паразитической жизни, которую вела колония прежде. И он начал сомневаться:
следует ли вообще возиться с роботом? Но дело было начато, и Ермаков
продолжал работать, забывая об отдыхе, находя радость в каждом ожившем под
его руками узле...
Он отложил паяльник, оглядел свое детище - странное сочетание металла и
биологической ткани, напоминающее осьминога. Точнее, конечностей у робота
было двенадцать; восемь оканчивались округлыми рифлеными башмаками с
шипами, четыре - трехпалыми кистями. Все двенадцать приводились в движение
искусственными живыми мышцами, стянутыми к большому, полуметрового диаметра
шаровидному корпусу, в котором находились управляющая система, электронный
интеллект. Четыре перископических глаза довершали картину. Но Ермаков уже
любил его, еще не ожившего. Потому что знал: робот будет добрейшим и
способнейшим существом. И работящим, как никто в поселении.
- Леня, пока ничего не трогай, - сказал Ермаков и вышел, накинув на плечи
легкую куртку.
Солнце клонилось к горной гряде на западе. Легкий теплый ветер приятно
освежал. Рядом под камнями тихо журчала речка. Чуть ниже она разливалась
озером, сверкающим сейчас, на закате, как чистейшее зеркало. За озером
круто поднимался горный склон, переходящий в живописный скальный обрыв.
За закрытой дверью мастерской вдруг послышался крик, какой-то стук, и на
пороге показался Леня, бледный как подотио.
- Он ожил, ожил! - торопливо повторял Леня и метался глазами по сторонам,
искал, чем бы подпереть дверь.
В дверную щель просунулось длинное щупальце, и Леня отскочил в испуге.
- Здравствуй, создатель! - вежливо произнес появившийся в дверях робот,
шевеля глазами-перископами. - Можно мне погреться на солнышке?
- А зачем тебе это? - спросил едва пришедший в себя Ермаков. Он с
любопытством и некоторым испугом рассматривал свое детище, такое привычное
там, на сборочном столе, и такое до жути незнакомое здесь.
- Солнце всем полезно. Разве не ты это говорил? Мурашки пробежали по
спине Ермакова. Много чего говорил он, работая у сборочного стола... Робот,
видимр, жил еще до того, как первый раз шевельнулся. Так живут эмбрионы.
Человек или любое животное еще не родилось, но уже учится жить и понимать
окружающее.
- А что ты еще знаешь?
- Ты - мой создатель, и я должен тебя слушаться, - сказал робот. Он
грациозно повел в стороны всеми четырьмя щупальцами-руками, показывая на
горы, леса, на озеро и даже на небо, затянутое легкой светящейся дымкой. -
Я хочу побольше узнать об этом мире. Можно мне немного погулять?
- Пожалуйста, - разрешил Ермаков, и робот, быстро перебирая длинными
ногами-щупальцами, двинулся к ручью. Когда он скрылся за камнями, Ермаков
заметил в той стороне огненный шар - такой же, как в прошлый раз. Словно
желтый мяч, покрытый люминесцентной краской...
В прошлый раз такой же шар вел их по тропе. Вел к пропасти. Только
осторожность спасла тогда. Кто знает, может, шары вели и роботов той
трагическое ночью?
- Назад! - крикнул Ермаков. Но робот не вернулся. Бежать за ним было
бессмысленно: не угонишься. Несколько раз он показался между деревьями по
ту сторону озера, затем на горном склоне. Черный, он катился рядом с желтым
шаром, словно хотел обогнать его. Потом они окончательно исчезли в горах.
Тут на горной тропе застучали камни и послышались торопливые шаги: к ним
сверху, от замка, быстро шел председатель Колонтаев.
- Где твой... шедевр? - крикнул он еще издали. - Показывай, что он может.
- А его нет.
- Как это нет?
- Убежал. За шаром погнался.
- Зачем же ты его отпустил?
- Ему еще учиться надо.
- Кому учиться? Роботу? Не смеши!
- Надо учиться, - упрямо повторил Ермаков.
- Да чему учиться? Воду качать? В огороде копаться? Обнорский сам скажет
ему, что делать.
- Обнорский? Пусть сам за собой убирает.
Колонтаев побледнел в гневе, но сдержался, не стал кричать и ругаться.
- Ладно, потом разберемся.
Но теперь не сдержался Ермаков.
- Роботовладение тебе не напоминает рабовладеиие? - сказал он запальчиво.
- Не злоупотребляй каламбурами.
- Это не каламбур, а печальная истина. Роботовладельческая психология не
слишком отличается от рабовладельческой. А мы, соглашаясь, что одна
позорна, даже преступна, по существу, утверждаем другую.
- Робот не человек.
- Не о роботах речь... О роботовладельцах. Они-то люди. Их разлагает эта
психология, порождающая паразитизм. Роботы создавались для освобождения
человека от чрезмерно тяжелого, монотонного, изнурительного труда, а не от
всякого. Не от всякого!.. Вы тут создали не Город высокой эстетики, а город
бездельников, не умеющих трудиться и презирающих труд...
Ермаков и еще бы говорил на эту тему, да Колоитаев как-то странно вдруг
посмотрел на него и, повернувшись, пошел, почти побежал по тропе к замку.
Оглянулся, крикнул издали:
- Ты сумасшедший! Тебя надо изолировать, пока чего-нибудь не натворил!..
- Это они сумасшедшие, - сказал Ермаков Лене, обалдело смотревшему на
него. - Жизнь, какой они живут, ведет не к развитию человека, а к
деградации. Но беды научат. У кого трудовая наследственность - вспомнят,
выживут. Человек должен уметь все или хотя бы многое. И ценить, любить это
свое умение...
На душе было тошно. Не от жалости к несомненно обреченному Городу
эстетов. Ему вдруг подумалось: вирус паразитизма привезен с Земли. Значит,
он гнездится и там? Трудно поверить, что человечество не справится с
болезнью. Теперь он знал о ней и не мог успокоиться. Вот какую весть пошлет
он на Землю. Если, конечно, удастся наладить связь.
В этот день Ермакову не работалось. Ходил по берегу речки в сопровождении
молчаливого Лени и все думал, что теперь делать. Обнорский и другие хотели
доказать, что для творчества необходимы особые, исключительные условия,
даже отшельничество. Но еще неизвестно, как будут приняты творения эстетов:
не сиюминутные восторги, а время выносит окончательные оценки. Пока же
эксперимент ведет к неожиданному для них результату. Хотя можно было
предвидеть. В глубокой древности похожий эксперимент поставила сама
история. Рабовладение привело к извращению подлинных человеческих
ценностей, к распаду общестба. Но трудовая наследственность сказала свое
слово, создав в конце концов общественную формацию, где высшая ценность
человека - умение трудиться - стала высшей ценностью общества...
И тут он увидел прямо перед собой еще один огненный шар, небольшой,
размером с кулак. Шар, будто мячик, отскакивал от камней со звуком легких
шлепков. Но прыгал не как попало, а устремляясь в одну сторону, вверх, в
гору.
- Словно зовет за собой, - сказал Ермаков.
- Как в тот раз, - откликнулся Леня.
И тут Ермаков испугался. Куда зовет шар? Туда же, в скалы? Чтобы показать
разбившегося робота?!
Дорога была та самая. Вот и угол скалы, за которым обрывалась пропасть.
Шар вспыхнул - и скрылся из глаз. Ермаков остановился, подождал Леню.
Вдвоем они осторожно пошли вперед. Увидели, как желтый, зыбучий, словно
шаровая молния, огненный проводник сорвался с обрыва и полетел по
снижающейся дуге к центру долины, простиравшейся глубоко внизу. Там, куда
он летел, искрилось множество огненных точек. Они слипались в шар, и шар
этот, уже Огромный, как дом, все продолжал расти, переливаясь всеми цветами
- от ярко-малинового до ярко-оранжевого. Потом он стал ярко-голубым и, все
накаляясь, превратился в ослепительно белый. И вдруг тонкий прозрачный луч
выметнулся из его середины, вонзился в блеклую пустоту неба.
Теперь накалялся этот луч, а шар стал бледнеть, растворяться и наконец
совсем исчез. Всплеснулось какое-то сияние на том месте, где он был,
донесся далекий то ли вздох, то ли стон, и все исчезло. И ничто не
напоминало о загадочном феерическом действии, только что разворачивавшемся
в долине.
- Что это было? - прошептал Леня.
Ермаков не ответил. И вдруг увидел внизу движущийся в их сторону желтый
шар, бегущий стремительно и как-то странно, прыжками, словно его смертельно
напугало происходившее в долине. Потом Ермаков разглядел, что это вовсе не
огненный шар, а какой-то рыжий зверь, странно круглый, многоногий...
- Это же наш робот! - воскликнул Леня.
Теперь Ермаков и сам видел, что это робот, только какой-то нарядный,
блестящий позолотой. Достигнув обрыва, он не остановился, не побежал в
сторону, а быстро, словно муха, полез по отвесной скале, цепляясь за ее
неровности острыми шипами ног. Потом вылез на площадку и свирепо блеснул
всеми четырьмя глазищами.
- Это ты, создатель? - сказал он. И тут же как бы обмяк.
- А если бы не я?- спросил Ермаков.
- Я потерял к людям доверие.
- Терять можно то, что имеешь. Откуда ты знаешь людей?
- Мне говорили. - Робот махнул рукой-щупальцем в блеклое небо. - Когда я
еще не умел двигаться, но уже все понимал, приходил шар, объяснял, что
люди, которым я должен помогать, обречены, и лучше, если они поймут это
раньше. Но программа внушала мне, что нужно всегда помогать людям. Теперь я
знаю; и помощь бывает во вред.
- Значит, эти шары... живые?
- Да. Они изучали вас, но вы оказались недостойны контакта.
Ермаков зажмурился. То, о чем он смутно догадывался, оправдалось. Мы в
своей самонадеянности не догадываемся, что сами, в каждом своем желании и
деянии, можем оказаться объектом исследования. Даже эстеты с их
обостренными чувствами ничего не заметили. Или они, так сказать, видят
только самих себя?
- Недостойны? - с трудом выговорил Ермаков. - Все люди?
- Кроме тебя, создатель. Но ты в этом обществе ничего не решаешь.
- Здесь не все общество. Это лишь частица, к тому же не лучшая.
- Частица - отражение целого. Так они говорят. Болезнь, угнездившаяся в
одной части тела, незримо присутствует и в других. Вы недостойны
контакта...
- А ты? - вдруг рассердился Ермаков. - Ты, созданный нашими руками,
вобравший в себя наши мысли и желания?..
- Я был нужен, чтобы сообщить решение. Они этого хотели.
- Значит, собираются вернуться?
- Возможно. Но это будет не скоро.
- Ну хоть так, - облегченно вздохнул Ермаков и посмотрел на Леню,
вытянувшегося, напряженно ловившего каждое слово. - Слышишь, Леонид? Ждать
придется тебе.
- И мне, - откликнулся робот.
- И вам, - сказал Леня,
- Ну что ж, - медленно проговорил Ермаков. - Я... постараюсь.
Теперь ему было легко. Он знал, что ему делать. Не только сегодня и
завтра, но и через год, и через десять лет. Ему предстояло сделать все,
чтобы таких, как Леня, не коснулся паразитизм роботовладения, чтобы они не
только много знали, но и многое умели, не только мечтали, но и делали.
Делали своими руками. Через руки приходит к человеку уверенность в себе,
нравственность, гордость и достоинство. Лишь через руки, умеющие делать
все. Теперь он, Ермаков, будет самым яростным глашатаем радости и простого
труда. Потому что теперь он, как никогда, знает: мало твердить о будущем в
наших мечтах, в наших сердцах. Светлое будущее становится реальностью,
когда про него можно сказать, что оно - в наших руках...
(с) Техника-молодежи
