Проза - Различные авторы

Новая проза из Коломенского

        Новая проза из Коломенского

---------------------------------------------------------------
 © Copyright Олег Сурнов
 © Copyright Всеволод Котов
 © Copyright Олег Сурнов
 © Copyright Андрей Дворников
 From:  y_gritsay@hotmail.com
 Дате; 9 Jun 1999
---------------------------------------------------------------

Вещи совсем не  похожи друг на  друга. Но их все  обЦединяет то, что
написаны они в районе Коломенское.
     Также эти  произведения  можно найти на  странице  группы  S.L.A.Sh.  -
     http://www.members.tripod.com/slash_band Й     http://www.members.tripod.com/slash_band
---------------------------------------------------------------



        Олег Сурнов. Дезертир

     Где-то на северо-западе, где-то  на юго-востоке, где-то. Деревушка. Без
названия   и   особых  достопримечательностей.  Деревушка!!!!!!!!!:   восемь
домиков, река, теплое течение. Ниоткуда. Никогда. Нигде...

     ... - Сержант Барк. Я ничего не слышу.
     Шум войны нарастал в ушах Вэлора.
     - Я ничего не слышу!
     Он кричал. но  его крик  был шепотом,  шепотом внутри  себя,  когда  не
раскрывая  рта  ты  пытаешься выразить  засевшее  внутри  твоего  разума. По
сравнению с криком войны.
     -  Таржет, ты? Где твое лицо, Таржет? У тебя  нет лица. Ты слышишь? Или
это  не ты? А! Это я!  Да, это я! Я умер. У  меня нет  лица. Быстрее отсюда.
Бегом. Пока никто не видит. А отсюда в Сайгон и домой.
     - Нет больше  Да-нанга. Хер вам всем собачий. И ты, Барк, получишь свою
пулю, а с меня хватит...
     Он  пробирался сквозь  джунгли  и  бежал  не видя  дороги. Ее  не было.
Ливень, кровь, грязь, москиты, мертвые тела,  гной, вонь, исходящая от самой
земли, и крик, этот душераздирающий стон войны...

     ... Дождь.
     - Я слышу. Я слышу дождь. И нет больше крика.
     Вэлор  лежал на  обочине  дороги  в  луже  и слушал  дождь,  он не  мог
вспомнить, каким образом очутился в  этом месте, но он  и  не хотел об  этом
думать.  Он  медленно  поднялся  и  пошел.  Ему  было  спокойно,  необычайно
спокойно, как не было еще никогда...


     Дождь, дождь без  конца и края, дождь.  Дорога,  и та напоминает дождь.
Порою кажется,  что дождь льет не  только с неба, но и  поднимается с земли.
Устал. Дорога кажется длинней, когда ты одинок.
     Где-то я это слышал. Да, а когда ты еще не знаешь, куда идти.
     Тогда еще хуже.
     Сержант Барк. Пол хари. Да. Половину его вонючей хари разнесло.
     Не жаль, нет, к черту его...
     ... дерьмо он. А Ник? А  кому же я свои документы подпихнул? Не  помню,
не  знаю,  кто  он там.  И никто не  разберется, и не будет разбираться.  На
хрена. А меня нет, нет меня, и все. Рядовой Стоун  Кэнсер. Кто он такой? А я
кто? Твою мать. Так и не прикуришь. Все правильно. Война для тебя кончилась,
парень. А может быть, только начинается. А? Нет, дерьмо ты несешь, приятель.
Интересно, сколько это  времени  я так сам с  собой  разговариваю?  Можно  и
свихнуться.
     ... Все. Дошел. Деревня. Странно. Не должно ее  здесь быть. Только если
ее здесь действительно нет, сдохну через километр.

     - Эй, служивый! - Бабка в черном платье поманила пальцем по направлению
к старенькой хибарке, - заходи.
     Стоун посмотрел на серое дождливое небо, кинул окурок и вошел в избу.
     "Черт, свет слепит. Отвлекись."
     - Спасибо что пустили. Не все такие приветливые.
     За  столом  сидел потертый от  времени  дед и с неподдельным  интересом
разглядывал  маленького черненького  тараканчика,  ползающего по  тарелке  с
картошкой. Одет был дед диковато.
     "Наверно, здесь так принято."
     Бабка, выглядевшая чуть приличнее, пододвинула стул. И  Стоун рухнул на
него.
     - Картошечки, солдатик?
     - Да, бабуля.
     - Дак ты уже почти  дрыхнешь, рядовой,  - произнес дед, ковыряя грязным
ногтем в своем ужасном носе, - давай по стопарику, сыночек? Ать?
     - Ать. Давай, - Стоун на миг оживился, - спасибо.
     Откуда-то из-под табуретки старик извлек бутыль с мутной подозрительной
жидкостью, которую вряд ли можно пить.
     И как-будто уловив все подозрения Стоуна, он прокряхтел:
     - Ххорошая,  не трусь. Давай,  бабка, чарки. Выпить  надо служивому.  А
картошечкой заешь.
     Стоун с большой охотой осушил свою порцию чудесного напитка и прикончил
миску картошки, от чего в организме у него потеплело, и он начал засыпать.
     -  Щас мы, милок,  с  тобой  покурим, а  старуха  тебе  пока  постельку
приготовит. Мы хоть люди-то и диковатые, но всеж-таки  добрые, - рассказывал
дед, медленно давя тараканчика.
     - Спасибо. Я уж думал - попрут, и шага не успею в дом сделать.
     Стоун  Кэнсер (или Джон  Вэлор) и старик  вышли на улицу  и  уселись на
покосившееся крыльцо. Дождь как будто стал мягче.
     - Ты здесь задержишься, солдат. Уж поверь мне.
     - Что?
     - Покурил? Давай спать. Эй, старуха...


     "Партизаны.  Свинячье  дерьмо. Все равно  война  скоро кончится.  Сорок
второй. Славный сорок  второй. Скоро наша победа. Вот он я, я иду по Красной
свинячей площади. Да, я весь в черном. Славянское дерьмо мне кланяется. Нет.
Они лежат и тухнут в  вонючих канавах, да, валяются в собственном  дерьме  и
жрут, жрут червей и подыхают. Мои  славные ребятки мне кланяются.  Да. Я это
заслужил, мать вашу. И мы жжем эти сраные коммунистические тряпки, эти ихние
знамена. Ха-ха... И древко знамени с размахом бьет мне по яйцам..."
     -  Черт,  проклятье.  Дерьмовый  сон.  Так  все  хорошо  начиналось,  -
полковник Генрих  Майн,  сорокалетний, седой и хмурый,  поднялся  с дивана и
выглянул в окно. За  окном белел пейзаж.  Различные там дерьмовые березки да
сосенки. Всякая там славянская недорастительрость.
     Полковник был хмур, может быть от того, что его ударило в пах, может от
того, что он вспомнил, что уже  давным-давно не  сорок второй, славный сорок
второй,  а  довольно  поганый для германской  армии сорок четвертый. Что все
дерьмово хуже некуда, и что пора бы подумать о  том, как бы вообще выйти  из
игры. Раз уж она практически проиграна.
     Подумал Майн и о том, что никакой Красной площади  в его  жизни  уже не
предвидится, и обнаглевшие партизаны постоянно подрывают поезда, и чтооо...
     - Ну и хрен с ней!..
     Взрыв. Поезд  качнуло,  завертело, подбросило  вагоны  как  пушинки.  И
покатилось.  Все в  черную  бездну.  И  мечты, и  разочарования,  и хвала, и
ругательства.
     Полковник  Генрих  Майн,  раздраженный и  хмурый,  мелкий  и ублюдочный
эсэсовец, яростно  и жестко вцепился в сиденье,  из последних  сил  стараясь
выжить в мясорубке. Завертелся. И потерял всякое понятие о сознании...

     "- Значит так, Вэлор. Кому ты подложил свои документы?
     - Ты плохо выглядишь, Барк.
     - Я Барк? Я что, похож на Барка,  а?  -  из темноты помещения на  Джона
Вэлора уставились  гноившиеся  глаза,  резко выделявшиеся  на  фоне кровавой
гримасы,  красно-черное  месиво  внезапно  затряслось,  и  из  дыры,  бывшей
когда-то ртом, раздался отвратительный пугающий хохот.
     - Ты смешон, Джонни, - проскрежетали гнилые  остатки зубов, - ты всегда
был смешон. Что ты вообще делал на этой войне?
     - Ты мертв, Барк. Я это знаю.
     - Ничего ты не знаешь.
     - Я хочу проснуться.
     - Не так  просто,  да,  парень? Надо быть  сильным,  чтобы  все  суметь
пережить. Так просто отсюда не уйти.
     Кровавая маска смеялась, потешалась над Вэлором.
     Он выбежал из  палатки, но повсюду он  видел мертвых людей, его  бывших
товарищей по  оружию. Они внаглую насмехались над ним,  над тем,  что он был
жив.
     - Просто напросто не все так просто. Ты понял мой каламбурчик, парень?
     То,  что раньше было сержантом  Барком, беззвучно произнесло эти слова,
даже не слова - мысли. Но Вэлор их  услышал, они пронзили его насквозь. И он
проснулся..."
     Солнце  било сквозь окно  прямо в глаза  Стоуну Кэнсору. Сон  полностью
улетучился.  Стоун  обнаружил себя  лежащим на  довольно-таки древней  тахте
где-то  в  углу обширной комнаты, в центре  которой  располагалась кирпичная
деревенская печь. Старик сидел на печи  и покуривал что-то чумовое, судя  по
запаху.
     Открылась  дверь, и  в сени  вошла  бабка, скрипя половицами и  напевая
что-то себе под нос.
     - Дед, ты встал? Ой милок, и  ты проснулся! Спал бы  еще. Здесь спешить
некуда.
     - Нет, мне надо спешить.
     - Куда это?
     "А действительно, куда?" - Стоун абсолютно ничего  не помнил, и  не то,
чтобы и не помнил, а ничего и не было, и быть не могло.
     - Поесть мне, - прошептал Стоун, чтобы что-нибудь сказать.
     - Конечно, сейчас все и поедим.
     - Конечно.
     -  Да, ты иди умойся, солдатик, - дед покурил  вонючую цигарку и кряхтя
сполз с лежанки.
     -   Как  поедим,  я  тебе  окрестности  покажу.  Надо  тебе  где-нибудь
посимпатичнее расположиться. Я даже знаю, где. Ээх, я все знаю.
     - У вас тоже неплохо.
     - Нет. У нас тебе не место.
     - Почему?
     -  Ты не  спрашивай,  ты слушай. На другом берегу речки видишь дом? Вот
туда тебе. Там тебя приютят, там ты нужен.
     - Кто там живет?
     - Увидишь сам. Вещички хватай и вперед.
     - Нет у меня никаких вещичек-то.
     - Привет, солдат. Свидимся еще.
     Старик медленно поковылял к своей старой покосившейся  избушке, на ходу
раскуривая очередную пахучую дрянь. А Стоун пошел прочь от старого ночлега к
новому пристанищу. Что его ждало, он не знал, но пока ему было все равно.
     По пути к  дому  на  том  берегу  речки, ему  попалась  на дороге  пара
ребятишек,  игравших  в  какую-то  странную  игру,  да  кто-то  выглянул  из
ближайшей хижины, и сразу же скрылся.
     Вот  и дом. Ничего примечательного.  Четыре  стены да  крыша.  У самого
крыльца маленькая скамеечка и три березки возле окон.
     - Открывай, хозяива! Я, вроде как, то, что вам нужно, - Стоун несколько
раз саданул кулаком по двери и стал ждать.
     Дверь открыла женщина лет тридцати, одетая в простенькое платьице.
     - Заходи.
     - Я вам что, действительно нужен?
     - Почему бы и нет.
     Стоун не был ни  в чем уверен. Но он чувствовал лишь одно: она, она ему
нужна. Как воздух,  как мечта. От женщины  исходил  приятный  запах  чего-то
забытого, что было давным-давно, а может быть и не было никогда.
     - Мы поедим сейчас, милый. А потом ляжем спать.
     - Но еще ж ведь только утро, зачем же спать? - тупо спросил Стоун.
     - Нет, уже поздно, уже очень поздно.
     Ее мягкий голос заставил Стоуна  сесть  за  стол  и  поесть. Потом  она
увлекла его в спальню, и он вспомнил все, что когда-то ощущал и чувствовал.
     Он не любил ее, еще нет, но был благодарен как мог...

     ...  Ее тело было мягким и податливым, он полностью растворился  в ней,
стал ребенком на мгновенье.
     - Как тебя зовут?
     - Саша. Александра.
     - Мне очень хорошо с тобой.
     - Настолько хорошо, что ты только сейчас спросил мое имя?
     - Ты знаешь, мне ничего не нужно кроме тебя. Я...
     -  Тщщщ. Успокойся.  И все пройдет.  Не надо о большом и  вечном. Не ты
первый, не ты последний. Поспи, ты устал.
     - Я...
     -  Тщщщ. Послушай, я  расскажу тебе. Когда-то давно  в  наших краях был
рай.  Здесь  протекало  теплое  течение.  В лесах  жили  добрые  чудовища, а
маленькие  девочки  собирали  для них цветы.  Драконы  летали над холмами, а
страшненькие лесные  жители приезжали на единорогах в деревню и рассказывали
сказки.
     - Расскажи мне какую-нибудь.
     - Я похожа на страшненького лесного жителя?
     - Нет.
     - Я знаю. Слушай.
     -  Ты  похожа на цветок,  сказочный цветок, который цветет один  раз  в
жизни.
     Она положила ему руку на грудь и нежно поцеловала.
     - Мой хороший.
     Давным-давно, когда  не было ничего, как  и сейчас?????????, жила  одна
маленькая девочка. Она не  играла  с другими детьми, ее не интересовало, как
доить  коров или рубить  дрова. Она мечтала  об одном - попасть  в сказочный
лес,  а надо сказать,  что  в  глубине простого  леса  был  тайник,  который
открывал дорогу в неведомое, в сказку...
     В  дверь постучали. Внезапно. В растаявшем  покое для Вэлора этот  стук
был неестественен, он был  не  отсюда,  а откуда-то из  прошлого, далекого и
глубокого прошлого, за ним пришли, он это понял, ему не удалось...
     - Это за мной.
     - Но кто в такую погоду...
     - Не открывай, это война. Она сама ворвется. Ее не нужно открывать.
     Дверь распахнулась, на порог ступили двое. В серых мундирах, касках и с
автоматами в  руках.  Их  лица  выражали  крайнюю  усталость  и  злобу.  Они
расступились, когда в  комнату вошел третий. Он  был в  черном  плаще, и  на
голове его была черная фуражка со свастикой.
     На вид ему было лет сорок или больше.
     - Нацисты здесь, вот тебе и вход в сказку. Здравствуй, война, давненько
мы с тобой не виделись.
     -  Что ты там лопочешь, дрянь, -  прорычал Генрих Майн,  человек сорока
лет,  одетый в черное.  Он оглядел комнату  и  вперил свой  взгляд  в двоих,
лежащих в постели.
     - Этого на улицу.

     ... Дождь, опять дождь.
     По лицу, в пах, прикладом бил дождь.
     - Ты  кто  такой?  Имя,  сволочь? Какие войска? Еврей? Вот  дерьмо  нам
привалило, а плевать - в расход его.
     - Оставьте его пока здесь, он уже почти дохлый, потом допросим,  - Майн
посмотрел с тоской на дом, - там меня ждет поприятней работка.
     "Он должен на ком-то отыграться.  Почему бы не на этом уроде. А  девку,
девку  он трахнет, он уже давно не был с девкой. Она, конечно, не такая, как
он хотел. О да! Белокурая Барбара или Марлен, да, Марлен  с Фридрих-штрассе.
Жена это толстозадого генерала,  он трахал жену генерала,  когда сам  еще не
был  даже  офицером.  Белые  ляжки,  мясистая грудь. Сучка, настоящая сучка.
Однажды,  совсем обнаглев, он дал ей по роже, по ее  блядской роже, у нее из
носа текла кровь, а он трахал ее вовсю, она  вопила от боли и наслаждения, а
он трахал и трахал. Ничего, сука, тебе даже понравилось. Как давно это было.
Как давно." - Воспоминания вихрем пронеслись в голове Генриха, пока он снова
входил в дом. Он наклонился над кроватью и заглянул в глаза женщине.
     -  Клаус, Отто! Свяжите  ее  для меня. Я выебу тебя,  сучка. Ты  у меня
сдохнешь.
     ... Она  не сопротивлялась. Только отвернула лицо и  попыталась закрыть
глаза.
     Нет. Не удалось.
     -  Смотри на  меня,  шлюха.  Смотри,  мразь,  как это  делает настоящий
мужчина. Смотри.
     Она остановила свой  взгляд на дальнем  углу комнаты. Там, где ее  отец
делал   замеры  ее  роста.  Пятьдесят  шесть  сантиметров,  семьдесят   два,
восемьдесят три, метр пятнадцать, метр  пятьдесят пять, метр семьдесят пять.
Все,   она  выросла.  Интересно,  почему  он  не  мерил  ее  целых  двадцать
сантиметров времени...
     ... - Папа, папа, смотри - я уже большая...
     - Нет еще, не спеши, милая, подрасти успеешь.
     - А я хочу быть большой.
     - Зачем?...
     ... Боль. Черный человек трахал ее и бил, кровь, полилась кровь. Но она
почти ничего не чувствовала.
     -  Так, так, паскудница,  тварь, я научу тебя как воротить морду, когда
немецкий офицер...
     ... Отец умер. Где-то после ее метра пятидесяти пяти. Это потом она уже
сама себя замеряла. А мать? Да. Она помнит ее.
     ... - Мамочка, я не хочу.
     - Ну что ты, моя умница...
     Она вспомнила ее теплые ласковые  руки. Она всегда могла согреться в ее
обЦятиях, спрятаться, чтобы никто...
     ... -  Все.  Я кончил.  Ладно, не  буду тебя приканчивать сегодня. Надо
что-то и на завтрак оставить, - Майн сполз с женщины и не застегивая штанов,
плюхнулся на стул, который под тяжестью уставшего полковника зашатался и еле
удержался,  чтобы не  развалиться совсем,  -  сигарету  мне, и вы,  двое, не
трогайте сучку. Это мое мясо. Подыщите себе другое. Завтра. А сейчас пожрать
и выспаться, я устал...
     - А где этот. Солдат...
     Майн  старательно зевнул,  и еле дойдя до кровати, повалился  на нее не
раздеваясь.
     - Где он, я вас спрашиваю? Где он? Пристрелить его, живо!
     Он  закрыл глаза и не увидел  ничего. Сны ему  уже давно не снились, ни
плохие, ни хорошие...
     - Дождина. Мерзко-то как. Эй!  Клаус, пошевеливайся! Черт, его нет.  Ты
слышишь меня? - Отто Диггер вышел во двор.  Дождь поливал его небритое лицо.
Солдата нигде не было. - Он ушел. Уполз, мать его!
     - Майну это не  понравится. - Второго звали Клаус.  Война ему уже давно
обрыдла. Он хотел  покоя, жратвы и какую-нибудь бабенку, уже почти все равно
какую. И еше ему давно хотелось спать, спать, спать  и не видеть всего этого
кошмара. - Мне плевать. Он сдох, и все тут. Так и скажем полковнику.
     - Да, я очень надеюсь, что он сдох, Клаус.
     - Пойдем внутрь. Нечего тут...
     Дверь захлопнулась. И вновь, в который раз, остался лишь дождь. На этот
раз бьющий и калечащий, жестокий дождь. Дождь...
     ...  "- Мне надо дойти, доползти, добрести.  Как угодно.  По грязи,  по
дерьму  -  в лес,  да,  в  лес. Может  быть он  и поможет  мне,  а  кто  еще
поможет..." - Кэнсер шел, заплетаясь и почти ничего не видя перед собой. Все
тело гудело. Кровь лилась с его разбитого лица и смешивалась с дождем.
     Он уже  брел  сквозь лес, ветви больно  хлестали  его израненное  тело,
острые иглы колючек впивались в ноги. Он  был абсолютно гол, и от этого  еще
более беззащитен.
     " - Мне надо дойти. Я должен."
     Он не знал, куда идет,  и  тем более не знал,  зачем, но он шел и  шел,
пока не увидел свет.
     " - Наверно, кажется. Господи! Не такое уж я и дерьмо."
     Падая и погибая в который раз, Стоун понял, что он спасен...

     ... -  Меня  никак не зовут. Тем  более  не пытайся вспомнить имя того,
кого нет.
     Странное  существо смотрело  на  Стоуна. Это был  маленький  человечек,
похожий на плюшевого медвежонка,  с маленькими ручками  и  ножками. Все  его
тело было покрыто шерстью,  и на большой  голове  его торчали  длинные ушки.
Добрые глаза улыбались, а в мохнатых  руках он держал странной формы сосуд с
каким-то варевом.
     - Волшебник. Помоги мне.
     - Ты сам все прекрасно знаешь...
     - Знаю.
     - И не проси меня ниочем, солдат. Ты все получишь. Иначе бы я не пришел
к тебе...
     - Я думал, что это я к тебе пришел.
     - Не смеши мою старость.
     Волшебник выдал пару неблагозвучных звуков, напоминающих смешок.
     - Когда-то этот гниющий лес был королевством...
     - Я знаю.
     - Да. Она тебе говорила. Ведь это Она была здесь... Но Она не виновата,
все, что есть, то и должно быть... Как это не грустно...
     - Но я смогу...
     - А для чего ты здесь еше. Спи, солдат, всему свое время...
     Стоун  попытался  привстать. Но  тьма навалилась  и  увлекла  за собой,
просветляясь на мгновения неясными образами, знакомыми и совсем неизвестными
ему.
     Он видел сказки своего воображения. Он видел музыку и лето. Девочка лет
восьми летела на золотом дракончике и заливалась смехом...
     Когда она была там - никто не помнит.
     ... - Иди к нам, к нам... к нам...
     Девочка звала  его,  а он даже не помнил своего имени.  Имя ему было не
нужно. Он был свободен и счастлив, но не мог прийти, не мог. Пока. И пока не
началось страшное, а он чувствовал, что это может начаться, он проснулся.
     ...  - Ты  хороший  человек.  Это  главное.  Но  это  не все.  Ты  меня
понимаешь? -  Волшебник сидел на маленькой табуреточке и покуривал странной,
можно  даже сказать,  магической,  формы  трубку.  Почти из такой  же трубки
когда-то давным-давно Вэлор курил шмаль во Вьетнаме.
     - Где? - неожиданно сам для себя произнес Стоун.
     Рядом с Волшебником стоял  высокий человек в  рваной одежде.  Когда-то,
возможно, эта одежда была достойным украшением богатого и знатного человека,
но теперь...
     - Все в  порядке,  солдат. Вставай! -  лицо говорившего  представлялось
усталым и  изборожденным глубокими  морщинами.  Волосы  на львиной  шевелюре
человека были все седы, лишь в глазах его светился бледным блеском огонь.
     - Меня зовут Рыцарь.  Здравствуй. Ты  мог бы меня назвать и по-другому,
если б захотел. Имена здесь ничего не значат.
     - Но все-таки ты - Рыцарь.
     - Да. И я готов помочь тебе. Но только помочь, научить, а  сделать тебе
все придется самому.
     - Я сделаю...
     - Не перебивай. Все-таки я  не просто стар, меня вообще нет. Да-да. Как
и Волшебника, меня  уже  давно не существует. Правда  и не знаю, что  лучше.
Быть или не быть. А, что скажешь, Солдат?..

     ....... - Какое холодное утро, -  Вэлор  вышел из хижины  Волшебника  и
ступил на мокрую от росы траву. Лес дышал надеждой. И Вэлор ощущал ее внутри
себя.  Он  был одет  в  солдатскую униформу,  непонятно  откуда  взявшуюся у
Волшебника. Она не  отражала  определенный род войск, на ней не  было знаков
отличий и принадлежности к определенному государству.  Даже эпоху, в которой
носилось подобное, вряд ли можно  было определить. Но сидела она удобно,  по
крайней мере первые несколько минут, ну а потом, потом можно и привыкнуть.
     - Рыцарь?
     - Да, Солдат, это я.
     Рыцарь показался  из-за  деревьев,  неся  в  руках  какие-то  неуклюжие
свертки.
     - Вот, парень, это тебе. Волшебник постарался.
     - Это что?
     - Винтовка М-16, меч Эскалибур, копье племени Ху-Дгэнг...
     - Это где это такое обитает?
     - Как, где? На островах Гу-Нбы, конечно...
     - А, ну да...
     - ... боевой топор викинга Олафа...
     - Наверное, надо будет  сказать какие-нибудь волшебные слова, чтобы это
все заработало...
     - ... пара нунчак и штык-нож от АК-47. Все.
     - Диковатый наборчик.
     - Ну что ж, пожалуй начнем, Солдат, - и Рыцарь кинул Вэлору меч...
     ...
     -  Ганс, приятель, кинь  мне  флягу,  ты  слишком  долго ее  мусолишь,-
ефрейтор  Шульц  Каффер посмотрел на  часы.  Четверть  пятого.  А время  как
застыло.
     - Помнишь, Ганс, наш поезд взорвался, а мы вшестером уцелели, и  машина
уцелела, но надо ли нам радоваться, а, Ганс?
     - Надо найти других. Я видел Майна.
     - Полковника?
     - Да.
     - Ладно, найдем.
     Четверо солдат вылезли  из грузовика  и принялись испражняться прямо на
обочине, не заставив себя отойти  подальше. Приказывал в этой шестерке Шульц
Каффер, так как ему посчастливилось быть  ефрейтором, когда остальные до сих
пор оставались  рядовыми. А кто  и был разжалован в таковые за мародерство и
прочие провинности, так часто встречающиеся на войне.
     - Эй! Кай и вы, трое, хватит гадить. Залазьте в машину.
     - Может ты не будешь меня торопить, - Кай, крепко сбитый немецкий юноша
с физиономией выродка, только начал расстегивать ремень.
     - Ефрейтор здесь я.
     - Слез бы - посрал с простыми солдатами.
     - Пошел ты  к  черту,  Кай! Ладно, заткнитесь. Я,  кажется, видел внизу
что-то  похожее   на   деревню.   Поехали   -  прокатимся,   доставим   себе
удовольствие...
     Четверо влезли опять  в машину, и  затарахтевшая кляча пустилась вниз с
пригорка  навстречу   крохотным  домишкам,  которые  можно  было  назвать  и
деревней, если, конечно, было хорошо развито воображение.
     ... Полковник Генрих  Майн  проснулся уже  ближе к  вечеру,  он  сел на
кровати,  сердитый  и  хмурый, он  хотел есть и,  пытаясь  вспомнить события
прошедшего  дня, увидел  привязанную  к  спинке  кровати  женщину. Мгновенно
осознав  свое положение,  Майн  встал  и позвал своих солдат.  Те вылезли из
соседней комнатушки, такие же заспанные и хмурые, как и их полковник.
     - Господа рядовые. Я понятия  не имею, где мы находимся,  вы, я  думаю,
тоже  этого не  знаете. Какая-то сраная деревня, а? Ладно,  сейчас Клаус и я
сходим - осмотрим  это поганое местечко. Может, пристрелим кого-нибудь,  ты,
Отто, будешь охранять девку.
     Майн схватил солдата за воротник и подтянул его испуганную физиономию к
своей.
     -  А захочешь  взять  ее - лучше об  угол хером  почешись. Мое - понял!
Люблю я ее.
     - Конечно.
     Полковник заржал, а вслед за ним и оба солдата.
     - За мной, Клаус.
     Выйдя  на  крыльцо,  Майн к своему удивлению  увидел  немецкий  военный
грузовик, медленно подЦезжающий к деревне с противоположного берега.
     - Может быть деревня занята нашими, господин полковник?
     - Заткнись. Сейчас узнаем.
     Водитель не решился ехать по  хрупкому мостку и притормозил возле него.
Из машины вышло шестеро человек, одетых в немецкую униформу.
     Они перешли мост, и старший из них обратился к полковнику.
     - Ефрейтор Шульц Каффер, господин полковник.
     - Ты, кажется, был в эшелоне.
     - Так точно, господин полковник.
     - Кто с тобой?
     - Рядовые Кай Дорф, Адольф Граббе, Генрих...
     - Генрих? Да, к черту, я все равно никого не запомню.
     - Мы все с того чертого поезда...
     - Да, вы все с того  чертого поезда поезда. Я догадался. Будем считать,
что больше никто не уцелел, но и этого достаточно.
     - Какие будут приказания, господин полковник?
     - Да разнести тут все к чертовой матери.
     - Старое доброе ремесло...
     - Давайте, господа,  так. Разделитесь  по  двое и обшарьте  дома, сразу
никого не убивать. Я сам решу.
     Полковник   подошел   к   остальным   пяти,   которые   незамедлительно
построились, нашел самую ублюдочную морду. И вдарил хорошенько прямо  в нос,
после чего, схватив морду за уши, подвел к своему лицу.
     - Имя, рядовой!
     - Кай.
     - У тебя очень заносчивый вид, Кай. Меня надо слушаться, ты понимаешь?
     - Так точно, господин полковник.
     - И ты не будешь сразу никого резать,  а сначала  приведешь ко мне, а я
решу, так?
     - Так точно, господин полковник.
     - Хорошо, мой мальчик.
     Генрих поцеловал жертву в лоб.
     -  Это  поганые  славяне  должны  терпеть  боль,  а  мы, немцы,  должны
восседать на  троне, и давить их ножками этого трона. Так давайте же устроим
здесь небольшое королевство...
     -  Вперед! Обшарить  все  дома! Всех жителей  в  центр деревни, сегодня
будет праздник!
     Полковник Генрих  Майн распахнул дверь первого домишки, который попался
ему на пути, и вошел внутрь...

     ....... - Ты неправильно держишь, парень.
     - А в чем дело? А как надо?
     Рыцарь стоял  на корточках  перед  Солдатом и  пытался вынуть  из земли
копье племени Ху-Дгэнг, которое обитает на островах Гы-Нбу.
     - Ну что ты стоишь, Солдат. Помоги мне.
     -  Послушайте,  Рыцарь!  Половина этой  ржавчины, что  вы мне принесли,
годится  разве  что  для  краеведческого  музея,  у  вас  в  лесу  тут  есть
краеведческий музей?
     - Ладно, не строй из себя умника. Был у нас один такой, давно это было,
так вот мы его...
     В этот  миг из  чаши вылез  Волшебник,  и  недосказанные  слова  Рыцаря
повисли в воздухе.
     - Стоит  ли  ссорится, благородные люди...  Пусть  возьмет то, что  ему
подсказывает сердце.
     Стоун  схватил  винтовку  М-16  и  зачем-то прихватил  меч,  называемый
Эскалибур.
     Мгновенно Рыцарь навешал на него и другое оружие, разве что копье так и
осталось воткнутым в землю.
     - Волшебник, Рыцарь, вы куда?
     Фигуры начали таять.
     - Я же еще не готов? - Стоун ничего не мог понять.
     -  Вниз, спускайся  вниз  с холма, -  принялись монотонно  бубнить  две
расплывающиеся фигуры, - к вечеру выйдешь. Вот там ты и нужен.
     - Вы не научили меня всему.
     - А как же твои занятия в форте Брегге?
     - Я  не  был в форте  Брегге,  вы меня  с  кем-то  путаете.  Я  простой
пехотинец. Я просто...
     - Нет, ты не просто, - совершенно отчетливо произнес Рыцарь, -  ступай.
Сделай то, что должен сделать.
     - И не  бойся,  -  продолжил Волшебник, -  мы-то  тебе уже вряд ли  чем
поможем.
     Фигуры уже полностью растаяли, осталась ?????????????лишь легкая дымка,
и тихий голос еще продолжал говорить:
     - Мы надеемся на тебя, Солдат... Очень надеемся...
     И  все, как  будто ничего  и  не было. Ноги Стоуна понесли его  вниз  с
холма,  и  он не заметил, как уже  рубал  мечом странные заросли  непонятной
растительности, как  пробирался через топкие болота по грудь в вонючей жиже,
как полз по песку и снова бежал через лес.
     К вечеру Солдат вышел к деревне. За плечом  висела  винтовка,  на поясе
удачно  примостился  меч, а  рука  сжимала  копье  племени Ху-Дгэнг, некогда
могущественного покорителя островов Гы-Нбу, ныне совершенно потерянного  для
истории и истребленного.
     -  ... Странно,  - прошептал сам  себе Солдат,  -  кажется я уже  здесь
сегодня был, все здесь очень знакомое.
     Деревенька простиралась у самых ног Солдата, казалось, что с небольшого
возвышения  он  мог  просто ступить  на  нее,  и  подобно  песочному  замку,
обрушатся домишки,  собьется все в  одну  кучу, да и рассыпется, и  жди вот,
пока кто-нибудь возьмет - соберется да слепит новую...
     ... И он ступил.
     Проходя по мосту, Солдат услышал в одном из домов голоса, смех и крики,
тогда как другие избушки были все равно что вымершие. Нигде не горело  свечи
или лучины, и только в  одном месте, в одном доме, в  том, откуда он  вышел,
откуда был выброшен темной злой силой, и сейчас  ему нужно было  сразиться с
этой силой и победить, а если и  не победить, то  по крайней мере  стараться
изо всех сил, потому что он обещал, потому что он единственный, кто может...
     ... но кому, кому было дано обещание?
     Перед  ним  поплыли образы, неясные, неотчетливые.  Это был  и  смешной
маленький человечек  из  леса,  и  высокий  мужчина с  лицом воина,  вечного
воина... и Она, которая привела его сюда, только ради нее он мог вернуться и
победить. А обещание он дал себе.
     В   голове   закружились   туманные   сладкие   воспоминания,   желания
прикосновения  к  тайнам,  успокаивающий  шепот  и  ощущение того,  что  все
будет.., будет хорошо
     ...  вряд ли это  его слова, но  Солдат уцепился  за них. Чужие чувства
проникли вовнутрь и вселили уверенность.
     - Я готов.
     Ноги подвели его прямо к двери единственного освещенного жилища. Солдат
стоял на небольшом расстоянии  от двери. Его  дух и  тело сосредоточились на
одном. На последнем, но единственно нужном задании. Его вновь окружала ночь,
а туманные небеса, потерявшие всякие очертания, разразились потоком слез...

     ... - Чертов дождь, опять зарядил .  Почему он не  может полить  тогда,
когда я этого захочу?
     Полковник  Генрих  Майн   сидел  скроенном  табурете,  китель  его  был
расстегнут, в  одной руке  дымилась  последняя  сигарета,  тогда как  другая
сжимала стакан  с  местным  мутным пойлом. За  деревянным столом  сгрудилась
кучка его солдат. Почти все они были пьяны.
     День ничего не  принес, да и что он мог принести? Всех жителей деревни,
всех двенадцать человек, за  исключением девки, которую он запер на чердаке,
Майн  со своими  солдатами согнал  в одну избу, где  и  оставил до  принятия
решения по поводу их судьбы. Десять из двенадцать уже были почти старики, да
двое детей - пацан и девчонка.
     Был  еще  кузнец  со  своей женой,  но тех  пришлось пристрелить, зачем
сопротивляться, когда немецкий солдат хочет осчастливить твою жену...
     ... Кузнец раздробил череп рядовому Каю Дорфу практически одним ударом.
Ну и получил пулю.  Женщину конечно можно было  оставить, да черт с  ней.  У
него есть самка, а на остальных ему плевать.
     "Все равно все скоро сдохнем," - эта мысль  настолько ярко отпечаталась
в  мозгу  у  Майна,  что  он практически  протрезвел. Тяжело повернувшись на
табурете, полковник Генрих Майн в  мрачном  ожидании уставился на дверь, как
будто оттуда мог появиться мертвый кузнец...
     ... или кто-то другой? О ком он позабыл, кто был давным давно. Но кто?
     Воспоминания нашли на него как дождь, внезапный и непокорный:
     "Тяжелый удар  по черепушке  ублюдочного Кая  Дорфа... тело без единого
звука  падает  на  землю...  Все равно  он  бы пристрелил  его  за нарушение
дисциплины, или за что-нибудь другое, нет, но что не говори, а дисциплину-то
надо соблюдать, даже здесь,  в этом проклятом месте... потом  он  стреляет в
кузнеца,  в крепкого  мужика,  который вряд ли  когда бы согласился  служить
ему... мужик еще жив, и видит, как забивают до смерти его жену... ничего,  я
мог бы приказать затрахать ее до смерти...
     ...затрахать. Он трахает белобрысую девку  здесь, в этом  доме, на этой
тахте, на которой сейчас развалился один из его солдат...
     ... Солдат.
     ... Все. Приехали."
     Генрих Майн вспомнил, и пожалел,  что  начал  вспоминать.  Он подумал о
том, что  лучше даже было бы напиться, да так, чтобы и  не  помнить ничего и
никогда и не  вспоминать. Но он  уже вспомнил, и он нашел,  то, что искал, а
может быть нашли его...
     ... И в дверь постучала ночь.
     Мощный удар пробил дыру в двери, и лезвие странной формы выползло с той
стороны дождя.
     Полковник,  вначале отшатнувшись,  медленно подошел к  выходу из дома и
открыл дверь. Он открыл  ее полностью,  дабы больше не  сомневаться в  своих
опасениях. Полночный визитер, тот, кого он  ждал, стоял там, под дождем, под
чертовски мерзким дождем, и смотрел прямо в глаза Майну.
     Фигура казалась светившейся в дожде, как наэлектризованная.
     Полковник на  мгновение остолбенел, полностью выключился. Но  только на
мгновение. Человек из дождя что-то крикнул ему и начал отдаляться.
     Майн,  прийдя в себя, обернулся  и увидел,  что  его  подчиненные  тоже
вглядываются  в дождливую ночь. Некоторые удивленно привстали, никто уже  не
смеялся и не пил.
     - Что он сказал? Кто-нибудь расслышал? Клаус?
     - Он зовет нас поиграть, полковник.
     - Поиграть?
     - Да. В игру на выживание. Пока что он ведет.
     -  Что этот  рядовой может  сделать? Он  же  один, а  нас  восемь, и мы
настоящие солдаты, и мы господа, не так ли?
     Полковник, явно нервничая, все больше повышал тон.
     - Собраться, живей!
     Наиболее пьян  был ефрейтор Шульц Каффер, но и он стал заметно трезвее.
Страх пробрался к каждому в душу и выветрил оттуда весь алкоголь.
     Когда они вышли на  улицу, ввосьмером,  каждый  при  оружии, дождь  как
будто прекратил идти,  но  только  затем, чтобы завести их в  заблуждение  и
полить еще обильнее, не лаская, а избивая их усталые лица и души.
     - Держитесь пока что друг друга, на нравится мне все это.
     Что-то просвистело в ночи, и здоровенный топор грубой формы раскроил на
две части голову одного из солдат.
     В ответ  раздалось несколько очередей.  Охваченные страхом, люди палили
во все стороны, но дождь  итак проделал  достаточно дыр в  ночи,  чтобы  эти
выстрелы были существенны.
     - Прекратить, прекратить! Ублюдки...
     Майн орал на своих солдат, не замечая, как на землю свалились еще двое.
Это были ефрейтор Шульц Каффер и солдат по имени Генрих.


     Темно. На чердаке.
     Здесь всегда было темно, сколько она себя помнила...
     Темно. Но не страшно, даже сейчас...
     ... Когда-то  давно, в детстве,  она  много раз  была здесь. Здесь было
интересно, еще как интересно, забираться  сюда  одной  и сжавшись в комочек,
прислушиваться к таинственным шорохам, странным поскрипываниям и щелчкам...
     Иной  раз,  кто-то маленький  пробегал по  ее голой  ноге  или  руке, и
приятно пощекотав кожу, убегал...
     Нет, она не боялась. Чердак был всегда ее тихим убежищем от тех, кто ее
не  понимал.  Ей   нравилось,   оставшись   одной,  преисполняться  странным
возбуждением, исходящем из темноты и покоя, ей нравилось гладить саму себя и
ласкать,  приятный  запах сена  проникал в  еще  совсем юную  девочку, и она
сладко засыпала, позабыв обо всем и обо всех.
     Голова  закружилась, темнота начала таять, и все, чего  было и не  было
видно,  пропало. Воспоминания  приятно  плескались  в ее мыслях,  и  Саша не
заметила как заснула. И все хорошо было в ее сне, если бы не странные крики,
доносившиеся снаружи ее сна.  Если бы не громкие свистящие звуки, похожие на
выстрелы,  так  бы  она и осталась там, восьмилетней  девочкой,  лежащей  на
охапке сена  и  убаюкивающей  саму себя, возбуждаясь  и  ласкаясь,  засыпая,
засыпая...
     ...  Она  дернулась,  как ужаленная.  Что-то прогрохотало подле  нее  и
пронзило сны, разорвав их на мелкие клочья...
     - Кто здесь?
     Ответа не последовало,  но он был ее и  не нужен. Чувства  вновь играли
более важную роль, чем слова.
     "Он пришел, - она это знала, - тот, кого она может быть любит.
     Он должен был прийти, но чьи это шаги?  Шаги на  лестнице, на лестнице,
ведущей к чердаку..."

     Темно, здесь всегда было темно...
     Сколько она себя помнила...
     Да.  И здесь всегда было два выхода... Тот, кто пришел за ней - не тот,
кто ее любит.  И тот, кто пришел за ней -  он  больше  не сможет  ее  найти.
"Никогда..."
     Дверь  на  чердак с лязгом распахнулась,  слабая туманная полоса  света
сильно  просветлила  пыльный чердак. Большой грузный человек стоял в дверях,
он  всматривался  в  то самое место, где оставил свою пленницу,  но  она уже
выбежала в ночь  и  бежала  туда, где ветер и дождь играют  в свои  холодные
игры,  где сейчас так близка смерть, и где  сейчас тот,  кого она может быть
любит...

     ... Тебе не удастся меня  прикончить,  ты, солдат рваной  армии, - Отто
Диггер лежал  на мокрой  земле,  прячась  за  огромным  стволом  обгоревшего
дерева, - ты меня слышишь?
     Но  никто  не  отозвался.  Чертов солдат уложил  уже  четверых.  Да еще
куда-то делся Клаус.
     - Никогда не верил этому сукину сыну.
     "Не слишком ли  громко  я  это произнес?" -  внезапно  эта мысль своими
бредовыми корнями вЦелась в мозг к Диггеру, да так там и осталась.
     Ему стало страшно. Метрах в пятнадцати от него, ближе к дороге, маячила
фигура, и он уже знал, кого она из себе представляла.
     "Тебе не удастся меня прикончить."
     ... Он подкрался  незаметно,  настолько незаметно и бесшумно, насколько
мог, несколько раз ветки  хрустели под ногами, но  дождь заглушал все звуки,
все, кроме дикого биения его сердца.
     "Ничего.  Скоро  все кончится. Странно, но  такое впечатление,  что  он
удирает. Нет. Не удастся, рядовой..."
     И оттолкнувшись, он всем весом бросился на фигуру...
     Нож мягко вошел в спину, а после разрезал горло...
     Кровь, густая и липкая, залила его руки...
     "Получил, тварь!"
     Отто Диггер  делал  подобное много раз,  но  никогда  еще  не испытывал
такого сильного удовлетворения...
     ... и такого разочарования...
     Перед ним лежал труп Клауса Фогеля, его друга...
     ... и такого отчаяния...
     ... его слабохарактерного друга Клауса.
     "Он хотел сбежать. Этот ублюдок хотел сбежать."
     Ему не было жаль. Нет. И в данный момент эта смерть могла означать лишь
то, что враг его жив.
     И он мог быть сейчас где угодно.

     ...  -  Как  твое  имя, рядовой? -  полковник Генрих  Майн,  усталый  и
измученный страхом, медленно спускался с лестницы.
     - Девки нет нигде. Так что ты говоришь?
     - Адольф.
     - Что?
     - Мое имя Адольф.
     -  Да? А  фамилия?  - полковник  захихикал  мелким  нервным  смехом,  -
надеюсь, что не...
     - Граббе.
     - Что?
     - Моя фамилия Граббе, господин полковник.
     - Ты знаешь, Граббе, у меня такое чувство... ну, когда вода вытекает из
рук, - Майн медленными шагами направился к выходу, - я не боюсь смерти, я  с
ней уже чудил, а ты - рядовой Граббе, ты не боишься?
     - Никак нет, господин полковник.
     В непонятном  для  него самого  подобострастном  порыве  Адольф  Граббе
вытянулся  в  струну  перед   начальником,  да  так  и  замер,  наблюдая  за
полковником.
     - Будешь дом охранять...
     И все.
     Ночь.
     Снова ночь и проклятый дождь. Дверь захлопнулась. Назад пути нет.
     " -  Что терять, я давно уже мертв, в сорок втором, после Москвы, после
нее я был уже мертв. Все остальное - блеф."
     Полковник начал свой медленный путь в ночь,  держа автомат наготове, он
разговаривал сам с собой, со своим вечным спутником, с единственным, кого он
когда-то любил до той поры, пока не пошли неудачи одна за другой.
     "  -  А  этот  пустоголовый пусть сторожит  эту паршивую  хижину, может
проживет подольше, если только его уже не прикончили."
     Подумав о таком ходе дела, Майн осторожно повернулся на сто восемьдесят
градусов и стал всматриваться в дождливую растительность, гоняемую капризным
ветром то в одну, то в другую стороны.
     Он  не видел, нет, но  он  чувствовал,  как больной  умирающий организм
чувствует присутствие той самой костлявой и с косой.
     - Иди сюда, парень.
     Его голос показался ему самому неслышным.
     - Выходи, черт тебя подрал!
     Его властный,  сильный, мужественный  голос  показался Майну  еще более
тихим и ничего не значащим по  сравнению  с завываниями ветра  и  барабанной
дробью дождя.
     " - Ну и пусть, ну и к черту."
     Мысли скомкались в мозгах у Генриха Майна.
     Что-то длинное и светлое упало ему под ноги...
     Серая невысокая  фигура  вышла  на поляну  и непонятно  откуда вытащила
небольшой палашик.
     Генрих не мог  не  улыбнуться своим страхам. Все, чего он боялся -  это
израненный ободранный рядовой непонятно какой армии.
     - Тебе просто повезло с остальными, солдатик.
     - Бери меч.
     - Хорошо.
     Майн поднял с травы что-то длинное и  светлое, постарался крепче сжать,
и шагнул с этим навстречу ободранному рядовому.
     - Рыцарски штучки, солдатик.
     -  Защищайтесь,  полковник.  Ваша последняя схватка.  Почему бы вам  не
провести ее честно.
     - Что ты мне хочешь сказать, урод? Что я трус?
     Полковник   кинулся   навстречу   врагу,  тяжело  размахивая   оружием,
промахнулся и до половины втопил лезвие меча в топкую землю.
     - Ловкий, да?
     Солдат не  ответил. Он смотрел на  дальний край  поляны, где показалась
единственная  светлая фигура  в  этом дождливом  и мрачном мире... Она...  и
другой нет нигде. Та, что знает... Саша...
     Она смотрела  на него все понимая... И  прошлое, и будущее, что было, и
что не было... Настоящее, если оно вообще существует.
     -  Александра, не надо. Нет. Не ходи  сюда,  - он  сказал это настолько
тихо, что никто кроме нее и не мог расслышать...
     ...  Холодное лезвие,  отбросив  в  разные стороны  липкие комья грязи,
просвистело рядом с лицом...
     ...  Ответный  шелест ветра,  рука  полковника,  безжизненно  свисающая
вниз...
     ... в траву упало что-то длинное и светлое...
     - Моя рука, я ее не чувствую...
     Майн сел на землю,  держась за правое  плечо. Кровь  и дождь стекали по
его черной униформе. Он готов был заплакать, но держался из последних сил.
     - Я не  доставлю тебе  такой радости, Солдат. Лучше  давай закончим все
это... моя голова - твой меч...
     - Не надо мне никакого удовольствия, никакой радости...
     - Убей врага. Ты должен...
     Дождь окутал их обоих, двух врагов, уже не желавших сражаться...
     ... А третий вышел из дождя...
     ... и самый последний яростный порыв ветра вошел в грудь Солдата...
     ...  и единственная светлая фигура в этом пронизанном дождем мире упала
рядом с ним...
     -  Не  унижайтесь,  господин  полковник,  - Отто Диггер  стоял  посреди
поляны, спокойный, и одновременно безумный в своем спокойствии.
     - Я могу вас убить.
     - Отто, я рад... ты жив... Мы можем начать...
     - я и двоих тех убил... Да вот же они...
     Из грязного мешка вывалились на землю, покатились и уставились мертвыми
глазами на полковника отрубленные головы его подчиненных...
     - Фогель и... всегда забывал его фамилию...
     - Граббе.
     - Правильно, полковник. Я так устал  от этих  упражнений, ничего, что я
вас просто пристрелю?
     - Ничего...
     Диггер зачем-то оглянулся по  сторонам, остановил свой взгляд на Майне,
безразлично взиравшим на падающий дождь, и разрядил магазин "шмайсера" в его
голову...
     ... Солдат еще еле двигался, женщина  тоже была жива, но он не  стал их
добивать. Полностью отупев от проливного барабанящего дождя,  Отто Диггер не
услышал  собственных  выстрелов в свой же собственный рот, и просто бухнулся
на землю,  дождь, как будто  желая подколоть его,  заливал в открытую  рану,
создавая довольно дурацкие звуки... Дождь...

     ... дождь... Дождь... Он смягчился, стал нежнее, стал успокаивающим...
     - Это наверно потому, что я умираю...
     - Дурашка мой, все только начинается...
     - И мы будем вместе?
     - Да.
     Единственная  светлая,  нежная...  Та, которая знает...  Которая, может
быть, любит... его... Любит.
     - Спи. Засыпай... Я расскажу тебе сказку о том как...
     И она обняла его... И  положила  его голову себе на  колени... И начала
рассказывать... И он стал медленно и спокойно засыпать... А она гладила его,
и рассказывала... И он уснул.

     ...  -  Смотри,  Джек,  это   Вэлор.  Весь  прострелян.  А  на  роже-то
блаженство, как будто он умирал на коленях у любимой.
     - Какой Вэлор?
     - Да ладно, пошли дальше.
     - А может, что и привидилось ему.
     - Какая разница. У тебя осталось немного джина?
     - Да, и смитовский косячок.
     - Он любил покурить дури перед боем.
     - Да ну их всех к матери. К черту это все, к дьяволу!..
     - Не бесись...
     Двое обходили тела одно за другим, обшаривай карманы, пытаясь раздобыть
что-нибудь ценное, не брезгуя ничем.  Они  удалялись, и Вэлору было уже  все
равно.
     Он лежал  на  зеленой  поляне в нежных цветах. Рядом с  ним  была  она,
ничего ему больше было не нужно...
     По  ласковым  голубым  небесам  летели  добрые  драконы,  осыпая  землю
волшебством...
     Мир был разнообразен  в  своих  неповторимых  красках,  и  одновременно
сливался воедино, земля с небом, а реки с травой...
     Было легко и спокойно.

     ... - Папа, я не могу.
     - Ты должен, мальчик Джонни.
     - У меня не получится... я не смогу... я боюсь.
     - Прыгай. Назад пути нет...
     - Потом.
     - Ты будешь ждать и колебаться всю жизнь.
     Мальчик зажмурился, сильно сжал кулаки...
     - Ты должен.
     ... и прыгнул.

     март 1996











        Всеволод Котов. Как Ебульен Степаныч и Николай Протезыч на РУП поспорили

     - ДРАМА -





     Акт 1


     -  О чем бы в печени морозы  не советовались, а вы, солома подзаборная,
все равно на нет сходите...
     И кровля под  бульоном не  налажена, -  так что  нечего  и вам,  Морфий
Стазыч, на полке это валяться! - отвечал сам себе со стула седой гражданин в
очках, глядя  на верхнюю  полку,  на которой  уже как  два  с половиной  дня
пребывал писатель Савелий Вышлович.
     -  Т'к вот,  говорю я вам, однакость невоспитанная, ты ведь и зайцев-то
за передню не выставляешь,  и зубы-то  уже  неважно  - пошаливают!  -  вот и
нечего вам, Коша, и на рынок везти.
     - А вы  бы помалкивали,  гражданин  с  вешалки! - я тут уже  сорок  лет
нет-как-чтоб пребываю, и вы мне со своими подзаборами не приставайте! - вот,
что я  вам скажу. А если что, Пантелеймон Прокопыч, то я и на РУП  поспорить
могу!
     Как  услышал таковые  слова Глеб Посмелевский, так и дал  лбом  по носу
незатейливому соседу - видно тот и с лампой покосился исподтишка на деда.
     - Вы  слонов-то  за  рукав  не водите, - продолжал Глеб, по лесу, вот и
нечего вам по грибы-то ответить, а мы  с  Трактором  Кузнецовым все  в войну
видели, вот  так-то, что  вам  и в ответ нечего  бровями лязгнуть, и  пот из
подмышки вытек на скатерть.
     - Зря вы так про меня, Павл Кузьмич, я может еще только жить начинаю, а
вы  меня под  барана провели  по сугробам. Что-ж  вы думаете, если я тут  на
пенсии отсидел, то теперь до сентября и не  выйду, так вот зря - я не такой,
я мог  еще  до  царства  Клопа  Восьмирылого танки  передвигать!  А  вы  мне
бутерброд с осиной в хлеб пихаете! Я ж ведь и взобнуться могу!
     -  Ну полноте вам, господин Кларов,  вы же меня с детства помните.  Да?
Вот и хорошо...  Я же вам  тогда, да, я. Ну  вот и ладно, вот и  помирились;
помните,  я вам лампочку ввернул  на кухне, помните,  тогда вот,  да, это  я
сделал. Так  что вы на меня, Сугроб Сугробыч, зла не держите,  - я же так, в
шутку,  взлязгнусь  веной,  и  успокоятся  все  на  Атлантическом  побережье
Крыма...  Я же вас  еще с детства  кормил  штангами из профкома.  Вот  и вы,
видите, повеселели.


     Акт 2


     -  Да, неладная тут история  приключилась,  товарищ Майор,  - в комнату
вошел человек в штатском.
     -  Вы  говорите здесь  бизона с человеческими ногами  на босу  ногу  не
видели - строго посмотрел на моряка шпион.
     - Да нет, что вы, - улыбнулся  Моисеев,  - у  нас даже лимоны какой год
уже не растут, мы здесь тихо проживаем, а вы только зря в овец стреляли.
     - Не сказать, не сказать,  угрюмо отвечал милиционер, - я  здесь у  вас
видел  свидетеля, что  за зайцем погнался через  тропу, на которой было ясно
написано: "НАГАЖЕНО, НЕ НАСТУПАТЬ !"
     - Ну и что, возмутился Николай Лезвов.
     - А вот чего, - подпись-то у вашего управкома поддельная! - почернел от
злости штабс-капитан.
     - Как поддельная?! - возмутился мореход.
     - Как поддельная?! - возмущенно заклокотали все поодиночке.
     - Да вот так! - озлобленно проявил человек в штатском.
     - Вот вы здесь кур не кормите?!
     - Ну, не кормим, - совсем недоумевающе просопел моряк.
     - Врете! - разозлился подполковник, - я сам видел, как ваш всподопечный
Прокопий Суржаниныч на забор гуся подвесил.
     - Ну и что?
     А дело в  том, что я-то раньше этого гуся на платформе видел, -  его за
город вывозили, и вот теперь этот же самый гусь и непристойничал, насаженный
тем же местом на мачту флагштока, что не патронташ завоевали.
     - Ну что вы, будет вам. И, Андрей  Коза, мы  вас здесь все уважаем, как
достойного члена,  - уговаривал его  самбист,-  нашего клуба.  Мы  здесь под
трамваем ждали вас восемьдесят дней, и даже не в злобе на вас за это, - вот,
ни  чуть-чуть.  Видите,  мы  вам  и  поесть мяса тут  принесли  и  сазанчика
жирненького вам пособлазнили.
     - Что?! Взятки предлагать - да я вас в сметану коровой взбрызжу! Я  вас
здесь мимо слона увижу, без малейшего затруднения с заднем проходе. И вы
     мне не просачивайтесь здесь, даже и не пытайтесь!!!
     Я вас  за  печень  выжму  -  как губку  схвачу! Я  вас страусом  слабым
придавлю на эшафоте!!!
     Я вас...
     Я вас...
     Прошло  несколько  минут  молчания, после  чего  Майор,  поздоровавшись
нервно и очень спеша со своей тещей, торопливо вышел из зала.


     Акт 3


     Ввалилась  пьяная  теща  полковника Грыжина  и,  подмигнув  старому,  в
клетку, Антону, немедленно вмешалась в беседу.
     - А  шо вы, сволочи, я вас видеть не желаю,!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
- мово мужа от цыганки отчалили, я ей пол рубля дала  на обветшание,  а  вы,
сволочи, гады паршивые - вы без собаки и часу не протяните, если я щас пикну
по-пржевальски, у вас у всех озноб холодком по зобам поразбежится.
     - Нет  ужо,  сопля  фаршированная, я  тебя с осьми  лет  нянчил, а  ты,
стерва, на колеса Павла  носки поставила! Я ш тебя, швабру, в панталыку сдам
и  видеть не  смогу  очей твоих жаберных!  Шоб тебе проглота  поперек  горла
стала!
     -  Ты   мне  шайбы  не  порочь!  Я   от  тебя  замуж  вышла  за  тюленя
восьмигрудого, и видала таких как ты, на Кавказе плесенью дышали!
     Под  трюфеля  бы  вас  всех  яйцами-то  повыталкивать!  Смерть  собакам
беспучивинным!


     Пауза


     Ебульен Степаныч  глазом  отдохнул, повернулся  так спокойно в  сторону
Екатерины Матвевны и жалобную песню затянул:
     Были мараты на череве знойном;
     После обеда краснел унитаз;
     Вечер. И тайные помыслы сразу:
     Ты увидал, как олени в бегах...
     Грустная песня затянулась над аулом, даже медведь в гости не зашел.


     Акт 4


     Вот рассвет... петухи жабой смолкли будоражной  и  Сабль  Вышнев открыл
свой левый глаз.
     -  ПодЦем! -  заорала  толстая, явно невысокая уборщица  с шваброй, жуя
корку грязного апельсина, - ишь тут зябли размусолили!
     После обеда продолжили свой разговор Павл Протезыч и Ебульен Степаныч.
     -  Т'к что говорите, бананы у  вас  на веранде кроликами покрылись? Или
что  не подарить безотказно? Я  то  ведь сам из губернии  Повеселицкой буду,
меня мужики гвоздем крестили!
     - А ну, вон с корабля! - прошипел ослоусый боцман, причем сделал он это
со зверской  улыбкой  вспухшего от болезней зайца, и всем  стало  совсем  уж
нехорошо.
     - Делать нечего, - засиделись мы тут у  вас, Шашлык Ананасыч. Без почки
и пожару не наделаешь.
     - Пойдем и мы, -  предложили господам привстать престарелые подмышечные
зерна.  А  то  ведь Федосья Карповна  нас подведет к  обрыву-то, да и голыми
пальцами на ногах-то и выставит.


     Финал


     -  Так  вот,  Ебульен! Держу пари, что  ты завтра молодежь из-под  зала
очками выжать не сумеешь! - выпалил Константин Прокопьев.
     - Ну уж!!!  - хлобысь по бумажной  табуретке, чуть не вырвалась у Павла
Протезыча правда наружу - зашито!
     





        Олег Сурнов. Сон Сэра Фредерика ФОРСТА

     - П О Э М А -


     Копни себя глубже,
     Да вынешь оттуда...
     (Никому не известный старинный
     английский философ)

     -Посвящено Дженни-

     - Дженни, ну где ты?
     Сэр Фредерик Форст опять вскинул ружье, но опять зря.
     Небольшая  девичья  фигура вновь  возникла  перед  его  глазами.  Те же
миленькие ножки и все  тот же танец. На вид ей было лет пятнадцать.  Хотя на
самом деле многим казалось, что ее вообще не существовало.
     Форст  плюхнулся возле дуба, пытаясь  закурить и подумать. Рядом сидела
девочка вся в белом.
     - Ты такая красивая, а я тебя убить хочу. Не скотина ли я?
     - А ты поспи, поспи, поспи...

     ... - Послушайте, Фредерик, не за теми ли  холмами Африка, - обратилась
принцесса к своему  лечащему врачу Сэру Фредерику  Форсту. Уже пару лет  шла
война, и он не раз выручал ее.
     Где-то пробегали негры,  злобно  крича  и  размахивая шашками.  Изредка
стройный пейзаж нарушали маленькие бедуины с большими слонами.
     - Да он дрыхнет никак? Сэр Фредерик, я приказываю..
     . . . . . . .
     - Дженни, Дженни,  послушай  какой чудный  сон.  Я был  лечащим  врачом
самой... А где ты?
     - Тебе уже пора пить чай, не слышишь, что ли, твой слуга уже устал бить
в колокол.
     - Ну вечно ты так...

     В  просторной гостиной сидели гости. В основном это были чопорные леди,
некоторые из которых были вдобавок еще и старыми девами.
     -  Сэр  Фредерик,  присаживайтесь,  будьте  любезны,-  пробасила  самая
чопорная, прикоснувшись к чашке  с чаем  сухими губами. Она никогда не  пила
чай, а лишь касалась посуды лицом, но чай через некоторое  время сам куда-то
исчезал, видимо испарялся от времени.
     Форст сел в кресло и начал было подносить ко рту чашку, как вдруг...
     - Как ты терпишь всех этих старушенций?
     - Дженни, я  же просил  тебя не появляться здесь. Ты  же ставишь меня в
глупое положение.
     А  надо  сказать,  что  девочка  мало  того,  что  то  исчезала,  а  то
появлялась, ее  и  видел-то,  когда она  появлялась,  только  лишь  сам  Сэр
Фредерик. Так что для старушек он разговаривал только со стулом.
     - Ладно, ладно. Я уйду. А ты  не будешь наставлять на меня свое  ружье.
Убить же можешь все-таки.
     - Хорошо, больше не буду.
     И раз. И фигурка исчезла.
     "Фу ты!"- подумал Форст, да  так громко отхлебнул чая, что у старых дам
чуть глаза не повыскакивали (такая до этого была тишина).
     - Прошу меня простить, - пробубнил скрывающийся за широкими дверьми Сэр
Фредерик. Убегая от убийственных взглядов старух, он вошел в спальню.
     Тут ему вспомнилась жена, ее глаза, плечи, красивые длинные ноги... Сэр
угрюмо засел на клетчатый пуфик и принялся грустить...

     -Ку-ку. Нда. Я, между  прочим,  здесь. А ты  опять  думал об Элиен?  Ну
извини, побеспокоила...
     Девочка сидела на столе, игриво сверкая коленками. Смеясь, она все выше
поднимала юбчонку.
     - Прекрати, - занудел  Форст, - Слушай, не надо. Я  не могу  просто так
смотреть на твои милые ножки, ты же знаешь. Я, конечно, мог попробовать тебя
схватить, но ты ведь исчезнешь? Да?
     - Ну, не  сердись. А  дай-ка мне лучше конфет, -  девочка выпрямилась и
снова принялась танцевать, - Ты ведь принес мне, а не даешь. Тебе не стыдно,
нет?
     - Сколько можно влазить в чужие мысли? Да, я принес, хотел дать, но  ты
же исчезнешь поди...
     Дженни танцевала, не обращая никакого внимания на говорившего.
     -  Ну хорошо,  хорошо,  -  Сэр  Фредерик  Форст вытащил  из внутреннего
кармана кителя аккуратненький  блестящий кулечек  и поставил на стол,  подле
ножек Дженни.
     - Ну, пойдем,  я  потом сЦем. - Дженни схватила руку Фредерика и повела
его.  Он  хотел  было удивиться, раскрыть рот,  вытаращить  глаза,  почесать
затылок, но  вместо этого просто  пошел, как будто так оно всегда и было.  В
душе  он  конечно  удивился,  и рот  раскрыл,  и вытаращил глаза,  и даже  с
затылком  управился.  Но   на  вид  по   нему  нельзя  было  сказать  ничего
предосудительного.
     Ведомый девочкой, он вступил в странную залу. С одной стороны казалось,
что там  были  зеркала, и даже много  зеркал, но присмотревшись внимательней
можно было и не обнаружить их вовсе.
     В зале было также много народа, и одновременно  никого не было.  Дженни
сбросила с  себя платье и  осталась  в нечто воздушном. Сэр  Фредерик  хотел
что-то сказать,  но закружилась музыка, а вместе  с ней и девочка, и сам Сэр
Фредерик.
     - А ты хорошо танцуешь, - прошелестела Дженни.
     -  Спасибо,  -  сказал  Форст,  который  практически  не  двигался,  но
казалось, что двигался.
     Тут Фредерику пришло на ум схватить-таки девчонку.  Правда, на какое-то
мгновение мысль его показалась ему вульгарной. Но Дженни сама приблизилась к
нему  на столько, что не дотронуться до нее он не  мог. Под руками было все,
что  нужно:  гладкие  ножки, упругая попка, и  что  самое странное,  все это
ощущалось.
     -    Дженни,     ты    что,    материализовалась,    материализовалась,
материализовалась...
     . . . . . . .
     -  Сэр  Фредерик,  проснитесь  же,  наконец-то.  Ну  вот, так то лучше.
Посмотрите,  голубчик,  не  за  теми  ли  холмами Африка?  -  принцесса  еле
растормошив  своего лечащего врача Сэра  Фредерика Форста, указала перстом в
сторону холмов.
     - Никак они.
     - Что они?
     - Холмы.
     - Но сэр?
     - Да,  да, право, это Африка.  И  негры, смотрите, негры. Мне  и раньше
говорили, мол, там где негры, там Африка.
     -  Да что  вы говорите!  Негров  этих ваших я уже третий  час наблюдать
изволю. Так что...
     - Но,  принцесса. Это,  видимо,  значит, что мы как третий  час  уже  в
Африке. Не хлебнуть ли нам шампанского по этому поводу?
     - Пожалуй. Эй, Джон!
     -  Да,  мадам,  -  склонившись  лысой  головой,   слуга  подобострастно
высказал. - А не пора ли вам в слуги негров-с?
     - Я сама решу, Джон. Тащи шампанское.
     - Слушаю-с.
     - Спиртное было подано через пару единиц времени. Поглощение началось.
     - После первой  и второй промежуток быть должон.  Но маленький. Кхе...-
промямлила  окосевшая  после  второй  бутылки  ее  высочество.  -  А как  вы
считаете? Эй! Вы, Фредерик, как вас там?..
     Мгновенная жара  всех  разморила, и, кроме  орущей принцессы,  все  уже
лежали подле пальм и сладко дремали. Негры-то уже наступали,  но об этом еще
никто не знал.
     А лечащий врач самой принцессы Сэр Фредерик Форст перевернулся на левый
бок и увидел сон, и снится ему, что...
     . . . . . . .
     -  Дженни, Дженни. Господи, ты  опять  пропала.  А кто все эти странные
люди? И подсмеиваются как-то гадко. Пойду-ко я лучше в сад.
     В саду стояла весна.
     "Здесь просто не может не быть Дженни, - подумал Форст, - она наверняка
где-то здесь."
     И он мягко опустился на скамейку подле девочки.
     - Ты чего плачешь, маленькая?
     - Просто, просто мне хочется...
     Маленькие снежные цветочки распускались и таяли, девочка плакала, а Сэр
Фредерик Форст,  тщетно пытаясь утешить бедное дитя, начал строить дебильные
рожи  и  пританцовывать  что-то  из  балета  о  несчастном  пастухе  и   его
неудавшийся невесте.
     Не  глядя на веселые  ужимки  Сэра Фредерика, девочка  вдруг  перестала
плакать и произнесла:
     Моя госпожа Мэлис
     Спустилась в сад,
     Растворила деревья прозрачной рукой.
     Подожгла цветы, разлила ручей,
     И ушла, притворив двери за собой...
     - Позвольте, - в сад вошла белоснежная дама с красивым холодным лицом.
     - Это моя госпожа, прости.
     - Что, эта Мэ.., Мэлис?
     - Я леди Мэлис.  Ронда  Мэлис. Я из  приюта для беглых осиротевших душ.
Прошу меня простить, - произнесла, как убила, леди Мэлис.
     Форст заметил, что цветы начинают вянуть, а вода пузырится.
     "Галлюцинации, - подумал он, - позвольте, какого это..?"
     -  Не надо.  Я  пойду.  Я  ненадолго,  смотри-ка,  -  у  тебя  шнурочек
развязался.
     Сэр  Фредерик  нагнулся  вниз, дабы завязать, и в этот миг  понял,  что
Дженни больше нет.
     -  Дженни!  Где  ты? Так нечестно,  -  он хотел сказать  еще что-то, но
внезапно понял, что ничего больше  говорить  и не нужно, что все так, как  и
должно было быть.  Он опустил голову, сорвал цветочек  и быстрой, но нервной
походкой вышел из сада прочь.
     - Сэр Фредерик, а Сэр Фредерик!  - это была Амалия Рэйвн, самая старшая
из  пожилых дам, находившихся в гостиной.  - Ну что же вы, голубчик, мы  тут
все вас  уже  как энное количество часов дожидаемся, а вы тут цветочки рвать
изволите. Нет,  это  конечно мило,  да и...  Ах  пойдемте  же  наконец,  Сэр
Фредерик, нас ждут.

     Леди Рэйвн не всегда была такой, в отличие от старых дев, которые имели
честь отведывать чай вместе  с ней и Сэром  Фредриком. Она, в годы молодости
вела довольно распутную и разгульную жизнь. Но  во время одного из походов в
войну против  Севера,  будучи полковой куртизанкой, она к  несчастию  своему
заболела сифилисом, долго хворала, и вылечившись начисто, покончила со своим
блядским прошлым, уехала в поместье, и за несколько лет превратилась в сухую
поджатую даму,  отдающую чопорностью и прочими неприятными качествами, коими
были наделены все старушенции из ее окружения в той или иной степени.
     Один лишь Сэр Фредерик знал ее прошлое. (Вполне  возможно, он как раз и
служил  в том  полку, где заразилась  леди Амалия.)  И  бывало,  раскладывая
вместе пасьянс, они подмигивали друг другу и загадочно улыбались.
     -  Сэр   Фредерик,  вы  представить  себе  не  можете,  сынишка  нашего
дворецкого женится на Кэти... Но Сэр Фредерик, как это  вы  не помните,  кто
такая Кэти, это  же  дочь  этого знаменитого ученого.  Да-да, Кронхэймера, -
леди Амалия так  быстро говорила, что Сэр Фредерик не успевал даже вставлять
свои благородные изречения,  а Амалия схватывала их, когда они и не успевали
еще слететь с уст Форста.
     Так  они  продвигались по аккуратненькой  аллеечке,  пока  не  достигли
гостиной замка, где уже собралось все общество...

     В церкви столпилась уже  большая  куча  народа,  когда  туда вошло  все
достопочтенное общество,  состоящее из дам  преклонного  возраста в чепцах и
пенсне,  возглавляемое небезызвестной  Амалией  Рэйвн,  и  замыкаемое  Сэром
Фредериком.
     Пастор, слегка подвыпивший и бодрый, взобравшись на свое место, повелел
начинать.
     - Времена настали новые, - начал святой отец, - и посему предлагаю всем
целоваться, целоваться, целоваться...
     "Странно, - подумал Сэр Фредерик,  ощущая себя где-то  на южном фронте.
Вот так всегда, когда засыпаю, кто-нибудь да проговаривает одно слово раз по
десять...
     . . . . . . .
     - Сэр Фредерик!
     Форст услышал истошный вопль и моментально проснулся.
     - В чем дело?
     - Негры, о  боже, негры! Вставайте же  мои слуги!  Вставайте сволочи. Я
же...- орала трезвея, госпожа.
     Но слуги встать  не могли,  глотки  их  были  аккуратно срезаны добрыми
черными  руками, в  коих местами  блестели  мачете  и  пилочки  для  ногтей,
украденные туземцами во времена прошлой английской экспансии. Странные белые
люди пытались  обменять их  на  золотые серьги,  покоившиеся  в негритянских
губах, но не тут то было...
     - Сэр Фредерик!
     - Да я уже встал, и, между прочим, ударился больно о рог животного.
     - Да не рог это, а пальма.
     - Ой, и в самом деле. Хотя похож.
     - Да нет.
     - Нет, ну похож...
     - Да что вы, право...
     - Нас сейчас будут бить, принцесса. Возможно убьют...
     Принцесса издала предсмертный хрип. Вернее, это ее горло его издало, но
не  важно. А важно то, что после сего Сэр Фредерик в момент  ожил и принялся
сопротивляться...
     ...  Уже несколько  часов  корявые  черные тела  летали над оазисом. Но
всему есть предел, и обессиливший врач упал прямо на вождя.
     . . . . . . .
     - Ну, Сэр Фредерик, ну  проснитесь же, -  Амалия Рэйвн  больно кольнула
зонтиком  Форста,  -  послушайте  же  хоть  немного.   Будьте  же  приличным
человеком.
     - Я вас целовать не буду, - твердо ответил туманный Сэр Фредерик.
     Удивленная и  оторопелая дама  хотела было что-то произнести типа "Фи!"
или "Фу!", но, внезапно, священник,  устав от своих громких речей,  подтянул
потуже рясу и крикнул: "Горько!"
     Жених и невеста в момент припали друг к другу, и зал взвыл...
     - Ах, как это им не противно, выдала третья подруга леди Рэйвн.
     - Да, - подметила четвертая.
     - Да, - подметила пятая.
     - Да, - подметила шестая...

     ...- Я вам ничего  не скажу, инки, - непонятно откуда возникло в голове
это слово у связанного и контуженного Сэра Фредерика Форста, лечащего  врача
самой принцессы, теперь уже  покойной,  но  он это  произнес. И сделал это с
достоинством и с высоко поднятой головой, насколько позволяли лианы и дебри.
     Негры внезапно обернулись и посмотрели ему прямо вовнутрь.
     Явно завладев их вниманием, обессиленный Форст продолжил:
     - Я старый солдат, родился  в  Н-ском городе, в том же году. Я умру  за
свою страну, и  ваши черные рожи  меня не остановят. А есть  у  нашей страны
такие  армии,  при  виде которых у всех густонаселенных народов Африки глаза
ихние  округлые повыползают и губы в папирус совьются.  А есть  у этих армий
такие снаряды,  какие вам  и не  привидятся в самых страшных  сновидениях, и
пушки там здоровые, и бронемашины, и...
     Но не успел вымолвить всю речь  свою лечащий  врач, как вышли негры все
из  тростника,  и остался он  наедине со  старым  прыщавым  пигмеем, который
медленно так потянул за узелок и развязал Сэра Фредерика, а как развязал, то
вручил ему  саблю его, подаренную ему в свое время самой принцессой во время
прошлого похода. Потом взглянул так добро и подслеповато, и произнес:
     - Кхм, кхм. Крмз. Уммм.
     Но  внезапно  Форст,  почувствовав  едкую  ненависть  к этому  больному
доброму  негру, всадил в него саблю прямо ему в  сердце,  схватил  со  стола
важные  документы  и,  посмотрев  вслед падающему  телу,  геройски  вышел из
зала...
     - Что  за черт, - тихо прошептал Сэр Фредерик, стукнувшись о притолку в
дверях   церкви,  -  опять  эти  мерзкие  сучонки  гундят  под  нос.  Старые
паскудницы!
     И с омерзеним думая о подругах леди Рэйвн, Форст вышел на улицу. Солнце
уже садилось, набегали тучи, явно приближалось ненастье. Но прикинув то, что
сможет  успеть, Сэр Фредерик зашагал  быстро по полю, ни  о чем  не думая  и
глядя прямо в землю...
     - Ну и земля здесь, один песок,  сущий ад, - Сэр  Фредерик произнес это
на четвертый час своего следования по барханам. Он дал себе клятву во что бы
то не стало дойти до центра,  собрать войска и  отомстить проклятым бедуинам
за  жизнь  принцессы. На  глаза его наворачивались слезы, и  странная  фраза
бродила  где-то в правом полушарии его мозга:  "Корабль  пустыни  - верблюд,
корабль пустыни - верблюд, корабль пустыни - верблюд..."
     - Хм!  А есть ли в пустыне верблюды? - Сэр Фредерик хотел сказать: "Хм!
А есть ли в пустыне корабли?" Но внезапный гром и гроза, а также моментально
полившийся за ними дождь, обескуражили его  донельзя. Сэр  Фредерик принялся
мяться на одном месте и искать безопасное ущелье. В церковь ему возвращаться
не хотелось, к тому же она как тридцать пять минут назад пропала из виду, ни
одного дерева  подле не  маячило. И  отчаявшись,  он зашагал  прямо  вперед,
опустив голову к грунту...
     ... Вдруг  внезапная  буря подняла слой песка и метнула лечащему  врачу
его прямо в глаза.
     Потеряв зрение, он  закричал и, выхватив саблю, принялся размахивать ею
истерично во все стороны.
     "А вдруг рядом враг?" - лихорадочно мыслил обезумевший Форст.
     Но падения мертвого тела или же каких-нибудь криков он не слышал.  Хотя
даже если бы они и были, вой  ветра и скрежещущие звуки поднимающегося песка
заглушили бы их.
     Несмотря на слепоту, Форст решил идти до конца и  не дать  сломить себя
стихии.
     "Сюда бы сейчас дождь," - подумал Сэр Фредерик, совершив первый шаг...
     ... Ливень  хлестал по  лицу  Форста.  Он  протянул  руки,  и  во  мгле
обнаружил нечто похожее на строение.
     - О, боже, неужели!?..
     Вскоре  нашлась и  дверь. Промокший до нитки человек вошел  вовнутрь, и
почувствовав специфический запах сена, наткнулся на  лампу.  Там он нашел  и
спички.
     "Слава богу - свет! Все-таки это  хорошо так. Одному в старом сарае, на
сене,  когда кругом дождь, и кто-то  идет сквозь  него,  и еще не  дошел  до
своего сарая, а ты наконец-то в тепле и  со светом, и можно вытянуть ноги, и
просушить одежду," - не без радости думал Форст, стягивая левый носок.
     - А ты здесь не один, между прочим. Хе-хе, произнес тонкий голос.
     Форст натянул носок обратно и не веря своим ушам произнес:
     - Дженни, это ты?

     ... - Это я.
     - Я скучал по тебе.
     - Я знаю.
     - Ты где была?
     - Там...
     Девочка  сидела на корточках  в белом  воздушном платье  и вырисовывала
круги на сереньком песочке сарая.
     - Ну и как... там?
     - Да не очень...
     - Ты сбежала?
     - Да не то чтобы...
     - А леди...
     - Мэлис?
     - Да.
     - А она ничего не может не самом деле-то, - Дженни улыбнулась.
     - Ну и хорошо.
     - Не знаю...
     - Ты мне очень нравишься, Дженни.
     - Это дождь. Это он соединяет. Я здесь ни при чем.
     - Что?
     - Ну, расскажи мне свой сон. Я послушаю, так и быть.
     Дженни непонятно откуда  вытащила очки и  зачем-то напялила их  себе на
нос, будто бы собиралась читать какую-нибудь книжку.
     - Ну, ладно,  ты  только знаешь,  скажи чего-нибудь раза хотя бы три. Я
под это хорошо засыпаю.
     - Конечно, конечно, конечно...
     . . . . . . .
     -  Там.  В оазисах. Негры.  Спешите. - Сэр Фредерик  Форст  ввалился  в
палатку, не веря, что добрался-таки  до нее, и  встал как  вкопанный посреди
увлеченных работой людей.
     Кое-кто  из  них  с  интересом рассматривал  оружие,  снаряды,  пушки и
прочее. Некоторые  с неподдельной серьезностью  глядели  на  подробную карту
Африки и на важные документы.
     Кое-где  валялись  трупы  и  календари с  обнаженными женщинами,  какие
выдавались солдатам в ту войну.
     - Негры... - простонал Форст.
     Но ни один негр не обернулся, все были заняты тем же, чем и раньше.
     Внезапное отчаяние охватило Сэра Фредерика. Оно вонзилось к нему в мозг
и провалилось на самое дно его подсознания.
     Старый браунинг, он носил его собой с давних пор. В нем  была лишь одна
пуля - последний выход из любой ситуации, окончательное решение всех бед.
     Войдя в ночь, Сэр Фредерик Форст, бывший лечащий врач самой  принцессы,
прислонил дуло к виску и спустил курок...
     . . . . . . .
     ..... - А..а..а! - Фрэд Форст аж  подскочил на своей кровати и застыл в
одном положении, обливаясь холодным потом.
     - Элиен?
     - Ну чего? - рядом с Форстом в постели лежала голая женщина, недовольно
открывая глаза, и морщась при этом.
     - Элиен, ведь  ты моя жена, так? Что-то у  меня с памятью. Ну скажи же,
Элиен?
     - Да жена, но только бывшая, Фрэдди, бывшая...
     - Ну, а чего же ты делаешь в моей постели?
     - Ну и нажрался ты, хрен...
     - А?
     - А что, бывшая  жена не может потрахаться с  бывшим мужем со своим, а?
Ты  что, не помнишь,  была  еще эта сучка  Джейн с братом.  А ты  ее неплохо
отделал...
     - Ну а ты?
     - Ты же знаешь, хотя ты ведь не помнишь. Ну мой парень, ну этот, Скотт.
Он же  улетел в Калифорнию, там  у него это,..  а мне скучно. А ты еще очень
даже ничего, в постельке-то...
     Женщина провела по бедру Форста пальцем и принялась облизывать губки.
     - А кто я такой вообще? А?
     - Да ну тебя к черту!  - женщина  убрала руку, - ты сраный писателишка,
которого никто не читает и читать не собирается. А еще, когда ты трезвый, ты
такой мудило, а когда ты пьян, ты просто поц  вонючий. И я еще была за  этим
замужем, но...
     - Тихо. А где Дженни? - Форст помнил это  имя, но не был уверен, что он
его  не  придумал, и теперь  он  ненормальным  взглядом уставился на  Элиен,
боясь, что она просто наорет на него.
     - Фредди, ты просто склеротик сраный. Она у твоей матери.
     - А что она там делает?
     - Ну по травке бегает,  скорее всего, валяется  там,  плещется. Ты  мои
трусики не видел, а? Голова болит...
     - Я должен ехать к ней. Мне надо ее увидеть.
     - Мудак.
     - Ну уж прости. А сколько мы с тобой прожили?
     - Дверь там!
     - Прощай, Элиен, выронил полуодевшийся Форст, прикрывая за собой дверь.
     - Избавь меня...
     Но конец этой фразы он уже не слышал. Он  быстро бежал по направлению к
автомобилю, ведь ему обязательно надо увидеть ее. Скорее...
     Фрэд Форст  двигался на своей машине  по ярко освещенной автостраде.  В
мозгу его  была полнейшая каша, состоящая из  сновидений, обрывков вчерашней
вечеринки и песен Дэвида Боуи.
     - Холодный  мир, это настоящий холодный  мир. Черт! Какого хрена ко мне
пристала эта песня, - раздраженно сопел Форст, обЦезжая машины. Он чуть было
не врезался  во встречный  грузовик, и шофер на  прощанье одарил его смачным
"факом".
     "Странно, - думал Форст, - странно что я  помню адрес  матери. Идиотизм
какой-то. Ничего не помню. А это помню. Стоп. А почему я решил, что Дженни -
моя дочь?  А  вдруг  это какое-нибудь  животное просто.  Ведь  Элиен  же  не
сказала...
     Это открытие  до  того поразило его,  что он открыл рот.  Да так и ехал
добрые пол мили, одолеваемый сомнениями.
     Какое-то   фермерское  семейство  из  соседней  машины  несколько   раз
заглядывало к нему, а ихний мальчишка, тот и вовсе обнаглел, строил мудацкие
рожицы и протягивал свой сопливый средний палец в форточку, не задумываясь о
последствиях.
     "Да  нет, не может быть, - решил он,  справившись  с ситуацией и слегка
боднув автомобиль семейства, - это, наверняка, моя дочь."
     И, сам  того не замечая,  Форст  подЦехал к зеленой ограде, за  которой
виднелся  аккуратненький   домик.  Он  находился  на  расстоянии  от  других
коттеджей и располагался рядом с рекой, что  было необычайно  мило  в жаркие
дни.
     Дверь была открыта, и Форст беспрепятственно вошел в дом.
     - Мама, ты здесь? Эй! Есть кто-нибудь дома-то?
     Он  осторожно  ступал по  деревянному полу  прихожей, мучимый дурацкими
предположениями.
     Открылась дверь в  небольшую комнатку, и,  внезапно, на столе его взору
предстало то, чего он боялся больше всего. Ноги его  подкосились,  и он чуть
было не упал.
     На столе в аккуратной коробочке лежала зеленая малосимпатичная  ящерица
с выпученными глазами. На шее ее красовался браслет,  на котором было выбито
золотыми буквами: "Jenny".
     - Да не может быть! - спокойно произнес Форст. Не замечая того  сам, он
схватил  бутылку  пива  со  стола  и  пятясь  вышел из дома. Ему  надо  было
присесть, но только не здесь, лучше где-нибудь на травке...
     Фрэд Форст забрался в кусты и совершил глоток. Его мысли путались, и из
глаз  лились слезы. Ему  не было  понятно, почему он вдруг захотел,  чтобы у
него была  дочь, чтобы ее звали Дженни. Он просто устал, и,  прислонившись к
стенке дома, Форст закрыл глаза.
     Тем временем, с  другой стороны здания  подошла девочка лет пятнадцати,
одетая в белое воздушное платье...
     Она вошла в небольшую комнату, сняла с шеи ящерицы браслет и надела его
себе на руку...
     Она улыбнулась, открыла дверь в прихожей и вышла на улицу...
     Сидевший  в кустах Форст открыл глаза  и  увидел свою  дочь Дженни.  Он
зачарованно смотрел не нее и не шевелился, боясь спугнуть видение.
     - Пойдем, - девочка протянула руку по направлению к кустам, - ну пойдем
же. Чего ты там, застрял?
     Фрэд подошел к девочке и взял ее за руку.
     - Я,... - начал он.
     - Я знаю. Пойдем. Там река. Погуляем. Я знаю, ты вернулся. Не бойся. Мы
просто пойдем по воде. У тебя, наверно, не получится, но здесь мелко,  и, ты
держи мою руку. Ты ведь не отпустишь  ее? Ну смотри-ка. Это  просто. Главное
начать только.
     Девочка шла по воде. Просто брела по воде. Легкая и чистая, как облачко
из того мультфильма студии Уолта Диснея. Рядом с ней шел мужчина лет сорока.
Он то проваливался, то опять поднимался, с  трудом передвигая ноги, но  руки
девочки  не выпускал. Чему-то  улыбался, вынимал из  кармана  ненужные вещи,
плакал, чего-то бормотал, плыл...

     -  Вот уж, ходють по воде, значит, ногами. Так не уследишь за ними, они
и в небеса полетять, - процедил сквозь грязные зубы  старый рыбак на дальнем
берегу реки.
     - Ты его не слушай,  - прошептала Дженни, - рыбаки,  они такие. Сначала
поворчат-поворчат, а потом и сделают что-нибудь хорошее.........

     ...  В  эту ночь  старый  рыбак  Джон  Долмэн подарил  своей  жене Майе
серебряное колье.



        Андрей Дворников. Последняя сделка


     Посвящается М. Кругу



     Утро.  Церковь.  Понемногу  начинается  новый день; новый  снег;
новые  птицы;  Новые  люди?!  Беззубые старушки  занимают  места  для  сбора
милостыни.  Парадный  двор  считается  самым  коммерческим  местом,  поэтому
междоусобные стычки обыденны. Набожные бабульки, так ненавязчиво, пхают друг
дружку мягкой войлочной  обувкой, матеря отборным  тихим  матерком,  дабы не
прогневить Господа, отца Виталия и Варвару Пелагеевну.
     Варвара  Пелагеевна,  грузная,  лет  шестидесяти  пяти  женщина,  своей
бойкостью  напоминала страуса, с  некоторым, правда, куриным оттенком. Можно
сказать, она была "приближенной" и имела власть на местах. Эта вечно красная
женщина  собирала подать  на восстановление вечновосстанавливаемого храма  и
частенько  гоняла  сердобольных  старушек, для аргументации  приплетая  отца
Виталия, милицию, матерь божию и не божию.
     -  Здрафстфуйте  Фарфара  Пелагефна, дай бог  фам  сдорофья, благослови
господь - задабривая лопотали беззубые платки в рваных пальтишках.
     - Ну что, немытые рожи, собрались, - хрипела  в ответ Варвара, - все бы
вам  деньжат халявных хапнуть. Отец наш небесный вам и то, вам и  се, грехи,
можно  сказать, задарма отпускает. А вы что?  Ну-у-у? Никого не упустят. Как
кто идет, они давай деньги клянчить. Так он до меня и не успевает дойти, все
деньги, понимаешь, раздает на ваши паскудные земные потребности. А храм, что
ж, пускай рухнет, а вам и дела нет.  Я уж про иностранцев не говорю.  Руки с
кошельками готовы
     вырвать. У-у. Прочь с дороги.
     Так кудахтая, помолясь  и  настучавшись о ступеньки  лбом, заваливалась
она в храм. Тут ее ожидал обычный окрик:
     -  Варвара... Черт, где  ты лазишь, гореть тебе  с  антихристом, - отец
Виталий  был в  нормальным рабочем настроении.  Стройная высокая  фигура, из
которой  предательски  торчали  руки  и ребра,  целеустремленный  взгляд  во
внутренность переносицы, и рыжая бороденка, в которой каждый волос знал себе
цену и рос по траектории, описать которую было невозможно. Все это  выдавало
в отце Виталии орла, как он сам полагал. По крайней мере хищную птицу.
     - Время восемь  - он продолжал - ни свечей,  ни псалтыря,  ни завтрака.
Мать твою божию, прости Господи.
     -  Виталий  Федорыч, так  вот пирожки вам  пекла  нонича. Ваши любимые.
Упыхалась вся, пока донесла.
     -  Так я че, не пойму. Они у тебя с кирпичной начинкой, что-ли - ты так
упыхалась. Отец Виталий ехидно прохрюкал, восхищаясь своей шуткой.
     - Да я... и... это того - замешалась  и сразу нашлась Варвара - там вот
эти сучки... э, побирушки вернее, понимаешь такое...
     И  понеслась обычная  тирада. Был затронут глобальный вопрос  того, что
если вообще не прекратить это безобразие, то храм этот, простоявший без году
250 лет, не сегодня-завтра рухнет, загубив тем самым тысячи невинных жизней.
А  вот эти  вот...  вот те вот,  нет  слов кто, будут  бегать по  развалинам
величайшего творения  наших зодчих  и  дружно тырить ваши,  Виталий Федорыч,
серебряные  подсвечники, который  и  были, собственно,  куплены  на  деньги,
предназначенные на
     восстановление храма. Но тогда это уже не имело бы никакого значения.
     В середине трапезы, когда с  жадностью  была сожрана утка, и  уходил  в
последний путь энный пирожок с кирпичной начинкой, тонкий на такие дела слух
Варвары  уловил слабую, на первый взгляд, суету у стен церкви. Она выглянула
в зарешеченное окошко и обомлела: к церкви подкатывали две машины явно!!! не
русского производства.  Мгновенно оценив свалившееся  счастье  тысяч эдак  в
сто, Варвара самопроизвольно издала вопль, подобный звуку горна на рыцарских
турнирах  средневековья.  Бросив одну треть трапезы  на  растерзание мухам и
отцу  Виталию,  Варвара  побежала  экипироваться.  Добродушное,  с  оттенком
вселенского горя, лицо, помятая  одежда и небольшая  котомка (или коробка) с
надписью "На  восстановление храма".  Ее ждали  великие  дела. Отец  Виталий
прикинул, что у него есть еще  минут пять,  который можно посвятить борьбе с
голодом - орел, он нуждается в свежей пище.
     Машины плавно подЦехали к  крыльцу,  и, как  подобает  дорогим машинам,
высокомерно уставились  фарами  на стены непонятного дома.  Ни ресторан,  ни
казино, ни банк, ни ... , кругом бомжи. Единственное, что их восхищало,  так
это кресты.  От это да.  Если  б они к тому  же были золотыми и на  груди их
хозяев, то они, эти машины, были бы вообще бесценны. Да что там, бесценны...
     Мысли машин прервал голос хозяина.
     -  Какого  хрена, Саша,  я  же говорил,  что у "мерина"  дверцы  должны
открываться  двумя пальцами - указательным и  мизинцем. А то  братва увидит,
что я здесь как козел езжу, так засмеют.
     Водитель Саша  в ответ засуетился в  видом,  что не иначе как сейчас он
свернет горы,  найдет точку опоры и  сделает какое-то хитрое  устройство или
приспособление. Но жена Леонида Львовича, Люся, жестом его остановила.
     - Лелик  - она умоляюще посмотрела на мужа -  я же просила тебя хотя бы
сегодня - ни слова о делах. Мы же в церковь...
     - Послушай - перебил Леонид Львович - может не нужно это вовсе, перевод
денег.
     - Да Леля, посмотри, все твои друзья,  да и не только  друзья, ходят  в
дружбанах с  боженькой. Давно все вымолили  себе царство небесное. Так и нам
не  хватит. А здесь, хоть может и подороже,  зато наверняка уж. Гарантию там
может какую. Ты ж договоришься, Лелик, я знаю, ты у меня такой.
     - Сколько раз говорить, не называй меня Леликом - жестко отрубил Леонид
Львович и вышел к людям.
     Одет он был в черный костюм, хотя в глазах читалось тяготение к красным
тонам  в верхней  одежде.  Могучие  перстни перекрывали поступление  крови к
верхним  фалангам,  и то  ли от этого, то ли  просто так по  прихоти, пальцы
казались такими  пухлыми, что  вот вот  лопнут. Тело величаво  горбилось под
натиском  изделий из  золота, золота и еще раз золота. Роста, правда, бог не
жаловал, зато с массой  было все в порядке. Правильные черты лысины блистали
ярко выраженными интеллектуальными дарованиями.
     Леонид Львович вдруг  ощутил себя Петром Первым, а вокруг сгустились  в
поклонах холопы  и  просили помилования.  Подай, подай, - шепнула Люся, и он
одарил   близстоящих   холопов   заранее   припасенными   купюрами  русского
достоинства, и рванулся в бой. Криками "Благослови, Господи"  и т. п. холопы
провожали своего нового государя.
     На   входе   дорогу   преградила  говорящая   котомка  с  надписью  "На
восстановление  храма".  Только  чуть позже  он  понял,  что  за  ней то  ли
пряталась, то ли ее  держала какая-то бабка. То была Варвара. Но ее видно не
было.  Виднелись   только  торчащие  руки  и  ноги.  Так  что   складывалось
впечатление, что эта котомка сама по себе ходит и чего-то там бормочет.
     Леонид  Львович  отважно  сунул  в  жерло  ящика  еще  одну  купюру   и
прошествовал в
     храм.
     В  нос  ударил запах  тысяч непонятно  чего. В душе  его стошнило, а  в
продолжающейся реальности  жена  толкнула его вглубь туманной  завесы  этого
непонятного мира .
     - Э...  где у вас тут... эта, - начал Леонид Львович, - а, слыш, кореш,
да да, ты, с  бородой. Отец  Виталий, пригладив  бородку  и вытянув  рот  по
горизонтали до ушей, походкой полной внимания заспешил к зазывающему.
     - Серебряный?? Да ну ладно,  - продолжал  Леонид Львович,  - тут у меня
базар. Я это, чтоб время не терять, ты давай, где у вас здесь главный.
     - Ой, вы знаете, собственно, иегумен отец Игорь сейчас в  отЦезде, но я
за него, и мне вы можете полностью доверить ваше дело. Да.
     - Че?
     - Я говорю, иегумен в отЦезде, я за него. Ну и чем смогу...
     - Чего ты плетешь, старик.  Какой иегумен, какой за него, ты за базаром
следишь?
     - Дык... я ж...
     -  Мне  нужен  главный. Этот  самый, бляха  муха, да  куда  ж Люська-то
подевалась, - Леонид Львович окинул взглядом внутренности церкви и наткнулся
на большую икону Христа с поднятыми перстами.
     - О - о, вот он. Мать вашу, этот мужик мне и нужен, - и показал пальцем
на икону.
     Отец Виталий оторопел. Он никак не мог понять, на разыгрывают ли его.
     - Да  точно, он. Бородатый, волосатый и  пальцы держит как надо. Правда
рисовальщик, когда рисовал пальцы, видать-то и перепутал. Хм! Чего молчишь?
     - Э... Извините, как бы это, но он, как бы то, нематериален. Да.
     - Он что ! ? ! ?
     - Нематериален. Вернее сказать, умер.
     - Как? Когда?
     - Да давно уже. Ага. Почти две тыщи лет назад.
     - Две тыщи? Я не понял, старик, ты издеваешься? Тебе другой базар нужен
- ща сделаем.
     Отец  Виталий  нервно забегал пальцами  в  бороде. Дело пахло никак  не
ладаном. Живи себе, живи, а тут на тебе, как купол на голову.  Еще эта карга
Варвара все  носится  вокруг  со своим ящиком. Мол, случайно мимо проходила.
Неземным  усилием воли  отец  Виталий выдавил  из себя  улыбку.  Со  стороны
казалось, что он гримасничает.
     - Вы не поймите меня неправильно, -  орел стал выпутываться, - мы к вам
относимся в величайшим уважением. Да. И  я прошу извинения, что, это, мы вот
так... с вами. Но поверьте, я ни в чем не виноват. Это, знаете ли, люди...
     И он начал вводить Леонида Львовича  в краткий курс  библейской истории
для  детей дошкольного возраста.  Те,  у кого достаточно воображения,  чтобы
мысленно их переодеть,  увидели бы, вероятно, такую картину: Санчо Панса под
страхом смерти заставляет Дон Кихота  читать ему сказки про  доброго доктора
Айболита. Причем у Дон Кихота была первая стадия малярии. Его не трясло. Его
немного подтрясывало. А  из гортани  изливалось максимальное количество букв
на единицу времени. Отца Виталия перло!
     ... И, собственно, он как бы и жив сейчас, но в другом, соответственно,
мире. Да! Власть  велика его... Да,  да, на вечный  срок...  Ну что-то  типа
президента... Душа???  Ну, как бы сказать,  то, что остается от  человека...
нет, не кости... Пересадку? ! ... Да это вроде все  знают...  Клянусь Гос...
Рад, что смог вам что-то обЦяснить... За базар отвечу...
     Леонида Львовича обуревали мысли, мыслишки и мыслищи.
     -  Да, слушай, там твой  этот Христос дал шороху. Я сразу понял,  мужик
свой.  Ментам елки рубить не будет. В законе, вроде  как. Слышь, а  я вот не
пойму, труп то кто спи... украл, так сказать.
     Отец Виталий решил не вдаваться в подробности и ответил коротко:
     - Братва!
     - Да козлы поганые, - вскипел Леонид Львович, - на  кого руку  подняли.
На своего. На святого. Бляди. Разборки были?
     - Чего?
     - Разборки-то, говорю, были? Этот стукач, как его?
     - Иуда, что ли?
     - Да...
     - Ах,  вот вы  о чем.  Понимаете  ли, не в этом дело. Иисус завещал нам
всепрощение. И, естественно, Иуду он тоже простил.
     Леонид Львович был шокирован.
     - Веди! Куда? Где...
     - Пойдемте, - заважничал отец Виталий.
     И они  пошли,  прихватив  под благоухающую подмышку отца Виталия  энное
количество свечей.
     Около  небольшого закутка Леонид  Львович  резко  остановился и шепотом
спросил:
     - Слышь, эта, как тебя зовут-то?
     - Отец Виталий.
     - Слушай, Виталий, хм, отец. Мы тут вот с тобой вроде поладили.
     - Да, да, конечно.
     - Чего ты там говорил про другой мир?
     Отец Виталий вкратце повторил собственную теорию на  указанную тему. Но
Леонид Львович не дослушал.
     - А это, ну ты ведь вроде в курсах там.
     - Ну.
     - Да, ты это... вот.
     - Говорите, говорите, - лицо отца Виталия  приняло  очертания серьезной
заинтересованности.
     - Слушай,  может я ему  по  сотовому смогу  позвонить,  по  пейджеру-то
конечно...
     - Кому позвонить?
     - Ну кому, известно кому, Иисусу этому Христу... Иисусу.
     - Как эт-то? ! ? Какому Иис...тьфу. Постойте. Да вы что?
     -  Ну  что, что,  номер  какой?  Я  добазарюсь как  надо. Тебя тоже  не
обделим.
     -  Да что вы? Какой номер?  Нет никакого номера. Да и его нет... Вернее
есть, но вот номера уж точно никакого нет.
     - Брось. Большие бабки даю. Никто не узнает.
     -  Да с радостью бы.  Но  туда точно дозвониться невозможно ! За
базар отвечу, как на духу.
     - Ну, а может этот твой, ахуен, ну который типа в отпуске.
     - Иегумен, что ли?
     - Ну да. Может по связям как.
     - Бесполезно.  Понимаете, это там, на небесах, он живой, но  для нас он
мертв. По плотски мертв. По земному. Хотя в мыслях живой.
     - Кто, иегумен?
     - Да нет, черт,  Иисус Христос,  прости Господи, Господь наш. Небесный.
Отец всепрощающий.
     - Ну ладно, ладно, завелся. Пошли.
     И они пошли. Благоухание нарастало. Лицо отца Виталия снова нашло точку
опоры  и  священную  серьезность  приняло.  Он  подвел  Леонида  Львовича  к
внушительному образу святого и начал было говорить, но был прерван.
     - О. А это что за бабища с дитем?
     - Какая, - сначала не понял отец Виталий, но тут же поперхнулся. Улыбка
слетела. Уши не слышали бы. Кажется, храм покачнулся от этих слов.
     -  Свят, свят,  свят.  Господи,  да что ж  вы  такое  говорите.  Прости
Господи. Нельзя так, - немного смягчился отец Виталий, -
     - Это... Это, знаете ли, матушка.
     - При чем здесь матушка. Какая?
     - Это  боженькина  матушка.  Она  родила  на свет божий  бога-человека,
поэтому она тоже святая. Мы ей...
     - Подожди.  Да она ж на знала, чего у нее  родится.  Родила себе, а тут
такая фигня, можно сказать. Я вон тоже. Кто бы подумал, что из Леньки...
     Отец  Виталий  рвал  и метал.  В  душе.  Пот  стекал  крупнокалиберными
каплями.
     - Прости, Господи, ибо не знает  чего говорит. На колени,  да на колени
же, - полукричал, полушептал отец  Виталий  и бился, вместе  с каплями пота,
лбом об пол. Плавно. Стараясь его не повредить. Лоб
     Леонид Львович  решил отдаться традициям, присел на колени и с глубоким
чувством  собственного  достоинства  начал  двигать  двумя  пальцами  то  по
вертикали, то по горизонтали, то справа налево, то еще куда-то.
     - А вон тот, седой, наверно папашка? - переспросил Леонид Львович.
     - Это Иоанн Предтечи, - отец Виталий продолжал молиться.
     - Ну папаша, да?
     - Да!
     Отец  Виталий   продолжал  нашептывать  молитву  и  неистово  молиться.
"Суровый видать этот мужик, Иисус, - подумал Леонид Львович, - боятся".
     - Надо зажечь свечи, - очнулся отец Виталий.
     - Василий, прикури, - Леонид Львович окликнул охранника.
     - Нет, самому... самому. Так по закону, т. е. по традиции положено.
     Леонид   Львович  забрал   у   Василия  зажигалку   и   начал  медленно
"прикуривать" свечи.
     Когда дело было сделано, он долго собирался  с мыслями. Тут надо как-то
подипломатичней, поаккуратней.
     - А...  Этого. Рад знакомству. Очень. Ну меня с братвой  ты знаешь. Мне
твой кореш, вон Витек,  - Леонид Львович махнул на  отца Виталия, - говорил,
мол  ты в курсе всех  дел. Все  видишь, все знаешь.  Он вобще многое... Да я
сам, как увидел, говорю - свой мужик. Даже вот базара никакого.  Только вот,
не обижайся,  конечно. Скажу  тебе как  авторитет авторитету, братва у тебя,
конечно,  я   бы  сказал,   плюгавая.  Я  понимаю,  конечно,  что  это  типа
конспирации... Ха-ха, но  скажу тебе, стучат, ой стучат. Вот ты мужик, да! И
этот твой, вон Витек. Мы как встретились, ну как братья сразу. Посидели мы в
ресторанчике, выпили. Вот и он мне, короче, и говорит, есть мол мужик, и про
тебя. Нахваливал, значит, ну мы с братвой...
     - Лелик, - откуда ни возьмись появилась Люся, - ну что ты прям опять...
     - Да что  ты лезешь, - Леонид Львович принял стойку, которая по замыслу
должна была его отличать от простых смертных: чуть согнутые пальцы, ладонями
вперед, несколько ниже уровня ушей. - Дура. Слыш, не видишь, я с самим богом
базарю. У него  и так времени  мало, а еще  ты глупая  баба, со своей херней
лезешь. Да если он
     всех  таких как ты будет  выслушивать, так  он  ебнется  запросто. А то
прибежала...  Тут  мужики базарят.  Дела крутим,  -  у Леонида  Львовича еще
больше загнулись пальцы и заходили руки.
     Люся обиделась, хотя знала - он был прав.
     А Леонид Львович продолжал то ли  монолог,  то ли  диалог  с  Господом.
Начал было, по научению отца Виталия,  просить земного  прощения и отпущения
всех грехов, но потом плавно перешел к деловым вопросам. Первый вопрос был о
переводе наличных, как он их называл, сбережений, в мир иной. Замолвил слово
за дачу, о квартирах  заикнулся в Москве и  Питере, дочке гараж  с машинами,
жене...  Тут он достал ручку с блокнотом и начал сбиваясь составлять список.
Надо было постараться ничего не забыть.
     После получаса непосильной работы он удовлетворенно хмыкнул.
     -  Ну  здесь  так, ерунда, по мелочи  в общем-то.  Слушай, а ты это зря
конечно, Иуду-то простил.  В крайнем случае простить-то  простил но на бабки
посадил бы.  Падла. Я  вот кого-кого, а стукачей, бля, давить готов. Так что
ты, этого, подумай. Если чего  - поможем, какой базар. Мне еще вот тут Витек
говорил,  плохо  вы  там  живете. Холодно  на небесах-то.  Дожди. Молнии там
всякие. Так что  если чего надо, сразу ко мне. Все сделаем. Проблемы какие -
решим. Я тут Витьку оставлю адрес, деньги. Если чего, я всегда. Я нормальный
мужик. Чего надо там, с ментами или еще с кем - уладим.
     - Эй, Витек!
     - Вы меня? - уже на бегу переспросил отец Виталий.
     -  Нет, педального коня! - сЦязвил Леонид  Львович. - Тебя, кого ж еще.
Не того же бомжа, который вон у батареи греется.
     - Извините, не понял.
     - Короче слушай. Мы тут пальцы поразмяли, ну и добазарились в общем-то.
Ну он мне сказал бабки тебе  оставить. Так вот слушай  - деньги передашь ему
лично. Понял?
     - Да, да, конечно... Кому?.. Извините.
     - Главному, этому, - и Леонид Львович указал пальцем на Христа.
     - А, ну да, разумеется!
     Уезжал Леонид Львович с чувством глубокого удовлетворения. Главное быть
дипломатом. Главное находить  нужные ходы. Еще  одна сделка, пальцы радостно
веерились.
     Отец  Виталий  испытывал нечто  похожее,  плюс благоухание, плюс  энное
количество недоеденных пирожков.
     Вошла Варвара.
     - Виталий Федорыч, чего-то сквозняк вроде как откуда-то, что ли.
     - С чего ты взяла?
     - Да свечи чего-то погасли.
     -  А... - задумчиво  произнес  отец Виталий, - бывает. В голове  упорно
крутилась  мысль,  что  доллары,  оставленные  необычным  меценатом,  пахнут
кирпичом. Да разве кирпич вообще пахнет. Странно!

        Всеволод Котов, Олег Сурнов. Зорбэ

     - О, Андрей, я вижу облака !
     - Сие не облака, - сие ваши гнусные мысли о солидаризме.
     - Т, к ведь война ж, Кларо!
     - Однако, хищный вы гусар!
     - Фурнитура, да-с, -сказал подоспевший вовремя поручик Рыбов.
     - А вы говорили-  красные победят,- сказал некогда бывший зять, который
был болен с детства и не выздоравливал.
     - О боже,  опять  в  эмиграцию,  выдохнула графиня,  разбив  свою самую
драгоценную вазу о крышу Антона в прошлом году.
     - О, милочка, да вы сама респектабельность,- произнес с подобострастием
лакей Гашек.
     По наружности он был поляк, хотя на самом деле- Андрей.
     Итак перрон закончился- Франция.
     Зубовожатые  гости,  робко поторапливаясь, покидали вагон, лобызая друг
другу и пытаясь всячески угостить...
     И лишь Сыров был грустен. А за околицей проходили комиссары из военного
комиссариата, и вежливо улыбались, скалив белоснежные на солнце зубы.
     Ворона  Пихтовна была  занята своим  неотложным делом, а именно  вязала
носки Павлу.
     Павел Пыжов, будучи  коммивояжером графини Зорбе,  очень сильно смеялся
рвотным смехом, когда  графиню замечали.  Ее беспристрастная участь к самцам
нынешнего поколения была неотразима. И дети ее понимали.
     Молодой  профессор,  воспитатель детского сада,  и просто  Гоша, грязно
резвился в  патологии  своего сознания, издавая  доселе  весьма  неприличные
мучные звуки.
     Эксперт был как всегда  замешан во всем, и  поэтому был всегда  виновен
или, по меньшей мере, первым подозреваемым.
     На  море бултыхались осипшие от прохожих жучки и вязко пели птицы. Вася
Курочкин ковырялся в ноздре и чувствовал себя солнечно.
     Сие  благополучно  приснилось  всем  пребывающим в вагоне  -  ресторане
поезда "Брянск - Париж".
     ....................................................................................................................................................

     И вот перед глазами замелькали орлы и маленькие ежики.
     - Да это ж Копенгаген ! - заметил Трусцой (длинный и  худой как вешалка
революционер).
     Да, сие действительно было не что иное  как славный город  Копенгаген с
его окрестностями и незавидными достопримечательностями.
     И все вышли в тамбур сблевнуть по родине.
     В  тамбуре  стоял  маленький  прижимистый  человечек,  грязно  куривший
папиросу и похожий на войну.
     - Вот оно! - воскликнули все хором. - Светлое будущее нашей демократии.
И все кинулись бежать.
     -  Ниче, все там будем! - как бы подчеркивая ситуацию,  Пьер Качковский
завернул ремень к боку  и вышел  вовне. (Больше мы его не видали,  поэтому о
нем больше не будет)...
     ...А  тем  временем  княжна Ольга  Зорбэ  сошла  на  станцию  со своими
спутниками и, дико высморкавшись, утонула в своих мыслях.
     - Фу ты, ебтить, свобода однако, -протрещал сквозь кожу лакей.
     -  Nous sommes  tres  charmes  vous d`avoir ici,  -  произнесли  Джордж
Денессанс и Франц  Декадэнс, два  деградирующих мещанина, в прошлом рантье и
склочники, ныне отпетые  поборники справедливости и прелюбодеи.  Да-с. На их
тусклых физиономиях было написано :"Ланч."
     В ответ наши друзья улыбнулись им ровно на тринадцать копеек с мелочью.
     - Устали-с, с дороги. Да-с, - подслюнявил лакей.
     - Да-с, - пробасил многозначительно коммивояжер Павл Пыжов.
     - Мон шергхр, -  глупо  улыбнулась  госпожа,  думая, что  сказала нечто
конкретное.
     И все пошли в театр принимать "ланч" ...
     Осмотрев  город  Василь  Трусцой  (революционер,  убежденный атеист  по
бабушке),решил действовать незамедлительно, но размеряя.
     - Где у вас дома терпимости?
     - Не ките па, же ву при...
     -  Ого,  - подумал Трусцой (революционер,  раньше  его звали Сергей,  и
непонятно к чему он  это  вспомнил,  а  мамочка все наровилась называть  его
Серж, но  он  противился  этому, писал в кастрюлю  и убегал на  баррикады  -
строить танки. Так он провел свое детство и стал незыблемым революционером).
     И                                                              посетил.
.....................................................................................................................................................

     Тем временем Зорбэ ни о чем не подозревая курила трубку и  перекатывала
из  ладони в ладонь последнее золотишко,  (которое Трусцой как раз собирался
изымать для нужд партии).
     Ольга об  этом не знала, но на всякий  случай  у нее был коммивояжер. В
нем то она и прятала свои женские шалости.
     Хо-хо.
     Но сейчас мы отдаляемся от образа княгини Зорбэ, так как она занималась
как-раз  своими шалостями с неким  коммивояжером...,и нам бы  лучше этого не
знать.
     На утро Василь Зубов открыл  свой  саквояж  и громко ударил в  барабан.
Незабыв о  наступающем  дне,  он  сочувствовал  всем пожилым  и  единорослым
дамочкам, и  тем был временами  горд.  Но  теперь ему было  не до этого - он
теперь жил в часовне и  питался отбросами со стола Графини и ее пса Полкана,
который то и дело ласково  щипал его  за подбородок, оставляя многочисленные
шрамы по всему его  телу. Зачиналась заря,  но  Графиня уже  не спала -  она
мусолила свою новенькую  новогоднюю  шкатулку и нервно грызла семечки, робко
посматривая за заборы на проходивших мимо воров. И просто ротозеев.
     Эксперт,    позавтракав    и   прокашлявшись,   незамедлительно   вышел
семимильными шагами из своей  комнаты в узкий коридор, и не сшиб официантку,
которая затем была очень благодарна ему за это всю ночь...
     Борис  Князев,  так  звали младшего подпорутчика  на услужении  у посла
Графини, был чисто одет  и грязно выбрит,  в спешке покидая свои апартаменты
уже одним ухом садился в трамвай,  двигавшийся  по шоссе в направлении  Сажи
Утраченной  и   Большого  Желчного  переулка  имени   Клюквы.  Восьмиэтажный
подполковник  Сбруев  жадно пожал руку товарищу Эксперту,  тем сжав  его  до
мякоти  и до  самых  неприличных  мест  его  недолгого  пребывания на земле.
Эксперт,  едва стесняясь, корчась от  боли,  но  всеми усилиями стараясь  не
показать этого, вежливо улыбнулся в сторону огромного подполковника, с одной
стороны  которого виднелся тонущий  в  мыслях  город, а с  другой -  дорога,
ведущая туда,  куда бы  больше  всего  не  хотелось бы Эксперту попасть -  в
посольство Венгрии, от чего у него сугубо сводило колени к нижнему основанию
позвоночника. А  за  подполковником уже, казалось,  ничего  существенного не
могло  быть видно,  лишь  конец всего пути  и всех усилий  этого  маленького
заурядного человечка, который уже часом вошел в землю на четверть сажени. И,
стесняясь, продолжал пожимать плечами, и горбиться и узиться.
     По утрам Трусцой занимался джоггингом, то есть чинно, открывая мизинцем
дубовую  дверку  и  выглядя джентельменом на  все  сто, входил не распахивая
дверь и улыбался дамам, не давая тем даже тени сомнения. А потом хватал ящик
пива  и бежал, бежал, бежал, бежал...  в Лувр,  где он был знаком  с местной
сторожихой -  милой пышечкой Мари  Дэ Борже и  громко улыбался. Вечером  все
повторялось.  С утра было тоже самое. А  в течении дня Василь тщетно пытался
вспомнить цель  своей жизни,  от  обиды  гневался на  Мари,  сбрасывал ее  с
балкона, в  результате  чего та стала выглядеть помятой, разбитой, в длинных
морщинах,  ей становилось все дурнее и  концу недели она подала на запчасти.
До  сих пор еще можно отыскать  ее маленькую могилку  на средней клумбе дома
No13 среди обезвреженных воробушков и котов.
     Тем временем,  вышеописанная Графиня не на шутку сдружилась со  здешней
дамой Жаклин Гофре - агрессивной лесбиянкой, опасной девственницей по натуре
и ключами. Не любила негров и мужчин.
     Историческая справка о ее детстве :
     В  детстве  ее изнасиловал  Лев  Александрович Штольц, грязный  патриот
своей страны. Кончил плохо - повесился в своей усадьбе от тоски и менингита.
Проходящие мимо крестьяне норовили его вилами, потомучто графф...
     Ночь. Будуар. Громкие чмоканья графиней.
     - Ах, графиня, вы душка, право.
     - До, - басом окликнула Гофрэ.
     - Вот тут бы ключами, вот так, вот так...
     - О, -басом окликнула Гофрэ.
     - Да вы...
     - Да, я... - с удовольствием, хрипло окликнула Гофрэ.
     Тут  зажегся  свет,  и очам  лакея предстала картина:  две  графини  на
карачках, в распахнутых навзничь  халатах, занимались убийством трехлитровой
бутылки самогона " От Ивана " и  открыванием гнилого сейфа с документами, не
имеющими  никакого  значения,  оставшимися  с  войны  двенадцатого  года  от
прежнего графа.
     Гашек  был настолько  встревожен  виденным,  что  застрелил  кого-то  в
коридоре (им был Джон Карцев, агент меньшевиков). И отбыл ко сну.
     Уже две недели здесь пребывал майор  в отставке Йозоф Железо, комдив из
полка  большевиков,  борющихся за  имя  Красной  Армии  на  суше  и Военного
морского флота южных и западных морей или просто Гоша. Но  здесь он был член
палаты Лордов, и очень важный заместитель самого  Оре,  тесно внедрившийся в
сеть магазинов и  супермаркетов Франции, агент Луи  де Полотно,  по  батюшке
Гена.  Он   был   задержан   по  прибытии  в   силу  случившихся  неотложных
обстоятельств,  заставивших  его  задержаться   на  две  недели...  в  одном
положении, застрявшим своим неизмеримо большим Маузером, который нельзя было
не  то што спрятать в папахе,  но, порой сам Луи прятался за ним, выслеживая
важных политических деятелей, дабы не быть замеченным, одет он был в кожаную
куртку  с отворотом и красную повязку,  низившуюся на его голове с плакатом:
"долой буржуев, да взвинет небо красное! " - отпугивающую всех прохожих  как
слезоточивый газ, а дамочек  с камелиями,... и без камелий - бросало  в ужас
наповал, так что никто из страха не мог посметь узнать в нем  революционера,
за дело правое - враг будет разбит...
     Луи  был послан в помощь  к  Василию  Трусцому, который всвязи со своим
умопомрачительным  и  напоминающим  фонарный столб  ростом  не мог  посещать
важные политические заседания.
     Йозоф  был низок,  плотен, один  глаз  был выбит  на стройке,  и  очень
опасен,  даже  для  своих же  агентов.  Луи  взял Трусцого за  подбородок  и
подкинул так в небо, что  тот прошибая  башкой семиэтажное здание,  ударился
больно об  луну и упал тут же на прежнее место, где был вновь атакован своим
напарником  по  нелегкой  борьбе  с  буржуазией  и  социал-демократией.  Так
продолжалось около трех суток, и два месяца..., после чего Майор  снял его с
фонарного  столба, заметно  преуменьшив  в  размерах,  и  положил  в карман.
Впереди у него был еще тяжелый день.
     Узнав о смерти своего  двоюродного  брата  Джона  Карцева,  он  заметил
что-то  неладное. Он очень  любил своего брата  Мицкевича-Шукшина -  так его
звали  на самом деле и даже часто,  не скрывая,  разделял с ним политические
взгляды, несмотря на истинно меньшевистские заначки.
     Далее, Йозоф вместе  с Трусцым отправились  в  Диснейленд  и  по дороге
внезапно для них обоих завернули к Графине Гофре, где их уже ждали баррикады
и красные флаги.
     -  Вот  это  по  нашему, -  чуть  было не подобрел Йозоф,  но  тут  же,
ощитинившись,  принялся  за  дело:  он  раскидал все  баррикады,  убил  всех
подручных Графини и придворечных и прямиком направился на 968 этаж в комнату
к Графине.  Графиня  же наняла двух  адвокатов-профессоров,  которые  тут же
пошли в расход при встрече с  Луи, и двух телохранителей:  Сэм  Вудроуб  (из
Чикаго) и Гари Каминский (из Зальцбурга),которые неустанно хранили  ее тело,
в особенности  по  ночам, дабы враг не проник в священное место Графини, оно
было постоянно занято и забито сильными мужчинами...................
     Весь  Париж наполнился слухами о  предстоящей  свадьбе Графини  Гофрэ и
мадам Шаршон, которая на самом-то деле была видным писателем эпохи сугубизма
и старых, прозаик  Онан Ойль (по сыну - Глеб, никто его не читал, потому что
страшились).
     Последний  подарок Гофрэ  бывшей  подруге Зорбэ были билеты на теплоход
"Кондрат и Яков".
     Не  замечая  революционно настроенных граждан, рвущихся к княжне, мадам
Гофрэ-Шаршон протянула своей русской подруге билеты и пропела:
     Нема мого
     Миленького
     Що я полюбила....
     - Ну, а теперь прощай до веку!
     И  спрыгнула  с  парашютом вниз,  прямо на  пол, задев  графин  и помяв
половичок и выбив зубы швейцару (всем).
     Сэм Вудроуб из  Манчестера был небезопасным  юношей ростом в  три этажа
или  маленький Дом Союзов, носил с собой брюки и  обходился без  почтальона,
был гладко выбрит, неподвижен и сугуб. За деньги мог даже..., но в тайне был
сентиментальным - в сумерках, когда никто не видит, он пробирался в курятник
и кормил птичек маленькими слонами, подвергшимися коррозии, он их похищал из
цирка и откармливал  их так, что  они уменьшались и худели и  помещались  во
внутренний карман Вудроуба (хотя они и так  туда  залезали, но так вмещалось
больше).
     Гари Камински - член масонской ложи с 1897 года, весь в оспинах, весьма
неприятен, неженат, характер зависит от количества выпитого виски, ростом со
среднюю трость, но с пистолетом, бывший поляк, кличка "Дождь".
     Оба они отошли, так как кончилось оплачиваемое время, и удушающие газы,
и цели...
     Революционеры  беспрепятственно вошли  к  Графине. Коммивояжер  кого-то
лихо бил по  морде, чтобы быть злее  к пришествию врага. Битым  вероятно был
Гашек, хотя теперь это точно не установить, да и не имеет  значения. (После,
на могиле  его будет  написано  "убит прямым",  и внизу  "скорбим" и  список
акционеров.)
     Уставший  коммивояжер  отправился  отдыхать, и  княгиня приготовилась к
самолету...
     -Я  глубоко  извиняюсь,  - вышел из кармана  Трусцой, - у вас  не будет
холодного пива, или хотя бы горячего, или хотя бы не будет!?
     - Не будет! -  поправил его  Майор  и легким жестом передвинул  друга к
Норд - Осту.
     - Где у вас тут незаконноскрываемые (статья 88), - из под мышки добавил
Трусцой и  был опять  поправлен начальником,  - от революционных сил партии,
так  сказать народа коммунистической державы, во имя прогресса и процветания
всего... Где золото? - и он достал орудие  пристрастия - маленький точильный
аппарат фирмы "Феникс".
     Но тут внезапно  вылезшая из печи рука подполковника Сбруева, стоявшего
у парохода, насосно вытянула Графиню, перепугавшуюся до слез, с 968 этажа  и
поместила  на  13-е  место  в 6  кабину  самолета  Москва-Иссыккуль. На этом
самолете она прилетела через день к теплоходу  у которого ее ждал Сбруев. Он
шикарно улыбнулся и проводил Графиню  в  салон-ресторан. Но по  пути пароход
захватила  группа  негров из  североафриканского поселка "Чумы" и  пригрозив
Сбруеву недолгой пенсией, повели теплоход через  Ла-Манш в  северо-восточную
Якутию и  затем  через море Ягозыло в  Африку к террористической  ассоциации
пигмеев "Шумилов и повстанцы"  близ  пролива  Сукэ, ну там  где  пальмы,  вы
знаете, правда, там везде пальмы.
     Этот адрес был написан на  маленькой бутылочке,  стоявшей неподалеку от
одной лохматой, симпатичной  пальмы,  которую  оставил там,  в свою очередь,
Сбруев.
     -Я - Себастьян Нигеро по прозвищу Дикий Шумилов  - и я торговец черными
ящиками с навозом и сыром, я продам  вас за шестьдесят  семь динаров и куплю
себе говорящего попугая, который оповестит обо мне весь мир, и каждый житель
Нигерии, не говоря  уже о других странах, будет жить в страхе  и просыпаться
утром,  вспоминая мое имя.  Все будут дрожать и молчать,  ползая по  колючей
соломе  для  моих старых  навозных  коров.  Но  тут  к повелителю подлетела,
непонятно откуда  взявшаяся муха ЗБ и укусила его в шею, - так и закончилось
правление великого императора.
     Мухой ЗБ был замаскировавшийся тайный поклонник ума Графини и  сердцеед
сэр  Эксперт  96-й,  во  время вылетевший  из  кармана  Сбруева и  ужаливший
рукоплескателя.
     Cбруева после этого сильно  зауважали,  даже Эксперт, сам особо не зная
за что, но боялся и постоянно старался как-нибудь  угодить  Cбруеву, который
был не по вечерам всегда зол, а по вечерам спал, и будить его никто никак не
решался.
     Время пребывания Сбруева  с Экспертом, а также  коммивояжера с Графиней
не  заставило  себя  ждать,  их  спокойствие длилось  не более  трех  часов.
Ослепительной  вспышкой, прорвав  небо  и  сломав  две пальмы, на территорию
Африки,  подобно  молнии  и  ветру, плавно вошел вертолет  Йозофа  Железо  с
подофицером  Трусцым,  заведовавшим  всей  операцией,  но,  видимо  этого не
показывающим, вероятно из-за отсутствия возможности.  Луи  больше не скрывал
своего подлинного революционного  имени и вождем продвигался  по отсталой от
революционной жизни  Африке. Мирные люди  незадумчиво ели овес и глину. Били
птиц и детей. Ловили рыбу и скармливали старому, но чрезвычайно злому слону,
чтобы тот не трогал население.
     Йозоф собрался с  жесткими  мыслями, протекавшими по его красно-ржавому
лицу в виде гусениц и громко  запел: "Свободу неграм и темнокожему населению
Нигерии   вообще!"  На  его  лозунг  негры   лениво  повернулись  в  сторону
лозунгатора,  почесываясь  от  укусов  различных  насекомых  и  с  абсолютно
безразличным  взглядом.  Заметив  некоторое  оживление в  слоях  темнокожего
населения Нигерии, Йозоф незамедлительно продолжил речь:
     -  Т'к  вот, революция,  господа  товарищи,  э....,  грядет!  - Как  бы
подыскивая  подходящее,  наиболее  революционное  по  смыслу  слово, добавил
Йозоф.  Тут из кармана Йозофа вылез  слегка помятый Трусцой и тонким голосом
пропищал: "Свободу демократии и гласности!", но тут же был погребен внезапно
ошарашившей его улыбкой невесть откуда подошедшего Сбруева.
     -  Так вот вы где! - от радости завопил Йозоф и схватил Сбруева за щеки
что есть мочи, как бы пытаясь оторвать их или просто что-то сказать.
     Сбруев,  не  замечая  усилий  майора,  продолжал  улыбаться  в  сторону
Трусцого, затем повернулся в сторону Графини и широким жестом предложил даме
присесть на одного  престарелого полуседого с обвисшей кожей как у носорога,
негра.  К  тому времени  улыбка  с  лица Сбруева уже  спала, и  бедный Йозоф
вынужден был отпасть в канаву, где очень дурно и совсем не по революционному
воняло.
     Весь  в  саже и  в перьях, грязный как не  на  параде Йозоф выбрался из
канавы и  потребовал немедленной амнистии и адвоката. Его  предложение  было
незамедлителено  рассмотрено  с  высоты стоящим и подпирающим небо Сбруевым,
который лаского, как лягушку, взял его  в руки  и поцеловал в правую щеку, а
затем плюнул, чуть не утопив Майора, и протер его как матрешку, и строго, но
справедливо взглянул в его невинные  глаза, тем  самым как бы показывая, что
готов выслушать его идеи по поводу революции.
     Слегка  обрадовавшийся  Йозоф  было  начал  рассказывать   о  том,  как
совершить революцию в Нигерии, а затем во всем мире, но Графиня позвала всех
пить чай, и подполковник, ненароком  забыв о Йозофе, случайно обронил  его в
тот же самый ров, чем Йозоф был по всей видимости чрезвычайно недоволен.
     На этот раз Йозоф твердо и никогда как чрезвычайно решил cовершить свои
планы, и  тут же почленно стал принимать всех негров в  партию, а недоросших
до  18  лет  по  виду,  то  есть,  которые  еще  не способны  были  сдвигать
полуторатонные  мешки  с  дегтем  -  в октябрята.  Набравшись  смелости, он,
незамедлительно разрубая на  ходу тростник и сшибая довольно толстые пальмы,
подошел к Графине и потребовал незамедлительно и неизбежно вернуть золото  в
интересах  всего  мирового пролетариата, и от  имени  никому  не  известного
moncier Дзержинского. Графиня была очень растрогана кратким рассказом Йозофа
о грядущей победе пролетариата, и готова была на все, только не на золото.
     Но тут сильная мужская рука легла на ее  плечи и медленно опустилась до
пояса и чуть ниже, и тогда Графиня на  утро отдала Йозофу все свое золото  и
Коммивояжера впридачу. Народные средства  сразу же вместе  с Майором Йозофом
были направлены через границу,  но по дороге заглянули в Париж, в корчму для
русских революционеров, где до  копейки были истрачены на пиво. И  допившись
до  степени мягкого и вялого верблюда, герои  революции попали в карцер, где
зимой сгнили от мороза и недостатка в жилье...
     В тот момент подполковник Сбруев копнул своей бесконечной рукой богатые
земли  Африки и  достал оттуда  восемь кладов  и маленького  барана, который
скончался  на месте от разрыва бычьей  жилы в области ягодиц.  На эти деньги
они купили себе часть Австралии и выращивали  на ней  коноплю  и антоновские
яблоки. Коноплю  затем  пересылали никому  не известному Борису  Зайцеву  на
абонентский ящик, даже толком  не зная, где он живет, который от  чрезмерных
пожитков капитализма вскоре тоже умер.

     лето 1994.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: