часах стояли два космонавта с огнеметами.
Чжан был перепуган и подавлен. Первый Заместитель открыл тяжелую
дверь и сказал Чжану:
- Прошу.
Чжан услышал негромкую музыку и на цыпочках вошел внутрь. Он оказался
в просторной светлой комнате, окна которой были распахнуты в небо, а в
самом центре, за белым роялем [Редкий музыкальный инструмент, напоминающий
большие гусли. (Прим. перев.)], сидел Сын Хлеба, весь в хлебных колосьях и
золотых звездах. Сразу было видно, что это человек необыкновенный. Рядом с
ним стоял большой металлический шкаф, к которому он был присоединен
несколькими шлангами; в шкафу что-то тихонько булькало. Сын Хлеба глядел
на вошедших, но, казалось, не видел их; влетающий в окна ветер шевелил его
седые волосы.
На самом деле он, конечно, все видел - через минуту он убрал руки с
рояля, милостиво улыбнулся, а потом сказал:
- С целью укрепления...
Говорил он невнятно и как бы задыхаясь, и Чжан понял только, что
будет теперь очень важным чиновником. Потом состоялся обед. Так вкусно
Чжан никогда еще не ел. Вот только Сын Хлеба не положил себе в рот ни
кусочка. Вместо этого референты открыли в шкафу дверцу, бросили туда
несколько лопат икры и вылили бутылку пшеничного вина. Чжан никогда бы не
подумал, что такое бывает. После обеда они с Первым Заместителем
поблагодарили правителя СССР и вышли.
Его отвезли домой, а вечером состоялся торжественный концерт, где
Чжана усадили в самом первом ряду. Концерт был величественным зрелищем.
Все номера удивляли количеством участников и слаженностью их действий.
Особенно Чжану понравился детский патриотический танец "Мой тяжелый
пулемет" и "Песня о триединой задаче" в исполнении Государственного хора.
Вот только при исполнении этой песни на солиста навели зеленый прожектор и
лицо у него стало совсем трупным; но Чжан не знал всех местных обычаев.
Поэтому он и не стал ни о чем спрашивать своих референтов.
Утром, проезжая по городу, Чжан увидел из окна машины длинные толпы
народа. Референт объяснил, что все эти люди вышли проголосовать за Ивана
Семеновича Колбасного - то есть за него, Чжана. А в свежей газете Чжан
увидел свой портрет и биографию, где было сказано, что у него высшее
образование и раньше он находился на дипломатической работе.
Вот так, в восемнадцатом году правления под девизом "Эффективность и
качество", Чжан Седьмой стал важным чиновником в стране СССР.
Потянулась новая жизнь. Дел у Чжана не было никаких, никто ни о чем
его не спрашивал и ничего от него не хотел. Иногда только его призывали в
один из московских дворцов, где он молча сидел в президиуме во время
исполнения какой-нибудь песни или танца; сначала он очень смущался, что на
него глядит столько народа, а потом подсмотрел, как ведут себя другие, и
стал поступать так же - закрывать пол-лица ладонью и вдумчиво кивать в
самых неожиданных местах.
Появились у него лихие дружки - народные артисты, академики и
генеральные директоры, умелые в боевых искусствах. Сам Чжан стал
Победителем Социалистического Соревнования и Героем Социалистического
Труда. С утра они всей компанией напивались и шли в Большой театр
безобразничать с тамошними певичками и певцами - правда, если там гулял
кто-нибудь более важный, чем Чжан, им приходилось поворачивать. Тогда они
вваливались в какой-нибудь ресторан, и если простой народ или даже
служилые люди видели на дверях табличку "Спецобслуживание", они сразу
понимали, что там веселится Чжан со своей компанией, и обходили это место
стороной.
Еще Чжан любил выезжать в ботанический сад любоваться цветами; тогда,
чтобы не мешали простолюдины, сад оцепляли телохранители Чжана.
Трудящиеся очень уважали и боялись Чжана; они присылали ему тысячи
писем, жалуясь на несправедливость и прося помочь в самых разных делах.
Чжан иногда выдергивал из стопки какое-нибудь письмо наугад и помогал -
из-за этого о нем шла добрая слава.
Что больше всего нравилось Чжану, так это не бесплатная кормежка и
выпивка, не все его особняки и любовницы, а здешний народ, трудящиеся. Они
были работящие и скромные, с пониманием, - Чжан мог, например, давить их,
сколько хотел, колесами своего огромного черного лимузина, и все, кому
случалось быть при этом на улице, отворачивались, зная, что это не их
дело, а для них главное - не опоздать на работу. А уж беззаветные были -
прямо как муравьи. Чжан даже написал в главную газету статью: "С этим
народом можно делать что угодно", и ее напечатали, чуть изменив заголовок:
"С таким народом можно творить великие дела". Примерно это Чжан и хотел
сказать.
Сын Хлеба очень любил Чжана. Часто вызывал его к себе и что-то
бубнил, только Чжан не понимал ни слова. В шкафу что-то булькало и урчало,
и Сын Хлеба с каждым днем выглядел все хуже. Чжану было очень его жаль, но
помочь ему он никак не мог.
Однажды, когда Чжан отдыхал в своем подмосковном поместье, пришла
весть о смерти Сына Хлеба. Чжан перепугался и подумал, что его теперь
непременно схватят. Он хотел уже было удавиться, но слуги уговорили его
повременить. И правда, ничего страшного не случилось - наоборот, ему дали
еще одну должность: теперь он возглавил всю рыбную ловлю в стране.
Нескольких друзей Чжана арестовали, и установилось новое правление, под
девизом "Обновление истоков". В эти дни Чжан так перенервничал, что
начисто забыл, откуда он родом, и сам стал верить, что находился раньше на
дипломатической работе, а не пьянствовал дни и ночи напролет в маленькой
глухой деревушке.
В восьмом году правления под девизом "Письма Трудящихся" Чжан стал
наместником Москвы. А в третьем году правления под девизом "Сияние истины"
он женился, взяв за себя красавицу-дочь несметно богатого академика: была
она изящной, как куколка, прочла много книг и знала танцы и музыку. Вскоре
она родила ему двух сыновей.
Шли годы, правитель сменял правителя, а Чжан все набирал силу.
Постепенно вокруг него сплотилось много преданных чиновников и военных, и
они стали тихонько поговаривать, что Чжану пора взять власть в свои руки.
И вот однажды утром свершилось.
Теперь Чжан узнал тайну белого рояля. Главной обязанностью Сына Хлеба
было сидеть за ним и наигрывать какую-нибудь несложную мелодию. Считалось,
что при этом он задает исходную гармонию, в соответствии с которой
строится все остальное управление страной. Правители, понял Чжан,
различались между собой тем, какие мелодии они знали. Сам он хорошо помнил
только "Собачий вальс" и большей частью наигрывал именно его. Однажды он
попробовал сыграть "Лунную сонату", но несколько раз ошибся, и на
следующий день на Крайнем севере началось восстание племен, а на юге
произошло землетрясение, при котором, слава Богу, никто не погиб. Зато с
восстанием пришлось повозиться: мятежники под черными энаменами с желтым
кругом посередине пять дней сражались с ударной десантной дивизией "Братья
Карамазовы", пока не были перебиты все до одного.
С тех пор Чжан не рисковал и играл только "Собачий вальс" - зато его
он мог исполнять как угодно: с закрытыми глазами, спиной к роялю и даже
лежа на нем животом. В секретном ящике под роялем он нашел сборник
мелодий, составленный правителями древности. По вечерам он часто листал
его. Он узнал, например, что в тот самый день, когда правитель Хрущев
исполнял мелодию "Полет шмеля", над страной был сбит вражий самолет. Ноты
многих мелодий были замазаны черной краской, и уже нельзя было узнать, что
играли правители тех лет.
Теперь Чжан стал самым могущественным человеком в стране. Девизом
своего правления он выбрал слова: "Великое умиротворение". Жена Чжана
строила новые дворцы, сыновья росли, народ процветал - но сам Чжан часто
бывал печален. Хоть и не существовало удовольствия, которого он бы не
испытал, - но и многие заботы подтачивали его сердце. Он стал седеть и все
хуже слышал левым ухом.
По вечерам Чжан переодевался интеллигентом и бродил по городу,
слушая, что говорит народ. Во время своих прогулок стал он замечать, что
как он ни плутай, все равно выходит на одни и те же улицы. У них были
какие-то странные названия: "Малая Бронная", "Большая Бронная" - эти,
например, были в центре, а самая отдаленная улица, на которую однажды
забрел Чжан, называлась "Шарикоподшипниковская".
Где-то дальше, говорили, был Пулеметный бульвар, а еще дальше -
первый и второй Гусеничные проезды. Но там Чжан никогда не бывал.
Переодевшись, он или пил в ресторанах у Пушкинской площади, или заезжал на
улицу Радио к своей любовнице и вез ее в тайные продовольственные лавки на
Трупной площади. (Так она на самом деле называлась, но чтобы не пугать
трудящихся, на всех вывесках вместо буквы "п" была буква "б".) Любовница -
а это была молоденькая балерина - радовалась при этом, как девочка, и у
Чжана становилось полегче на душе, а через минуту они уже оказывались на
Большой Бронной.
И вот с некоторых пор такая странная замкнутость окружающего мира
стала настораживать Чжана. Нет, были, конечно, и другие улицы, и вроде бы
даже другие города и провинции - но Чжан, как давний член высшего
руководства, отлично знал, что они существуют в основном в пустых
промежутках между теми улицами, на которые он все время выходил во время
своих прогулок, и как бы для отвода глаз.
А Чжан, хоть и правил страной уже одиннадцать лет, все-таки был
человек честный, и очень ему странно было произносить речи про какие-то
поля и просторы, когда он помнил, что и большинства улиц в Москве, можно
считать, на самом деле нету.
Однажды днем он собрал руководство и сказал:
- Товарищи! Ведь мы все знаем, что у нас в Москве только несколько
улиц настоящих, а остальных почти не существует. А уж дальше, за Окружной
дорогой, вообще непонятно что начинается. Зачем же тогда...
Не успел он договорить, как все вокруг закричали, вскочили с мест и
сразу проголосовали за то, чтобы снять Чжана со всех постов. А как только
это сделали, новый Сын Хлеба влез на стол и закричал:
- А ну, завязать ему рот и...
- Позвольте хоть проститься с женой и детьми! - взмолился Чжан.
Но его словно никто не слышал - связали по рукам и ногам, заткнули
рот и бросили в машину.
Дальше все было как обычно - отвезли его в Китайский проезд,
остановились прямо посреди дороги, открыли люк в асфальте и кинули туда
вниз головой.
Чжан обо что-то ударился затылком и потерял сознание.
А когда открыл глаза - увидел, что лежит в своем амбаре на полу. Тут
из-за стены дважды донесся далекий звук гонга, и женский голос сказал:
- Пекинское время - девять часов.
Чжан провел рукой по лбу, вскочил и, шатаясь, выбежал на улицу. А тут
из-за угла как раз выехал на ослике Медный Энгельс. Чжан сдуру побежал, и
Медный Энгельс со звонким цоканьем поскакал за ним мимо молчащих домов с
опущенными ставнями и запертыми воротами; на деревенской площади он настиг
Чжана, обвинил его в чжунгофобии и послал на сортировку грибов моэр.
Вернувшись через три года домой, Чжан первым делом пошел осматривать
амбар. С одной стороны его стена упиралась в забор, за которым была
огромная куча мусора, копившегося на этом месте, сколько Чжан себя помнил.
По ней ползали большие рыжие муравьи.
Чжан взял лопату и стал копать. Несколько раз воткнул ее в кучу - и
она ударила о железо. Оказалось, что под мусором - японский танк,
оставшийся со времен войны. Стоял он в таком месте, что с одной стороны
был заслонен амбаром, а с другой - забором, и был скрыт от взглядов, так
