Лестер ДЕЛЬ РЕЙ
Рассказы
ПРЕДАННЫЙ, КАК СОБАКА
КРЫЛЬЯ НОЧИ
Лестер ДЕЛЬ РЕЙ
ПРЕДАННЫЙ, КАК СОБАКА
Сегодня в могущественнейшем городе умирает последний представитель
рода людского. А мы, созданные Человеком, остаемся одни в зеленом и
прекрасном мире, чтобы оплакивать и чтить память Людей, которые умели
властвовать всеми и всем, кроме самих себя.
Я уже стар для нашего вида, но в моих жилах течет молодая кровь и я
могу прожить еще долгие годы, если то, что сказал последний из Людей -
правда. И этим я тоже обязан Человеку, подобно тому, как мы и
Человекоподобные Обезьяны обязаны ему последней ступенью нашего развития.
Мы, Человекоподобные Собаки, народ уже старый и давно связаны с Человеком.
И все же, если бы не Роджер Стерн, может, и сегодня выли бы на Луну и
вычесывали блох или лежали бы в руинах империи Человека, с тупым
удивлением глядя на конец рода людского.
Есть древние свидетельства о собаках, которые могли нечетко
произнести несколько слов, но лишь Хангор, любимец Роджера Стерна, сделал
овладение человеческой речью целью и делом своей жизни. Операция горла и
морды, облегчившая ему эту задачу, была относительно проста. Труднее
оказалось найти других "говорящих" собак.
Однако Роджер нашел кроме Хангора еще пятерых, и так все началось.
Определенный отбор и скрещивание, операции и обучение, пересадки желез и
радиационные мутации - эти методы обеспечили постоянный прогресс. Поначалу
проблемой было отсутствие денег, но вскоре его подопечные привлекли
всеобщее внимание и стали высоко цениться.
За свою жизнь он превратил начальную шестерку в тысячи особей и вывел
двадцать поколений собак. Очередное поколение появлялось тогда каждые три
года. Он видел, как его небольшая псарня во дворе разрастается в крупный
институт с сотней учеников и последователей, и убедился, что мир с
нетерпением ждет его успеха. И прежде всего за это короткое время он успел
увидеть, как виляние хвостом сменяется речью.
Его деятельность продолжили другие. Через две тысячи лет мы заняли
уже такое положение рядом с Человеком, что сам Роджер Стерн не поверил бы
этому. У нас были свои школы, дома, работа и собственное общество. И даже
независимость, когда мы того хотели. Продолжительность нашей жизни выросла
с четырнадцати до пятидесяти и более лет.
Человек тоже многого достиг. Он уже почти дотянулся до звезд.
Пустынная Луна принадлежала ему уже много веков, его привлекали Марс и
Венера, куда он добирался дважды, но пока не возвращался. Но и это было
лишь вопросом времени. Можно сказать, что Человек почти овладел Вселенной.
Но не самим собой. Много раз в прошлом он сворачивал с пути прогресса
на дорогу убийства своих братьев. И это повторилось - он вновь начал
борьбу с самим собой. Города рассыпались в пыль, равнины на юге вновь
превратились в пустыни. Чикаго накрыл саван зеленоватого тумана, который
убивал медленно, так что Люди успели перед смертью бежать из города,
предоставив его самому себе. Зеленоватый туман висел еще много дней,
месяцев и лет - долго после того, как Человек исчез с поверхности Земли.
Я тоже участвовал в той войне, бомбардируя с самолета, построенного
для нашей нации, города Империи Восходящего Солнца. Я сбрасывал маленькие
атомные бомбы на дома, земледельческие хозяйства и все прочее,
принадлежащее Человеку, сделавшему мою расу тем, чем она была. Но мои Люди
велели мне сражаться.
Каким-то образом мне удалось уцелеть. Сразу после последней Великой
Атаки, когда половина человечества была мертва, я собрал своих товарищей и
мы отправились на север с горсткой наших Людей, искавших там укрытие от
войны. Из сделанного руками Людей остались только три города - окутанные
зеленым туманом и непригодные для жизни. Люди собирались вокруг костров,
прятались по лесам, охотились небольшими стаями. А ведь прошел всего год с
начала войны.
Какое-то время Люди и мы жили в согласии, планируя отстроить то, что
осталось, когда война кончится. Но потом пришла Болезнь. Полученная
сыворотка оказалась непригодной, и Болезнь становилась все страшнее. Она
разливалась по суше и морю, хватая своими когтями Человека, вызвавшего ее
к жизни, и убивая его. Подобно большой дозе стрихнина она несла смерть в
судорогах и рвоте.
Люди ненадолго объединились против эпидемии, но не смогли с нею
справиться. Она все расширялась и добралась даже до нашего небольшого
поселка на севере. С грустью смотрел я, как она атакует и сводит в могилу
окружавших меня Людей. А потом мы, Человекоподобные Собаки, остались одни
среди руин мира, из которого исчез Человек. Целыми неделями передавали мы
сигналы по радио, которое научились обслуживать, но ответа не было, и мы
поняли, что Люди вымерли.
Мы были бессильны. Как в былые времена, нам приходилось шарить
повсюду в поисках пропитания; кроме того, мы возделывали поля, насколько
позволяли наши слегка модифицированные передние лапы. Но бесплодная земля
севера не подходила для нас.
Я собрал наши разрозненные племена, и начался долгий поход на юг. Мы
шли от одного времени года до другого, останавливаясь весной, чтобы
засеять поля, и охотясь осенью. Когда сани рассыпались от старости и
починить их не удалось, мы стали двигаться вперед еще медленнее. Иногда мы
натыкались на меньшие группы наших. Большинство вновь одичало, и этих мы
присоединяли к себе силой. Шаг за шагом, становясь все сильнее, шли мы на
юг. Мы искали Людей; пятьдесят тысяч лет собаки жили с Людьми и для Людей,
и мы не знали другой жизни.
Посреди пустыни - когда-то там был штат Вашингтон - мы встретили
группу наших братьев, которые не вернулись к закону клыков и когтей. У них
были лошади и простая упряжь, и даже машины, приспособленные для собак. Мы
остались с ними, выбрали правительство и построили временный город.
Из-за отсутствия рук нам приходилось пользоваться малопригодными для
этого лапами и зубами, но мы создали себе подобие безопасного пристанища и
даже достали немного книг, чтобы учить по ним молодежь.
Однако потом в долину прибыл еще один клан, направлявшийся на запад,
и сообщил нам, что вроде бы одно из наших племен осело на востоке, в
огромном городе, полном больших домов и лежащем над озером. Я догадался,
что речь идет о Чикаго. О зеленом тумане они ничего не слышали, знали
только, что жизнь там возможна.
В ту ночь, сидя вокруг костра, мы пришли к выводу, что если город
годится для жизни, то там есть и спроектированные для нас дома и машины. А
может, даже Люди, что дало бы нам шанс воспитать наших детей так, как
положено. Много недель готовились мы к долгому переходу до Чикаго,
погрузили наши запасы на примитивные возы, запрягли в них наших животных и
начали путешествие на восток.
Уже приближалась зима, когда мы стали лагерем под городом,
по-прежнему могучим и величественным. Хотя он простоял покинутым
шестьдесят лет, не видно было следов разрушений; фонтаны в западном районе
продолжали действовать, питаемые автоматическими насосами.
Мы подкрались к жившим там в темноте и тишине. Они жили на большой
площади, покрытой нечистотами, и мы заметили, что от цивилизации у них не
осталось даже огня. Схватка была кровавой, яростной и беспощадной.
Впрочем, они уже обленились в безопасных стенах человеческого города, да и
клан был не так велик, как нам сказали. К утру остались только убитые и
захваченные в плен, которых мы собирались потом обучить. Древний город был
наш, зеленый туман наконец-то ушел после стольких лет.
Теперь у нас было множество всякого добра, фабрики продуктов, которые
я умел обслуживать, машины, которые Человек приспособил к нашим
потребностям, дома, в которых мы могли жить, энергия из атомного ядра,
которую можно было освободить щелчком выключателя. Даже без рук мы могли
жить здесь с удобствами и в безопасности многие века. Может, наконец
теперь сбудется моя мечта о приспособлении наших лап к инструментам и
работе Человека, даже если нигде не удастся найти Людей.
Мы почистили город и поселились в южном районе, предназначенном для
нашего общества. С помощью нескольких старших коллег, отцы которых
воспитывались в духе, установленном Человеком, я ввел новые порядки и
запустил большие машины, дающие воду и свет. Мы вернулись к спокойной
жизни.
И вдруг через несколько месяцев один из моих заместителей привел ко
мне Пауля Кеньона. Человека, настоящего Человека после столь долгого
перерыва! Он улыбнулся, а я жестом удалил своих товарищей из комнаты.
- Я заметил свет, - объяснил он, - и сначала подумал, что вернулись
какие-то люди, хоть это и невозможно. Однако у цивилизации еще есть
продолжатели, поэтому я попросил одного из вас отвести меня к вождям.
Приветствую от имени того, что осталось от человечества.
- Приветствую, - выдавил я. Это было как возвращение богов. Мне не
хватало дыхания, на меня сошел великий покой и умиротворение. -
Приветствую, и пусть тебя благословит наш Бог. Я уже потерял надежду
увидеть когда-нибудь Человека.
Он покачал головой.
- Я последний человек, оставшийся в живых. Пятьдесят лет искал я
людей, но напрасно. Вижу, вы неплохо справляетесь. Я бы хотел остаться с
вами и помочь вам в работе... насколько хватит моих сил. Мне удалось
пережить Болезнь, но иногда случаются рецидивы - в последнее время все
чаще, - и тогда я лежу слабый и безвольный. Потому я к вам и пришел...
Странно, - сказал вдруг он, - мне кажется, я тебя знаю. Хангор Беовульф
XIV? Я Пауль Кеньон, может, помнишь? Нет? Ну что ж, это было давно, и ты
был очень молод. Может, мой запах изменился из-за болезни. Но у тебя
по-прежнему эта белая полоса под глазом, и я тебя помню.
Чего еще нужно было мне для полного счастья?
Так у нас появились руки, и они нам очень пригодились. Но прежде
всего Кеньон был представителем рода человеческого и придавал цель нашим
усилиям. Однако у него часто бывали приступы болезни, и тогда он лежал в
судорогах, отнимавших у него силы на много дней. Мы научились ухаживать за
ним и приходить на помощь, а также составлять ему компанию. Однажды он
обратился ко мне с предложением.
- Хангор, - сказал он, - если бы тебе пообещали выполнить одно
желание, чего бы ты пожелал?
- Возвращения Людей и старых добрых времен, когда мы работали вместе.
Ты сам знаешь, как нужен нам Человек.
Он невесело улыбнулся.
- Теперь скорее вы нужны человеку. А если бы это оказалось
невозможно, чего бы ты пожелал во вторую очередь?
- Рук, - сказал я. - Я мечтаю о них днем и ночью, но, наверное,
напрасно.
- Может, и нет, Хангор. Тебя никогда не удивляло, что ты живешь в два
раза дольше других и по-прежнему полон сил? Ты не задумывался, почему я
пережил Болезнь, хотя до сих пор испытываю ее последствия, и почему
выгляжу тридцатилетним, хотя с начала войны прошло уже почти семьдесят
лет?
- Иногда, - ответил я. - У меня нет времени задумываться, да если бы
и было, единственный ответ, который я знаю, звучит: Человек!
- Очень хороший ответ, - сказал он. - Да, Хангор, человек - это
правильный ответ. Именно потому я тебя помню. За три года до войны, будучи
на пороге созревания, ты пришел ко мне в лабораторию. Теперь ты вспомнил?
- Эксперимент, - сказал я. - Поэтому ты меня запомнил?
- Да, эксперимент. Я оперировал тебе железы и привил некоторые ткани,
так же, как и себе. Меня интересовала тайна бессмертия. Хотя тогда я не
заметил никакой реакции, эксперимент удался, и я не знаю, сколько мы еще
проживем... точнее, ты проживешь. Мне это помогло победить Болезнь, но не
до конца.
Так вот каков был ответ. Он долго смотрел на меня.
- Сам того не зная, я спас тебя, чтобы ты вместо человека принял
будущее в свои руки. Да, мы говорили о руках... Как ты знаешь, к востоку
от Америки лежит большой континент, называемый Африкой. Но известно ли
тебе, что мы работали там с обезьянами, как здесь с вами? Мы поздно начали
там и не успели добиться таких успехов, как с вами, однако они научились
говорить простым языком и делать несложную работу. Мы изменили их ладони
так, чтобы большой палец противостоял остальным, как у нас. Там ты и
найдешь свои руки, Хангор.
Мы начали разрабатывать детальный план. В ангарах города стояли
самолеты, когда-то предназначавшиеся для нашего вида; до сих пор не было
причин пользоваться ими. Оказалось, что они в хорошем состоянии, а когда я
поднялся на одном из них в воздух, ко мне вернулись прежние навыки пилота.
Топлива хватило бы на десятикратный облет Земли, в случае необходимости
можно было использовать крупные запасные емкости в озере.
Мы вместе сняли с самолетов все военное оборудование, хотя Пауль
Кеньон большую часть работы делал в перерывах между приступами Болезни. Из
шестисот машин только две оказались непригодными, остальные без труда
могли перевезти тысячи две пассажиров, не считая пилотов. На случай, если
бы обезьяны успели снова одичать, мы захватили контейнеры с усыпляющим
газом, чтобы обездвижить их и привязать к сиденьям на время полета. По
соседству с собой мы приготовили жилища достаточно солидные, чтобы держать
их там силой, но спроектированные с мыслью об удобствах жильцов, если они
будут настроены миролюбиво.
Сначала я планировал сам возглавить экспедицию, но Пауль Кеньон
убедил меня, что обезьяны приветливей встретят его, нежели меня. Он
сказал:
- В конце концов люди заботились о них и они могут еще немного
помнить нас. Зато вас они знают только как диких собак, своих врагов. Я
пойду в джунгли, конечно, под защитой твоих товарищей, и попытаюсь
установить контакт с их предводителями. Иначе может начаться битва.
Каждый день я брал в самолет несколько молодых коллег и учил их
пользоваться навигационными приборами. Потом они в свою очередь
инструктировали других. Эта задача отняла у нас много месяцев, но мои
товарищи понимали необходимость рук не хуже меня. Каждая попытка, дававшая
хотя бы тень надежды, заслуживала реализации.
Экспедиция отправилась поздней весной. Я следил за ее ходом с помощью
телевидения, хотя с трудом мог настроить приемник. С той стороны
передавал, конечно, Кеньон, когда чувствовал себя достаточно хорошо.
Над Атлантическим океаном они попали в шторм и потеряли три самолета,
но остальные под руководством моего заместителя и Кеньона вышли из него
невредимыми. Приземлились они в районе руин Кейптауна, однако не нашли
никаких следов Человекоподобных Обезьян. Потянулись недели поисков в
джунглях и на равнине. Они видели обезьян, но, поймав, убеждались, что это
примитивные создания со степенью развития, определенной им природой.
Наконец случай помог завершить миссию успехом. На ночь был разбит
лагерь и разожжены костры для защиты от диких зверей, которых вокруг было
множество. Кеньон наслаждался одной из немногих минут хорошего
самочувствия; в палатке на краю лагеря он развернул телепередатчик и
передавал отчет о событиях прошедшего дня. И тут над его головой появилось
волосатое, с грубыми чертами лицо.
Он заметил тень, потому что сделал движение, словно хотел резко
повернуться, но тут же опомнился и медленно оглянулся. Перед ним стояла
обезьяна. Кеньон стоял спокойно и смотрел на нее, не зная - дикая она или
нет и какие у нее намерения. Она тоже как будто колебалась, но потом
шагнула к нему.
- Человек, Человек, - сказала она. - Вот вы и вернулись. Где вы были
так долго? Я Толеми, увидел тебя и пришел.
- Толеми, - сказал с улыбкой Кеньон, - рад тебя видеть. Садись,
поговорим. Толеми, ты уже не молод, может, твои отец и мать были воспитаны
человеком?
- Мне лет восемьдесят, точно не знаю. Меня самого когда-то воспитывал
Человек. А теперь я стар, и мои братья говорят, что скоро я буду слишком
стар для вождя. Они не хотели меня сюда пускать, но я знаю Людей. Они были
добры ко мне, давали мне кофе и сигареты.
- У меня тоже есть кофе и сигареты, Толеми. - Кеньон улыбнулся. -
Сейчас я тебя угощу. А как твои братья? Не тяжело вам жить в джунглях? Не
хотели бы вы поехать отсюда со мной?
- Да, нам тяжело. Я хотел бы поехать с тобой. Много вас?
- Нет, Толеми. - Кеньон поставил кофе перед обезьяной, которая с
жадностью его выпила, после чего осторожно прикурила сигарету от огня. -
Нет, но я взял сюда с собой друзей. Приводи своих братьев, и все мы
познакомимся. Много вас осталось?
- Много. Десять раз по десять десятков... почти тысяча. Только мы
уцелели после великой войны. Люди освободили нас, я вывел своих братьев из
города, и мы пошли в джунгли. Сначала мы хотели жить небольшими племенами,
но я не допустил этого, и теперь мы в безопасности. Но с кормежкой плохо.
- В нашем городе много продуктов, Толеми; и есть друзья, которые
помогут вам, если вы будете работать. Помнишь Человекоподобных Собак,
правда? Хотели бы вы работать с ними, как прежде с людьми, при условии,
что они будут к вам хорошо относиться, кормить и учить?
- Собаки? Я помню собак, похожих на Человека. Они были хорошие. Но
здесь собаки плохие. Я даже почуял запах собак. Он был не таким, который я
знаю, и я не поверил своему носу. Я могу работать с этими собаками, но
моим братьям потребуется время, чтобы привыкнуть.
Следующие телепередачи свидетельствовали о быстром прогрессе. Я
видел, как обезьяны по двое, по трое приходят познакомиться с Паулем
Кеньоном, который давал им еду и представлял им моих товарищей. Это шло
медленно, но по мере того, как одни избавлялись от страха перед ними,
других было легче убедить. Только несколько ушли и больше не вернулись.
Сигареты, которые Человек так любил и которых мы никогда не касались,
оказали огромную помощь, ибо обезьяны учились курить с большим рвением.
Прошли месяцы, а когда экспедиция вернулась, она привезла более
девятисот Человекообразных Обезьян, которых Пауль и Толеми сразу начали
обучать. Прежде всего мы подвергли Толеми всестороннему врачебному осмотру
и обнаружили, что он находится в добром здравии, а его жизненные силы
чересчур велики для его возраста. Человек продлял жизнь его вида, так же
как нашего, и явно добился полного успеха.
Теперь они с нами более трех лет и за это время научились
пользоваться руками. Поверху вновь проносятся один за другим вагоны
монорельса, фабрики снова нормально работают. Обезьяны быстро учатся, и
они любопытны, что заставляет их стремиться к знаниям. Они хорошо
чувствуют себя здесь и отлично размножаются, так что теперь мы можем не
опасаться отсутствия рук. Может, в будущем с их помощью нам удастся еще
более модифицировать передние лапы и ходить на двух ногах, как ходили
Люди.
Я опять вернулся к ложу Пауля Кеньона. Теперь мы часто бываем вместе
- тут нужно упомянуть и верного Толеми, - много разговариваем и очень
подружились. Сегодня я представил ему один план, план физического и
психического превращения обезьян в Людей. Природа когда-то уже сделала это
с примитивным обезьяночеловеком, почему бы нам не повторить этого с
Человекообразными Обезьянами? Земля снова заселится, наука вновь откроет
звезды, а Человек получит приемного ребенка по своему образу и подобию.
Мы, собаки, сопровождали Человека пятьдесят тысяч лет. Это слишком
много, чтобы что-то менять. Из всех земных созданий только собаки были ему
так верны и преданны. Больше мы не можем руководить, ни одна собака не
может стать до конца собой без Человека. Человекообразные Обезьяны заменят
нам Людей.
Это приятная мечта, и ее наверняка можно реализовать.
Кеньон улыбался, когда я говорил ему об этом, и шутливо предостерег
меня, чтобы они не слишком уподоблялись Людям, иначе создадут для себя
новую Болезнь. Что ж, от этого мы можем их обезопасить. Думаю, он тоже
мечтал о возрождении Человека, потому что на глазах у него выступили
слезы, а мои слова обрадовали его.
Его уже немногое радует, он один среди нас, мучимый болью, ожидающий
медленной смерти, которая, как он знает, должна прийти. Старые недуги
терзают его все сильнее. Болезнь все туже затягивает петлю на шее.
Единственное, что можно для него сделать, это давать ему
болеутоляющее, хотя Толеми и я сумели недавно выделить из его крови
болезнетворные микробы. Они похожи на вибрионы холеры. Это открытие
продвинуло нас немного вперед. Предыдущая сыворотка против Болезни тоже
дала нам кое-какие указания. Но наши вакцины только смягчают приступы, не
излечивая причины.
Шансы невелики. Я не говорил ему о наших экспериментах, ибо лишь при
большом везении мы добьемся успеха, прежде чем он умрет.
Человек умирает. Здесь, в нашей лаборатории. Толеми что-то тихонько
бормочет себе под нос, вероятно, молитву. Может, Бог, которого он научился
почитать у Человека, окажется милосердным и даст нам победу.
Пауль Кеньон - это все, что осталось от старого мира, который мы с
Толеми любили. Он лежит в больничной палате, мучаясь в агонии, и умирает.
Иногда смотрит в окно на птиц, летящих к югу, смотрит так, словно знает,
что никогда уже их не увидит. Прав ли он? Однажды до меня донесся его
шепот:
- Кто может это знать...
Лестер ДЕЛЬ РЕЙ
КРЫЛЬЯ НОЧИ
- Черт подери всех марсияшек! - тонкие губы Толстяка Уэлша выплюнули
эти слова со всей злобой, на какую способен оскорбленный представитель
высшей расы. - Взяли такой отличный груз, лучшего иридия ни на одном
астероиде не сыщешь, только-только дотянули до Луны - и, не угодно ли,
опять инжектор барахлит. Ну, попадись мне еще разок этот марсияшка...
- Ага. - Тощий Лейн нашарил позади себя гаечный ключ с изогнутой
рукояткой и, кряхтя и сгибаясь в три погибели, снова полез копаться в
нутре машинного отделения. - Ага. Знаю. Сделаешь из него котлету. А может,
ты сам виноват? Может, марсиане все-таки тоже люди? Лиро Бмакис тебе ясно
сказал, чтобы полностью разобрать и проверить инжектор, нужно два дня. А
ты что? Заехал ему в морду, облаял его дедов и прадедов и дал ровным
счетом восемь часов на всю починку. А теперь хочешь, чтоб он при такой
спешке представил тебе все в ажуре... Ладно, хватит, дай-ка лучше
отвертку.
К чему бросать слова на ветер? Сто раз он спорил с Уэлшем - и все без
толку. Толстяк - отличный космонавт, но начисто лишен воображения, никак
не позабудет бредятину вроде той, что люди, мол, для того и созданы, чтоб
помыкать всеми иными племенами. А впрочем, если бы Толстяк его и понял,
так ничего бы не выиграл. Лейн и высоким идеалам цену знает, что от них
толку.
Он-то к окончанию университета получил лошадиную дозу этих самых
идеалов да еще солидное наследство - хватило бы на троих - и вдохновенно
ринулся в бой. Писал и печатал книги, произносил речи, беседовал с
официальными лицами, вел переговоры в кулуарах, вступал в разные общества
и сам их создавал и выслушал по своему адресу немало брани. А теперь он,
ради хлеба насущного, перевозит грузы по трассе Земля-Марс на старой,
изношенной ракете; на четверть ракета - его собственность. А тремя
четвертями владеет Толстяк Уэлш, который возвысился до этого без помощи
каких-либо идеалов, хотя начинал уборщиком в метро.
- Ну? - спросил Толстяк, когда Лейн вылез наружу.
- Ничего. Не могу я это исправить, слабовато разбираюсь в
электронике. Что-то разладилось в реле прерывателя, по по индикаторам не
поймешь, где непорядок, а наобум искать опасно.
- Может, до Земли дотянем?
Тощий покачал головой.
- Навряд ли. Лучше сядем где-нибудь на Луне, если ты сумеешь дотащить
нашу посудину. Тогда, может, и найдем поломку, прежде чем кончится воздух.
Толстяку тоже это приходило в голову. Пытаясь как-то уравновесить
перебои в подаче горючего и кляня лунное притяжение - хоть и слабое, оно
порядком мешало, - он повел ракету к намеченному месту: посреди небольшой
равнины он высмотрел на редкость чистую и гладкую площадку, без каменных
обломков и выбоин.
- Пора бы тут устроить аварийную станцию, - пробурчал он.
- Когда-то станция была, - сказал Лейн. - Но ведь на Луну никто не
летает, и пассажирским кораблям тут садиться незачем, проще выпустить
закрылки и сесть в земной атмосфере, чем тратить здесь горючее. А
грузовики вроде нас не в счет. Странно, какая ровная и чистая эта
площадка, мы в миле, не выше, и ни одной метеоритной царапинки не видно.
- Стало быть, нам повезло. Не хотел бы я шлепнуться в какой-нибудь
кратеришко и сбить дюзу или пропороть обшивку. - Толстяк взглянул на
высотомер и на указатель скорости спуска. - Мы здорово грохнемся. Если...
эй, что за черт?
Тощий Лейн вскинул глаза на экран: в тот миг, как они готовы были
удариться о поверхность, ровная площадка раскололась надвое, половинки
плавно скользнули в стороны - и ракета стала медлительно опускаться в
какой-то кратер; он быстро расширялся, дна не было видно; рев двигателей
вдруг стал громче. А экраны верхнего обзора показали, что над головой
опять сошлись две прозрачные пластины. Веря и не веря собственным глазам,
Лейн уставился на указатель высоты.
- Опустились на сто шестьдесят миль и попались в ловушку! Судя по
шуму, тут есть воздух. Что за капкан, откуда он взялся? Бред какой-то!
- Сейчас не до того. Обратно не проскочить, пойдем вниз, а там
разберемся. Черт, неизвестно еще, какая внизу площадка.
В таких вот случаях очень кстати, что Толстяк не страдает избытком
воображения. Делает свое дело - опускается в исполинском кратере, будто на
космодроме в Йорке, и занят только неравномерностью вспышек из-за
барахлящего инжектора, а что ждет на дне, ему плевать. Тощий удивленно
посмотрел на Толстяка, потом вновь уставился на экраны - может, удастся
понять, кто и зачем построил этот капкан.
Лъин лениво поворошил кучку песка и истлевшего сланца, выудил
крохотный красноватый камешек, с первого раза не замеченный, и медленно
поднялся на ноги. Спасибо Великим, очень вовремя они послали ему осыпь:
старые грядки столько раз перерыты, что уже совсем истощились. Чуткими
ноздрями он втянул запах магния, немножко пахло железом, и серы тут
сколько угодно, все очень, очень кстати. Правда, он-то надеялся найти медь
- хоть щепотку. А без меди...
Он отогнал эту мысль, как отгонял уже тысячи раз, и подобрал грубо
сработанную корзину, набитую камешками пополам с лишайником, которым
заросла эта часть кратера. Одной рукой растер в пыль осколок
выветрившегося камня заодно с клочком лишайника и все вместе отправил в
рот. Благодарение Великим за эту осыпь! Приятно ощущать на языке душистый
магний, и лишайник тоже вкусный, сочный, потому что почва вокруг
неистощенная. Если бы еще хоть крупицу меди - больше и желать нечего.
Лъин печально вильнул гибким хвостом, крякнул и побрел назад, к себе
в пещеру; мельком глянул вверх, на далекий свод. Там, наверху, за много
миль, ослепительно сверкал луч света и, постепенно слабея и тускнея, слой
за слоем пронизывал воздух. Значит, долгий лунный день близится к полудню,
скоро солнце станет прямо над сторожевым шлюзом, и луч будет падать
отвесно. Шлюз чересчур высоко, отсюда не увидишь, но Лъин знает: там, где
покатые стены исполинской долины упираются в свод, есть перекрытое
отверстие. Долгие тысячелетия вырождалось и вымирало племя Лъина, а свод
все держится, хоть опорой ему служат только стены, образующие круг около
пятидесяти миль в поперечнике, неколебимые, куда более прочные, чем сам
кратер - единственный и вечный памятник былому величию его народа.
Лъин об этом не задумывался, он просто _з_н_а_л_: свод не создан
природой, его построили в те времена, когда Луна теряла остатки
разреженной атмосферы и племя напоследок вынуждено было искать прибежища в
самом глубоком кратере, где кислород можно было удержать, чтобы не
улетучивался. Лъин смутно ощущал протекшие с тех пор века и дивился
прочности сводчатой кровли, над которой не властно время.
Некогда народ его был велик и могуч, тому свидетельство - исполинская
долина под сводом. Но время не щадило его предков, оно состарило весь
народ, как старило каждого в отдельности, отнимало у молодых силу и
растило в них медленные, сосущие всходы безнадежности. Какой смысл
прозябать здесь, взаперти, одинокой малочисленной колонией, не смея выйти
на поверхность собственной планеты? Их становилось все меньше, они
позабыли многое, что знали и умели прежде. Машины сломались, рассыпались в
прах, и новыми их не заменили; племя вернулось к первобытному
существованию, кормилось камнем, который выламывали из стен кратера, да
выведенными уже здесь, внизу, лишайниками, что могли расти без солнечного
света, усваивая энергию радиоактивного распада. И с каждым годом на
грядках сажали все меньше потомства, но даже из этих немногих зерен
прорастала лишь ничтожная доля, и от миллиона живущих остались тысячи,
потом только сотни и под конец - горсточка хилых одиночек.
Лишь тогда они поняли, что надвигается гибель, но было уже поздно.
Когда появился Лъин, в живых оставалось только трое старших, и остальные
семена не дали ростков. Старших давно нет, уже многие годы Лъин в кратере
один. Бесконечно тянется жизнь, вся она - только сон, да поиски пищи, да
еще мысли, вечно одни и те же, а тем временем его мертвый мир больше
тысячи раз обращал свое лицо к свету и вновь погружался во тьму.
Однообразие медленно убивало его народ, уже скоро оно доведет свое дело до
конца. Но Лъина не тяготит такая жизнь, он привык и не замечает скуки.
Он брел неспешно, в лад медлительному течению мыслей, долина осталась
позади, вот и дверь жилища, которое он выбрал для себя среди множества
пещер, вырезанных в стенах кратера. Он постоял еще под рассеянным светом
далекого солнца, пережевывая новую порцию камня пополам с лишайником,
потом вошел к себе. В освещении он не нуждался: еще в незапамятные
времена, когда народ его был молод, камень стен насытили радиоактивностью,
и глаза Лъина улавливали световые волны едва ли не любой длины. Через
первую комнату мимо сплетенной из лишайников постели и кое-какой нехитрой
утвари он прошел дальше: в глубине помещалась детская, она же и
мастерская; неразумная, но упрямая надежда влекла его в самый дальний
угол.
И, как всегда, понапрасну. В ящике, полном плодородной почвы, рыхлой,
мягкой, заботливо политой, ни намека на жизнь. Ни единый красноватый
росток не проклюнулся, никакой надежды на будущее. Зерно не проросло,
близок час, когда всякая жизнь на родной планете угаснет. С горечью Лъин
отвернулся от детской грядки.
Недостает такой малости - и это так много! Съесть бы всего несколько
сот молекул любой медной соли - и зерна, зреющие в нем, дали бы ростки;
или прибавить те же молекулы к воде, когда поливаешь грядку, - и проросли
бы уже посеянные семена, выросли бы новые крепкие мужчины или, может,
женщины. Каждый из племени Лъина носил в себе и мужское, и женское начало,
каждый мог и в одиночку дать зерно, из которого вырастут дети. И пока еще
жив хоть один из племени, можно за год взрастить на заботливо ухоженной
почве сотню молодых... если б только добыть животворный гормон, содержащий
в себе медь.
Но, как видно, не суждено. Лъин склонился к тщательно сработанному
перегонному аппарату из выточенных вручную каменных сосудов и гибких
стержней, скрепленных и связанных в трубки, и оба его сердца тоскливо
сжались. Сухой лишайник и липкая смола все еще питали собою медленный
огонь, и медленно сочилась из последней трубки капля за каплей и падала в
каменную чашу. Но и от этой жидкости не исходит ни намека на запах медной
соли. Что ж, значит, не удалось. Все, что за многие годы дал перегонный
аппарат, Лъин подмешивал к воде, поливая грядку, почва детской всегда
влажная, но ей не хватило минерала жизни. Почти бесстрастно Лъин вложил
вечные металлические свитки, хранящие мудрость его племени, обратно в
футляры и принялся разбирать на части химическое отделение мастерской.
Остается еще один путь, он труднее, опаснее, но иного выхода нет.
Старинные записи говорят, что где-то под самым сводом, где воздух уже
слишком разрежен и дышать нечем, есть вкрапления меди. Значит, нужен шлем,
баллоны со сжатым воздухом; и еще крючья и скобы, чтобы взбираться по
разъеденной временем древней дороге наверх, по лестнице, где разрушена
половина ступеней; и нужны инструменты, распознающие медь, и насос, чтобы
наполнить баллоны. Потом придется подтащить множество баллонов к началу
подъема, устроить склад и, поднимаясь наверх, постепенно поднимать их
тоже, устраивать новые склады, пока цепь запасов не достигнет самого
верха... и тогда, быть может, он найдет медь для возрождения.
Он старался не думать о том, сколько на все это понадобится времени и
как мала надежда на успех. Нажал педаль - заработали маленькие мехи, в
примитивной кузнице вспыхнули язычки голубого пламени; он достал
металлические слитки - надо раскалить их, чтобы поддавались ковке. Вручную
придать им ту форму, какой требуют старинные записи и чертежи, - задача
почти немыслимая - и все же надо как-то справиться. Его народ не должен
умереть!
Прошли долгие часы, а он все работал, и вдруг по пещере разнесся
высокий пронзительный звук. В энергополе над створчатым шлюзом свода
появился метеорит - и, видно, огромный! Такого, чтоб ожили защитные
экраны, на памяти Лъина еще не бывало, и он думал, что механизм больше не
действует, хоть и рассчитан был на века, ведь Солнце должно питать его
своей энергией, пока не погаснет. В растерянности стоял он, глядя на
дверь, и вот свистящий звук повторился.
Если сейчас же не нажать решетку вводного устройства, автоматически
включатся отклоняющие силы, и метеорит упадет в стороне от свода. Лъин не
успел об этом подумать, просто кинулся вперед и прижал пальцы к решетчатой
панели. Потому-то он и поселился именно в этой пещере, некогда здесь
помещалась стража, в далеком прошлом она впускала и выпускала
немногочисленные ракеты-разведчики. Решетка на миг засветилась, значит,
метеорит вошел в кратер, и Лъин опустил руку, чтобы створы шлюза сошлись
вновь.
И направился к выходу, нетерпеливо ожидая падения метеорита. Быть
может, Великие добры и наконец отозвались на его мольбы. Раз он не может
найти медь у себя дома, они посылают ему дар извне - а вдруг это
баснословное богатство? Быть может, метеорит так велик, что еле уместится
в ладони? Но почему он все еще не упал? Цепенея от страха, Лъин тревожно
всматривался в далекий свод - неужели он опоздал, и защитные силы
отбросили метеорит прочь?
Нет, вон блеснул огонек - но не так должен бы вспыхнуть такой большой
метеорит, врезаясь в сопротивляющийся воздух! До слуха наконец донесся
сверлящий, прерывистый вой - метеорит должен бы звучать совсем иначе. В
недоумении Лъин всмотрелся еще пристальней - да, вот он, гость, не падает
стремглав, а опускается неторопливо, и яркий свет не угасает позади, а
обращен вниз. Но это значит... это может означать только одно - разумное
управление. Ракета!!!
На миг у Лъина все смешалось в голове - уж не возвращаются ли предки
из какого-то другого, неведомого убежища? Или сами Великие решили его
посетить? Но, привыкший рассуждать здраво, он отверг эта нелепые догадки.
Не могла такая машина прилететь из безжизненных лунных пустынь, а только
со сказочной планеты, что находится под его родным миром, либо с тех,
которые обращаются вокруг Солнца по другим орбитам. Неужели там есть
разумная жизнь?
Он мысленно перебирал в памяти записи, оставшиеся со времен, когда
предки, пересекая космос, летали к соседним планетам - задолго до того,
как было построено убежище в кратере. Основать там колонии не удалось,
непомерно велика оказалась сила тяжести, но космонавты подробно осмотрели
другие миры. На второй планете жили только чешуйчатые твари, скользящие в
воде, да причудливые папоротники на редких клочках суши; на планете,
вокруг которой обращается его родной мир, кишели исполинские звери, а сушу
покрывали растения, глубоко уходящие корнями в почву. На этих двух не
нашлось ни следа разума. Вот четвертую планету населяли существа более
понятные, схожие с предшественниками его народа на долгом пути эволюции:
жизнь не разделялась на животную и растительную, то и другое сочеталось в
единстве. Шарообразные комочки живого вещества, движимые инстинктом, уже
стягивались в стайки, но еще не могли общаться друг с другом. Да, из всех
известных миров, вероятнее всего, именно там развился разум. Если же
каким-то чудом ракета все-таки прилетела с третьего мира, надеяться не на
что: слишком он кровожаден, это ясно из древних свитков, на каждом рисунке
свирепые чудища, огромные, как горы, раздирают друг друга в клочья. Лъин
услыхал, как опустился где-то поблизости корабль, и, полный страхов и
надежд, направился к нему, туго свернув хвост за спиной.
Увидав у открытого люка двух пришельцев, он тотчас понял, что ошибся.
Эти существа сложены примерно так же, как и он, хотя гораздо крупней и
массивнее. Значит, с третьей планеты. Он помедлил, осторожно наблюдая: они
озираются по сторонам и явно рады, что тут есть чем дышать. Потом одно
что-то сказало другому. Новое потрясение!
Оно говорит внятно, интонации явно разумны, но сами звуки -
бессмысленное лопотанье. И это - речь?! Должно быть, все же речь, хотя в
словах ни малейшего смысла. Впрочем... как там, в старинных записях?
Сла-Вольнодумец полагал, будто в древности у жителей Луны не было речи,
они сами изобрели звуки и каждый наделили значением, и лишь после долгих
веков привычка к звуковой речи преобразилась в инстинкт, с которым
младенец рождался на свет; Вольнодумец даже подвергал сомнению ту истину,
что сами Великие предусмотрели речь, осмысленные звуки как неизбежное
дополнение к разуму. И вот... кажется, он был прав. Ощупью пробиваясь в
тумане нежданного открытия, Лъин собрал свои мысли в направленный луч.
И опять потрясение. Умы пришельцев оказались почти непроницаемы, а
когда он наконец нашел ключ и начал нащупывать их мысли, стало ясно, что
они его мыслей читать не могут! И однако они разумны. Но тот, на котором
он сосредоточился, наконец его заметил и порывисто ухватился за второго.
Слова по-прежнему были корявые, нелепые, но общий смысл сказанного человек
с Луны уловил:
- Толстяк, это что такое?!
Второй пришелец обернулся и уставился на подходящего к ним Лъина.
- Не поймешь. Какая-то сухопарая обезьяна в три фута ростом.
По-твоему, она не опасная?
- Навряд ли. Может быть, даже разумная. Этот купол наверняка
сработала не какая-нибудь горсточка переселенцев - сразу видно, постройка
не человеческая. Эй! - обратился к лунному жителю пришелец, который
мысленно называл себя Тощим, хотя с виду был большой и плотный. - Ты кто
такой?
- Лъин, - ответил тот, подходя ближе, и ощутил в мыслях Тощего
удивление и удовольствие. - Лъин. Я - Лъин.
- Пожалуй, ты прав, Тощий, - проворчал Толстяк. - Похоже, он тебя
понимает. Любопытно, кто прилетел сюда и обучил его говорить по-людски?
Лъин немного путался, не сразу удавалось различить и запомнить
значение каждого звука.
- Не понимает людски. Никто прилетал сюда. Вы...
Дальше слов не хватило, он шагнул поближе, показывая на голову Тощего
и на свою. К его удивлению, Тощий понял.
- Видимо, он читает наши мысли. Это телепатия.
- Ишь ты! Марсияшки тоже толкуют, будто они таким манером друг друга
понимают, а вот чтоб они у человека мысли прочитали, я ни разу не видал.
Они толкуют, будто у нас мозги как-то не так открываются. Может, эта
обезьяна, Рим этот, тебе все врет.
- Ну, вряд ли. Посмотри-ка на тестер, вон какая радиоактивность. Если
бы здесь побывали люди и вернулись, об этом бы уже всюду кричали. Кстати,
его зовут не Рим, больше похоже на Лин, а по-настоящему нам не выговорить.
- Он послал мысль Лъину, и тот послушно повторил свое имя. - Видишь? У нас
"л" - плавный звук, а у него взрывной. А согласный на конце он произносит
как губной, хотя и похоже на наш зубной. В нашей речи таких звуков нет.
Интересно, насколько он разумен.
Не успел Лъин составить подходящий ответ, как Тощий нырнул в люк
корабля и через минуту вернулся с пакетиком под мышкой.
- Космический разговорник, - объяснил он Толстяку. - По таким сто лет
назад обучали марсиан. - И обратился к Лъину: - Тут собраны шестьсот самых
ходовых слов нашего языка и расположены так, чтобы как можно легче их
постепенно усвоить. Смотри на картинки, а я буду говорить и думать слова.
Ну-ка, о-дин... два... понимаешь?
Толстяк Уэлш некоторое время смотрел и слушал и отчасти потешался, но
скоро ему это надоело.
- Ладно, Тощий, можешь еще понянчиться со своим туземцем, вдруг
узнаешь что-нибудь полезное. А пока ты не принялся за ремонт, я пойду
осмотрю стены, любопытно, что тут есть радиоактивного. Эх, жаль, на наших
грузовиках передатчики никудышные, вызывай не вызывай - далеко не услышат.
И он побрел прочь, но Лъин и Тощий этого даже не заметили. Они
поглощены были нелегкой задачей - найти средства общения; казалось бы, за
считанные часы, при совсем разном жизненном опыте это неосуществимо. Но
как ни странны были чужие звуки и сочетания слов, как ни причудливо
соединялись они в значимые группы, в конце концов, это была всего лишь
речь. А Лъин появился на свет, уже владея речью чрезвычайно сложной, но
для него естественной, как дыхание. Усиленно кривя губы, он один за другим
одолевал трудные звуки и неизгладимо утверждал в мозгу их значение.
Под конец Толстяк, идя на голоса, отыскал их в пещере Лъина, уселся и
смотрел на них, точно взрослый на малыша, играющего с собакой. Не то чтобы
Лъин вызывал у него недоброе чувство, но и человеком Толстяк его не
считал: так, смышленое животное, вроде марсиан или дикарей с Венеры; ну, а
если Тощему угодно обращаться с ним как с равным, пускай покуда тешится.
Лъин смутно улавливал и эти мысли, и еще другие, более опасные; но
его слишком захватило общение с живым разумом, ведь почти столетие он
провел в полном одиночестве. А было кое-что и поважнее. Он подергивал
хвостом, разводил руками и усердно одолевал земные звуки, Тощий, как мог,
поспевал та ним.
Наконец землянин кивнул:
- Кажется, я понял. Все, кроме тебя, уже умерли, и тебе очень не по
душе, что выхода никакого нет. Гм-м. Мне такое тоже бы не понравилось. И
теперь ты думаешь, что эти твои Великие, а по-нашему бог, послали нас сюда
поправить дело. А как поправить?
Лъин просиял, лицо его сморщилось и скривилось от удовольствия, и он
не сразу понял, что Тощий неверно истолковал эту гримасу. Намерения у
Тощего добрые. Если он поймет, в чем нужда, он, пожалуй, охотно даст меди,
ведь из древних записей известно, что третья планета богаче всех
минералами.
- Нужен Нра. Жизнь получается от того, что из многих простых вещей
делается одна не простая: воздух, что надо для питья, что надо для еды -
это все у меня есть, и я живу. А чтобы начаться новой жизни, нужен Нра. Он
- начало начал. Само зерно неживое, будет Нра - оно оживет. Только у меня
нет слова.
С нетерпением он ждал, пока Тощий все это усвоит.
- Какой-то витамин или гормон, что ли? Вроде витамина Е6? Может, мы и
могли бы его сделать, если...
Лъин кивнул. Да, конечно. Великие добры. На обоих сердцах у него
потеплело от мысли о многих заботливо укрытых про запас зернах, которые
можно прорастить, была бы только желанная медь. А теперь человек с Земли
готов ему помочь. Еще немножко терпения - и все будет хорошо.
- Делать не надо! - весело пропищал он. - Простая штука. Зерно или я
- мы можем сделать внутри себя. Но для этого нам нужен Нра. Смотри.
Он взял камешки из корзины, размял в горсти, старательно разжевал и
знаками показал, что у него внутри камень изменяется.
Толстяк Уэлш заинтересовался:
- А ну, обезьяна, съешь еще!
Лъин охотно повиновался. Как странно - значит, сами они едят только
то, что приготовили для них другие живые существа.
- Ух, черт! Он лопает камни... самые настоящие камни! Слушай, Тощий,
у него что же, зоб, как у птицы?
- Он их переваривает. Почитай-ка о прамарсианах, они были наполовину
животные, наполовину растения, и у него, очевидно, обмен веществ идет так
же. Вот что, Лин, как я понимаю, тебе нужен какой-то химический элемент.
Натрий, кальций, хлор? Нет, этого всего здесь, должно быть, хватает.
Может, иод? Гм-м.
Он перечислил десятка два элементов, которые, по его соображениям,
могли как-то содействовать жизни, но меди среди них не оказалось, и в
мысли лунного жителя понемногу закрадывался страх. Неужели этот странный
барьер, мешающий им понимать друг друга, все погубит?!
Где же выход? И вдруг он вздохнул с облегчением. Ну конечно, общего
слова нет, но структура химического элемента всюду одна и та же. Он
торопливо перелистал разговорник, нашел чистую страницу и взял у землянина
карандаш. Толстяк и Тощий смотрели во все глаза, а Лъин тщательно, начиная
от центра, частицу за частицей, вычертил строение атома меди, открытое
великими физиками его народа.
И они ничего не поняли! Тощий покачал головой и вернул листок.
- Насколько я догадываюсь, приятель, это схема какого-то атома... но
тогда нам, на Земле, еще учиться и учиться! - Он даже присвистнул.
Толстяк скривил губы:
- Если это атом, так я сапог всмятку. Пошли, Тощий, уже время спать,
а ты полдня валял дурака. И потом надо помозговать насчет этой самой
радиации. Мы бы тут с тобой спеклись в полчаса, спасибо, надели походные
нейтрализаторы... а обезьяне это, видно, только на пользу. И у меня есть
одна идея.
Тощий вышел из мрачного раздумья и посмотрел на часы.
- Ах, черт! Послушай, Лин, ты не падай духом, завтра мы это еще
обсудим. А сейчас Толстяк прав, нам с ним пора спать. До скорого,
приятель!
Лъин кивнул, на время прощаясь с ними на родном языке, и тяжело
опустился на жесткое ложе. За дверью Толстяк с жаром начал развивать некий
план - как с помощью Лъина добывать радиоактивные вещества; послышался
протестующий голос Тощего. Но Лъину было не до того. Атом меди он,
конечно, изобразил правильно, однако наука землян делает еще только первые
шаги, они слишком мало знают о строении атома, им не разобраться в его
чертежах.
Писать химические формулы? Реакции, которые исключат один за другим
все элементы, кроме меди? Будь они химиками, они, может, и поняли бы, но
даже Тощий знает слишком мало. И все же какой-то выход должен быть, разве
что на Земле вовсе нет меди. Уж наверно, Великие, которых земляне называют
богом, не отозвались бы на мольбы многих поколений злой насмешкой. Выход
есть - и, пока пришельцы спят, Лъин его найдет, хотя бы в поисках ключа
пришлось перерыть все древние свитки.
Несколько часов спустя, вновь полный надежд, он устало брел по долине
к земному кораблю. Найденное решение оказалось простым. Все элементы
объединяются по семействам и классам. Тощий упоминал о натрии - даже по
самым примитивным таблицам, какими, несомненно, пользуются на Земле, можно
установить, что натрий и медь относятся к одному семейству. А главное, по
простейшей теории, наверняка доступной народу, уже строящему космические
ракеты, атомный номер меди - двадцать девять.
Оба люка были открыты, Лъин проскользнул внутрь, безошибочно
определяя направление по колеблющимся, смутным мыслям спящих людей. Дошел
до них - и остановился в сомнении. Он ведь не знает их обычаев, но уже
убедился: то, что для его народа было истиной, далеко не всегда правильно
для землян. Вдруг им не понравится, если он их разбудит? В нем боролись
учтивость и нетерпение; наконец он присел на корточки на металлическом
полу, крепко сжимая древний свиток и принюхиваясь к окружающим металлам.
Меди здесь не было, но он и не надеялся так просто найти столь редкий
элемент; впрочем, тут были и такие, которых он совсем не мог определить, -
должно быть, из тяжелых, какие на Луне почти не существуют.
Толстяк что-то пробурчал, замахал руками, зевнул и сел, еще толком не
проснувшись. Его мысли полны были кем-то с Земли, в ком присутствовало
женское начало (которого, как уже заметил Лъин, оба гостя были лишены), и
еще тем, что станет делать он, Толстяк, "когда разбогатеет". Лъин живо
заинтересовался изображениями этой мысли, но потом спохватился: тут явно
секреты, не следует в них проникать без спроса. Он отвел свой ум, и
тогда-то землянин его заметил.
Спросонья Толстяк Уэлш всегда бывал не в духе. Он вскочил, зашарил
вокруг в поисках чего-нибудь тяжелого.
- Ах ты, подлая обезьяна! - взревел он. - Чего шныряешь? Вздумал нас
прирезать?
Лъин взвизгнул и увернулся от удара, который расплющил бы его в
лепешку; непонятно, в чем он провинился, но безопаснее уйти. Физический
страх был ему незнаком, слишком много поколений жило и умерло, не нуждаясь
в этом чувстве. Но его ошеломило открытие, что пришельцы способны убить
мыслящее существо. Неужели на Земле жизнь ничего не стоит?
- Эй, брось! Прекрати! - Шум разбудил Тощего; Лъин мельком оглянулся:
Тощий сзади схватил Толстяка и не давал шевельнуть рукой. - Полегче,
слышишь! Что у вас тут?
Но Толстяк уже окончательно проснулся и остывал. Выпустил из рук
металлический брус, криво усмехнулся.
- Сам не знаю. Может, он ничего худого и не задумал, только я
проснулся - вижу, он сидит, пялит на меня глаза, а в руках железка, ну,
мне и показалось - он хочет перерезать мне глотку или вроде того. Я уже
очухался. Поди сюда, обезьяна, не бойся.
Тощий выпустил его и кивнул Лъину:
- Да-да, приятель, не уходи. У Толстяка свои заскоки насчет людей и
нелюдей, но в общем-то он добрый. Будь хорошей собачкой, и он не станет
пинать тебя ногами, даже за ухом почешет.
- Чушь! - Толстяк ухмылялся, добродушие вернулось к нему. Он понимал,
что Тощий острит, но не обижался. Марсияшки, обезьяны... ясно, они не
люди, с ними и разговор другой, ничего плохого тут нет. - Что ты притащил,
обезьяна? Опять картинки, в которых никакого смысла нету?
Лъин кивнул, подражая их жесту, означающему согласие, и протянул
свиток Тощему. Толстяк держится уже не враждебно, однако неясно, чего от
него ждать, а Тощему, видимо, интересно.
- Надеюсь, в картинках много смысла. Вот Нра - двадцать девятый, под
натрием.
- Периодическая таблица, - сказал Тощий Толстяку. - По крайней мере,
похоже. Дай-ка мне справочник. Гм-м. Под натрием, номер двадцать девять.
Натрий, калий, медь. Двадцать девятый, все правильно. Это оно и есть, Лин?
Глаза Лъина сверкали торжеством. Благодарение Великим!
- Да, это медь. Может быть, у вас найдется? Хотя бы один грамм?
- Пожалуйста, хоть тысячу граммов. По твоим понятиям, у нас ее до
отвала. Бери сколько угодно.
И тут вмешался Толстяк.
- Ясно, обезьяна, у нас есть медь, если это ты по ней хныкал. А чем
заплатишь?
- Заплатишь?
- Ясно. Что дашь в обмен? Мы помогаем тебе, а ты нам - справедливо?
Лъину это не приходило в голову, - но как будто справедливо. Только
что же он может им дать? И тут он понял, что у землянина на уме. За медь
ему, Лъину, придется работать: выкапывать и очищать радиоактивные
вещества, с таким трудом созданные в пору, когда строилось убежище;
вещества, дающие тепло и свет, нарочно преобразованные так, чтобы утолять
все нужды племени, которому предстояло жить в кратере. А потом работать
придется его сыновьям и сыновьям сыновей, добывать руду, выбиваться из сил
ради Земли, и за это им будут платить медью - в обрез, только-только чтобы
Земле хватало рудокопов. Мозг Толстяка снова захлестнули мечты о том
земном создании. И ради этого он готов обречь целый народ прозябать без
гордости, без надежд, без свершений. Непостижимо! На Земле так много людей
- для чего им обращать Лъина в раба?
И рабство - это еще не все. В конце концов Земля пресытится
радиоактивными материалами, либо, как ни велики запасы, они иссякнут - и
нечем будет поддерживать жизнь... так или иначе - впереди гибель. Лъин
содрогнулся: слишком страшный навязывают выбор.
Тощий опустил руку ему на плечо.
- Толстяк немного путает, Лин. Верно, Толстяк?
Пальцы Тощего сжимали что-то... "Оружие", - смутно понял Лъин. Второй
землянин поежился, но усмешка не сходила с его лица.
- Дурень ты, Тощий. Чокнутый. Может, ты и веришь в эту дребедень -
что все люди и нелюди равны, но не убьешь же ты меня из-за этого. А я
человек старых взглядов, я свою медь задаром не отдам.
Тощий вдруг тоже усмехнулся и спрятал оружие.
- Ну и не отдавай. Лин получит мою долю. Меди у нас вдосталь, без
некоторых вещей мы вполне обойдемся. И не забывай - четверть всего, что
есть на корабле, моя.
На это в мыслях Толстяка не нашлось ответа. Он подумал немного и
пожал плечами. Тощий прав: своему паю он хозяин. Ну и пусть...
- Ладно, воля твоя. Я тебе помогу раскопать, что у нас есть
подходящего. Может, взять ту проволоку, знаешь, в ларе в машинном
отделении?
Лъин молча смотрел, как они отперли небольшой ящик и стали там
рыться; половина его ума изучала механизмы и управление, вторая половина
ликовала: медь! И не какая-то горсточка, а столько, сколько он в силах
унести! Чистая медь, которую так легко превратить в съедобный купорос при
помощи кислот - он еще раньше их приготовил, когда пытался добыть медь
здесь, у себя. Через год кратер вновь будет полон жизни. Он оставит
триста, а может быть, и четыреста сыновей, и у них будут еще и еще
потомки!
Одна деталь схемы сцепления, которую он изучал, заставила Лъина
перенести центр тяжести на половину ума, занятую окружающими механизмами;
он потянул Тощего за штанину.
- Это... вот это... не годится, да?
- А? Да, тут что-то разладилось. Потому нас к тебе и занесло, друг. А
что?
- Тогда без радиоактивных. Я могу платить. Я исправлю. - На миг его
взяло сомнение. - Это ведь тоже значит платить, да?
Толстяк вытащил из ящика большой моток чудесной, душистой проволоки,
утер пот со лба и кивнул.
- Верно, это была бы плата, только ты эти штуки не тронь. Они и так
ни к черту не годятся, и, может, Тощий даже не сумеет исправить.
- Я могу исправить.
- Ну да. Ты в каких академиях обучался электронике? В этом мотке
двести футов, стало быть, на его долю пятьдесят. Ты что же, Тощий, свою
всю ему отдашь?
- Да, пожалуй. - Тощий почти не следил за тем, как Толстяк отмерял и
резал проволоку, с сомнением смотрел он на Лъина. - Слушай, Лин, а ты в
таких вещах разбираешься? Ионный двигатель - штука не простая, в схеме
питания черт ногу сломит. С чего ты взял, что сумеешь починить инжектор?
Разве у вашего народа были такие корабли и ты изучал чертежи?
Мучительно подыскивая слова, Лъин попытался объяснить. Нет, у его
народа ничего похожего не было, атомные устройства работали по-другому,
ведь на Луне урана почти нет, и энергию атома использовали
непосредственно. Но принципы ему ясны уже из того, что он видит со
стороны: он прямо в голове чувствует, как что должно работать.
- Я чувствую. Когда я только-только вырос, я уже мог это исправить.
Записи и чертежи я все прочел, но главное не что я изучал, а как я думаю.
Триста миллионов лет мой народ все это изучал, а теперь я просто чувствую.
- Триста миллионов лет! Когда ты сказал, что прямо сроду умеешь и
говорить, и читать, я понял. Это ваше племя очень старое, но чтоб так... У
нас тогда еще динозавры бегали!
- Да, мои предки видели таких зверей на вашей планете, - серьезно
подтвердил Лъин. - Так я буду чинить?
Тощий растерянно мотнул головой и молча передал Лъину инструменты.
- Слышишь, Толстяк? Триста миллионов лет, и почти все это время они
были далеко впереди нас теперешних. Ты только подумай! Мы были еще так,
букашки, кормились динозавровыми яйцами, а эти уже летали с планеты на
планету! Подолгу, наверно, нигде не оставались: сила тяжести для них
вшестеро выше нормальной. А своя планета маленькая, воздух не удержала,
пришлось зарыться в яму... вот и остался от них от всех один Лин!
- И поэтому он механик?
- У него инстинкт. Знаешь, какие инстинкты за такой срок развились у
животных и у насекомых? У него чутье на механизмы - может, он и не знает,
что это за машина, но чует, как она должна работать. Да еще прикинь,
сколько он мне научных записей показывал и сколько всего, наверно,
перечитал... я думаю, нет на свете такой машины, с которой он бы не
сладил.
Толстяк решил, что спорить нет смысла. Либо эта обезьяна все
исправит, либо им отсюда не выбраться. Лъин взял кусачки, отключил все
контакты пульта управления и теперь обстоятельно, деталь за деталью,
разбирал его. С необычайной ловкостью расцеплял провода, извлекал
электронные лампы, разъединял трансформаторы.
Лъину ничего не стоило в этом разобраться. Земляне получают энергию
из атомного топлива - используют определенные свойства ионизированного
вещества, регулируют скорость ионизации, а затем реактивная струя через
дюзы с большой скоростью выбрасывается наружу. Простейшая задача по
электронике - управляемая реакция.
Маленькими проворными руками он виток за витком свернул проволоку в
спираль, свернул вторую, между ними поместил электронную лампу. Вокруг
этого узла появились еще спирали и лампы, затем длинная трубка - фидер,
Лъин соединил ее с трубопроводом, подающим смесь для ионизации, укрепил
шину. Инжекторы оказались излишне сложны, но их он трогать не стал,
годятся и так. На все вместе не ушло и пятнадцати минут.
- Будет работать. Только в первый раз включайте осторожно. Теперь это
работает на всю мощность, не так мало, как раньше.
Тощий осмотрел сделанное.
- И это все? У тебя же осталась куча свободных деталей - куда их?
- Это было совсем ненужное. Очень плохое. Теперь хорошо.
И Лъин старательно объяснил Тощему, как будет работать новая
конструкция. Прежнюю мог объяснить только опытный специалист, отлично
владеющий сложной терминологией. Но то, что вышло сейчас из рук Лъина,
было плодом знания, оставившего далеко позади неуклюжие сложности первых
робких попыток. Если что-то надо сделать, это делается как можно проще.
Теперь Тощий только диву давался - почему люди так не сделали с самого
начала?! И как ему было не удивляться, когда все вдруг оказалось просто и
ясно... Он кивнул.
- Отлично. Вот это да, Толстяк! Коэффициент полезного действия
примерно 99,99 процента, а раньше у нас было не больше двадцати. Ты
молодчина, Лин!
Толстяк ничего не понимал в электронике, но объяснения Лъина
прозвучали убедительно, говорить больше не о чем. И он направился к рубке.
- Ладно, значит, отбываем. До скорого, обезьяна.
Тощий подобрал медную проволоку, подал Лъину и проводил его к люку.
Лунный житель вышел из корабля, поднял голову к закрывающемуся люку и
старательно улыбнулся на земной манер.
- Я открою створы и выпущу вас. И я вам заплатил, и все справедливо,
так? Тогда - до скорого, Тощий. Да полюбят тебя Великие за то, что ты
вернул мне мой народ.
- Прощай, - отозвался Тощий и помахал рукой. - Может, мы еще
когда-нибудь тебя навестим, посмотрим, как ты тут процветаешь.
Люк закрылся.
И вот Лъин снова у себя в пещере, нежно гладит медную проволоку и
ждет грома ракетных двигателей; ему и радостно, и тревожно. Медь - это
счастье, но мысли, которые он прочел у Толстяка, сильно его смущают. Что
ж, меди хватит для многих поколений, а что будет дальше с его народом -
это во власти Великих.
Он вышел за дверь и смотрел, как уносится вверх теперь уже
немигающий, уверенный огонек, унося с собою судьбу его племени. Если эти
двое расскажут на Земле о радиоактивных камнях, впереди рабство и гибель.
Если промолчат, быть может, его племя возродится к прежнему величию и
вновь отправится на другие планеты; когда-то, еще в пору своего расцвета,
лунный народ от этих попыток отказался, но ведь теперь на других мирах его
встретят не дикие джунгли, а жизнь и разум. Быть может, когда-нибудь,
владея древним знанием и покупая на других планетах вещества, которых нет
на Луне, потомки даже найдут способ вернуть родному миру былое великолепие
- не об этом ли мечтали предки, пока ими не овладела безнадежность и не
простерлись над его народом крылья ночи...
Лъин смотрел вверх; ракета поднималась над ним по спирали, то
заслоняя, то вновь открывая просвет в вышине, равномерная смена тени и
света - будто мерные взмахи крыльев в незапамятной дали времен, когда
воздух над Луной был еще полон летучих существ. Наконец черные крылья
достигли свода, Лъин открыл шлюз, они скользнули наружу - и стало совсем
светло... быть может, это предзнаменование? Но как знать, доброе или
дурное?
Он понес медную проволоку в детскую.
А на корабле Тощий Лейн смеющимися глазами следил за Толстяком Уэлшем
- тому явно было не по себе, он пытался собраться с мыслями.
- Ну? - сказал Тощий. - Каков наш приятель? Пожалуй, не хуже людей,
а?
- Угу. Пускай даже лучше. Я на все согласен. Он не хуже меня... а
может, и получше. Хватит с тебя?
- Нет. - Тощий ковал железо, пока горячо. - Как насчет радиоактивных
материалов?
Толстяк подбавил двигателям мощности и ахнул: ракета рванулась вперед
с небывалой силой, его вдавило в кресло. Он осторожно перевел дух, немного
посидел, глядя в одну точку. Наконец, пожал плечами и обернулся к Тощему.
- Ладно, твоя взяла. Обезьяну никто не тронет, я буду держать язык за
зубами. Теперь ты доволен?
- Ага.
Тощий Лейн был не просто доволен. Он тоже в случившемся видел
предзнаменование, и, значит, идеалы не такая уж глупость. Быть может,
когда-нибудь черные крылья предрассудков и чванливого презрения ко всем
иным племенам и расам навсегда перестанут заслонять небо людям, как
перестали застилать глаза Толстяку. Вероятно, ему, Лейну, до этого не
дожить, но в конце концов так будет. И править миром станет не одна
какая-либо раса, но разум.
- Да, Толстяк, я очень доволен. И не горюй, ты не так уж много
потерял. На этой Линовой схеме сцепления мы с тобой разбогатеем; я уже
придумал, новый способ пригодится по крайней мере для десяти разных
механизмов. Что ты станешь делать со своей долей?
Толстяк расплылся в улыбке.
- Начну валять дурака. Помогу тебе снова-здорово взяться за твою
пропаганду, будем вместе летать по свету и целоваться с марсияшками да с
обезьянами. Любопытно, про что сейчас думает наша обезьянка.
А Лъин в эти минуты ни о чем не думал: он уже решил для себя загадку
противоречивых сил, действующих в уме Толстяка, и знал, какое тот примет
решение. Теперь он готовил медный купорос и уже провидел рассвет, идущий
на смену ночи. Рассвет всегда прекрасен, а этот - просто чудо!
