
За окном в черный колодец двора сыпал снег. Зажигался свет в окнах.
Дети шли в школу.
Будущий властелин Вселенной плясал "Цыганочку".
ВЕЧЕР ВОСПОМИНАНИЙ
Вите снился странный сон: как будто она - маленькая дрессированная
обезьянка в матросском костюмчике, и ее заставляют бегать по арене цирка.
Вита пытается протестовать, но ей говорят: "Вы не человек. У вас хвост".
Вита возмущенно дернулась во сне и открыла глаза.
Пахло кислой гнилью. С дощатого потолка спускалась паутина. Что-то
шуршало в полумраке. Вита поднялась и села.
- Это что такое? - ледяным голосом спросила она.
Вокруг нее на корточках застыли трое "дружков" Трофимчука:
Каннибальских, Вампирский и Кадавров. Они сочувственно-слезливо смотрели
на Виту и качали головами.
- Не понимаю, - сухо сказала она. - Что здесь происходит?
Каннибальских горько вздохнул, снял каракулевую шапку. Лысина
Каннибальских блеснула, как озеро в тайге. Он захрустел пальцами.
- А мы сами понимаем?! Жили, как люди! Работали! Имели человеческие
фамилии: Иванов, Петров, Сидоров!
Вампирский и Кадавров плаксиво хрюкнули.
- Представьте, девушка: человек работает врачом. Тэрапевтом. Иногда
(подчеркиваю - не всегда!) берет взятки. Но, девушка, в нашем учреждении
брали и Фадеев, Сергеев, Хельманюк! Почему же я здесь, а они там?! Мне
говорят: ты - седьмое поколение. Я резонно возражаю: почему я должен
отвечать за своих предков? Мало ли, что они там натворили! Почему
Хельманюк живет припеваючи, а я тут страдаю с подонками общества?!
- Вы - шизофреники, - догадалась Вита.
Вампирский протянул к ней руки:
- Не говорите, не говорите так, девушка! А то мы совсем потеряем веру
в себя!
В лице вампирского было что-то ишачье, покорное судьбе. Он оттопырил
нижнюю губу и заплакал:
- Диплом у меня горит... В Академии художеств учился... Был как все.
Подумаешь, иконками приторговывал. Дух времени!
- Эх, барышня, - махнул трясущейся рукой Кадавров, - вас-то за что?
Мы, понятно, дрянь. На меня клейма ставить негде - ворюга. Об одном только
молюсь - чтоб за все, за все ответить перед нашим честным судом! Хорошо в
суде - тут я, на скамеечке, а тут прокуроры сидят... А со мной рядом, -
Кадавров мечтательно чмокнул, - конвой!
- Граждане, - развела руками Вита, - причем тут я? Хотите отвечать за
свое грязное прошлое - идите в милицию. Там вас с удовольствием выслушают.
- Ха-ха-ха-ха-ха! - горько завыла троица.
Каннибальских крикнул:
- Не знает нас милиция! Не верит! Никто в нас не верит! Автобусы
сквозь нас проезжают! И в фамилии наши не верят! Можно ли с фамилией
Каннибальских работать тэрапевтом?!
- Или искусствоведом?! - прорыдал Вампирский.
- Нельзя, - согласилась Вита. - Но, граждане, зачем вы меня притащили
сюда и одели в этот чудовищный костюм?
- Ох, и не спрашивайте, девушка! - взмолился Каннибальских. - Горе у
нас. Человека потеряли, Михеля. Сбежал, щенок! Кого ж нам теперь
презирать? Выше кого нам быть?! Усыхаем мы без него! И старик, начальник
наш, усыхает!
- Сворачиваемся, - прогнусил Шура-Амадей. - За что, господи, за что?!
Целый день унизить некого!
- На тебя вся надежда, барышня, - протянул к Вите корявые руки Вилли
Кадавров. - Побудь здесь заместо Михеля, а то мы на нет совсем сойдем!
- Спокойно, граждане, спокойно, - попросила Вита. - Не надо бредить
всем сразу. Отвечайте вы, - она указала пальцем на Каннибальских. - Где
моя шуба, шапка и сапоги?
- Миленькая барышня, Михель вы наш, Пашку благодарите Трофимчука.
Пашка нас всех скрутил! Не угодили вы ему чем-то, вот сюда и попали вместо
Михеля.
- Ну что вам стоит, Михель, умница моя, побыть здесь?! Я вам сам
потом десять шуб куплю, только останьтесь!
Вилли сказал Вите:
- Ты, барышня, меня послушай. Эти, - он указал на Каннибальских и
Вампирского, - от горя в уме тронулись. А мне не привыкать. Мы все тут
дрянь. Сама понимаешь, не такая уж дрянь невидаль, но вся заковыка в том,
что мы дрянь седьмого поколения. Поэтому и прозрачные стали. Соображаешь?
Тут Шура Петров, он же Вампирский Амадей, всплеснул руками и ахнул:
- Господи, неужели и прадедушка был спекулянтом?! Кошмар какой-то!
Вилли успокаивающе похлопал его по плечу:
- И прапрапрадедушка и прапрапрапрадедушка. Так-то, кореш. Ничего
даром не проходит.
Каннибальских закричал как безумный:
- Неужели наука бессильна против этого явления?! Хоть бы комиссию
какую создали! Опыты провели бы! Ведь Трофимчук обещал нашу жалобу в
Академию наук отнести!
Вита поднялась с пола.
- Ну вот что, голубчики. Я тут вас сейчас всех расшвыряю, растопчу и
отведу в милицию.
- Ха-ха-ха! Отведите! Попробуйте! Только на вашем месте надо вести
себя скромнее. Здесь с нескромными такое делают, такое!...
- Я позову на помощь!
- Гарри Удодов тоже звал на помощь! Вон в том ящике лежит то, что от
него осталось. Порубили! Аристократ рубил, князь Прохладный, а
Семенов-филер за ноги держал. Вы еще со всеми познакомитесь!
- Милиция! На помощь!!! - рявкнула Вита. Дурацкий паричок ее съехал
на бок. Косица стала дыбом.
- Не возвышай голоса, Михель, позор мой! Будь выдержан, поросенок! -
совсем близко проговорил какой-то старичок.
Вита шарахнулась и стукнулась головой о грязный ящик. Она увидела,
что поодаль, окруженный серым туманом, стоит портшез. Два жирных мавра в
пестрых тюрбанах застыли по обе стороны его. Из портшеза выглянуло лукаво
сморщенное личико полупрозрачного старичка. Вита изумилась:
- А вы-то здесь откуда, наваждение?
- Ты становишься дерзок, Михель. Я прикажу высечь тебя, несносный!
- Я - Вита!
- Ты - Михель, - убежденно сказал старичок и раскрыл табакерку. Он
прищурил обезьяньи глазки и сладенько начал: Давно я не воспитывал тебя,
маленькая бестия. Поди сюда. Я дам тебе подзатыльник, я выкручу тебе ухо.
Это меня ободрит. Я ведь чуть было не усох без тебя, пакостник! Ты хочешь
убить своего учителя, коварный! Этому ли я учил тебя четыреста лет,
тупоумная головешка?!
- Дедуля, вы пьяный. Проспитесь, - воинственно подступила к
Строптизиусу Вита.
- Сядь за пяльцы. Бездельник, триста лет ты вышиваешь мой портрет
бледными шелками! Сядь здесь, у моих ног. Я буду унижать тебя. Это вольет
в меня новые силы. Главное - не смей ни в чем противуречить мне,
противный. Я держал в страхе царей! Помнишь, ничтожество, эту историйку с
царем Иоанном?
- Товарищи, почему мы все молчим? Почему мы терпим это
издевательство?! - воззвала к деревянному потолку сарая Вита.
- Правил на Москве государь один крикливый, Иоанн, - снова завелся
Строптизиус. - Груб был, дерзок. Бывало, посохом колачивал пребольно...
Непотребные пляски любил... Я же фанатически наукам предан был! Не выходил
из кельи! Тогда и совершил открытие, - старичок чихнул. - А царю Иоанну
время помирать пришло. Тут-то он и вспомнил Строптизиуса! Холоп за мной
приходит, пес Басманов-младшенький: "Помпон Окафусович, так мол, и так.
Царь-батюшка челом бьет - дай ему бессмертие!" "Не проси, Феденька, -
ответствовал я. - Вспомни, как бил меня великий государь сафьяновым
сапожком, немчурой называл, ужом заморским!" Так и помер царь-батюшка, -
старичок еще раз чихнул.
- Товарищи! - вознегодовала Вита. - Это же чистейшей воды вранье!
Басманова-младшего к тому времени уже давно казнили!
Из-за портшеза старичка вышел полупрозрачный гусар с пышными усами,
картинно облокотился о портшез и вкрадчиво произнес:
- Ой, как выдеру!
Вита вспомнила ужасную судьбу Гарри Удодова и скуксилась на ящике.
Каннибальских, Вампирский и Кадавров задрожали в углах. Каннибальских
шепнул Вите:
- Молчите, молчите! Сейчас они все появятся! Семенова бойтесь!
Семенов - сволочь! В Третьем отделении работал! Провокатором!
Вокруг портшеза расселась на ящиках компания странных призрачных
личностей. Юноша в лиловой блузе с развращенным лицом выдавил:
- Давно мы не слышали предсмертных хрипов...
Тучный человек, закутанный в простыню, закинул ногу на ногу и
бархатисто произнес:
- А не рассказать ли вам, Князь Вольдемар, как вы вступили в
единоборство с Наполеоном? Этого мы уже давно не слушали. Только не
вздумайте врать!
Князь покрутил ус.
- Мы, Прохладные, всегда славились своей правдивостью! А с Бонапартом
все было просто. Попал я в плен. С кем не бывает! В пылу сражения, с
саблей наголо, впереди армии, со знаменем! Жеребец у меня был сла-авный...
Гнедой с подпалинами... Звали Василием. Скачу это я на Василии.
Французишек направо, налево крошу! Эх-х, твою мать!... Знай наших!..
Все довольно крякнули.
- Занес меня мой Василий во вражеский стан. Грешен я, с кем не
бывает! Стал жеребец, как вкопанный. Я слез, знамя придерживаю. Смотрю -
Буонапарте! В шинели! И морда до того подлая... Не выдержал я, плюнул. А
знамя высоко держу, не роняя гусарской чести! Знай наших, лягушатник! Тут
со мной конфуз произошел, - Прохладный гордо подмигнул. - Из походной
палатки, господа, прехорошенькая мордашка выглядывает. Женщина! На поле
боя! Познакомились: "Жозефина, императрица". - "Князь Прохладный, русский
герой. Отчаянная голова!" Тут, сами понимаете, Жозефина потупилась, на
мордашке восторг. Раскраснелась императрица! А я видом своим показываю -
мол, плевать мне на ваши заигрывания! И Наполеону этак по-мужски сурово:
"Испытаем Фортуну, корсиканец?" Что тут началось! "Дуэль! Стреляться! В
двух шагах! Через платок!"
- Ай-яй-яй-яй-яй! Неужели убили? - ехидно спросила осмелевшая Вита.
- А то как же, щенок, ты думаешь! Не мог же я чести офицера,
дворянина, уронить! Убил. И так, со знаменем, обратно к своим поскакал.
Развращенный юноша в лиловой блузе качнулся и захрипел:
- Мы вышли из ресторана "У Сатаны". Я, Северянин, Сашка Блок. Умоляют
меня: "Игорь, пропой гимн Смерти!" Я прочел им про шуршащие саваны, блеск
смертной косы, кровавую пену на губах умирающего... "Приди, моя Желанная!
Приди, о Вожделенная! Приди в шуршащем саване, о Гибель моя тленная..."
Саша обнял меня: "Россия гибнет, Игорь! Мир гибнет! Все зарастает
бурьяном, и только мы с тобой будем петь о сиреневой заре... Цивилизация
тлен, Игорь! Кто, кроме нас двоих, понимает это?!..." Мы шли по Большой
Морской. Вдруг навстречу - хулиганье в оранжевых блузках. Футуристы!
Впереди один, с лошадиным лицом. Завязалась драка. Мы с Северянином
дрались, как львы! А Блок, представьте, сбежал. Струсил. Отмежевался.
- Да как вы смеете!!! - захлебнулась от возмущения Вита. - Блока,
Александра Александровича, Сашкой называть! Каждая строка его гениальна!
Декадент вы несчастный! Умойтесь лучше! - Вита подняла в воздух руки,
призывая всех к протесту. - Это же "Мильоны вас..." Это же "По вечерам над
ресторанами...!" Вы хоть читали "Незнакомку"?! По вечерам над ресторанами,
граждане, вечерний... тьфу, весенний... а, вечерний!... Блок, граждане,
гений! Знать надо Блока!
- Убожество мое, - с наслаждением произнес Строптизиус, - знай, мы
все презираем тебя и чувствуем себя от этого с каждой минутой все лучше и
лучше.
В дверь тихо поскребли.
ЗАПИСКИ ПАЖА МИХЕЛЯ
Читатель, свершилась великая Метаморфоза моей жизни! Я покинул герра
Строптизиуса и боюсь, что навеки. Желание увидеть дырки во Вселенной
мучило меня. Я искал щель в крыше нашего сарайчика, чтобы взглянуть на
звездное небо. Но Proshcka c Antoshckoi хорошо законопатили нашу обитель!
Ничего не оставалось, как покинуть ее, сделав подкоп. Вообрази себе,
читатель, что значило решиться на этот шаг мне, пажу Михелю, бедному
сироте, которого унижали четыреста лет и которого, несмотря на все его
усердие, всегда били!
Но бог с ними! Я уже почти и не помню про этих бездельников! Когда я
бежал по полю в неизвестном направлении, Я чувствовал, что возвращаюсь
домой откуда-то из небытия. Мне было весело, хоть и страшновато.
Нынешняя Сивилизация почище нашей, что была четыреста лет назад.
Сивилизация меня порадовала. Понравилось многое: экскаватор, светофор,
пожарная машина. Но, признаться, больше всего меня потряс троллейбус.
Когда мне впервые объяснили назначение длинных усов, торчащих из его
спины, я заплакал от гордости за современную науку.
Сначала на меня все здесь посматривали довольно косо. Я было подумал
даже, не вернуться ли в сарай? Может быть, я здесь лишний? Может быть, мне
не рады? Но воспоминание о сушеных врагах герра Строптизиуса, попросту,
мухах, внушило мне такое отвращение к моей прошлой жизни, что я решил
доказать все всем. Или я не Михель Вервольф? Что я видел в сарае? Я видел,
как герр Строптизиус, непонятно почему, рассердившись на кого-нибудь,
нарекал именем своего врага первую попавшуюся муху и гонялся за ней,
хлопая в воздухе ладонями. Так мы боролись с "недругами" несколько
столетий. А я, наивное создание (о, непростительная в мои четырнадцать лет
инфантильность!), был уверен, что участвую в магических обрядах! Сколько я
передавил этих бедных мух! И за каждую из них получал подзатыльник вместо
простого человеческого "Спасибо, Михель!" Я притворялся послушным,
лицемерил (ох, Михель, Михель, какой же ты право, конформист!), а сердце
мое так и прыгало от негодования!
- Ты - Микрокосм, Михель! (Попросту - человек), - сказал я сам себе.
- Стань свободным, наконец! Скажи себе: "Надо, Михель!"
И я стал свободным. Сейчас я учусь в школе. Меня все уважают.
Подумываю вплотную заняться троллейбусом. Кое-что в нем требует
усовершенствования. После троллейбуса займусь поисками дырок в Космосе.
Это будет мой сюрприз нынешней Науке и Сивилизации.
RARA AVIS
В дверь тихо поскребли. Вся нежить во главе со Строптизиусом
испуганно смолкла.
Дверь скрипуче приоткрылась, и в щель боком пролез высокий сутулый
мужчина средних лет в барашковом полушубке, широких бархатных штанах и
странных, несовременных сапогах со шпорами. Реакция на его появление
нежити была на редкость согласованной и поразила Виту. Нежить выстроилась
по росту. Даже порубленный стиляга Гарри Удодов вылез из ящика и, охая,
собрался в одно целое.
Незнакомец сбросил барашковый тулуп и, зажав под мышкой деловую
потертую папку, игриво воскликнул:
- Как тут мой заповедник? Давненько, давненько не заглядывал к вам!
Строптизиус сдернул с маленькой головки парик и, низко кланяясь,
запищал:
- Ах, господин бургомистр! Польщен! Смущен! Несказанно обрадован! Что
привело вашу светлость ко мне?
Нежить повторила движения Строптизиуса. Со стороны это было похоже на
производственную гимнастику.
- Ну, не надо, - похлопал старика по спине властной рукой гость. - Не
люблю я этого. Давайте без чинов, попросту! Я для вас всего лишь
вице-президент.
- Почему же вице?! - заголосила компания бездельников, не переставая
кланяться.
В руках Прохладного оказалась гитара. Рванув струны, гусар запел
величальную песню, которую подхватили все:
- К нам приехал, к нам приехал...
Они сделали выжидательную паузу, а вице-президент умиленно подсказал:
- Сумароков-Эльстон дорогой.
- Сумароков-Эльстон до-ро-го-о-ой!... - выкрикнула нежить.
Звеня шпорами, незнакомец медленно обошел свое маленькое войско,
приятно улыбаясь каждому и каждому представляясь по-новому:
- Приветствую вас! Художественный руководитель,
Белосельский-Белозерский. Кого я вижу! Позвольте познакомиться - почетный
Кандинский-Клерамбо, губернатор. Счастлив познакомиться, Мусин-Пушкин.
Председатель по охране памятников старины. Обожаю памятники. Ценю старину.
У Виты от страха замерзли руки. Вице-президент был интересный
мужчина, но почему-то он внушал ей, как некогда Михелю, непреодолимый
ужас. Она скорчилась на ящике и попыталась сделаться незаметной. Но это ей
не удалось.
Сумароков-Эльстон подходил все ближе и ближе. Наконец, он остановился
около Виты и со смешком спросил Строптизиуса:
- Позвольте, пхе-пхе, где же мой милый мальчуган? Где Михель?
- Да вот же он, ваше величество, перед вами! - ущипнул Виту за ухо
Строптизиус.
- Пхе-пхе, доктор, но ведь это, кажется, женщина?
Строптизиус обиделся, сморщил личико, опять сдернул с себя парик и
запищал:
- Ну какое, ваше превосходительство, это имеет значение?! Разве вам
не все равно?
Сумароков покачал головой:
- Значит, мальчишка сбежал все-таки. Востер!... - Он щелкнул себя по
лбу. - Как волка не корми, он все в лес норовит дернуть. Человек, одно
слово. Тьфу! Пардон, девушка, - он спихнул Виту с ящика, удобно расселся
на нем и галантно представился: - Я, прелестная незнакомка, для вас лицо,
пхе, интере-е-есное.
- О чудный, мудрый! - заголосила нежить.
В хор голосов ворвался грубый рев экскаватора: недалеко от сарая рыли
котлован.
- Вы спрашиваете, девица, откуда он, этот прекрасный незнакомец? Этот
интересный мужчина и большой человек? - с воодушевлением продолжал
Сумароков.
- Товарищ, вы тут главный, - поняла Вита. - Мне надо на работу.
Пожалуйста, выпустите меня отсюда. Я к вам потом зайду. Вечером.
- Ах ты, господи, - умилился Сумароков-Эльстон, - работать хочет!
Киса, лапа, козочка вы моя милая! Между нами, девочками, говоря, работать
вообще не имеет смысла. И никогда не имело. Смотрите, девица, не
надорвитесь работаючи. А то еще и того... помрете раньше времени. Ну, это
еще имело бы смысл, будь вы гениальны! Ars longa, vita brevis est. А иначе
- не вижу смысла, пхе, не вижу. Вы меня хорошо поняли, кукушечка?
- Неправильно рассуждаете, - злобно сказала Вита. - Если, гражданин,
ничего не делать, жизнь остановится. Понимаете - жизнь!
- Ох, птичка, моя, что вы врете-то! Ведь вы сами ни черта в это не
верите! "Мир не существовал, пока он мною не создан был..." Так, кажется?
Вита покраснела и, скрипнув от ненависти зубами, выдавила:
- Люди должны работать. Это их главное предназначение. Таких
тунеядцев, демагогов, как вы, вообще уничтожают! Пока вы тут лясы точите,
люди летают в Космос! Укрощают микробов! Строят дороги!
- Ах! - заметалась по сараю нежить. - Да что она говорит, паршивка?!
Его святейшеству, папе римскому! Дайте ей тумака! Сорвите с нее парик!
Унизьте, унизьте ее кто-нибудь немедленно!
Экскаватор заворчал совсем близко.
Сумароков-Эльстон не обиделся на Виту. Он ласково полуобнял ее и,
гладя по плечам, таинственно сказал:
- Ну и пусть себе летают. Пусть что-то копают, что-то строят. У
человека одна жизнь, и ту он по-человечески прожить не может. Тьфу! Вы
ведь и сами так думаете? Я, пхе, за откровенность. Я, пхе-пхе, читаю в
душах. Как вы думаете, я кто?
- Отстаньте, демагог! Мне на работу надо, - мрачно ответила Вита.
- Виноват, а вы где работаете? - поинтересовался Сумароков.
- Я? Это.. во "ВНУХИ".
- Так. А позвольте спросить, что сие означает? Чем учреждение ваше
занимается?
Вита молчала, подавленная коварством собеседника - что такое "ВНУХИ"
она понятия не имела.
- Вот так-то, кисуля, - развязно подмигнул Сумароков-Эльстон. - А
говорите: ах, работа, работа!
- Слушайте, не приставайте ко мне, - умоляюще попросила Вита.
- Значит, я не произвожу на вас никакого впечатления, как мужчина? -
расстроился Сумароков. - А вы знаете, что моей благосклонности добивались
королевы, инфанты, богатые горожанки и зажиточные крестьянки? Я никогда не
скрываю - у меня было мно-о-ого интересных предложений. Но я всему
предпочитал тихие досуги! Например, карточные фоукусы. Женщин я всегда
презирал. Но они... они просто носили меня на руках! Меня так и прозвали,
милая моя, - орел!
- Абсолютный орел! - с восторгом поддержала нежить.
Экскаватор подбирался все ближе и ближе. Земля под сараем начала
подрагивать. Слышна была отдаленная ругань рабочих.
- Чуете? - осмелела Вита. - Жизнь идет! Через пять минут вас сроют с
лица земли!
- Ну и ладушки, - надул щеки Сумароков-Эльстон. - Не обижайся,
девица. Мне плевать, когда нас сроют - сейчас ли, через час ли. Вечность
ведь впереди! Мне лишь бы тихий досуг провести. Пхе-пхе, слышу шаги. Это
идет завскладом Павел Трофимчук, конечно.
Вице-президент достал из папки докторскую мантию и с помощью нежити
облачился в нее.
- Поспите, герр Доктор, - велел он Строптизиусу. - Дайте мне
поразвлечься! Я сам поговорю с этим юношей. Входи, Павел Петрович,
открыто!
И появился принаряженный Трофимчук. Он стащил с головы шапку и в пояс
поклонился нежити.
- Amen, сын мой, - звучно сказал Сумароков. - Подойдите ко мне. Не
удивляйтесь метаморфозе, которая произошла с моей внешностью. Мы, ученые,
еще и не такое можем!
- Ясно. Понял. Фяномен, - медленно кивнул Пашка. - Превратились,
значит. А я вот в гости зашел. Мимо иду, дай, думаю, на огонек загляну к
дружкам моим.
Трофимчук говорил, глядя в пол и не двигаясь.
- Здравствуйте, Павел Петрович! - громко сказала Вита. - Спасибо за
то, что вы организовали мне знакомство с интересными людьми!
- А! - глянул на нее Пашка, и подобие улыбки промелькнуло на его
лице. Сиди теперь тут. Здесь тебе самое место, среди привидениев.
Он сделал два шага вперед и, продолжая смотреть в пол, тихо сказал:
- Поговорить бы нам с вами, профессор. С глазу на глаз.
- А от кого нам прятаться, мой юный друг? Давайте при всех!
Выкладывайте, чего вам надо.
Пашка стрельнул по сторонам глазами и смущенно сказал:
- Мне бы, господин академик, сначала узнать, все ли вы можете? Вроде
как бы доказательство получить. А то ведь обманете, посмеетесь надо мной.
- Вы радуете меня, Трофимчук! Вот он, дух сомнения! - сказал
Сумароков, указывая пальцем на Пашку. - Держится в человеке благородное
недоверие ко мне! Но в глубине души, Павел Петрович, вы не такой. Вы -
восторженный. Вы - фанатик. Вы - поэт! Скажите, Трофимчук откровенно - вы,
наверно, до сих пор думаете, что на небе живет бог, а под землей - черт? А
люди - посередине между ними, пхе?
- Гэ-э-э-э! - хитро подмигнул Пашка Сумарокову. - Шутите, товарищ
академик! Мы, ученые, давно знаем, что ни бога, ни черта нет.
- Тем более приятно, - вкрадчиво сказал Сумароков, - исполнить вашу
заветную мечту. О-ох! - он погрозил пальцем Трофимчуку. - Я ведь знаю,
чего вы хотите!
- Каждый на мечту имеет право, - закраснелся Трофимчук. - Желаете
послушать?
- Не желаю. Я и сам все знаю. Вы хотите быть чем-то вроде бога. Так
сказать, чтобы вам было понятнее, заведующим всей Природой. Вы желаете
узнать мой, то-есть Строптизиуса, Великий Закон, - Сумароков закашлялся от
тихого смеха. - Пхе-пхе-пхе.
- Уж мне, ваше величество, - возвысил голос Паша, - ничего больше не
надо!
- Идите, Трофимчук, - властно сказал Сумароков. - Я назначаю вас
заведующим Природой. Вы кто по профессии? Завскладом? Ну, вам карты в
руки! Представьте Природу в виде большого склада. А себя самого - в виде
бога Саваофа с ключами.
- Ха-ха-ха-ха! Поздравляю вас, гражданин заведующий всем! -
оскорбительно засмеялась Вита.
Сумароков повелительно махнул ей рукой и продолжил:
- Я, Павел Петрович, сам был заведующим Природой, но моя Натура
возмутилась против нее, и произошел конфликт, вследствие чего - ПШИК. Я
стал бессмертным. Мы тут все бессмертны. Это дуракам кажется, что
бессмертие зарабатывается потом и кровью. Не верьте, Паша! Я вам, как
почетный Заратустра и самый главный инженер, говорю: бессмертие выпадает
на долю тех, кто меньше всего об этом заботится.
- Пшик, говорите? - заморгал Пашка. - А как это?
Тут совсем близко взревел экскаватор.
Сумароков прищурился на Трофимчука и веско сказал:
- Пашенька, Афродита родилась из пены морской, Афина-Паллада из
головы своего мудрого отца Зевса. Относительно вашего происхождения у меня
тоже нет никаких сомнений - вы родились прямо от еловой чурки. Но вы все
равно идите, Паша, дерзайте! Я ведь знаю, что вы перво-наперво устроите.
- К Дусе пойду, - опять закраснелся Паша. - Обрадую мамулю.
- Гуляй, гражданин заведующий! - залихватски крикнул Сумароков. -
Вселенский запой! Какая мысль! Но больше всего, Паша, вам хочется не
этого. Самое сладостное ожидает вас завтра, поутру. Вы этаким петухом
войдете в кабинет директора и скажете ему: "Ку-ку, начальничек!"
- Ну и скажу. А что он мне сделает? Гэ-э-э-э!
Паша не ва силах сдержать своей радости, смело посмотрел в глаза
Сумарокову.
- Идите, мой еловый дремучий друг! - торжественно воскликнул тот. - А
то через пять минут экскаватор сроет. Я, как великий прораб, фельдмаршал,
адмирал, председатель всех организаций и директор всех магазинов,
благословляю вас. Теперь вы, единственный из людей, знаете Великий Закон
доктора Строптизиуса. Запомнить его легко: "В нашем деле главное ПШИК".
- Главное - пшик, - как эхо, повторил Паша. - Пшик - главное. Пшик,
пшик...
- Абсолютный орел! - фыркнула Вита.
- Rara avis, - важно промямлил спящий Строптизиус.
- Гэ-э-ээ-э! - вдруг подло захохотал Трофимчук, показал всем язык и
убежал.
Стены затряслись - настырный экскаватор подступил уже вплотную к
сараю.
- Гараж, что-ли? - спросил снаружи чей-то голос. - Сносить его будем,
или как?
- Да, да! - закричала Вита. - Сносите его!
Трухлявый потолок легко треснул и провалился. Пыльная колючая волна
перевернула Виту. Перед глазами замелькали лица Сумарокова-Эльстона,
Строптизиуса, Прохладного, Пустоцвета. Последним проплыл по пыльной реке
Трофимчук, сидя в деревянном чемодане, усыпанный бумажными цветами.
- Куда вы теперь-то, ничтожества? - крикнула вслед тающей процессии
Вита.
- Ubi bene, ibi patria, - промяукал Строптизиус.
ЭПИЛОГ
Пашка Трофимчук, как на крыльях, летел к Евдокии Никитичне. Ему
хотелось крикнуть:
- Природа, я заведую тобой!
Но он решил приберечь это на завтра, а сегодня выпить. И он
действительно напился. Пьяный, гордый, победительный, выскочил в исподнем
на мороз и грозил луне, звездам, домам, дворцам и набережным, обещая
завтра навести во всем порядок. За это и за нецензурную брань прохожие
хотели побить Пашу. Он, как всегда, чутко уловил намерение и, как всегда,
молча лег ничком, обхватив голову руками. Люди посмотрели на него, плюнули
и разошлись. Евдокия Никитична унесла его в дом.
Наутро Трофимчук понял, что самый главный инженер, Заратустра и
директор всех магазинов обманул его. До Пашки, наконец, дошло страшное
значение слова "ПШИК". Он понял, что никогда не будет заведующим Природой
и не сможет никому сказать "Ку-ку" безнаказанно. Оставалось только одно -
жениться на Евдокии Никитичне. Надо же было, наконец, купить новую мебель,
починить ботинок! Но Трофимчук недооценил вице-президента всех обществ и
генералиссимуса Сумарокова-Эльстона. Тот подстроил ему последнюю пакость:
фамилия Трофимчук исчезла из паспорта. Вместо нее было четко написано
другое имя: Конрад Оттович Упырный.
Супруги Упырные живут дружно. У Конрада Оттовича появилась новая
страсть - он обшаривает старые сараи, склады, гаражи, предназначенные на
снос. Втайне он надеется найти еще один заповедник Тихих Досугов.
Вита Морошкина после встречи с нежитью непонятно как очутилась в
своей комнате. Ей даже показалось, что все это ей, как всегда
пригрезилось. Правда, воспоминание о губернаторе всех островов неприятно
колет ее. Но она не боится вспоминать Сумарокова-Эльстона и часто в лицах
изображает все, что видела в сарае на капустном поле.
Михеля Вервольфа зовут теперь Миша Волков. Он учится в средней школе
и хочет стать электромонтером.
