Там, за поворотом Малой Бронной,
где окно распахнуто на юг,
за ее испуганные брови
десять пар непуганных дают.
Тех, которые ее любили,
навсегда связала с ней судьба.
И за голубями голубыми
больше не уходят ястреба.
Вот и мне не вырваться из плена.
Так кружиться мне, и так мне жить...
Я - алхимик.
Ты - моя проблема
вечная...
тебя не разрешить.
1959
* * *
О.Б.
Мне нужно на кого-нибудь молиться.
Подумайте, простому муравью
вдруг захотелось в ноженьки валиться,
поверить в очарованность свою!
И муравья тогда покой покинул,
все показалось будничным ему,
и муравей создал себе богиню
по образу и духу своему.
И в день седьмой, в какое-то мгновенье,
она возникла из ночных огней
без всякого небесного знаменья...
Пальтишко было легкое на ней.
Все позабыв - и радости и муки,
он двери распахнул в свое жилье
и целовал обветренные руки
и старенькие туфельки ее.
И тени их качались на пороге.
Безмолвный разговор они вели,
красивые и мудрые, как боги,
и грустные, как жители земли.
1959
* * *
О.Б.
Звезды сыплются в густую траву...
Я в деревне Лазаревке живу,
где налево от ворот любых
километры лесов голубых,
где направо от любых ворот
волчьих вотчин невпроворот.
Я в деревне Лазаревке живу,
вдоль по Лазаревке странствую...
Ты пошли мне, Лазаревка, жену,
как ты, Лазаревка, ласковую,
как ты, Лазаревка, крутую в мороз,
как ты, Лазаревка, жаркую;
чтоб звалась она Марфою,
чтобы ей без меня не жилось,
чтобы отражались в тихой заводи
армии Марфиных соловьев,
чтобы таял от тихой зависти
синий снег под пимами ее.
А когда трактора приползают с марша,
тарахтя на все голоса,
чтоб маячила у околицы Марфа,
тоненькая, как лоза.
1959
* * *
Раскрываю страницы ладоней,
молчаливых ладоней твоих,
что-то светлое и молодое,
удивленное смотрит из них.
Я листаю страницы.
Маячит
пережитое.
Я как в плену.
Вон какой-то испуганный мальчик
сам с собою играет в войну.
Вон какая-то женщина плачет -
очень падают слезы в цене,
и какой-то задумчивый мальчик
днем и ночью идет по войне.
Я листаю страницы,
листаю,
исступленно листаю листы:
пережитого громкие стаи,
как синицы,
летят на кусты.
И уже не найти человека,
кто не понял бы вдруг на заре,
что погода двадцатого века
началась на арбатском дворе.
О, ладони твои все умеют,
все, что было, читаю по ним,
и когда мои губы немеют,
припадаю к ладоням твоим,
припадаю к ладоням горячим,
в синих жилках веселых тону...
Кто там плачет?..
Никто там не плачет...
Просто дети играют в войну!
1959
БУМАЖНЫЙ СОЛДАТИК
Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
но он игрушкой детской был:
ведь был солдат бумажный.
Он переделать мир хотел,
чтоб был счастливым каждый,
а сам на ниточке висел:
ведь был солдат бумажный.
Он был бы рад - в огонь и в дым,
за вас погибнуть дважды,
но потешались вы над ним:
ведь был солдат бумажный.
Не доверяли вы ему
своих секретов важных,
а почему?
А потому,
что был солдат бумажный.
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош:
ведь был солдат бумажный.
1959
* * *
Б.А.
Рифмы, милые мои,
баловни мои,
гордячки!
Вы - как будто соловьи
из бессонниц и горячки,
вы - как музыка за мной,
умопомраченья вроде,
вы - как будто шар земной,
вскрикнувший
на повороте.
С вами я, как тот богач,
и куражусь и чудачу,
но из всяких неудач
выбираю вам удачу...
Я как всадник на коне
со склоненной головою...
Господи,
легко ли мне?..
Вам-то
хорошо ль
со мною?..
1959
О КУЗНЕЧИКАХ
Два кузнечика зеленых в траве, насупившись,
сидят.
Над ними синие туманы во все стороны летят.
Под ними красные цветочки и золотые лопухи...
Два кузнечика зеленых пишут белые стихи.
Они перышки макают в облака и молоко,
чтобы белые их строчки было видно далеко,
и в затылках дружно чешут, каждый лапкой
шевелит,
но заглядывать в работу
один другому не велит.
К ним бежит букашка божья, бедной барышней
бежит,
но у них к любви и ласкам что-то сердце не
лежит.
К ним и прочие соблазны подбираются, тихи,
но кузнечики не видят - пишут белые стихи.
Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек
кропит,
шар земной на повороте
отвратительно скрипит...
Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой
прорастает неизменно вещий смысл работы той,
и сквозь всякие обиды
пробиваются в века
хлеб (поэма),
жизнь (поэма),
ветка тополя (строка)...
1960
* * *
Г.В.
Тьмою здесь все занавешено
и тишина, как на дне...
Ваше величество женщина,
да неужели - ко мне?
Тусклое здесь электричество,
с крыши сочится вода.
Женщина, ваше величество,
как вы решились сюда?
О, ваш приход - как пожарище.
Дымно, и трудно дышать...
Ну, заходите, пожалуйста.
Что ж на пороге стоять?
Кто вы такая? Откуда вы?!
Ах, я смешной человек...
Просто вы дверь перепутали,
улицу, город и век.
1960
СТАРЫЙ ПИДЖАК
Ж.Б.
Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.
Я говорю ему шутя:
"Перекроите все иначе.
Сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья".
Я пошутил. А он пиджак
серьезно так перешивает,
а сам-то все переживает:
вдруг что не так. Такой чудак.
Одна забота наяву
в его усердьи молчаливом,
чтобы я выглядел счастливым
в том пиджаке. Пока живу.
Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю -
опять в твою любовь поверю...
Как бы не так. Такой чудак.
1960
ДЕЖУРНЫЙ ПО АПРЕЛЮ
Ж.Б.
Ах, какие удивительные ночи!
Только мама моя в грусти и тревоге:
- Что же ты гуляешь, мой сыночек,
одинокий,
одинокий? -
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали звезды и круглее и добрее...
- Мама, мама, это я дежурю,
я - дежурный
по апрелю!
- Мой сыночек, вспоминаю все, что было,
стали грустными глаза твои, сыночек...
Может быть, она тебя забыла,
знать не хочет?
Знать не хочет? -
Из конца в конец апреля путь держу я.
Стали звезды и круглее и добрее...
- Что ты, мама! Просто я дежурю,
я - дежурный
по апрелю...
1960
ПО СМОЛЕНСКОЙ ДОРОГЕ
Ж.Б.
По Смоленской дороге - леса, леса, леса.
По Смоленской дороге - столбы, столбы, столбы.
Над Смоленской дорогою, как твои глаза, -
две вечерних звезды - голубых моих судьбы.
По Смоленской дороге - метель в лицо, в лицо,
все нас из дому гонят дела, дела, дела.
Может, будь понадежнее рук твоих кольцо -
покороче б, наверно, дорога мне легла.
По Смоленской дороге - леса, леса, леса.
По Смоленской дороге - столбы гудят, гудят.
На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
две холодных звезды голубых глядят,глядят.
1960
ОСЕНЬ В КАХЕТИИ
Вдруг возник осенний ветер,
и на землю он упал.
Красный ястреб в листьях красных
словно в краске утопал.
Были листья странно скроены,
похожие на лица, -
сумасшедшие закройщики кроили эти листья,
озорные, заводные посшивали их швеи...
Листья падали
на палевые
пальчики
свои.
Называлось это просто: отлетевшая листва.
С ней случалось это часто
по традиции по давней.
Было поровну и в меру в ней
улыбки и страданья,
торжества и увяданья,
колдовства и мастерства.
И у самого порога, где кончается дорога,
веселился и кружился и плясал
хмельной немного
лист осенний,
лист багряный,
лист с нелепою резьбой...
В час, когда печальный ястреб вылетает
на разбой.
1960
ЧУДЕСНЫЙ ВАЛЬС
Ю.Левитанскому
Музыкант в лесу под деревом
наигрывает вальс.
Он наигрывает вальс
то ласково, то страстно.
Что касается меня,
то я опять гляжу на вас,
а вы глядите на него,
а он глядит в пространство.
Целый век играет музыка.
Затянулся наш пикник.
Тот пикник, где пьют и плачут,
любят и бросают.
Музыкант приник губами к флейте.
Я бы к вам приник!
Но вы, наверно, тот родник,
который не спасает.
А музыкант играет вальс.
И он не видит ничего.
Он стоит, к стволу березовому прислонясь
плечами.
И березовые ветки вместо
пальцев у него,
а глаза его березовые
строги и печальны.
А перед ним стоит сосна,
вся в ожидании весны.
А музыкант врастает в землю...
Звуки вальса льются...
И его худые ноги
как будто корни той сосны -
они в земле переплетаются,
никак не расплетутся.
Целый век играет музыка.
Затянулся наш роман.
Он затянулся в узелок, горит он - не
сгорает...
Ну давайте ж успокоимся!
Разойдемся по домам!..
Но вы глядите на него...
А музыкант играет.
1961
В БАРАБАННОМ ПЕРЕУЛКЕ
В Барабанном переулке
барабанщики живут.
Поутру они как встанут,
барабаны как возьмут,
как ударят в барабаны,
двери настежь отворя...
Где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?
В Барабанном переулке
барабанщиц нет, хоть плачь.
Лишь грохочут барабаны
ненасытные, хоть прячь.
То ли утренние зори,
то ль вечерняя заря...
Где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?
Барабанщик пестрый бантик
к барабану привязал,
барабану бить побудку,
как по буквам, приказал
и пошел по переулку,
что-то в сердце затая...
Где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?
А в соседнем переулке
барабанщицы живут
и, конечно, в переулке,
очень добрыми слывут,
и за ними ведь не надо
отправляться за моря...
Где же, где же, барабанщик,
барабанщица твоя?!
1961
* * *
Всю ночь кричали петухи
и шеями мотали,
как будто новые стихи,
закрыв глаза, читали.
Но было что-то в крике том
от едкой той кручины,
когда, согнувшись, входят в дом
постылые мужчины.
И был тот крик далек-далек
и падал так же мимо,
как гладят, глядя в потолок,
чужих и нелюбимых.
Когда ласкать уже невмочь
и отказаться трудно...
И потому всю ночь, всю ночь
не наступало
утро.
1961
ПЕСЕНКА ОБ ОТКРЫТОЙ ДВЕРИ
Когда метель кричит как зверь -
протяжно и сердито,
не запирайте вашу дверь,
пусть будет дверь открыта.
И если ляжет дальний путь,
нелегкий путь, представьте,
дверь не забудьте распахнуть,
открытой дверь оставьте.
И, уходя, в ночной тиши
без долгих слов решайте:
огонь сосны с огнем души
