Герои рассказа "Ломаный грош" - члены экипажа разведывательного
космического корабля "Молинель" - уже знакомы читателям "Юного техника". В
декабрьском номере журнала за 1979 год публиковался рассказ "Поздравление".
Сегодня читателей ждет история еще одного приключения, пережитого героями,
придуманными писателем-фантастом Ольгой Ларионовой.
Ольга ЛАРИОНОВА
ЛОМАНЫЙ ГРОШ
Фантастический рассказ
Бояты были просто чудным народом.
Главное - они решительно все понимали. Нет, не в том смысле, что они
быстро усвоили наш язык. И до них встречали мы в Пространстве таких, что
послушают наши разговоры день-другой, а на третий, глядь, - уже и сами
по-нашему изъясняются с большой непринужденностью.
Но бояты не только слушали - они улавливали самую суть. Правда, поняли мы
это не сразу. Бывало, говоришь им, говоришь, а они все кивают и поддакивают
с видом полного непонимания, да еще и бац! - вопросик, чтоб более некстати,
так даже и некуда. Даже обидно, что, выходит, они только из вежливости
создали атмосферу полного взаимопонимания.
А потом припомнишь, за ухом почешешь-не-ет, не такие уж они простачки. И
вопросик этот не от простоты душевной, а от такого проникновения в самый
корень, что так и тянет им всю душу выложить...
Поплакаться, одним словом.
И вот от этой самой их мудрости да участливости принялся я одному
престарелому бояту все свои горести перечислять. А откуда у нашего брата
горести? Из последнего рейса, вестимо. В последнем же рейсе на Камарге - то
бишь на Земле Ли Камарго - дернула меня нелегкая произвести первый в
истории человечества естественный левитационный полет. Но вместо
выступлений по метагалактивиденью и всяких там девчонок с автографами велел
мне наш командир молчать в тряпочку, потому как по моей милости имели мы с
Камарге тысячу неприятностей, и первым номером - рыжую биологиню без
побочных профессий, сущую обузу для нашего разведывательного целиком
мужского экипажа.
Вот и теперь я умирал от скуки в тени собственного корабля, хотя вовсе не
моя очередь была оставаться дежурным, а тем временем Рычин, Кузюмов и наше
новое приобретение, биологиня, осматривали достопримечательности Земли
Полубояринова, или попросту Боярыни.
- Нет, бросаю глубокую разведку и подаюсь в освоенцы,- говорил я,
наблюдая за седым, как древний аксакал, боятом, который варил мне зеленый
чай на шаровой молнии.- Когда Космический Совет решает заселять или хотя бы
разрабатывать какую-нибудь планету, то под это дело освоенцы получают
решительно все. Корабли - во! Левиафаны! А что имеют разведчики? Разведчики
побираются на космодромных складах. Где - канистру мезотоплива, где -
коробку передач на гипердвигатель...
- Ай-яй-яй,- сокрушенно отозвался аксакал.
- Ну а как быть, если мы на свою голову наоткрывали планет примерно раз в
пятьсот больше, чем в состоянии освоить? Подрубили под собой сук. Данные
разведки теперь сваливаются Полубояринову просто под стол, в корзину.
Думаете, почему мы вашу планету назвали Землей Григория Полубояринова? Из
грубой лести. И думаете, поможет? Черта с два. Григорий - человек железный.
А наш "Молинель" - одной радости, что в четыре ваших сосны. А поглядеть на
него в общем ряду современного космопарка - гроша ломаного он не стоит.
- Послушайте, Стефиафан,- задумчиво проговорил боят, выдергивая травинку
из своей плетеной юбочки и принимаясь ковырять ею в зубах.- Хотите, я вам
выращу дерево вдвое выше вашего "Молинеля"? И на нем можно будет летать.
Хоть к звездам.
- Нет,- сказал я,- премного благодарен, но не стоит. Летать в деревянных
лодках - об этом я в детстве что-то читал. Это неуютно и, главное,
несовременно. Корабль должен быть из приличного звездного сплава. Но вот с
металлами у нас зарез.
- Правда? Но ведь на вашей планете должно было скопиться громадное
количество металлических денег. Теперь они не нужны, так почему бы не
переплавить их на космолеты?
Я только тут сообразил, что меня никогда не интересовала судьба столь
бездарно потраченного человечеством металла. Куда же подевались монеты?
Ведь даже в музеях лежали только их голографические копии.
- Уже куда-то потратили,- горестно вздохнул я.- Ну а если бы и нет, то
все равно, на наш разведсектор полушки медной не выделили бы. Скупердяи.
- Дети, дети...- пробормотал старец.- Твой непотребный напиток готов,
дитя Земли.
- Почему - непотребный? - обиделся я не за себя, а за сказочный зеленый
чай, который ввел у нас в моду наш штурман Темир Кузюмов.
- Непотребный, потому что потреблять его при температуре кипения ты не
можешь. А пока он постепенно становится потребным, остывает, высунь язык, и
я пролью на него истинное блаженство.
Кажется, он действительно считал меня сущим ребенком, и я ничего не имел
против - пока наших не было. Я доверчиво высунул язык, боят произвел
какой-то зудящий звук, и тотчас же мне на нос спикировала пчела величиной с
бройлерного цыпленка. На язык, как и было обещано, закапал благоуханный
нектар, но я в ужасе закатил глаза, не в силах совладать с инстинктом
самосохранения. Оставалось только ждать, что будет дальше.
А дальше было форменное столпотворение. Причем никак не связанное с
пчелой.
Сначала шагах в двадцати от меня в землю саданул метеорит среднего
калибра. Я открыл глаза - пчелы не было, мед тек по усам, как ему и
положено, а неподалеку дымилась яма.
Потом появились рогатые бобры. Это я говорю - бобры, просто ничего другое
мне не пришло в голову, когда они впились зубами в стволы здоровенных
корабельных сосен. Сосны дружно повалились, да так хитро, что вершинами
угодили прямо в яму. Я тем временем подумывал, а не удрать ли мне на
корабль - все-таки каждый бобер был величиной с буйвола. Не приведи
господь, окажутся всеядными... Но любопытство пересилило. Я остался.
Им на смену явился жираф-водомерка, у которого восемь коленок торчало
выше головы. Он навис над ямой и с молниеносной быстротой объел все
верхушки, так что теперь из ямы торчали только пустотелые, как тростник,
стволы.
А потом вокруг затряслась земля. Что творилось - ни в каком вахтенном
журнале не опишешь. Но что самое удивительное - под "Молинелем" было тихо.
Кругом земля раскалывается, пропасти бездонные разверзаются, а я сижу себе,
привалившись к стабилизатору, и даже таким чувствительнейшим прибором, как
собственное тело, ни одного балла по шкале Рихтера не воспринимаю.
Да к тому же еще и обнаружилось, что кругом - несметные толпы боятов.
Когда они появились, откуда - не заметил. Похоже, мой аксакал созвал.
Нам-то они поначалу показались не в меру застенчивыми, даже трусоватыми,
потому мы их и начали между собой именовать "боятами". Вообще-то их планету
сразу же стали называть Боярыней, но аборигенам настолько не присущи были
ни чванство, ни степенность, ни обжорство, что вроде бы полагающееся им
именование "бояре" было сразу же забраковано, прижилось - "бояты".
Так вот, оказалось вдруг, что бояты ничегошеньки не боялись. Еще земля не
перестала трястись, а они уже попрыгали в дымящиеся пропасти, карабкаются
по отвесным стенкам, выцарапывают что-то голыми руками, а потом все в яму
сносят. Прилично натаскали, на глаз- кубометров десять грунта. Потом сели в
кружок, мелодично так засвистели. На свист явились муравьи, тоже, скажу
вам, не на сон грядущий вспоминать - с хорошую собаку животные. И каждый
перед собой колобок какой-то катит.
И еще бабочки-траурницы не менее, чем с журавля. Крылья трепетные,
бархатистые, с них иссиня-черная пыль так и сыплется.
С колобками да с пылью куча выросла до размеров среднего террикона. Что
же, думаю, дальше? А дальше опять настал черед муравьев, принялись они эту
кучу глиной замазывать; если бы из нее в разные стороны деревянные трубы не
торчали - термитник, да и только.
Любопытно это все до крайности, одна беда - слишком близко от корабля.
Инструкция такого не допускает. Так что вернись сейчас Рычин - и опять мне
выволочка. А с другой стороны - возразить боятам я ничего не могу, потому
что чувствую: от чистого сердца стараются, да еще и с превеликим
удовольствием. Так что никак от этого не может быть вреда.
А понимать, что такое "хорошо" и что такое "плохо",- это у них
врожденное. Вершина биологической цивилизации, одним словом. А бояты мои
тем временем, сидя в кружочке, ладошки солнцу подставили. Каждая ладошка
серебрится, как вогнутое зеркальце, и все лучи концентрируются на
термитнике. Аж дым пошел.
А тут еще и смерчи. Здоровенные, волками воют, прямо на боятов
надвигаются. Только никто не шарахается; помашут, как на комара,- смерч
вежливо так отодвигается. Или перепрыгивает через кого-то, и краешком не
задев. Подползли они к самому термитнику, каждый смерч пристроился у конца
деревянной трубы, и такое пошло - что там твое торнадо!
А мои аборигены, что в кружочек сидят, и вовсе детским делом
занялись: катают что-то в ладошках, точно снежки лепят. Я пригля-
делся - нет, пусто у них в руках. Играют, значит, А что им не играть
день-деньской, если у них цивилизация самая биологическая, а
значит, все само собой растет - хоть булка, хоть трусики...
А вот под эти дружные прихлопы и самодеятельность началась: выскочила на
вершину холма девчонка босоногая, юбочку плетеную травяную подобрала и
пошла остренькими пяточками чечетку отбивать. Это прямо по раскаленной
земле! Из-под ног струйки раскаленного пара так и брызгают, а девчонке хоть
бы что - бьет пяточками, да так звонко, словно блюдо чеканит. И окружающие,
на нее глядя, запели. И что удивительно - я как будто знакомые, земные
слова узнаю. Только в целом бессмыслица получается: "Едим брошь, едим
брошь, едим брошь, брошь, брошь..." Чушь, одним словом.
Смерчи между тем от земли оторвались, ласково так девчонку со всех сторон
обдули и исчезли. Похоже, этот фестиваль народного творчества боятов
приближался к завершению, и слава богу, что до прихода Рычина.
Только я так подумал - кто-то трогает меня за плечо и задумчиво так
осведомляется: а что это за хор имени Пятницкого с солисткой на раскаленных
угольях?
Командир! Вернулся-таки. В самый разгар! Со всем экипажем. Я вскакиваю и
начинаю объяснять, что у древних болгар тоже наблюдалось аналогичное
развлечение и вообще церемония проходит в рамках какого-то традиционного
обряда, к нашему посещению отношения не имеющего.
- Мы же,- говорю я,- по инструкции не имеем права вмешиваться ни в какие
обрядовые и ритуальные действия. Чем пытать невинного вахтенного, спросили
бы у этих...
Оглянулся, а этих и в помине нет. Только что в ладушки играли, а через
миг - ни одного в обозримом пространстве.
Зато откуда-то сверху ударила струя воды. Зашипело тут, заклокотало,
водоворот вспенился из жидкой грязи. Размывает холм прямо на глазах, и вода
во все стороны утекает, а если на ее пути пригорочек, так она, не смущаясь,
вверх по нему течет. На всем протяжении этого потопа мы под звездолетом
отсиживались, и вдруг глядь-словно отрезало: ни капельки дождя, и солнышко
светит, В лужах, естественно, отражается. И там, где недавно громадный
термитник стоял, тоже золотая лужица, симпатичная такая, абсолютно круглая.
Блестит себе.
А наша новенькая биологиня вдруг всплескивает руками и к луже со всех
ног:
- Ой, мальчики, прелесть какая!
Кузюмов с Рычиным на всякий случай за ней бросаются. И замирают.
- Действительно, великолепно! - изрекает штурман после минутного
созерцания.- Такого сувенира никто еще не привозил...
- Вот именно! - рычит командир, направляется ко мне и твердой дланью,
овеянной космическими ветрами, берет меня за шиворот.- Признавайся,
жаловался аборигенам на жизнь?
Пожимаю плечами - было дело.
- И говорил, что данным наших разведок- грош цена?
- Что-то вроде...
- И что мы побираемся на складах?
- Ну, не то чтобы побираемся, но все-таки...
- И что клянчим у освоенцев плазматрончики полевые?
- Положим, не плазматроны, а мультигрейферы...
- И что наш "Молинель" гроша ломаного не стоит?
