Мервин ПИК
ТАНЕЦ В ПОЛНОЛУНИЕ
Я не знаю, что меня тогда разбудило, - то ли полная луна, то ли
грусть, что обуревала мою душу и разукрашивала сны. Вполне возможно,
скорбь сделалась невыносимой и нарушила мой покой, но, когда я проснулся,
внезапно исчезла.
Обстоятельства, из-за которых я разошелся со своей женой, не имеют к
моему рассказу никакого отношения. По правде говоря, я попросту не в силах
говорить об этом. Достаточно будет того, что вопреки нашей злополучной
любви, а может быть, именно из-за нее мы разошлись; однако, как вскоре
станет ясно, этот акт отчаяния обернулся в итоге сущим адом.
Перед тем как лечь в постель, я раздвинул шторы, и теперь в окно
струился лунный свет. Меня томило предчувствие беды, хотя поводов для него
вроде бы не имелось. Глаза мои были широко раскрыты. Прямо передо мной
возвышался у стены гардероб. Мой взгляд задержался на мгновение на одной
из его металлических ручек, и тут случилось нечто невообразимое, от чего у
меня сжалось сердце: дверная ручка начала медленно и беззвучно
поворачиваться.
Я не помню точно, о чем думал в тот миг, знаю лишь, что весь
пропитался страхом. Я не мог ни отвести взгляда от ручки, ни закрыть
глаза, и вынужден был, терзаясь собственным бессилием, наблюдать, как
приоткрывается потихоньку дверца гардероба. А затем в тишине летней ночи,
которую не будоражили ни крик совы, ни шелест листвы в соседнем лесу, из
глубины шкафа выплыли мой костюм, пиджак и брюки вместе с вешалкой,
выплыли и зависли в воздухе над туалетным столиком.
Удивительно, как я не сошел с ума и не закричал. Наверное, ужас
сдавил мне горло железной хваткой, и потому я не смог издать ни звука. На
моих глазах брюки соскользнули с вешалки и застыли в каких-нибудь двух
дюймах над полом, а следом, поводя плечами, вспорхнули со своего "насеста"
белый жилет и удлиненный черный пиджак. Опустевшая вешалка - безголовый,
безрукий, безногий призрак - сгинула в недрах гардероба, дверца которого
тут же плотно закрылась.
Рукава пиджака принялись завязывать на невидимом горле белый галстук,
в следующий миг костюм подался вперед, наклонился под углом примерно в
тридцать градусов, словно собираясь нырнуть, и устремился через комнату к
окну, сквозь которое вылетел на улицу. Не соображая, что делаю, я вскочил
с постели и успел заметить, как мой костюм миновал лужайку перед домом,
достиг близлежащей дубравы и растаял в темноте под деревьями.
Мне трудно судить, сколько я простоял у окна, глядя на опушку
дубравы, и как долго смотрел на дверную ручку шкафа, прежде чем набрался
мужества повернуть ее. Когда у меня наконец хватило духа распахнуть
дверцу, я увидел внутри лишь пустую деревянную вешалку.
Озадаченный, перепуганный до смерти, я забегал по комнате, а потом,
утомившись, рухнул на кровать. Только под утро мне удалось забыться сном.
Я проснулся, когда часы пробили полдень. Отовсюду доносились
знакомые, привычные звуки, за окном в зарослях плюща чирикали воробьи, на
дворе лаяла собака, где-то вдалеке урчал двигатель трактора. Полусонный, я
вспомнил ночной ужас вовсе не сразу, а добрую минуту спустя. Конечно, то
был самый настоящий кошмар! Никаких сомнений? Я отрывисто рассмеялся,
скинул с себя одеяло, поднялся и стал одеваться. Подойдя к шкафу, я на
мгновение заколебался. Сновидение было столь ярким, что даже при свете дня
будило в душе не слишком приятные отголоски; я посмеялся над собой, и от
этого смеха меня бросило в дрожь. Мне почему-то вспомнился ребенок,
который, изнемогая от страха, кричал во все горло: "Я тебя не боюсь! Я
тебя не боюсь!"
Открыв дверцу гардероба, я вздохнул с облегчением, ибо отчетливо
различил в царившем внутри полумраке свой вечерний костюм. Я взял твидовые
брюки и собирался уже притворить шкаф, когда заметил на одной из штанин
стебелек травы.
По натуре я человек аккуратный, можно даже сказать, слегка помешанный
на опрятности. Любая неряшливость, любая пылинка на одежде вызывает у меня
раздражение. Черт побори, подумал я, откуда взялась эта травинка, если я
чистил костюм всего лишь день или два тому назад? Ну да ладно; вероятно, я
был в тот день небрежен.
Мне трудно объяснить, почему, но я не стал никому рассказывать свой
сон. Быть может, причина в том, что мне отвратительно все мало-мальски
необычное и диковинное, и я заключил, возможно, ошибочно, что другие
испытывают схожие чувства. Однако воспоминание об ужасной ночи
преследовало меня с самого утра. Если бы не опасение, что меня сочтут
сумасшедшим, я бы, пожалуй, поведал кому-нибудь содержание своего
сновидения. Оно было не только пугающим, но и смехотворным, вызывало не
столько трепет, сколько улыбку. Впрочем, мне улыбаться не хотелось.
Прошло шесть дней, ничем не примечательных. На седьмые сутки, в
пятницу, я лег спать гораздо позже, чем обычно, поскольку друзья, с
которыми я обедал, задержались чуть ли не до полуночи, а когда они ушли, я
погрузился в чтение. Так что в спальню я отправился где-то около двух,
улегся, не раздеваясь, на постель и продолжал читать еще минут двадцать. К
тому времени меня уже начало клонить в сон.
Вставая, чтобы раздеться, я обнаружил, что мой взгляд невольно
обращается к шкафу, несмотря на то, что за эти дни я окончательно
уверился: оживший костюм мне лишь пригрезился. Однако пережитый страх
порой возвращался, и потому последнее, что я увидел перед тем как заснуть,
была, разумеется, дверная ручка. Она повернулась снова, и вновь на меня
волной обрушился ужас, а сердце заметалось в клетке из ребер, требуя,
чтобы его выпустили на волю, в тишину призрачной ночи. На коже выступил
пот, во рту пересохло.
Мысль о том, что все повторяется, отнюдь не помогла мне вернуть
самообладание, ибо из этого следовало лишь одно: то, что представлялось
мне немыслимым, является фактом.
Ручка повернулась, медленно и неотвратимо, дверца шкафа распахнулась,
мой вечерний костюм выплыл наружу, брюки встали на пол, вешалка
освободилась от жилета и пиджака - словом, ритуал повторялся в точности до
тех Пор, пока привидению не приспело время прыгать в окно. Вместо этого
оно повернулось ко мне, и, хотя у него не было лица, я понял, что оно
смотрит на меня.
Костюм затрясся, как в лихорадке. Я плотно зажмурил глаза - буквально
на секунду, но, когда открыл их, оказалось, что призрак исчез.
Я вскочил на ноги и кинулся к окну. Сперва я ничего не увидел,
поскольку глядел на лужайку, что протянулась ярдов на шестьдесят от дома
до опушки леса. Преодолеть подобное расстояние за те несколько мгновений,
которые потребовались мне, чтобы добраться до окна, было не под силу ни
духу, ни смертному. Признаться, я растерялся, но тут мое внимание
привлекло движение внизу, и, присмотревшись, я различил в полумраке свой
костюм: он стоял прямо под окном на узкой, посыпанной гравием дорожке.
Рукава пиджака были слегка приподняты.
Неожиданно я осознал, что едва ли в состоянии отвести взгляд от
округлого сгустка тьмы, что виднелся обрамленный белым воротником на том
месте, где полагалось быть голове призрака. К горлу подкатила тошнота;
пока я сражался с ней, привидение двинулось в сторону лужайки. Оно то ли
скользило, то ли плыло над землей - было трудно подобрать слово, которое в
точности описывало бы способ его передвижения: пиджак держался
неестественно прямо, а брючины будто поглаживали траву, хотя в
действительности вовсе ее не касались.
Наверное, смелости мне придало то, что я еще не успел раздеться. Так
или иначе, я сбежал по лестнице вниз и очутился на крыльце как раз
вовремя, едва успев заметить, как призрак скрылся в тени дубравы.
Сориентировавшись, я бросился следом, опасаясь потерять его в темноте, и
поступил правильно, ибо, достигнув опушки, увидел белый воротник далеко
впереди, справа от себя.
Я исходил лес вдоль и поперек, и думал, что прекрасно знаю его,
однако ночью он словно преобразился. Откуда-то, появилось множество корней
и пеньков, о которые я то и дело спотыкался. Тем не менее я продолжал
преследование. Призрак, похоже, твердо знал, куда направлялся, у меня
сложилось впечатление, что скоро мы выйдем на одну из просек, что
пересекали дубраву с востока на запад. Так оно и случилось: какой-то миг
спустя деревья расступились. Я огляделся и увидел, что погоня увенчалась
успехом - костюм находился не далее чем в ста шагах от меня.
Казалось, он вдруг обрел тело, пускай даже ни головы, ни рук, ни ног
по-прежнему не было видно. Судя по всему, его снедало нетерпение, он
озирался, взлетал в воздух, как бы высматривая кого-то, плавал кругами
вокруг дуба на дальней границе просеки. Внезапно - настолько, что я
вздрогнул - костюм встрепенулся; я взглянул в том направлении, куда, судя
по всему, смотрел он, и различил вдалеке голубое вечернее платье.
Оно приближалось к нам, подплывало все ближе и ближе, грациозно паря
в воздухе и лишь изредка позволяя опуститься на землю подолу своей длинной
юбки. Опять-таки - ни ног, ни рук, ни головы, и все же это платье чудилось
мне смутно знакомым. Вот оно приблизилось к костюму, тот положил рукав
пиджака на талию платья, и призраки закружились в танце, от которого кровь
стыла в жилах. Движения танцора были медленными и, если можно так
выразиться, тягучими, однако "дама" дрожала, словно струна скрипки,
которую задел смычок. Поза же "кавалера" поражала своей одеревенелостью.
Я вновь ощутил тошноту. Колени мои подломились, и, чтобы устоять на
ногах, я схватился за ветку. Она хрустнула в моей руке; этот звук
раскатился в ночной тишине ударом грома. Я потерял равновесие и упал на
колени, а когда поднялся, танцоров уже и след простыл. Ничто не нарушало
покоя залитой лунным светом просеки. Тут я заметил невдалеке какой-то
темный холмик, стиснул зубы и с опаской, шаг за шагом, приблизился к нему.
С расстояния в дюжину ярдов я разглядел твид костюма и нежный шелк
голубого платья.
Меня снова прошиб пот. Не знаю, сколько я смотрел на груду одежды.
Мне было плохо. Неожиданно материя шевельнулась, а затем у меня на глазах
костюм и платье взмыли в воздух, привели себя в порядок - и расстались:
платье удалилось и ту сторону, откуда явилось, а костюм устремился прочь в
противоположном направлении. Я остался в одиночестве.
Как я добрался до дома, совершенно не представляю; очевидно, я
следовал скорее наитию, чем рассудку, ибо последний пребывал в полной
прострации. Поднявшись по лестнице, я ввалился в спальню, рухнул на пол и
несколько минут не в силах был встать. Потом, кое-как справившись с
охватившей меня слабостью, повернулся к шкафу и уставился на дверцу.
Неизвестно откуда взявшаяся храбрость под ветла меня на то, чтобы
распахнуть ее. Костюм, как и следовало ожидать, преспокойно висел на
вешалке.
Следующую неделю я прожил в состоянии нервного возбуждения, равного
которому мне до сих пор испытывать не доводилось. Мне было страшно - и
одновременно меня снедало любопытство. Я думал лишь о том, что должно
произойти в эту пятницу. Тех немногих друзей, что навещали меня на
протяжении недели, ошеломила перемена в моей внешности: лицо посерело,
руки дрожали, глаза лихорадочно блестели.
Я никому не рассказывал об увиденном, и не потому, что мне
недоставало мужества. Я всегда относился с подозрением ко всему, что было
хоть в какой-то мере связано со сверхъестественным, что хоть чуть-чуть
