- Я хочу, чтобы он слышал все, что слышу я, - упрямо сказал художник,
но вождь лязгнул челюстями и гулко ударил себя в волосатую грудь.
Когда растирающий глину отошел, вождь перевел взгляд на художника.
- Ты рисуешь копья, - проговорил он. - И все пляшут, и старейшины
просят удачи. А потом настоящие копья не попадают.
- Значит, надо рисовать еще, - вспыхнул было художник, но вождь
прервал его.
- Ты рисуешь, а мы охотимся. Ты сидишь в пещере и ешь, что мы
приносим, а мы погибаем и получаем раны, а твой помощник сидит с тобой и
растирает тебе глину. Не говорю: твоя вина. Не говорю: тебя убить. Но род
перестает верить. Раньше думали: нарисовать победу - и будет победа. А
теперь видим так: нарисовать победу одно, а добиться победы другое.
Рисовать не помогает. Рисовать мешает, потому что вы не охотитесь, и всем
обидно.
Художник сидел как оглушенный и долго не мог ответить.
- Я буду рисовать, - сказал он потом.
- Ты не будешь рисовать, - тяжело вздохнув, ответил вождь. - Ты
будешь охотиться.
- Я рисую хорошо. - Художник нервно сцепил тонкие пальцы. -
Старейшины просят плохо.
Вождь угрожающе встал, и помощник, увидев это, тоже встал, хоть и не
слышал слов.
- Это тоже думают, - сказал вождь. - Некоторые думают: он рисует
хорошо, это видно. Как просят старейшины - не видно, и они просят плохо.
Такая мысль хуже всех.
- Я буду охотиться, а потом рисовать. Ты не велишь стирать, -
попросил художник, вставая.
Вождь опять тяжело вздохнул и наморщил лоб.
- Рисуй медведя и копья, - сказал он после долгого раздумья. - Так,
как только умеешь, рисуй копья. И мы не будем плясать. И старейшины не
будут просить. И мы не пойдем убивать медведя. Ты и твой помощник
нарисуете хорошо, а потом пойдете и убьете хорошо. И если не убьете, то вы
рисовали плохо, и больше не надо.
- Вдвоем?
- Да, - подтвердил вождь. - Рисуй хорошо.
...И вот помощник погиб, и Ку-у молчит, и нет сил идти.
И медведь невредим.
И картины сотрут.
Эта мысль подстегнула художника. Он заворочался, пытаясь встать. Если
бы хоть кто-то подал руку... Никто не подавал руки. Загребая воздух
пятерней, художник старался подняться и стискивал, стискивал зубы, чтобы
не закричать. Кричать нельзя - лес всегда идет на крик, там легкая добыча,
там пища. На крик о помощи всегда приходит убийца. Надо встать. Надо
добраться до своих. Там помогут, там же люди... люди... если позволит
вождь... если согласятся старейшины, то... люди...
Он встал и пошел.
...Он лежал, запрокинув голову, хрипло и коротко дыша. Рядом сидела
на корточках старуха и обмазывала раны травяным настоем. Она невнятно
бормотала, чуткими пальцами трогая распоротое, раздавшееся в стороны
скользкое мясо. Вождь возвышался над ними как скала, его лицо было угрюмо.
- Мы не убили медведя, - выдохнул художник. - Нас было мало.
- В старые времена медведя убивал один.
- Он знал способ.
- Но ведь ты рисовал! - с деланным удивлением воскликнул вождь. -
Зачем тебе способ?
Художник не ответил. Вождь подождал, а потом сказал:
- Ты будешь собирать корни.
Такого унижения художник еще не знал. Ведь он не виноват, что его
послали. По чужой вине он стал калекой, по чужой вине остаток жизни будет
заниматься женской работой и смотреть на пустые стены!
- Я не смогу собирать корни, потому что не смогу ходить, - едва
разлепляя губы, выговорил он. - Я буду рисовать.
Вождь оскалился.
- Ты будешь резать корни, сидя в пещере! Ты будешь выделывать шкуры,
сидя в пещере! Кто-то должен делать самую грязную работу. Ты привык к
грязи, возясь с краской, и тебе будет не трудно.
- Я буду делать самую грязную работу, а потом рисовать, - тихонько
попросил художник.
Мускулы вождя вздулись, он оглушительно зашипел, молотя себя в грудь
обеими руками. Старуха испуганно шарахнулась, задев твердым сухим коленом
рану художника. Боль вспыхнула, как молния, художник вскрикнул, дернувшись
на вонючей шкуре.
Вождь успокоился. Он тяжело вздохнул, а потом нагнулся и заботливо
расправил сбившуюся под художником шкуру.
- Стереть важно, - сказал он.
Художник закрыл глаза.
...Он помогал резать корни, потрошил рыбу, выделывал шкуры. Над ним
смеялись. Иногда он выбирался из пещеры и останавливался у входа, вдыхая
свежий, просторный воздух и глядя в лес. Ходить было трудно, но солнце
горячим языком вылизывало его перекошенное тело. Художник щурился и
мечтал.
В редкие мгновения, когда он оставался в пещере наедине с детьми и
глупыми полуслепыми старухами, он подходил к своей стене. Рисунки были
стерты, но художник гладил стену ладонями, в кожу которых все глубже
въедалась земля, ласкал холодный камень огрубевшими пальцами, творя
воображаемые картины, и вдруг снова, как в прежние времена, он осознавал,
что правильно ведет эту линию и вот эту тоже; будь они видны, на него
смотрел бы со стены влажный удивленный глаз косули...
А старейшины все припоминали способ извести медведя, и каждый говорил
свое и упрекал остальных в молодости, и вождь не решался рискнуть.
Однажды, опираясь на крепкую палку, художник вышел из пещеры и
заковылял туда, где его помощник брал глину.
Он дошел через час. Набрал сколько мог унести и поплелся обратно,
часто присаживаясь отдохнуть, вытягивая усохшую ногу и подпирая подбородок
суковатым костылем.
Он нашел большой валун неподалеку от пещеры и сел возле; начал
растирать глину - неумело, но любовно и тщательно, чувствуя, как она
постепенно перестает быть глиной и становится краской.
Потом он обессиленно лег, уткнувшись затылком в мягкую траву. Небо
сияло. Художник подумал, что очень давно не видел звезд. Он с трудом сел и
начал рисовать.
...И вновь увидел, как громадный серый ком беззвучно рухнул откуда-то
сверху, вскрикнул растирающий глину, и лишь тогда медведь взревел, почуяв
кровь. Тоненькие ноги, торчащие из-под туши, дернулись по земле. Морда
медведя стала багровой. Художник попятился, неловко выставив копье, потом
закричал от ужаса. Все произошло так неожиданно и внезапно, ведь
растирающий только что разговаривал и старался успокоить художника - и,
отстранив его крепким локтем, пошел первым... Медведь поднял голову и
опять зарычал. Художник попятился и споткнулся, упал навзничь, цепляясь за
копье, и медведь бросился. Художник швырнул копье и попал, но медведь лишь
взревел сильнее, художник вскочил, медведь прыгнул, художник прыгнул тоже
и покатился с откоса, а следом за ним с нарастающим гулом и грохотом,
вздымая облака пыли, понеслась лавина песка и щебня...
Он рисовал. Он рассказывал, и плакал, и просил: не надо смеяться. В
том, что случилось, нет ничего смешного. Он закончил одну картину, другую,
третью, четвертую, срисовывая с памяти все, как было. Он не жалел красок.
Его била дрожь. Ему хотелось, чтобы хоть на миг всем стало так же больно и
обидно, как больно и обидно ему, чтобы все поняли. И перестали смеяться.
Он нарисовал себя, искалеченного, скрюченного, как сухая травинка,
опрокинутого на шкуру, - и пустую стену рядом.
Он вернулся в пещеру поздно, люди уже спали. Его глаза тоже
смыкались, он был опустошен; сладкая усталость умиротворяла и расслабляла
его. Он уснул мгновенно, и этой ночью его не преследовали кошмары -
медведь и вождь.
Вождь пришел к нему после полудня. Его ноздри широко раздувались, и
верхняя губа то и дело вздергивалась, обнажая зубы.
- Ты рисовал? - отрывисто спросил вождь.
Художник отложил рыбу, которую потрошил.
- Я рисовал, - ответил он. - Я - рисующий людей и зверей.
- Зачем ты рисовал? Я не велел.
- Я люблю. Я решил сам, потому что ты не велишь, а я люблю.
Вождь сдержался.
- Зачем ты рисовал такое? - спросил он, пряча руки за спину. - Это
самое вредное, что ты нарисовал.
- Я рисовал, что видел. Я рисовал, что думал.
- Ты рисовал, как медведь вас ел.
- Да.
- Некоторые уже видели, и некоторые еще увидят. Мы сотрем, но
некоторые увидят, пока мы не сотрем. Они никогда не решатся войти к
медведю. Он страшный.
- Да, - подтвердил художник, - он страшный.
- Ты для этого рисовал?
- Нет.
- Для чего же ты рисовал?
- Я не мог не нарисовать.
Вождь задумался, морща лоб.
- Ты испугал все племя, - сказал он.
- Я не думал об этом.
- О чем ты думал?
Художник помедлил.
- О себе. Когда я рисую, я всегда думаю о себе и о том, чего хочу. И
что люблю. Я думал о том, как мне больно. И еще я думал о растирающем
глину.
Вождь быстро оглянулся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли
кто-нибудь их разговор, и резко спросил:
- Тогда почему медведь похож на меня?!
Художник молчал. Об этом он не знал.
- Я сразу понял, - сказал вождь. - Ты хотел сделать мне плохо.
- Нет, - ответил художник безнадежно. - Я не люблю делать плохо. Я
люблю делать хорошо.
- Тогда ты пойдешь и сотрешь, - сказал вождь. - И нарисуешь все не
так, потому что так страшно. Твой медведь - страшный.
- Он не мой медведь. Он сам медведь, и был такой.
- Ты нарисуешь другого. Ты нарисуешь маленького-маленького медведя и
больших-больших охотников с большими-большими копьями. Тогда никто не
станет бояться. Я сам буду водить охотников смотреть на твою картину. А
потом велю им убить медведя.
- Нет, - сказал художник. - Медведь был не такой. Я не могу рисовать
не такого медведя, потому что могу рисовать только такого, какой был.
- Тогда ты будешь изгнан, - сказал вождь, - и погибнешь один в лесу.
И даже если ты найдешь чужих, они сперва поманят и похвалят тебя, а потом
съедят.
Так или иначе, меня везде съедят, подумал художник. У него заболели
едва затянувшиеся раны. Он промолчал.
- Когда все станут смелыми от маленького медведя, они его убьют, - и
у нас будет пещера.
- Когда они, - не выдержал художник, - увидят настоящего большого
медведя, они испугаются еще больше, потому что думали, что он маленький
медведь.
- Пусть, - ответил вождь спокойно. - Когда медведь бросится, им
придется драться, потому что он бросится на них.
- Он многих убьет.
- Да. Но у нас будет большая пещера.
- Когда многие погибнут, большая пещера станет не нужна.
Вождь поразмыслил.
- Большая пещера всегда нужна, - сказал он. - Медведя надо убить,
потому что мы уже сказали, что его надо убить, и теперь не можем сказать,
что убивать не надо.
Художнику нечего было ответить. Он опустил голову.
- В новой пещере я разрешу тебе рисовать на стене и дам помощника, -
мягко сказал вождь. - Иди.
Художник пошел, и вождь довел его до выхода, поддерживая своими
мощными руками. Он так поддерживал, что художнику казалось, будто он
выздоровел и даже никогда не был ранен, - вот как легко было идти, пока
поддерживал вождь. Но вождь поддерживал недолго, и весь путь художник
прошел один.
У валуна, опершись на копья, стояли два молодых охотника и тихо
разговаривали. Художник, навалившись на костыль, остановился за кустами и
уставился в их широкие коричневые спины.
- Смотри, - говорил один другому. - Вот, оказывается, где был
медведь.
- Да, - отвечал другой. - Смотри, как он прыгнул. Передние лапы
вытянуты, а брюхо беззащитно. Если прыгнуть ему навстречу и поднять копье,
он брюхом напорется на копье.
- Но они этого не знали. А видишь, как здесь нарисовано. Удобно зайти
с двух сторон.
- Да. Помнишь прием, который мы придумали?
