Станислав Лем.
Патруль
c Stanislav Lem, Patrol, 1959
(C) Константин Душенко, перевод, 1993
На дне коробочки стоял домик под красной крышей с крохотными
черепичками. Он был похож на малину - даже лизнуть хотелось.
Если коробочку потрясти, из окружавших домик кустов выкатывались,
словно розовые жемчужинки, три поросенка. И тотчас же из норы под
лесом - лес был лишь нарисован на внутренней стенке коробочки,
но будто живой - выбегал черный волк и, щелкая при малейшем
движении зубастой, красной изнутри пастью, мчался к поросятам,
чтобы их проглотить. Должно быть, внутри у него был магнитик.
Требовалась немалая ловкость, чтобы этому помешать. Постукивая по
дну коробочки ногтем мизинца, надо было завести поросят в домик,
через дверку, которая не всегда к тому же распахивалась. Вещица
не больше пудреницы - а можно скоротать с ней полжизни. Но
теперь, в невесомости, она была бесполезна. Пилот Пиркс не без
грусти поглядывал на рычаги ускорителей. Одно небольшое движение
- и тяга двигателей, даже самая слабая, устранит невесомость, и,
вместо того чтобы без толку таращиться в черную пустоту, он
занялся бы судьбой поросят.
К сожалению, регламент не предусматривал включения атомного
реактора ради спасения трех розовых поросят. Больше того: лишние
маневры в пространстве категорически запрещались. Как будто это
было бы лишним маневром!
Пиркс медленно спрятал коробочку в карман. Пилоты брали с
собой куда более странные вещи, особенно в дальние патрульные
рейсы - такие, как этот. Раньше начальство Базы сквозь пальцы
смотрело на пустую трату урана ради запуска в небеса, вместе с
пилотами, всяких курьезных вещиц, вроде заводных птичек, клюющих
рассыпанные по столу крошки, механических шершней, гоняющихся за
механическими осами, китайских головоломок из никеля и слоновой
кости, - и никто уже не помнил, что заразил Базу этим безумием
маленький Аарменс: отправляясь в патруль, он просто отбирал
игрушки у своего шестилетнего сына.
Такая идиллия продолжалась довольно долго, почти год, -
пока ракеты не начали пропадать без вести.
Впрочем, в те спокойные времена пилоты не жаловали
патрульные рейсы, а зачисление в группу, прочесывающую пустоту,
считалось знаком личной немилости со стороны Шефа. Пиркса
назначение в патрульную группу вовсе не удивило; это как корь -
раньше ли, позже ли, каждый должен через это пройти.
Но потом не вернулся Томас, большой, грузный Томас, который
носил ботинки сорок пятого размера, обожал розыгрыши и воспитывал
пуделей - самых умных в мире, конечно. Даже в карманах его
комбинезона можно было найти шкурку от колбасы и кусочки сахара,
а Шеф подозревал, что порой он тайком проносит в ракету пуделя,
- хотя Томас божился, что ничего такого ему и в голову не
приходило. Возможно. Этого никто уже не узнает, потому что
однажды в июле, вечером, Томас взлетел, взяв с собой два термоса
с кофе - он всегда очень много пил, - а третий оставив в
кают-компании Базы, чтобы, вернувшись, выпить такого кофе, какой
он любил - смешанный с гущей и сваренный с сахаром. Термос ждал
его очень долго. На третий день в семь утра истек срок
"допустимого опоздания", и имя Томаса записали мелом на доску в
навигационной рубке. Такого у них еще не случалось - лишь самые
старшие пилоты помнили время, когда аварии были делом обычным, и
даже любили рассказывать товарищам помоложе леденящие кровь
истории о тех временах, когда метеоритная тревога объявлялась с
упреждением в пятнадцать секунд - как раз вовремя, чтобы успеть
попрощаться с семьей. По радио, разумеется. Но это и в самом деле
было давным-давно. Доска в навигационной всегда пустовала и,
собственно, оставалась там лишь в силу инерции.
В девять вечера было еще довольно светло. Все дежурные
пилоты вышли из радиорубки и стояли, задрав головы к небу, на
газонах, окружавших огромную бетонированную посадочную площадку.
Шеф вернулся из города вечером, снял с катушек все ленты с
записями сигналов автоматического передатчика Томаса и поднялся в
остекленную башню обсерватории, маленький купол которой вращался
как обезумевший, зыркая во все стороны черными раковинами радаров.
Томас полетел на маленьком АМУ, и, хотя, как утешал их
сержант из группы заправщиков, атомного топлива на АМУ хватило
бы, чтобы облететь половину Млечного Пути, все смотрели на него
как на полного идиота, а кто-то даже смачно его обругал, ведь
кислорода у Томаса было всего на пять суток, да еще восьмичасовой
неприкосновенный запас. Четыре дня кряду восемьдесят пилотов
Станции, не считая множества прочих - всего почти пять тысяч
ракет, - прочесывали сектор, в котором пропал Томас. И не нашли
ничего, будто он растворился в пространстве.
Вторым был Уилмер. Его, правду сказать, мало кто любил;
собственно, для этого не было ни одного серьезного повода - зато
множество мелких. В разговоре он никому не давал закончить -
непременно старался вставить словцо. По-дурацки смеялся,
совершенно некстати, и чем больше этим раздражал окружающих, тем
смеялся громче. Когда ему не хотелось утруждать себя точной
посадкой, он садился прямо на траву, выжигая ее до самых корней,
на метр в глубину. Но стоило кому-нибудь залететь в его сектор на
четверть миллипарсека, как он немедленно подавал рапорт, - даже
если это был его товарищ по Базе. Были и другие причины, уже
совершенно пустяшные, о которых и говорить-то неловко, - он,
например, вытирался чужими полотенцами, чтобы подольше не пачкать
собственное, - но, когда он не вернулся на Базу, все вдруг
обнаружили, что Уилмер - отличный парень и надежный товарищ.
Снова безумствовал радар, пилоты летали без смены и вне
расписания, радисты из службы прослушивания не уходили домой и
спали на смену у стены, на лавке, - даже обед им приносили
наверх; Шеф, уехавший было в отпуск, вернулся спецрейсом, пилоты
прочесывали сектор четверо суток, а настроение у всех было такое,
что за не согнутый, как положено, шплинт в какой-нибудь гайке
готовы были шею свернуть механику; приехали две комиссии
экспертов, АМУ-116, как две капли воды похожий на ракету
Уилмера, разобрали буквально до винтика, как часы, - без
малейшего результата.
Правда, в секторе было тысяча шестьсот триллионов кубических
километров, но он считался спокойным - ни случайных метеоритов,
ни постоянных метеоритных потоков; даже орбиты старых, уже сто
лет не появлявшихся комет не пересекали его, а известно, что
такая комета иногда рассыпается на кусочки где-нибудь рядом с
Юпитером, в "мельнице" его возмущений, и потом мало-помалу сорит
на старой орбите осколками распавшегося ядра. Но в этом секторе
не было решительно ничего - ни один спутник, ни один астероид не
залетали сюда, не говоря уж о целом их поясе; и как раз потому,
что пустота была в нем такая "чистая", пилоты не любили тут
патрулировать.
Тем не менее Уилмер был уже вторым пилотом, исчезнувшим
здесь, а его регистрационная лента - разумеется, десятикратно
прокрученная, сфотографированная, скопированная и пересланная в
Институт - сообщила ровно столько же, сколько лента Томаса, то
есть ничего. Какое-то время сигналы приходили, а потом перестали.
Автоматический передатчик высылал их довольно редко - раз в час.
После Томаса осталось одиннадцать, после Уилмера - четырнадцать
таких сигналов. И это все.
После второго исчезновения начальство развило бурную
деятельность. Сперва проверили все ракеты - атомные реакторы,
газораспределение, каждый винтик; за поцарапанное стекло
корабельных часов можно было остаться без отпуска. Потом заменили
часовые механизмы всех передатчиков, словно это они были
виноваты! Теперь контрольные сигналы передавались каждые
восемнадцать минут. В этом не было еще ничего плохого, напротив;
плохо было то, что на взлетной площадке стояли теперь два офицера
самого высокого ранга и безжалостно отбирали все без изъятия -
клюющих и поющих птичек, бабочек, карманные игры, - целая груда
конфискованных мелочей вскоре выросла в кабинете Шефа. Злые языки
говорили даже, что дверь кабинета так часто заперта потому, что,
дескать, он сам во все это играет.
Только в свете этих событий можно по-настоящему оценить
незаурядное искусство пилота Пиркса, который несмотря ни на что
сумел пронести на борт своего АМУ домик с тремя поросятами.
Правда, радости от этого было мало - разве только моральное
удовлетворение.
Патрульный полет тянулся уже девятый час. Тянулся - это
самое подходящее слово. Пилот Пиркс сидел в своем кресле,
опутанный ремнями, как мумия, только руки и ноги оставались
свободны, - и с апатией поглядывал на экраны. Шесть недель они
летали парами, соблюдая дистанцию в триста километров, но потом
База вернулась к прежней тактике: сектор был пуст, абсолютно
пуст, и даже одной патрульной ракеты было для него чересчур
много; но нельзя же оставлять "дыру" на звездных картах, так что
полеты, теперь уже одиночные, продолжались. Пиркс стартовал
восемнадцатым, считая с отмены парных полетов.
За неимением лучших занятий он размышлял о том, что же
все-таки случилось с Томасом и Уилмером. На Базе о них теперь
почти и не вспоминали, но в патрульном рейсе человек достаточно
одинок, чтобы позволить себе даже самые бесплодные размышления.
Пиркс летал уже почти три года (два года четыре месяца, если быть
совершенно точным) и считал себя старым волком. Космическая скука
прямо-таки изводила его, хотя он вовсе не был склонен к позерству.
Патрульный полет сравнивали, не без оснований, с ожиданием в
приемной дантиста - с той только разницей, что дантист не
приходил. Звезды, понятно, не двигались, Земли не было видно
совсем, или, если уж очень повезет, она появлялась на экране в
виде крохотного обрезка посиневшего ногтя, да и то лишь в первые
два часа полета, а потом становилась звездой, похожей на
остальные, только постепенно перемещавшейся. На Солнце, как
известно, смотреть вообще нельзя. В этих условиях китайские
головоломки и карманные игры становились делом первостепенной
важности. Однако обязанностью пилота было висеть в коконе из
предохранительных ремней, следить за обычными экранами и экраном
радара, время от времени докладывать Базе, что ничего не
случилось, проверять индикаторы холостого хода реактора; иногда
- но это уж крайне редко - из патрулируемого сектора приходила
просьба о помощи или даже сигнал SOS, и тогда надо было гнать во
весь дух; но такая удача выпадала не чаще одного-двух раз в год.
Если во все это хорошенько вдуматься, станет ясно, что даже
самые невероятные мысли и фантазии пилотов, прямотаки преступные
с точки зрения Земли и обычных пассажиров ракет, были в высшей
степени человеческими. Когда вокруг тебя полтора триллиона
кубических километров пустоты, в которой не найдешь даже щепотки
папиросного пепла, желание, чтобы хоть что-нибудь произошло,
пусть даже это будет ужасная катастрофа, превращается в настоящую
манию. За свои сто семьдесят два патрульных рейса пилот Пиркс
прошел через разные стадии: делался сонным, мрачнел, чувствовал
себя стариком, впадал в чудачества, был близок к мысли о
каком-нибудь, отнюдь не тихом умопомешательстве и, наконец,
начал, почти как в курсантские годы, выдумывать всякие истории,
нередко настолько замысловатые, что для их завершения не хватало
и целого рейса. И все-таки продолжал скучать.
Забираясь в лабиринт своих одиноких раздумий, Пиркс хорошо
понимал, что ничего он, конечно, не выдумает и тайна исчезновения
двух его товарищей останется неразгаданной: разве не бились над
ней, который ух месяц, лучшие эксперты Базы и Института -
известно, с каким результатом! Конечно, лучше было бы пустить в
ход волка и трех поросят: занятие, быть может, столь же
бесплодное, но более невинное, это уж точно. Однако двигатели
молчали, и включать их не было ни малейшего повода, ракета
мчалась по отрезку невероятно вытянутого эллипса, так что
поросятам приходилось ждать лучшей поры.
Итак: что же случилось с Томасом и Уилмером?
Профан, мыслящий прозаически, начал бы с предположения, что
их ракеты с чем-то столкнулись, скажем, с метеоритом или
скоплением космической пыли, с остатками кометного ядра или хотя
бы с обломком старой ракеты. Однако вероятность такого события
просто ничтожна - куда легче наткнуться на крупный бриллиант,
лежащий посреди оживленной улицы.
Со скуки - только со скуки - Пиркс начал подбрасывать
Вычислителю цифры, составлять уравнения, подсчитывать вероятность
столкновений, - пока не получилась такая цифра, что Вычислителю
пришлось срезать восемнадцать последних знаков, чтобы она
поместилась в его окошках.
Впрочем, пустота была и вправду пуста. Ни остатков старых
комет, ни скоплений космической пыли - ничего. Корпус старой
ракеты, конечно, мог сюда залететь - чисто теоретически, как и в
любую другую точку Космоса, - через невообразимо большое
количество лет. Но Томас и Уилмер заметили бы его издалека, самое
малое за 250 километров, а если бы он выскочил прямо из-за
Солнца, метеоритный радар поднял бы тревогу не меньше чем за
тридцать секунд до столкновения; а если бы пилот прозевал сигнал
тревоги - скажем, задремав, - то маневр расхождения был бы
выполнен автоматически. Допустим даже, что автомат отказал; такое
чудо могло случиться раз - но не дважды на протяжении считанных
дней. Вот такие примерно гипотезы предложил бы профан, которому
невдомек, что пилота подстерегает уйма опасностей посерьезнее
встречи с метеоритом или трухлявым кометным ядром. Ракета, даже
такая маленькая, как АМУ, состоит почти из ста четырнадцати тысяч
жизненно важных деталей, - жизненно важных, то есть таких, выход
которых из строя ведет к катастрофе. Потому что менее важных
деталей в ней миллион с лишним. Но если такая беда и случится,
ракета после смерти пилота не разлетится бесследно и никуда не
исчезнет, - по старому присловью пилотов, в пустоте ничего не
пропадает, и, если ты оставил там портсигар, достаточно
рассчитать элементы его траектории, а потом явиться на то же
место в надлежащее время, и портсигар с астрономической
точностью, секунда в секунду, влетит тебе прямо в руки. В
пространстве каждое тело бесконечно кружит по своей орбите, и
корпуса ракет, потерпевших аварию, почти всегда рано или поздно
отыскиваются. Большие Вычислители Института вычертили свыше
сорока миллионов орбит, по которым могли двигаться ракеты
пропавших пилотов, и все они были проверены, то есть
прозондированы узконаправленными лучами самых мощных радарных
систем, какими располагает Земля. С известным уже результатом.
Это не значит, конечно, что прозондировали всю Солнечную
систему. В ее безмерности ракета невообразимо мала - гораздо
меньше, чем атом по сравнению с земным шаром; но искали повсюду,
где ракеты могли находиться, при условии, что пилоты не покинули
свои сектора с максимальной скоростью. Но с чего бы им убегать из
своих секторов? Ведь они не получали никаких сигналов, никаких
вызовов, и случиться с ними ничего не могло - это было доказано.
Получалось, что Уилмер и Томас вместе со своими ракетами
испарились, как капли воды, упавшие на раскаленную плиту, - или
же, что...
Профан с воображением, в отличие от прозаического профана,
объяснил бы таинственное исчезновение происками таящихся в
пространстве чужезвездных существ, столь же высокоразвитых, сколь
и злокозненных.
Но астронавтика развивалась не первый год, и в этих существ
уже мало кто верил, раз во всем исследованном Космосе их не
нашли. Число анекдотов о "существах", пожалуй, превысило
количество кубических километров в Солнечной системе, и за
исключением зеленых новичков, которые пока что летали лишь в
кресле, подвешенном к потолку лабораторного зала, никто не дал бы
за их существование даже клочка старой бумаги. Возможно, жители
отдаленных звезд существуют, - но только очень уж отдаленных.
Несколько примитивных моллюскообразных, несколько видов
лишайников, бактерий, водорослей, инфузорий, неизвестных на
Земле, - вот, собственно, весь улов экспедиций за долгие годы.
Впрочем, допустим даже, что эти создания существуют, - неужели
им больше нечего делать, кроме как подстерегать крохотные
патрульные корабли в неимоверно, безнадежно пустом уголке
пространства? Да и как они ухитрились бы подкрасться к ним
незамеченными?
Вопросов, превращавших эту гипотезу в сплошную, гигантскую
несообразность, было много, так много, что игра окончательно
теряла смысл. И хотя на девятом часу полета Пиркс не остановился
бы перед самыми замысловатыми допущениями, все же ввиду этих
непреложных, отрезвляющих истин ему приходилось совершать насилие
над собой, чтобы хоть на минуту поверить в демонических
пришельцев со звезд.
Несмотря на невесомость, он уставал сидеть в одном положении
и время от времени менял наклон кресла, к которому был
пристегнут; потом поочередно посматривал направо и налево,
причем, как ни странно, вовсе не видел трехсот одиннадцати
индикаторов, контрольных лампочек, пульсирующих экранов и
циферблатов, - ведь мы не вглядываемся в черты лица, знакомого
так хорошо и так давно, что вовсе не нужно изучать изгиб его рта,
рисунок бровей или расположение морщинок на лбу, чтобы знать, что
оно выражает. Циферблаты и контрольные лампочки сливались для
Пиркса в единое целое, которое говорило ему, что все в порядке.
Глядя же прямо перед собой, он видел оба передних звездных
экрана, а между ними - свое собственное лицо, окаймленное
утолщенным по сторонам, закрывающим часть лба и подбородка,
желтым шлемом.
Между звездными экранами располагалось зеркало, не слишком
большое и размещенное так, что пилот видел в нем только себя - и
ничего больше. Неизвестно было, почему и зачем оно там. То есть,
конечно, это было известно, но мудреные доводы в пользу такого
решения мало кого убеждали. Придумали их психологи. Мол, как ни
странно это звучит, но человек, особенно если он долго находится
в одиночестве, временами теряет контроль над своим сознанием и
своими эмоциями и ни с того ни с сего может впасть в
гипнотическое оцепенение, даже сон без сновидений, с открытыми
глазами, и не всегда способен очнуться вовремя. А некоторые
оказываются во власти неизвестно откуда взявшихся галлюцинаций,
маниакальных страхов или внезапного возбуждения, и, дескать,
лучшее средство против всего этого - контроль за собственным
лицом. Правда, целыми сутками видеть собственную физиономию,
словно впечатанную в стену, и волей-неволей следить за всеми ее
ужимками - занятие не слишком приятное. Об этом мало кто знает,
кроме пилотов патрульных ракет. Начинается все невинно: ты
состроишь какую-нибудь гримасу, чуть скривишься или улыбнешься
собственному отражению, а потом уже идут одна за другой гримасы
все более дикие; так всегда бывает, когда ситуация столь
неестественная затягивается дольше, чем в силах выдержать человек.
К счастью, Пиркса, в отличие от некоторых его товарищей,
собственное лицо заботило мало. Понятно, никто этого не проверял
- да и как проверишь? - но, по слухам, иные в приступе скуки
или какого-то уж совершенно немыслимого отупения вытворяли такое,
о чем тяжело рассказывать, - к примеру, плевали в собственное
отражение, а потом, устыдившись, были вынуждены делать строжайше
запрещенные вещи - отстегивать ремни, вставать и в невесомости
идти, вернее плыть, к зеркалу, чтобы успеть его очистить перед
посадкой. Утверждали даже, будто Вюрц, который врезался на
тридцать три метра в глубь бетонной плиты, слишком поздно
спохватился, что надо вытереть зеркало, и занялся этим, когда
корабль уже входил в атмосферу.
Пилот Пиркс никогда ничего такого не делал и, что важнее, не
ощущал ни малейшей охоты плюнуть в зеркало, - а борьба с этим
искушением кое-кого, говорят, доводила чуть ли не до
помешательства; смеяться над этим мог лишь тот, кто ни разу не
патрулировал в одиночку. Пиркс всегда, даже если его изводила
жесточайшая скука, умел отыскать для себя нечто устойчивое и на
этот стержень наматывал все остальные, сбивчивые и неясные мысли
и чувства, словно запутанную, бесконечную нить.
Циферблат - самый обычный, часовой - показывал одиннадцать
ночи. Через тринадцать минут ракете предстояло достигнуть самой
удаленной от Солнца точки своей орбиты. Пиркс несколько раз
кашлянул, проверяя микрофон, зачем-то предложил Вычислителю
извлечь корень четвертой степени из 8769983410567396, даже не
посмотрел на результат, который Вычислитель выдал с величайшей
поспешностью, перемалывая в своих окошечках цифирки и нервно их
перетряхивая, словно от этого результата зависело Бог знает что;
подумал, что после посадки сперва выбросит через люк перчатки -
просто так, потом закурит и пойдет в столовую, где сразу закажет
что-нибудь жареное, острое, с красным перцем и еще кружку пива -
он любил пиво, - и тут он увидел светлое пятнышко.
Он смотрел на левый передний экран вроде бы невидящим
взглядом и всеми мыслями был уже в столовой, он даже чувствовал
запах хорошо поджаренной картошки - ее готовили специально для
него, - и все же, едва этот светлячок вплыл в середину экрана,
он весь так напрягся, что взлетел бы под потолок, если бы не
ремни.
Экран - имевший около метра в диаметре - выглядел как
черный колодец. Почти точно в центре светилась Ро Змееносца,
Млечный Путь двойной полосой рассекало темное, тянувшееся почти
до самого края зияние пустоты, а по обе стороны от него искрился
рассыпанный порошок звезд. В эту неподвижную картину размеренно
вплыла светлая точечка, маленькая, но гораздо более заметная, чем
любая звезда. Не то чтобы она светила особенно ярко - нет, Пиркс
заметил ее сразу потому, что она двигалась.
В пространстве встречаются движущиеся светлые точки. Это
позиционные огни ракет. Обычно они выключены, и зажигают их лишь
по радиовызову, для опознания. Позиционные огни у ракет разные -
у пассажирских одни, у грузовых другие; свои огни у быстрых
баллистических, у патрульных, у ракет космической службы,
заправщиков и так далее. Расположение и цвет огней совершенно
различны, не бывает огней одного только цвета - белого. Белого
цвета нет, чтобы всегда можно было отличить ракету от звезд. Ведь
если одна ракета летит точно вслед другой, ее пилоту белый
позиционный огонь покажется неподвижным, и он будет введен в
заблуждение. А этого следует избегать.
Но светлячок, лениво вплывший в экран, был совершенно белым,
- Пиркс почувствовал, что глаза у него мало-помалу лезут на лоб.
Он даже не моргал, так боялся потерять его из виду. И только
почувствовав жжение в глазах, моргнул, но все осталось как было.
Белая точка спокойно перемещалась по экрану, до противоположного
края ей оставалось всего сантиметров пятнадцать. Еще минута - и
она уйдет за экран.
Руки пилота Пиркса сами, без помощи зрения, отыскали нужные
рукоятки. Реактор, работавший на холостом ходу, мгновенно
пробудился, и ракету швырнуло вперед. Пиркса вдавило в губчатое
кресло, звезды в экранах сдвинулись с мест, Млечный Путь стекал
наискось вниз, словно был и вправду из молока, зато светлячок
замер: нос ракеты шел точно за ним, был нацелен на него, как нос
гончей - на затаившуюся в кустах куропатку. Вот что значит
сноровка! Весь маневр не занял и десяти секунд.
За все это время Пиркс еще ничего не успел подумать, и лишь
теперь его осенила мысль, что это, должно быть, галлюцинация -
такого ведь не бывает. Эта мысль делала ему честь. Обычно люди
слишком доверяют собственным чувствам и, встретив на улице
умершего знакомого, скорее готовы поверить в его воскресение, чем
в то, что сами они повредились в уме.
Пилот Пиркс сунул руку в кармашек, устроенный в обшивке
кресла, достал оттуда флакончик, вставил в обе ноздри выходившие
из горлышка стеклянные трубочки и потянул носом, так что слезы
выступили на глазах. Психран, говорят, прерывал даже
каталептическое состояние йогов и явление ангелов Господних.
Однако светлячок по-прежнему плыл в середине левого экрана.
Сделав, что полагалось, Пиркс сунул флакончик на прежнее место,
слегка сманеврировал рулями и, убедившись, что идет за светлячком
сходящимся курсом, взглянул на радар, чтобы оценить расстоя ние
до движущегося объекта.
И это было вторым потрясением: экран метеорадара был пуст;
поисковый луч яркой, фосфоресцирующей полоской кружил и кружил по
экрану, не регистрируя никакого свечения - решительно никакого.
Пилот Пиркс, разумеется, не подумал, будто перед ним дух в
светящемся ореоле. В духов он вообще не верил, хотя, бывало,
рассказывал о них знакомым женского пола, но к спиритизму это
отношения не имело.
Пиркс просто решил, что то, за чем он летит, не является
природным космическим телом: такие тела всегда отражают пучок
радарных лучей. Только искусственные тела, снабженные особым
покрытием, которое поглощает, гасит и рассеивает сантиметровое
излучение, не дают радиоэха.
Пилот Пиркс откашлялся и размеренно произнес, чувствуя, как
мышцы гортани мягко нажимают на ларингофон:
- АМУ-111 Патрульной Службы вызывает объект, летящий в
секторе тысяча сто два запятая два, приблизительным курсом на
сектор тысяча четыреста четыре, с одним белым позиционным огнем.
Сообщите свои позывные. Сообщите свои позывные. Прием.
И стал ждать, что будет дальше.
Проходили секунды, минуты - ответа не было. Зато пилот
Пиркс заметил, что светлячок бледнеет, - а значит, удаляется от
него. Радарный дальномер был бесполезен, но на крайний случай
оставался оптический. Пиркс выдвинул ногу далеко вперед и нажал
на педаль. Дальномер съехал сверху - он походил на бинокль.
Левой рукой Пиркс приставил его к глазам и стал наводить на
резкость.
Пятнышко он поймал почти сразу - и разглядел еще кое-что. В
объективе оно выросло до размеров горошины, видимой метров с
пяти, то есть, учитывая масштаб расстояний, было просто
громадным. Вдобавок по его круглой, но словно бы несколько
сплюснутой поверхности медленно проплывали - справа налево -
еле заметные потемнения, будто кто-то водил толстым черным
волосом перед самым объективом. Потемнения были мглистые,
неотчетливые, но направление их движения не менялось - только
справа налево.
Пиркс принялся крутить регулятор фокусировки, однако
пятнышко упорно не желало попадать точно в фокус; тогда при
помощи второй призмы, специально для этого предназначенной, он
рассек изображение надвое и начал сдвигать разъединенные
половинки; когда же это ему удалось, взглянул на шкалу - и
остолбенел в третий раз.
Светящийся объект летел в четырех километрах от него!
Как если бы кто-то, выжимая полную скорость на гоночной
машине, очутился в пяти миллиметрах от другой машины -
четырехкилометровое сближение в пространстве столь же опасно и
недопустимо.
Пирксу оставалось сделать уже немногое. Датчик наружной
термопары он нацелил на светлячок, ручкой дистанционного
управления перемещал визир до тех пop, пока тот не совпал с
молочно светящейся точкой, и краешком глаза уловил результат: 24
градуса по Кельвину. Стало быть, светлячок имел температуру
окружающего пространства - всего на 24 градуса выше абсолютного
нуля.
Теперь он, собственно, был совершенно уверен, что это
пятнышко не может ни существовать, ни светиться, ни тем более
двигаться; но так как оно по-прежнему плыло перед самым его
носом, Пиркс продолжал лететь за ним вслед. Светлячок тускнел все
заметнее и все быстрее. Минуту спустя Пиркс убедился, что до него
уже сто километров, - и прибавил скорость.
И тут случилось, пожалуй, самое удивительное.
Сначала светлячок позволял себя догонять - до него было 80,
70, 50, 30 километров, - а потом снова ушел вперед. Пиркс
увеличил скорость до 75 километров в секунду. Светлячок - до 76.
Пиркс снова прибавил тягу - но теперь уже всерьез. Он дал
половинную мощность дюз, и ракету швырнуло вперед. Тройная
перегрузка вдавила его в подушки кресла. АМУ обладал небольшой
массой покоя и разгонялся в темпе гоночного автомобиля. Через
минуту он давал уже 140.
Светлячок - 140.5.
Пилот Пиркс почувствовал, что ему становится жарко. Он дал
полную мощность. АМУ-111 весь запел, как натянутая струна.
Указатель скорости ракеты относительно неподвижных звезд быстро
полз вверх: 155 - 168 -177- 190 - 200.
При двухстах Пиркс посмотрел в дальномер - выдающееся
достижение, достойное десятиборца, ведь ускорение доходило до 4 g.
Светлячок все отчетливее приближался, рос - сперва он был в
двух десятках, потом в десяти, наконец, в шести километрах;
минута, и вот он уже в трех. Теперь он был много крупнее -
словно горошина, видимая на расстоянии вытянутой руки. Мглистые
потемнения проплывали по его диску. По яркости он не уступал
звездам второй величины, но это был именно диск, а не точка.
АМУ-111 выкладывался до конца. Пиркс им гордился. В
маленькой кабине ничто не дрогнуло даже при скачке на полную
мощность - вибрации ни следа. Тяга шла точно по оси, шлифовка
дюз идеальная, реактор тянул как зверь.
Светлячок приближался - но теперь очень медленно. Он уже
был в двух километрах, когда Пиркс принялся лихорадочно
размышлять.
Уж очень странно все это выглядело. Светлячок не принадлежал
никакому земному кораблю. Космические пираты? Просто смешно. Их
нет и в помине, да и что им делать в секторе, который еще более
пуст, чем старая бочка? Светлячок двигался очень быстро, свободно
менял скорость, разгонялся и тормозил одинаково резко. Когда
хотел - убегал от ракеты, а теперь понемногу позволял себя
догонять. И это не нравилось Пирксу больше всего. Именно так
ведет себя... приманка. Скажем, червяк перед носом у рыбы.
И конечно, сразу же мелькнула мысль о крючке.
"Ну, погоди у меня", - подумал Пиркс и внезапно так
тормознул, будто перед ним выскочил по меньшей мере астероид,
хотя радар был по-прежнему пуст, а на экранах ничего не менялось.
Он инстинктивно втянул голову в плечи и плотно прижал подбородок
к груди, чувствуя, как автомат стремительно наполняет комбинезон
дополнительной порцией сжатого кислорода, чтобы ослабить шок
торможения, - и все же на какое-то время его сознание помутилось.
Стрелка гравиметра прыгнула на минус 7, завибрировала и
медленно сползла на минус 4. АМУ-111 сразу сбросил почти треть
скорости - он делал теперь 145 километров в секунду.
А где светлячок? Уж не пропал ли? - встревожился Пиркс.
Нет, вот он. Но далековато. По оптическому дальномеру - в 240
километрах. АМУ пролетал больше за две секунды. Значит, сразу же
после его маневра светлячок резко сбавил скорость!
Вот тогда-то - позже он сам удивлялся, что только тогда, -
ему пришло в голову, что это, должно быть, и есть то загадочное
нечто, которое встретили Томас и Уилмер.
До этой минуты он вообще не думал об опасности. А теперь
вдруг его охватил страх. Впрочем, совсем ненадолго. Конечно,
такого просто не может быть, - ну, а если это все-таки огни
чужого, инопланетного корабля? Пятнышко явно к нему приближалось,
снижало скорость, теперь оно было уже в 60-50-30 километрах, он
сам чуть прибавил и поразился тому, как моментально оно выросло,
- оно висело у него на носу, в двух километрах, было опять
совсем рядом!
Еще в одном кармашке кресла лежал бинокль - ночной,
двадцатичетырехкратный; использовали его очень редко: если,
скажем, радар отказал, а надо подойти к планетному спутнику с
теневой стороны. Но теперь бинокль очень помог. При таком
увеличении он видел пятнышко все равно что в неполных ста метрах:
это был небольшой диск, меньше, чем видимая с Земли Луна, белый
как молоко, но молоко разбавленное. По диску проплывали
вертикальные полоски потемнений. Когда пятнышко наползало на
звезды, те исчезали не сразу, а чуть погодя, словно самый краешек
диска был несколько более разрежен и прозрачен, чем середина.
Но вокруг молочного пятнышка ничто не заслоняло звезд. При
таком увеличении он разглядел бы ракету величиной со шкаф. Но там
ничего не было. Никакой ракеты. Это не был чей-то позиционный или
выхлопной огонь. Наверняка нет.
Просто - обособленный, белый, летающий светлячок.
Можно было с ума сойти.
Ему страшно захотелось выстрелить в молочное пятнышко. Это
не так уже просто - на АМУ-111 нет никакого оружия. Уставом не
предусмотрено его применение. В кабине имелось лишь два объекта,
пригодных для выстреливания: он сам и шар-зонд. Патрульные ракеты
устроены так, что пилот может катапультироваться в герметической
капсуле с помощью ленточного выбрасывателя. Делается это лишь в
крайнем случае, и, конечно, катапультировавшись, обратно
вернуться уже нельзя. Значит, оставался шар-зонд. Это очень
простое устройство - резиновый тонкостенный баллон, пустой,
свернутый так плотно, что похож на копье, с алюминиевым
покрытием, чтобы лучше был виден. Не всегда можно доверять
показаниям аэродинамометра, и если надо узнать, вошел ли корабль
в атмосферу и нет ли разреженного газа прямо по курсу, то пилот
выстреливает зонд, а тот, надувшись автоматически, мчится, чуть
обгоняя ракету. Он виден как светлое пятнышко даже в пяти-шести
километрах. Попадая в газовую среду, пусть очень разреженную, шар
от трения разогревается и лопается; значит, пора начинать
торможение.
Пиркс попытался нацелить нос ракеты точно в маленький
мглистый диск. Вместо радара он воспользовался оптическим
визиром. Попасть в столь малый предмет почти с двухкилометровой
дистанции необычайно трудно. Он все же попробовал, - но
оказалось, что светлячок не желает становиться мишенью. Едва лишь
Пиркс, осторожно маневрируя рулевыми дюзами, начинал перемещать
нос АМУ, как маленький диск спокойно уходил чуть в сторону и
снова мчался впереди - в центре левого звездного экрана. Диск
выполнил этот маневр четырежды, всякий раз немного быстрей,
словно все лучше разбирался в намерениях Пиркса. Он не желал,
чтобы нос АМУ был нацелен точно в него, и летел с незначительным
боковым отклонением.
Это было невероятно. Чтобы с расстояния в два километра
заметить микроскопическое движение носа ракеты, надо располагать
каким-то гигантским телескопом - которого не было и следа. Тем
не менее диск выполнял маневр уклонения с опозданием максимум в
полсекунды.
Его тревога росла. Он уже сделал все возможное, чтобы
опознать этот необыкновенный летающий объект, но не продвинулся
ни на шаг. И, сидя неподвижно, с руками, постепенно немеющими на
рукоятках, вдруг подумал: то же самое, должно быть, случилось и с
теми. Они увидели светлячок; пытались узнать его позывные, приняв
его за какой-то корабль; не дождавшись ответа, погнались за ним,
набирая скорость; должно быть, тоже разглядывали его в бинокль и
заметили пробегающие по диску полоски, - возможно, даже стреляли
по нему зондами, а потом... сделали что-то такое, из-за чего уже
не вернулись.
При мысли, как близок он сам к тому, чтобы повторить их
участь, его охватил даже не страх, а отчаяние. Точь-вточь как в
кошмарном сне - кто он, Пиркс или Уилмер? - а может, Томас?
Потому что тогда все было, как и теперь, в этом он больше не
сомневался. Он сидел точно в ступоре, совершенно уверенный, что
спасения нет. И, что самое страшное, даже не мог представить
себе, какая именно опасность ему угрожает - в совершенно пустом
пространстве...
Пустом?
Да, сектор был пуст, но ведь он гнался за светлячком больше
часа, достигая 230 километров в секунду! Вероятно - нет, даже
наверное, - он уже на самой границе сектора, а то и за ней. Что
там дальше? Следующий сектор - 1009, еще полтора триллиона
километров пустоты. Пустота, на миллионы километров кругом одна
пустота, - а в двух километрах перед носом ракеты пританцовывало
белое пятнышко.
Что могли сделать теперь - именно теперь - Уилмер и Томас?
Да, Уилмер и Томас. Потому что он - он должен сделать что-то
совершенно другое. Иначе он не вернется.
Он еще раз нажал на тормоз. Стрелка вибрировала. Скорость
снижалась. 30, 22, 13, 5 километров в секунду. Вот уже только
0.9. Наконец, лишь несколько сот метров в секунду - стрелка
легонько подрагивала возле нуля. С точки зрения устава он
остановился. В пустоте всегда имеешь какую-то скорость -
относительно чего-нибудь. Стоять, как столб, врытый в землю,
невозможно.
Светлячок уменьшался. Уходил все дальше и дальше - все
тускнел и тускнел, - потом перестал уменьшаться. И начал расти
- увеличивался опять, пока не остановился, как и он. В двух
километрах от носа ракеты.
Чего не сделали бы Уилмер и Томас? Чего они наверняка бы не
сделали? Они не стали бы убегать от какого-то маленького,
паршивого, дурацкого светлячка, от глупого молочного пятнышка!
Он не хотел разворачиваться: развернувшись, он потерял бы из
виду пятнышко, оставил бы его за кормой, а то, что там
происходит, видеть труднее - нужно выворачивать голову к
боковому экрану. Впрочем, он не хотел оставлять его за кормой. Он
хотел видеть его как следует и непрерывно. И поэтому дал задний
ход, используя тормозные дюзы для ускорения. Пилот должен это
уметь - это относится к простейшему пилотажу. Ускорение: минус
lg, минус 1.6, минус 2... Ракета шла не так идеально, как на
обычной тяге. Нос немного рыскал на курсе - все же тормозные
дюзы предназначены для замедления, а не для разгона.
Пятнышко как будто заколебалось. Еще несколько секунд оно
шло на убыль, закрыло собой Альфу Эридана, сползло с нее,
потанцевало между маленькими безымянными звездами - и, наконец,
потянулось за Пирксом.
Оно не желало от него отвязаться.
"Спокойно, только спокойно, - сказал он себе. - В конце
концов, что оно может мне сделать? Подумаешь - маленькое,
светящееся дерьмо. Мне-то что до всего этого? Мое дело
патрулировать сектор. Да пошло оно к чертовой матери".
Говоря себе это, он, конечно, ни на миг не отрывался от
пятнышка. С той минуты, как он его заметил, прошло почти два
часа. Временами глаза начинало жечь, и они немного слезились. Он
таращил их изо всех сил и по-прежнему летел задним ходом. Пятясь,
особенно быстро не полетишь. Тормозные дюзы не рассчитаны на
непрерывное действие. Он летел на восьми километрах в секунду и
обливался потом.
Что-то было не так с его шеей - словно кожу на горле
щипчиками оттягивали вниз, к грудной клетке... и сухость во рту.
Он не обращал на это внимания, у него были дела поважнее, чем
пересохший рот и оттянутая кожа на шее. Несколько раз он впадал в
какое-то странное состояние - не чувствовал собственных рук.
Ноги он чувствовал. Правая выжимала тормозную педаль.
Не отрывая глаз от светлячка, попробовал пошевелить руками.
Пятнышко подходило как будто ближе - до него оставалось 1.9,
даже 1.8 километра. Выходит, догоняло его?
Он попробовал поднять руку - и не смог. Вторую... - даже
не то, что не смог, он просто не чувствовал рук, словно их не
было вовсе. Попытался взглянуть на них - шея не слушалась. Она
была жесткой, твердой как дерево.
Его охватила паника. Почему он до сих пор не сделал того,
что было его неукоснительным долгом? Почему, заметив пятнышко, не
вызвал немедленно Базу и не доложил о нем?
Потому что стыдился. Уилмер и Томас, наверное, тоже. Можно
представить себе, какой хохот поднялся бы в радиорубке.
Светлячок! Белый светлячок, который сперва удирает от ракеты, а
потом за ней гонится! Вот уж действительно! Да ты ущипни себя и
проснись, ответили бы ему.
Теперь ему было все равно. Он еще раз взглянул на экран и
сказал:
- АМУ-111 Патрульной Службы вызывает Базу...
То есть хотел сказать. Но не смог. Вместо голоса - какое-то
невнятное бормотанье. Он напряг все силы - изо рта вырвался рев.
Тогда-то - только тогда - его взгляд соскользнул с экрана и
упал на зеркало. Перед ним, в кресле пилота, в круглом желтом
шлеме сидело чудовище.
У чудовища были огромные, набрякшие, выпученные глаза,
полные смертельного ужаса, лягушачий рот, растянутый и как будто
разорванный по уголкам - между губами болтался темный язык.
Вместо шеи - какие-то струны, беспрерывно дрожавшие, нижняя
челюсть утопала в них; и это страшилище с серым, стремительно
распухшим лицом, ревело.
Он пытался закрыть глаза - и не мог. Хотел опять посмотреть
на экран - не мог. Чудовище, прикованное к креслу, содрогалось
все яростнее, словно пробуя разорвать ремни. Пиркс смотрел на
него, и это было все, что он мог еще сделать. Сам он не
чувствовал ничего, никаких конвульсий. Чувствовал только, что
задыхается - не может вдохнуть.
Где-то совсем рядом он слышал нестерпимый скрежет зубов. Он
уже окончательно перестал быть Пирксом, ничего не помнил, не было
у него ни тела, ни рук - только нога, выжимавшая тормоз. Да еще
зрение, мутневшее все сильнее. Перед глазами роились маленькие
белые пятнышки. Он пошевелил ногой. Нога тоже подрагивала. Он
поднял ее. Чудовище в зеркале было пепельно-серым - пена стекала
с губ. Глаза совершенно вылезли из орбит. Оно билось в
конвульсиях.
Тогда он сделал последнее, что еще мог. Выбросил ногу вверх
и что было сил ударил себя коленом в лицо. Ужасная, сверлящая
боль в разбитых губах, кровь брызнула на подбородок, он ослеп.
- А-а-а-а... - стонал он. - А-а-а-а...
Это был его голос.
Боль куда-то пропала, он опять ничего не чувствовал. Что
это? Где он? Его не было нигде. Не было ничего...
Он долбил, уродовал коленом лицо, визжа как помешанный, -
но рев прекратился. Он услышал свой собственный, рыдающий,
захлебывающийся кровью крик.
У него уже были руки. Они были как деревянные и при малейшем
движении болели так нестерпимо, точно полопались все сухожилия,
- но он мог ими двигать. На ощупь, онемевшими пальцами, начал
отстегивать ремни. Ухватился за подлокотники. Встал. Ноги
тряслись, все тело словно было разбито молотом. Цепляясь за
тросик, протянутый наискось через кабину, подошел к зеркалу.
Обеими руками оперся о раму.
В зеркале стоял пилот Пиркс.
Он уже не был серым - лицо было все в крови, с разбитым,
распухшим носом. Кровь текла из рассеченных губ. Щеки были
фиолетово-синие, набрякшие, под глазами - черные мешки, на шее,
под кожей, все еще что-то подрагивало, но слабей и слабей, - и
это был он, Пиркс. Он долго вытирал кровь с подбородка,
сплевывал, откашливался, делал глубокие вдохи, слабый, как
ребенок.
Он отступил на шаг. Взглянул на экран. Корабль по-прежнему
летел задним ходом - уже без тяги. Лишь по инерции. Белый
маленький диск плыл за ним, в двух километрах от носа ракеты.
Держась за тросик, он подошел к креслу. Думать он вообще не
мог. Руки начали трястись лишь теперь, но это было следствие
шока, - это он знал, этого он не боялся. Чтото изменилось возле
самого кресла...
Крышка кассеты автоматического передатчика была вдавлена
внутрь. Он толкнул ее - крышка упала. Внутри - настоящее
крошево. Как это случилось? Должно быть, он сам ударил ногой по
кассете. Когда?
Он сел в кресло, включил рулевые дюзы, вошел в поворот.
Маленький белый диск дрогнул, поплыл по экрану, дошел до
самого края - и, вместо того чтобы исчезнуть, отскочил как
мячик! Вернулся в центр!
- Ну, гнида! - крикнул он с ненавистью и омерзением.
И из-за этой дряни он сам чуть было не перешел на
"стационарную орбиту"! Ведь если при повороте светлячок не уходит
за край экрана, значит, его вообще нет, - значит, его порождает
экран. Ведь экран - не окно, в ракете нет никаких окон. Есть
телевизионное устройство; там, снаружи, под бронезащитой,
находятся объективы, а в самой ракете - аппаратура,
преобразующая электрические импульсы в изображение на катодном
экране. Выходит, испортилась? Таким странным образом? А у Томаса
с Уилмером - тоже? Как это было возможно? И... что с ними стало
потом?
Но сейчас у него были другие заботы. Он включил аварийный
передатчик.
- АМУ-111 Патрульной Службы вызывает Базу. АМУ-111
Патрульной Службы вызывает Базу. Нахожусь на границе секторов
1009 и 1010, экваториальная зона, обнаружил аварию, возвращаюсь...
Когда шесть часов спустя Пиркс приземлился, начались
дотошные исследования, занявшие целый месяц. Сперва специалисты
взялись за телевизионную аппаратуру. Аппаратура была новая,
усовершенствованная - на всех АМУ Патрульной Службы стояла
такая. Установили ее год назад, и работала она превосходно. Ни
одной неисправности за все это время.
После долгих мучений электронщики наконец установили
механизм возникновения светлячка. Через несколько тысяч часов
полета вакуум в катодных трубках нарушался: на внутренней
поверхности трубки накапливался блуждающий заряд, и на экране
возникало молочное пятнышко. Заряд перемещался, подчиняясь
довольно сложным закономерностям. Когда ракета рывком набирала
скорость, он расползался вширь, словно распластываясь на
внутреннем стекле экрана, и казалось, будто пятнышко
приближается. При включении заднего хода заряд уплывал в глубь
трубки, а затем, если ускорение не менялось, постепенно
возвращался в середину экрана. Он мог перемещаться по экрану в
любом направлении, но охотней всего концентрировался в центре -
если ракета шла по стационарной орбите, без тяги. И так далее, и
так далее, - исследования заряда затягивались, а его динамика
описывалась уже шестиэтажными формулами. Оказалось также, что
более сильные световые импульсы (в пределах трубки -
электрические) рассеивают заряд. Он накапливался, только если
интенсивность импульсов, принимаемых трубкой, крайне слаба - как
это бывает в космической пустоте, вдали от Солнца. Стоило
солнечному лучу лишь раз скользнуть по экрану, и заряд на целые
часы рассеивался.
К таким примерно выводам пришли электронщики - получилась
целая книга, напичканная математикой. Потом за дело взялись
врачи, психологи, светила в области астроневрозов и
астропсихозов. И после продолжавшихся не одну неделю исследований
установили, что блуждающий заряд пульсировал (невооруженному
глазу это представлялось мелкими потемнениями, проплывающими по
светлому диску). Частота пульсаций, слишком коротких, чтобы глаз
мог воспринимать каждую из них в отдельности, накладывалась на
тэта-ритм головного мозга и раскачивала колебания потенциалов
коры, - пока не наступал внезапный припадок, схожий с
эпилептическим. Этому способствовал полный внешний покой,
отсутствие каких-либо раздражителей, кроме световых, и
длительное, упорное всматривание в мерцающее пятнышко.
Специалисты, которые все это открыли, конечно, прославились.
Каждый электронщик знает сегодня эффект Ледье - Харпера -
возникновение блуждающих зарядов в высоком вакууме катодной
трубки; а каждый астробиолог - атаксическо-кататоническо-
клонический синдром Нуггельхеймера. Особа Пиркса осталась
неведомой миру науки. И только очень внимательные читатели
некоторых вечерних газет узнали из набранных петитом заметок, что
лишь благодаря ему судьба Томаса и Уилмера, которые, разогнав до
предела свои корабли в погоне за светлячком, затерялись в
беспредельности Космоса, больше ни одному пилоту не угрожает.
Так слава обошла Пиркса стороной, но он этим вовсе не
огорчился. И даже искусственный зуб, вместо выбитого коленом,
вставил за собственный счет.
