Фэнтези - Майкл Муркок

Рассказы

Майкл Муркок

Волк
Странный сад Фелипе Саджиттариуса
Бегство от заката
Золотая ладья
Развалины
Гора
Обитатель времени


   Майкл Муркок
   Волк


   Перевод К. Королева


   Кому ты принадлежишь, друг городок? Кто твой хозяин? Ты
привольно раскинулся в неглубокой долине, отгородясь от мира
сосновым бором. Твои улицы все в рытвинах и ухабах,
надгробные памятники на твоих кладбищах холодно посверкивают
в лучах солнца. Ты живешь сам по себе, однако долго так
продолжаться не может. Я стою на твоей тихой центральной
площади, смотрю на низенькие домишки и выглядываю твоего
хозяина. В моем мозгу, где-то на грани сознания, клубится
мрак.
   Я останавливаю мужчину. На его лошадином лице выделяются
обращенные уголками вниз чувственные губы. Он стоит, слегка
покачиваясь, и молча глядит на меня задумчивыми серыми
глазами.
   - Кому принадлежит этот город? - спрашиваю его я.
   - Людям, - отвечает он. - Жителям.
   Я разражаюсь хохотом, но он остается серьезным и даже не
улыбается.
   - Ну ты и шутник! Кому принадлежит город на самом деле?
   Он пожимает плечами и поворачивается, чтобы уйти. Я
повышаю голос:
   - Кому принадлежит город?! Кому он принадлежит, друг?
   Он что, рассердился на меня?
   Ну и пусть; в конце концов, человек без настроения - уже
не человек. У человека должно быть хоть какое-то
настроение, даже когда он спит. С презрительной усмешкой
гляжу я в спину тому, кто отказывается улыбаться. Твердым,
решительным шагом он идет по металлическому с деревянным
настилом мосту, перекинутому через тихую речку, что густо
поросла кувшинками. Поблескивает на солнце вода.
   В моей руке холодная серебристая фляжка с жидким огнем.
Я крепко стискиваю ее. Я подношу ее ко рту и впитываю в
себя огонь, позволяя ему поглотить меня. Мы с огнем ласково
уничтожаем друг друга.
   В моем желудке полыхает пламя, мои ноги подкашиваются.
   Не оставляй меня, любимая, не лишай меня пробуждающего
желание аромата твоих волос. Не лишай меня твоих насмешек,
таких неискренних на стонущей утренней заре; не лишай
соленого дождя, который струится по моему холодному лицу.
   Я снова усмехаюсь и повторяю слова того мужчины:
   - Люди, жители! Ха-ха-ха!
   Но некому услышать мой смех, разве что кто-то прячется за
шторами, которыми задернуты окна всех домов белого городка.
   Где ты, любимая, - где теперь твое ядовитое тело, где
ощущение твоих ногтей, вонзающихся в мою плоть?
   Едкая дымка застилает мне глаза. Городок словно начинает
таять. Я медленно падаю на булыжник мостовой, и боль
проникает в мой организм через саднящее лицо.
   Почему мы не можем найти покоя в ложной божественности
другой половины рода человеческого? Почему женщины нам его
не дают?
   С моих глаз спадает пелена; я гляжу в бескрайнее голубое
небо. Вдруг я слышу встревоженные возгласы и вижу
прелестное личико. Она вопросительно смотрит на меня, в ее
взгляде - множество вопросов, ни на один из которых я не
способен ответить, и это меня смущает и раздражает. Однако,
переборов гнев, я улыбаюсь и цинично замечаю:
   - Не получилось, а?
   Девушка качает головой, продолжая что-то говорить. У нее
кроваво-красные губы и узкое изящных очертаний лицо.
   - Кто... Кто вы? Почему... Что с вами случилось?
   - Это нескромный вопрос, милая, - отвечаю я
покровительственно. - Но, так и быть, я прощаю тебя.
   - Спасибо, - говорит она. - Вы не хотите подняться?
Разумеется, хочу, и не только подняться, но упоминать об
этом пока рано.
   - Я ищу свою подругу. Она должна быть где-то здесь, -
говорю я. - Может, ты видела ее? Она до отвала наелась
моей жизнью, она до дна выпила мою душу. Ее нетрудно
узнать.
   - Нет, я не...
   - Если тебе случится заметить ее, будь добра, дай мне
знать. Я, пожалуй, задержусь тут ненадолго. Мне пришелся
по нраву ваш городок.
   Меня как будто осенило:
   - А может, он принадлежит тебе?
   - Нет.
   - Прости, если мой вопрос привел тебя в замешательство.
Лично я был бы счастлив, владея таким городом. Как
по-твоему, он продается?
   - Вам лучше встать, иначе вас могут арестовать.
Поднимайтесь, ну, пожалуйста.
   Есть что-то неприятное в том, как упорно жители
отказываются назвать мне владельца своего городка. Конечно,
я не собираюсь его покупать, но спрашивал я не просто так, а
надеясь вызнать имя хозяина. Быть может, я недооценил ее?
Не хочется о том думать.
   - Вы словно мертвая птица с перебитыми крыльями, -
улыбаясь, говорит девушка.
   Я отталкиваю ее руку и поднимаюсь сам.
   - Куда идем?
   Она хмурится, потом говорит:
   - Наверно, ко мне домой.

   Мы отправляемся в путь; она идет впереди. Я показываю
вверх:
   - Гляди, вон облако в форме облака!
   Она улыбается, и я чувствую себя таким довольным, что мне
хочется даже поблагодарить ее.
   Мы подходим к ее дому, чья зеленая дверь открывается
прямо на улицу. На окнах красные и желтые занавески; белая
краска, которой выкрашен дом, кое-где начала шелушиться.
   Девушка достает ключ, вставляет его в большой черный
железный замок, широко распахивает дверь и грациозным жестом
приглашает меня войти. Наклонив голову, я вступаю в
сумрачный холл. В нем пахнет лавандой. Стены отделаны
старинными дубовыми и латунными полированными панелями;
повсюду, куда ни посмотри, предметы конской упряжи и
подсвечники без свечей. Справа уходит во мрак лестница, ее
ступеньки покрыты темно-красным ковром.
   На высоких полках расставлены вазы с папоротниками; еще
несколько ваз примостилось на подоконнике у двери.
   - Если хотите привести себя в порядок, у меня есть
бритва, - говорит девушка.
   К счастью для нее, я настроен достаточно самокритично,
чтобы понять, что мне в самом деле не помешает побриться. Я
благодарю ее. Мы поднимаемся по лестнице; широкая юбка
девушки колышется в такт ее шагам.
   Я вхожу в маленькую ванную. Там пахнет духами и
дезинфицирующими средствами. Девушка включает свет. На
улице небо наливается синевой; солнце уже село. Девушка
доказывает мне бритву, мыло, полотенце. Она поворачивает
кран, и вода начинает течь в ее подставленную ладонь.
   - Еще горячая, - говорит она, выходит и закрывает за
собой дверь.
   Я устал и потому бреюсь кое-как. Повинуясь внезапной
мысли, мою руки и дергаю дверь, чтобы проверить, не заперта
ли она. Дверь открывается в освещенный коридор.
   - Эй! - окликаю я. Девушка выглядывает из-за другой
двери в дальнем конце коридора. - Я побрился.
   - Идите вниз, в гостиную, - говорит она. - Я сейчас
спущусь.
   Я ухмыляюсь, давая ей понять, что догадался, - под
платьем на ней ничего нет. Все они таковы. Одежда да
волосы - вот чем они берут.
   Где же она? Она должна быть где-то здесь, ее след привел
меня в этот городок. От нее можно ждать всего; ей ничего не
стоит спрятаться под личиной моей новой знакомой. Я сломаю
ей другую руку, наслаждаясь хрустом костей, и меня не
поймают. Она высосала из меня жизнь, а мне потом предъявили
обвинение, будто я сломал ей пальцы. Я всего лишь пытался
забрать кольцо, которое когда-то ей подарил. Но у нее на
пальцах было столько колец, что я запутался.
   Она превратила меня в волка с острыми клыками.
   Я спускаюсь по лестнице, ступая нарочито тяжело, чтобы
ступеньки скрипели и стонали под моими ногами. Я вижу
гостиную и прохожу туда. Глубокие кожаные кресла, снова
дубовые и латунные панели, снова папоротники в дымчатых
фиолетово-красных вазах. Камин, в котором не горит огонь.
Мягкий многоцветный ковер. Небольшое пианино с черно-белыми
клавишами; над ним - картина в раме.
   Накрытый на двоих стол под белой скатертью. Два стула
рядом.
   Я стою, повернувшись спиной к камину, и слушаю, как
стучат по лестнице ее туфли на острых каблучках.
   - Добрый вечер, - говорю я вежливо, когда она входит в
комнату. На ней темно- голубое бархатное платье в обтяжку;
в ушах и на шее поблескивают рубины. На пальцах ее рук
переливаются кольца. Я вздрагиваю, но овладеваю собой.
   - Садитесь, пожалуйста, - все тем же грациозным взмахом
руки она указывает на кожаное кресло с желтой подушкой. -
Вам лучше?
   Я полон подозрений и потому не отвечаю. Откуда мне
знать, что она имеет в виду?
   - Пойду принесу обед, - говорит она. - Потерпите
немножко, ладно?
   Я снова победил ее. При таком раскладе ей меня не
одолеть.
   Я жадно поглощаю непривычную на вид и на вкус еду и
только потом соображаю, что она могла быть отравлена.
Дожидаясь кофе, я философски заключаю, что теперь уже все
равно. Я понюхаю кофе; если от него будет исходить горький
аромат миндаля, значит, он отравлен. Я пытаюсь вспомнить,
пахло ли какое-либо из съеденных мною кушаний миндалем. Как
будто нет. Я чувствую себя спокойнее.
   Девушка приносит кофе в большом коричневом глиняном
кофейнике. Она садится и наливает дымящийся напиток мне в
кружку. Он благоухает на всю комнату, и, к моему
облегчению, в его аромате нет и намека на горький запах
миндаля. Правда, откровенно говоря, я не знаю, как на самом
деле пахнет миндаль.
   - Если хотите, можете остаться переночевать. У меня есть
свободная комната.
   - Спасибо, - отвечаю я, многозначительно прищуривая
глаза, но девушка отворачивается и протягивает изящную руку
к кофейнику.
   - Спасибо, - повторяю я. Она не отвечает. Какую она
ведет игру? Девушка набирает воздух, собираясь, видимо,
что-то сказать, бросает на меня быстрый взгляд и плотнее
сжимает губы. Посмеиваясь, я откидываюсь на спинку кресла,
обхватив обеими руками свою чашку с кофе.
   - Есть волки и есть овцы, - говорю я, заводя обычный
разговор. - Как по-твоему, кто ты?
   - Никто, - говорит она.
   - Значит, ты овца, - заключаю я. - Волки знают, что они
такое и что им надо делать. Я волк.
   - Неужели? - спрашивает она, явно поскучнев от моей
философии, явно не понимая ее. - Вам лучше пойти спать. Вы
утомлены.
   - Если ты так настаиваешь, - с готовностью соглашаюсь я.
   Она, проводив меня в комнату, окно которой выходит на
неосвещенную улицу, желает мне доброй ночи. Закрыв дверь, я
настороженно прислушиваюсь, ожидая скрежета ключа в замке,
но ничего такого не происходит. Мебели в комнате немного:
высокая старомодная кровать, пустой книжный шкаф и резной
деревянный стул. Рядом с кроватью - обычная лампа с
парчовой шторкой, на которой между двумя складками
проступают изображения цветов. Я ощупываю стул, и меня
пробирает дрожь наслаждения. Я стягиваю с кровати пикейное
покрывало и осматриваю чистые свежие простыни. В изголовье
лежат две мягкие белые подушки. Я сбрасываю с себя костюм,
стаскиваю ботинки и носки и остаюсь в одном исподнем. Я
выключаю свет и, все еще слегка дрожа, забираюсь под одеяло.
Несмотря на ранний час, я скоро засну. Я уверен, что
пробужусь на рассвете.
   Утром я открываю глаза: бледный солнечный свет проникает
в комнату через щель между занавесками. Я пытаюсь снова
заснуть, но у меня ничего не получается. Я откидываю
одеяло, так что оно наполовину сползает с кровати, и встаю.
Я подхожу к окну и выглядываю на улицу.
   Немыслимо! По мостовой, поводя носом, бежит большой
жирный заяц. Следом, натужно ревя, ползет грузовик, но заяц
бежит, никуда не сворачивая. Я ощущаю напряжение и восторг.
Я открываю дверь и бегу по коридору к комнате девушки. Я
врываюсь внутрь. Она спит, положив одну руку на край
кровати. Одеяло сползло с нее, обнажив бледно-розовые
плечи. Я сильно хватаю ее за плечо, с таким расчетом, чтобы
разбудить. Вскрикнув, она садится на постели. Она дрожит.
   - Скорее! - говорю я. - Выгляни в окно. По улице бежит
заяц!
   - Уходите. Я хочу спать, - отвечает она, - не мешайте
мне спать.
   - Нет. Ты должна увидеть этого громадного зайца! Как он
очутился в городе?
   Девушка поднимается и идет следом за мной в мою комнату.
Я бросаюсь к окну и с облегчением убеждаюсь, что заяц никуда
не делся.
   - Смотри! - Девушка подходит к окну, и я показываю ей на
животное. Она изумлена.
   - Бедняжка, - шепчет она. - Надо помочь ему.
   - Помочь? - поражаюсь я. - Зачем? Я убью его, и у нас
будет чем позавтракать. Девушка вздрагивает.
   - Как можно быть таким жестоким?
   Заяц исчезает из виду, завернув за угол. Я разъярен; все
мои нервы взвинчены.
   - Удрал!
   - Но ведь все в порядке, правда? - говорит она
успокаивающе. Моя ярость ищет выхода. Я начинаю плакать от
разочарования. Она кладет руку мне на плечо.
   - Что случилось? Я стряхиваю ее руку, но потом,
передумав, обнимаю девушку и рыдаю у нее на груди. Она
гладит меня по спине, и мне становится легче.
   - Позволь мне лечь с тобой в постель, - прошу я.
   - Нет, - отвечает она тихо. - Вам нужно отдохнуть.
   - Позволь мне спать с тобой, - умоляю я. Она вырывается
из моих объятий и отступает к двери.
   - Нет! Отдыхайте.
   Я иду за ней. Кровь стучит мне в виски, тело напряжено
до предела.
   - Ты кое-что мне задолжала, - говорю я злобно, - как и
все остальные.
   - Уходите! - в ее голосе слышатся угроза, отчаяние и
страх. Я выхожу за ней в коридор. Она бежит к своей
комнате, но я догоняю ее. Я догоняю ее у самой двери. Она
кричит. Я вцепляюсь ей в руку. Я медленно выгибаю назад
пальцы ее ладони, другой рукой зажимая ей рот, чтобы
заглушить крик. Под бледно-розовой плотью хрустят кости.
Они ломаются не все сразу, а друг за дружкой.
   - Вы превратили меня в волка, - рычу я. - А потому -
смерть овцам!
   Мои зубы впиваются в ее шею, мой нос ощущает аромат ее
горла. Я прокусываю кожу, и в мой рот устремляется кровь.
   Убивая девушку, я плачу.
   Зачем она выпила из меня душу через те раны, которые сама
нанесла? Зачем сделала меня волком? Или он сидел во мне с
рождения, а боль, которую она мне причинила, лишь выпустила
его на волю?
   Но она мертва.
   Я забыл. Я искал ее в этом милом городке.
   И другая - она тоже теперь мертва.
   Пускай же моя доля - убивать, убивать, убивать -
поглощает меня, пока я, в конце концов, не превращусь в
рычащую частичку, безобидную для окружающих, невообразимо
малую и тем довольную.
   О, Господи Боже, моя проклятая любовь...



   Майкл Муркок
   Странный сад Фелипе Саджиттариуса


   Перевод Л. Кузнецовой


   Было тихо и тепло. Яркое солнце сияло в голубом небе над
развалинами Берлина. Я карабкался по кучам поросшего
бурьяном кирпича и обломкам бетона, направляясь расследовать
убийство неизвестного, которое произошло в саду шефа полиции
Бисмарка.
   Меня зовут Минос Аквилинас, я - старший метатемпоральный
следователь Европы, и я знал, что эта работенка будет не из
легких.
   Не просите меня назвать место или дату. Я не интересуюсь
такими вещами, они меня только пугают. Я полагаюсь на
инстинкт - выигрываю или проигрываю.
   Я получил всю имеющуюся у них информацию. Уже
произведено вскрытие. Ничего необычного - кроме того, что у
убитого были одноразовые бумажные легкие. Это могло пролить
некоторый свет на его происхождение. Насколько мне было
известно, до сих пор бумажными легкими пользовались в Риме.
А что мог делать римлянин в Берлине? Почему его убили в
саду шефа полиции Бисмарка? Мне было сказано, что его
задушили. Задушить человека с бумажными легкими нетрудно,
здесь много времени не требуется. Гораздо труднее ответить
на вопрос, кто и почему это сделал.
   От развалин до дома идти пришлось довольно далеко.
Вокруг были одни камни, и лишь иногда попадались столбики -
все, что осталось от рейхстага, Бранденбургских ворот, музея
Брехта и других не менее известных мест. Остановившись, я
прислонился к единственной уцелевшей стене дома, снял пиджак
и ослабил узел галстука, потом вытер лоб и шею носовым
платком и закурил.
   В тени стены было не так жарко, и когда я собрался
продолжить путь, мне было уже полегче. Вскарабкавшись на
большую кучу кирпича, поросшего голубыми цветочками, я
увидел сверху дом Бисмарка. Дом, построенный из тяжелого
мрамора с черными прожилками в столь популярном смешанном
стиле, представлял собой нечто среднее между дворцом
Валгалла и чертогами Олимпа. Перед ним раскинулась ровная
зеленая лужайка, а за ним - сад, окруженный такой высокой
стеной, что я, хотя и смотрел сверху, мог разглядеть только
листья деревьев. Толстые коринфские колонны у входа венчал
фасад с барельефами, на которых мужи в рогатых шлемах с
одинаковой легкостью расправлялись с драконами и друг с
другом.
   Я спустился к лужайке, пересек ее и, поднявшись по
ступеням, очутился у парадных дверей. Это были большие,
тяжелые двери, мне они показались бронзовыми, так много
накладок украшало их. На накладках красовались безбородые
всадники в каких-то изысканных доспехах, вооруженные
двуручными мечами. В руках у некоторых были копья и
топорики. Я позвонил.
   Ждать пришлось довольно долго, и я успел внимательно
рассмотреть весь декор. Наконец дверь распахнулась, и
старик в костюме полувоенного образца, с трудом державшийся
прямо, вопросительно взглянул на меня, приподняв белую
бровь.
   Я назвал свое имя, и он проводил меня в холодный темный
зал, заполненный разного рода оружием, тем самым, что я
видел в руках воинов на барельефах. Он открыл правую
створку двери и попросил меня подождать здесь. Комната, где
я оказался, была заполнена кожей и железом: оружие на
стенах и кожаная мебель на ковре.
   Толстые бархатные портьеры были отдернуты, и я, встав у
окна, посмотрел на безмолвные руины. Выкурив еще одну
сигару, я воткнул окурок в цветочный горшок и снова надел
пиджак.
   Старик вернулся и повел меня через зал, потом мы
поднялись на один пролет широкой лестницы и вошли в
огромную, уже не столь захламленную комнату, где и находился
тот, к кому я пришел.
   Он стоял посреди ковра. На нем был затейливо украшенный
шлем с шишаком на макушке, темно-синий мундир со знаками
различия, золотые с черным эполеты и начищенные до блеска
сапоги со стальными шпорами. На вид ему было лет семьдесят,
и выглядел он очень крепким. У него были кустистые седые
брови и большие тщательно расчесанные усы. Когда я вошел,
он прокричал что-то и вытянул вперед Руку, указывая на меня.
   - Герр Аквилинас. Я - Отто фон Бисмарк, начальник
берлинской полиции.
   Я пожал протянутую руку. Если говорить точнее, он пожал
мою, встряхнув меня всего.
   - Хорошенькое дело, - заметил я. - Убийство происходит в
саду человека, который призван убийства предотвращать.
   Вероятно, у него были парализованы или повреждены мышцы
лица, потому что, даже когда он говорил, они почти не
шевелились, в остальное же время лицо оставалось совершенно
неподвижным.
   - Именно так, - сказал он. - Мы, конечно, не хотели вас
вызывать. Но, насколько я понимаю, это ваша специальность.
   - Возможно. Тело еще здесь?
   - В кухне. Там производили вскрытие. У него были
бумажные легкие, вы знаете?
   - Знаю. Итак, если я правильно понял, вы ночью ничего не
слышали...
   - О, нет, я слышал - лаяли мои волкодавы. Один из слуг
пошел посмотреть, в чем дело, но ничего не обнаружил.
   - Вы можете назвать время.
   - Время?
   - Когда это было?
   - Около двух ночи.
   - Когда нашли тело?
   - Около десяти - его обнаружил садовник в винограднике.
   - Хорошо. Давайте взглянем на тело, а потом поговорим с
садовником.
   Он повел меня на кухню. Одно из окон было открыто. Оно
выходило в роскошный сад, поросший высоким кустарником самых
разных оттенков. Из сада тянуло пьянящим ароматом. У меня
закружилась голова. Я повернулся и увидел накрытое
простыней тело, лежащее на выскобленном кухонном столе,
покрытом простыней.
   Я отдернул простыню. Передо мной лежало обнаженное тело,
старое, но сильное, очень смуглое. Большая голова, густые
черные усы, сразу бросающиеся в глаза. Трудно было
представить, каким было это тело раньше, когда принадлежало
живому человеку. На горле были видны следы удушения,
распухшие кисти, предплечья и лодыжки говорили о том, что
жертва не так давно была связана. Спереди был виден разрез,
сделанный при вскрытии и зашитый очень небрежно.
   - А одежда? - спросил я начальника полиции.
   Бисмарк покачал головой и показал на стул, стоящий позади
стола.
   - Вот все, что удалось найти.
   На стуле лежали аккуратно сложенные бумажные легкие,
слегка потрепанные. Эти одноразовые легкие - палка о двух
концах. С одной стороны - можно курить, сколько хочешь, не
боясь рака легких, но с другой - их следует регулярно
менять. А это дорого, особенно в Риме, где, в отличие от
других европейских городов-государств, государственная
служба замены легких появилась лишь за несколько лет до
войны, когда бумажные легкие были заменены более
долговечными политэновыми. Рядом лежали наручные часы и
пара рыжих туфель с длинными, загнутыми кверху носами.
   Я взял одну из туфель. Сделано явно на Востоке. Потом я
взглянул на часы. Часы были русские: тяжелые, старые и
потускневшие. А вот ремешок из свиной кожи был новенький,
и, если верить надписи, сделан был в Англии.
   - Теперь мне понятно, почему обратились к нам, - сказал
я.
   - Да, были некоторые странности, - признал Бисмарк.
   - Я могу поговорить с садовником, который нашел его?
   Бисмарк подошел к окну и позвал:
   - Фелипе!
   Листья будто сами по себе раздвинулись, и в
образовавшемся проеме появился высокий молодой человек с
темными волосами и длинным, бледным лицом. В руке он держал
изящную лейку. На нем была зеленая рубашка со стоячим
воротничком и такого же цвета брюки.
   Мы смотрели друг на друга через оконное стекло.
   - Это мой садовник, Фелипе Саджиттариус, - сказал
Бисмарк.
   Саджиттариус поклонился. Его глаза смеялись, но Бисмарк,
как мне показалось, этого не заметил.
   - Вы можете показать, где нашли тело? - спросил я.
   - Конечно, - ответил Саджиттариус.
   - Я подожду здесь, - сказал Бисмарк, увидев, что я
направился к двери.
   - О'кэй. - Я спустился в сад и последовал за
Саджиттариусом. И снова мне показалось, что кусты
раздвинулись сами собой.
   В саду по-прежнему стоял густой эротический аромат.
Среди тёмной, мясистой листвы виднелись вишневые, пурпурные
и синие цветки каких-то растений, иногда попадались
ярко-желтые и розовые.
   Трава, по которой я ступал, казалось, ползла под моими
ногами, а странные очертания деревьев и кустарников
дополняли неприятное ощущение, и я подумал, что этот сад -
место, явно не подходящее для отдыха.
   - Это все ваша работа, Саджиттариус? - спросил я.
   Он кивнул не останавливаясь.
   - Оригинально, - заметил я. - Никогда не видел такого.
   Тут Саджиттариус обернулся и показал большим пальцем
назад.
   - Вот это место.
   Мы стояли на небольшой полянке, почти полностью
окруженной решеткой, увитой толстыми виноградными лозами. Я
заметил, что в дальнем углу оборваны несколько лоз и
проломана решетка. Я догадался, что это следы борьбы. Я
все никак не мог понять, почему убийца развязал жертву,
прежде чем ее задушить. А получалось, что было именно так -
иначе никакой борьбы не было бы. Я осмотрел место, но не
обнаружил никаких других следов. Сквозь проломанное в
решетке отверстие я увидел маленький летний домик,
выстроенный в китайском стиле, он весь блестел красным,
желтым и черным лаком, а местами - позолотой. Домик никак
не вязался с архитектурой главного дома.
   - Что это? - спросил я садовника.
   - Ничего, - угрюмо ответил тот, явно недовольный тем, что
я увидел.
   - Я все-таки взгляну.
   Он пожал плечами, но проводить меня не предложил. Пройдя
между решеток, я подошел к домику. Саджиттариус не торопясь
следовал за мной. Поднявшись по деревянным ступенькам на
веранду, я толкнул дверь. Она открылась, и я вошел. Домик
состоял всего из одной комнаты - спальни. Постель была не
убрана. Судя по ее виду, обитатели покидали домик в большой
спешке. Из-под подушки торчали нейлоновые чулки, а на полу
валялись мужские кальсоны. Простыни были белоснежные,
мебель - восточная, очень богатая.
   Саджиттариус стоял в проеме двери.
   - Ваш домик? - поинтересовался я.
   - Нет. - Его голос звучал оскорбление. - Начальника
полиции.
   Я ухмыльнулся.
   Саджиттариус ударился в пространные объяснения.
   - Томительные запахи, опасность, исходящая от растений,
тяжелый воздух сада - все это, без сомнения, может возбудить
и человека более старшего возраста. Это единственное место,
где он может расслабиться. Потому он меня и держит, потому
дает мне полную свободу действий.
   - А это, - спросил я, указывая на постель, - связано
как-то с тем, что произошло прошлой ночью?
   - Может, он и был здесь, когда это случилось, но я... -
Саджиттариус покачал головой, и я спросил себя, не намекает
ли он на что-то, что я упустил.
   Увидав на полу какой-то предмет, я наклонился и поднял
его. Это была подвеска с выгравированными готическим
шрифтом инициалами Е.Б.
   - Кто эта Е.Б.? - спросил я.
   - Меня интересует только сад, господин Аквилинас, - я не
знаю, кто она.
   Я выглянул в странный сад.
   - Почему это вас интересует, для чего все это? Вы ведь
делаете это не по его приказу, правда? Вы делаете это по
собственному желанию, - мрачно улыбнулся Саджиттариус.
   - Вы проницательны.
   Он помахал рукой теплым листьям, больше напоминавшим
рептилий, но чем-то - и млекопитающих.
   - Вы знаете, что я там вижу? Я вижу глубоководные
впадины, где в молчании зеленоватых сумерек плавают
затонувшие подводные лодки, к которым тянутся щупальца
хищников, полурыб-полурастений, под взглядами
покойников-водяных; где моллюски и скаты сражаются в
грациозном танце смерти, пятна черной краски, смешиваясь с
пятнами алой крови, поднимаются на поверхность на радость
акулам. Моряки с проплывающих мимо кораблей будут сходить с
ума, бросаться за борт, стремясь к далеким
существам-растениям, уже пирующим на останках моллюсков и
скатов. Это мир, который я могу перенести на землю - и это
моя мечта. - Он взглянул на меня, помолчал и промолвил: -
Это как гигантский аквариум!
   Вернувшись в дом, я обнаружил, что Бисмарк возвратился
обратно в свою комнату. Он сидел в бархатном кресле. Из
незаметного для постороннего глаза магнитофона лилась
музыка. Это был - всего-навсего - струнный квартет Равеля.
   - А Вагнера у вас случайно нет? - поинтересовался я и
тут же перешел в наступление: - Кто такая Е.Б.?
   - Потом, - сказал он. - Сейчас на ваши вопросы ответит
мой помощник, он должен ждать на улице.
   Возле дома был припаркован автомобиль. Это был помятый
"фольксваген". Внутри видел одетый в аккуратную военную
форму человек, ниже среднего роста, с маленькой щеточкой
усов и падающей на лоб непослушной прядью темных волос.
Руки, сжимающие трость, были затянуты в черные перчатки.
Увидев меня, он улыбнулся, сказал: "Ага" - и проворно
выбрался из машины. Слегка поклонившись, он пожал мне руку.
   - Адольф Гитлер, - представился он. - Капитан военной
сыскной полиции Двенадцатого округа. Начальник полиции
Бисмарк прислал меня в ваше распоряжение.
   - Рад слышать. Что вы о нем знаете?
   Гитлер открыл мне дверцу, и я уселся в машину. Он обошел
с другой стороны и влез на место водителя.
   - О шефе? Гитлер покачал головой. - Он как-то далек от
меня. Я недостаточно хорошо его знаю - нас разделяют
несколько званий. Обычно я получаю приказы не от него
лично. А на этот раз он захотел сам меня увидеть и дать
задание.
   - Что это было за задание?
   - Просто помочь вам в расследовании.
   - Расследовать особенно нечего. Насколько я понимаю, вы
полностью верны своему шефу?
   - Конечно, - Гитлер выглядел озадаченным. Он завел
машину, и мы тронулись по аллее к выходу, миновали ворота и
поехали по ровной белой дороге, по сторонам которой
громоздились гигантские валуны.
   - У убитого были бумажные легкие? - спросил он.
   - Да. Он, вероятно, из Рима. Он чем-то напоминает
итальянца.
   - Или еврея, да?
   - Не думаю. Почему вам так показалось?
   - Русские часы, восточные туфли, нос. Нос у него
здоровый. И вы знаете, в Москве еще пользуются бумажными
легкими.
   Его доводы показались мне немного странными, но я не стал
возражать. Мы завернули за угол и оказались в жилом
квартале, где еще сохранилось множество зданий. Я заметил в
подвале одного из них бар.
   - Может, зайдем? - спросил я. - Сюда? - мои слова,
казалось, удивили или даже испугали его.
   - А почему бы и нет?
   Он остановил машину, и мы спустились в бар. В барс пела
девушка. Это была пухленькая брюнетка с приятным негромким
голосом. Она пела по-английски, и я уловил припев:

        Мы не грустны, а веселы,
        И Стив не вспоминается.
        Ведь Стив в тюрьме повесился,
        А Джон с другой встречается.

   Это был последний в Англиихит. Мы заказали пиво. Мне
показалось, что бармен хорошо знает моего спутника, потому
что он засмеялся, хлопнул Гитлера по плечу и не взял с нас
денег за пиво. Гитлер был смущен.
   - Кто это? - спросил я.
   - О, его зовут Вайль. Я его немного знаю.
   - Судя по всему, не так уж немного.
   Гитлер с несчастным видом расстегнул свой форменный
китель, сдвинул на затылок фуражку и безуспешно попытался
откинуть назад непослушную прядь волос. Он казался
печальным, маленьким человечком, и я почувствовал, что моя
манера задавать вопросы здесь, видимо, неуместна. Я допил
пиво и стал наблюдать за певицей. Гитлер сидел к ней
спиной, но я заметил, что она все время на него смотрит.
   - Что вы знаете об этом Саджиттариусс? - спросил я.
   Гитлер пожал плечами.
   - Очень мало.
   Вайль снова возник за стойкой и предложил еще пива. Мы
отказались.
   - Саджиттариус? - живо заговорил Вайль. - Вы говорите
об этом психе?
   - А он псих, да? - заинтересовался я.
   - Это несправедливо, Курт, - запротестовал Гитлер. - Он
способный человек, биолог...
   - Которого выгнали с работы, потому что он сумасшедший!
   - Не будь злым, Курт, - неодобрительно заметил Гитлер. -
Он изучал потенциальную чувствительность растений.
Совершенно нормальное направление в научных исследованиях.
   Из угла послышался чей-то презрительный смех. Это был
какой-то взлохмаченный старик. Он сидел один за столом,
перед ним стоял стакан шнапса.
   Вайль указал на него.
   - Спросите Альберта. Он разбирается в науке.
   Гитлер уставился в пол, поджав губы.
   - Он - обыкновенный старый учитель математики, причем
озлобленный. И просто завидует Фелипе, - добавил он тихо,
чтобы старик не смог его услышать.
   - Кто он? - спросил я Вайля.
   - Альберт? Очень талантливый человек. Он просто не
получил признания, которого заслуживает. Хотите с ним
познакомиться?
   Но взлохмаченный человек уже уходил. Он помахал рукой
Гитлеру и Вайлю.
   - Курт, капитан Гитлер, добрый день.
   - Здравствуйте, доктор Эйнштейн, - пробормотал Гитлер и
повернулся ко мне. - Куда вы теперь хотите поехать?
   - Думаю, надо пройтись по ювелирным магазинам, - ответил
я, ощупывая подвеску, лежавшую у меня в кармане. - Я,
конечно, могу и ошибаться, но это единственный путь, который
я вижу в данный момент.
   Мы отправились по ювелирным магазинам. Приближались
сумерки, а мы пока отнюдь не приблизились к разгадке тайны
подвески. Я решил, что завтра придется просто вытрясти
тайну из Бисмарка, хотя понимал, что это будет нелегко.
Вряд ли он захочет отвечать на мои весьма личные вопросы.
   Гитлер высадил меня возле участка, где для камеру меня
переделали в спальню.
   Я сидел на жесткой постели, курил и думал. Я уже
собирался раздеться и лечь, как вдруг подумал о баре, в
котором мы были. Я был уверен, что там кто-нибудь сможет
мне помочь. Поддавшись порыву, я выскочил на пустынную
улицу. Жара еще не спала, небо затянуло тяжелыми облаками.
Похоже было, что приближается гроза.
   Я сел в кэб и вернулся в бар. Он был еще открыт.
   Вайль уже не стоял за стойкой - он играл на аккордеоне,
аккомпанируя той же певице. Когда я вошел, он кивнул мне.
Я облокотился на стойку и заказал пива.
   Закончив выступление, Вайль отстегнул аккордеон и подошел
ко мне. Девушка последовала за ним.
   - Вы без Адольфа? - спросил он.
   - Он поехал домой. Он ведь ваш хороший друг, да?
   - О, мы познакомились много лет назад в Австрии. Вы
знаете, он славный человек. Ему не следовало идти работать
в полицию, он слишком мягок.
   - И мне так показалось. Почему же он все-таки пошел
туда?
   Вайль улыбнулся и покачал головой. Это был худой
невысокий человек в массивных очках. У него был большой
чувственный рот.
   - Возможно, чувство долга. У него невероятно развито
чувство долга. К тому же он необычайно религиозен -
фанатичный католик. Мне кажется, это давит на психику. Вы
ведь знаете этих выкрестов, они ничему не верят, постоянно
терзаются сомнениями. Я еще ни разу не встречал счастливого
новообращенного католика.
   - По-моему, он не любит евреев.
   Вайль нахмурился.
   - Не любит? Я никогда не замечал. Многие его друзья -
евреи. Я - еврей, да и Саджиттариус тоже.
   - А Саджиттариус его друг?
   - Ну, скорее знакомый. Я видел их вместе пару раз.
   Снаружи раздались раскаты грома... Потом начался дождь.
   Вайль подошел к двери и начал опускать штору. Сквозь шум
грозы я услышал другой звук, странный, металлический,
скрежещущий звук.
   - Что это? - спросил я.
   Вайль покачал головой и вернулся к стойке. Бар уже
опустел.
   - Я посмотрю, - сказал я.
   Подойдя к двери, я открыл ее и поднялся вверх по
ступенькам. В свете стремительных синих молний,
напоминавших орудийный огонь, я увидел гигантского
металлического монстра величиной с высокое здание,
марширующего среди развалин. Опираясь на свои четыре
выдвижные ноги, он двигался под прямым углом к дороге. Из
его огромного туловища и головы во всех направлениях торчали
дула орудий. Время от времени в него ударяла молния, и
тогда он издавал оглушительный лязг, напоминавший звон
колокола, останавливался, чтобы выстрелить вверх, в источник
молнии, и продолжал свой путь.
   Я сбежал вниз по ступенькам и распахнул дверь. Вайль
вытирал стойку. Я описал увиденное.
   - Что это, Вайль?
   Маленький человечек покачал головой.
   - Не знаю. Видно, эту штуку бросили здесь завоеватели
Берлина.
   - Похоже, он был сделан здесь.
   - Может, и здесь. В конце концов, кто завоевал Берлин?
   Из задней комнаты послышался пронзительный женский крик.
   Вайль выронил стакан и рванулся в комнату. Я последовал
за ним. Он открыл дверь. В комнате было уютно. На столе,
покрытом плотной темной скатертью, были соль и перец, лежали
ножи и вилки. У окна стояло пианино. На полу лежала
девушка.
   - Ева! - выдохнул Вайль, опускаясь на колени рядом с
телом.
   Я еще раз внимательно оглядел комнату. На маленьком
кофейном столике стоял цветок. Со стороны он напоминал
кактус неприятного пятнисто-зеленого цвета, а сверху походил
на змею, приготовившуюся к нападению, змею без глаз, без
носа, но со ртом... Рот был на месте. Он открывался по
мере моего приближения к цветку. Во рту росли зубы - или,
если сказать точнее, шипы, расположенные подобно зубам.
Одного зуба впереди недоставало. Этот шип я обнаружил в
запястье девушки. Я не стал его вынимать.
   - Она умерла, - тихо сказал Вайль, поднимаясь и
оглядываясь. - Почему?
   -Ее укусил вот этот ядовитый цветок, - объяснил я.
   - Цветок..? Я должен вызвать полицию.
   - Думаю, сейчас этого лучше не делать, - заметил я уходя.
Я знал, куда идти.
   Дом Бисмарка - и странный сад Фелипе Саджиттариуса. Я
весь промок, пока искал кэб. Я велел кэбмену гнать во весь
опор.
   Остановив кэб, не доехав до дома, я расплатился и пошел
пешком через лужайку. Звонить я не стал, а влез в окно,
воспользовавшись своим карманным алмазом.
   Сверху слышались голоса. Я спешил на них и скоро нашел,
откуда они доносились, - кабинет Бисмарка. Чуть приоткрыв
дверь, я увидел Гитлера с пистолетом, направленным на Отто
фон Бисмарка, все еще одетого в полную военную форму. Оба
были бледны. Рука Гитлера тряслась, а Бисмарк тихонько
стонал.
   Перестав стонать, Бисмарк сказал умоляюще:
   - Я не шантажировал Еву Браун, вы - болван, она любила
меня.
   Гитлер издал короткий, почти истерический смешок:
   - Любила вас - толстого старика!
   - Ей нравились толстые старики.
   - Она была не такая. И вообще, кто это выдумал?
   - Кое-что рассказал следователь. А полчаса назад мне
позвонил Вайль и сказал, что Еву убили. Я считал
Саджиттариуса своим другом. Я ошибался. Он - нанятый вами
убийца.
   - Ну, а я сегодня совершу свое убийство.
   - Капитан Гитлер - я старше вас по званию!
   По мере того как голос Бисмарка обретал уверенность,
рука, державшая пистолет, теряла твердость. Я вдруг
сообразил, что все это время тихо звучит музыка. По
какому-то странному совпадению это был Пятый струнный
квартет Бартока. Бисмарк пошевелил рукой.
   - Вы ошибаетесь. Человек, которого вы наняли следить за
Евой, когда она шла сюда прошлой ночью, - это же ее бывший
любовник.
   Губы Гитлера задрожали.
   - Вы знали, - заметил Бисмарк.
   - Подозревал.
   - Вы знали и об опасностях, таящихся в саду, ведь Фелипе
говорил вам. Его задушили виноградные лозы, когда он
пробирался к летнему домику.
   Рука, державшая пистолет, замерла. У Бисмарка был
испуганный вид.
   Он ткнул пальцем в Гитлера.
   - Это вы убили его, а не я, - закричал он. - Вы послали
его на верную смерть. Вы убили Сталина - из ревности. Вы
надеялись, что он сначала убьет меня и Еву. У вас не
хватило силы и решимости противостоять нам открыто!
   Гитлер издал невнятный крик, схватил пистолет обеими
руками и раз за разом стал нажимать на спусковой крючок.
Несколько пуль не достигли цели, но одна из них попала в
Железный Крест, пробила его и вошла в сердце. Бисмарк упал
навзничь, мундир его лопнул, а шлем слетел с головы.
   Я вбежал в комнату и отобрал пистолет у плачущего
Гитлера. Осмотрев Бисмарка, я убедился, что он мертв. Я
понял, почему лопнул мундир. Бисмарк носил корсет, и одна
из пуль, видимо, задела шнурок. Это был тяжелый корсет, и
удерживать ему приходилось большую массу.
   Мне стало жаль Гитлера. Он продолжал рыдать, и я помог
ему сесть. Он выглядел маленьким и несчастным.
   - Что я наделал? - заикаясь бормотал он. - Что я
наделал?
   - Бисмарк послал этот цветок Еве Браун, чтобы заставить
ее замолчать, когда понял, что я близок к разгадке?
   Гитлер кивнул, шмыгнул носом и снова заплакал.
   Я взглянул на дверь. Там в нерешительности стоял
человек.
   Я положил пистолет на каминную доску.
   Это был Саджиттариус.
   Он кивнул мне.
   - Гитлер только что застрелил Бисмарка, - объяснил я.
   - Ясно, - сказал он.
   - Бисмарк велел вам послать Еве Браун этот цветок, ведь
так? - спросил я.
   - Так. Красивый цветок - результат скрещивания обычного
кактуса, "мухоловки Венеры", с розой, а яд - разумеется,
кураре.
   Гитлер встал и вышел из комнаты. Мы смотрели, как он
выходит, все еще продолжая всхлипывать.
   - Куда вы? - спросил я.
   - На воздух, - ответил он, спускаясь по ступенькам.
   - Подавление сексуальных желаний, - сказал Саджиттариус,
усаживаясь в кресло и удобно пристраивая ноги на трупе
Бисмарка. - Это бывает причиной стольких несчастий. Если
бы только страсти, кипящие в душе человека, глубоко
запрятанные желания, могли быть выпущены наружу, насколько
улучшился бы мир.
   - Возможно, - сказал я.
   - Вы собираетесь кого-нибудь арестовать, герр Аквилинас?
   - Моя работа заключается в том, чтобы написать отчет о
расследовании, а не в том, чтобы кого-то арестовывать.
   - А последствия?
   Я засмеялся.
   - Последствия всегда есть.
   Из сада послышался какой-то необычный лающий звук.
   - Что это? - спросил я. - Волкодавы?
   Саджиттариус хихикнул.
   - Нет-нет, боюсь, что это собачий цветок.
   Я выскочил из комнаты и помчался вниз по лестнице в
кухню. Труп, накрытый простыней, все еще лежал на столе. Я
хотел открыть дверь в сад, но остановился и прижался лицом к
оконному стеклу. Весь сад двигался, как в каком-то
возбужденном танце. Шумела листва, странный запах стал
совершенно нестерпимым, это чувствовалось даже при закрытых
дверях.
   Мне показалось, что я увидел фигуру человека,
сражающегося с какими-то толстоствольными кустами. Я
услышал рычание, звук разрываемой одежды, пронзительный крик
и длинный протяжный стон.
   Неожиданно все движение в саду прекратилось. Я
обернулся. Позади меня, сложив руки на груди и глядя в пол,
стоял Саджиттариус.
   - По-моему, ваш собачий цветок схватил его, - сказал я.
   - Он знал меня - он знал сад.
   - Может, самоубийство?
   - Очень может быть. - Саджиттариус опустил руки и
посмотрел на меня. - Вы знаете, он мне нравился. Он был
чем-то вроде моего протеже. Если бы вы не вмешались,
возможно, ничего бы этого не случилось. Если бы я направлял
его, он мог бы пойти далеко.
   - Найдете другого протеже, - сказал я.
   - Будем надеяться.
   Незаметно начало светлеть. Дождь уже только моросил,
орошая страждущие от жажды листья.
   - Вы собираетесь остаться здесь? - спросил я.
   - Да, я должен работать в саду. Слуги Бисмарка
позаботятся обо мне.
   - Да уж конечно.
   Я поднялся назад по ступенькам и вышел из дома в
холодное, умытое дождем рассветное утро. Подняв воротник, я
принялся не спеша карабкаться по кучам кирпича.



   Майкл Муркок
   Бегство от заката


   Перевод Ю. Бехтина


   На Луне все было белым-бело. Бесконечные нагромождения
глыб и конусов, как на древних картинах кубистов, только
черно-белых, сверкали в лучах Солнца, хотя оно уже почти
умерло - краснеющий неясный диск на темном небосводе.
   В своей искусственной пещере, заваленной кучей ненужных
синтетических вещей, не связанных с мифами, не прибавлявших
настроения, Пепин Горбатый склонился над книгой, и слезы из
глаз его падали на пластмассовые страницы, оставаясь на них
блестящими точками.
   Насосы, трубы, подрагивающие колеса, что находились в его
стеклянной пещере, согревали его одного. Этот согбенный
человек был полон жизни и чувств. Он обладал живым и чутким
воображением, и каждое слово в книге будило в нем мечты и
тоску. Его узкое лицо, крайнюю бледность которого оживляли
блестящие черные глаза, было напряжено. Руки двигались
неуклюже, переворачивая страницы. Он был, как и все его
собратья на Луне, в металлическом одеянии, которое вместе со
шлемом, представлявшим собой продолжение кольчуги, защищало
его жизнь от невероятного - угрозы крушения Системы.
   Система была лунной имитацией жизни. Она была
подражанием той, что существовала на старой Земле, которая
теперь находилась далеко, едва видимая в пространстве. Она
подражала ей растениями и животными и набором химических
элементов, поскольку Система была искусственной экологией
Луны. Луна представляла собой вполне приличную по размерам
планету, причем уже много столетий - с тех пор как перестала
быть спутником Земли, переместилась в зону астероидов и
многие из них под действием ее притяжения слились с нею.
   Пепин не любил Систему за все. Он являл собой здесь
атавизм, не соответствуя ни настоящему Времени, ни
Пространству. Он не жил жизнью Системы, иначе уже давно бы
умер. А жил он своим воображением, печалями и ожиданиями,
черпая все это из нескольких старых книг.
   Он перечитывал знакомые страницы и вновь осознавал, что
разум одержал триумф над духом, а оба вместе - над
чувствами. Люди Луны так же скучны, как и их планета.
   Пепин много знал о Земле из рассказов местного торгового
люда. Он знал, что она меняется и теперь вовсе не такая,
как в его книгах, написанных в давние времена. Но он мечтал
посетить Землю и своими глазами найти следы того, что ему
было нужно - хотя он только тогда понял бы, что ему нужно на
самом деле.
   Уже известно было, когда он планирует посещение Земли, и
луняне не возражали против этого - при условии, что он не
вернется оттуда - настолько он не подходил им. Его имя -
настоящее, П-Карр - стояло в списке кандидатур одним из
первых. Скоро и до него дойдет очередь лететь.
   Подумав о полете, он решил пойти заглянуть в список. Он
делал это нечасто, потому что в силу своего атавизма был
суеверен и свято верил, что, чем чаще он будет заглядывать в
список, тем меньше у него будет шансов продвинуться к его
началу.
   Пепин резко встал и громко захлопнул книгу. Он вообще
был крайне шумным для тихого мира этой планеты.
   Сильно прихрамывая, он направился к выходу. Снял со
стены шлем и закрепил его на плечах. Система дверей
выпустила его наружу, и он направился по заваленному
блестящими острыми камнями грунту к городу. Он сам - и к
радости жителей - выбрал себе жилье в стороне от города.
   На поверхность выходила лишь ее малая часть. Так, этаж
или два, кое-где три. И все, что выходило на поверхность,
было прямоугольным и прозрачным, чтобы улавливать как можно
больше энергии затухающего Солнца.
   Перед Пепином открылась дверная система одного из зданий,
и он прошел внутрь, даже не заметив, что покинул
поверхность. Миновал сужающуюся трубу, ступил на круглую
платформу, и она стала падать вниз, замедлив скорость перед
самой остановкой.
   Здесь было искусственное освещение, металлические стены
без всяких украшений, обычные трубы диаметром в два роста
высокого лунянина. Пепин не был типичным представителем
лунного племени.
   Он поковылял по трубе дальше и вскоре ступил на
движущийся пол, который понес его по подземному лабиринту
города, пока не доставил в нужный ему зал.
   Там в этот момент никого не было. Зал имел сводчатый
потолок, он был увешан экранами, объявлениями, картами,
таблицами, все это сообщало жителям любую информацию,
которая им была необходима в повседневной жизни. Пепин
подошел к списку и стал крутить головой, отыскивая свое имя.
Начал с самого низа.
   Его имя оказалось самым верхним. Значит, надо немедленно
пойти к диспетчеру и подтвердить заявку на полет. Если
этого не сделать, имя опустится в конец списка - таковы
правила.
   Повернувшись, чтобы выйти из зала, он встретился с другим
лунянином. Шлем у того был сдвинут с головы и держался на
наплечных пластинах. У него были длинные золотистые волосы,
на худощавом лице появилась улыбка.
   Это был Г-Нак, самый известный коммерческий пилот, ему не
надо было заглядывать в список, за ним был закреплен свой
постоянный корабль. Население Луны было небольшим, и Г-Нак
знал Пепина, как и остальных жителей.
   Он остановился и подбоченясь посмотрел на список.
   - А, летишь на Землю, П-Карр? Увидишь, она хиреет, там
неприятно. Возьми побольше еды: тебе не понравится их
соленая пища.
   - Спасибо тебе, - сказал Пепин и вышел из зала.
   На Луне лишь космические корабли отличались своеобразием
- как будто только на них сказывался постоянный контакт с
планетой-матерью. Отполированные до блеска, украшенные
вычурными изображениями. Древние животные крались вдоль их
корпусов, фантастические фигуры людей и животных занимали
пространство между тяжелыми литыми изображениями реальных
знаменитостей, руки их изгибались, повторяя изгибы и
закругления корпуса, и были похожи на руки терпящих
кораблекрушение моряков, цепляющихся на рангоут. Корабли
были так густо покрыты украшениями, что в лучах света
становились похожими на застывшую лаву, наросты и впадины
которой состояли сплошь из стеклообразной массы и меди.
   Пепин с багажом за спиной несколько замялся, прежде чем
ступить на короткий движущийся трап, который должен был
доставить его к входному люку уготованного ему случаем
корабля. Он некоторое время рассматривал украшения, потом
стал на трап, который быстро взметнул его к люку. Люк
распахнулся, чтобы принять пассажира.
   Внутри корабля было очень тесно, основное пространство
занимал груз, который должен был лететь вместе с Пепином и
предназначался для города Земли, называемого Барбарт. Пепин
опустился в отведенное ему кресло. Как только вместе с
грузом он будет доставлен на место, корабль автоматически
возвратится обратно. Полет на Землю также производился в
автоматическом режиме.
   Шум, приглушенный, как и все лунные звуки, предупредил
его, что корабль вот-вот взлетит. Пепин прикрепил себя к
креслу и не испытал особых эмоций, когда через некоторое
время корабль взмыл вверх и лег на курс к Земле.
   Светящийся корабль мчался сквозь тьму унылого
космического пространства, словно яркая искра, прорезающая
черноту. Наконец на экране перед Пепином появилось все
увеличивающееся изображение Земли - буро-желто-белый шар,
медленно вращающийся в угасающем свете засыпающего Солнца.
   Земля выглядела нереальной, возможно, из-за нечеткого
изображения; казалось, космическое вещество как бы проходит
сквозь нее, будто она состоит из вконец износившейся тонкой
ткани. Пепину подумалось, что прочная металлическая ракета
не остановится, достигнув Земли, и легко прорвет ее
насквозь, продолжив полет в космосе, где много более живучих
планет; когда-то, как было известно Пепину, во Вселенной
было больше ярких звезд, и даже Солнце имело больше трех
планет, что сейчас обращались вокруг него
   Корабль спокойно перешел на орбиту Земли, все более и
более погружаясь в ее атмосферу, вначале чистую и багряную,
потом ниже - в слои бурых облаков, висевших над
поверхностью, сквозь облака, потом, все притормаживая,
корабль прошел над неподвижными морями и темно-желтыми,
бурыми и черными пустынями, кое- где в белых пятнах соли.
Дальше от берега показались серые болота, потом
светло-зеленые леса тонких пальм - то, что жители Земли
называли Страной Пальм. В этой стране было два главных
города, два поменьше и одна деревня. Барбарт, порт на
торговом пути от Луны к Земле, находился в уютной долине.
Холмы вокруг нее покрывали пальмы, сверху казавшиеся морем с
гуляющими по нему волнами. Они были больше похожими на
море, чем само море с его перенасыщенными солью водами.
   Барбарт сверху представлял собой мозаику из треугольных,
прямоугольных и многоугольных площадей. Крыши низких домов
имели темно-зеленый или коричневый цвет, но на окружающем
фоне казались ярко окрашенными Корабль прошел над огромной
красно-золотой машиной, которая царила над другими зданиями.
Она, как было известно Пепину, называлась Великим
Регулятором и давала городу жизнь. За Великим Регулятором,
на центральной площади города, была приготовлена посадочная
площадка. Корабль завис над ней и опустился.
   Пепин почувствовал внезапный озноб. Он не сразу встал, а
некоторое время смотрел на экран - как народ стекается на
площадь, торопясь к кораблю.
   Барбарт очень напоминал ему те города, о которых он читал
в своих книгах. Он был значительно меньше мегаполисов
времен "Золотого века" и скорее напоминал средневековый
итальянский город. С земли даже пальмовый лес мог
показаться дубовыми или вязовыми рощами. Еще Пепин знал,
что народ Барбарта очень походил на древних обитателей
планеты. Он еще не убедил себя, хотя и пытался, что прибыл
не на ту Землю, что знал из книг. Например, свет сейчас
слабее, воздух темнее, бурые облака не похожи на те, что
были на Земле в прошлом. Но Пепин был не настолько
разочарован, как опасался. Чего бы здесь ни недоставало,
планета была по крайней мере натуральной, а это в глазах
Пепина стоило многого.
   Люк открылся, и барбартцы теснились возле него в ожидании
пилота.
   Пепин взял багаж, встал и хромая вышел наружу.
   От тяжелого, пропитанного запахом соли воздуха у него
перехватило дыхание, он почувствовал, что теряет сознание.
Резко накинув шлем на голову, он включил аварийную
кислородную дыхательную систему, решив, что ему понадобится
время привыкнуть.
   Барбартский торговый люд толпился у трапа, на Пепина
смотрели с нетерпением.
   - Можно осмотреть груз, пилот? - спросил человек с
мощными плечами, широкими скулами и шелушащейся кожей, почти
невидимой за густой черной бородой. На нем была черная в
ржавых пятнах стеганая куртка, перетянутая ремнем, белый
широкий галстук и мешковатые желтые брюки, заправленные в
меховые ботинки.
   Пепин посмотрел на него, желая поприветствовать и
выразить свое удовольствие по поводу того, что лицезреет
крепко сбитое, мускулистое человеческое существо.
   - Пилот? - спросил торговец.
   Пепин начал прихрамывая спускаться по трапу. Он
посторонился, пропуская этого крепкого человека, который
поднимался ему навстречу, чтобы заглянуть в корабль. Еще
трое последовали за ним, насмешливо поглядывая на
молчаливого лунянина.
   Человек пониже Пепина, с узким лицом, похожим на
рептилию, в одежде унылого черно-бурого цвета нерешительно
приблизился к лунянину, держа в руках рукописный текст.
Пепин из любопытства заглянул в него, но слов не понял. Он
готов был уже снять перчатки и потрогать рукопись, но все же
решил немного подождать.
   - Пилот? Когда вы возвращаетесь?
   Пепин улыбнулся:
   - Я не вернусь. Я прибыл, чтобы жить здесь.
   Человек вздрогнул. Он опустил бумагу и повернул голову в
сторону, ища кого-то глазами, но, не увидев, стал пристально
вглядываться в открытый люк.
   - Тогда - добро пожаловать, - сказал он равнодушно, не
глядя на Пепина. Потом извинился и быстро засеменил мелкими
шагами обратно к складу на площади.
   Пепин подождал, пока появится торговец со своими
друзьями. На их лицах читалось удовлетворение, они что-то
говорили, кивая друг другу. Чернобородый торопливо
спустился по трапу и пожал Пепину руку.
   - Скажу вам, - он довольно улыбался, - великолепный груз.
Я думаю, это сделка месяца: золото и алкоголь - за
удобрения. Можно разгружать?
   - Как будет угодно, - галантно ответил Пепин, удивляясь
этому человеку, который радуется, получив взамен за
драгоценные удобрения такую ерунду.
   - Вы здесь впервые. - Торговец взял Пепина под руку и
направился с ним к складу, куда ушел предыдущий собеседник
лунянина. - Как вам нравится наш город?
   - Чудесный! Я обожаю его. Я хотел бы жить здесь, - на
одном дыхании проговорил Пепин.
   - Ха-ха! И это при всех ваших чудесах и удобствах на
Луне? Через некоторое время вам будет не хватать всего
этого, пилот. Каждый год мы слышим об умирающих городах,
уменьшении населения, снижении рождаемости. Нет, я завидую
вам, лунянам, вашей безопасности и стабильности. Вам не
нужно беспокоиться о будущем, потому что у вас эффективное
планирование. Мы лишены этой возможности, мы просто
надеемся, что на протяжении нашей жизни ситуация не
изменится слишком сильно.
   - По крайней мере вы - составная часть натурального мира,
сэр, - сказал Пепин несколько неуверенно. - И вы способны
адаптироваться к изменениям на Земле. Торговец снова
засмеялся:
   - Не-ет, мы на Земле все умрем. Мы с этим смирились.
Человечество слишком долго жило здесь. Никто не думал, что
мы продержимся до настоящего времени, но скоро мы дойдем до
точки, дальше которой уже никакая адаптация не поможет. В
менее удачливых регионах процесс уже происходит. Человек на
Земле вымирает. А на Луне с вами, пока вы имеете свою
Систему, этого не случится.
   - Но наша Система искусственна, а ваша планета -
естественна.
   Они подошли к складу. Мужчины уже открывали тяжелые
ворота. Бочки с удобрениями хранились в холодном темном
месте. Человек с лицом рептилии, считавший их, взглянул на
Пепина.
   - Пилоту положен подарок, - сказал торговец, -
традиционный благодарственный подарок человеку, который в
целости и сохранности доставил груз. Чего бы вы пожелали из
того, что у нас есть?
   По традиции пилот просил маленький недорогой
символический сувенир, и Пепин знал, чего от него ждут.
   - Полагаю, вы ведете раскопки древностей в Барбарте? -
вкрадчиво спросил он.
   - Да, там работают наши правонарушители. На месте
Барбарта стояло сорок городов.
   Пепин довольно заулыбался. Какая история!
   - Я читаю книги, - сказал он.
   - Книги? - Торговец нахмурился. - Как же, у нас их
навалом, лежат где-то. А что, народ на Луне любит читать?
Ха-ха!
   - А вы не читаете книг?
   - Забытое искусство, пилот. Эти древние языки
непостижимы. У нас нет ученых, исключая наших старейшин.
Но их мудрость - вот отсюда, - он постучал по лбу, - а не из
книг. Мы мало пользуемся старыми знаниями, они годились для
более молодой Земли.
   Хотя Пепин знал это, он все же почувствовал приступ
печали и разочарования. Разумом он понимал, что народ Земли
не похож на его собственные идеализированные представления о
нем, однако сердцем он не мог принять этого.
   - Тогда я хотел бы получить несколько книг, - сказал он.
   - Столько, сколько влезет в корабль после погрузки нашего
груза, - пообещал торговец. - А на каком языке вы читаете?
Можете сами выбрать книги.
   - Я читаю на всех древних языках, - гордо произнес Пепин.
Его соотечественники считали его умение бесполезным. Может,
так оно и на самом деле, но ему было ровным счетом все
равно. - И нет никакой необходимости грузить их, -
продолжал Пепин. - Я не вернусь с кораблем. Он полетит на
Луну в автоматическом режиме.
   - Вы не..? Вы будете как бы постоянным представителем
Луны на Земле?
   - Нет. Я хочу жить на Земле как землянин.
   Торговец почесал нос.
   - Ну да, понятно, ну да...
   - Есть что-нибудь, что этому мешает?
   - О нет, нет. Я просто был поражен тем, что вы решили
остаться с нами. Я считал, что вы, луняне, считаете нас
примитивами, обреченными на смерть вместе с планетой. -
Голос его зазвучал слегка обиженно. - Ваши законы на
протяжении веков строго запрещали землянину доступ на Луну.
Ни один землянин не был на Луне. Конечно, вы должны
заботиться о собственной стабильности. Но почему же
все-таки вы решились переносить с нами неудобства нашей не
годной для жизни планеты?
   - Вы заметили, - сказал Пепин с некоторой осторожностью,
- что я не такой, как другие луняне. Я нечто вроде
романтического пережитка. А может быть, мои изначальные
расхождения с ними повлекли за собой интеллектуальный
разрыв, не знаю. Как бы, там ни было, я один среди своих
соотечественников обожаю Землю и ее народ. Я тоскую по
прошлому, а они все смотрят в будущее - будущее, которое они
поклялись сохранять стабильным, как и, по возможности,
настоящее.
   - Понятно... - торговец сложил руки на груди. - Что же,
пожалуйста, живите здесь как гость, пока вам не захочется
вернуться на Луну.
   - Никогда не захочется.
   - Мой друг, - улыбнулся ему торговец, - вы захотите
вернуться очень скоро. Живите с нами месяц, год, но, я
ручаюсь, больше вы не выдержите. - Он сделал паузу. - Вы
найдете здесь массу следов прошлого, ибо прошлое - это все,
что у нас есть. Чего у нас нет - так это будущего.
   Часы, главная часть Великого Регулятора, отмерили шесть
недель, прежде чем Пепина Горбатого всерьез начало
беспокоить прохладное равнодушие барбартцев к его персоне.
Они были достаточно приятны в общении и хорошо относились к
нему, особенно если учесть их скрытую антипатию к лунянам.
Но он не завел ни друзей, ни приятелей.
   Он наслаждался теми книгами, которые были не связаны с
техникой. Он получал удовольствие от чтения поэзии, легенд,
исторических и приключенческих книг. Но их было меньше, чем
он ожидал, и их хватило ненадолго.
   Он занимал комнату в маленькой гостинице. Он привык к
тяжелому просоленному воздуху и мрачной окраске всего
окружающего, ему начал нравиться сумрак, окутывающий Землю,
потому что отражал его собственное настроение. Он бродил по
окрестным холмам и смотрел на тяжелые бурые облака,
катившиеся к нему из-за горизонта, вдыхал сладковатый запах
пальмовых лесов, взбирался на скалы, которые осыпались под
действием ветра и соли, но манили к себе, возвышаясь на фоне
багряного неба.
   В отличие от Луны эта планета еще жила, еще таила для
него неожиданности - будь то внезапный налет ветра или
странное пресмыкающееся.
   Пепин боялся только животных, потому что они стали явно
враждебными человеку. Главной формой жизни здесь, помимо
человека, был грязевик - гигантская пиявка, которая обычно
промышляла у берега, но ее видели все дальше и дальше от
моря. Раз заканчивалось время Человека, значит, начиналось
время грязевика. Человек вымирал, грязевик размножался.
Грязевики передвигались стаями от дюжины до сотни, это в
зависимости от размеров особей - они колебались от двух до
десяти футов. Одни были черными, другие - коричневыми,
третьи - желтыми, но самыми противными были белые, которые
выделялись и размером и кровожадностью, а их огромные
личинки развивали такую скорость, что могли догнать бегущего
человека и повалить его. Когда так случалось, грязевик, как
и его предок пиявка, сосал кровь и высасывал ее до конца,
бросая совершенно обезвоженный труп.
   Раз Пепин, сидя на скале и разглядывая сверху пальмовый
лес, видел, как по поляне двигалось стадо грязевиков.
   - Приезжают новые жильцы, - сказал он вслух, после того
как преодолел спазм тошноты от вида этих тварей. - Земля
равнодушна к Человеку. Она не враждебна к нему, но и не
дружественна. Она больше не помогает ему. Она про него
забыла, у нее новые дети.
   Пепин любил побеседовать сам с собой. Когда он был
наедине с собственным я, слова лились легко, это было
единственное время поговорить.
   Пепин пытался поговорить с Копом, торговцем, и другими
людьми, проживавшими в гостинице, но, хотя они были
достаточно обходительны, после его вопросов, его
утверждений, его доводов начинали хмуриться, задумываться, а
потом быстро прощались.
   Один из них, с мягкими манерами и весьма дружелюбный,
средних лет, сутуловатый человек по имени Мокоф, делал все,
чтобы понять Пепина, но так и не смог.
   - Вы так говорите о прошлом и о философии, что будете
более счастливы в странном городе Ланжис-Лиго, что у моря, -
с чувством сказал он однажды, когда они сидели возле
гостиницы за кружками с вином, глядя на играющие струи
фонтана в центре площади.
   Пепину приходилось слышать о Ланжис-Лиго, но у него в
голове было столько других новых впечатлений, что он
пропускал название города мимо ушей. Сейчас у него
приподнялась бровь, тонкая, почти невидимая.
   - Однажды я познакомился с человеком из Ланжис-Лиго, -
продолжал Мокоф в ответ, - у него было странное имя, я забыл
его. И шрам на лице. Он попал тут в неприятность - поел в
неположенное время и спасся только тем, что отремонтировал
наш Великий Регулятор. Мы теперь ничего не знаем об этих
машинах. Он верил, что может перемещаться во времени, хотя
я что-то не убедился в этом, пока он был здесь. И, я
слышал, все люди в Ланжис-Лиго вроде него - чудаковатые, что
ли. Ничего не знают о часах, например, никакого
представления об измерении времени. Их руководителя зовут
Хронархом, и живет он в Доме Времени, хотя, грязевик их
знает, что они так подчеркивают это слово - "Время", вовсе
не различая его.
   Мокоф мало что рассказал Пепину о Ланжис-Лиго сверх
просто-напросто того, как он себе это представляет, но этот
город у моря показался Пепину любопытным местом. И еще
Пепина привлекли слова насчет перемещения во времени, так
как его заветным желанием было вернуться в прошлое Земли.
   На седьмой неделе пребывания в Барбарте он решил
отправиться на восток, в Ланжис-Лиго, что у моря.
   Пепин Горбатый решил идти в Ланжис-Лиго пешком. Мокоф,
особенно он, пытался отговорить его: путь неблизкий,
опасный, полно грязевиков. Без хорошего верхового животного
легко сбиться с дороги.
   На тюленевидном животном, которым пользовалось
большинство землян, он пробовал кататься. Эти создания с их
сильными передними ластами и острым, как лезвие, хвостом
были вполне надежны и достаточно быстры. На них прилаживали
седло из кремня, так что всадник сидел прямо. Экипировка
включала также длинное ружье, называвшееся пробойником, -
оно "стреляло" лучами своего рубинового сердечника - и
фонарь, питавшийся от батарей, который освещал путнику
дорогу в безлунные и почти беззвездные ночи.
   Пепин Горбатый взял фонарь и укрепил на плече пробойник.
Это были полезные в дороге вещи. Но доверять себя тюленю он
не стал.
   Вышел из Барбарта он затемно утром, еду и флягу с Водой
неся на спине, одетый по-прежнему в свой сотканный из
металла костюм.
   Жители Барбарта, как и луняне, не переживали по поводу
его ухода. Он невольно пытался расшевелить их и доставлял
им этим беспокойство, в то время как они считали, что
преодолели в себе всякую обеспокоенность. За семь недель он
посеял сомнение в правильности того выбора, который они
сделали для себя и своих детей.
   Выбор этот состоял в том, чтобы спокойно и с достоинством
умереть на Земле, которой их присутствие было больше не
желательно.
   Пепин был разочарован, отправляясь из Барбарта, что в
Стране Пальм. Он ожидал увидеть на Земле жизнестойкость,
людей, готовых к переменам, а не к смерти. Но где-нибудь на
Земле, возможно в Ланжис-Лиго, что у моря, он отыщет героев.
После разговора с Мокофом он стал надеяться на то, что
найдет способ совершить путешествие в прошлое. Ничего
другого он не хотел так сильно, но на такую возможность
всерьез никогда не рассчитывал.
   Мох в пальмовом лесу пружинил под ногами и помогал идти,
но к вечеру пошла жесткая бурая земля, покрытая пылью.
Впереди была унылая, потрескавшаяся и почти безжизненная
равнина, зловещая в свете угасающего дня. Там и здесь
возвышались силуэты скал. Он выбрал одну из них, считая,
что не подвергнет себя никакому риску, если проведет там эту
холодную и черную, как смоль, ночь. Грязевики, говорили
ему, спали только сытыми, а здесь им нечем было поживиться,
кроме как человеком.
   Пепин зажег фонарь, и его лучи на несколько ярдов
осветили все вокруг. Он продолжал идти, ему было довольно
тепло в своей одежде. На ходу он почти ни о чем не думал.
Он так устал, что не мог понять, как долго шел. Когда свет
фонаря упал на скалу, он остановился, снял со спины груз,
прислонился к скале и, скользя по ней спиной, опустился на
землю. Ему было уже не до грязевиков и явно повезло, что ни
один из них не почуял запах крови и не проявил своего
внимания к нему.
   Занялась темно-бурая заря, грязные облака тянулись по
небу, закрывая собой большую часть слабых солнечных лучей.
Пепин открыл мешок и извлек из него флягу дистиллированной
воды. Он не мог пить соленую воду, которую употребляли
земляне. Они адаптировались к ней в такой степени, что не
могли пить пресную. Он достал пару таблеток из маленькой
коробочки и проглотил их. Позавтракав так, он оторвал от
земли свое ноющее тело, закинул за спину мешок, засунул
фонарь в чехол, висевший сбоку, приладил на плечо пробойник
и осмотрелся по сторонам.
   Пальмовый лес на западе был уже не виден, и равнина там
казалась такой же бесконечной, как и на востоке. Только на
востоке однообразие нарушали низкие холмы и скалы, которых в
той стороне было еще больше, чем здесь.
   Он двинулся на восток. На востоке, считали наши предки,
находится Рай, размышлял он. Возможно, я найду свой Рай на
востоке.
   Если Рай существовал и Пепину было суждено попасть в
него, то он весьма близко подошел к его входу, когда двумя
днями позже, спускаясь по покрытому солью холму, упал,
прокатился кубарем несколько футов вниз по склону и,
ударившись, потерял сознание.
   От попадания в Рай его спас Крючконосый Странник. Он был
искателем тайн и искал их под землей и в легендах. Среди
землян это был, возможно, единственный кочевник,
переходивший с места на место без определенной цели. Никто
не знал о его происхождении, да и спросить его об этом и в
голову никому не приходило. Он был так же известен в
Барбарте, как и в Ланжис-Лиго. Его познания о Земле, ее
прошлом и настоящем, были исключительно широкими, но мало
кому это понадобилось. Это был невысокий человек с большим
носом и обветренным лицом, а плотно подогнанный капюшон и
куртка делали его похожим на черепаху с клювом.
   Он увидел падающий ком, что был Пепином Горбатым, почти в
тот же миг, как и стая грязевиков почуяла запах его крови.
   Странник ехал на здоровенном, толстом тюлене и вел еще
одного, груженного неимоверной кучей имущества: рулоном
ткани, землеройными инструментами, маленькой печью, связкой
железок - всем тем, что в действительности составляло
домашний скарб Крючконосого Странника, наспех привязанный к
спине тюленя. Тюленю, видно, не доставляло особого
удовольствия тащить такой груз.
   В правой руке Странника на специальном держателе
покоился, на манер копья, его пробойник. Он одновременно
увидел Пепина и грязевиков.
   Странник подъехал вплотную к ним, поднял пробойник, нажал
на кнопку заряжающего устройства, а потом на рычаг "огонь".
Концентрированный луч был почти не виден, но бил в стаю
грязевиков безостановочно. Это были особи черного цвета.
Крючконосый Странник водил пробойником из стороны в сторону,
пока не сжег всех грязевиков. Довольный успехом, он
подъехал к лежащему Пепину. Пепин не слишком сильно ушибся
и уже начал шевелиться. Странник увидел по одежде, что это
лунянин, и удивился, где он взял пробойник и фонарь, что
лежали рядом с ним.
   Соскочив с седла, он помог лунянину встать на ноги.
Пепин потер голову и посмотрел на Крючконосого Странника не
без опаски.
   - Я упал, - произнес он.
   - Да-да, - сказал Крючконосый Странник. - А где ваш
корабль? Разбился где-то поблизости?
   - Никакого корабля нет, - стал объяснять Пепин. - Я
путешествовал из Барбарта, где приземлился несколько недель
назад, в Ланжис-Лиго, который, как мне сказали, лежит на
самом берегу моря.
   - Неразумно было с вашей стороны идти пешком, - сказал
Странник. - Еще далеко. Но вы должны погостить у меня, - с
настойчивостью в голосе продолжал он, - и мы поговорим о
Луне. Я был бы счастлив расширить свои знания.
   Голова Пепина ныла. Он был рад, что этот странный
незнакомец наткнулся на него, с готовностью принял
предложение Странника и даже помог ему поставить палатку.
   Когда палатку поставили и добро Странника было разложено,
они вошли внутрь. Странник предложил ему рыбу-ногу и
соленую воду, но Пепин вежливо отказался и проглотил свой
собственный рацион в таблетках.
   Потом он рассказал Страннику о своем прибытии с Луны на
Землю, о жизни в Барбарте, о своих разочарованиях и
надеждах. Странник слушал, задавал вопросы, которые
свидетельствовали, что жизнь лунян ему интереснее, чем
Пепину.
   Пепин инертно отвечал на вопросы, а потом задал и свой:
   - Что вы знаете о Ланжис-Лиго, сэр?
   - Все, кроме самых свежих новостей, - улыбнулся Странник.
- Ланжис-Лиго - это очень древний город и берет начало от
экспериментального поселения, где один философ старался
научить людей относиться ко Времени, как они относятся к
Матери - как к чему-то такому, через что можно двигаться,
управлять им и так далее. Отсюда пошла Хронархия, и в
Ланжис-Лиго стали традицией исследования Времени, а также
некоторых других проблем. Может быть, в результате мутации,
а может быть, в результате пробуждения какой-то силы,
которой мы всегда владели, в Ланжис-Лиго существует такая
разновидность человеческого рода, которая может перемещаться
во времени! И мне повезло встретиться с молодым человеком,
который первым обнаружил в себе этот талант и учил этому
других. Его зовут Мыслитель-со-шрамом. Теперь он Хронарх.
   - Он что, может совершить путешествие в прошлое?
   - И в будущее, как я слышал. Если талант хронопатии
развился в человеке, он по своему желанию может
передвигаться во времени.
   - Но не в прошлом! - взволнованно произнес Пепин. -
Этак мы можем вернуться в "Золотой век" и не беспокоиться
насчет естественной смерти или искусственной жизни. Мы же
такое сможем делать!
   - М-м-м, я разделяю вашу любовь к прошлому, Пепин. В
моей палатке довольно древних предметов, которые я сам
откопал. Но возможно ли вернуться в прошлое? Не изменит ли
это будущее? Ведь в нашей истории нет случая, чтобы человек
из будущего переходил в прошлое.
   Пепин согласно кивнул.
   - Загадка. Но ведь один человек, который не стал бы
сознаваться, что он из будущего, мог бы поселиться в
прошлом?
   Крючконосый Странник улыбнулся.
   - Я понимаю, что вы имеете в виду.
   - Я теперь вижу, - продолжал Пепин серьезно, - что у меня
мало общего и с людьми Луны и с людьми Земли. Моя
единственная надежда - вернуться в прошлое, где я найду те
вещи, которые необходимы для моего полнокровного
существования. Я - человек не своего времени.
   - Вы не первый. Древняя история Земли полна таких
примеров.
   - Но я буду первым, кто, быть может, найдет себе
подходящую эпоху.
   - Все может быть, - неуверенно произнес Крючконосый
Странник. - Но ваши желания вряд ли конструктивны.
   - Почему это? Ну, что эта Земля может предложить
человечеству? А мы, на Луне, - живем искусственной жизнью,
все больше превращаясь с каждым годом в машины, причем менее
совершенные, чем те, что нас обслуживают. А вы здесь - как
пассивно относитесь вы к смерти! Ваша задача - исчезнуть
красиво! Мой род через век перестанет быть людским, а ваш -
существовать. Неужели нам предначертано исчезнуть? Неужели
должны исчезнуть ценности, созданные человечеством? Что же,
усилия последнего миллиона лет были бесцельными? Неужели от
заката Земли нет спасения? Я этого не могу принять!
   - Вы нелогичны, мой друг, - улыбнулся Странник. - Ваша
позиция наименее позитивна - своим возвращением в прошлое вы
отказываетесь от встречи с будущим. Какая же тут выгода
остальным?
   При этих словах Пепин схватился за голову.
   - Ну-у... э-э... - тихо пробормотал он, а Странник
продолжал:
   - Я не хотел бы выжить при закате. Вы уже повидали
кое-какие ужасы, которых станет многократно больше, когда
закат Земли перейдет в ночь.
   Пепин не отвечал. От волнения он потерял дар речи.
Крючконосый Странник вывел его наружу и показал на восток.
   - Вот дорога на Ланжис-Лиго и к его хронопатам, - сказал
он. - Мне жаль вас, Пепин, питому что, как мне думается, вы
не отыщете решения своих проблем - а это именно ваши
проблемы, но не человечества.
   Пепин хромал теперь еще и от усталости. Он шел вдоль
берега. Было утро, и унылое красное Солнце медленно
поднималось из-за моря. Пепин двигался темным берегом
навстречу Ланжис-Лиго. Было холодно.
   Серо-бурый туман висел над морем и медленно двигался к
сумрачной земле, где по правую руку от Пепина в пейзаже
преобладали гигантские черные контуры скал. Бурый берег
блестел местами солью, пересоленное море было неподвижным,
ибо рядом с Землей не было Луны, которая могла бы
расшевелить его.
   Пепин все еще размышлял о разговоре с этим странным
человеком. Что это - конец Земли или просто фаза
циклического развития? Придет ночь - но последует ли за ней
новый день? Если так, то в будущем есть что-то
привлекательное. Пока что Земля мало-помалу истребила
большую часть человеческого рода. Но остальные - вымрут ли
и они, не дожив до утра?
   Вдруг Пепин поскользнулся и упал во впадину с густой от
соли водой. Он барахтался в клейкой жиже и попытался
вытащить себя, схватившись за вырост затвердевшей соли, но
тот не выдержал его веса, сломался, и Пепин свалился обратно
в воду. Но в конце концов ему все же удалось выбраться на
сухое место.
   Дальше он стал повнимательнее. Стайки рыб-ног удирали от
берега при его приближении. Они искали затененные места
ближе к берегу, под скалами, которые выросли тут из земли,
как выщербленные зубы, разрушенные соленым ветром. Рыба
затаивалась, и все кругом затихало. Пепин Горбатый в этом
тихом месте не нашел успокоения мысли, но одиночество
несколько отвлекло его от сбивчивых размышлений.
   Диск Солнца с трудом приподнялся над горизонтом, но света
добавил мало, а тепла - еще меньше. Пепин остановился и
оглядел морскую гладь, которая из черной сделалась
коричневатой под его лучами. Он вздохнул и посмотрел на
Солнце, которое пролило на его лицо свое скупое сияние и
окрасило его густым розовым цветом, оживив врожденную
бледность.
   Он услышал какой-то пронзительный звук и сначала подумал,
что его издают дерущиеся рыбы-ноги. Потом он узнал в нем
голос человека. Не поворачивая головы, он прислушался.
   Потом обернулся.
   Вверху, на скале, он увидел человеческую фигурку верхом
на тюлене. Выделялся ствол длинного, как копье, пробойника.
Фигуру человека наполовину скрывала тень старой разрушенной
дозорной башни. Пока он наблюдал, человек нетерпеливо
дергал поводья, а затем исчез.
   Пепин нахмурился, подумав, что это может быть и враг. Он
приготовил свой пробойник.
   Теперь всадник, спустившись со скалы, приближался к нему.
Пепин уже слышал отдаленное шлепанье ласт по мокрому берегу.
Он поднял свое ружье на уровень глаз.
   Всадник оказался женщиной, женщиной из его книг.
   Она была высокой, длинноногой, поднятый воротник
тюленьего жакета оттенял ее резко очерченный подбородок.
Светло-каштановые волосы развевались по ветру, спадая на
спину. Одной рукой, скрытой в свободной перчатке, она
держалась за переднюю луку своего высокого кремневого седла,
другой - натянула поводья. Полные губы широкого рта были
плотно сжаты.
   Ее верховой тюлень вошел в глубокую впадину с густой от
соли водой и с усилием поплыл. Крепкий запах застоявшейся
соленой жидкости дошел и до Пепина, и в этот момент он
увидел ее, женщину из мифов - наяду верхом на тюлене.
Однако она все же напугала его своим неожиданным появлением.
   Уж не из Ланжис-Лиго ли она? Похоже. Неужели там все
такие же?
   Теперь, когда она выбралась на твердый грунт, на лице ее
заиграла улыбка - щедрая, обворожительная. Но когда она
стала приближаться к нему на своем тюлене, с которого
медленно скатывались тяжелые капли воды, внутри у него
похолодело, он отступил на несколько шагов.
   В этот миг она, казалось, олицетворяла собой хмурую,
нездоровую, умирающую планету.
   Она остановила тюленя рядом с ним, склонила голову и шире
открыла свои серо- зеленые глаза, по-прежнему улыбаясь.
   - Чужестранец, судя по одежде, вы с Луны. Вы
заблудились?
   Он вернул свой пробойник на место, на плечо.
   - Нет, я ищу Ланжис-Лиго.
   Она показала рукой в обратную сторону.
   - Вы рядом с нашим городом. Меня зовут Высокая
Хохотунья, я сестра Мыслителя, Хронарха Города Времени. Я
довезу вас до Ланжис-Лиго.
   - А я - Пепин Горбатый, без родственников и званий.
   - Залезайте на спину моему тюленю, держитесь за седло, и
скоро мы будем на месте.
   Он подчинился, залез и вцепился в скользкий камень. Она
развернула тюленя и погнала его в обратный путь дорогой, по
которой пришла.
   Раза два за время поездки по соленому берегу она что-то
сказала, однако он не разобрал что.
   Закапал дождь, но они уже были возле Ланжис-Лиго.
   Город был построен на огромной скале, по площади он
уступал Барбарту, но дома в нем были наподобие башен -
стройные, старинного вида, с коническими крышами и
маленькими окнами. Над городом возвышалась Башня Времени.
Она словно вырастала из здания, которое называлось, как
сказала Хохотунья, Домом Времени, это был дворец Хронарха.
   Дом и башня производили впечатление, хотя и казались
несколько загадочными. Здесь было невероятное смешение
изгибов и углов, неописуемо ярких красок. Все это вызывало
у Пепина чувства, сходные с теми, что вызывали в нем
картинки с изображением готических зданий - с той разницей,
что готика влекла мысль к небу, а эта архитектура - во всех
направлениях.
   Бледное солнце освещало улицы города. Выпавший соленый
дождь вылизал до блеска залежи соли вне городских стен и
увеличил их, смочил крыши домов, купол и кровлю Дома и Башни
Времени.
   Народу на улицах было мало, но во всем городе
чувствовалось возбуждение - будто жители готовились к
отъезду.
   При всем своем разнообразии внешне они походили на
барбартцев, но казались более живыми и энергичными.
   Пепин хотел спросить, уж не в праздничное ли время он
прибыл сюда, как Хохотунья остановила своего тюленя на углу
узкой улочки. Он спустился на землю, все кости болели. Она
также покинула седло и указала на ближайший дом.
   - Здесь я живу. Поскольку, как вы говорите, у вас нет
никакого ранга, то, думаю, вы прибыли сюда как частное лицо,
а не как официальный посланник Луны. А что вам нужно в
Ланжис-Лиго?
   - Транспорт в прошлое, - не задумываясь ответил он.
   - И зачем вам это? - после некоторой паузы спросила она.
   - У меня нет ничего общего с настоящим.
   Она посмотрела на него своими холодными умными глазами.
Потом улыбнулась:
   - В прошлом нет ничего, что может привлекать.
   - Не мог бы я сам решить это?
   - Очень хорошо. - Она пожала плечами. - Но как вы
предлагаете отыскать прошлое?
   - Я... - его самоуверенности как не бывало, - я
рассчитывал как раз на вашу помощь.
   - Тогда вам надо поговорить с Хронархом.
   - А когда?
   Она взглянула на него, слегка нахмурившись. Он не сказал
бы, что она несимпатична.
   - Хорошо, - сказала она, - пойдем в Дом Времени сейчас
же.
   Едва поспевая за широким шагом девушки, Пепин размышлял о
том, не склонны ли люди в Ланжис-Лиго хранить секреты
Времени для себя.
   Хотя горожане посматривали на него с любопытством, никто
не останавливался. По мере приближения к Дому Времени
повышенное возбуждение горожан ощущалось все больше.
Подойдя к дому, они стали подниматься по винтовой лестнице,
что вела к большим воротам.
   Охранники не останавливали их, когда они шли по гулкому
коридору, высокие стены которого украшали причудливые
криптограммы, выполненные инкрустацией из серебра, бронзы и
платины.
   Они оказались перед двустворчатыми золотыми дверями.
Хохотунья толкнула створки, и они вошли в большой
продолговатый зал с высоким потолком. В дальнем конце его
на возвышении сидел человек. Он беседовал с двумя другими
людьми, что стояли внизу. Все повернулись к ним, когда
Высокая Хохотунья и Пепин Горбатый вошли в зал.
   Увидев Хохотунью, сидевший сдержанно улыбнулся. Он
что-то шепнул тем двоим, и они скрылись за дверью рядом с
возвышением. Бледное лицо человека пересекал шрам - от
левого угла рта до скулы. Черные волосы спадали на широкие
плечи. Одежда, что была на нем, не шла ему - очевидно, она
была обязательной для его положения. Желтая рубашка,
завязанный высоко под подбородком черный галстук. Стеганый
голубого бархата камзол с длинными рукавами и бриджи цвета
красного вина. Ноги обуты в черные низкие туфли.
   Сам по себе зал тоже выглядел странно. Через правильные
промежутки мозаичные символы на стенах перемежались с
компьютерами. Позади сидящего, у самой стены, на
металлическом столе виднелись старинные инструменты
алхимиков. Они составляли причудливый контраст с остальным
залом.
   - Итак, Высокая Хохотунья, - заговорил мужчина, - кто же
этот посетитель?
   - Он с Луны, Мыслитель, и хочет отправиться в прошлое!
   Мыслитель-со-шрамом, Хронарх Ланжис-Лиго, засмеялся, а
потом, резко переведя взгляд на Пепина, замолк. Пепин
нетерпеливо произнес:
   - Я слышал, вы можете по своей воле путешествовать во
времени. Правда ли это?
   - Да, - проговорил Мыслитель, - но...
   - А в ваши планы входит отправиться вперед или назад?
   Мыслитель, казалось, несколько растерялся.
   - Вперед, я думаю. Но почему вы считаете, что у вас есть
способность путешествовать во времени?
   - Способность?
   - Это же особое мастерство, им владеют только люди
Ланжис-Лиго.
   - А разве у вас нет машин? - настаивал Пепин.
   Настроение его падало.
   - Мы не нуждаемся в машинах. Наше мастерство
естественно.
   - Но я должен, должен вернуться в прошлое! - Пепин
заковылял к возвышению, не обращая внимания на Хохотунью,
которая пыталась ему помешать. - Вы не найдете другого, кто
был бы более готов вместе с вами использовать возможность
бегства отсюда. Вам, наверно, многое известно о Времени, и
вы должны знать, как помочь мне вернуться в прошлое!
   - Но возврат в прошлое не принесет вам добра.
   - Как вы это можете знать?
   - Знаем, - холодно произнес Хронарх. - Друг мой,
оставьте вашу навязчивую идею. Мы здесь, в Ланжис-Лиго,
ничем не сможем вам помочь.
   - Но это неправда! - Пепин сменил тон на предельно
доверительный: - Я прошу вас помочь мне. Я... мне нужно
прошлое, как другим воздух для выживания!
   - Вы говорите так от непонимания.
   - Что вы имеете в виду?
   - То, что тайны Времени гораздо сложнее, чем вы
полагаете. - Хронарх встал. - А сейчас я должен покинуть
вас. У меня есть дело в будущем.
   Он нахмурился, как бы стараясь сосредоточиться, - и
исчез.
   Пепин обомлел.
   - Куда он ушел?
   - В будущее, чтобы присоединиться к другим нашим
собратьям. Он скоро вернется, я надеюсь. Пойдемте, Пепин,
в мой дом, я накормлю вас, и вы отдохнете. А потом, если вы
примете мой совет, вам лучше всего вернуться на Луну.
   - Вы наверняка способны построить машину! - не
успокаивался он. - Это возможно! Я должен вернуться в
прошлое!
   - Вернуться? - спросила она, подняв бровь. - Вернуться?
Как вы можете вернуться туда, где никогда не были?
Пойдемте.
   И она повела его к выходу.
   К тому времени, когда в доме Хохотуньи Пепин поел немного
их соленой пищи, он уже успокоился. Они сидели в маленькой
комнатке с окном на улицу. Он - по одну сторону стола, она
- по другую. Он молчал. Им овладела апатия. Она вызывала
в нем симпатию и привлекала к себе теми достоинствами,
которые он отметил на берегу, и еще какой-то теплой
женственностью. Но разочарование его от крушения надежд
было неизмеримым. Он уставился в стол, низко склонившись
над ним и положив перед собой руки.
   - Вы тоскуете, Пепин, не о прошлом как таковом, - мягко
начала она, - а о мире, которого никогда не существовало -
"Рай", "Золотой век". Люди всегда говорили о подобном
времени в истории. Но такой идиллический мир - это тоска по
детству, а не по прошлому, по утерянной чистоте. В детство
- вот куда мы хотим вернуться.
   Он поднял глаза и горько усмехнулся.
   - Мое детство не было идиллическим, - произнес он. - Я
был ошибкой, мое рождение - несчастный случай. У меня не
было ни друзей, ни покоя в мыслях.
   - Но у вас была ваша мечта, ваша иллюзия, ваша надежда.
Даже если вы вернетесь в прошлое Земли, вы не будете
счастливы.
   - Настоящее Земли движется к упадку. Упадок - это часть
процесса эволюции. На Луне этот процесс - искусственный,
вот и все. А прошлое Земли никогда не было в процессе
упадка.
   - Прошлого не вернуть.
   - Старая поговорка. А ваши способности опровергают ее.
   - Вы же не знаете, Пепин, - она уже говорила почти с
досадой, -даже если бы вы использовали корабль, вы не смогли
бы...
   - Корабль?
   - Корабль Времени - это более ранний, грубый эксперимент.
Мы его забросили. Теперь у нас нет нужды в таких аппаратах.
   - А он еще существует?
   - Да, стоит за Домом Времени, - вяло сказала она, думая о
чем-то ином.
   Испугавшись, что она догадается, что у него на уме, Пепин
поторопился сменить тему.
   - Может, вы и правы, Хохотунья. Старую Землю не за что
больше любить. Ее облик не располагает к любви. Если я -
последний человек, который еще любит Землю, то я должен
остаться вместе с ней.
   Он отдавал себе отчет в том, что это лишь отчасти были
его мысли. Но слова лились сами собой, раньше они никогда
не приходили ему в голову.
   Но Хохотунья вполуха слушала его речи. В какой-то момент
он поймал ее несколько испуганный взгляд. Наконец она
встала из-за стола.
   - Пойдемте, я покажу вам вашу комнату. Вам надо поспать.
   Он сделал вид, что согласился, и пошел за ней. Какой там
сон! Надо воспользоваться случаем. Там, под последними
лучами угасающего вечера, стоял Корабль Времени. Скоро,
быть может, ему удастся вернуться в прошлое - к жизни без
опасностей, к зеленой, золотой Земле, оставив навсегда этот
усталый соленый мир!
   По извивающимся улочкам он шел к Дому Времени. Света из
окон вполне хватало, чтобы различать дорогу. Его никто не
видел, когда он кружил вокруг огромного здания в поисках
корабля, о котором говорила Хохотунья.
   Наконец, в темноте маленькой площадки позади Башни он
заметил какой-то силуэт. Покоясь на опорах, там стоял
корабль из холодного голубого металла. Это мог быть только
Корабль Времени. Судя по размерам, он мог вместить
трех-четырех человек. Рядом стояло еще несколько машин,
явно запущенных с виду. Пепин осторожно подошел к машине.
   Потрогал ее. Она слегка качнулась, скрипнули опоры.
Пепин постарался остановить покачивание, нервно оглядываясь,
но никто его не заметил.
   Корабль имел форму, близкую к яйцевидной. Сбоку
находился люк. Поводив по нему рукой, Пепин нашел кнопку,
нажал на нее. Внешний затвор открылся.
   Не без труда Пепину удалось подняться в опасно
раскачивающийся корабль. Неприятно скрипели опоры. Он
закрыл люк и весь сжался в абсолютной темноте
раскачивающегося корабля.
   Скорее всего выключатель света где-то возле люка.
Пошарив рукой, он наткнулся на выступ и замер: а вдруг это
что-то другое, а не свет? Рискнул нажать.
   Зажегся свет, мягкий, голубоватый, вполне достаточный для
освещения. Сидений не было, и большая часть аппаратуры
оказалась скрытой под обшивкой. В центре располагалась
колонка управления с четырьмя агрегатами. Корабль еще
покачивался, когда Пепин приступил к их изучению. Жизнь на
Луне приучила его быть "на ты" со всякого рода аппаратурой,
и он заметил, что система мер здесь была такой же, как и на
Луне. В центре располагалось большое штурвальное колесо.
Деления вправо были помечены минусом, а влево - плюсом.
Очевидно, они показывали прошлое и будущее. Но Пепин
ожидал, что здесь должны быть и даты. Однако их не было.
Были только цифры от единицы до десяти. Правда, достанет
одной поездки во времени, чтобы привязать эти цифры к
действительным периодам времени.
   Другое колесо, похоже, показывало скорость и управляло
ею. На одной ручке было написано "Срочное возвращение", на
другой - таинственное "Настройка Мегатока".
   Теперь Пепину следовало установить, не обесточен ли
корабль.
   Он подошел к другому блоку аппаратуры. Тут был рычаг, и
на его ручке индикатор показывал "выкл.". Сердце учащенно
забилось, Пепин перевел рычаг вниз. На индикаторе
загорелось "вкл.". Раздалось еле уловимое гудение, стрелки
покачнулись, засветились экраны. Пепин вернулся к колонке и
положил руку на центральный штурвал. Повернул его вправо,
оставив на отметке "-З".
   Корабль перестал раскачиваться на опорах. Ощущения
скорости не было, но послышался шум и пощелкивание приборов.
Внезапно Пепин почувствовал, что его немного укачивает.
   Корабль двигался против хода Времени.
   Скоро, наконец-то скоро он будет в прошлом!
   Может, надо было как-то управлять движением корабля? Но
игра красок на экранах, которые то расцветали, то увядали,
таинственные звуки приборов привели Пепина прямо-таки в
исступление. Он начал хохотать от радости. Добился! Его
надежды близки к осуществлению!
   Наконец шумы затихли, легкое ощущение качки прекратилось,
корабль вроде бы перестал двигаться.
   Пепин с дрожью в руках надвинул шлем на голову. Он знал,
что воздух более молодой Земли поначалу, возможно, будет для
него слишком богат кислородом. Это спасло ему жизнь.
   Подойдя к люку, он нажал на кнопку. Внутренний затвор
медленно отворился, и Пепин вошел в шлюзовую камеру.
Внутренний затвор закрылся. Пепин открыл внешний.
   Он выглянул в абсолютную пустоту.
   Черная пустота окружала корабль. Ни звезд, ни планет -
ничего.
   Где он? Быть может, аппаратура корабля неисправна? Или
его унесло в такую часть Пространства, где не было ничего
материального?
   Ему становилось дурно. Он попятился обратно, опасаясь,
что вакуум вытянет его наружу. Он закрыл внешний затвор и
вернулся в корабль.
   В панике он подошел к колонке управления и снова повернул
штурвал, на сей раз на "-8". Снова экраны наполнились
красками, замелькал свет и запрыгали стрелки и он ощутил
признаки укачивания. Снова через какое-то время корабль
остановился.
   Еще более осторожно, чем прежде, открыл он внутренний
затвор, закрыл, открыл наружный.
   Ничего.
   Крича что-то нечленораздельное, он бросился обратно в
корабль и поставил штурвал на "-10". Те же ощущения. Новая
остановка.
   И снова та же самая безжизненная дыра пустого
пространства.
   Оставался единственный способ проверить корабль.
Поставить штурвал на будущее и посмотреть, что делается там.
Если то же самое, то он переключит на "Срочное возвращение".
   Он крутанул штурвал вправо на "+2".
   Шум сделался пронзительным, на экранах заиграли молнии,
стрелки закрутились, и Пепин упал в испуге от страшной
головной боли. Казалось, корабль швыряло из стороны в
сторону, но Пепин все оставался лежать.
   Наконец корабль остановился. Пепин медленно встал,
миновал шлюз...
   И увидел все.
   Он видел голубые ленты в золотых точках, спиралью
уходившие в бесконечность, столбы вишневого и фиолетового
света, вздымающиеся черно-зеленые горы, оранжевые и
пурпурные облака, формы четко очерченные и размытые. В один
момент он почувствовал себя великаном, в следующий -
карликом. Его ум не был подготовлен к подобному восприятию.
   Скоро он закрыл люк.
   Что это было? Видение хаоса? Зрелище показалось ему
скорее метафизическим, чем физическим. Но что же это
значило? Это было нечто, противоположное вакууму. Это было
пространство, заполненное всем мыслимым и немыслимым или
составляющими всего. Значит, корабль - не машина времени, а
средство путешествия - куда же? В другое измерение? В
антивселенную? А зачем же знаки "плюс" и "минус" на
штурвале? Почему Хохотунья называла устройство Кораблем
Времени? Его разыграли?
   Он откинул шлем и вытер пот с лица. Глаза его
воспалились, головная боль усилилась. В таком состоянии он
не способен был логически мыслить.
   Его подмывало повернуть колесо с надписью "Срочное
возвращение", но не давала покоя таинственная "Настройка
Мегатока". Находясь на грани нервного безрассудства, он
включил "Мегаток" и упал, так как корабль резко дернуло. На
экранах замелькало что-то из того, что он видел снаружи.
   Возникали и исчезали всевозможные образы. Однажды
мелькнул человеческий силуэт - наподобие золотой тени.
Глаза Пепина Горбатого устало глядели на экраны, он мог
только смотреть.
   Много времени спустя он упал, потеряв сознание.
   Он открыл глаза на голос Высокой Хохотуньи. Его первый
вопрос вряд ли был оригинальным, но спросил он именно то,
что больше всего хотел знать.
   - Где я? - поинтересовался он, глядя на нее снизу вверх.
   - На Мегатоке, - ответила она. - Вы глупец, Пепин. Мы с
Мыслителем с весьма большим трудом обнаружили ваше
местонахождение. Это чудо, что вы еще целы и невредимы.
   - Кажется, все в порядке. А как вы сюда попали?
   - Мы направились за вами по Мегатоку. Но ваша скорость
была так велика, что нам пришлось затратить уйму энергии,
чтобы догнать. По приборам я вижу, что вы были в прошлом.
И как, вы довольны?
   Он медленно поднялся на ноги.
   - Этот... этот вакуум и был прошлым?
   - Да...
   - Это было прошлое - но не Земли?
   - Есть только одно прошлое.
   Она находилась у пульта управления и манипулировала
аппаратурой. Повернувшись, он увидел, что в хвосте корабля,
опустив голову, стоит Хронарх. Мыслитель поднял голову,
губы его были поджаты: он был недоволен Пепином.
   - Я пытался объяснить вам, но знал, что вы мне не
поверите, - заговорил Хронарх. - Жаль, что вы знаете
правду, теперь у вас нет утешения, мой друг.
   - Какую правду?
   Мыслитель вздохнул и развел руками.
   - Единственная правда - вот она: прошлое - не что иное,
как лимб, первый круг ада, а будущее - то, что вы наблюдали,
- хаос, за исключением Мегатока.
   - Вы подразумеваете, что у Земли есть одно время
существования - настоящее?
   - Что касается вас, да. - Мыслитель скрестил руки на
груди. - Нас, из Ланжис- Лиго, это не касается, но я знал,
как это подействовало бы на вас. Мы - Обитатели Времени, а
вы пока - Обитатели Пространства. Ваш ум не приспособлен к
пониманию, а тем более существованию в измерениях
Времени-без-Пространства.
   - Не может быть Времени-без-Пространства! - воскликнул
Пепин.
   Мыслитель поморщился.
   - Не может? Тогда что вы думаете о будущем, о Мегатоке?
Можно сказать, в нем существует нечто, но это не вещество
пространства, как вы могли бы подумать. Это - ну, как бы
физическое проявление Времени-без-Пространства. - Он
вздохнул, заметив выражение лица Пепина. - Вы никогда до
конца этого не поймете, мой друг. Раздался голос Хохотуньи:
   - Приближаемся к настоящему, Мыслитель.
   - Я объясню вам позже, когда мы вернемся на Землю, -
добродушно сказал Хронарх. - Вы мне симпатичны, Пепин.
   В Доме Времени Хронарх прошел к своему возвышению и
опустился в кресло.
   - Садитесь, Пепин, - сказал он и указал на край
возвышения.
   Удивленный Пепин подчинился.
   - Что вы думаете о прошлом? - с легкой иронией спросил
Хронарх.
   Тут как раз подошла Хохотунья. Пепин посмотрел на нее,
потом на ее брата и покачал головой.
   Хохотунья положила руку ему на плечо.
   - Бедный Пепин...
   У него больше не осталось сил на эмоции. Он провел рукой
по лицу и уставился в пол. Глаза его были полны слез.
   - Хотите, чтобы Хронарх вам объяснил, Пепин? - спросила
она.
   Посмотрев ей в лицо, он увидел, что она тоже чрезвычайно
расстроена. Как бы там ни было, она понимала его состояние
- состояние человека, потерявшего надежду. Была бы это
обыкновенная женщина, думал он, и встреться она ему при
других обстоятельствах... Даже здесь рядом с ней жизнь была
бы более чем терпимой. На него никогда не смотрели с таким
участием и симпатией...
   Она повторила вопрос. Он кивнул.
   - Поначалу мы были так же, как и вы, поражены, узнав об
истинной природе Времени, - начал Хронарх. - Но для нас,
конечно, было легче перенести это открытие, потому что мы
способны передвигаться во Времени так же, как другие - в
Пространстве. Теперь для нас Время - это самый естественный
элемент нашей жизни. Мы обрели любопытную способность -
перемещаться в прошлое или будущее простым усилием воли. Мы
достигли стадии, когда для нашего существования нам не нужно
пространство. Во Времени-с-Пространством наши физические
потребности весьма разнообразны и удовлетворить их на нашей
меняющейся планете становится все труднее и труднее. А во
Времени-без-Пространства этих физических потребностей уже не
существует...
   - Мыслитель, - перебила Хохотунья, - я не думаю, что
Пепину интересно слушать о нас. Расскажи ему, почему в
прошлом он увидел только лимб.
   - Да, подтвердил Пепин, - расскажите.
   - Постараюсь. Представьте Время как прямую линию, вдоль
которой движется физическая вселенная. В каждый момент
физическая вселенная существует в определенной точке. Если
же мы перейдем из настоящего назад или вперед, то что мы
увидим?
   Пепин пожал плечами.
   - То, что видели вы. Потому что, покинув настоящее, мы
покидаем и физическую вселенную. Понимаете, Пепин, когда мы
покидаем наш "родной" поток Времени, мы переходим в другие,
которые по отношению к нам находятся над Временем. Главный
поток, вдоль которого движется наша вселенная, мы называем
Мегатоком. В процессе движения она поглощает вещество
Времени - хрононы, как мы их называем, но после себя ничего
не оставляет. Хрононы составляют будущее, они бесконечны.
Вы ничего не увидели в прошлом потому, что Пространство в
некотором роде "поедает" хрононы, но не может их возместить,
заменить.
   - Вы имеете в виду, что Земля поглощает эту временную
энергию, а сама ничего не испускает? Как животное, которое
охотится во Времени, пожирает его, но ничего не выделяет. -
У Пепина проснулся интерес. - Да, понятно.
   Хронарх откинулся в кресле.
   - Так что, когда вы пришли ко мне с просьбой вернуть вас
в прошлое, я сказал вам почти то же самое, но вы вряд ли
поверили мне, не хотели верить. Вы не можете вернуться в
прошлое Земли потому, что его попросту не существует. Нет и
будущего, если говорить о нем в терминах Пространства, а не
в терминах состоящего из хрононов Мегатока и его
ответвлений. Мы научились передвигаться, куда нам угодно,
индивидуально поглощая хрононы, которые нам нужны. Таким
образом, человеческий род выживет. Возможно, не совсем
нравственно с нашей стороны делить по своей воле континенты
времени, исследовать их исключительно в собственных
интересах...
   - В то время как остальные из нас умрут или превратятся в
нечто несколько худшее, чем машины, - отрезал Пепин.
   - Да.
   - Теперь у меня совсем нет надежды, - сказал Пепин
вставая. Он подошел к Высокой Хохотунье. - Когда вы уйдете
окончательно?
   - Очень скоро.
   - Благодарю вас за сочувствие и любезность, - сказал он и
направился к двери. А они остались в молчании стоять в Зале
Времени.
   Пепин шагал вдоль берега, пока еще на восток, прочь от
Ланжис-Лиго, что у моря. Было утро. Бурая пелена нависла
над бесконечной гладью неподвижного моря и покрытой соляной
глазурью землей, слегка подкрашенными лучами умирающего
Солнца и обдуваемыми холодным ветром.
   Да, думал он, в такое утро хорошо плакать и презирать
себя. Одиночество наседает на меня, как огромный грязевик,
припавший к моей шее и высасывающий из меня последний
оптимизм. О, если б я мог отдать себя этому безжалостному
утру, позволить ему поглотить себя, заморозить, бросить под
холодный ветер и утопить в этих упругих водах, отнять
видение Солнца и неба, какие бы они ни были, и возвратить
себя в ненасытное чрево Матери-Земли... О, эта враждебная
Земля!
   И все равно он не завидовал Обитателям Времени. Как и
луняне, они отказывались от принадлежности к человечеству.
У него есть хоть это.
   Он обернулся, услышав тонкий, как у древней морской
птицы, крик. Звали его.
   Высокая Хохотунья спешила верхом к нему и махала рукой.
Она красиво сидела в седле под этим бурым тяжелым небом, на
губах ее играла улыбка, и Пепину, по одному ему известным
причинам, казалось, что она едет к нему из прошлого, как
тогда, когда он впервые увидел ее, богиню из древних мифов.
   Красный диск Солнца сиял за ее спиной. И он снова
почувствовал запах перестоявшей соленой воды.
   Он стоял и ждал на берегу неподвижного соленого моря и
думал о том, что его путешествие стоило того.



   Майкл Муркок
   Золотая ладья


   Перевод К. Королева


   Уже в четвертый раз с тех пор, как большеротый Джефраим
Тэллоу пустился в погоню, день уступил место ночи.
Положившись на удачу, Тэллоу прикорнул у руля. Его желтый
комбинезон не спасал от сырости, ибо промокал почти
мгновенно, и к утру Тэллоу здорово продрог. Спал он плохо:
его мучали кошмары. Но с приходом утра он совершенно забыл
про них. Какие, право слово, могут быть кошмары, когда
впереди показалась добыча, которую он преследовал, - золотая
ладья!
   С серого неба по-прежнему сыпал дождь, хлестал воду реки,
барабанил по парусу лодки. Задул ветер. Ивняк, что на
протяжении всех предыдущих дней окаймлял речные берега,
исчез; ему на смену пришли заросли рододендронов. Ветер
пригибал к земле мокрые ветви, топорщил кусты, обращая их в
диковинных лохматых тварей. Чудища манили Тэллоу, звали его
сойти на берег. Он истерически расхохотался. Парус поймал
ветер и надулся так, что заскрипела мачта; ее скрип вторил
хохоту Тэллоу. Внезапно Тэллоу оборвал смех - он осознал
надвигающуюся опасность, осознал, что у него нет причин
веселиться, ибо ветер влечет его лодку прямо на взъерошенные
кусты. В отчаянии он попытался перекинуть парус, но,
поскольку не совсем еще освоился с украденной несколько дней
назад лодкой, лишь запутал шкоты в чудовищный клубок. Ветер
разошелся; мачта гнулась и скрипела, парус раздулся, будто
брюхо каннибала.
   Тэллоу так усердно старался расплести клубок, что в кровь
стер пальцы и поломал ногти. Потом ему пришлось бросить это
дело и взяться за руль. Он сумел слегка изменить курс.
Лодка приближалась к изгибу русла реки. Тэллоу приметил
вдруг на берегу в гуще темно-зеленой листвы белое пятно, а
впереди по течению - высокий силуэт золотой ладьи. Сделав
над собой усилие, он успокоился. Ну и ну, как же он должен
был перепугаться, если ни разу не вспомнил про таинственную,
недостижимую ладью! Чтобы нагнать ее, он отнял у другого
человека жизнь и потому не может позволить ей ускользнуть.
Хватило бы только сил противостоять порывам ветра...
   Лодка его птицей летела по реке. Вот уже и изгиб
русла...
   Неожиданно суденышко словно встало на дыбы и, вздрогнув
от носа до кормы, застыло. Тэллоу понял, что у него на пути
оказалась одна из множества песчаных мелей, которыми
изобиловала река.
   Бранясь и причитая, Тэллоу спрыгнул за борт и попытался
столкнуть лодку с мели. Ливень хлестал ему в лицо,
полосовал спину. Его усилия ни к чему не привели. Ладья в
мгновение ока исчезла из виду. Тэллоу упал на колени,
горько оплакивая крушение надежд. Дождь немного поутих, да
и ветер ослабел, а Тэллоу все стоял на коленях, вцепившись
руками в борт лодки; вокруг него клокотала мутная речная
вода.
   Дождь прекратился. Из-за туч выглянуло солнце, осветило
реку, лодку и коленопреклоненного Тэллоу рядом, деревья и
кусты на берегу и белый пятиэтажный дом, что блестел, будто
свежевымытое детское личико.
   Тэллоу потер красные от слез глаза и вздохнул. Он еще
раз попробовал сдвинуть лодку с мели, но тщетно. Тогда он
огляделся и заметил дом. Что ему еще оставалось делать?
Пожав плечами, он зашлепал по мелководью к берегу и,
проклиная свое невезение, взобрался по осклизлому откосу.
Если бы не корни, что торчали из земли, он наверняка съехал
бы обратно в реку.
   В некотором отношении Тэллоу был фаталистом, и теперь
фатализм помог ему не потерять рассудок, когда он увидел
впереди стену из красного кирпича, кое-где поросшую черным
мхом. От уныния не осталось и следа. Он снова стал самим
собой - дерзким и расчетливым, разглядев, что из-за стены на
него смотрит какая-то женщина. Пожалуй, ладье придется
немного обождать.
   Женщина показалась ему красавицей: острые скулы, пухлые
губы, зеленые как морская вода глаза. Она глядела на Тэллоу
поверх невысокой кирпичной стены, которая доходила ей до
плеч. На ней была видавшая виды фетровая шляпка.
   Женщина улыбнулась, показав ряд чудесных зубов, один из
которых, правда, имел коричневатый оттенок, а два других
были зелеными, под цвет ее глаз.
   Тэллоу много лет не обращал на женщин никакого внимания.
Но сейчас ему остро захотелось прилепиться к этой красотке,
и он с трудом удержался, чтобы не высказать свою мысль
вслух.
   - Доброе утро, госпожа, - поздоровался он, расставив ноги
и отвешивая низкий, неуклюжий поклон - Мой кораблик
напоролся на мель, так что я очутился в затруднительном
положении.
   - Тогда оставайтесь со мной, - снова улыбнулась женщина и
чуть наклонила голову, словно подтверждая приглашение. -
Вот мой дом.
   Разняв сложенные на груди руки, она указала на высокое
здание, которое Тэллоу видел с реки. Длинные и изящные
пальцы ее ладоней оканчивались ярко-красными ногтями.
   - Он выглядит неплохо, госпожа, - признал Тэллоу,
подковыляв к стене.
   - Он и в самом деле неплох, - сказала она. - Но в нем
пусто. Со мной живут лишь двое слуг.
   - Так мало? - нахмурился Тэллоу. - Так мало?
   Сейчас я бы уже догнал ладью, подумал он и перемахнул
через стену. Для человека его сложения прыжок получился
замечательным; Тэллоу и не подозревал, что может двигаться
так грациозно. Встав рядом с женщиной, он поглядел на нее
из-под насупленных бровей.
   - Я был бы признателен за приют на ночь, - сказал он, - и
за помощь завтра утром. Надо столкнуть лодку с мели.
   - Я распоряжусь, - пообещала она. Говоря, она постоянно
округляла губы, будто обхватывая ими слова. У нее была
узкая талия и полные бедра. Под желтой шерстяной юбкой
проступали округлые очертания плотного зада. Блестящая
черная шелковая блузка туго обтягивала высокую грудь.
Каблуки туфель были высотой дюймов в шесть
   Она повернулась и направилась к дому.
   - Идите за мной, - проговорила она.
   Тэллоу подчинился, и по дороге все восхищался тем, как
она ухитряется сохранять равновесие на таких высоких
каблуках. Без них она, пожалуй, окажется совсем чуть-чуть
выше.
   Пройдя через сад, в котором росли деревья с причудливыми
остроконечными листьями, они вышли на песчаную дорожку, что
уводила к дому. Их поджидала пустая двуколка, запряженная
понурым осликом. Тэллоу помог своей спутнице подняться,
ощутив на миг тепло и упругость се кожи. Он подавил нелепое
желание встать на голову и задрыгать в воздухе ногами,
ухмыльнулся, взобрался на повозку и взял в руки вожжи.
   - Трогай! - крикнул он. Вздохнув, ослик устало поплелся
по дорожке.
   Спустя пять минут Тэллоу сильно натянул поводья и
остановил повозку на посыпанной щебнем площадке перед домом.
Каменные ступени крыльца вели вверх, к большим приоткрытым
деревянным дверям.
   - Мой дом, - сказала женщина, выделив голосом первое
слово, Тэллоу было нахмурился, но через какое-то мгновение
досада улетучилась, уступив место радости от такого везения.
   - Ваш дом! - гаркнул он. - Ура!
   Ему надоело скрывать переполнявший его восторг. Он
выскочил из повозки и помог спуститься женщине, обратив
внимание на то, какие у нее красивые, стройные ноги. Она
улыбнулась, рассмеялась и вновь позволила ему полюбоваться
своими редкостными разноцветными зубами. Бок о бок они
поднялись на крыльцо, перескакивая со ступеньки на ступеньку
точно балетные танцовщики и стараясь двигаться заодно. Ее
рука очутилась в его ладони. Они распахнули двери и вошли в
холл, высокий и сумрачный, в котором было тихо, как в
церкви. Единственный лучик солнца проникал внутрь через
щель между створками двери, которые, по всей видимости,
слегка рассохлись и потому неплотно прилегали друг к другу.
В ноздри Тэллоу немедленно набилась пыль; он чихнул.
Женщина рассмеялась.
   - Меня зовут Пандора, - сказала она громко. - А вас?
   ~ Тэллоу, - ответил он. Глаза его слезились, в носу
свербило. - Джефраим Тэллоу, к вашим услугам.
   - К моим услугам! - она хлопнула в ладоши. По холлу
пошло гулять эхо. - К моим услугам!
   Она хлопала в ладоши и смеялась, хлопала и смеялась, так
что Тэллоу начало казаться, будто кроме них в холле полно
народу.
   Он подскочил на месте, услышав низкий, раскатистый голос:
   - Что вам угодно, госпожа?
   Прислушиваясь к замирающему в углах холла эху, Тэллоу
вгляделся в полумрак и с изумлением понял, что раскатистый
голос принадлежал согбенному, худому и морщинистому старику,
облаченному в полинялую серебряную с золотом ливрею, которая
вряд ли была моложе того, кто ее носил.
   - Приготовь обед, Фенч! - крикнула Пандора. - Обед на
двоих, и постарайся как следует!
   - Слушаюсь, госпожа, - подняв облако пыли, старик
повернулся и исчез за едва различимой дверью.
   - Один из моих слуг, - прошептала Пандора доверительно и
хмуро прибавила:
   - А еще у меня служит его жена, разрази ее гром!
   Ее злобный шепот напоминал шипение змеи. Тэллоу, не имея
ни малейшего представления о здешнем жизненном укладе,
подивился ненависти, что прозвучала в словах Пандоры. Ему
на ум тут же пришли десятки причин, но он все их отринул.
Он был не из тех, кто делает поспешные выводы; он
предпочитал вообще не делать выводов, видя в их
бесповоротности дорогу к смерти. Между тем Пандора повлекла
его через весь холл к широкой дубовой лестнице.
   - Идем, Джераим, - промурлыкала она, - идем, мой милый
Тэллоу. Поищем вам подходящее платье.
   К Тэллоу вернулось его прежнее веселое настроение, и он
шустро запрыгал по лестнице, перебирая в воздухе длинными
ногами. Таким манером они добрались до третьего этажа этого
большого, сумрачного дома. Их волосы, рыжие у Тэллоу и
иссиня-черные у Пандоры, растрепались; они беспрерывно
смеялись, поглощенные друг другом.
   На третьем этаже Пандора остановилась перед одной из
дверей, на вид - весьма тяжелой и массивной. Тэллоу слегка
запыхался, ибо непривычен был к подобным восхождениям, и
даже начал икать. Пандора крепко сжала ручку двери,
напряглась, закусила губу, - и дверь со скрипом отворилась.
   А ветер, который загнал лодку Тэллоу на песчаную мель,
стонал над золотой ладьей, увлекая ее навстречу судьбе.
   - Джефраим, - прошептала Пандора, когда он откинулся в
кресле, поднеся к губам стакан размером со свою голову, до
краев наполненный бренди.
   Глупо улыбаясь, Тэллоу пробормотал что-то
невразумительное. Обед был превосходным, а красное вино -
замечательным.
   - Джефраим, откуда вы? - она подалась к нему через узкий
столик. На ней теперь было темно-голубое вечернее платье,
которое переливчатым каскадом спадало с ее гладких плеч к
талии, чтобы внезапно раскрыться коконом у колен. На левой
руке ее сверкали два перстня с самоцветами, а тонкую шею
обхватывала золотая цепочка. В душе у Тэллоу бушевал ураган
страсти, а еще он испытывал детское благоговение перед
удачей, что одарила его своей милостью. Он положил руку на
ладонь Пандоры. Восторг и предвкушение наслаждения
переполняли его, и когда он заговорил, голос его
завибрировал от сдерживаемых чувств.
   - Из города, до которого много миль, - сказал он.
   Она как будто удовлетворилась таким ответом.
   - А куда вы направляетесь, Джефраим? - спросила она
вроде бы без любопытства.
   - Я... я гонюсь за золотым кораблем, который, кстати,
проплыл мимо вашего дома как раз перед тем, как мне
напороться на мель. Вы его видели?
   Она рассмеялась. Смех ранил его, заставил убрать руку.
   - Глупый Тэллоу! - воскликнула она. - Такой корабль тут
не проплывал. Я не видела его, хотя долго стояла в саду,
глядя на реку. Я замечаю все корабли.
   - А этот не заметили, - пробормотал он, рассматривая
содержимое стакана.
   - Ваши шутки, Джефраим, понять не так-то просто, -
сказала она мягче. - Но я уверена, что приноровлюсь к ним,
когда мы узнаем друг друга ближе.
   Последние слова она произнесла едва слышно, однако тон,
каким они были сказаны, придал мыслям Тэллоу совершенно иное
направление. К нему вернулась уверенность в себе, которая
была так жестоко уязвлена минуту назад. Он обхватил обеими
руками стакан с бренди, поднял его и опорожнил одним
глотком. Причмокнул губами, судорожно сглотнул - и с
размаха припечатал стакан к столу, так что подпрыгнула вся
остальная посуда.
   Вытерев рот тыльной стороной ладони, чуть при этом не
подавившись рукавом своей новой красной плисовой куртки, он
оглядел маленькую, освещенную свечами комнату. В глазах у
него зарябило. Он обидчиво помотал головой и, упершись
руками в стол, поднялся. Пристально поглядев на женщину,
нерешительно улыбнулся.
   - Пандора, я люблю тебя, - выговорив это, он почувствовал
невыразимое облегчение.
   - Хорошо, - промурлыкала она. - Так будет еще легче
Тэллоу был слишком пьян, чтобы задуматься над тем, что она
имеет в виду. Пошатываясь, он направился к ней Она медленно
и величественно встала из-за стола и пошла ему навстречу.
Он обнял ее и поцеловал в шею, потому что, когда она стояла,
выпрямившись во весь рост, он не мог дотянуться до ее уст.
Она крепко прижалась к нему, провела рукой по спине,
погладила по загривку. Другая ее рука поползла вниз по его
бедру.
   - О! - простонал он вдруг. - Кольцо царапается!
   Пандора было надулась, потом улыбнулась и сняла кольца
Тэллоу запутался в своих узких брюках из черного бархата,
торопясь остаться нагишом.
   - Не пойти ли нам в постель? - предложила Пандора в
самый подходящий момент.
   - Конечно, - от всей души согласился Тэллоу - Конечно.
   Пандора вывела его из столовой, и по лестнице они
поднялись наверх, в ее спальню.
   Пролетела неделя, постельная неделя, утомительная и
восхитительная. Пандора, помимо всего прочего, научила
Тэллоу чувствовать себя мужчиной, - мужчиной, который,
кстати сказать, научился доставлять наслаждение Пандоре. За
ту неделю он усвоил и кое-что еще, и теперь мог достаточно
твердо управлять своими эмоциями, сдерживать вожделение и
экстаз во имя большего удовольствия.
   Тэллоу лежал в постели рядом со спящей Пандорой и
тихонько стаскивал с нее простыню, которой она укрылась. Он
никак не мог насмотреться на нее вот такую - обнаженную и
беззащитную. По правде сказать, беззащитным чаще всего
оказывался он, однако Пандора была женщиной и знала, как
правильно пользоваться своим главенствующим положением.
Тэллоу был доволен жизнью и любил Пандору все сильнее. Она
редко сдавалась на его милость и редко о чем-нибудь умоляла,
но тем ценнее были такие моменты. Если бы не усталость, все
было бы просто замечательно. А так... - Тэллоу дольше спал
и занимался любовью уже не столь пылко, хотя и приобрел
немалый опыт. Но все равно - он был доволен жизнью, он был
счастлив. Иногда Пандора, сама того не ведая, сердила его,
и ему становилось грустно, однако радость всегда
превозмогала печаль.
   Он только-только обнажил ее грудь, как она проснулась.
Моргнув спросонья, она широко открыла глаза, поглядела на
него, потом на себя и кошачьим движением натянула простыню
до подбородка. Тэллоу неодобрительно заворчал, приподнялся,
опершись на локоть, подпер голову ладонью и посмотрел на
Пандору сверху вниз.
   - С добрым утром, - сказал он. В его голосе слышался
деланный упрек.
   - Здравствуй, Джефраим, - она улыбнулась как-то
по-девичьи, возбудив в нем нежность и желание. Он навалился
на нее, расшвыривая простыни. Она засмеялась, потом
судорожно вздохнула, застыла на несколько секунд - и
поцеловала его.
   - Я того заслужила, правда? - спросила она, глядя ему в
глаза.
   - Правда, - он скатился с нее и сел.
   - Я нужна тебе, да? - спросила она, обращаясь к его
спине.
   - Да, - ответил он и тут же подумал: а не поторопился ли
с ответом? Не успев как следует додумать эту мысль, он
произнес:
   - По крайней мере мне так кажется.
   Ее голос оставался все таким же ласковым:
   - Что ты хочешь сказать - тебе кажется?
   - Прости, - он повернулся к ней лицом, - прости, сам не
знаю, что я имел в виду.
   Она нахмурилась и легла поудобнее.
   - Я тоже не знаю, - проговорила она, - и не могу понять.
Так что же ты имел в виду?
   - Я же сказал тебе, - отозвался он, мысленно обозвав себя
глупцом, - не знаю.
   Она легла на бок, лицом к стене.
   - Одно из двух: или я нужна тебе, или нет.
   - Увы, не все так просто, вздохнул Тэллоу. - Ты нужна
мне и не нужна. В разное время - по-разному.
   Да, именно так, подумал он. Наконец-то он осознал то, о
чем и не догадывался раньше.
   Она промолчала.
   - Такова жизнь, Пандора, - сказал он, чувствуя, что пора
остановиться. - Ты же знаешь, что такова жизнь.
   - Одной любви мало, - пробормотал он, запинаясь и ощущая
себя ничтожеством.
   - Разве? - ее голос прозвучал глухо и холодно.
   - Да! - воскликнул он. Гнев придал ему сил. Он встал,
натянул одежду, подошел к окну и резким движением раздернул
шторы. На улице лил дождь. В отдалении виднелась река.
Постояв немного у окна, Тэллоу обернулся. Пандора
по-прежнему лежала лицом к стене.
   Он вышел из спальни и направился в ванную. На душе у
него было скверно, но причины этому он никак не мог
доискаться. Он знал, что поступил неправильно, знал, что
ему не следовало так обращаться с Пандорой, но рад был, что
разговор состоялся.
   Пол холодил босые ноги. По крыше барабанил дождь. День
выдался серый и безрадостный - под стать состоянию Тэллоу.
   За завтраком Пандора держалась весело и непринужденно и
ни словом не напомнила ему об утренней размолвке.
   - Чем мы сегодня займемся, Джефраим? - спросила она,
ставя на стол свою кофейную чашку.
   Не успев собраться с мыслями, Тэллоу выпалил первое, что
пришло ему в голову:
   - Прокатимся верхом! Вот чем мы займемся! У тебя ведь
есть лошади, я видел.
   - Разумеется, есть, но ты разве ездишь верхом?
   - Нет! - ухмыльнулся он. - Я не умею, любимая, но я
научусь!
   - Конечно, научишься! - ей передалось его настроение. -
Но на улице дождь.
   - Ну и дьявол с ним! Он нам не помешает. Идем, любовь
моя! По коням!
   Вприпрыжку, как дурачок, он выбежал из столовой.
Пандора, смеясь, последовала за ним.
   Они проездили весь день, спешиваясь, когда выглядывало
солнце, чтобы перекусить и заняться любовью. Часа два
промучавшись, Тэллоу в конце концов приноровился к своей
кобылке. Он быстро все схватывал. С той ночи, когда он
видел ладью, он многому научился. Его свободный от
предрассудков мозг с жадностью впитывал все новое.
   Они провели день в седле, они смеялись и любили друг
друга, забыв обо всем на свете, - Тэллоу, худой и
длинноногий, на гнедой кобылке, и Пандора, изящная и
ненасытная Пандора, иногда веселая, чаще загадочная.
   Они ускакали довольно далеко и под вечер выехали на берег
реки в том месте, которое Тэллоу миновал неделю назад,
посапывая у руля. Они поднялись на холм и, бездыханные и
довольные, пали друг другу в объятья, прильнули один к
другому и опустились на песок, не замечая ничего вокруг.
   - Твоя река, - прошептала Пандора, немного успокоившись.
- Я всегда буду думать о ней так. Я привыкла считать ее
своей, но теперь я знаю, что она твоя.
   Тэллоу удивился.
   - Река ничья, и в том ее прелесть. Ничья.
   - Нет, - возразила Пандора, - она твоя, твоя.
   - Не может того быть, милая, - убеждал он. - По ней
плавают, в ней купаются, из нее пьют все, кому вздумается.
На то она и река.
   - Наверно, - нехотя согласилась она. - Наверно, но я
всегда буду думать о ней по-другому. Для меня она - твоя
жизнь.
   - Однажды я подарю ее тебе, любимая, - улыбнулся он и
сказал правду, хотя и не подозревал о том.
   Он поглядел на реку и вдруг увидел золотую ладью,
величественно скользящую по течению Он обернулся к Пандоре.
   - Смотри! - крикнул он взволнованно. - Убедись сама,
что я тогда не шутил. Вон золотая ладья!
   Но ладьи на реке уже не было. Она пропала. Пандора
встала и направилась к лошадям.
   - Вечно ты все портишь, - укорила она. - Тебе
обязательно надо, чтобы я беспокоилась.
   В молчании они поехали домой, и всю дорогу Тэллоу
размышлял о ладье и о Пандоре.
   Поздним вечером того дня, так и не помирившись, они
сидели у камина в столовой, мрачно потягивая вино. Пандора
отпускала язвительные замечания, Тэллоу смятенно думал о
том, так ли недостижимо то, чего он хочет. С улицы донесся
шум. Тэллоу выглянул в окно. Было темно, и многого он не
разглядел. Мерцали факелы, метались тени, слышалось
повизгивание и смех. Тэллоу понял, что к их дому
направляется подвыпившая компания. Он был им рад.
   - Гости, - сообщил он. - Гуляки.
   - Я не хочу никого видеть.
   - Почему? Все веселее...
   - Заткнись! - Бросила она.
   Вздохнув, он отправился вниз, в темный, холодный,
открытый всем ветрам холл. Еще на лестнице он услышал стук
в дверь.
   - Эй, есть тут кто?
   - Приглашаем раздавить бутылочку!
   Громкий смех.
   Тэллоу распахнул дверь и встал на пороге, глядя на
незваных гостей. Ему было не по себе. Они являли собой
какую-то угрозу, определить которую он затруднялся.
   - Добрый вечер, - сказал он неприветливо.
   - Добрый вечер, мой дорогой сэр, добрый вечер! -
возгласил дородный, вычурно одетый мужчина. На нем был
плащ, сапоги до колен и высокий цилиндр; в руке он держал
отделанную серебром трость. Ухмыльнувшись, он театрально
поклонился.
   - Чем могу служить? - осведомился Тэллоу, заранее
подбирая в уме слова вежливого отказа.
   - Мы заблудились, - мужчина еле стоял на ногах. Он
качнулся вперед и пристально уставился на Тэллоу. От него
сильно пахло алкоголем. - Мы заблудились и не знаем, куда
идти. Пустите нас переночевать.
   - Дом принадлежит не мне, - сказал Тэллоу. - Надо
спросить у хозяйки. Да вы заходите, заходите. Как вас
занесло в этакую даль?
   - Лодкой... лодками... было много лодок и было
весело... пока мы не заблудились.
   - Подождите, - Тэллоу поднялся наверх, в столовую.
   Пандора все еще дулась.
   - Кто там? - спросила она раздраженно. - Скажи им,
пусть убираются, и пойдем спать.
   - Хорошо, милая, - к Тэллоу вернулось его дневное
настроение. Сам не зная зачем, он прибавил: - Мы не можем
их прогнать, они заблудились. Пусть их ночуют. Ведь они
нам не помешают, правда?
   - Пожалуй, мне следует повидать их, Джефраим, - Пандора
поднялась и поцеловала его. Вместе, рука об руку, они
спустились в холл.
   Факелы гостей отбрасывали на стены причудливые тени;
обширный холл, казалось, превратился в преддверие ада.
Завидев Пандору, толстяк, с которым разговаривал Тэллоу,
плотоядно ухмыльнулся ей.
   - Хозяйка дома! - крикнул он своим приятелям. Те
неуверенно засмеялись, явно смущенные его поведением.
Гулкое эхо, отразившись от потолка, многократно усилило их
смех.
   Пандора сказала вежливо:
   - Если хотите, можете у нас переночевать. Постелей
хватит на всех.
   Она повернулась, собираясь идти наверх.
   - Постелей!
   Подгулявшая компания принялась на все лады повторять
слово:
   - Постели. Постели. Постели.
   Вскоре уже невозможно стало разобрать, что они там
бормочут, да к тому же они то и дело разражались визгливым
смехом. Пандора с Тэллоу глядели на них.
   - Зажги-ка свет, Джефраим, - сказала она.
   Пожав плечами, Тэллоу взял у одного из членов компании
факел и пошел в обход зала, зажигая свечи. В холле стало
светлым-светло. Опять послышалось хихиканье. Посреди холла
стоял длинный стол, у стен рядами выстроились стулья.
   Тэллоу впервые очутился в этом помещении при свете. Он
увидел, что кругом грязь, краска облупилась, на стенах и на
потолке пятнами проступает плесень. Он передернул плечами и
хотел было идти наверх, но Пандора положила руку ему на
плечо.
   - Побудем немножко, - сказала она.
   Вот так пирога, подумал он угрюмо, коря себя за то, что
предложил принять незваных гостей. Изнеженные,
избалованные, эти люди принадлежали к совсем иному кругу.
Изящные, хрупкие женщины и тучные мужчины с пустыми глазами
- все они скользили по поверхности жизни, не веря в
воспринятые под принуждением ценности и страшась избрать
другие, успокаивая себя мыслью, что живут полнокровно.
Тэллоу жалел их и одновременно презирал. Каждая секунда их
пребывания в доме вынуждала его все сильнее замыкаться в
себе, все глубже погружаться в мрачную пучину своей
собственной души.
   Отсутствующим взглядом следил он за тем, как выставлялись
на стол бутылки, как подошла к гулякам и растворилась среди
них Пандора. Ему стало страшно, но тело его отказывалось
повиноваться рассудку. Он застыл как вкопанный на лестнице,
не в силах ни уйти, ни присоединиться к компании. Во все
стороны полетела одежда; Тэллоу увидел, как взвились в
воздух голубое платье и черная накидка. Колыхались толстые
животы, болтались из стороны в сторону обнаженные груди, и
темные волосы отчетливо выделялись на фоне нездоровой
белизны плоти. Тэллоу стало дурно. Ноги сами повлекли его
наверх, в спальню. Он потерял себя, однако боль от потери
Пандоры и от пережитого унижения была еще острее. С
рыданьем он бросился на кровать. Эмоции погребли под собой
мысли; не осталось ничего, кроме всепоглощающей жалости к
самому себе.
   Он долго лежал так, слушая, как бешено стучит в висках
кровь, потом забылся недолгим сном. Проснувшись, он ощутил
необъяснимое спокойствие. Он понял, что поступил
неправильно, что едва не погубил себя, променяв золотую
ладью на любовь Пандоры - или на свою любовь к Пандоре. Он
слишком долго здесь оставался. Надо продолжать погоню; быть
может, ему все-таки улыбнется удача. Таков его удел, его
участь, его судьба - преследовать золотую ладью, везде и
всюду, куда бы она ни заплыла, избегая всех и всяческих
соблазнов.
   Взяв из шкафа длинный шерстяной плащ, Тэллоу набросил его
на плечи. Ему не хотелось проходить через холл, но другого
выхода из дома не было. Спустившись вниз, он остановился в
изумлении.
   Посреди зала возвышалась груда плоти - чистой и грязной,
нежной и грубой. Руки и ноги переплетались под самыми
невообразимыми углами. Чья-то рука словно вырастала прямо
из розовых ягодиц; из-под ног торчали носы, из-под гениталий
таращились глаза, лица упирались в животы, а груди - а
пятки. Сцена эта не вызвала у Тэллоу отвращения, но
поразила его. Удивительнее всего было наблюдать за рукой,
что покачивалась над вибрирующей горой человеческой плоти.
Рука сжимала бокал с вином; пальцы ее заканчивались
ярко-красными ногтями. То и дело рука исчезала в куче и
возникала снова, вздымая в воздух бокал, в котором
оставалось все меньше вина. Тэллоу судорожно сглотнул,
отказываясь верить собственным глазам. В душе пробудилась
прежняя горечь. На цыпочках он обошел кучу и распахнул
дверь.
   - Спокойной ночи, Пандора, - сказал он.
   Рука с бокалом шевельнулась.
   - Спокойной ночи, Джефраим. Я скоро приду.
   Голос прозвучал глухо и невнятно; в нем слышалась
наигранная веселость, что было вовсе не похоже на Пандору.
Она бывала всякой - счастливой, печальной, обеспокоенной, но
никогда не притворялась.
   - Не торопись, Пандора, - крикнул он и выскочил в
дождливую ночь. Не оглядываясь, он опрометью бросился
бежать по песчаной дорожке к реке. Он убегал от того, что
гнездилось глубоко внутри него, что разрушало его, чему он
не мог противостоять. Так Тэллоу бежал.
   Его лодка по-прежнему сидела на мели. Тэллоу
обескураженно поглядел на нее, пожал плечами, снял плащ и
опустил ноги в холодную темную воду. Вздрогнул, но стиснул
зубы и пересилил себя. Добравшись по мелководью до
суденышка, он подтянулся на руках и перебросил свое тело
через борт; отыскав ковш, он принялся вычерпывать воду.
   Покончив с этим, он спрыгнул обратно в реку и медленно
обошел вокруг лодки, пытаясь что-нибудь разглядеть в слабом
лунном свете. Потом уперся плечом в руль и сильно толкнул.
Лодка слегка шевельнулась. Тэллоу ухватился за левый борт и
принялся раскачивать суденышко, чтобы освободить киль от
песка.
   Через три часа лодка соскользнула с мели. Изнемогая от
усталости, Тэллоу забрался в нее и улегся на мокрые банки.
Глаза у него закрывались. Услышав какой-то шум на берегу,
он встрепенулся. Вглядевшись во мрак, он увидел женщину, а
присмотревшись, узнал в ней Пандору. Ее волосы
растрепались, она куталась в темный мужской плащ.
   - Джефраим, - позвала она, - прости меня. Я не знаю, что
на меня нашло.
   Тэллоу, ощущая тяжесть в сердце и пустоту в голове,
ответил:
   - Забудем, Пандора. Все равно я уплываю.
   - Из-за того? - она показала на дом.
   - Нет, - проговорил он медленно, - по крайней мере не
только из-за того. То, что случилось там, лишь помогло мне
решиться.
   - Возьми меня с собой, - жалобно попросила она. - Я буду
повиноваться тебе во всем.
   Он встревожился.
   - Не надо, Пандора, не роняй себя в моих глазах.
   Он развернул парус.
   - Прощай!
   Вдруг Пандора бросилась в воду и схватилась за борт
лодки. Отчаяние придало ей сил; она сумела забраться
внутрь.
   - Уходи, Пандора! - крикнул он, видя в ней крах всех
надежд и мечтаний. - Уходи! Уходи! Иначе ты погубишь меня
и себя!
   Она подползла к нему и скорчилась у его ног. В ней не
осталось и следа былой гордости.
   - Возьми меня, - простонала она.
   Лодка быстро удалялась от берега и вышла уже на середину
течения.
   - О Боже! - воскликнул он. - Не заставляй меня,
Пандора. Мне надо догнать ладью.
   - Конечно, Джефраим, милый. Только возьми меня с собой.
   Слезы ручейками бежали по его лицу, он тяжело дышал,
мысли путались. Он корчился под напором доброго десятка
чувств, выкрикивая нечто нечленораздельное.
   Но ее покорность доконала его, и он сдался. Он опустился
на колени рядом с ней, обнял ее мокрые плечи и разделил с
ней ее горе. Так, обнявшись, в страхе и смятении, они
заснули.
   Пришел рассвет - ясный, безоблачный, жестокий. У Тэллоу
от света заболели глаза. Пандора еще спала, но вот-вот
должна была проснуться. Когда она, вздохнув, начала
пробуждаться, ему внезапно стало нестерпимо жаль ее. Он
поглядел вперед, туда, где синева реки сливалась с
горизонтом. Ему показалось, там что-то блеснуло.
   Тэллоу решился. Сейчас или никогда. Он взял Пандору на
руки. Она ласково улыбнулась ему во сне. Он отстранил ее
от себя и швырнул в реку.
   Проснувшись и поняв, что случилось, она дико закричала.



   Майкл Муркок
   Развалины


   Перевод К. Королева


   Мэлдун пробирался по развалинам. Бисеринки пота на его
лице сверкали точно бриллианты.
   Развалинам не видно было ни конца, ни края. Тут и там
взгляду открывались каменные башни, бетонные обломки,
пылевые лужи. Неприглядный пейзаж под знойно- голубым небом
напоминал прибрежные скалы в час отлива. Ярко светило
солнце; в бледных тенях, которые отбрасывали руины, не было
ничего таинственного или зловещего. Мэлдун чувствовал себя
в безопасности.
   Сняв куртку, он уселся на кусок бетонной плиты, из
которого торчали ржавые железные прутья. Изогнутые под
весьма причудливыми углами, они больше всего походили на
скульптуру в честь Пространства-Времени. Да и сами
развалины тоже были грандиозным монументом, созданным людьми
случайно и в то же время целенаправленно, памятником
Времени, Пространству и усилиям, которые потратило на
постижение их человечество. Мэлдун заметил, что мыслит
как-то беспорядочно. Глотнув из фляжки воды, он закурил
сигарету.
   В поисках живых он уже довольно далеко углубился в
развалины, но до сих пор никого и ничего не нашел. В
глубине души он начал жалеть о том, что забрался сюда.
Здесь не было и следа других изыскателей, которые отважились
испытать судьбу и так и не вернулись домой; никаких тебе
царапин на камнях или записок, или клочков одежды, или
скелетов. Одни развалины.
   Мэлдун поднялся, убрал фляжку и бросил сигарету в трещину
между валунами. Он посмотрел вперед, затем обернулся и
бросил взгляд назад. Как ни странно, ничто не мешало ему
видеть линию горизонта - ни обломки зданий, ни
полуразрушенные стены. Впечатление было такое, словно он
находится в центре огромного плоского диска, который
движется в голубой бесконечности неба.
   Мэлдун нахмурился. Солнце стояло прямо над головой. Он
не имел ни малейшего представления о том, где лежит начало
его пути. Задумавшись над этим, он вдруг осознал, что не в
силах вспомнить, меняло ли солнце свое положение на
небосклоне и наступала ли вообще ночь. Почему-то он был
уверен, что вышел в дорогу несколько дней тому назад.
Однако свет вроде бы всегда был таким, как сейчас.
   Мзлдун двинулся дальше. Он шел медленно, спотыкаясь,
иногда едва не падая, перескакивая с камня на камень
старательно обходя пылевые лужи, хотя причин опасаться их у
него как будто не было. Чтобы сохранить равновесие, ему
зачастую приходилось опираться на валуны.
   Потом он едва не запаниковал; ему безумно захотелось
обратно к людям, к упорядоченной паутине улиц, к аккуратным
домам и забитым всякой всячиной магазинам. Он с надеждой
огляделся и увидел на горизонте ряд высоких, целых на вид
зданий - как будто некий дух-чародей услышал мольбы Мэлдуна
и сжалился над ним.
   Мэлдун прибавил шаг; идти стало значительно легче.
   Тут он заметил, что солнце садится, и посмеялся над
своими недавними страхами. Если повезет, он достигнет
города до темноты.
   Теперь Мэлдун почти бежал. Однако глазомер подвел его;
когда стемнело, до города оставалась еще примерно миля пути.
Но он не пал духом. В домах зажглись огоньки. Может быть,
он возвращается в тот самый город, из которого когда-то
ушел? Издалека все города похожи друг на друга.
   Шагая на огоньки, он вскоре очутился на окраине города.
Изысканной красоты фонари освещали пустые улицы. Мэлдун
решил, что все уже спят. Но, приблизившись к центру города,
он расслышал шум уличного движения, разглядел людей на
бульварах и в кафе.
   Его не оставляла мысль, что с городом что-то не так, но
он отмахнулся от нее. Он устал и потому смотрел на все под
определенным углом. Вдобавок он запросто мог получить
солнечный удар - прошедший день выдался жарким.
   Город был для него чужим, однако он улавливал нечто
смутно знакомое в его планировке. Как и многие другие
известные Мэлдуну города, этот напоминал колесо, внешний
обод которого образовывали пригороды, спицами выступали
главные улицы, а втулкой - центральная площадь.
   Сев за столик в кафе, Мэлдун сделал заказ. Владелец кафе
был пожилой человек с физиономией гнома и вальяжными
манерами. Не глядя, он поставил перед Мэлдуном тарелку.
Мэлдун принялся за еду.
   В кафе вошла девушка. Оглядевшись в поисках свободного
места, она приблизилась к столику Мэлдуна.
   - У вас не занято? - спросила она.
   Он помахал вилкой и покачал головой, будучи не в
состоянии ответить членораздельно.
   Улыбнувшись, девушка грациозно опустилась на стул. Она
взяла меню, проглядела его и сделала заказ хозяину. Тот,
слегка поклонившись, быстрым шагом направился на кухню.
   - Для этого времени года сегодня чудесный вечер, не
правда ли? - заговорил Мэлдун.
   - Что? Ах, да... - девушка выглядела смущенной.
   - Извините, - сказал он. - Надеюсь, вы не подумали,
будто я...
   - Ну что вы.
   - Я только что вернулся из развалин, - продолжал он. - Я
там кое-что разыскивал. Они тянутся на многие мили. Порой
мне начинает казаться, что они покрывают всю планету.
Может, так оно и есть?
   Девушка рассмеялась.
   - У вас утомленный вид. Вам не мешало бы отдохнуть.
   - Я не знаю города. Не могли бы вы порекомендовать мне
какую-нибудь гостиницу?
   - Вряд ли. Я живу здесь постоянно и потому никогда
особенно не интересовалась гостиницами. Впрочем, кажется,
вверх по улице есть нечто подобное.
   - Спасибо. Я загляну туда.
   Девушке принесли ее заказ. Она поблагодарила хозяина
мимолетной улыбкой. Мэлдун увидел, что она заказала себе то
же самое, что и он.
   Пока девушка ела, он ее ни о чем не спрашивал. Тело его
оцепенело от усталости. Больше всего на свете ему хотелось
спать.
   Девушка встала и с любопытством поглядела на Мэлдуна.
   - Пожалуй, пора показать вам гостиницу, - дружелюбно
улыбнулась она.
   - Буду весьма признателен.
   Следом за девушкой Мэлдун вышел из кафе. Шагая по улице,
он задумался: а заплатил ли он за еду? Наверно, заплатил,
потому что иначе владелец кафе не отпустил бы его так
просто.
   Он шел рядом с девушкой. Плечи у него сгибались, словно
под огромной тяжести грузом, мышцы болели, ноги
подкашивались.
   И как только он умудрился выбраться из развалин? Не
может быть, чтобы он преодолел такое огромное расстояние.
Какое расстояние? Насколько огромное? Куда выбрался?
   - С вами все в порядке? - спросила девушка, наклонившись
к нему. Мэлдуну почудилось, что она спрашивает об этом не в
первый раз.
   - Да.
   - Потерпите, осталось уже немного.
   Она зашагала дальше, а он понял вдруг, что ползет. Он
услышал голос, который принадлежал вовсе не ему:
   - Дайте же кто-нибудь руку!
   Он лежал на шероховатой поверхности каменной плиты, и
солнце стояло прямо над ним. Он посмотрел сначала в одну
сторону, затем в другую: его окружали развалины. Он ощущал
себя великаном, распятым на развалинах. С трудом он уселся,
и тело его как будто сразу уменьшилось до нормальных
размеров.
   Нормальных? Что значит "нормальных"? Разве у него есть
мерка, которая годится для развалин? Тут присутствуют все и
всяческие размеры, все и всяческие формы. Правда, какими бы
высокими развалины ни были, они не заслоняют от него линии
горизонта.
   Мэлдун обнаружил, что потерял куртку вместе с сигаретами.
Кое-как поднявшись, он огляделся.
   Может, его изгнали? Трудно сказать. Но должна же быть
причина, по которой он оказался тут. Или кто-то доставил
его сюда? По всей видимости, жители города взяли на себя
такой труд.
   Взяли ли? А если взяли, то почему?
   Впрочем, долго задаваться этим вопросом Мэлдун не
собирался. Он продолжил свой путь, останавливаясь порой,
чтобы разглядеть получше то или иное здание. У многих домов
отсутствовали передние стены, и они выглядели точь-в-точь
как кукольные разборные домики.
   Мэлдуну не удалось найти ни единой зацепки, которая
подсказала бы ключ к разгадке происходящего с ним. Он забыл
про город, забыл, что у него когда-то была куртка, что он
курил сигареты. Подобные мелочи его не интересовали.
   Потом он уселся на кучу разбитой черепицы и огляделся
вокруг. Слева возвышалась башня. Хотя в ней зияли две
громадные дыры, она стояла прямо. Логика убеждала Мэлдуна,
что башня давно должна была упасть, однако реальность
опровергала логику. Мэлдун отвернулся, но поздно: его
захлестнула волна страха.
   Он встал и на цыпочках пошел прочь от башни, не смея
оглянуться, затем не выдержал и побежал, спотыкаясь на
каждом шагу.
   Однако вскоре он заметил, что все здания выглядят так,
словно вот-вот упадут. Угол наклона башен, домов, колоннад
был невообразимо крутым.
   Почему он не видел этого раньше? Что случилось?
   Страх помог ему обрести себя.
   Он вспомнил, как его зовут, вспомнил город. Потом
вспомнил свой бесконечный путь по развалинам, солнце,
которое не садилось, небо, которое не менялось, линию
горизонта, которую почему-то не могли скрыть от него самые
высокие из руин.
   Он замер. Его колотила дрожь ненависти к развалинам. Он
попытался вспомнить, что было до развалин, но не сумел.
   Что там было? Сон? Наркотическое опьянение? Безумие?
Ведь было, было же что-то еще кроме развалин! Неужели город
ему только пригрезился?
   Он закрыл глаза, дрожа всем телом. Стало темно, и он
сказал себе:
   - Ну, что, Мэлдун, ты все-таки настаиваешь на продолжении
эксперимента? Ты по- прежнему считаешь личность, время и
пространство иллюзиями, которые создают другие иллюзии?
   И закричал громко:
   - О чем ты говоришь? О чем ты говоришь? Он открыл глаза
и увидел развалины, их четкие очертания, огромное бледное
солнце и голубое небо.
   (Солнце, небо, развалины + Мзлдун = Мэлдун - Мэлдун.)

   Постепенно он начал успокаиваться; вопросы и воспоминания
больше не мучали его.
   Перепрыгивая с камня на камень, он направился к довольно
большой пылевой луже. Остановившись на краю, он заглянул в
нее. Приложив пальцы к губам, задумался.
   Подобрав обломок кирпича, он швырнул его в серую пыль.
Коснувшись поверхности лужи, обломок исчез; ни одна пылинка
не шевельнулась.
   Он подобрал еще несколько кирпичей и один за другим
побросал их в лужу. Произошло то же самое. То же самое не
произошло.
   На него упала тень. Он поднял голову и увидел, что над
ним вырастает высокое здание. Оно выглядело, как громадная
колонна, сложенная из стеклянных блоков; колонну опоясывали
платформы. Они уходили все выше и выше, и последняя из них,
с куполом, располагалась на самом верху стеклянного столба.
Там стоял человек и махал Мэлдуну рукой.
   Мэлдун подбежал к башне, зная, что сумеет запрыгнуть на
нижнюю платформу. Оттуда он перескочил на другую, затем на
следующую и наконец добрался до платформы с куполом.
   Его ожидал человек, похожий на лягушку.
   - Посмотри вниз, Мэлдун, - сказал он.
   Мэлдун бросил взгляд на аккуратный городок внизу. Все
дома были одного и того же размера и одной и той же формы -
квадратными.
   Человек махнул рукой-лапой. Сквозь нее прошел свет,
серый как пыль.
   - Земля похожа на женщину, - сказал человек. - Посмотри
вниз. Она хочет быть покоренной, хочет подчиниться сильному
мужчине. Я сделал это. Я успокоил волнение земли - и
овладел ею!
   Человек-лягушка самодовольно улыбнулся.
   - Тут царит покой, - сказал Мэлдун.
   - Самая спокойная территория в системе, - изрек
человек-лягушка. - Самая спокойная система на территории.
Кто ты, Мэлдун?
   - То ли ты, то ли я, - сказал Мэлдун, позабыв свое имя.
   - Прыгай, Мэлдун, - сказал человек, похожий на лягушку.
   Мэлдун стоял как стоял.
   - Прыгай!
   Он пробирался по пылевой луже.
   (Солнце, небо, развалины + Мэлдун) = (Мэлдун - Мэлдун.)

   Его имя пульсировало у него у голове, его имя стучало ему
в виски. Мэл-дун, Мэл- дун, Мэл-дун.
   Разве его так звали? Вряд ли. Скорее всего, так -
мэл-дун, мэл-дун - стучала кровь в висках.
   Если не считать развалин и света, больше нечего было
знать.
   Он остановился. Воспоминание? Там, позади? Прочь -
мэл-дун, мэл-дун - прочь - мэл-дун - соберись - мэл-дун.
   Очертания развалин на миг словно утратили четкость, и он
пристально, с подозрением, поглядел на камни. Они вроде бы
обнимают его. Нет, это он обнимает их. Он плывет вокруг
них, по ним, сквозь них.
   - Мэлдун! - Долетевший откуда-то возглас был
повелительным, отчаянным, ироническим.
   Да, подумал он, откуда?
   - Все или ничего, Мэлдун, - закричал он себе, - ничего
или ничего, все или все!
   Не здесь - значит, здесь, и это бесконечность. Он то ли
вспомнил сам, то ли ему сказали.
   (Бесконечность + Мэлдун) = (Бесконечность.)

   С радостью и облегчением он понял, что вернулся. Все
стало на свои места. Он сидел на обломке бетонной плиты, из
которого торчали обрубленные швартовы. Потом плита
обернулась пригорком, на котором росли камыши. Внизу он
увидел город - крыши, трубы, шпили церквей, парки,
кинотеатры, дым. Знакомый город, но не тот, который он
искал.
   Поднявшись с пригорка, он по тропинке направился к
городу, смутно отдавая себе отчет в том, кем он был, почему
он им был, чем он был и как он им был.
   - Чего ради я извожу себя? - думал он вслух. - Однажды
у меня недостанет сил выпутаться, и меня найдут либо
помешавшимся, либо уже окоченевшим.
   Он до сих пор не мог решить, что существует на самом деле
- город или развалины.
   Шагая по дороге, он прошел под мощными пролетами
железнодорожного моста, зеленая краска которого во многих
местах облупилась, и свернул в боковую улочку, где стоял
сильный горьковатый запах осени. Перед домами красного
кирпича притулились крохотные садики; их почти не было видно
из-за разросшихся живых изгородей.
   Он услышал детские голоса. Остановившись, он заглянул за
изгородь и увидел ребятишек, которые строили из разноцветных
кубиков здания и тут же их разрушали.
   Кто-то из детей заметил его. Он быстро отвернулся и
пошел прочь.
   Но удрать безнаказанно ему не удалось.
   - Это он! - крикнул ребенок.
   Дети высыпали на улицу, распевая во все горло:
   - Псих Мэлдун! Псих Мэлдун! Псих Мэлдун - Болтун и
врун!
   Они захохотали.
   Он сделал вид, что не слышит.
   Они преследовали его лишь до конца улицы. Спасибо, что
хоть так, подумал он. Вечерело. Подступали сумерки,
скрадывая очертания домов. Его шаги эхом отдавались между
крышами, гулко грохотали в дымовых трубах.
   Псих Мэлдун, псих мэлдун, психмэлдунмэлдунмэлдун.
   Стучало сердце - мэлдун, мэлдун, стучала в виски кровь -
мэлдун, мэлдун, дома никуда не делись, просто стало вдруг
заметно, что они стоят на развалинах; эхо гуляло между их
призрачными трубами.
   Сумерки перешли в ночь, ночь перешла в свет; мало-помалу
дома исчезли.
   Уходили вдаль ярко освещенные развалины, не пытаясь
заслонить от него горизонт. Над головой знойно синело небо;
солнце застыло в одной точке.
   Он избегал пылевых луж. Развалины, застывшие во Времени
и Пространстве, никак не падали.
   Как возникли развалины?
   Он совершенно этого не помнил.
   Солнце и небо пропали, остались только развалины и свет.
Ему показалось, что невидимая волна смывает остатки его
личности.
   Мэл-дун, мэл-дун, мэл-дун.
   Развалины в прошлом, в настоящем, в будущем.
   Он поглощал развалины, а они - его. Они вместе с ним
уходили навсегда, ибо горизонт исчез.
   Рассудок мог бы покрыть развалины, но рассудка больше не
существовало.
   Вскоре не осталось и развалин.



   Майкл Муркок
   Гора

   Перевод Л. Кузнецовой


   Два человека, последние из оставшихся в живых, вышли из
лапландской хижины, в которую они забрались в поисках еды.
   - Она была здесь до нас, - сказал Нильссон. - Похоже,
она забрала все самое лучшее.
   Халльнер пожал плечами. Он так долго видел еду только в
очень маленьких количествах, что она перестала представлять
для него интерес.
   Он осмотрелся. Вокруг на сухой земле были разбросаны
лапландские хижины из дерева и кож. Сушились ценные шкуры,
лежали рога, оставленные для отбеливания, двери были не
заперты, чтобы любой мог войти в брошенный дом.
   Халльнер очень жалел лапландцев. Уж они-то никак не были
повинны в катастрофе, их не интересовали войны, грабежи,
соперничество. Но они, как и все, были вынуждены скрываться
в убежищах и, как и все, погибли под бомбами от радиации или
от удушья.
   Они с Нильссоном находились на заброшенной метеостанции
рядом с норвежской границей. Когда они смогли, наконец,
починить радио, худшее уже произошло. Выпавшие
радиоактивные осадки прикончили к этому времени племена в
джунглях Индонезии, рабочих в отдаленных районах Китая,
обитателей Скалистых гор, фермеров Шотландии. Только
странные погодные условия, которые и явились одной из причин
их приезда на станцию в начале года, до сих пор задерживали
выпадение смертоносного дождя в этой области шведской
Лапландии.
   Они чувствовали, вероятно инстинктивно, что они -
последние из оставшихся в живых. Потом Нильссон обнаружил
следы девушки, направляющейся с юга на север. Они не могли
представить себе, кто она, как спаслась, но вместо
северо-востока отправились по ее следам на север. Через два
дня они наткнулись на поселение лапландцев.
   Их взглядам открылась древняя горная цепь. Было три часа
утра, но солнце еще висело кровавым покрывалом на горизонте,
ведь стояло лето - полуторамесячное арктическое лето, когда
солнце никогда не садится полностью, когда снега в горах
тают и потоками сбегают вниз, образуя реки, озера и болота в
долинах, где лишь случайные поселения лапландцев и следы
широких оленьих троп говорят о живших здесь в зимние месяцы
людях.
   Отвернувшись от горной речки и глядя на лагерь, Халльнер
вдруг почувствовал что- то вроде жалости. Он вспомнил
отчаянье умиравшего человека, который рассказал им о том,
что случилось с миром.
   Нильссон зашел в другую хижину и вышел, держа в руках
пакет с изюмом.
   - Как раз то, что нам нужно, - сказал он.
   - Хорошо, - сказал Халльнер и неслышно вздохнул. Он уже
не мог спокойно воспринимать чистенькую, аккуратную
первобытную деревушку после того, что он наблюдал возле
речки. Там, рядом с простыми глиняными и костяными чашками,
валялись алюминиевая миска, пустой кофейник фирмы "Чейз и
Санборн", дешевая пластмассовая тарелка и сломанная
игрушечная машина.
   - Идем? - спросил Нильссон и направился к выходу.
   Не без некоторого трепета Халльнер последовал за другом,
который шел в сторону гор, не оборачиваясь и даже не глядя
по сторонам.
   У Нильссона была цель, и Халльнер был готов следовать за
ним в поисках девушки, вместо того чтобы сидеть, размышлять
и умереть, когда случится неизбежное.
   Была, он признавал это, слабая надежда на то, что при
сохранении благоприятного направления ветра у них останется
шанс выжить. А в этом случае навязчивая идея Нильссона
преследовать женщину приобретала определенный смысл.
   Приятеля раздражало его желание идти медленно,
наслаждаясь атмосферой этой страны, такой обособленной и
удаленной, независимой и надменной. Вещи, не
соответствующие его эмоциональному настрою, сначала слегка
удивили его, и даже сейчас он брел по болотистой местности с
чувством нарушенного уединения, с ощущением нарушения
неприкосновенности места, где почти ничто не указывало на
присутствие человека; где было так мало коренных жителей и
куда так редко наведывались люди из других мест, что
никакого следа их пребывания сохраниться просто не могло.
   Поэтому позже, когда он увидел отпечатки маленьких
резиновых подошв на плоском грязном берегу реки, это явилось
своего рода шоком.
   - Она все еще впереди, - сказал Нильссон, радующийся
этому знаку, - и не так уж далеко впереди. Не более одного
дня ходьбы. Мы догоняем ее.
   Вдруг он почувствовал, что ему почти неприятно наличии
этих следов, что он почти обижен на Нильссона, заметившего
их, ведь один он мог и пройти мимо. Он подумал, что
абсолютная уверенность Нильссона относительно пола
обладателя ботинок с резиновыми подошвами основывалась
исключительно на собственных желаниях Нильссона.
   Слева в мелкое озеро несла прозрачный талый снег река; из
воды то там, то тут виднелись бурые высушенные солнцем камни
неправильной формы. По этим камням они могли переходить
быстрые речки.
   Множество таких потоков сбегало здесь вниз по склонам
предгорий. Они наполняли и увеличивали озера, разбросанные
по этой заболоченной местности. На плато встречались
возвышенности, где теснились ели и серебристые березы,
выстоявшие в борьбе за кусочек незатопленной земли.
Попадались и горные кряжи, поросшие травой, камышом и
можжевельником, за которыми иногда скрывались высокие горы.
   Он никогда не заходил так далеко в горы, а эта горная
цепь была одной из древнейших в мире, здесь не было острых
пиков, как в Альпах, были они истертыми и ровными и, пережив
эру перемен и метаморфоз, заработали свое право на уединение
и постоянство.
   Хлопья снега, как звезды, поблескивали на их склонах на
фоне серо-зеленого мха и скальных пород. Снежные равнины
смягчали их очертания.
   Нильссон уже перебирался через реку, легко перепрыгивая с
камня на камень, его профиль киногероя время от времени
вырисовывался на фоне ясного морозного неба. Узел у него на
спине заставлял вспомнить ношу христианина из "Пути
паломника". Халльнер улыбнулся про себя. Нильссон не мог
идти к спасению прямым путем.
   Теперь и он последовал за другом.
   Балансируя на плоских кожаных подошвах своих ботинок, он
перепрыгивал с одного камня на другой, снова восстанавливал
равновесие и перепрыгивал на следующий. Вокруг камней
бурлила река, устремляясь к озеру, чтобы затеряться в его
водах. Он снова прыгнул, поскользнулся и оказался по колено
в стремительном ледяном потоке. Теперь ему было все равно,
и он не стал взбираться обратно на камень, а, подняв над
головой маленький заплечный мешок, пошел по пояс в ледяной
воде. Задыхаясь, он добрался до берега, где смеющийся и
качающий головой Нильссон помог ему выбраться на сухое
место.
   - Ты безнадежен!
   - Ничего страшного, - сказал он. - Солнце скоро меня
высушит.
   Однако они уже довольно много прошли, и оба начали
уставать. Солнце уже встало, круглое, подернутое красной
дымкой, на бледном холодном небе, но определить время было
трудно. Это тоже усиливало отрешенный вид гор и
плоскогорий, будивший мысли о вечности. Ночи не было - лишь
небольшое изменение качества дня. И хотя стояла жара 90
градусов по Фаренгейту, небо казалось холодным: короткого
полуторамесячного лета не хватало, чтобы изменить природу
этой холодной земли Иотунхейм.
   Он думал о Иотунхейме, этой земле Гигантов. Теперь он
лучше понимал мифы своих предков, в которых подчеркивалось
непостоянство человека - смертность его богов, открытое
обожествление сил природы. Только здесь смог он понять, что
мир может жить вечно, но жизнь его обитателей неизбежно
связана с изменениями и, в конечном счете, со смертью. И,
пока он думал, его впечатление от этой земли так сильно
изменилось, что вместо того, чтобы ощущать себя захватчиком
на священной земле, он почувствовал, что ему дана
привилегия: несколько мгновений вечности в этой короткой
жизни.
   Сами горы могут со временем разрушиться, планета может
погибнуть, но в том, что она возродится в новом качестве, он
был убежден, и это давало ему смирение и надежду на
собственную жизнь, и в первый раз он подумал о том, что,
может быть, в конце концов и стоит продолжать жить.
   Он не стал задерживаться на этой мысли, это было ни к
чему.
   Они с облегчением вышли на сухое место, где развели
костер и приготовили остатки грудинки в металлической
сковородке. Поев, они вычистили сковородку золой из костра,
а он спустился к ближайшей речке, чтобы вымыть ее, и
задержался на минуту попить. Много воды пить нельзя, вчера
он уже допустил такую ошибку, ведь вода может действовать
как наркотик, когда пить хочется все больше и больше и пьешь
до изнеможения.
   Он понимал, что им нужно по возможности сохранить силы и
бодрость. Ведь, если с одним из них что-то случится, они
оба могут оказаться в опасности. Но эта мысль не могла
овладеть им. Чувство опасности здесь не ощущалось.
   Он лег спать и, прежде чем провалиться в глубокий, без
сновидений, сон, он почувствовал себя одновременно огромным
и очень маленьким - странное ощущение. Он лежал, закрыв
глаза и расслабившись, чувствуя себя таким большим, что
атомы его тела в сравнении со Вселенной просто не
существовали, что Вселенная превратилась в неразличимый
электрон, существующий, но невидимый. И при этом у него
было ощущение, что он также мал, как и электрон, что он
находится в бездне, в вакууме, где нет вообще ничего.
   Человек, настроенный мистически, наверно, понял бы это,
как какое-то божественное знамение, но он мог только принять
это, не испытывая нужды в объяснении. Потом он уснул.
   На следующее утро Нильссон показал ему карту, найденную
им в деревне.
   - Вот куда она идет, - сказал он, указывая на отдаленную
гору. - Это самая высокая гора в этой части и вторая по
высоте во всей цепи. Интересно, зачем ей понадобилось лезть
на гору?
   Халльнер покачал головой.
   Нильссон нахмурился.
   - Странное что-то у тебя настроение. Боишься, тебе не
обломится?
   Халльнер не ответил, и Нильссон сказал нетерпеливо:
   - Может быть, она думает, что на вершине горы безопаснее?
Если повезет, скоро все узнаем. Ты готов идти?
   Халльнер кивнул.
   Они двинулись в молчании.
   Теперь горная цепь была заметно ближе, и Халльнер мог
разглядеть отдельные горы. Гора, к которой они направились,
неясно вырисовывалась над другими, но казалась приземистой,
тяжелой, даже более древней, чем все остальные.
   На какое-то время им пришлось сосредоточить свое внимание
на земле, по которой они шли, потому что то, что было у них
под ногами, нечто большее, чем просто густая грязь,
облепляло ботинки и грозило стащить их вниз, туда, где на
большой глубине покоились останки доисторических ящеров.
   Нилльсон говорил мало, и Халльнер был рад, что к нему не
лезут с вопросами.
   Казалось, что за последней зубчатой стеной гор находится
конец света или что они уже не на Земле, а в каком-то
вогнутом блюдце, где только деревья и озера, болота и холмы,
вокруг - горы.
   У пего было такое чувство, что земля эта настолько
незыблема, настолько неуязвима, настолько далека от мест
проживания людей, что он в первый раз полностью осознал, что
ни людей, ни созданных ими вещей больше нет. Как будто они
вообще никогда не существовали или же их колдовское влияние
исчезло, не успев возникнуть.
   Но сейчас, в первый раз после того, как услышал
истерический голос по радио, он, глядя на высокую гору,
тяжелой громадой возвышающуюся на фоне ледянисто-голубого
неба, ощутил, как в нем опять зашевелилось старое чувство.
Но это было уже другое чувство. Желание стало вершиной,
наградой за молчание и покой, который ожидал в конце.
Любопытство было стремлением найти причину причудливой
окраски растительности на середине склона, а страха не было,
ведь в этой загадочной стране не существовало
неопределенности. Огромное, без стенок, чрево под
бесконечным небом, в окружении богатства красок - синих,
белых, коричневых и зеленых, - полностью отрезало их от
разрушенного внешнего мира.
   Это был засыпанный снегом рай, где сытые волки, бросив
обглоданные скелеты добычи, жадно глотали чистую воду из
речек. Пустыня, наполненная жизнью, с леммингами, северными
оленями, росомахами, волками и даже медведями, с озерами,
кишевшими пресноводной сельдью, и тихим воздухом, в котором
было отчетливо слышно, как хлопает крыльями ястреб. Ночь не
могла наступить, и поэтому возможные опасности, исходящие от
дикой природы и не чувствующиеся в огромном мире, где
хватало места для всего, никогда не могли стать реальностью.
   Иногда они натыкались на убитого оленя, но, глядя на
тусклые белые кости и изорванную шкуру, не испытывали ужаса,
вообще никаких чувств не испытывали, ведь хотя убийца,
росомаха, - жестокий хищник, совершающий убийства часто ради
собственного удовольствия, она не понимает, что совершает
преступление, поэтому его можно и не считать таковым.
   Все здесь было независимым, определенным судьбой,
обстоятельствами, но, поскольку природа не анализировала, а
принимала себя и условия своего существования без вопросов,
она оказалась совершеннее людей, которые, спотыкаясь, брели
по этой суровой земле.
   Наконец они подошли к поросшему травой склону подножия
горы, и он задрожал от волнения, увидев, как она возвышается
над ним, как на высоте постепенно исчезает трава, обнажая
разбросанные в беспорядке камни, а еще выше - и камни
исчезают над снежными шапками.
   - Она бы выбрала самый легкий подъем, - решил Нильссон,
глядя на карту, найденную им в лагере. - Значит, придется
пройти через два снежных поля.
   Они устроились отдохнуть на остатках травы. И он смотрел
вниз, туда, где они шли, не в состоянии говорить или описать
свои чувства. Здесь не было горизонта, со всех сторон были
горы, а среди гор он видел реки и озера, покрытые деревьями
холмы. Все это приобрело свежие, яркие оттенки, озера
отражали красноту солнца и синеву неба, придавая им новые
черты.
   Он был рад, что они выбрали самый легкий подъем: у него
не было никакого желания испытывать себя или тренироваться.
   Какое-то время он чувствовал себя наполненным природой,
готовым карабкаться наверх, потому что ему так хотелось и
потому что вид, открывавшийся с вершины, наверняка дополнил
бы его впечатления.
   Они поднялись, и он подумал, что Нильссон чувствует
совсем другое. Халльнер почти забыл о девушке.
   Они начали карабкаться вверх. Это было утомительно, но
не трудно: вначале подъем был некрутым, меньше сорока пяти
градусов. Они подошли к первой снежной равнине, которая
была чуть ниже, и осторожно, но с облегчением, спустились.
   Нильссон прихватил с собой палку из лапландского селения.
Он сделал шаг вперед, воткнул палку в снег перед собой,
сделал еще шаг и снова воткнул палку.
   Халльнер последовал за другом, осторожно ступая по его
следам; маленькие кусочки замерзшего снега падали в его
ботинки. Он понял, что Нильссон пытается проверить толщину
снежного покрова. Внизу протекала глубокая речка, и ему
показалось, что он слышит под ногами се журчание. Он
заметил также, что ногам холодно и неудобно.
   Очень медленно они пересекли снежную равнину и, наконец,
очень нескоро, оказались на другой стороне и сели ненадолго
отдохнуть, готовясь к предстоящему крутому подъему.
   Нильссон стянул с плеч рюкзак и нагнулся над ним, глядя
назад, на равнину.
   - Никаких следов, - задумчиво сказал он. - Может быть,
она прошла дальше вниз.
   - Может быть, ее вообще здесь не было. - Халльнер
говорил через силу. Его это не интересовало.
   - Не говори глупостей. - Нильссон поднялся и снова
забросил рюкзак на плечи.
   Они перебрались через острые скалы, разделяющие две
снежные равнины, и совершили второй рискованный переход.
   Халльнер снова сел отдохнуть, но Нильссон продолжал
карабкаться вверх. Через несколько минут Халльнер
последовал за ним и увидел, что Нильссон остановился и
хмурясь смотрит на сложенную карту, которую держит в руках.
   Догнав Нильссона, он заметил тропинку, ведущую вверх
вокруг глубокой и широкой впадины. На другой стороне такая
же тропинка вела к вершине. Было видно, что этот подъем
намного легче.
   Нильссон выругался.
   - Эта чертова карта сбила нас с толку - или же изменилось
расположение полей. Мы поднялись не с той стороны.
   - Будем возвращаться? - равнодушно спросил Халльнер.
   - Нет - здесь никакой разницы, все равно потеряем уйму
времени.
   В том месте, где две тропы соединились, над ними
возвышался гребень горы, по которому можно было перебраться
на другую сторону, где им следовало подниматься. Здесь было
ближе к вершине, поэтому, даже достигнув другой стороны, они
мало бы что выиграли.
   - Неудивительно, что мы потеряли ее следы, - раздраженно
сказал Нильссон. - Она, наверно, уже на вершине.
   - Почему ты так уверен, что она взбиралась на эту гору?
- Халльнер удивился, что эта мысль не пришла ему в голову
раньше.
   Нильссон помахал картой.
   - Ты думаешь, лапландцы этим пользовались? Нет - это она
оставила.
   - О, Господи... - Халльнер уставился на нагромождение
холодных скал, образующих почти отвесный провал под его
ногами.
   - Хватит отдыхать, - сказал Нильссон, - Мы потеряли очень
много времени, теперь надо наверстывать.
   Он последовал за Нильссоном, который неразумно тратил
энергию на торопливый, сумасшедший подъем и, еще не
достигнув гребня, уже явно обессилел.
   Халльнера не смутила изменившаяся ситуация, и он
продолжал карабкаться за ним медленно и спокойно.
   Подниматься пришлось дольше, это было труднее, и он тоже
устал, но чувства отчаяния не испытывал.
   Задыхающийся Нильссон ждал его на скале рядом с гребнем,
образующим узкую полоску беспорядочно разбросанных,
скошенных сверху скал. С одной стороны находилась почти
отвесная стена, уходящая вниз футов на сто, а с другой -
крутые склоны, утопающие внизу в леднике - огромном
пространстве ослепительного, слегка скрипящего льда.
   - Если ты будешь идти так медленно, я тебя ждать не
стану, - произнес задыхаясь Нильссон.
   Слегка наклонив голову набок, Халльнер посмотрел вверх на
гору. Потом молча показал, куда он смотрит.
   - Черт! Сегодня все против нас, - Нильссон поддал ногой
камень, и тот полетел вниз, но они не могли видеть, куда он
упал, и не слышали звука удара.
   Дымка, которую заметил Халльнер, быстро приближалась к
ним, закрывая другие вершины, сгущаясь с другой стороны
горной цепи.
   - Нас заденет? - спросил Халльнер.
   - Обязательно!
   - А это надолго?
   - Невозможно сказать, может быть, пару минут, а может, и
несколько часов. Если мы останемся здесь, мы можем запросто
замерзнуть. Если мы пойдем дальше, есть шанс добраться до
вершины и подняться выше этого тумана. Хочешь рискнуть?
   Последнюю фразу он произнес насмешливо и с вызовом.
   - Ну конечно, да, - ответил Халльнер.
   Теперь, когда об этом упомянули, он в первый раз заметил,
что ему холодно. Но он, хотя и замерз, не испытывал
никакого дискомфорта.
   У них не было ни веревок, ни альпинистского снаряжения, и
обут он был в обычные ботинки на гладкой подошве. Туман
надвигался, его серая, движущаяся масса временами почти
полностью ограничивала видимость. Они продолжали
карабкаться, покрикивая, чтобы не потеряться.
   Был момент, когда он, практически ничего не видя, нащупал
ногой скалу, перенес туда свой вес, поскользнулся, уцепился
за скалу и почувствовал, что ноги не находят опоры. Именно
в это мгновение туман рассеялся, и он увидел далеко внизу
поскрипывающий ледник. И еще что-то - черную распластанную
тень, пятном лежащую на чистой поверхности льда.
   Царапая скалу пальцами ног, он пытался перекинуть тело
назад, на основную часть гребня; слегка зацепившись, он
швырнул себя боком на сравнительно безопасную узкую дорожку.
Он быстро и отрывисто дышал, дрожа от возбуждения. Потом
поднялся и полез дальше вверх по склону.
   Через некоторое время, когда самый густой туман остался
позади и висел теперь над ледником, он увидел, что они уже
находятся по ту сторону гребня, а он и не заметил, как они
туда добрались.
   Теперь ему был виден Нильссон, с явным трудом
карабкающийся к вершине, которую он называл ложной.
Настоящей вершины не было видно, ее загораживала другая, но
теперь до нее оставалась какая-то сотня футов.
   Они остановились передохнуть на ложной вершине. Смотреть
вниз было бесполезно: туман, хотя и слегка рассеялся, еще
не позволял разглядеть большинство окружающих гор. Иногда
сквозь расступившуюся серую мглу проглядывали куски гор,
пятна далеких озер, но больше ничего они увидеть не смогли.
   Халльнер взглянул на Нильссона. Красивое лицо его
спутника приняло застывшее, упрямое выражение. Сильно
кровоточила пораненная рука.
   - С тобой все в порядке? - Халльнер кивнул на
кровоточащую руку.
   - Да!
   Было ясно, что Нильссону в его теперешнем настроении не
поможешь, и интерес Халльнера пропал.
   Он почувствовал, что туман проник сквозь его тонкую
куртку, и теперь телу было сыро и холодно. Руки были
расцарапаны, а тело было все в синяках и болело, но он тем
не менее не чувствовал себя подавленным. Он пропустил
Нильссона вперед, а потом заставил себя начать последний
этап подъема.
   К тому времени, когда он достиг бесснежный вершины,
воздух стал прозрачным, туман рассеялся, и в ясном небе
засияло солнце.
   Он бросился на землю рядом с Нильссоном, который снова
углубился в свою карту.
   Он лежал, тяжело дыша, неловко растянувшись на скале и
глядя вниз. Перед ним открывалась величественная картина,
но не она заставляла его молчать, не давала размышлять, как
будто время остановилось, как будто прекратилось движение
планет. Он чувствовал себя памятником, окаменевшим и
неразумным. Он жадно впитывал вечность.
   Почему этого не смог понять погибший человеческий род?
Нужно было просто существовать, а не пытаться постоянно
доказывать, что ты существуешь, когда это и так очевидно.
   Он подумал, что это очевидно для него, потому что он
взобрался на эту гору. Это знание было дано ему в награду.
Он не приобрел способности мыслить яснее, видения,
объясняющего секрет Вселенной или какого-то наития. Он сам,
своими действиями, дал себе безжизненный мир, бесконечное
спокойствие существования.
   Его покой нарушил резкий разочарованный голос Нильссона.
   - Я мог бы поклясться, что она полезет сюда. Может,
быть, она была здесь. Может быть, мы опоздали, и она уже
спустилась обратно?
   - Халльнер вспомнил о пятне, увиденном им на леднике.
Теперь он знал, что это было.
   - Я видел что-то там, на гребне, - сказал он. - На
леднике. По-моему, это была человеческая фигура.
   - Что? Почему ты не сказал мне?
   - Не знаю.
   - Она была жива? Подумай, как это важно, - если она
жива, мы сможем снова возродить человечество. Что с тобой,
Халльнер? Ты что, головой ударился или еще чем-нибудь? Она
была жива?
   - Может быть, я не знаю.
   - Ты не... - все еще не веря, зарычал Нильссон и начал
карабкаться обратно вниз.
   - Бессердечный выродок! А вдруг она разбилась,
покалечилась!
   Халльнер смотрел, как спускался Нильссон. Он очень
торопился, бранясь и спотыкаясь, иногда падая. Халльнер
видел, как он сорвал с плеч рюкзак и отбросил его в сторону,
как споткнулся и чуть не упал.
   Халльнер подумал равнодушно, что, если Нильссон будет так
неаккуратно спускаться, он точно разобьется.
   Потом его взгляд вернулся к дальним озерам и деревьям
внизу.
   Он лежал на вершине горы, разделяя ее существование. Он
лежал неподвижно, даже не моргая, и впитывал открывшийся ему
вид. Ему казалось, что он - часть камня, часть самой горы.
   Через некоторое время раздался пронзительный, полный боли
крик и замер в тишине. Но Халльнер не слышал его.



   Майкл Муркок
   Обитатель времени

   Перевод Ю. Бехтина


   Мрак воцарился во вселенной, этой маленькой вселенной,
населенной Человеком Солнце померкло для Земли, Луна
скрылась в космосе, соль перенасытила неподвижные воды
океанов, забила реки, которые под темными угрюмыми небесами,
погрузившимися в вечные сумерки, с трудом пробивали себе
путь меж покрытых белыми кристаллами берегов.
   В долгой жизни Солнца это был всего-навсего эпизод.
Через какие-нибудь несколько тысяч лет оно вновь засияет во
всем своем блеске. Ну, а пока оно удерживало свои лучи на
коротком поводке и его скрытая мощь при этом заявляла о себе
недовольным ворчанием. В недрах светила вызревал новый этап
его эволюции.
   Но его увядание наступило не сразу, и некоторые создания
на планетах вокруг успели приспособиться к изменениям.
Среди них был и Человек. Это неуемное создание выжило даже
незаслуженно - учитывая, какие сверхусилия ему понадобились
для этого на протяжении предыдущих эпох. Но - выжило, в
этой своей маленькой вселенной, состоящей из
одной-единственной планеты, у которой даже не осталось
спутника, ибо Луна давно исчезла в космическом пространстве,
оставшись легендой в памяти Человека.
   Под бурыми облаками, на фоне бурых скал, в буром свете
сумерек по берегу бурого океана, подернутого местами белым,
ехал бледный всадник на бледном животном. Привкус океанской
соли раздражал горло, а запах дохлых грязевиков - ноздри.
   Это был Мыслитель-со-шрамом, сын Сонного Весельчака и
Пухлощекой Непоседы. Животное, с виду тюленя, звали
Импульс. Его лоснящаяся шкура еще не высохла от только что
прошедшего соленого дождя, морда была вытянута вперед, оно
шумно топало по покрытому солью берегу двумя сильными
ногами-ластами, без труда волоча за собой острый как бритва
хвост. Мыслитель держался на его спине в седле из
полированного кремня, в котором всякий раз, когда они
проезжали мимо соляных наростов, торчавших из земли
наподобие сточенных зубов, появлялись тусклые отблески. К
голове всадника на специальном кронштейне было прикреплено
длинное ружье - пробойник. Сделанное на основе рубина, оно
было вечным, как сам камень. Одет был Мыслитель в тюленью
шкуру, окрашенную в мрачную смесь ржаво-красного с
темно-желтым.
   За спиной Мыслитель слышал поступь всадницы, от которой
он пытался оторваться с самого утра. Сейчас, когда серый
туманный вечер незаметно переходил в черную ночь, она
по-прежнему держалась за ним. Он повернул в ее сторону свое
невозмутимое лицо с плотно сжатыми губами, белыми, как и
шрам, что тянулся через его левую щеку от утла губ до скулы.
Она находилась пока в отдалении, но расстояние уменьшалось.
   Он прибавил скорость.
   Бурые облака низко клубились над темным песком пологого
берега. Тюлени двух всадников глухо шлепали по влажному
берегу, и она все приближалась.
   Он подъехал к водоему, заполненному плотной соленой
водой, и Импульс плюхнулся в него. Вода была теплой. Она
последовала за ним и в воду. Он развернул своего конягу и
стал ждать - почти с дрожью - приближения этой высокой и
стройной женщины с длинными светло-каштановыми волосами,
свободно развевавшимися на ветру.
   - Дорогая Высокая Хохотунья, - обратился он к сестре, -
меня эта игра совсем не развлекает.
   На ее нахмуренном лице появилась улыбка. Он испытывал
беспокойство, но на его открытом лице, освещенном угасающим
светом дня, читалась решимость.
   - Я хотел бы ехать в одиночестве.
   - Куда ты едешь, да еще в одиночестве? Давай вместе
поищем приключений.
   Он задержался с ответом, не зная, что сказать.
   - Так ты вернешься? - спросила она.
   - Пожалуй, нет.
   С моря неожиданно налетел бесшумный холодный ветер.
Импульс заерзал на месте.
   - Ты что, боишься Хронарха?
   - Хронарх не испытывает ко мне любви - но и ненависти
тоже. Он хотел бы, чтобы я уехал из Ланжис-Лиго, пересек на
запад Великую Соленую Равнину и поискал счастья в Стране
Пальм. Он не доверит моей опеке ни малейшего отрезка
Будущего и, как ты знаешь, ни частицы Прошлого. Я намерен
быть сам творцом своей судьбы.
   - Так ты сердишься! - воскликнула она сквозь начавшееся
завывание ветра. - Ты сердишься из-за того, что Хронарх не
делится с тобой своей властью. А тем временем твоя сестра
останется здесь и будет страдать и мучиться.
   - Выходи за Мозговитого Гордеца! Ему доверяют и Прошлое
и Будущее.
   Он направил своего тюленя дальше - через просоленный
водоем, навстречу ночи. На ходу он достал из-под седла
фонарь, чтобы освещать себе дорогу. Он повернул ручку
фонаря, и тот осветил берег на несколько ярдов вокруг.
Обернувшись, он на миг увидел ее, застывшую, с глазами,
полными ужаса. Она чувствовала себя преданной им.
   Ну, теперь я один, подумал он. Сильный порыв ветра обдал
его холодом. Он развернул животное, взяв курс на запад, в
глубь материка, через соляные скалы. Он ехал всю ночь.
Веки сделались тяжелыми, но он все ехал и ехал прочь от
этого Ланжис-Лиго, где Хронарх, Властелин Времени, правил
Прошлым и Настоящим и смотрел за приходом Будущего, вдали от
семьи, дома и города; сердце Хронарха работало на предельных
нагрузках, голова буквально полыхала от жара, мышцы тела
застывали от перенапряжения.
   Мыслитель ехал в ночь, на запад, с горящим фонарем,
прикрепленным к седлу. Верное животное чутко прислушивалось
к его ласковому шепоту. Он ехал на запад, пока за его
спиной не занялась заря и не залила бесплодную землю мягким
светом.
   Поутру он услышал звук материи, бьющейся на ветру, и,
повернув голову, увидел зеленую палатку, поставленную рядом
с неглубокой расселиной. Полог палатки и бился под ветром.
Он придержал Импульса и приготовил ружье.
   На звук шагов тюленя из палатки высунулась голова
человека - как черепаха из панциря. У него был крючковатый
нос, глаза с тяжелыми веками, рот чем-то напоминал рыбий,
капюшон плотно закрывал голову и шею.
   - Ага, - сказал Мыслитель в знак того, что узнал
человека.
   - Хм, - ответил Крючконосый Странник, также признавший
всадника. - Далеко ты забрался от Ланжис-Лиго. Куда путь
держишь?
   - В Страну Пальм.
   Он снова зачехлил ружье и спешился. Обошел палатку.
Голова хозяина неотступно поворачивалась, следя за его
движениями. Мыслитель остановил взгляд на расселине. Она
была расширена и углублена явно рукой человека. Там лежали
какие- то старые обломки.
   - Что это?
   - Не что иное, как обломки разбившегося космического
аппарата, - ответил Крючконосый Странник. В голосе его
прозвучало такое разочарование этим фактом, что было видно -
он не выдумывает. - Меня навела на него моя металлическая
рамка. Я надеялся, что там есть капсула с книгами или
фильмами.
   - Их, я думаю, уже забрали.
   - И я так думаю, но была надежда. Ты завтракал?
   - Спасибо, нет.
   Голова в капюшоне скрылась в палатке, появилась тонкая
рука и откинула входной полог. Мыслитель пригнулся и вошел
в палатку. Она была завалена всякой техникой. Крючконосый
Странник жил тем, что обменивал предметы, которые находил с
помощью своей металлической рамки и прочего инструмента.
   - Очевидно, у тебя нет верхового животного, - сказал
Мыслитель, присаживаясь и скрестив ноги между каким-то
мягким узлом и угловатой статуэткой из стали и бетона.
   - Пришлось бросить, когда у меня кончился запас воды, а
другого такого найти я не смог. Вот почему я иду к морю.
Меня ужасно мучит жажда, я испытываю острую солевую
недостаточность, потому что мне совсем не нравится соль,
которая растет в этих местах.
   - У меня ее полно, в бочонке у седла, - сказал Мыслитель.
- Возьми себе, очень хорошая, соленая вода, слегка
разбавленная пресной - если это тебе, конечно, по вкусу.
   Странник быстро кивнул, схватил флягу и стал пробираться
к выходу. Мыслитель отклонился назад, пропуская его.
   Вернулся тот, улыбаясь.
   - Спасибо. Теперь я продержусь несколько дней.
   Он отодвинул в сторону кучу старья, и показалась
маленькая печка. Он раздул ее, поставил на нее сковородку и
начал жарить рыбу-ногу, которую недавно поймал.
   - В какой город ты направляешься. Мыслитель? Здесь
только два поблизости - Барбарт и Пиорха. Да и то до них
идти много лиг.
   - Барбарт, я думаю, это в Стране Пальм. Хотелось бы
посмотреть на зеленые растения вместо всего этого
серо-бурого. К тому же тамошние древние места, должен
сказать, окружены для меня ореолом романтики. Я хочу
окунуться в мир наших предков, ибо опасность бесконтрольного
Прошлого, пустого Настоящего и рискованного Будущего...
   - У многих такое настроение, - сказал Странник с улыбкой,
раскладывая по тарелкам рыбу-ногу, - особенно в Ланжис-Лиго,
где царит Хронархия. Но помни, ты многое увидишь. Ты
увидишь Барбарт и Страну Пальм, и ты сам для себя решишь,
чего они стоят. При этом старайся делать, как я: не
выражай своих суждений и не давай своих оценок их образу
жизни. Поступай таким образом, и к тебе будут нормально
относиться.
   - Твои слова кажутся мне мудрыми, Странник, но у меня не
было прежде случая, чтобы я сейчас мог оценить их по
достоинству. Быть может, когда я перенесу часть Будущего в
Прошлое, ко мне придет понимание.
   - Ты выглядишь усталым, - сказал Странник, когда они
кончили есть, - не поспать ли тебе?
   - Пожалуй. Благодарю.
   Крючконосый Странник пошел по своим делам, а Мыслитель
лег спать.
   Проснулся он далеко за полдень, пошел разбудить Импульса,
который тоже не терял времени даром, пока хозяин спал, и
попрощался со Странником.
   - Пусть кровь твоя будет густой, а ум открытым, - ответил
ему Странник обычной формой вежливости.
   Мыслитель до темноты добрался до болотистого места,
покрытого в основном серо- бурым мхом с отдельными пятнами
светло-зеленого цвета. Он извлек фонарь и пристроил его к
седлу: ночью он спать не собирался, опасаясь хищников.
   Однажды фонарь выхватил в темноте стаю грязевиков,
двигавшуюся прямо к его тропе. Обычно они не забираются так
далеко в глубь материка, эти огромные белые слизняки,
поднявшие свои головы, чтобы видеть его. Ему казалось, что
он слышит, как они шумно дышат на него солью, эти потомки
пиявок, вытягивавших кровь из его праотцов. Импульса не
пришлось понукать, чтобы он прибавил ходу.
   Оторвавшись от них, он подумал, что грязевики теперь
являются истинными обитателями Земли. Роль Человека на
Земле уже нелегко было определить. Он хотя и выжил на
засоленной земле, но стал здесь уже нежелательным гостем.
Если для Человека и существовало другое пристанище, то не
здесь, а где-то еще. И, быть может, даже вовсе не в
пространстве, а в каких-то измерениях, где естественная
эволюция не могла бы отразиться на нем.
   И так в свойственной ему задумчивости он продолжал
держать путь на Барбарт и к следующему дню въехал в
симпатичный пальмовый лес, золотисто-зеленый под мягкими
солнечными лучами, тихий и душистый. Припрыгивающий ход
Импульса сменился на какой-то веселый, когда они объезжали
подушки мха на затененных участках меж тоненьких пальм,
раскачивавших листьями под порывами внезапно налетевшего
ветра.
   Он слез на землю и лег на пушистую кочку мха, с
удовольствием расслабившись, вдыхая ароматы, принесенные
ветром. В воображении замелькали бессвязные образы, он
услышал голос сестры, звучный голос Хронарха, который
объявлял об отказе ему в работе в Доме Времени - работе, на
которую он рассчитывал по праву: разве не брат его деда был
предыдущим Хронархом? Виделась ему изгибающаяся в
нескольких измерениях Башня Времени, это чудо - творение
древнего архитектора, расцвеченная, со странными, как бы
двигающимися углами и изгибами. Потом он заснул.
   Проснулся он ночью, Импульс издавал характерные ухающие
звуки, стараясь разбудить его. Сонный, он забрался в седло,
устроился поудобнее, достал и приторочил к седлу фонарь и
пустился в путь через лес, и пальмы в холодном свете фонаря
казались сетью, сплетенной из черных двигающихся нитей.
   Наутро он увидел низкие дома Барбарта, лежавшего в
окруженной живописными холмами долине. Над домами
возвышалось сооружение из полированной меди, блестевшей, как
дорогое красное золото. Он сразу задумался о его
назначении.
   Дорога стала хорошо видна - твердая протоптанная тропа,
извивающаяся между поросшими мхом пригорками. Она вела к
городу. Через некоторое время послышался глухой топот: к
нему приближался всадник. Мыслитель насторожился - ведь он
почти ничего не знал о Барбарте и его обитателях - и,
придержав Импульса, изготовил копье.
   К нему приближался молодой человек, длинноволосый,
приятной наружности, одетый в короткий голубой камзол одного
цвета с его глазами. Восседал он на тяжелом старом морже.
Он остановил моржа и со снисходительной улыбкой посмотрел на
Мыслителя.
   - Чужестранец, - сказал он приветливо, - приятное утро,
не так ли?
   - Да. И приятная страна, в которой вы живете. Это город
Барбарт?
   - Конечно, Барбарт. Другого здесь поблизости нет. А ты
откуда?
   - Из Ланжис-Лиго, что у моря.
   - Я считал, люди из Ланжис-Лиго никогда не путешествуют
на большие расстояния.
   - Я первый. Меня зовут Мыслитель-со-шрамом.
   - А меня Домм, и я приветствую тебя и приглашаю в
Барбарт. Я проводил бы тебя, если б не наказ матери нарвать
трав среди пальм. Я и так, боюсь, опаздываю. Какое,
интересно, у нас сейчас время?
   - Время? Как какое - настоящее, конечно.
   - Ха-ха! Я спрашиваю, какой час.
   - Какой "час"? - удивился Мыслитель.
   - Да нет, это я спрашиваю.
   - Боюсь, я не совсем понимаю местные выражения, - вежливо
сказал Мыслитель. Он был в замешательстве. Вопрос парня и
в первый момент показался странным, а теперь и вовсе
непонятным.
   - Не бери в голову, - улыбнулся ему Домм. - Я слышал, у
вас в Ланжис-Лиго своеобразные обычаи. Ну, не стану тебя
задерживать. Езжай этой дорогой, и ты будешь в Барбарте
меньше, чем через час.
   Опять этот "час". Может, здесь лига делится на часы? Он
прервал свои размышления и пожелал юноше на прощание "густой
крови".
   Дома в Барбарте были украшены мозаикой, а располагались
они в строго геометрическом порядке вокруг прямоугольной
центральной площади, где возвышалось башенное устройство из
полированной меди с какими-то рядами, кружками, завитушками.
В центре устройства размещалась большая круглая пластина,
разделенная на двенадцать частей, а каждая из двенадцати -
еще на пять. Из центра исходили два указателя, один чуть
короче другого; как заметил Мыслитель, они медленно
двигались. Проезжая через город, он заметил везде
воспроизведенные изображения этого устройства. Он пришел в
конце концов к выводу, что это было какое-то священное
сооружение или геральдический знак.
   Барбарт показался ему приятным местом, хотя и
беспокойным. Особенно отчетливо атмосферу города передавала
буйная рыночная площадь, где мужчины и женщины носились от
прилавка к прилавку, крича друг на друга, ворочая рулоны
ярких тканей, перебирая несоленые овощи и фрукты, щупая
мясо, приглядываясь к сладостям, - и все это среди
постоянного гула голосов торговцев, расхваливающих свои
товары.
   Полюбовавшись этой картиной, Мыслитель направил тюленя
дальше и наткнулся на одной из прилегающих к рынку площадей
на таверну. В центре этой небольшой площади находился
фонтан, а рядом - вынесенные на улицу столы и скамейки.
Мыслитель сел за столик и назвал свой заказ полной девушке,
подошедшей к нему.
   - Пиво? - спросила она, скрестив на груди свои пухлые
загорелые руки. - У нас мало пива, и оно дорогое. Есть
персиковое вино, это дешевле.
   - Хорошо, принеси, - согласился он, потом повернулся к
фонтану и стал с удовольствием рассматривать его тонкие
струи, хотя вода вовсе и не имела запаха соляного раствора.
   Из тени таверны появился мужчина с высокой кружкой в
руке, привлеченный, вероятно, странным акцентом Мыслителя,
остановился и с дружелюбным выражением на лице стал
рассматривать его.
   - Откуда ты, путешественник? - спросил он.
   Мыслитель ответил. Видно было, что барбартец удивлен.
Он присел на соседнюю скамейку.
   - Ты второй посетитель из дальних мест на этой неделе.
Другой был посланцем с Луны. Они, знаешь ли, здорово
изменились, эти луняне. Высокие, тонкие стали, как пальмы,
красивые лица. Одеваются в металлические ткани. Он сказал,
что летел к нам много недель...
   Когда барбартец вторично упомянул неизвестное слово
"неделя", Мыслитель повернул к нему голову и посмотрел на
него.
   - Извини меня, - начал он, - но мне, чужестранцу, занятно
слышать некоторые здешние слова. Что вы имеете в виду под
словом "неделя"?
   - Ну... неделя... семь дней - что ж еще?
   Мыслитель вежливо улыбнулся:
   - Ну вот, пожалуйста. Другое слово - "дни". Что это
такое - "дни"?
   Барбартец почесал затылок, сморщил лицо. Это был человек
средних лет, сутуловатый, одет он был в просторную одежду из
желтой ткани. Он поставил кружку и поманил Мыслителя рукой.
   - Пойдем со мной, я тебе все покажу.
   - Это доставит мне большое удовольствие, - с
благодарностью сказал Мыслитель. Он допил вино и позвал
девушку. Когда она подошла, он попросил ее присмотреть за
его конягой, а также приготовить ему постель, поскольку он
проведет здесь следующее темное время.
   Барбартец представился, звали его Мокоф. Он взял
Мыслителя за локоть и повел через квадратные, треугольные и
круглые площади, образованные домами, пока они не пришли
наконец на большую центральную площадь, где оказались перед
тем необыкновенным пульсирующим устройством из блестящей
меди.
   - Эта машина дает городу жизнь, - сказал Мокоф. - Она
также регулирует наши жизни. - Он указал на диск, который
Мыслитель видел раньше. - Знаешь, мой друг, что это такое?
   - Нет. Боюсь, что нет. Ты не мог бы объяснить?
   - Это устройство называется "часы". Оно измеряет отрезки
дня, каждый отрезок называется "час". - Он остановился,
видя, что Мыслитель в растерянности. - Иначе говоря, оно
измеряет время.
   - А-а! Наконец-то понял. Однако это странно, оно же не
может измерить большое количество времени при таком
маленьком круге. Как же поток времени?
   - Мы называем период солнечного света "день", а период
темноты - "ночь". И каждый делим на двенадцать часов...
   - Тогда период солнечного света равен периоду темноты? Я
всегда думал...
   - Нет, мы считаем их равными для удобства, хотя это и не
так. Так вот, эти двенадцать частей мы называем часами.
Когда стрелки доходят до двенадцати, они начинают снова счет
по кругу...
   - Фантастика! - поразился Мыслитель. - Ты имеешь в
виду, что вы запускаете по кругу один и тот же период
времени снова и снова. Превосходная идея. Удивительно! Не
думал, что это возможно.
   - Не совсем так, - терпеливо продолжил Мокоф. - Далее,
час разделен на шестьдесят единиц, они называются минутами.
Минуты также разделены на шестьдесят единиц, каждая
называется секундой. Секунды - это...
   - Постой, постой! Я поражен, я совершенно сбит с толку!
Надо же, как вы властвуете над потоком времени, раз вы
можете манипулировать им по своему желанию! Расскажите мне,
как вы это делаете. Хронарх в Ланжис-Лиго испытал бы
священный трепет, узнай он о вашем открытии.
   - Ты не понял, мой друг. Мы не властвуем над временем.
Если кто и властен, то скорее оно над нами. А мы просто
измеряем его.
   - Не властны... Но если так, то почему же?.. -
Мыслитель остановился, не в состоянии уловить логику
сказанного барбартцем. - Ты же говоришь мне, что вы
пускаете по кругу определенный период времени, который вы
делите на двенадцать. Да еще, как ты говоришь, вы
запускаете по новой и более короткий период и даже еще более
короткий. Но это сразу стало бы очевидным, если бы было
правдой, так как вы в жизни стали бы повторять снова и снова
одни и те же действия. Или, если вы используете одно и то
же время, но сами не зависите от него, то уже Солнце
перестало бы двигаться по небу - но, я вижу, оно все
движется. Положим, вы можете освободиться из-под влияния
времени. Но мне так не кажется, поскольку этот инструмент,
- он указал на часы, - оказывает влияние на весь город.
Или, опять же, если это природный дар, то почему тогда мы в
Ланжис-Лиго тратим столько сил и средств на изучение
времени, тогда как вы умеете подчинять его себе?
   Широкая улыбка появилась на лице Мокофа. Он покачал
головой:
   - Говорю тебе: мы не подчиняем время себе, а этот прибор
просто говорит нам, сколько времени в данный момент.
   - Странно, - продолжал изумляться Мыслитель. Он старался
восстановить порядок в мыслях. - У вас существует только
настоящее. В твоих словах нет логики.
   Мокоф озабоченно взглянул на него:
   - Ты здоров ли?
   - Вполне. Спасибо за твою заботу. Вернусь-ка я в
таверну, пока совсем не потерял рассудка!
   В голове его царил полный хаос. Мокоф сказал одно - а
потом на одном дыхании опроверг сказанное. Он решил
подумать обо всем за едой.
   Дверь таверны была закрыта, и, сколько он ни стучал, ему
не открыли. Он увидел, что его седло и сумки лежат снаружи.
   В одной из сумок у него было немного еды, он сел на
скамейку и стал есть большой ломоть хлеба.
   Внезапно над ним раздался крик, он поднял голову и в окне
верхнего этажа увидел голову старой женщины, обращенную к
нему.
   - Ай-ай-ай, - кричала она, - ты что же это делаешь?
   - Ничего, ем хлеб, мадам, - ответил он удивленно.
   - Негодяй! - выходила она из себя. - Грязная, мерзкая
свинья!
   - В чем, в конце концов...
   - Смотрите! Смотрите! - не останавливалась женщина.
   На площадь быстро прибежали три вооруженных человека.
Они в отвращении скривили лица, когда увидели Мыслителя.
   - Извращенный тип, эксгибиционист, - сказал главный из
троих.
   Они схватили опешившего Мыслителя.
   - Что происходит? - он аж задохнулся. - Что я такого
сделал?
   - Судью спросишь, - огрызнулся один из его стражей, и они
потащили его на центральную площадь, в высокий дом, который,
похоже, был их управлением.
   Его бросили в камеру, и они ушли. Разодетый парень из
соседней камеры, отделенной перегородкой, спросил его с
развязной улыбкой:
   - Привет, чужак. Что натворил?
   - Представления не имею, - ответил Мыслитель. - Я просто
сел перекусить, и вдруг...
   - Перекусить? Но сейчас не время для еды, оно будет
только через десять минут!
   - Время, не время. Это что, у вас есть специальный
период для еды? Для меня это уж слишком!
   Разодетый парень ушел от перегородки в дальний угол своей
камеры, с отвращением сморщив нос:
   - Фу, за такие дела надо давать на всю катушку!
   Вконец озадаченный. Мыслитель с безнадежным видом
опустился на скамейку. Вокруг творилась какая-то
мистификация. Странные традиции здешних людей были явно
связаны с этим механизмом - часами, которые служили им,
кажется, настоящим божеством. Если стрелки показывают не на
ту цифру на диске, то некоторые твои действия в этот момент
становятся преступлением. Хотел бы он знать, что за высшая
кара его ожидает.
   Прошло немало времени, когда стража пришла за ним. Его
вели вереницей коридоров, пока не пришли в комнату, где за
резным столом сидел человек в длинной красной мантии с
металлической маской на лице. Стражи посадили Мыслителя
перед ним, затем отошли и встали у дверей.
   Человек в маске произнес звучным голосом:
   - Ты обвиняешься в приеме пищи вне установленного часа,
причем в общественном месте и на виду у всех. Это серьезное
обвинение. Что ты скажешь в свою защиту?
   - Единственно, что я чужестранец и не понимаю ваших
обычаев.
   - Слабое оправдание. И откуда ты?
   - Из Ланжис-Лиго, что у моря.
   - До меня доходили слухи о безнравственных вещах,
практикуемых там. Теперь ты будешь знать, что ваши грязные
привычки нельзя брать с собой в другой город и жить с ними и
там. Но я буду к тебе снисходителен и приговариваю тебя к
году работ на раскопках древностей.
   - Но это же несправедливо!
   - Ах, несправедливо? Придержи язык - или я тебе накину
еще!
   Подавленный, лишенный надежды, Мыслитель дал стражам
отвести себя обратно в камеру.
   Прошла ночь и настало утро, и за ним явились снова.
   - Вставай, - приказал главный, - судья опять хочет тебя
видеть.
   - Что, хочет увеличить срок?
   - Его спросишь.
   Когда он и его стражи вошли, судья нервно барабанил
пальцами по столу.
   - Ты разбираешься в машинах, которые есть в Ланжис-Лиго,
не так ли? У вас там есть странные машины, я слышал.
Хочешь выйти на свободу?
   - Хочу, конечно, А в машинах мы кое-что понимаем, но...
   - Наш Великий Регулятор вышел из-под контроля. Я не
удивился бы, услышав, что твое преступление вызвало такое
потрясение, что он стал действовать с ошибками. Что-то
случилось с его стержнем жизни, и нам, возможно, придется
эвакуировать Барбарт, если его не удастся исправить. Мы
утратили умение обращаться с машинами. Если ты починишь
Великий Регулятор, мы выпустим тебя. Без него мы не знаем,
когда спать, когда есть и так далее. Мы сойдем с ума, если
лишимся его направляющего влияния!
   Вряд ли восприняв все остальное из сказанного судьей,
Мыслитель хорошо расслышал только то, что он будет отпущен,
если исправит их машину. С другой стороны, он оставил
Ланжис-Лиго именно потому, что Хронарх не доверил бы ему ни
одной машины. У него было мало опыта, но, если речь идет о
его освобождении, он попробует.
   Когда он снова прибыл на центральную площадь, то заметил,
что машина из блестящей меди - Великий Регулятор, как они ее
называли, - издавала странное ворчание и сильно дрожала.
Вокруг нее стояла дюжина стариков, которые дрожали в унисон
с ней и размахивали руками.
   - Вот человек из Ланжис-Лиго! - объявил страж. Все
напряженно стали вглядываться в Мыслителя.
   - Стержень жизни. Наверняка стержень жизни, - сказал
один из стариков, теребя полу камзола.
   - Давайте посмотрим, - сказал Мыслитель, отнюдь не
уверенный в том, что он сумеет помочь.
   Ему отвинтили несколько внешних пластин машины, и он
через толстое стекло стал пристально рассматривать стержень
жизни. Он видел такие вещи и раньше и кое-что знал о них.
Он знал об этом вполне достаточно для того, чтобы не ожидать
увидеть нечто раскаленное докрасна и все время выбрасывающее
искры.
   Он вспомнил вдруг, что через исключительно короткий
промежуток времени - здесь это называют, возможно, минутой -
стержень жизни может подойти к критическому состоянию,
внутренне переполниться и вырваться из своих границ, и тогда
его излучение убьет все живое. Мыслитель не обращал
внимания на крики собравшихся, погрузившись всеми мыслями в
стоявшую перед ним задачу. Ему придется повозиться с ней
еще дольше, если он будет прислушиваться к советам зевак.
   И вдруг он понял, что все они погибнут и он ничем не
сможет им помочь.
   Он обернулся к ним с намерением сказать об этом, как
внезапно ему в голову пришла идея: а почему бы и ему
самому, как делали, по его мнению, эти горожане, не
запустить по второму кругу вот это мгновение?
   Со вчерашнего дня он пытался обнаружить логику в словах
Мокофа и, сопоставляя их с тем, что ему рассказывал Хронарх,
составил себе картину того, как может развиваться процесс.
   В порядке эксперимента он переместил себя во времени
немного в прошлое. Получилось. И стержень жизни приобрел
свой прежний вид, такой, каким он его увидел в первый
момент.
   О таких вещах он никогда раньше не думал, но теперь
понял, что это легко, необходима лишь некоторая степень
внутренней концентрации. Он был благодарен барбартцам с их
загадочным аппаратом времени за то, что они подали ему такую
идею.
   Все, что ему нужно было делать, это вспомнить, чему учил
его Хронарх относительно природы времени - как оно постоянно
и незаметно для обычного человека преображает свои
составляющие, что придает ему движение вперед, и это
движение оказывает огромное воздействие на организацию
материи.
   Передвигаясь на том участке времени, куда он перенес себя
некоторое время назад, он начал изучать временные координаты
стержня жизни. Он не знал никаких физических средств, чтобы
приостановить его работу; если б он как-то сумел вовремя
остановить его, то стержень перестал бы представлять собой
угрозу. Но все равно надо шевелиться и побыстрее, иначе
рано или поздно временная структура перестанет удерживать
нынешнюю позицию, и его неудержимо понесет во времени
вперед, к тому самому моменту, когда стержень жизни начнет
испускать свои лучи.
   И снова и снова он позволял себе дрейф во времени до
самого рокового момента, потом передвигался в обратную
сторону, теряя при этом каждый раз несколько мгновений.
   Наконец он разобрался во временной структуре стержня.
Усилием воли он установил координаты времени на нуле.
Стержень перестал развиваться во времени, он был заморожен
на нулевой отметке и перестал быть опасным.
   Мыслитель вернулся в нормальный поток времени. Он
совершенно взмок. Вокруг сгрудились люди, они
требовательно, взволнованно спрашивали:
   - Что тебе удалось сделать? Мы в безопасности?
   - В безопасности.
   Его обнимали, благодарили самыми добрыми словами, они
забыли о его недавнем преступлении, требовали вознаградить
его.
   Но он почти не слышал их слов и, в то время как они
тащили его обратно к судье, погрузился в задумчивость,
размышляя над тем, что ему удалось совершить.
   Так же, как можно сделать шаг назад и ступить на только
что ушедшую из-под ног почву, он сделал шаг назад во времени
и вернул утраченное время. В этом его вознаграждение. Он
был беспредельно благодарен сейчас этим людям за то, что они
с их причудливыми представлениями о времени дали ему
возможность убедиться, что человек по своей воле может
обитать в точке времени, как и в точке пространства. Нужно
лишь знать, думал он, что такое возможно. А дальше уже все
легче.
   Судья снял маску и благодарно улыбнулся.
   - Мудрецы говорят, ты совершил чудо. Они видели, как
твоя фигура мигала, подобно пламени свечи, то исчезая, то
появляясь. Как ты добился этого?
   Мыслитель развел руками.
   - Это оказалось чрезвычайно просто. До тех пор, пока я
не пришел в Барбарт и не увидел эту штуку, что вы называете
часами, я не понимал возможности двигаться во времени так
же, как я двигался в пространстве. Мне подумалось, что раз
вы можете вроде как повторять периоды времени, то и я могу
сделать нечто подобное. Вот я и сделал это. Потом я изучил
стержень жизни и понял, что, манипулируя его структурой, я
могу зафиксировать ее в определенной точке и тем самым
остановить развитие стержня. Все так просто - и в то же
время это, возможно, никогда не пришло бы мне в голову, если
бы я не оказался в ваших местах.
   Судья озадаченно провел ладонью по глазам.
   - А-а, - произнес он.
   - А теперь, - сказал весело Мыслитель, - я благодарю вас
за гостеприимство. Я намерен покинуть Барбарт немедленно,
поскольку я наверняка никогда не пойму ваших обычаев. Я
возвращаюсь в Ланжис-Лиго и расскажу Хронарху о своих
открытиях. Всего доброго.
   Он вышел из здания суда, пересек площадь, заполненную
толпой благодарных горожан, и скоро уже седлал Импульса, а
потом уж и покидал Барбарт, что в Стране Пальм.
   Через два дня он наткнулся на Крючконосого Странника,
который копался в только что вырытой им канаве.
   - Привет, Странник, - поприветствовал он его из седла.
   Странник поднял глаза, стер соленую землю с лица.
   - А-а, это ты. Мыслитель. Я считал, что ты решил ехать
в Страну Пальм.
   - Я и был там. Приехал в Барбарт и там... - Мыслитель
кратко поведал о происшедшем.
   - Ага, - кивнул Странник. - Значит, Хронарх все-таки
дает своему народу хорошее образование. Я, честно говоря,
считал, что все то, что он делает, невозможно. Но ты
доказал мне, что я был не прав.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Попробую объяснить. Пойдем в палатку и выпьем вина.
   - Охотно, - ответил Мыслитель, слезая на землю.
   Странник разлил вино из пластмассовой бутыли по граненым
бокалам.
   - Ланжис-Лиго, - начал он, - был основан в древности как
опытное поселение, где детям давали образование в духе
учения одного философа, которого звали Спешный. Он считал,
что отношение людей ко Времени является следствием тех
методов, с помощью которых они регистрируют и измеряют его,
того состояния умов, согласно которому "прошлое есть
прошлое, и изменить его нельзя", "нельзя знать, что скрывает
будущее", и так далее. Наши головы, считал он, полны
предубеждений, и, пока мы думаем таким образом, мы никогда
не освободимся от пут времени. От этих пут, по его мнению,
было крайне необходимо освободиться. Он говорил, например,
что когда температура становится слишком высокой, то человек
находит средства держать себя в холоде; когда идет дождь, он
входит под укрытие или придумывает укрытие, которое можно
носить при себе; если он подходит к реке, то строит мост, а
к морю - лодку, физические преграды определенной
интенсивности можно преодолеть физическими средствами. Ну,
а если интенсивность преград доходит до той степени, когда
они уже не могут быть преодолены физическими средствами?
Мыслитель пожал плечами.
   - То мы или погибнем - или изыщем какие-то другие
средства преодоления их, нефизические.
   - Именно. Спешный говорил, что если Время движется
слишком быстро для Человека, чтобы он успел выполнить
намеченное, то Человек относится к этому пассивно. Спешный
считал, что новое образование поможет Человеку освободиться
от старой концепции и приспосабливать Время к своим нуждам с
такой же легкостью, с какой он приспосабливает природу. Вот
они, те самые нефизические средства.
   - Мне кажется, я немножко понимаю, что ты имеешь в виду.
Но какая, интересно, в этом необходимость? - задал
Мыслитель чисто риторический вопрос, но Странник предпочел
ответить.
   - В этом мире, надо признать. Человек является
анахронизмом. Он в определенной степени адаптировался к
условиям, но не настолько, чтобы поддерживать свое
существование, не полагаясь на свою изобретательность.
Планета, конечно, всегда была не особенно подходящей для
него, но никогда - такой негостеприимной, как теперь.
   - Хронархия, я уже как-то говорил, - продолжал Странник,
- это сознательный эксперимент. Время и Материя - два
понятия. Материя оказывает на Человека более
непосредственное воздействие, а Время - более длительное.
Поэтому Хронархия веками старалась научить людей думать о
Времени таким же образом, как они думают о Материи. На этом
пути стало возможным создать науку о Времени, как и науку
физику. Но до сегодняшнего дня было возможным лишь изучать
Время, но не манипулировать им. Скоро мы сможем овладеть
Временем так же, как когда-то овладели атомом. И наше
господство над ним даст нам несравненно большую свободу, чем
та, что нам дала ядерная физика. Время можно исследовать,
как наши предки исследовали Пространство. Твои потомки,
Мыслитель, станут властителями континентов Времени, как мы -
континентов в Пространстве. Они будут путешествовать во
Времени, старые взгляды на Прошлое, Настоящее и Будущее
отомрут. Уже сейчас ты смотришь на них совсем другими
глазами - как на удобную классификацию для изучения Времени.
   - Да, это так, - кивнул Мыслитель, - я никогда иначе их и
не рассматривал. Но теперь я не знаю, что делать, потому
как я бежал в Барбарт с мыслью обосноваться там и забыть о
Ланжис-Лиго, где меня не оценили.
   Странник улыбнулся.
   - Думаю, теперь тебя оценят, мой друг, - произнес он.
   Мыслитель все понял и тоже улыбнулся,
   - Пожалуй, да, - согласился он.
   - А твои путешествия в Пространстве почти закончились, -
сказал Странник, отхлебнув вина. - Ибо Пространство
становится все более опасным для Человека и скоро не сможет
поддерживать его существования, сколько бы он ни
приспосабливался к чему физически. Ты и тебе подобные
должны войти в новые измерения, которые ты обнаружил, и
обитать там. Возвращайся в Ланжис-Лиго, на свою родину, и
расскажи Хронарху, что ты сделал в Барбарте, покажи, и он
примет тебя. Причин, по которым ты покинул свой город,
больше не существует. Ты первый Обитатель Времени, и я
приветствую тебя как спасителя человечества, - при этих
словах Странник осушил свой бокал.
   Несколько ошеломленный речью Странника, Мыслитель
попрощался с ним, пожелав ему "густой крови", вышел из
палатки и сел на Импульса.
   Странник стоял возле палатки, улыбаясь ему.
   - Как-нибудь расскажешь мне, как ты это делал, - сказал
он.
   - Это очень просто: живешь в одном и том же периоде
времени, а не в разных. Думаю, это лишь начало, и скоро я
смету пойти в своих исследованиях дальше. Ну, а теперь я
поехал, я сгораю от нетерпения рассказать обо всем Хронарху!
   Странник смотрел ему вслед, испытывая, пожалуй, то же
чувство, что и последний динозавр много миллионов лет назад.
   И снова Мыслитель ехал по берегу моря, глядя поверх вялых
волн на бурое небо.
   Повсюду блестела соль, как бы предвещая век, когда в
условиях, совершенно непригодных для существования животных,
будут развиваться кристаллические формы жизни. Да, если
Человек хочет выжить, то настал период, когда ему следует
радикально поменять среду обитания. Скоро Земля перестанет
быть его опорой, Солнце перестанет греть его. Перед ним
встал выбор: либо жить какое-то время в искусственных
условиях, как это уже сделали луняне, либо совершенно
сменить среду обитания - физическую на временную!
Определенно второй выбор лучше.
   Как только небо над морем потемнело, он извлек фонарь,
включил его и лучи света осветили негостеприимную Землю.
   Первый из Обитателей Времени заставил своего тюленя
прибавить шагу. Ему не терпелось рассказать Хронарху
приятную новость, не терпелось скорее начать изучение новой
среды обитания.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: