Андрей Лазарчук
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА ДВУХМЕСТНОЙ МАШИНЕ ВРЕМЕНИ
(Время и герои братьев Стругацких)
рассказ
Этого я все-таки не ожидал. Было больно, но не очень, и тем поразительнее
оказался вид глянцевой синевато-малиновой кожи с вдавленным в нее рисунком
грубых обмоток и верхней части ботинка. На ощупь кожа была горячая и
липкая. Повторяю: боль была вполне терпимой, но от одного только
прикосновения к опухоли меня начинало мутить. И, чтобы отвлечься, я стал
смотреть по сторонам. Лиловые лбы выпирали из склона напротив, и в тенистых
ложбинах еще лежал снег. Елки казались игрушечными. Вершины, плоские,
срезанные доисторическим морем, устилали заросли карликовой березы и
багульника. Левее и ниже, видимое едва только на треть, чернело озеро в
полукружии обледенелых базальтовых скал; сверху падала тонкая замедленная
струя - там было второе озеро, верхнее, вровень со мной, а потому
недоступное взгляду; а за ним было третье, у самой пяты ледника. Ледника
Черышева. Названного так в честь Леонида Черышева, моего
пра-пра-пра-прадеда. Пра-пра-пра-пра-прадеда Дашки.
Но он-то дошел до него. И не в мае - а в марте. Когда здесь еще снег и
ночью минус двадцать с ветром. И вместо палатки у него был лишь кусок
брезента- Я же - совершенно точно - не дойду.
Ну, не повезло- Бывает.
Здесь, на плоском широком гребне, царила карликовая береза - пока без
листвы. И несколько завязанных узлами горных сосен. Японцы любят выращивать
такие в горшках. Они называют их -бонсай-. Одно деревце живет у меня дома.
Деревцу больше лет, чем мне. Его привез отец моего друга Канэко. Я видел
мало отцов, которые настолько не походили бы на детей. Отец был на голову
выше сына и раза в два тяжелее. Лицо у него было совершенно неподвижное.
Очень твердое лицо. Он ездил по всей Земле и развозил его друзьям такие
деревья.
Я не догадался сам, а потом кто-то из ребят сказал мне, что отец прилетел
на Радугу сразу же после катастрофы, с первой волной спасателей, нашел
остатки глайдера, в котором, наверное, сгорел его сын, и собрал то, что
могло быть пеплом. И подмешал этот пепел в почву, к корням маленьких
деревьев. Вполне возможно - какая-то частичка Канэко живет сейчас в моем
доме в виде деревца, которое старше нас обоих-
Почему бы нет? В этих древних верованиях - своя немалая прелесть.
Послышался шорох осыпающейся каменной мелочи, и внизу показалась задранное
Дашкино личико. Оно совсем осунулось и почти исчезло, остались веснушки,
глаза и зубы.
- А ручей рядом! - крикнула Дашка. - Там только трудно дотягиваться, потому
что камни! Поэтому я долго! А еще там лопух растет! Он опухоль снимает!
- Это замечательно, - сказал я. - У меня будет компания. А то обидно быть
единственным лопухом в округе. Спасибо, дщерь.
- Как ты меня обозвал?! - обиделась она полушутливо. Она обижается
полушутливо всегда: и когда шутит на полторы тысячи оборотов, и когда
сердится по-настоящему.
- Дщерю, - сказал я. - Что по старорусски значит -дочь-. В конце концов, не
на машине ли времени мы странствуем? А значит, надо соблюдать условности.
Но если тебе это обидно-
- Дщерь, - сказала она. - Дверь и щепа. Дверь в щепки. Или: дверь и щель.
Склонность к незаметному исчезновению.
- Это точно, - сказал я. - Они такие. Только отвернись, а их уж нет-
Я распаковал аптечку. Вот: настоящие хлопковые бинты, обваленные в
настоящем гипсе. Надо сложить из них что-то вроде полотенца, потом смочить
водой и примотать к ноге. И - довольно долго сидеть, пока все это
просохнет.
Короче, о теплой ночевке сегодня придется забыть.
Я с тенью сожаления посмотрел на Дашку, потом - на браслет. Достаточно лишь
активировать его-
И через пятнадцать минут здесь будет кремового цвета коптер с вежливыми
киберами или даже вполне живым врачом-стажером, дежурящим на
горноспасательной базе. Но тогда цель наша с Дашкой останется не
достигнутой - а скорее всего, и вообще недостижимой-
Это не перелом, сказал я себе твердо. Это никак не может быть переломом.
Потянул связки - и все.
Сделаем лишнюю дневку. А потом - доковыляем потихоньку.
И следующие полчаса, пока я складывал, смачивал, обкладывал, накручивал и
оглаживал, я повторял себе строго: не перелом. Не перелом.
Дашка смотрела на меня и страдала. Но молодчина - страдала она молча.
Потом она сбегала вниз еще раз и вернулась с несколькими сухими сучьями то
ли сосны, то ли арчи. Сопя, разделала их топориком, сложила костерчик и с
первой спички разожгла. С этим у нее все было в порядке.
В тепле костра гипс затвердел до звона - ногу же стало дергать и давить,
пока еще терпимо, но с намеком на трудную ночь.
Хорошо бы все же спуститься к воде и траве-
Ботинок пришлось распластать и подвязать снизу - шнурком и обмоткой. Потом,
опираясь на альпеншток, я встал. Перенес тяжесть на больную ногу.
Уф-ффф-
Впрочем, я ожидал худшего. Боль ударила вверх, до колена - но тупая,
темно-красная. Можно терпеть.
Можно терпеть и можно шагать.
И я пошел. Шаг, два, десять- Поворот. Обратно. До рюкзака.
Дашка молча выгребала из него банки и перекладывала в свой.
- Э! Мы так не договаривались!
- Ну и что?
В два приема - зло - закинула свой рюкзак на плечи и встала, вызывающе меня
рассматривая. Полтора конопатых метра железного упрямства.
- Да, действительно- Обстоятельства изменились-
Я привел в порядок темную разворошенную обитель банок, сухарей и запасных
носков, прикрепил сверху палатку и спальники. Вздел сооружение на спину,
стараясь при этом не терять равновесия.
- Веди, Тенсинг.
- Кто-о? - с величайшим подозрением прогнусила Дашка.
- Чему вас только учат. Тенсинга не знаешь.
- Нас хорошо учат! А ты, может быть, неправильно произносишь. Ну кто это,
кто?
- Первый человек на вершине Эвереста.
- А кто же тогда был сам Эверест?
Действительно-
- Кажется, это был какой-то английский-
- Смотри, - сказала вдруг Дашка и остановилась, показывая вниз. - Тропа.
Наверное, козья, да? Козы ходят к ручью-
- Возможно. Я прикинул направление. И так и так выходило, что тропы этой
нам не миновать. А здесь к ней, похоже, спуститься достаточно легко.
В горах надо ходить по тропам. Какими бы извилистыми они на первый взгляд
не казались, а всегда являют собой кратчайший путь от точки А до точки Б.
Если, конечно, путь измерять расходом сил.
Это так. Но когда я ступил наконец на эту тропу, в глазах моих было
черным-черно, а пот тек струями по спине и бокам. Чудом, нелепым чудом
дошел я- преодолел сто метров - вниз по склону-
Но в то же время я понял вдруг, что дойду.
Главное - пореже останавливаться.
Дашка топала гордо, и чувствовалось, что ей стоит больших сил не жалеть
меня вслух.
Так прошел час. Потом - два и три. Тяжелее всего было начинать движение
после отдыха.
Потом мы - вместе с тропой - стали пересекать снеговую линзу, и я
провалился. Удача еще, что успел выдернуть альпеншток и, перехватив за
середину, упасть на него грудью. Палка да рюкзак за спиной сработали как
тормоз. Ноги, однако, болтались над пустотой, и сколько там - полметра или
пять метров - сказать я не мог-
Если больше полутора - я не вылезу.
- Дашка! - предостерегающе крикнул я, и она обернулась. - Стой на месте! -
когда она уже бросилась ко мне.
И все же реакция ее была хорошей и здравый смысл оставался где надо: она
успела затормозить.
- Отойди чуть назад, - скомандовал я, и она отошла. - Сними рюкзак. Достань
веревку. Свяжи петлю на конце. Кидай мне. Еще раз. Не замахивайся так
сильно. Молодец.
Стараясь делать как можно меньше движений, я продел в петлю правую руку.
- Теперь разматывай веревку до сухой земли. Там вобьешь кол и закрепишь
конец.
Стал мокнуть и мерзнуть живот. При моем провале полы шинели распахнулись-
Вещный консерватизм предков изумлял меня все время, сколько я занимался
внераскопочной археологией. Никак нельзя сказать, что они не понимали
своего удобства и комфорта. Но покрой и конструкция мужских панталон
восемнадцатого-девятнадцатого веков - это нечто. Или флотская офицерская
фуражка девятнадцатого-двадцатого - со всеми ее планками, пружинами и
ватными вставками. Или солдатская шинель
восемнадцатого-девятнадцатого-двадцатого-двадцать первого-
Современники писали, что это гениальное изобретение. Видимо, я просто
чего-то еще не понял.
Дашка помахала мне рукой. Быстро она- Я присмотрелся и увидел, что там
торчит пенек. А-атлично-
В пару движений выбрав слабину, я попытался вытащить себя.
Через десять минут я оставил эту затею-
Видимо, я вклинился в дыру так плотно, что сдвинуться мог только вместе с
тоннами окружающего меня ужасно мокрого и тяжелого снега. Все попытки
как-то расшатать себя в этой дыре приводили только к тому, что я проседал
чуть глубже. Это было унизительно и страшно.
И - жарко. Пар от меня бил струями, и пот жрал глаза. И еще громко пыхтело
и стучало в ушах.
Может быть, поэтому я не сразу понял, что Дашка уже не одна. Кто-то в
черном стоял рядом с нею, подняв руку вверх - привлекая мое внимание.
Я кое-как проморгался, помахал рукой в ответ.
- Держитесь крепче! - повторил черный человек.
И я стал держаться крепче-
- Извините, - мягко проговорил спаситель, разглядывая мое запястье. -
Трудно рассчитать силу в такой ситуации.
- Да о чем речь, - сказал я. - Просто ссадина. Затянется. Все заживает, и
это заживет. Ерунда.
- Давайте я вам помогу. Тут идти еще с километр.
- Докуда?
- Там мой дом. Надеюсь, вы не откажете мне - побыть моим гостем?
Дашка дернула меня за рукав. Я взглянул на нее - она быстро-быстро кивала.
- Спасибо. Только, видите ли-
- Не беспокойтесь. Дарья мне уже все объяснила. У меня нет ни линии
доставки, ни порта связи, ни нуль-Т. Так что вы никак не нарушите свой-
обет.
Он сказал это с неуловимой заминкой, а у меня вдруг словно открылись глаза.
Мой спаситель, высокий, широкоплечий, загорелый и по виду очень сильный
человек одет был в черную монашескую рясу. На груди его висел грубый крест
из темного дерева.
- Пойдемте, - с легкой усмешкой (или мне показалось?..) он забросил на одно
плечо мой рюкзак, подхватил Дашкин - и зашагал по тропе. И мы,
переглянувшись, тронулись следом, и вновь вначале я плавал в собственной
боли, а потом будто бы вышел из нее, а она волоклась за мной следом,
цеплялась и канючила-
Мы спустились к речке, перешли ее по простому крепкому мостику - и
оказались у входа в неширокое ущельице; из ущелья катился ручей, прозрачный
настолько, что казался дрёмой. Дном его были белые камни.
А через несколько минут ущельице расширилось, превратившись в маленькую
долину, окаймленную зеленью. На этом берегу ручья прятался в соснах
стандартный полевой модуль -Домбай-, совсем как в полевых лагерях Юнны -
только на крыше вместо обязательных антенн топорщились черные панели
древних фотовольтов. Возле дома лежал, припав на брюхо, элегантный
серо-серебряный глайдер. А напротив, через ручей, я увидел стоящие в ряд
невысокие каменные плитки - десять или двенадцать-
Может быть, сказалась усталость. Может быть, я слишком отвлекся на пейзаж и
перестал смотреть под ноги- В общем, подвязанный ботинок мой несчастный
разболтался, ослаб - и соскользнул с какого-то невидимого камушка в
невидимую ямку. Вспышка боли была настолько яркой и резкой, что я не просто
рухнул - а еще и заорал вдобавок.
Сознания я не терял, но несколько минут просто не мог ничего замечать
кругом и ни о чем думать, кроме как о ноге, проклятой чертовой ноге-
Монах внес меня в дом на руках - это при моих-то без малого ста - и уложил
прямо в прихожей (по совместительству - кухне) на жесткий топчан, крытый
шерстяным одеялом. Дашка, подозрительно сопя, стянула ботинок со здоровой
ноги, а потом стала помогать монаху высвобождать меня из шинели; стыдно, но
я чуть сам не разревелся тогда и от боли, и от растроганности чувств. А
потом монах решительно пресек все мои неуверенные возражения и разрезал
повязку.
Что сказать? Гипс раскрошился и не держал. Сине-багровая опухоль выросла
еще больше, стопа теперь формой своей напоминала коровье вымя.
- Прошу извинить- может оказаться больно-
Куда уж больнее, хотел сказать я, но подумал, что это будет враньем. Вполне
может быть и больнее. Впрочем, руки монаха оказались бережными. Он не
столько ощупывал, сколько слушал руками. Или смотрел - судя по его же
реплике:
- Я вижу по крайней мере два перелома- вот - лодыжка, а вот - плюсневая-
Потом он поднял лицо, улыбнулся и сказал:
- Что я говорил, Леонид Андреевич?.. и новые гости пожаловали-
Я запрокинул голову. В дверях, ведущих в одну из двух комнат -Домбая-,
стоял высокий худощавый мужчина с котом на плече. Свет падал на него сзади,
рисуя лишь силуэт. В следующую секунду кот мягко оттолкнулся, спрыгнул на
пол, а с пола - мне на грудь.
- У-ух! - сказала Дашка. - Как его зовут?!
- Наполеоном, - ответил монах. - Но отзывается и на Бонни.
Кот сунул морду мне под мышку и мощно заурчал.
- Как тщательно он сегодня намывал гостей, - сказал человек в дверях
знакомым голосом и вышел из пятна света, так что теперь я уже без сомнения
узнал его.
- Здравствуйте, Леонид Андреевич. Мир тесен и странен-
- Простите- Я вас знаю?
- Вряд ли. Меня зовут Петр. Черышев. Мы встречались дважды - при довольно
бурных обстоятельствах. Но - в толпе. Когда была утечка в лаборатории
Галати. И еще на Радуге-
- Вы были на Радуге?
- Ну- как сказать- Я был на -Стреле-. Так что самое интересное я пропустил.
- Черышев- Простите, не могу вспомнить. Тогда- тогда все было так- нервно.
- Да, конечно. Мы сразу улетели на юг-
- На те сигналы- Да-да. Помню. Не поверите, но - этот эпизод помню. Так,
значит, это были вы?
- Не только я. Нас было два десятка.
- Конечно, конечно- - он стал всматриваться в меня, и я понял, о чем он
думает. Но помогать не стал.
Дашка обошла его и положила мне руку на плечо.
- А вы - тот самый Горбовский? - спросила она вздрагивающим голосом.
- Да вроде бы я, - ответил он. - А как вас зовут, сударыня?
- Дарья. Дарья Петровна.
- Очень приятно-
- А уж как мне-то приятно! - заявила Дашка.
Я накрыл ее руку, прижал. Спокойно, сказал про себя. Она хотела выдернуть
руку, но услышала меня и удержалась.
И вдруг Горбовский все понял. Я видел, как изменилось его лицо.
- Мир полон странных перекрестков, - почти повторил я.
- Леонид Андреевич, - сказал монах, - раз уж вы встали - сходите,
пожалуйста, за льдом. Вы знаете, куда.
- Мм- да. Знаю. Конечно, знаю-
Он подхватил стоящее в углу ведро и вышел наружу. Мембрана сомкнулась за
ним.
- Я плохой врач, - сказал монах. - Вернее, я совсем не врач. Так, эмпирик-
Он замолчал. Кот распластался по мне, тяжелый, мягкий, горячий. Казалось,
он впитывает мою боль.
- Если использовать методы двадцатого века, вам придется задержаться у меня
недели на две-три, - продолжал монах. - Или же - можно прибегнуть к
активатору. У меня есть полевой бета-активатор. Тогда вы сможете ходить уже
завтра. Что из этого меньше противоречит вашим принципам?
- Если всерьез - не годится ни то, ни другое. Как ты считаешь, Дарья?
- Может быть, - сказала Дашка невпопад. Потом она включилась: - Не знаю,
папа. Это уже не игра.
- Это и не было игрой.
- Ты делаешь вид, что не понимаешь меня. Я ведь о другом.
- А ничего другого нет. Понимаешь, просто нет, и все. Тебе показалось.
- О чем вы? - спросил монах.
- О Леониде Андреевиче!..
- Дашка, прекрати, - сказал я. - Прекрати. Простите, у вас есть гипс? Я не
хочу выходить из того времени, но и трех недель у меня нет. Если сделать
более прочную повязку-
- Не получится, - сказал он. - Во-первых, у меня просто нет гипса. Конечно,
за гипсом можно слетать в Абакан- это не будет противоречить вашему
обету?.. впрочем, не важно. Самый прочный гипсовый сапог не защитит ногу от
холода, будет отморожение и после - гангрена. Да и размокнет он на второй
день- Поверьте, в двадцатом веке у вас здесь была бы четкая альтернатива:
отлежаться в тепле - или умереть. В лучшем случае - потерять ногу. При
такой вот пустячной травме. Весело, правда?
Я молча кивнул. Он был прав. Хотя признавать эту правоту не хотелось.
- Сейчас Леонид Андреевич принесет лед, обложим опухоль льдом, потом
забинтуем. А вы пока подумаете- В каком году ваш предок был здесь?
- В тысяча девятьсот пятьдесят седьмом.
- И что, неужели он был один?
- Вдвоем. Он и мальчик-подросток. Они выжили после катастрофы маленького
самолета и больше двух недель шли по горам.
- И сколько же ему тогда был лет?
- Пятьдесят шесть.
- А-а! И вы решили повторить его маршрут - в ваши-то годы? Извините, что об
этом напоминаю, но- кости уже не те, да и силы, наверное-
- За что же тут извиняться? Все нормально- Знаете, я подумал вот как: будем
активизировать- Представим себе, Дашка, что мы отлежались с месячишко в
пастушеской хижине? Ты охотилась на коз-
- Нет, я охотилась на диких горных ежиков. Все хорошо, папка. Ты правильно
придумал- - и она вдруг шмыгнула носом.
- Что такое?
- Да я вдруг- Понимаешь, я вдруг представила, что пра-пра-пра вот так же
подвернул ногу- и не дошел. И некому было его вылечить-
- Вся жизнь состоит из таких моментов, - глухо сказал монах. - Иногда мы их
замечаем. Очень редко. Но именно из них по-настоящему и состоит жизнь.
Вошел Горбовский с ведром. Неловко потоптался у входа.
- Вот- я лед принес-
- Поставьте в уголок, пусть тает. Надобность отпала, Леонид Андреевич. Мы
решили применить бета-активатор.
- А-а- Ну, понятно. Конечно. Да, это правильно. Вам еще чем-то нужно
помочь, Роберт? Я чувствую себя бездельником.
- Вы гость. Но, если хотите, можете приготовить ужин. Нас, как видите,
стало больше.
- Я приготовлю, - сказала Дашка.
- Но вы же еще больше гостья, - запротестовал Горбовский.
- Готовить буду я!..
- Лучше не спорьте с ней, - сказал я. - Во-первых, она действительно умеет,
а во-вторых, вам ее не одолеть. Девочки в таком возрасте неодолимы.
Дашка просверлила меня взглядом и, вздернув короткий нос, повернулась к
маленькой плите и продуктовому шкафу-стерилизатору.
- Мужчины, - презрительно сказала она, роясь в пакетах и коробках. - Одни
консервы-
Ночью я сквозь тяжелую дрему услышал шепот. Не помню, что мне померещилось:
какой-то зловещий заговор, наверное, - но я стал настороженно
прислушиваться, одновременно всячески подражая спящему человеку. Но нет,
это был не разговор, шептал один человек, монах, и я не мог разобрать слов.
Будто бы угадывались имена: Ирина, Маргарита, Фатима, Анна-Мария- Герман,
Игорь, Денис- Впрочем, я не уверен. Я лежал и вслушивался, а потом вдруг
уснул.
К утру опухоль спала, и я даже смог, почти не опираясь на палку, пройти до
нужника и обратно. Потом - вышел на крыльцо.
Солнце еще не показалось над хребтом, но небо было дневное. Длинные нервные
облака летели высоко и стремительно, что-то предвещая. Но что именно, я
вспомнить не мог. Именно по утрам я чувствовал, как сильно сдал за этот
проклятый год-
Но воздух был сладок, и ручей - пел.
Я стоял, чувствуя что-то глубокое и настоящее.
А потом подошел Горбовский и встал рядом.
- Дурацкая ситуация, - сказал он тихо. - И надо бы попросить прощения, но
знаешь, что будет еще хуже-
- Нет, - я вдруг засмеялся; смех был скрипучий. - Хуже уже не будет.
- Ох-хо-хо-- протянул он горестно. - Так вот всегда и бывает. Бросаешься
помогать, не думая ни о чем. И главным образом о том, что с тобой побегут
другие люди и что они тоже - люди-
- Нас заворожило название, - сказал я. - Надежда- Надо же было такое
придумать.
- Я знал эту Надежду, - сказал он. - Ну, в честь которой- Надежда
Моргенштерн, балерина. Поплавский был влюблен в нее всю жизнь, планету
назвал- а она в его сторону даже не смотрела. Странная была женщина-
Сколько вам лет, Петр?
Он спросил это - будто в ледяную прорубь прыгнул-
- Тридцать шесть. Плохо выгляжу?
Он не ответил. Из домика вышел кот Бонапарт и стал тереться о мою больную
ногу. Уже не такую больную-
- Интересное вы затеяли путешествие, - сказал Горбовский очень не скоро. -
Значащее. Я вот размышляю- Наша нынешняя жизнь - всё всерьез, но очень
часто так: подойдешь к самому краю, а там - барьер, а там - страховка,
спасатели дежурят- И вот - раз от раза - становимся слишком храбрыми, что
ли. Наглыми. А когда вдруг - ни барьера, ни спасателей, и сделать уже
ничего нельзя, и не отменить сделанное, и снова не начать-
- Да, - сказал я. - Это была авантюра. Но теперь-то уж- не бросать же на
полпути. Дойдем.
- Я не об этом- - с тоской сказал он.
- А я - об этом. Только об этом.
Мы помолчали, переглянулись и пошли в дом.
1999 г.
------
Опубликовано впервые
