Русская фантастика - Андрей Лазарчук

Гиперборейская чума

Андрей Лазарчук

                    ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ  ЧУМА

                                             У вечности ворует каждый:
  						О. Мандельштам


                  1.

  В первый понедельник апреля 1998 года все пассажиры станции метро
"Сокол", неподалеку от которой родился автор знаменитого душедробительного
шлягера "Ласточка-птичка на белом снегу", были объяты таким волнением,
словно неожиданно для себя приняли участие в съемках очередной серии
похождений какого-нибудь Стреляного, Меченого, Бешенного, Уколотого или
Ответившего-За-Козла. В отличие от зрелищ, в наши дни привлечь внимание
честной публики к любого рода инцидентам довольно трудно: мужчины, как
более ответственные, стремительно отворачиваются, смотрят под ноги и на
плафоны, устремляются без необходимости в переходы и забиваются в щели
настолько узкие, что потом приходится раздвигать киоски, чтобы вынуть
незадачливого уклониста. Женщины же, никогда не рассмотрев толком, в чем,
собственно, дело, начинают нести правительство.
  Такие уж это были времена: президент воевал с парламентом, а
объединившись, они воевали с народом; олигархи гоняли национально-мыслящих
предпринимателей и получали в ответ; церковь ополчилась на телевидение,
комсомольцы-бомбисты - на статуи; правительству велели пока сидеть в
кабинетах, но быть готову в любой момент переменить место; расходы
населения неуклонно превышали его же доходы, а бедность достигла таких
масштабов, что деньги вместо кошельков и бумажников привычным стало носить
в картонных коробках. А были еще бомжи и чеченцы, братва и нацисты, ОМОН и
РУОПП, а также какие-то таинственные, а потому невыразимо страшные
"крысятники", - и кто с кем сражался на улицах и площадях, взрывал
лимузины, лифты и вагоны, простой обыватель предпочитал узнавать из газет и
репортажей мобильного ТВ, где среди репортерш высшим шиком считалось вести
репортаж, поставив изящную ножку на голову трупа:
  Появление на платформе высокой и крепенькой девицы с рюкзаком за плечами
вначале вызвало просто легкий эстетический шок.
  Представьте себе центральную фигуру с картины Питера Пауля Рубенса "Союз
Земли и Воды", помолодевшую до восемнадцати лет, ростом с центровую
баскетбольной команды "Уралочка", одетую в расстегнутую полушубейку из
таких соболей, что даже некоторые мужчины смотрели не на рвущуюся далеко
вперед грудь, а только и исключительно на шубу, не замечая грубости швов и
нелепости покроя. На голове, лихо сдвинутая на затылок, чуть держалась
огромная соболья же ушанка, к которой сзади пришит был кусок джинсовой
ткани, явно взятый с коленки. Достаточно бесформенная юбка в крупную
серо-буро-малиновую клетку казалось дикой, и лишь большой знаток распознал
бы цвета клана Маклаудов - и, может быть, поостерегся. Но знатоков в толпе
не случилось: Ноги девы обтягивали черные сапогичулки с лаковыми головками
и на чудовищной платформе - ровесники сигарет "Союз-Аполлон" и песни
"Арлекино". Но от статей и прелестей девушки взгляд неизбежно переползал
чуть назад, на исполинский рюкзак, какого никто из живущих никогда не видел
и уже не надеялся увидеть.
  Вряд ли создатель этого рюкзака рассчитывал, что его изделие будут
использовать по прямому назначению - подобно тому, как мастер Андрей Чохов
отливал свою Царьпушку для вечности, как на цеховых праздниках бондари
сооружали невиданные бочки, а сапожники тачали великанские сапоги. Но не
только и не столько величиной поражал рюкзак. Десятки карманов и
карманчиков, пистонов и клапанов покрывали его в совершеннейшем беспорядке,
повсюду болтались концы ремней и шнуровок, кожаные и джинсовые заплаты
украшали его, как шрамы украшают лицо бурша. В промежутках между заплатами
виднелись чьи-то автографы, и вряд ли они принадлежали людям заурядным.
  Странная желтовато-рыжая окраска рюкзака вроде бы не бросалась в глаза
сразу, но спустя какое-то время начинала вызывать нервный зуд - как будто
где-то проводили по стеклу расческой. Довершало картину небольшое
почерневшее весло, притороченное к рюкзаку сбоку.
  В левой руке девушка несла помятый пятилитровый алюминиевый бидон с
замотанной черной изолентой горловиной, а в правой - изящную продолговатую
замшевую сумочку с золотым медальоном, более уместную в сочетании с
"маленьким черным платьем" и туфлями от Галлиони.
  Наверное, только полная чужеродность этого предмета и подвигла Джеймса
Куку, бывшего студента Университета дружбы народов имени Патриса Лумумбы, а
ныне воришку "на отрыв" и торчка в предпоследней стадии, второй день
угорающего без дозы, на свершение неразумного поступка.
  Во-первых, место и время были решительно непригодны для такого рода
акций. Исполнять их следовало на воле, имея множество путей отхода, или же
в толпе, коя всегда равнодушна. Здесь путь отхода был, в сущности, один:
наверх.
  Народу же на толпу не набиралось никак. Во-вторых, намеченная жертва: Но,
возможно, бедолага Джеймс видел только сумочку и не видел ее
обладательницу. Он хорошо знал, что такие сумочки обычно носят вполне
беспомощные особы, способные разве на пронзительный вопль. А может быть,
скудеющим рассудком он верно оценил возможный вес рюкзака и решил, что
никто с таким грузом за плечами его, легконогого, не догонит.
  И когда из подкатившего поезда вышли немногочисленные пассажиры и
направились к лестницам, ведущим на галерею, Джеймс подскользнул к жертве,
вырвал сумочку из ее руки, в два прыжка оказался на лестнице и стремительно
понесся по ступенькам вверх, зная, что за его спиной уже готов живой заслон
из пассажиров и через этот заслон преследователи - если кто-то бросится
догонять - проберутся не сразу.
  Каков же был ужас негодяя, когда он почувствовал, что галерея под его
подошвами содрогается. Предки Джеймса Куку спасались от разъяренных
носорогов, взбегая с разгона на пальмы. Рудименты очнулись. Пальм не было,
и Куку полез на колонну. Он даже сумел продержаться на полированном мраморе
несколько мгновений, но был сорван, как фрукт.
  Девушка поставила его перед собой, двумя пальцами выщипнула сумочку из
белоснежных неровных зубов и бережно стукнула дурачка в лоб. Джеймс увидел
над собой побелевшее от гнева лицо богини Йемойи и, вспомнив, каким
изощренным и чудовищным способом она обычно наказывает мужчин народа
йоруба, утратил контроль над собой:
  Первым услыхал его визг сержант Агафонкин. Никакого сочувствия, кроме
злобы, звук у него не вызвал, поскольку дежурство кончалось, а любое
происшествие грозило затянуть его надолго. Дежурство и без того выдалось
тяжелым. Начнем с того, что это было второе дежурство подряд, поскольку
сменщиков угнали разыскивать очередную телефонную бомбу на Белорусском
вокзале. Потом приезжали проверяющие из мэрии и домогались непонятно чего.
Потом пришлось доставать с рельсов не то пьяного, не то припадочного. Потом
цыгане в составе небольшого, но энергичного табора своротили турникет.
Потом всех построили ловить неуловимого насильника и грабителя,
проходившего под псевдонимом "Блонд", которого будто бы видели неподалеку.
  "Блонд" в метро не полез, и всем за это попало. Потом хлынули
спартаковские фанаты, от которых специально закрыли на ремонт станцию
"Динамо". Не успели кое-как растолкать "мясо" по разным вагонам, как в
вестибюле монах, собиравший на очередной храм, сцепился с двумя кришнаитами
и с Божьей помощью победил. Потом позвонил полковник Красноштан и
предупредил, что сегодня бритоголовые по всей Москве собираются бить негров
и министр будет бдить лично:
  Потом было еще много всего, так что когда сержант Агафонкин услышал дикий
африканский вопль, он пребывал в состоянии какого-то истерического полусна
- состоянии, в котором человек способен решительно на все: от самого
благого до самого гнусного. Благая волна накатилась и ушла, надвинулась
волна гнусная. Так джинн, заточенный в медном сосуде, сперва клянется
озолотить освободителя, а потом - предать его лютой казни.
  - Дождались, - сказал Агафонкин. - Кто-то рожает.
  - Баба, - уверенно определил лейтенант Ситяев, только что излагавший
подчиненным содержание известного боевика про американскую спецполицию
"Люди в черном". Лейтенант вообще полагал необходимым постоянно повышать
культурный уровень своих земляков Агафонкина, Кирдяшкина и Викулова. Все
четверо генезис имели в мордовском городке Ковылкино, а с Агафонкиным
будущий лейтенант вообще учился в одной школе четырьмя классами старше и
неоднократно отнимал у будущего подчиненного карманные деньги. Менталитет
ковылкинцев вообще более тяготел к началу уголовному, нежели к
правоохранительному, что и заставило матерей Агафонкина, Кирдяшкина и
Викулова обратиться к столичному новожителю Ситяеву с просьбой поскорей
устроить их дембельнувшихся охломонов в милицию, пока не угодили на нары.
Ситяев, как ни странно, сумел это сделать. Теперь и по службе, и по жизни
Ситяев был охломонам опекун и тиран.
  - Орет, не унимается, - напомнил Агафонкин. Все поднялись и устремились в
дверь.
  Дело оказалось похуже, чем внезапные роды. Полковник накаркал. Били
негра. То есть уже не били, а добивали. И не шайка бритоголовых, а один
очень крупный человек. В клетчатых люберских штанах.
  - Стоять! Руки за голову! Милиция!
  - Оставь сапога, тварь!
  - Нашел место!
  Агафонкин перетянул хулигана по плечу дубинкой.
  Хулиган выпрямился, резко повернулся к обидчику и рюкзаком сшиб
подвернувшегося Кирдяшкина с ног. Штаны превратились в взметнувшуюся юбку -
а глаза у хулигана были такие, что свистнувшего кулака Агафонкин попросту
не заметил...

  ...Потом люди рассказывали, как на станции "Сокол" прекрасная девушка в
одиночку отбивалась от целого взвода ментов-беспредельщиков, ломая им руки,
ребра и челюсти, как одолели-таки поганые русскую богатырку, прыгнув ей на
спину, и как внезапно получили подтверждение слухи о гигантских крокодилах,
делящих московские подземелья с гигантскими же крысами. Откусили голову
ментовскому генералу, не ушел тать от расплаты!..
  На самом деле никакого подкрепления к наряду не пришло. Лейтенант Ситяев
и двое уцелевших бойцов, проявив истинно ковылкинскую сноровку, сумели в
конце концов, ухватившись за рюкзак, опрокинуть противника навзничь. Не
устоял на ногах и лейтенант, повисший на рюкзаке. И тут случилось самое
жуткое. Клапан прорвался, как бумага, и из отверстия надвинулась чудовищная
шипастая голова с огромной раззявленной пастью!
  Остальное довершило воображение Ситяева, воспаленное любимыми им
американскими боевиками. Что он успел крикнуть на прощание - не знает
никто, поскольку все звуки вместе с издающей их головой исчезли в пасти
монстра.
  Очнувшийся Агафонкин увидел, что его прекрасная оскорбительница
полусидит, опираясь на свой рюкзак, одной рукой прижимает к груди сумочку,
а другой рукой вращает над головой бидоном, отбивая удары дубинок
Кирдяшкина и Викулова. Позади девушки стоит на карачках лейтенант Ситяев, а
голова у него не своя, и эта страшная голова пытается заглянуть в рюкзак.
Агафонкин решил, что очнулся слишком рано, и снова закрыл глаза, не
забывая, однако, прислушиваться к голосу молвы.
  - Неотложку вызовите!
  - Он же задохнется!
  - Всех бы их туда...
  - Все-таки маленькие головы у ментов...
  - Это еще кострючок! Вот белуги на Каспии...
  - Он что там, наркоту ищет?
  Когда Агафонкин услышал дикий хохот, то рассудил, что настало время
приходить в себя. На воительницу уже надевали наручники, а какой-то усатый
доброхот из толпы швейцарским офицерским ножом одним молниеносным движением
с хрустом разрезал пасть осетру. Наконец голова Ситяева с мерзким чмокающим
звуком вышла на свободу.
  - Ну и рожа у тебя, лейтенант! - сказал доброхот, вытирая нож об рюкзак.
  Ситяев некоторое время хватал ртом воздух, потом закашлялся. Голова его
была вся покрыта кровавой слизью.
  - Ну, сука, - сипло сказал он. - Ну, все!
  - А где сапог-то? - спохватился Кирдяшкин.
  Действительно, Джеймс Куку не стал дожидаться развития событий, а,
прихватив неосмотрительно поставленный на пол кейс доброхота-освободителя,
тихо-тихо смылся.
  Как ни странно, доброхот не стал поднимать шум и тоже растворился в
негустой толпе.
  Когда пленницу повлекли в дежурку, сержант Агафонкин, как бы стыдясь
своего неучастия в схватке, принялся разгонять народ, причем исключительно
жестами, и, видя выражение его лица, люди повиновались безоговорочно.
  Потом он сходил в вестибюль к аптечному киоску (идти пришлось далеко,
поскольку тот киоск, что напротив поста милиции, не работал сегодня), взял
упаковку анальгина и тюбик гепариновой мази. Слухи в сильно искаженном виде
уже докатились до периферии, поэтому киоскерша долго не отпускала сержанта,
выпытывая подробности. Сперва он отвечал скупо, все еще жестами, но потом,
чувствуя, что челюсть кое-как движется, разговорился.
  - Никакой не крокодил, - сказал он. - Осетёр. И вообще не болтай.
Контрабандой тут пахнет.
  Выслушав пару медицинских советов, он двинулся назад.
  Разложили ребята мочалку или еще нет? - пришло ему в голову. Он торопливо
вернулся к киоску, где, краснея, ткнул пальцем в презервативы и на пальцах
же сперва попросил три, а потом, подумав, целых пять. Обратно он шагал чуть
быстрее. Воображение пошло вразнос - должно быть, от удара. Первым,
конечно, будет Серый, думал он. А потом я. А потом ей понравится. А потом
отдадим пээмгешникам с собакой. А в бидоне, наверное, мед...
  Дверь, к его удивлению, была открыта. Мочалка, освобожденная всего лишь
от рюкзака, сидела на стуле, закинув ногу на ногу. Сержанты стояли по
стойке "смирно", а Серый, красный и мокрый, сидел за своим столом,
выглядывая из-за половины осетровой туши - но тоже по стойке "смирно". В
руке у него была телефонная трубка.
  - Извиняйся, Васька, - пробормотал он, отводя взгляд. - Извиняйся, пока
не поздно.
  В контуженном мозгу Агафонкина мелькнула было мысль, что мэр наконец-то
дал приказ метелить черных, а они сдуру поступили наоборот. Потом - что
напоролись на спецназовку, выполнявшую спецзадание, и тем самым сорвали
спецоперацию. Потом...
  - Так мы это... Прощения просим, - сказал он. - Чтобы без обид, значит...
  И потрогал закаменевшую половину лица.
  Девушка улыбнулась.
  - Ираида, - сказала она застенчиво и протянула ладошку лодочкой.
  Затмение все не оставляло Агафонкина, и он совершенно неожиданно для себя
и впервые в жизни поцеловал женщине руку.
  - Редкое у вас имя, - заискивающе подал голос из-за
стола лейтенант.
  - Обыкновенное имя, - сказала воительница. - У нас каких только нет имен!
Есть Препедигна. Есть Феопистия:
  Тем временем отозвался телефонный собеседник лейтенанта.
  - Да! - закричал Ситяев. - Подойдет! Ну, что ты!.. За мной не заржавеет!
Спасибо, Мохнатый! Спас, можно сказать!
  Он положил трубку и, расплываясь в улыбке, сказал:
  - Сейчас будет машина. По высшему разряду доставят.
  Вы уж Евгению Феодосьевичу про недоразумение это глупое не говорите...
Рыбку вам ребята сейчас упакуют...
  Вместо ответа Ираида извлекла из-за пазухи огромный нож в шитых бисером
ножнах. Агафонкин попятился было, но девушка повернулась к столу и одним
махом отвалила толстенный желтый ломоть осетрины.
  - А то совсем вы тут заморенные, - пояснила она.
  - Значит, так, - сказал лейтенант. - Подойдет белый
"линкольн-континенталь". Ребята вас проводят...
  Кирдяшкин и Викулов волоком подтащили рюкзак к столу и вставили в него
осетра. Лейтенанта передернуло. Ираида поднялась, взяла со стола сумочку,
изгвазданную в рыбьей слизи, сунула ее в карман рюкзака. Потом сгребла
лямки в горсть и легко закинула сооружение на плечо, подхватила свободной
рукой бидон и улыбнулась Агафонкину.
  - Я же вас не со зла пазгнула, а с перепугу, - сказала она.
  - Я живых-то негров только по телику и видала. А чтоб так - нет.
  - Бывает, - охотно согласился Агафонкин.
  Когда таинственная незнакомка удалилась со своим эскортом, скорее
декоративным, сержант вопрошающе уставился на лейтенанта.
  - Ну, Васька, - сказал Ситяев, - не верил я в Бога, а сегодня пойду и
свечку поставлю. Как меня надоумило на это письмо посмотреть!
  - Какое письмо?
  - Которое в сумочке было.
  - А кто она такая? Шмара бандитская?
  - Не-ет, Вася. Что ты! Бандиты - они нормальные, понятие имеют: они ведь
почти такие же, как мы, с имя завсегда можно договориться. А вот ты про: -
Ситяев сглотнул, - про Коломийца слыхал?
  - Ну, - сказал Агафонкин, внутренне холодея.
  - Так вот она - его племянница!
  - Ёпрст! - сказал Агафонкин и сел. - А я уже гондоны купил...
  И они потом долго истерически хохотали, показывая друг на друга пальцами.
  
  

                  2.

  В молодости зырянская колдунья нагадала царю Ивану Васильевичу, что
умрет он в Москве. Из этого, к сожалению, вовсе не следовало, что в любом
другом городе царь будет жить вечно. Но Москвы грозный царь, как известно,
не любил и в особенно тревожные времена старался держаться от стольного
града подальше.
  Видимо, именно поэтому венценосный безумец и решил перенести столицу
своего государства в Вологду, и даже предпринял для этого некоторые меры.
Кроме того, из Вологды легче было добраться морским незамерзающим в те
времена путем до самой Англии, что и было главной мечтой жизни Ивана
Васильевича. Сам он себя русским человеком не считал, возводя свою
родословную к римским императорам, а Британия представлялась ему прямой
наследницей Рима.
  Царь грезил стать супругом тамошней королевы-девственницы Елизаветы,
регулярно посещать театр "Глобус" и, может быть, даже познакомиться с самим
сочинителем Шекспиром. Ему, владельцу и главному читателю одной из лучших
библиотек тогдашнего мира, было обидно, что в Англии уже написаны "Гамлет"
и "Сон в летнюю ночь", а в его державе свежими бестселлерами считались
"Сказка про Ерша Ершовича, сына Щетинникова" да "Повесть о бражнике, како
вниде в рай".
  Оттого он и лютовал над своими подданными - надеялся, видимо, что Шекспир
прослышит про его злодеяния и напишет хронику "Кинг Джон оф Москоу", из
которой все поймут, что Ричард Третий в сравнении с ним - пацан и хлюпик.
  Как бы то ни было, жители Вологодчины сильно встревожились царскими
планами. Особенно крепко забеспокоились жители городка Грязовец, которым
совсем не улыбалось разделить участь, скажем, новгородцев. Они споро
собрались, погрузились на телеги и рванули в Сибирь, далеко обогнав при
этом дружины Ермака Тимофеевича. Бежали они несколько лет и остановились
только на Ангаре, где и осели, прельстившись красотой пейзажа, природными
богатствами и отдаленностью от центра.
  Обитал ли кто-нибудь до них в этих суровых дебрях - неизвестно. Скорее
всего, обитал - иначе откуда бы взялись названия поселков Чижма, Тутуя,
Пинжакет, Шилогуй, Ёкандра, Большой Кильдым и Малый Кильдым? Ведь не сами
же беглецы их придумали.
  Самым большим поселением стала Чижма, а насельники ее отныне именовались
чижмарями. Чижмари отличались повышенной суровостью, скопидомством и
подозрительностью к чужакам, сохранившейся вплоть до наших дней. Еще где-то
в середине семидесятых туда прибыли из краевого центра два чекиста с целью
тряхнуть молодого местного учителя русского языка - дошли слухи, что он
задает детям диктанты по текстам не то Солженицына, не то Набокова.
Учитель, на его счастье, как раз в это время уехал именно в краевой центр -
повез учеников на смотр художественной самодеятельности. На все расспросы
угрюмые чижмари отвечали неохотно и односложно, а к вечеру оказалось, что
ночевать командированным негде - странноприимного дома в поселке не
оказалось, в частные дома под разными предлогами не пускали. Отчаявшиеся
рыцари госбезопасности решили скоротать студеную ночь в местном клубе, но
там, как на грех, учинены были танцы, и местная молодежь охотно избила
непрошенных гостей - не из диссидентских соображений, а просто как чужаков.
Страшась позора, посланцы спустили дело на тормозах.
  Можно себе представить, какой суровости достигали нравы в прежние годы!
Напоровшись на вооруженного чижмаря в тайге, не могли рассчитывать на
пощаду ни беглый каторжник-варнак, ни его преследователи.
  Ссыльнопоселенцы, начиная с декабристов, здесь либо тихо угасали, либо
совершенно очижмаривались, пускали корни и приобретали местный менталитет,
ставя превыше всех кулинарных изысков омуля с душком.
  Правда, в начале века местному батюшке удалось убедить чижмарей, что
грехи их вопиют к небу; в ответ на это чижмари решили посрамить всех
соседей в благочестии и поставить каменную церковь. Другие на их месте
наладили бы производство кирпича на месте либо сплавились за ним в самый
ближний город Енисейск, но это было бы слишком просто и примитивно. Чижмари
отрядили представительную делегацию аж в Киев, где пилигримы приобрели
необходимое количество кирпича, освятили его в Киево-Печерской лавре,
прикупили роскошный колокол, отлитый в бельгийском городе Малин, и
тронулись в обратный путь, занявший несколько лет, потому что
Транссибирская железная дорога еще не была построена. В Чижму вернулась
едва ли половина посланцев - остальные сложили головы в дороге от трудов и
болезней.
  Зато церковью можно было гордиться - вплоть до Гражданской:
  Фамилий в Чижме было в основном три: Шипицыны, Пальгуновы и Убиенных.
Шипицыны, по традиции, кормились от тайги и пушного промысла, Пальгуновы
безраздельно господствовали на реке, Убиенных обеспечивали кадрами
администрацию и сферу обслуживания. Троецарствие это изредка расцвечивалось
за счет неустанной борьбы с врагами народа экзотическими именами: то немцы
Баумгартены, то литовцы Раздевайтисы, то даже эстонец, носивший
несовместимую с жизнью фамилию Педаяс. Чижма либо отторгала чужака сразу,
либо растворяла его в себе без остатка.
  Именно с целью раствориться без остатка попал в эти края старший брат
полковника ГРУ Евгения Коломийца, Григорий. Официально он считался
подорвавшимся в лесу на мине, да так, что почти ничего не осталось; на
самом же деле мальчонка был связником у бандеровцев. Повстречав однажды на
лесном проселке колонну крытых "студебеккеров", мудрый не по годам Грицько
решил не возвращаться ни в схрон, ни в село, а побежал на железную дорогу и
запрыгнул в первый попавшийся товарняк. Товарняк же следовал аккурат в
Сибирь. Когда существование без документов стало совсем невозможным,
возмужавший хохол добрался до Чижмы, покорил черными кудрями и богатырской
статью одну из местных невест, в результате чего из грузчика Коломийца
сделался охотником Шипицыным, потом отслужил в армии и стал совершенно вне
всяких подозрений. Коломиец-младший был уверен, что старшего брата нет на
свете, родители же о правде частично догадывались, но помалкивали, чтобы,
не дай Бог, не порушить парню военную карьеру.
  К умножению рядов Шипицыных Григорий приступил с энтузиазмом молодости, и
сейчас, в свои семьдесят, вовсю уже был счастливым дедом и прадедом,
потерявшим счет мелкому поголовью. Однако внучку Ираиду выделял,
сызмальства брал с собой на охоту и там ставил братьям в пример за
выносливость и меткость. Когда же Ираиде стукнуло восемь, дед сам собрал ее
котомку, взял за руку и повел, велев молчать всю дорогу. Тропа была
незнакомая и почти не пробитая - в ту сторону ходили редко. Переночевали у
костра, а к вечеру следующего дня вышли на обширную поляну.
  Посреди поляны был прудик, обсаженный черемухой. Позади пруда прятался
под кронами высоченных кедров сказочный домик, и он не походил ни на избу,
ни на зимовье. Возле тропы, ведущей к домику, стояли в странном беспорядке
врытые в землю черные камни. Собаки здесь не лаяли - просто обнюхали
пришельцев и убежали. Из домика вышел невысокий смуглый человек в
подпоясанном халате и с саблей за поясом. Он поклонился, сложив руки перед
грудью, и дед поклонился в ответ.
  - Ось тут тоби и будэ пионерський лагерь! - сказал дед Ираиде.

  ...Капитан Императорской Квантунской армии барон Итиро Хираока
обстоятельств своего пленения не знал, поскольку валялся с жесточайшим
приступом малярии в полевом госпитале. По той же самой причине он не
покончил с собой. Вражеские врачи поставили его на ноги - только для того,
чтобы барон окочурился на строительстве огромного военного завода на
окраине Красноярска. В капитуляцию, провозглашенную микадо, барон не
поверил, и потому считал, что война продолжается. Тем более что - он знал
это наверняка - никакого мирного договора между СССР и Японией подписано не
было. До весны он послушно трудился на хлеборезке (в силу своего
благородного происхождения), но с наступлением теплых дней попросту исчез.
  Его собратья по оружию и судьбе доказали, что в филиппинских джунглях
можно скрываться годами и десятилетиями. Российские каторжники доказали то
же самое применительно к тайге. Барон Хираока как бы объединил два этих
опыта.
  Чижмари заметили вдруг, что с огородов стала пропадать сперва репа, а
потом и картошка. Своих воров, прорезавшихся при советской власти, давно
извели. Сперва грешили на беглых зэков и на геологов, но варнак был уж
больно какой-то застенчивый: покопавшись на грядках, он обязательно
выпалывал сорняки и поправлял заплот.
  Свирепые, как и хозяева, чижемские собаки на него не реагировали, а
чижемские интеллигенты, не столь свирепые, стали поговаривать об Урэтка -
местной разновидности снежного человека. Слух достиг краевого центра, и на
охоту прилетел десяток мордастых ребят с малиновыми околышами.
  Они самонадеянно отвергли помощь клана Шипицыных, надеясь на трофейных
овчарок.
  Когда отряд не вернулся, чижмари единодушно признали огородного вора
человеком, причем своего образа мыслей.
  Стали оставлять для него на огородах кое-какие съестные и охотничьи
припасы, а когда собралась новая облава, не в пример более многочисленная,
патриарх Ефим Шипицын, опередив ее, "скрал" пришельца ночью на тропе и
утащил к себе в подполье. Облаву же две недели спустя направили по ложному
следу, изобразив похищение милицейского катера. В результате этой операции
в Японии навсегда пресекся род Хираока, а род Шипициных заполучил почти
дармового таежного работника. Постепенно барон отстроился и заматерел,
научился чижмарской речи, белку бил в глаз, а соболя в ухо; на досуге же
сочинял изысканные хайку и совершенствовал изобретенный им новый вид
единоборства - кума-до, что значит "путь медведя". Путь же настоящего
медведя при встрече с бароном фатальным образом пресекался, и косолапый
бедняга даже не успевал понять, что с ним вытворяет этот маленький
узкоглазый человечек.
  Чужим людям барона не показывали, да и своим - через одного. Но за детьми
же не усмотришь! И вышло так, что со временем барон сделался пестуном
шипицинской младой поросли - но не всей, а тоже с большим отбором. Чижма
менялась, в нее проникали вредоносные миазмы цивилизации, и в конце концов
Хираока-сан остался одним из последних настоящих чижмарей. Об этом и
толковали старики, с кряхтением забравшись в беседку для чайной церемонии,
а Ираида заваривала все новый и новый чай и глазела на звезды...
  Так началась ее новая жизнь. Так она узнала, что кроме Советского Союза,
где борются с пьянством, проводят ускорение и запускают самолеты в космос,
существует и другая, настоящая Россия, о которой узнают только те, кто
сумел дожить в ясном уме до преклонных лет, потаенная страна безымянных и
всеведущих странников, неизвестных праведников, неведомых зверей, скрытых
от мира храмов и библиотек, спящих до поры богатырей и чудовищ...
  Она научилась говорить и писать по-японски и китайски, рисовать в манере
"укиё-э", не бояться смерти, показывать "пустое лицо", а также владеть
мечом и девятнадцатью основными приемами кума-до. Правда, до одиннадцати
лет ее к медведям не подпускали...
  Школьные учителя Ираиду почему-то не любили. Причин для этого не было.
Разве что вместо полноценного сочинения на тему "Нигилист ли Базаров?" она
могла подать на проверку всего пять строчек:
  

  От робости придуманная жизнь,
  Смешной оскал - от нежности ограда.
  Лягушек, право, жаль - при чем они,
  Когда сжимает судорожно горло
  Лиловый шарф?
  
  Да еще преподаватель физкультуры, пытавшийся как-то зажать ее в
раздевалке, был подвергнут приему "полет медведя над спящим озером" и
надолго потерял трудоспособность.
  И оттого, что с учителями она была необыкновенно для Чижмы почтительна,
они постоянно ждали от нее какой-нибудь изысканной гадости, а не дождавшись
- злились.
  Никто не решился даже предложить ей вступить в пионеры.

  Когда советская власть приказала долго и бестолково жить, Григорий
Шипицын вспомнил, что он, в сущности, Коломиец, и не худо бы найти
остальных Коломийцев. Поиск он начал, естественно, с родной Черкащщины. На
месте отцовской хаты дымился огромный, грязный, воняющий прокисшей мочой
комбинат. Но городское кладбище было прежним - зеленым, не по-русски
уютным. Два дня ему понадобилось, чтобы найти могилы родителей и сестры.
Еще два дня - чтобы найти сына бывших соседей, который хоть чтото знал о
судьбе остальных Коломийцев.
  Брат жил в Москве, ругал порядки, разводился с очередной фиктивной женой
и строил далеко идущие планы.
  Оглядев его замызганную хрущовку с видом на Курский вокзал, Грыцько
вместо приветствия сказал: "Ото ж, братику, добре тебя наградили москали за
вирну службу!". Потом они пили привезенную горилку с перцем, ругали все
власти, какие были, есть и будут, пели "Тэче вода каламутна" и хвастались
друг перед другом панорамами жизненных путей. В конце концов братья
расстались друзьями. Старший увез на память замечательный симоновский
карабин с прикладом из красного дерева, а младший с тех пор регулярно
получал посылки с копченой медвежатиной и калеными орехами.
  Прошло семь лет. Население Чижмы стремительно исчезало - чижмари искали
новых охотничьих угодий, уже в городах. Москва считалась участком
перспективным, но сложным.
  Понятно, что Ираида избрала именно ее.
  
  	
	Из записок доктора Ивана Стрельцова.	

  В 1978 году я закончил Второй Московский медицинский институт и получил
распределение хирургом в Грязовец, крошечный райцентр на полпути от Вологды
к Великому Устюгу. Время, проведенное в этом красивейшем, но совершенно
непригодном для жизни уголке, запечатлелось в памяти как нескончаемое
трехлетнее дежурство без перерывов, выходных и уж тем более праздников. Я
был единственным хирургом на пятьдесят километров в округе; кроме меня, в
больничке работала свирепая бабка-акушерка и анестезиолог, которого я ни
разу за все три года не видел трезвым. Несколько лет спустя, прочитав
"Записки молодого врача" Михаила Афанасьевича Булгакова и "Записки врача"
Виктора Викторовича Вересаева, я поразился: то, что изображалось ими как
предельно суровые условия, для нас было бы сущим отдыхом. Немудрено, что по
истечении срока моей трехлетней каторги (а иначе работа по распределению
мною уже и не воспринималась) я воспользовался любезным предложением
районного военкома и отправился в Афганистан в качестве полкового врача. Об
Афганской кампании написано и сказано много и даже слишком много; я имею по
этому поводу свое скромное мнение, которое, похоже, никого не интересует.
Многим эта кампания принесла ордена и звания, еще большему числу - раны
телесные и душевные.
  Осознав последнее, я прошел курсы переподготовки и вернулся на второй
срок уже военным психиатром. Однако удача отвернулась от меня: я был ранен
в плечо случайным осколком реактивного снаряда, которыми моджахеды
постоянно обстреливали Кабул, и, вероятно, истек бы кровью прямо на улице,
если бы не своевременная помощь моего афганского коллеги Хафизуллы (я очень
беспокоился о его судьбе после нашего ухода из Афганистана и падения там
светского правительства, поскольку Хафизулла отличался весьма атеистическим
и даже циничным мироощущением; в этом я с годами все более становлюсь похож
на него; но недавно я радостью узнал, что он выбрался из-под руин своей
республики и сейчас работает в одной из лучших клиник Бомбея). Я перенес
четыре операции на левом плечевом суставе и уже шел на поправку, как вдруг
свалился от инфекционного гепатита, подлинного бича нашей ограниченной в
своих возможностях армии. Две недели я провел в буквальном смысле на грани
жизни и смерти, пребывая в полном сознании; и еще несколько месяцев коллеги
считали меня безнадежным. В ташкентский госпиталь я поступил, имея сорок
один килограмм чуть живого веса.
  Через полгода я покинул и госпиталь, и армию, которая сочла, что я для
нее непригоден более - и направился в Москву.
  Сейчас, вспоминая те события, которые изменили жизнь современного мира, я
затрудняюсь отделить второстепенные детали от главных, поскольку я убедился
наверное, что это лежит вне пределов человеческих возможностей.
  Не буду вдаваться в подробности, скажу только: я имел московскую
прописку, не имея реального жилья. Мне предстояло на свою скудную пенсию
снять угол - и заняться поисками приемлемой работы. Развившаяся у меня
астения не позволяла пока что трудиться в полную силу, скажем, на "скорой"
или в больнице; найти же необременительное место хирурга или невропатолога
в поликлинике пока что не удавалось. Несколько ночей я провел под кровом
одного из моих институтских приятелей, но долго пользоваться его
любезностью было немыслимо: он жил с женой, двухлетним сыном и тещей в так
называемой полуторке, и даже без такого постояльца, как я, им было тесно и
нервно.
  Однажды, возвращаясь после очередной неудачной попытки устроиться, я
почувствовал раздражение и жажду и зашел в грязноватый стеклянный павильон,
где торговали скверным разбавленным пивом. Должен сказать, что моральное
мое состояние было очень низким, и от сведения счетов с жизнью меня
удерживало разве что природное упрямство. Не исключаю, что подсознательная
суицидальность толкала меня блуждать ночами по темным пустынным местам и
даже задирать всяческих неприятных типов; как ни парадоксально, это всегда
кончалось ничем.
  Меня обходили стороной - или опасливо, или как бы не замечая. Вот и
сейчас: я взял поллитровую банку неприятно пахнущей буроватой жидкости и
пригубил ее, не отходя от стойки, с единственным намерением сказать:
"Кажется, это пиво уже кто-то пил!" - и выплеснуть дрянь в лицо продавцу,
одутловатому парню в пятнистом переднике. Я чувствовал, что мне нужно
получить по морде, чтобы на что-то решиться. Я уже почти размахнулся, как
меня хлопнули сзади по плечу, и знакомый голос проорал:
  - Стрельцов! Иван Петрович! Какими судьбами!
  Я оглянулся. Это был доктор Колесников, бывший мой преподаватель на
курсах переподготовки, пьяница и виртуозный матерщинник, но невропатолог
милостью Божией, я многому научился именно у него. Сейчас я сразу обратил
внимание на его руки, серые от въевшейся грязи и растрескавшиеся - руки
слесаря, а не врача.
  - Я вас не сразу и узнал, голубчик! - продолжал он. - Болеете, очевидно?
  - Здравствуйте, Николай Игнатьевич! - я искренне обрадовался ему и сразу
позабыл обо всех своих неприятных планах. - Я вообще удивляюсь, что вы меня
узнали:
  - Не забываю никого, - сказал он чуть даже обиженно. - Эйдетическая
память. Так что с вами стряслось? Чем занимаетесь?
  - Ищу работу по силам, - сказал я. - Полную нагрузку пока не потяну, на
инвалидность не хочу, а найти что-нибудь легкое не могу. Да и угол
где-нибудь снять не мешало:
  - Демобилизовались?
  - Вчистую.
  - Ранение, заболевание?
  - И то, и другое.
  - Ясно: Знаете, Иван Петрович, если не торопитесь, то нет ли у вас
желания взять бутылочку и посидеть с большим комфортом? Я живу вон там,
через пустырь:
  - С радостью бы, Николай Игнатьевич, - сказал я, - да вот беда, печенка
все еще висит по самую подвздошную. Пиво туда-сюда, а крепкого не могу,
сразу умирать начинаю.
  - Жаль, жаль: А знаете, Ваня, мне в голову пришла одна мысль. Не
удивляйтесь, такое иной раз случается. Есть у меня один приятель, человек
довольно странный, который мог бы вам помочь. Он занимается какими-то
потусторонними исследованиями, и ему нужен непредвзятый психиатр. Он
обратился ко мне, но я занят сейчас другими делами: Кроме того, он живет
практически один в пятикомнатной квартире и вполне мог бы решить вашу
жилищную проблему. Хотите познакомиться? В конце концов, вы не теряете
ничего:
  - Но это же не заработок:
  - Как же не заработок? Очень даже заработок. Кроме того, он имеет
какие-то связи в МВД, так что вам вполне могут вернуть погоны. Капитан?
  - Майор.
  - Тогда поехали, товарищ майор.
  - Прямо сейчас?
  - А чего тянуть?
  И мы поехали, бросив на столе недопитое пиво.
  Странный человек (звали его Кристофор Мартович Вулич) жил в районе
Сухаревки, в переулке с хорошим названием Последний. Дверь парадной
выходила прямо в воротную арку, и ступеньки вели не вверх, как обычно, а
вниз.
  И лестница, и пол были дощатые. Пахло кошками. На первом этаже висели
почтовые ящики, многократно горевшие - четыре штуки, - и выходила
одна-единственная дверь, обитая изодранным черным дерматином. Чем исписаны
стены, я в тот раз не прочитал, но впоследствии имел удовольствие
многократно изучать и даже конспектировать эти граффити.
  Мой провожатый толкнул дверь, и мы вошли. На месте дверного замка зияла
яма, заткнутая свернутой газетой. В прихожей было полутемно, на вешалке
топорщилась груда неопределенной одежды, а из глубины квартиры доносился
негромкий, но невыносимо-пронзительный скрежет, в котором я не без труда
опознал звук какого-то духового инструмента.
  Должен сказать, что в то время я не испытывал ни малейшего почтения к
джазу, а также просто не переносил громкие звуки вне зависимости от их
происхождения.
  - О, нет, - сказал я, но Николай Игнатьевич уже позвал:
  - Крис! Крис! Иди сюда, я привел тебе хорошего психиатра!
  Скрежет сменился всхлипом облегчения, и терзаемый инструмент замолк.
Послышались быстрые легкие шаги, и откуда-то сбоку возник высокий носатый
парень в просторной серой кофте, драных вельветовых штанах и босиком.
Длинные прямые волосы перехватывала пестрая вязаная лента. В руках он
держал альт-саксофон. Впрочем, название инструмента я узнал потом. В тот
день я еще не умел отличить саксофон от кларнета:
  - А, - сказал он. - Еще и афганец. Это хорошо. Пошли,
продолжим. У меня пльзенское, бутылочное. Зачем травиться?
  Только вот что: я хочу сразу узнать, не имеете ли вы обыкновения в пьяном
виде рвать на груди тельняшку и спрашивать, где я, сука, был, когда вы
загибались под Кандагаром?
  
  Мой новый знакомец, Крис, действительно был личностью неординарной. С
виду он казался моим ровесником - на деле же был на десять лет старше.
Самим своим существованием он отвергал множество психологических и
психиатрических постулатов, и к концу первой недели нашего общения (уже
вечером я перебрался жить к нему в небольшую угловую комнатку) я усомнился
вообще во всем, включая самою реальность окружающего мира. Сам себя он
называл гиперпатом - то есть человеком с экстраординарно повышенным
восприятием. Например, он не читал мыслей, но по виду, движениям, дыханию
человека мог мгновенно составить о нем глубокое и достаточно точное
представление.
  При этом он не отдавал себе отчета, как именно он это делает. Все попытки
пошагового самоанализа тут же приводили к утрате самой этой способности
(собственно, для проведения подспудного анализа со стороны ему и
потребовался психолог; скажу сразу, чтобы не возвращаться более: все
достаточно длительные и упорные усилия хоть както объяснить, каким именно
путем мой друг приходит к тем или иным выводам, окончились ничем, и с этим
мы в конце концов смирились). Он узнавал все завтрашние новости, просто
проехав две-три остановки в троллейбусе. Он находил спрятанные или
потерянные предметы, просто прогуливаясь или даже сидя на скамейке в
каких-то излюбленных точках: на Чистых прудах, например, или в Нескучном
саду, или в скверике на Тверском, что напротив культового кафе "Лупа" (то
есть "Лира", конечно) - несколькими годами позже там воздвигли
"Макдональдс" с афедрональным символом на крыше; Криса, таким образом,
привлекали именно людные и довольно шумные места. Иногда, в активной фазе
существования, он пешком накручивал по Москве километров тридцать пять -
сорок. Бывали, однако, времена, когда он не вставал с койки, пил водку из
горлышка, переходил с обычной своей ханки на табак: В такие дни я старался
уйти: он начинал терзать саксофон, и звуки эти могли довести до
другоубийства куда более стойкую натуру, чем я тогдашний.
  Но в активные свои периоды Крис был чудесным человеком: внимательным,
гостеприимным, веселым. Запас анекдотов у него был неистощим. Кажется,
некоторые он придумывал сам. Кроме того, просто поражала его несокрушимая
вера в то, что все люди в сущности своей хорошие, просто иногда ошибаются в
выборе целей и средств.
  Казалось бы, при его безграничных познаниях: это до сих пор
остается для меня загадкой.
  Интересно, что в вере своей он никогда - подчеркиваю: никогда! - не
обманывался. Я уже упоминал, что замка в двери квартиры не было. Любой мог
зайти. И заходили. Иногда собиралось до десятка самых разных, от странных,
не существующих в природе людей до самых обычных вокзальных бичей и уличных
попрошаек, и все вели себя: ну, скажем так: безвредно. Деньги, которые у
Криса водились всегда, валялись за стеклом старинного буфета. И не скажу,
чтобы "гости" испытывали перед Крисом суеверный ужас.
  Скорее - суеверное уважение.
  Официальный статус у Криса был очень удобный: он числился нештатным
консультантом в каком-то из отделов МВД. Попал он в консультанты, как
водится, по протекции: его сводный брат пребывал в высоких
генеральско-милицейских чинах и возглавлял один из закрытых НИИ. Вряд ли
Криса на Петровке принимали всерьез, потому что обращались к нему нечасто,
но благодаря вот этому своему положению он действительно сумел устроить
меня на должность психологаконсультанта в госпиталь МВД - и прикрепить к
себе. Дважды в месяц я являлся за жалованьем: Н-да.
  Но такая беззаботная жизнь продолжалась недолго - года три. За это время
я отъелся, чуть не женился, опубликовал несколько работ и обзавелся
"частной практикой" - как раз в те годы в номенклатурной и образованческой
среде стала крайне популярной чистка ауры в присутствии заказчика, и я
заделался патентованным аурочистом. Крис же организовал кооператив "Магнит"
(с девяносто второго - розыскное бюро "Аргус"), специализировавшийся на
поиске пропавших вещей.
  Открылся этот талант у него почти случайно. Еще лет двадцать назад он
оставил свою обожаемую дудку в вагоне метро. Спохватился сразу же, но поезд
уже ушел. Он кинулся вдогонку, выходил на каждой станции, спрашивал
дежурных - бесполезно. И вдруг он понял, что надо вернуться на одну из
предыдущих станций, и пересесть, и проехать еще две. Он выскочил на перрон
и увидел вдали низенькую бабку, ковыляющую куда-то с футляром: Потом Крис
забывал его несколько раз в метро, автобусе, такси, его украли из
раздевалки какого-то ДК - и каждый раз, побегав в панике по городу, он
внезапно соображал, куда нужно идти.
  Один случай казался совсем безнадежным: лабали на свадьбе в Реутово,
ночевали в шоферском общежитии, наутро голова была як та чугуняка, а
инструмент исчез. Исчез, казалось бы, навсегда: друзья-лабухи тоже ничего
не помнили, водилы же просто жалели его и посылали подальше. Крис было
смирился с потерей, но недели через две познакомился на каком-то сешене с
девицей и поехал провожать ее аж на Героев-панфиловцев. Он, разумеется,
навязался к девице в ее коммуналку попить кофию и уже почти склонил жертву
к взаимности, но вдруг услышал родные чудовищные звуки, доносившиеся из-за
стены. Девица пожаловалась, что сосед-инвалид взялся отравлять людям жизнь
таким образом, а управы на него нет. Крис натянул штаны, ворвался в
соседнюю комнату и с ужасом увидел мужика в инвалидном кресле, который
мучил его заблудший саксофон:
  Дальше - больше: он стал находить для друзей пропавшие ключи, партбилеты,
машины: Старший брат тогда только начинал свою карьеру в МВД, и Крис ему в
том исподтишка способствовал, ненавязчиво подсказывая адреса притонов и
приметы скупщиков краденого. Репутацию свою с годами он укрепил настолько,
что в один прекрасный майский день восемьдесят девятого года к нам
постучался самый настоящий иеромонах. Звался он отцом Сильвестром, служил в
секретариате Патриархии и, насколько я понял из околичностей, занимался не
вполне церковными делами.
  
  

                  3.

  Появление племянницы Ираиды верхом на белом "линкольне" застало
Коломийца в состоянии крайней взмыленности. Причин тому было немало, и
застарелые, как артрит, и свежие, самые гадкие, по которым всегда нужно
искать свежее решение, и из них прежде всего - две попытки нападения на
охраняемые "Тимуром" объекты. Если бензоколонку пытались выпотрошить
какие-то совсем уж дикие джигиты, лишь вчера упавшие с прадедовых гор, то
издательство "Энигма" потрогали знающие дело хлопцы.
  Знающие - и ни в грош не ставящие "Тимура".
  Необразованные или самонадеянные. А это значит, предстояло идти и долго
нудно объяснять, что "Тимур" - он разный. Можно сказать, двуликий. Он может
старушкам огороды пропалывать и мелких Квакиных хворостинкой отгонять - а
может, внезапно охромев, производить полные опустошения на обширных
территориях, чтоб трава не росла...
  А может быть - вмазать сразу? Для радикального взвинчивания авторитета и
движения фишки?
  Отдубасить как следует этих дурачков, покрасить голубой краской и среди
бела дня выпустить голяком в скверике у Большого театра:

  Да. Но сначала нужно найти.
  Впрочем, найти - это довольно просто.
  Он потянулся к телефону.
  И вот тут возникла Ираида.
  То есть Коломиец не сразу понял, кто это. Он видел ее пять лет назад, и
тогда это была суровая и чуть косолапая девочка в стеганых штанах. Лишь
самую малость похожая на влетевшую в дверь языческую полубогиню.
  - Дядя Женя!
  Он сел, потом вскочил. Как-то узнал.
  - Ирка? Ты, ведмедко? Откуда?..
  - А прилетела, и все! Или же телеграмма не дошла?
  - Кто ее знает, ту твою телеграмму. Я дома два дня не был. Ну-ка,
покажись, дивчина: да давай сюда эту дароболу:
  Рюкзак ухнул в угол, шуба отлетела черт знает куда, ой, бидон,
спохватилась Ираида, это же Итиро-сан медвежью желчь два года копил, когда
сказали, что у тебя нога почти по плечо оторванная, а вот и письмо, дед
отписал:
  Из письма следовало, что племянницу Ираиду следовало приставить к делу.
Достоинства ее были неоспоримы: стрельба, рукопашный бой, японский и
китайский свободно, немецкий, правда, с напрягом, следопытство и
скрадывание на ять, и вообще за девкой нужен глаз да глаз. А осенью ей в
институт поступать, так, братка, сам определи там, куда ей лучше: в
консерваторию там или в юридический:
  Несколько дней Коломиец ошибочно считал, что Ираида есть очередное звено
в цепи размножающихся проблем, но потом неожиданно для себя почувствовал,
что жить стало легче, жить стало веселее. Во-первых, со стола исчезла
осточертевшая пицца. Во-вторых, дружно, с развернутыми знаменами, трубя -
ушли тараканы. В-третьих, телевизор стал ловить кучу доселе неизвестных
программ. В-четвертых, последняя фиктивная жена, которая ухитрялась тянуть
с Коломийца совершенно реальные деньги, вдруг вернулась - но только для
того, чтобы под контролем Ираиды произвести в квартире легкий текущий
ремонт и гордо удалиться, не оглядываясь. В пятых: А также было в-шестых,
седьмых и восьмых. Коломиец чувствовал, что привычный ухабистый чумацкий
шлях холостяцкой жизни превращается в более или менее ухоженное шоссе. Что
же будет дальше, с оторопью думал иногда Коломиец: верно писал братка, что
девку надо пристраивать к делу:
  
  Из записок доктора Ивана Стрельцова.
  
  Подписки о неразглашении отец Сильвестр с нас не взял, но, прихлебывая
принесенный с собой отменный коньячок "Ани", честно предупредил, что
отлучение - тоже не подарок. Ибо Господу совершенно нет дела до того, ходим
ли мы в церковь, а вот трепачей он не любит. Ну, просто не любит. И карает
сурово.
  Дело было и вправду весьма щекотливое: во время пасхального крестного
хода с груди патриарха исчезла панагия. Никто не видел, как это случилось,
и сам патриарх ничего не почувствовал. Кругом были только свои:
  Чекисты? - хотел уточнить я, но воздержался.
  Поиск, предпринятый командой отца Сильвестра - а возможностей у нее было
побольше, чем у МУРа - не дал результатов. В загранице панагия не
объявлялась, в комиссионках - тоже. Ничью блатную грудь она не украшала, и
катакомбисты и зарубежники на своих еретических сборищах не хвалились с
пеной у рта таким трофеем.
  Короче, святыня пропала.
  Я спроста думал, что мы будем носиться по городу, утюжа грязные притоны,
ревизуя скупщиков краденого и навещая завязавших престарелых воров в
законе. Но Крис, который в качестве задатка востребовал два ящика
понравившегося коньяка, никуда из дома не выходил и меня не выпускал.
Ночами мы с ним поднимались на крышу и воспаряли духом. Крис стоял, обняв
антенну, и читал стихи, он знал их великое множество, а я за каким-то
дьяволом держал саксофон, поскольку Крис сказал, что без инструмента он
никуда. Так прошло суток шесть. Мы умело поддерживали в себе среднюю
степень опьянения, не опускаясь до беспамятства, но и не слишком вписываясь
в реальность. На седьмой день - а правильнее сказать, ночь - Крис вдруг
забеспокоился, слез с крыши и пошел ловить таксистов и покупать у них
дрянную водку. Это не для нас, успокоил он взбунтовавшегося меня, это для
бартера...
  Наутро пришли два бича и предложили купить "большой поповский крест - на
пузе носить". Что Крис и сделал, добавив к четырем бутылкам водки две банки
рыбных консервов.
  - Верно заметил классик: сами придут и сами дадут, - Крис не скрывал
удовлетворения. - А теперь пойдем пожмем руку дающую...
  Попы крови похитителя вовсе не жаждали, голова их тоже не интересовала. А
вот подружиться мы как-то подружились. Отец Сильвестр и определил нам
постоянную, на много лет вперед, работу: разыскивать и возвращать в лоно
семьи молодых людей, смущенных различными лжепророками и лже-Христами. В
сущности, он поймал нас на "слабо":
  С первой и третьей стадиями процесса мы справлялись сравнительно успешно.
Крис по наитию определял место нахождения искомого дурачка, я - потом -
приводил его во вменяемое состояние. Но со второй стадией - собственно
изъятием из секты - у нас вскоре возникли проблемы. Охрана там была что
надо:
  И отец Сильвестр познакомил нас со своим бывшим
сослуживцем Евгением Феодосьевичем.
  С тех пор наши дела пошли веселее. На любое дело нас
сопровождали двое "тимуровцев", которые никого не били, не
угрожали и даже не повышали голос - но "врази расточались
яко туман ползущий". У нас была твердая такса: с тех кто нам
нравился, мы не брали ничего или почти ничего; зато на
детках блатоты, банкиров, продюсеров и визажистов сильно
поправляли кассу.
  В какой-то момент я поймал себя на том, что перестал подбивать уголки на
одеяле. Это было началом моего падения. Необязательность, расхлябанность,
инертность - вскоре стали обязательными составляющими моего нынешнего
образа жизни:
  Ну и козел же в погонах я был раньше!
  Впрочем, и Крис когда-то был суворовцем! Узнал я это потом, когда
отмечали годовщину ихнего суворовского выпуска. Собралось народу немного,
человек двадцать, зато охват был большой: глава ооновской комиссии, солист
Мариинки (драматический тенор), водопроводчик, хозяин города Тюмени, автор
памятника Фанни Каплан, секретный космонавт, рыбак с Дальнего востока,
начальник Иерусалимской полиции: А о дамах, которые украшали собой это
сборище, я вообще промолчу, потому что никто не поверит.
  Криса они держали за большого музыканта и возмущались, чего это он не
выступает, когда теперь все можно. Только один-единственный раз сыграл у
Курехина в "Поп-механике", произвел фурор - и что? Крис только отругивался:
пусть вам Вишняускас играет:
  Чего-то они, видно, с этим Вишняускасом не поделили.
  Ликование по поводу выпуска началось почти официально, но вскоре
преобразилось в сон упоительный, магометанский рай, и я уже думать забыл,
что такое возможно в действительности:
  Короче, старички дали дрозда по-суворовски: не числом,
а умением.
  И убедился я, что именно предыдущее поколение, поколение
пятидесятилетних, за короткий период хрущевского послабления сумело хватить
и, главное, усвоить столько свободы, сколько нам и не снилось, а нынешним -
так просто не нужно:
  Но это я отвлекся.
  События, которые перевернули всю нашу жизнь, начались достаточно
тривиально: часа в четыре утра раздался звонок, а чуть попозже заявился и
сам клиент. Был он давним крисовским приятелем, комсомольским начальником
среднего звена, и я помню, как он слезно просил Криса разыскать печать,
пропавшую во время очередной комсомольской "случки". Теперь он гордо носил
форменное новорусское пальто и кличку "Скачок". Физиономия его, вопреки
науке анатомии, увеличилась раза в два, причем прежнее задорное личико
странным образом сохранилось, будучи вписанным в сизо-багровые мясистые
ягодицы. И вот по этим ягодицам текли самые неподдельные слезы.
  - Крис, Крисюха... Ванька, блин... вы Коростыля помните?
  Ну, картины его - и у меня висят, и в этом... нефтеперегонном,
как его?.. Центре Помпиду, и в галерее Гугенхейма...
  - Помним, - ответил Крис за нас обоих.
  - Опять, дурачок, сбежал из психушки. Позавчера еще сбежал, а хватились
только утром вчерашним, козлы, за что я им платил, не знаю, а мне только
вечером позвонить решились - не гостит ли такой у вас: он уже, считай,
сутки как мертвый, а они звонят, представляешь? Он же всегда ко мне
прибегал, а сейчас вот - не дошел. Он же доверчивый был, Серега: Замочили
его по дороге какие-то уроды. И не просто замочили... а с выдумкой:
  - Рассказывай, - потребовал Крис, и Скачок, давясь
слезами, стал рассказывать.
  С Сергеем Коростылевым они были друзья с детства, вместе лазали по
чердакам и подвалам, вместе когда-то попробовали портвейн и сигареты. Уже в
средних классах Серега рисовал лучше всех - и тогда же появились в нем
первые признаки безумия. И то и другое прогрессировало со страшной силой...
Скачков же, пойдя сперва по комсомольской линии, а потом естественным
образом перетекши в большую коммерцию, продолжал присматривать за другом -
и по простой душевной склонности, и из корысти (картины Коростылева
дорожали просто-таки катастрофически), и полагая не без оснований, что за
деяние сие на Страшном Суде часть грехов ему спишут. И вот теперь - Серега
погиб страшной смертью. Какие-то нелюди затащили его в выселенный дом в
Истре, раздели, подвесили за ноги и ножом просто исполосовали. Серега истек
кровью. Как сообщили Скачку знакомые менты, такого рода убийства по Москве
и области случаются где-то раз в два-три месяца в течение уже лет пяти,
если не больше, но резонанса не имеют, так как погибают в основном бичи и
беженцы, и еще ни разу напасть на след убийц не удалось. Дела эти на
ментовском жаргоне назывались "висяк в квадрате". Предполагали, что это
справляют обряды какие-то доморощенные сатанисты...
  - Крис, ты пойми, я не прокурор, мне доказательства не нужны. Ты мне их
только найди, гадов этих, сатанюг долбанных, ты мне на них только пальцем
укажи... Ты же в эти секты входишь, как на танке! Они же боятся тебя все!
Ты же про них все знаешь! Денег не жалей, понял? Я за Серегу... я им потом
сам глотки перегрызу. Менты, может, найдут кого для отмазки, чтобы народ не
шумел - а мне нужны настоящие. А если менты и настоящих поднимут - то
сделай так, чтобы ты нашел раньше! Понял, Крис? Скажи, понял?
  - Понял. Но ты же знаешь, что нам по уголовке работать
запрещено?
  - А что в этой стране вообще разрешено? Ты тут сам
запрещен. И я тут запрещен. И Серегу вот запретили...
  Короче, мы взялись за это дело.
  
  Работа была в разгаре. Крис курил, лежа на козетке, и ловил носом
выпущенный изо рта дым. Я прикладывался к пузатой бутылочке "Хенесси".
  - Кристофор Мартович, не забудьте: на четырнадцать часов запланирована
встреча с товарищем Коломийцем, - оторвавшись от монитора, сказала старуха
Хасановна, которую мы иногда между собой называли Халхинголовной. - По
поводу приема нового сотрудника.
  - Секретарши, что ли? - рассеянно сказал Крис. - Так у
нас уже есть секретарша.
  - Было сказано: "оперативного сотрудника"...
  - Забавно, - откликнулся Крис. - Иван, ты никого не
заказывал?
  - Не помню, - сказал я. - Вроде бы был какой-то
разговор...
  - Был телефонный разговор с товарищем Коломийцем о
выделении вам постоянного сотрудника. Он состоялся вчера в
девятнадцать сорок пять.
  Железная леди Хасановна - Дора Хасановна Шварц - происходила из
небольшого прайда самаркандских немцев.
  Было ей восемьдесят лет, и за свою жизнь - пока не осела за столом нашего
"розыскного бюро "Аргус"", возглавляла Первые отделы по крайней мере в
десятке самых секретных советских "ящиков". С последним местом работы ей
немного не повезло: это была какая-то хитрая сейсмологическая лаборатория в
Ленинабаде. Как множество других, Хасановна в одночасье осталась без жилья,
без пенсии и без родни. Пару месяцев она скиталась по немилостивой Москве и
к нам зашла лишь для того, чтобы попросить корочку хлеба. Как раз перед
этим у нас кончились секретарши - их прошло много через приемную, все они
были молоды, красивы, владели языками и что-то слышали о компьютерах - но
ни одна не могла сдержать своих матримониальных позывов. Даже замужние, что
вообще поразительно. Всем им хотелось окружать нас уютом, разводить
растительность на наших окнах, развешивать занавески, кормить нас вкусной и
обильной пищей из ближайшего ресторана...
  Так что Хасановна вошла в нашу дверь - и неожиданно
для себя задержалась.
  Благодаря ей мы наконец обрели свой стиль! Она сама долго ездила по
комиссионкам, разыскивая классическую конторскую мебель. Крис где-то добыл
двадцатилетней давности бидон с краской буро-зеленого госпитального цвета и
ею раскрасил панели. Я встроил компьютер в корпус телевизора "Радуга" -
были такие, из красного дерева, их продавали только ветеранам... За
какую-то неделю из нашей беспородной прихожей получился кабинет следователя
ОГПУ/НКВД из голливудского фильма ужасов. Хасановна, оклемавшись немного,
приоделась - и теперь принимала посетителей в строгом темно-сером костюме,
ослепительной белизны блузке и черном галстуке-шнурочке. Однажды она
постриглась в мужской парикмахерской под ежик и анфас стала напоминать
Малькольма Мак-Дауэлла, переодетого женщиной. В профиль же Хасановна была
настоящим индейским вождем, только без перьев.
  Курила она так много, что мы пошли на нарушение стиля
и повесили под потолком кухонный воздухоочиститель.
  Делопроизводство пришло в совершенный порядок: все документы составлялись
по форме, и вечная угроза отбора лицензии, висящая над всеми предприятиями,
подобными нашему, вдруг стала чисто теоретической. Устаканилась и
бухгалтерия. Деньги от клиентов принимала Хасановна, и получить что-то на
текущие расходы стало невероятно трудно... впрочем, налоговая полиция,
нагрянувшая однажды, тоже ушла не солоно хлебавши.
  В каждой комнате висели огнетушители и аптечка, а в
ванной - спасательный круг.
  Ресторанная вакханалия быстро прекратилась, и даже разносчики пиццы
забыли к нам дорогу. На кухне тоже воцарился порядок: в понедельник была
гречневая каша с тушенкой, во вторник - перловая с тушенкой, в среду - рис
с курицей, в четверг - вермишель с рыбой, в пятницу - пшенка. В субботу и
воскресенье мы были балуемы макаронами по-флотски, а к чаю полагался
сахар...
  Но самое больше впечатление на всех, и на нас в том числе, производил
канцелярский стол. Был он размером с биллиардный, только что крытый не
зеленым сукном, а черной кожей. Древесина отзывалась на постукивание
звонко, почти как хрусталь. Поверхность украшали бесчисленные следы
папиросных ожогов, стаканных донышек, керосиновых ламп и неосторожно
брошенных кипятильников. На внутренней стороне дверцы тумбы, вместившей всю
нашу картотеку, была выцарапана надпись: "Я чист перед народом и пар...",
подкрепленная парой пулевых отверстий. Круглые сутки горела лампа зеленого
стекла, с бронзовым литым основанием. Пепельница размером с больничное
судно была оснащена хитрым устройством, бесследно поглощающим окурки.
Чернильный прибор из фальшивой китайской бронзы и настоящего нефрита
изображал один из эпизодов Великого Похода. Под толстым пуленепробиваемым
стеклом разложены были календари, план-графики, расписания поездов и
самолетов, а также десяток фотографий, изображавших бывших мужей Хасановны
в порядке поступления; морды у мужей были такие, что даже товарищ Сталин,
томящийся на открытке под тем же стеклом, чувствовал себя неуютно...
  Обстановка эта смиряла клиента и резко повышала
ликвидность его капитала - но одновременно вселяла
надежду.
  Ровно в четырнадцать звякнул колокольчик на входе, и, пригнувшись, вошла
стильная девочка под два метра ростом в джинсах и мешковатой ветровке. За
нею втиснулся Коломиец.
  Его-то было много по обыкновению.
  - Дора Хасановна, - робко обратился он к нашей секретарше, - я тут
договаривался с вами...
  - Садитесь, - резко скомандовала она. - Заполняйте анкету. Это, что ли,
оперативный работник? Хорошо!
  Потянулись наконец девчата к настоящему делу...
  - Хасановна, - подал голос Крис, - позвоните Коломийцу, пусть даст машину
до ночи. И сам пусть приезжает. В Истру поедем...
  И мы поехали в Истру.
  Но прежде Ираида освоила последнюю пустовавшую спальню, которая до того
была гостевой. И в квартире сразу стало как-то тесновато.
  - Не боишься оставлять племяшку в нашем вертепе? -
подмигнул я Коломийцу.
  - Немного побаиваюсь, - признался он, - не хотелось бы
мне вас потерять...
  Всеслышащая Хасановна немедленно откликнулась:
  - А как же мы на Амуре - жили все вместе в первом
бараке? Отношения наши были чисты!
  - Да вы-то там урабатывались так, что силы только на
храп хватало, - махнул рукой Коломиец. - Ты на этих
бездельников погляди...
  - Я за моралью слежу, - обиделась Хасановна.
  - Да, у вас не забалуешь, - сказал я. - Представляешь,
Женя, как на режимном предприятии: больше двух приводить
нельзя...
  - И только до одиннадцати утра, - добавил Крис.
  
  В Истру мы приехали уже около пяти. Дом, в котором замучили художника,
стоял на отшибе - старый двухэтажный насыпной восьмиквартирник. Рядом
высился роскошный недострой, каких много стало в Подмосковье; то ли
посадили хозяина, то ли взорвали, то ли невзначай разорился сам. По
раскисшей тропе среди строительного мусора мы пробрались к цели. Между
деревьями, обступающими вход, натянута была бечевка с бумажным обрывком.
  - Плохое место, - сказал Крис, ежась.
  - Чего уж хорошего, - пробормотал Коломиец. - Стадо они
тут выгуливали потом, что ли...
  Он нагнулся и полез под бечевку.
  - Эй, - крикнул кто-то сзади. - Вы тут чего забыли? А ну,
назад!
  К нам торопился пожилой милиционер в распахнутой
шинели.
  - Участковый, капитан Петренко, - небрежно козырнул он.
  - Кто такие?
  - Поисковое агентство "Аргус", - представился я. - А также
"Тимур". Нашего клиента убили у вас тут.
  Участковый долго и пристально рассматривал наши
удостоверения и лицензии.
  - Так это вы и есть Коломиец? Слышал, слышал. Очень
приятно... жаль, не предупредили меня... Слушайте, а что же
он за человек такой был? Отчего хипеж? Я его шмотки
перебирал - бомж натуральный.
  - Знаменитый художник он был. А что так ходил... привык, наверное. Или
нравилось. Ну как, можно осмотреть место?
  - Да конечно же. Пойдемте. Только вот девушка... Я человек на что
привычный, и то, как снимал его с крюка - поверите, замутило...
  Мы посмотрели на Ираиду. У нее чуть сузились глаза и подрагивали крылья
носа. Она не сказала ничего.
  - Ведите, капитан, показывайте, - кивнул Коломиец. -
Арестовали кого-нибудь, нет?
  - Нам, думаете, скажут? Ха, держи карман. Если позвонят
когда, чтобы место это не охранять больше - и то спасибо. Что
тут вчера делалось:
  - И что делалось?
  - Да, правильно если сказать - то ничего. Наехало их - откуда только
взялось - машин шесть. А толку? Что мы с Филимоном - извиняюсь, с капитаном
Филимоновым, это угро наше - что мы с ним записали, то эти передрали в свои
протоколы, да нас еще и носом натыкали: чернила, понимаешь, не того цвета:
Осторожно, здесь ступенька качается - и притолока низкая:
  В подъезде пахло собаками и бомжами. Лестница на
второй этаж была разломана, двери в квартиры крест-накрест
заколочены - но сомнения не было, что место это обитаемое -
или было таковым до самых недавних времен.
  - Нам сюда:
  Дверь в подвал - гнусно-коричневая, ноздреватая, будто до покраски по ней
колотили ледорубом - висела на одной петле и открывалась с жутким звуком,
который не назвать было ни скрипом, ни завыванием. Коломиец включил свой
мощный фонарь, осветил лестницу, и мы стали спускаться: участковый впереди,
Крис за ним, потом я, потом Ираида - и последним наша главная ударная сила.
  Внизу было холодно. С тянущихся повсюду труб свисало какое-то мочало.
Воняло страшно. Не в смысле: очень сильно, а в смысле: вонь внушала страх.
Да, кровь, да, дерьмо, которым и лучшие из нас плотно набиты - но было в
этом букете что-то еще: что-то утонченное.
  - Ну, вот: - голос участкового зазвучал глухо. - Тут все и
было. Смотрите сами.
  - Ага:- это был Крис. - Ага: Так. Погасите-ка свет. И
молчите.
  Коломиец послушно щелкнул выключателем, и нас
окутала тьма. Я уже довольно долго работал с Крисом, чтобы
научиться различать качества тьмы. Тьма бывает легкая,
тяжелая, вязкая, плотная, прозрачная, волокнистая,
туманная: тьма как отсутствие света и тьма как исчезновение
света: активная и пассивная, наконец. Здесь была тьма -
мертвая. Труп тьмы, уже начавший разлагаться.
  Это понимание пришло, конечно, не сразу. Мы стояли, проникаясь местом.
Потом я услышал, как тяжело дышит Ираида. И только потом - почувствовал
тьму.
  Говорят, что врачи привычны к покойникам и вообще:
  Так вот - это неправда.
  Когда оказываешься замурован в разлагающемся трупе,
все профессиональные навыки идут к черту. Нарежу прет
подкорка, и удача, если удается ее перехватить.
  Я успел, но чудом.
  - Включай, Женя, - услышал я как будто сквозь накинутый
на голову мешок.
  В свете фонаря лица казались известковыми.
  - Ну а теперь надо все глазами осмотреть:
  - Может, я вам уже не нужен? - слабо сказал участковый.
  - Чувствую, сейчас облюю вам тут все:
  - Хорошо, - сказал Крис. - Подышите воздухом, только
далеко не уходите. Висел он там? - и Крис показал рукой куда-
то в угол.
  - Да-да:
  Сопровождающий наш торопливо застучал сапогами по
ступеням.
  Крис достал диктофон и, прохаживаясь по подвалу и
заглядывая в углы, заговорил.
  - Итак, осмотр места преступления. Подвальное помещение, типичное для
домов подобного типа. Высота около двух метров, потолок деревянный,
опирается на стальные балки, возможно, рельсы. Размеры помещения
приблизительно девять метров в длину и семь в ширину, пол земляной, большое
количество коммуникаций. Хотя дом восьмиквартирный, вижу только три
уцелевшие кладовки. Судя по следам на полу и потолке, остальные кладовки
здесь были, но их сравнительно недавно разобрали - возможно, на доски.
  Часть досок сложена у стены - гнилые. Далее: в правом дальнем от входа
углу, в боковой стене, имеется еще одна дверь, ведущая в небольшое закрытое
помещение размером примерно три на четыре метра, пустое. Правее этой двери,
примерно в полутора метрах от нее, имеется вбитый в потолок крюк, согнутый
из ребристого арматурного прута марки "тринадцать". По показаниям
участкового милиционера капитана Петренко, именно на этом крюке и висело
тело убитого. Атмосфера в подвале крайне гнетущая, возникает чувство
пристального злобного взгляда в затылок, нехватки воздуха:
  - Можно, я поднимусь? - спросила Ираида.
  - Конечно:- рассеянно отозвался Крис и продолжал: -
Звук голосов приглушается, эха, характерного для пустых
помещений, практически нет. Ощущение опасности и страха.
  Предметы кажутся более тяжелыми. Далее - осмотр пола. К сожалению, все
следы затоптаны при официальном осмотре, но с некоторой долей уверенности
можно утверждать, что следы крови под крюком несколько неадекватны
действительной кровопотере, на таком утрамбованном полу лужа должна
значительно превышать те шестьдесятсемьдесят сантиметров в диаметре,
которые мы наблюдаем:
  Вернулась Ираида.
  - Отдышалась? - спросил я.
  - Я? Да я к дядечке милиционеру бегала. Спросила, были
ли вчера здесь бабы. Следователи там или кто еще:
  - И что он сказал?
  - Не было. А следы-то - есть.
  - Крис!
  - Я слышу. Где? Покажи.
  - Вот. Вот. Вот. И вон там - целая семейка:
  - Женя, свети!
  И Крис, встав в пресловутую коленно-локтевую позу,
принялся рыть носом землю. Ух ты, шипел он, уххх:
  Ираида подошла к той пустой комнатке,
предназначенной то ли для трансформатора, то ли для
бойлера, заглянула внутрь. Для этого ей понадобилось сильно
нагнуться. Потом она задумчиво постучала пальцами по косяку
двери.
  - Дядя Женя! - окликнула она Коломийца. - Подойди,
пожалуйста!
  - Что у тебя? Еще что-то нашла?
  - Не знаю. Странно просто. Тут все старое такое, а косяк
  - из сырого дерева.
  - Отсырело:
  - Да что я, не отличу? Месяц назад эта осина еще в лесу
стояла: - и для подтверждения она постучала костяшками
пальцев по косяку.
  - Ну тебя, ей-богу. Оно вон черное все, а ты говоришь -
месяц:
  Подошел Крис. Коснулся спорной двери. Потом как-то
мучительно передернул плечами.
  - Вот она где, кровь-то вся:
  Ираида прижала к губам запястье.
  

                  4.

    - Пока мы тут балаболим, - сказал Коломиец, - на
Петровке, мабуть, человек пять на этот эпизод раскололи.
  Они сидели в приемной при не Бог весть каком свете
зеленой лампы. Все, кроме Ираиды, чувствовали себя погано.
  Доктор сказал, что налицо типичный похмельный синдром без
предшествующих возлияний. Думалось через "не могу".
  - Что мы имеем? - в который раз медленно проговорил
Крис и стал загибать пальцы. - Кровью убитого вымазали
дверь. Перед дверью все истоптано. За дверью следов мало.
  На полу воск. Не парафин - именно воск. Этот непонятный
автобус. То ли был, то ли нет. Куча окурков. В основном "Лаки
страйк", некоторые с помадой... В поселке вырубался свет,
причем в разных домах в разное время. Куда-то делись
бродячие собаки:
  - Крыса на дереве, - напомнила Ираида.
  - Крыса на дереве, - согласился Крис. - Дети чего-то
боятся, а дети - оторви да выбрось. А главное - молоко скисло.
  - Почему главное? - спросил Коломиец.
  - Если молоко скисает, то рядом черт, - популярно
объяснил доктор.
  - Ты на черта не клепли, братья коников свели, - сказал
Коломиец. - Хотя... не знаю. Вот в Африке я бы такому не
удивился, но чтобы у нас...
  - А ногу-то тебе кто отрывал? - спросил доктор. - И не в
Африке...
  - Ну, это другое, - засомневался Коломиец.
  - Удивляюсь я твоему скептицизму, Женя, - сказал Крис,
глядя в потолок. - Ты бы после того должен был или в
монастырь податься, или каким-нибудь гуру заделаться.
  Видно, верно говорят: хохол прежде черта родился...
  - Ты не отвлекайся, - сказал Коломиец. - Дело надо
делать. Воны хочуть поженуть велику хвылю. У твоего же
братца в министерстве неприятности будут.
  - Он-то отмажется, - сказал Крис. - Вечный заместитель.
  На них, падлах, все и держится... А ридна мова у тоби,
товарыщу Коломийцю, дуже погана, як у самого Кучмы...
  - Да с вами, москалями, повяжешься...
  Все замолчали. Из кухни вышла Хасановна с подносом.
  Стаканы были, конечно, граненые, с пузырьками, зато в
серебряных подстаканниках. К чаю она, в честь Ираиды,
подала варенье. После ритуальных прихлебываний и
причмокиваний доктор задумчиво сказал:
  - Чай бывает питьевой и технический...
  - То вы на бессонницу жалуетесь, а то настоящего чаю
требуете, - сказала Хасановна.
  - А-а, - оживился доктор. - Все равно нам не спать, так
что и правда, заварите-ка нам, Дора Хасановна, вот именно
настоящего, чтоб лом стоял...
  - Как хорошо, что девушку завели, - сказала Хасановна. -
Хоть без мату пожить... При Никите вашем допустили эту
антинародную привычку!
  - Я, собственно, лом только и имел в виду, - стал
оправдываться доктор. - Ну, Хасановна, настоящий чай! Вы же
помните, что такое - настоящий! Бессонные ночи в наркоматах
и все такое...
  - Тогда людей кто попало не убивал, государственный
был порядок...
  С этим она повернулась и ушла на кухню.
  - И еще одно, - сказал доктор. - Существенное. Отчего
мы такие вареные? Вагоны не разгружали, кровь не сдавали...
  В геопатогенные зоны я не верю...
  - Возможно, придется поверить, - сказал Крис. - С наскоку
нам это дело не одолеть. Придется собирать рассеянный
материал, его должно быть много. Может быть, слишком
много. Есть у меня такое предчувствие. На крышу бы сбегать,
да сил сегодня нет...
  - А что у вас на крыше? - спросила Ираида.
  - Астральный пост, - ехидно сказал доктор.
  - Этим ученым главное - ярлык приклеить, - лениво
сказал Крис. - Просто оттуда, Ирочка, всю Москву видно. А
когда видно - тогда и понятно... кое-что... Завтра вместе
слазим, покажу.
  - Вы лучше сразу договоритесь, за кого она замуж
пойдет, - сказала мудрая Хасановна из кухни. - Пока прописку
московскую не отменили - пусть все будет по закону.
  - Ага, а то я будто сюда невеститься приехала! - сказала
Ираида.
  - Все леди делают это, - сказал доктор. - Женя, сколько у
тебя было жен?
  - Богато, - отрезал Коломиец.
  - Да ты и родственник, - сказал доктор. - Придется нам
разыгрывать девушку в орлянку, как те купцы.
  Ираида поднялась.
  - Это еще зачем? - спросила она напряженно.
  - Власти у нас странные, - объяснил Коломиец. - То
нельзя, это нельзя. Хотя по Конституции все можно. Но, чтобы
в конфликт не вступать, мы все делаем как бы по-ихнему. И
они довольны, и мы. Ты, Ирка, главное, не беспокойся. Это
называется фиктивный брак. Люди при нем иной раз только на
разводе и встречаются.
  - Вот она, Москва: не душу испоганит, так паспорт! -
заявила Хасановна. - А без этого нельзя?
  - Можно, - сказал Коломиец. - Но трудно. Иногда, бывает,
так тормознет...
  - Вы девушку мне не тираньте, - непоследовательно
сказала Хасановна. - Может, она сама хорошего человека
успеет найти.
  - В Москве? - усомнился доктор.
  - А что вы имеете против Москвы? - возмутилась
Хасановна. - Это сердце нашей Родины...
  - Скорее, шанкр, - сказал доктор. - И такие большие
шанкры бывают только в России!
  - Дора Хасановна,- начал было Крис, - иногда вы меня
просто изумляете своей нелогичностью...
  Но Хасановна вернула разговор в прежнюю колею:
  - У нас на Октябрьской площади старичок один бывает
одинокий. С четырнадцатого года.
  - С четырнадцатого года одинокий? - испугалась Ираида.
  - Рождения четырнадцатого года. В наркомате средмаша
был главным секретчиком. Родственников нет, я проверяла.
  Помрет, наверное, скоро. Квартиру партии завещал...
  - Что же вы, Дора Хасановна, сами-то ушами хлопаете? -
возмутился доктор.
  - Так он же Нину Андрееву поддерживает! - в ответ
возмутилась Хасановна. - Подлинный коммунист не вправе
связать свою судьбу с гнусным фракционером! Я от
скоропалительного брака с троцкистом Флейшманом до сих
пор отмыться не могу...
  - Строго у вас, - с уважением сказал Коломиец.
  "Настоящий чай", наконец, достиг кондиции. Для полной
зрелости его сдобрили добрым ирландским виски и
вересковым медом.
  - Начнем с самого простого, - сказал Крис, отставив
пустой стакан. - С самого примитивного. С пещерного. Не
кажется ли вам, господа, что физическое наше состояние
вполне укладывается в описание встречи простого обывателя
с энергетическим вампиром? Только без вампира.
  - Не бывает, - сразу сказал доктор.
  - Да я знаю, что не бывает. Но описания-то существуют.
  - И что из этого? - спросил доктор.
  - А то, что неплохо бы нам собрать побольше фактов
такого вампиризма и наложить их на карту умертвий.
  - Это к колдуну Митрофанову, - сказал доктор. - Он по
этой части дока.
  - Возьмешь на себя? - спросил Крис.
  Доктор кивнул. Посмотрел на часы, потянулся к
телефону.
  - Не поздно? - спросил Крис.
  - А он спит с четырех до семи. Один раз ночью, один раз
днем: Иннокентий Михайлович? Добрый вам вечер,
Стрельцов беспокоит: Здоров, вполне здоров, чего и вам
желаю. Что? Нет, просто устал. Да. Вот он, здесь сидит,
привет передает: да. М-м: вот это да. Хорошо. А мы и сами
хотим с вами увидеться. Да, по делу. Видите, как удачно
сложилось: Господи, да хоть сейчас! - он усиленно заморгал
правым глазом. - Нет, лучше мы к вам. Вдруг ваша картотека
понадобится:
  Он положил трубку. Обвел всех глазами.
  - Я, конечно, могу показаться смешным, - сказал он, - но
Митрофанов потерял свои "роллексы". А я зачем-то
потребовал крепкого чаю. Вам не кажется, что это судьба?
  - Ну, как решим: выдаем Ираиду за старого большевика
или пустим меж себя? - вернулся к забытой проблеме
Коломиец.
  - Утром разберемся, - сказал Крис. - Это требует
мозговых размышлений. В отличие от текущих дел, которые
лучше думать ногами:
  - Где он живет, ваш колдун? - Коломиец тяжело
поднялся, с сожалением ставя на стол второй недопитый
стакан.
  - В Мневниках, - сказал доктор. - Я дорогу знаю, покажу.
  
  Колдун Митрофанов занимал семикомнатную
двухуровневую квартиру в каком-то совершенно рядовом
обшарпанном доме. Все окна его квартиры были забраны
фигурной ковки решетками с семилучевыми звездами в центре
и стилизованными залманами в углах.
  Если бы не слава лютого бабника ("Избавляю от
бесплодия по фотографии!"), Митрофанов сошел бы за
евнуха: и него был скошенный подбородок, круглое доброе
лицо и высокий вкрадчивый голос. Халат был
соответствующий, войлочно-зеленый, с золотыми кистями и
золотым орнаментом по обшлагам и полам; в таком халате его
пропустили бы в любой гарем Абу-Даби... и напрасно, ох,
напрасно...
  От прочих российских колдунов Митрофанов выгодно
отличался биографией. До семьдесят девятого года он был
вторым секретарем пензенского обкома, но после отравления
грибами и неоднократной клинической смерти осознал высшие
истины, закопал в лесу партбилет и начал прорицать и
врачевать. Руку он набивал на бывших товарищах по партии,
поэтому даже в советские времена милиция его не трогала...
  - О-о, целая делегация! - воскликнул он, встречая гостей.
  - И юная красавица с вами! Позвольте представиться:
  Иннокентий. Для друзей Кен. Наверное, вам уже сказали, что я
колдун?
  - Сказали, - кивнула Ираида, - как без этого?.. Я -
Ираида. Для друзей.
  - А живых врагов у нее нет, - сказал доктор.
  - Вообще-то я колдунов видела:- протянула Ираида с
сомнением.
  - Где? - живо заинтересовался Митрофанов.
  - Гусары, молчать! - торопливо сказал доктор.
  - И правда, помолчите-ка, - нагрубил всем Крис, обвязал
лоб хайратником и медленно двинулся по комнатам. Все
послушно сидели и ждали, и даже Митрофанов стал робок и
тих.
  - Иннокентий Михайлович! - донеслось вдруг из дальней
комнаты. - Расскажите-ка анекдот!
  - Какой? - с готовностью подскочил Митрофанов.
  - А какой в голову придет.
  - Ну... так сразу и не вспомнишь... Про колдунов или так?
  - Все равно.
  - Э-э... А как быть с дамой?
  - Вы рассказывайте, и все. С дамой потом разберемся.
  - Понял. Значит, так. Подарил грузин сыну к
совершеннолетию пистолет - золотой магнум. Через неделю
спрашивает: "Гиви, ты ухаживаешь за своим оружием?" Гиви
отвечает: "Он мне надоел! Я его у Дато на роллекс сменял".
  "Ты дурак, Гиви. Однажды ночью к тебе в дом придет человек
и скажет: "Я твоего папу мотал, я твою маму мотал, я тебя
самого мотать буду!"" И что ты ему ответишь? "Полвторого?"
  - Ага! Часы лежат на книжной полке - там где-то рядом то
ли романы о Бонде, то ли видеокассеты. Вы совали руку в
какую-то глубокую дыру...
  - Уп!.. - втянул воздух Митрофанов. Он торопливо
побежал куда-то в прихожую, зашлепал вверх по лестнице - и
через две минуты вернулся сияющий, застегивая на запястье
золотой браслет.
  - Может, еще чего поискать? - хмуро предложил Крис,
окидывая взглядом перенасыщенное предметами жилище
колдуна. - Телевизор не пропадал?
  - А, - махнул рукой Митрофанов, - плевать. Разве что
юность моя пропала... - и подмигнул Ираиде. - Что я вам
должен?
  - Попробуем по бартеру, - сказал Крис. - Вы же
энергетическим вампиризмом одно время занимались?
  - Давно это было, - вздохнул Митрофанов.- Но
способность эту я по болезни утратил и потому-то и из партии
ихней вышел. Какой прок?..
  - Я в другом смысле. Вы же потом защиту людям
ставили...
  - Ну да, конечно. Вам тоже надо?
  - Пока не знаю. Но у вас же все эти случаи должны быть
задокументрированы?
  - Разумеется. С восемьдесят третьего года и до... так,
дай бог памяти... последний пациент был у меня восемь дней
назад. В картотеке имеется две тысячи двести сорок одна
карточка! - он улыбнулся сдержанно, но гордо.
  - И места... как бы это сказать... нападения - там тоже
отмечены?
  - Ну, а как же! Место, время, обстоятельства...
  - А бывает так, чтобы... э-э... жертва имела место, а
злодей - нет?
  - В трех четвертях случаев. Умелый вампир, как правило,
умеет внушить донору что угодно. Проще всего - невидимость
и неощутимость. Только новички прокалываются. А серьезный
вампир, допустим, садится с вами в самолет, летит куда-
нибудь до Хабаровска. Потом обратно. За два конца он
насосется, как удав, на полгода вперед. А пассажиры дня
через три всяко разно оклемаются...
  - Так вот что такое "джет-шок"! - воскликнул доктор.
  - Именно! - поднял палец Митрофанов. - Ведь экипажу-то
за железной дверью ни черта не делается! Предлагали мы
"Аэрофлоту" наши посты на билетном контроле ставить - не
разрешили: статьи, говорят, такой нет. Сами, наверное, из
этих ребят...
  - Иннокентий Михайлович, - сказал Крис,- нам очень -
очень! - нужно нанести эти все случаи на карту. Если мы
доктора вам оставим, вы не станете возражать?
  - Лучше бы девушку, - сказал Митрофанов.
  - Нельзя, - сказал Крис. - Она у нас стажерка, а на
стажерках многие горят, как мотыльки. Нам бы не хотелось вас
потерять. Значит, так: братца моего мы злорадно разбудим
ранним утром...
  
  Из записок доктора Стрельцова.
  
  Всю следующую неделю мы занимались черт знает чем.
  Но - очень упорно. Стоит ли говорить, что карта подтвердила
наши предположения, но более не дала ничего. Да, теперь мы
точно знали: в тех местах, где происходили таинственные
умертвия (язык уже не поворачивался назвать их
"ритуальными"), некоторое время люди и звери вели себя
странно и ощущали что-то необычное. В первую очередь,
конечно, усталость, измотанность, бессилие, безысходность -
иногда такую черную, что дело доходило до попыток
самоубийства. Достаточно часто в это же время и там же
отмечались небольшие пожары: напился, уснул с сигаретой:
  Спустя некоторое время людям начинали сниться яркие и
сумбурные сны, которые въедливый Митрофанов пытался
описывать. Я сам приходил в отчаяние: мне казалось, что
жизнь моя прошла напрасно, что я бездарь, а мой друг жулик,
что мы обречены на унизительную капитуляцию... и лишь
большим усилием воли удавалось напомнить себе, что и мой
организм соприкоснулся с тем "вампиром"... идиотизм.
  Полный и окончательный идиотизм.
  Ираида вдруг заявила, что категорически против
использования слова "вампир" и его производных - и
попыталась объяснить, почему. Мы не поняли, однако же
согласились. Но адекватной замены не нашли и стали
использовать условный термин "Феномен-В". Трудно сказать,
стало ли от этого лучше думаться:
  Крис облазил несколько окрестных дачных поселков, где
в разное время находили обескровленных бомжей, провел
ночь в мастерской покойного Коростылева, день - в галерее на
Крымском валу, где готовились открыть выставку памяти,
несколько раз проехался в электричках... Похоже было на то,
что и он делает все через силу, не испытывая ни жалости к
усопшему, ни желания найти и наказать злодеев - а так,
отрабатывая принятые обязательства перед клиентом. Хотя
это, наверное, и есть профессионализм...
  О гибели Скачкова мы узнали из газет.
  "Московский комсомолец" напечатал пакостную, как
всегда, информацию под  заголовком "Повеселились!" В ней
рассказывалось, как угорел по пьяному делу в своих гаражных
апартаментах "новый русский" по кличке Скачок с группой
шоферов и прихлебателей. При этом делались мерзкие
намеки, поскольку все шестеро погибших были мужчины...
  - Вот так, - сказал Крис, складывая газету. - Получили,
можно сказать, вольную. Обязательств нет, деньги есть... по
совести надо бы их вернуть...
  - Кому? - спросил я.
  - Вдове.
  - Которой из них?
  Он сложил газету еще раз, потом еще.
  - Тогда что? - он посмотрел на нас.
  - Не понимаю, - сказала Ираида.
  Вообще для стажерки она задавала слишком мало
вопросов. Крис как-то возмутился: "Ты же вопросами нас
изводить должна, мучить! Чтобы мы тебя на фиг посылали, а
потом усталым голосам просвещали..." На что Ираида
рассказала притчу о старухе, понимающей дзэн, и
нетерпеливых учениках мастера Хакуина.
  - Я сам не понимаю, - он положил свернутую донельзя
газету на стол и пристукнул сверху кулаком. Что-то
задребезжало. - И дело вязкое, противное, не вижу я его и не
чувствую! Или боюсь, может быть... Не пил Скачок вообще! На
дух не переносил! После: в общем, было у него потрясение.
  А с шоферами зачем ему сидеть - компании ради? Да ерунда
это все! Не верю.
  - Может, совпадение? - предположил я.
  - И в совпадения я не верю!
  Он еще бушевал некоторое время, потом устало стек на
диван. Над диваном висел недавно купленный Ираидой
постер: цапля держит в клюве лягушку, но лягушка передними
лапками сдавила цапле шею. Птица уже закатила глаза:
  Надпись гласила: "Никогда не сдавайся!"
  - И что ты предлагаешь? - спросил я.
  - Да ничего я не предлагаю... Давайте-ка лучше вот что.
  Давайте-ка выпьем.
  И мы выпили, но легче не стало.
  - Почему Скачка? - спросил Крис, мусоля ломтик лимона.
  - Логичнее было бы - нас...
  - А кто такие мы? - возразил я ему. - Наймиты грязные и
беспринципные. Есть заказ - делаем, нет заказа - водку
пьянствуем.
  - Угм. Значит, заказа нет?
  - Нет.
  - Жаль, жаль... Уж очень непонятное было дело. А
главное, ясно ведь - на этом не кончится.
  - Вы и правда хотите прекратить расследование? - чуть
дрожащим голосом спросила Ираида.
  - Хотим? - Крис пожал плечами. - Тут не в желании дело.
  Мы сейчас просто не имеем права продолжать его.
  - Мы не имели права и начинать, - напомнил я.
  - Ну... это другое. Допустим, мы нашли сволочей. И что
дальше? Доказательств у нас нет, улики ни один суд не
примет... разве что Страшный, но там и свои следаки имеются,
нам не чета...
  - А если нанять кого-нибудь?
  Мы уставились на эту чертову дуру. Она все поняла, но
попыталась защититься:
  - Когда художника Такео Окумура зарезал пьяный рёнин,
то Масахиро Кавамото, конюший князя Ивамото, живший в
провинции Кавати, дал клятву отомстить за смерть
незнакомого ему человека. Двадцать лет он разыскивал
убийцу, ставшего к тому времени дайногоном, настиг негодяя в
его собственном дворце, перебил стражу и слуг - и покарал
ударом "падение лепестка сливы на лунную дорожку",
рассекающим человека от мочки уха до подвздошья. Потом
поджег дворец, а заодно и весь город...
  - Ты владеешь ударом "падение лепестка сливы"? -
спросил меня Крис.
  Я оторопело покачал головой.
  - К сожалению, я тоже.
  - Ваша почтительная ученица немного знакома с этой
техникой рубки, - сказала Ираида и потупила глазки.
  
  Как мы выяснили позже, вскрытие показало следующее:
  смерть всех шестерых погибших в том подвале наступила от
удушья. Ни алкоголя, ни известных ядов в крови Игоря
Скачкова обнаружено не было:
  
  Чтобы стало немного понятнее, я должен сказать, что это
было не единственное дело, которым занимались мы той
весной. То есть и времени не хватало катастрофически, и
силы улетали, как в трубу. Более того: некоторые дела были и
поинтереснее, да и повыигрышнее (во всех смыслах). Взять,
например, подмену фаворита Собкора (от Соболя и Корявой)
в ночь перед рысистыми бегами. Или, скажем, дело "Лаокоон"
  - исчезновение двух километров кабеля правительственной
связи в районе поселка Малая Шушера: Не говоря уже о
"фирменных" розысках сбежавших из дому подростков.
  Ираиде для разбега дали на первый взгляд простенькое
дельце: установить факт супружеской неверности. Заказчицей
была когда-то известная эстрадная певица Д. Мы так и не
смогли понять, зачем ей это нужно и какого, собственно,
результата она от нас ждет. Видимо, дамочка насмотрелась
"Адвокатов Лос-Анджелеса" и решила сделать все, как у них.
  Но вместо фотографий и видеокассет Ираида притащила к
ней живого (слегка придушенного) изменщика и вручила со
словами: "Иди  и не греши". Изменщик, боясь оглянуться на
Ираиду, поклялся, что никогда больше не выйдет из дому, не
то что бы что:
  Гонорар за это у нас бездарно ушел на тупые розыски по
делу "Кровавый косяк". Криса вдруг потянуло на
дорогостоящие развлечения: театральные премьеры "для
своих", хэппенинги, инсталляции и перфомансы, конкурсы
причесок, бюстов и задниц, росписей по живому и мертвому
телу: Мы возвращались домой изумленные и потерянные. Но
Ираиде нравилось. Кажется, она чувствовала себя
просвещенным европейским путешественником, попавшим на
праздник первого обрезания в племени бороро.
  И, видимо, в этих беспорядочных метаниях мы зацепили-
таки какую-то чувствительную паутинку:
  
  О том, что за конторой нашей кто-то чужой стал
осторожно подглядывать, нам доложила баба Фира,
продающая газеты на подходах к метро. Дверь наша
запиралась только на ночь, да и то не всегда, поскольку самое
имя Коломийца работало лучше всяких охранников и засовов,
однако система раннего оповещения у нас сложилась давно, и
как-то сама собой. В нее входили дворничиха Альфия,
безногий гармонист Гоша, персональный пенсионер Степан
Афанасьевич - заядлый доминошник, упомянутая тетя Фира, а
также пара трудных подростков, брат и сестра Кулюгановы.
  Мы как раз сидели на кухне, доедая поздний завтрак.
  - Кристофор Мартович, - позвала Хасановна, - тут к вам:
  - но из-за ее спины уже просунулась встревоженная тетя Фира
и четко доложила:
  - Значит, так. Вертится в округе типчик склизкий, вами
интересуется. Будто знаком был когда-то, да поссорился, а
теперь вот помириться хочет, а подойти не решается: в
общем, чушь всякую плетет. На пропойцу хочет быть похожим,
а ботинки хорошие носит. Но не с Лубянки, это точно. И еще
баба молодая появилась, не наша, с колясочкой гуляет, а в
колясочке кукла пищит, я точно говорю, что кукла - потому что
таких многозарядных памперсов не бывает. И еще какие-то
электрики фонарь чинили, я потом позвонила в электросеть:
  - Спасибо, тетя Фира. Садитесь с нами, перекусите.
  Настоялись, наверное, с утра.
  - Нет, садиться я не буду. Так вот: от фонаря того - я
посмотрела - вход в подъезд, как на ладошке, виден и три
ваших окна, что во двор выходят.
  - Это понятно, с чего бы они на другой фонарь полезли:
  Хасановна, Ираида, ну посодействуйте же! Надо усталого
человека хоть кофеём напоить.
  - Нет-нет, пойду я. А то Кулюгановы там мне такого
наторгуют - я их за себя оставила:
  Все же мы заставили тетю Фиру выпить чашечку
действительно хорошего кофе, сдобренного капелькой
коньяка, и после ее ухода обсудили, как жить дальше.
  В результате уже через час тихая наша квартира стала
напоминать жилище простой российской семьи накануне
незапланированного визита президента. Коломийцевы спецы
облазали все углы в поисках жучков, проверили обе
телефонные линии, показную и секретную, установили на
парадной скрытый металлоискатель, а на окнах - телекамеры
специальной противоснайперской системы наблюдения. Сразу
же были засечены двое наблюдателей с биноклями: на
чердаке дома напротив и в киоске, торгующим сигаретами; на
фонаре таращила свой синий глазок маленькая телекамера;
контору, похоже, кто-то решил обложить всерьез. Машину
нашу, стоявшую у подъезда, минеры быстро ощупали и
осмотрели, после чего отогнали в сервис. Теперь мы могли
пользоваться только машинами из гаража "Тимура". Крису
было категорически запрещено выбираться на крышу. Не
слушая наших возражений, старую дверь подкрепили второй,
внутренней - разумеется, бронированной. Кроме этого, никто
из нас не должен был покидать помещение иначе как в
сопровождении двоих вооруженных охранников. Надо им
размяться, мрачно сказал Коломиец, мясо вон какое накачали,
а мозги отдыхают:
  Активность возымела действие: первой исчезла девка с
коляской, потом посты наблюдения с биноклями. Последним
смылся "пропойца", к тому времени многократно
сфотографированный. Телекамеру, привинченную к фонарю,
пока решили не трогать: пусть позабавятся люди, жалко, что
ли. Тем более, что идущий от нее кабель - тонкий и
прозрачный - глазастая Катька Кулиганова проследила до
самого его пропадания все в том же сигаретном киоске. Пост
тети Фиры был от этого киоска метрах в сорока, и именно там
она стала покупать свои любимые "More" с ментолом.
  Короче, началась правильная война разведок.
  Честно сказать, поначалу мы уверены были, что все эти
неприятности происходят из-за "Лаокоона". И ждали, что вот-
вот заявится некто, желающий нас закупить на корню или как-
то иначе, но пресечь нашу деятельность в этом направлении.
  Получилось, однако, иначе.
  В тот вечер Крис жаловался на вялость и ленность, на
боль в голове и отвращение к человечеству - короче,
начиналась его обычная депрессия. Начиналась не вполне по
расписанию, до полнолуния была еще неделя, но такое
случалось и раньше. Все же после полуночи - Хасановна
только-только улеглась - он захватил саксофон и пошел на
крышу - в сопровождении Ираиды и одного из охранников,
Паши по прозвищу Бурчало. Буквально через минуту - я еще
не успел даже расположиться перед телевизором, чтобы
посмотреть что-нибудь развлекательное, - они ссыпались
вниз, и Паша тут же метнулся в сортир. На лице Ираиды
остались одни глаза - черные и огромные. Крис казался
вялым и безучастным, но я знал, что именно так у него
проявляется испуг.
  Настоящий испуг.
  - Я только не понимаю, как они это сделали? - процедил
он. - Где они просочились?.. Иван, плесни-ка водки. Морду
свело.
  Я налил ему полную, немного Ираиде и совсем на
донышко, чтобы и запаха не было, проблевавшемуся Паше.
  Коломиец держал их в большой строгости и поблажек не
делал никогда.
  - А я-то думаю - с чего это меня корежить начало: -
Крис брезгливо посмотрел на свои руки и повернулся к
кухонному крану - помыть. - Ну, скоты:
  - Что там такое? - спросил я Ираиду.
  - Там: там: Я даже не знаю, как описать:
  - Я сам, - не оборачиваясь, сказал Крис. - Павел, ты как?
  - Нормально, шеф. Я ведь не слабак какой:
  - Ничего, брат. От неподготовленного человека трудно
ожидать другого. Ты еще молодец, до сортира донес: Ладно,
нам тут покрякать надо в узком кругу:
  Но с кряком получилось не сразу. В конце концов, выпив
и чуть успокоившись, Крис рассказал, что на крыше, как раз на
его "астральном посту", кто-то очень тщательно и умело
совершил "Entonnoir du sang" - тайное вудуистские действо,
заставляющее и в буквальном, и переносном смысле
застывать кровь в жилах. Года два назад мы были
невольными свидетелями этого обряда в тамбовских лесах - и
даже меня, успевшего все-таки отвыкнуть от афганских
картинок, продрало тогда насквозь. Но каким образом эти
мерзавцы просочились на крышу незамеченными, как
протащили несчастных кошек, и почему никто не слышал, как
кошки орали - а они не могли не орать:
  - Вот, значит, кто на нас пытается наехать, - раздумчиво
сказал Крис. - Как они там себя обозвали: "Шуйца Мороха"?
  Помнишь, мы еще долго дознаться не могли, что это за тварь
такая - Морох: Я, братцы, в самом начале подумал почему-
то, что "Кровавый косяк" - их ручек дело. Связи тогда не
уловил: а скорее, просто запутался.
  - Ниточка у нас теперь есть, - сказал я. - Можно
попробовать потянуть:
  - И выдернуть чеку, - сказала Ираида.
  Я пожал плечами:
  - Возможно. Но, думаю, за три секунды мы успеем отрыть
себе окопчик:
  Крис обежал кухню каким-то отсутствующим взглядом.
  Он говорил, что иногда, глядя вот так, мимо всего, он
ухитряется увидеть что-то под поверхностью вещей. Мне
всегда хотелось узнать, что именно он видит.
  - Ребята, - сказал он наконец. - Хочу, чтоб вы
прониклись. Мы - вляпались. Очень глубоко и погано. Вряд ли
те ребятки простили нам первый наш наезд - и вдруг мы опять
попадаемся им на глаза, нагло давим следующую мозоль:
  Реакция в этом случае может быть: безрассудной. Вы меня
понимаете?
  - Вполне, - сказала Ираида.
  - Рано или поздно они поймут, что это, - он ткнул
пальцем вверх, - не сработало. Это первое. Второе: я не
думаю, что наша игра мускулами перепугала их до вечной
икоты. Кроме того, я сам не очень люблю, когда на меня
наезжают, да еще с применением всяческой чертовщины -
третье:
  - Короче, ты пытаешься вырулить на то, что хоть не
мальчик, но хочешь в Тамбов. Так?
  - Ну: да.
  - С группой здоровья?
  Он молча кивнул.
  - А ты уверен, что это на самом деле тамбовские волки, а
не подстава?
  - Уверен. Такое не скопировать. Это даже не почерк -
это: отпечаток, что ли. Клише.
  - А какого же черта их принесло в Москву? Думаешь, в
Тамбове кончились бомжи?
  Крис потеребил нижнюю губу. Было как-то особенно тихо
  - той тишиной, которая усиливает далекие и гасит близкие
звуки. Так бывало осенью в горах, когда небо закрыто, а луна -
голубым пятном, и на фоне этого пятна с севера летят птицы.
  Слышно, как они тихо переговариваются меж собой.
  - Москва и без них достаточно мистический город, -
проговорил Крис, - а с ними, может быть, превращается во
что-то большее: - и он снова обежал кухню и нас тем же
пустым взглядом. - Что это я такое сказал?..
  - Вы верите в: как бы сказать?.. - Ираида мучительно
задрала одну бровь.
  Крис молчал. Сейчас его можно было бить кувалдой - он
слышал только внутреннего себя.
  - Мы с Крисом несколько не совпадаем во мнениях, -
сказал я. - Он уверен, что всяческая магия действительно
существует в окружающем мире, но представляет собой
совсем не то, что люди по этому поводу думают. Поэтому он
избегает называть всякие потусторонние явления по именам,
чтобы избежать стереотипного восприятия. Я же считаю, что
все это размещается только в сознании людей, но когда
множество людей верят во что-то несуществующее, то
абсолютно не важно:
  - Это я все понимаю, - сказала Ираида. - Наподобие
того, как Хёрай - место по ту и по эту сторону рассвета. С
одной стороны, оно существует, с другой - в него веришь. Путь
по лунной дорожке: Но я спрашивала немного о другом. Ведь
искусство пересекать границу тени передается из поколения в
поколение, и человеку, чтобы всерьез овладеть им,
приходится отказываться от вещного мира и бродить меж
живых людей, как меж призраков-синкирё. Обучение занимает
всю жизнь:
  - Ты хочешь спросить, откуда в Тамбове гаитянская
грусть? Надуло ветром перестройки. Наверное, бывают
периоды, когда усвоение всяческой дряни идет чертовски
быстро: как у малышей:
  - О! - Крис будто очнулся и увидел нас. - Маугли.
  - Кто? Мы?
  - Да какие мы: Всякие эти: самоделы. Глупые книжки,
стихийные таланты. Что-то получается: иногда. Учителей
нет. И вырастают звери.
  

                  5.

    Операцию готовили в глубочайшей тайне. Крис был
объявлен больным, к нему вызвали сначала участковую
докторшу, а потом "скорую". Медицинский аспект продумал
Стрельцов, знавший о способах "закашивания" если не все, то
многое - так что Крису пришлось некоторое время помучиться,
зато доктора отбыли дальше по своим сложным орбитам в
полной уверенности, что имели дело с неподдельным
больным. Хасановна обегала все близлежащие аптеки в
поисках каких-то волшебных пилюль, а Ираида приволокла
две полные авоськи ярких и потому издалека видимых
апельсинов и лимонов. Клиентам - даже очень выгодным,
даже тем, кому назначили прием заранее - было отказано:
  вежливо и непреклонно.
  На вторую ночь "карантина" - часы пробили три - перед
окнами конторы, заехав двумя колесами на узкий тротуар,
остановился старый потрепанный "КАВЗ". Водитель открыл
капот и, светя яркой переноской, стал ковыряться в моторе.
  Конечно, была какая-то дурная вероятность, что посторонний
глаз заметит, как из окна выскользнули и тут же скрылись в
недрах салона Крис и Ираида: но, скорее всего, этого не
случилось. Было слишком контрастно для невооруженного
глаза, а всяческую оптику система наблюдения засекала
мгновенно.
  Через минуту переноска погасла, хлопнула водительская
дверь, и автобус, свернув налево, быстро покатился по
Сретенке в сторону Сухаревской и там смешался с густым в
любое время суток потоком транспорта. Опять же, будь у
обладателя постороннего глаза вдобавок и тонкий
изощренный слух, он отметил бы, что мотор автобуса
работает необычно ровно и негромко:
  Потому что восемь цилиндров - это все-таки восемь
цилиндров. И триста лошадиных сил - это триста лошадиных
сил. И этим лошадям, в сущности, начхать на тонну брони в
конструкции кузова.
  Ираида испытывала мудрую охотничью сонливость - до
зверя еще далеко. Путь был выбран почти кружной, через
Рязань - там предстояло отдохнуть до света, с тем, чтобы
вечером миновать Моршанск и около полуночи добраться до
цели - базы отдыха "Металлист" на живописном берегу Цны.
  Туда через подставных лиц Коломиец купил восемь
краткосрочных путевок:
  Салон автобуса позволял разместиться достаточно
комфортно: мягкие кресла раскладывались в полноценные
лежанки, вместо заднего сиденья смонтированы были
холодильник и микроволновая печка. Только очень
тщательный обыск с применением рентгеновских аппаратов и
автогенов позволил бы обнаружить между потолком и крышей
тайник с оружием. Большой вес и очень хорошая
регулируемая подвеска позволяли машине идти по
неожиданным российским дорогам, можно сказать, плавно. И
Крис, и Ираида перенесли не так давно контакт с "Феноменом-
В", отбирающим у человека душевные и физические силы, и
совсем недавно, хотя и на короткое время - с "Entonnoir du
sang", оказывающим на организм примерно такое же
воздействие.
  Как установил доктор, следующей фазой развития
процесса должны были стать сны:
  Ираида дважды вздергивала себя, заставляя проснуться
и не закричать - когда огромный воняющий луком и водкой
медведь навалился на нее сверху и когда молоденькие
круглолицые милиционеры, ставшие вдруг почему-то очень
большими, гоняли ее ногами и хоккейными клюшками по
скользкому, как каток, полу. Наконец она не выдержала,
встала и пошла взять из холодильника бутылку газировки.
  Спросонок ей показалось, что она идет очень долго.
  Холодильник был забит снегом, из которого торчали
горлышки. Она потянула наугад. Это оказался "Дюшес", липкий
и сладкий, почти голый сироп - холодный настолько, что
казалось: в желудок падают льдинки. Жадно допив все до
капли, Ираида бросила бутылку в мусорный контейнер и
пошла обратно. Холод клубился внутри нее, рисуя морозные
узоры. Неожиданно она поняла, что автобус пуст. На лежанках
валялись сморщенные пледы - как оболочки сдувшихся
воздушных шариков. Она хотела приподнять край одного, но
почему-то не решилась. За окнами стремительно мелькали
огни, иногда сливаясь в дрожащие полосы. Кто-то должен
быть за рулем, подумала она и стала пробираться вперед по
проходу, загроможденному непонятно откуда взявшимися
вещами. Сзади слышалось тихое неразборчивое бормотание.
  За рулем сидела женщина в телогрейке и платке.
  Набегающий ветер сдвигал платок на затылок, она время от
времени поправляла его левой рукой. Правая лежала на
румпеле. На фоне густо-синих - чуть только взявшихся по
краям розовым - облаков лицо ее казалось меловым. Губы
шевелились беззвучно. Мама! - позвала Ираида. Мамка, ты
что, не слышишь? Куда ты правишь? Впереди зияла пасть.
  Черный язык чуть подрагивал. Сворачивай!!!
  Не свернула:
  Река оборвалась водопадом. Ираида вцепилась в
медный поручень. В невозможной низи дрожала темная
радуга. Автобус чуть покачивался вперед-назад, как задетые
ветром качели. Мимо прошел тощий негр с несчастным лицом,
оглянулся. Взгляд его был полон укора. Потом он шагнул из
двери. Еще несколько минут был виден падающий крестик:
  раскинувший руки человек, не умеющий летать. Теперь я,
подумала Ираида спокойно. Просто очень холодно, а так -
даже и не страшно.
  Почему так холодно?
  Сквозняк: Со стороны водителя дверь тоже была
распахнута, и в кабину, как в баню, врывался морозный пар.
  Что ж ты наделала, мамка: Ираида, стараясь двигаться
осторожно, села на остывшее сиденье, положила руки на руль.
  Он был такой холодный, что кожу прихватывало. Потом она
дотянулась до ключа зажигания, повернула его. Мотор
заклекотал, задергался, забился. Вдруг - выровнялся. Изо
всех сил откинувшись назад, Ираида выжала сцепление и
включила задний ход. Плавно-плавно стала отпускать
сцепление. Что-то забарахталось под колесами. Ну же! По
миллиметру автобус начал отползать от края водопада. Вода
бурлила вокруг. Льдинки стучали в борта.
  Ираида уже отъехала от опасного места, уже можно
было разворачиваться и двигаться дальше, как вдруг
показалась Льдина!
  Зеленый, синий, глубокий фиолетовый, черный - все
цвета льда.
  Она надвигалась не быстро, но занимала собой всю
ширину реки, все русло - она была ледовый поток и смерть.
  Ираида выбралась наружу. Вода едва доходила до
колен, но густотой напоминала мед, притом мед, полный
острейших игл. Ираида стояла и смотрела, как наползает
ледник. Ничего нельзя было сделать, ничего:
  Вдруг все взволновалось справа - будто она смотрела на
мир сквозь прозрачный холодец, и этот холодец затрясся.
  Потом как бы из ничего возникли две очень белые руки,
вцепились в ее плечи и встряхнули, и встряхнули снова. Все
вокруг внезапно расплылось и потекло вниз грязными струями;
лицо Ираиды вдруг оказалось над поверхностью мира, здесь
не было воздуха, но были яркие летящие звезды, туманные
облака - и темное лицо, состоящее из мрака, летящих звезд и
туманных облаков:
  Потом она распахнула глаза. Здесь тоже было лицо, то
же самое лицо, только наоборот - светлое, почти бледное,
страшное, знакомое. Проснись, проснись!.. - звуки долетали
издали, теряя по дороге что-то важное. И все же они
достигали сознания, и Ираида сумела ухватиться за
реальность и вывернуть себя из дикого сна. Она села. Крис
выдохнул облегченно.
  - Ну, старуха: крепка же ты спать!
  - Я кри: - язык был шершав и тверд. Ираида попыталась
сглотнуть. - Кричала?
  - Было немного, - Крис кивнул очень серьезно, и Ираида
была ему благодарна за это: сейчас малейшая усмешка могла
бы погубить все. - Но это не важно. Хорошо, что ты наконец
проснулась.
  - Который час? - спросила Ираида. - Уже Рязань?
  - Рязань: - сказал он странно. - Ты правда ничего не
помнишь?
  - А что я должна помнить?
  - Ну: хоть что-то. Мы ведь обратно едем.
  Ираида приникла к стеклу, будто за окном могла быть
подсказка. Но там была просто темнота - за толстым
холодным стеклом.
  - Я: я правда: - у нее перехватило горло. - Да что же
это?..
  - Хотя показала ты себя отменно, - сказал Крис. -
Правда, Женя?
  Подошедший Коломиец кивнул. Он выглядел усталым и
озабоченным.
  - Не журысь, племяшка, - прогудел он. - Ну, с такими уж
гадами мы схватились: Вырвусь в Чижму, поставлю твоему
барону лучшего коньяку ящик. Так выучить - это надо талант
иметь, большой талант:
  - Что, я правда что-то?.. - Ираида вдруг поняла, что
давно ощущает мозжащую боль в костяшках пальцев. Она
посмотрела на свои руки. Они были толсто забинтованы. -
Ого!
  - Шкуру сняла, - пояснил Коломиец. - Но такого и я бы не
смог. Они там охренели, как увидели:
  - Что я сделала? - спросила Ираида, холодея.
  - Сараюшку эту ихнюю разнесла - голыми руками. Любо-
дорого. Неужели не помнишь?
  Ираида покачала головой.
  - Евгений Феодосьич! - позвал вдруг водитель. Голос его
был напряжен. - Тут что-то не то: бредь какая-то:
  Коломиец, пыхтя, просунулся к нему. Крис тыльной
стороной пальцев коснулся Ираидиного лба.
  - Ты не волнуйся, - сказал он. - Постепенно вспомнишь.
  Еще и не такое люди забывают:
  - Крис, подь сюда, - сказал Коломиец, не оборачиваясь. -
Узнаешь местность?
  - Истра, - удивленно и встревожено сказал Крис. - Вова,
как тебя сюда занесло?
  - Да ей-же-Богу, Кристофор Мартович, что я, дорог не
знаю?.. Не понимаю, как сюда заехал. Не бывает такого. Да и
по спидометру, сами гляньте, ну никак мы в Истру попасть не
могли! Это что-то:
  - Без паники на борту, - приказал Коломиец. -
Притормози-ка вон там: Вон, где кривое дерево.
  Автобус, тяжело хрустя щебнем обочины, остановился.
  Только-только начинались утренние сумерки. Нежный
тонковолокнистый туман переплывал шоссе, заполнял собой
промежутки между домами и деревьями, делая пейзаж
похожим на свежие декорации для фильма ужасов. Всему
этому еще предстояло развалиться и сгореть - то ли под
ударами теплового луча марсиан, то ли от лавы и огня
проснувшегося в Подмосковье вулкана:
  - В лесу - леший, - серьезно сказал Крис. - А на дорогах
кто? Трактовый?
  - Наверное, - водитель был совершенно потерян. -
Никогда со мной такого не было:
  - Все когда-то случается впервые: А что, Женя, не зря
нас трактовый сюда вывел? Глянь-ка - вроде тот самый дом:
  Ираида, как твое мнение?
  Ираида всмотрелась.
  - Да, - сказала она глухо. - Тот самый:
  - А именно на этом месте стоял тогда автобус, -
продолжал Крис. - Люди некоторое время мялись около
автобуса, потом их позвали к дому. В дом. Там уже все было
готово. Ну, что? Пойдем, посмотрим?
  - Таких совпадений не бывает, - сказал Коломиец.
  - А кто говорит про совпадения? - удивился Крис.
  Они вышли втроем. Потом Коломиец движением пальца
призвал еще двоих - Костю и Наталью: я помню их имена,
подумала Ираида почти панически, значит, я действительно
где-то была, что-то ломала, это не сон: Было почти холодно
  - раннелетний ночной холод с намеком на солнечное дневное
тепло - и сыро. Пахло как-то с намеком на подземелье и
плесень:
  Недостроенный соседний дом похож стал на древние
развалины. Крапива - молоденькая, крепкая - росла повсюду,
даже на стенах. Светлый кирпич местами щербился.
  В старом доме уже не было ни дверей, ни оконных
переплетов. И весь он будто бы скособочился и стал
совершенно черный. Запах плесени и гнили просто истекал из
него.
  Коломиец достал свой фонарь, включил. За свет можно
было держаться.
  - Наталья, жди здесь, - приказал Коломиец, и охранница
с готовностью кивнула. - Если что:
  - Ясно, - сказала та, и Ираида не вполне поняла, что
именно ей ясно и что такое "если что". Но Коломиец не
обратил внимания на такую поспешность ответа. Что ж, ему
лучше знать своих сотрудников:
  Он стал спускаться по противной лестнице с узкими и
покатыми ступеньками. Ираида двинулась было следом, но
Крис взглядом отодвинул ее за свою спину. Костя замыкал.
  В подвале было почти нечем дышать. Вонь была
плотная, хоть режь ножом. Тот изысканный оттенок сейчас
довлел, уже перестав быть изысканным. Ираиде подумалось,
что таким может быть запах какого-то неразборчивого в связях
тропического цветка, которому решительно все равно, кто его
опыляет - пчелы, мотыльки или навозные мухи. И - она могла
поклясться - помещение съежилось! Она держала в голове
все цифры обмеров и, будь ее воля, сейчас промерила бы
заново - хотя бы для того, чтобы убедиться лишний раз в яви
происходящего. Но Крис поднял руку, призывая всех молчать и
замереть, и устремил взгляд в дальний угол.
  Сначала Ираиде показалось, что там лежит собака.
  Потом она поняла, что нет - это совсем другое:
  Существо было явно мертвое, с раздутым животом и
разинутой пастью. У него была собачья - нет, скорее волчья -
голова и короткая жесткая шерсть по всему туловищу. Но из
этой шерсти торчали две черные скрюченные руки и две
черные же ноги с длинными ступнями. Подошвы и ладошки
были цвета мокрой оберточной бумаги.
  - Вы слышите? - спросил Крис.
  То, о чем он спрашивал, услышать можно было - ногами.
  Далекое тугое содрогание, недоступное ушам. Возможно -
недоступное на поверхности земли. Внезапно Ираида поняла.
  Это были шаги, и они приближались.
  С потолка посыпалась земля.
  - Сюда! - крикнул Коломиец, бросаясь в маленькую
комнатку за кровавой дверью. Косяки в фонарном луче
засветились багрово. - Скорее!
  Он шагнул через порог и пропал.
  - Дядя Женя!!! - Ираида завопила во всю мощь легких,
кинулась следом:
  В потолок будто ударили чугунным копром, в углу что-то
рухнуло, все заволокло пылью. И совершенно неожиданно -
земля вдруг ушла из-под ног! Ираида вскрикнула сдавленно,
взмахнула руками:
  И кончиками пальцев зацепилась за что-то!
  Только секунды через две - через огромной величины
промежуток времени - Ираида осознала себя висящей на
одной руке. Под ногами опоры не было, и второй рукой
схватиться было не за что. Почему-то был свет, яркий заревой
свет. Она вскинула взгляд - над нею было красно-черное
напряженное лицо Криса. Он держал ее за пальцы. За
разбитые забинтованные пальцы. И все. Под ногами опоры не
было:
  - Только не бойся, - сказал он. - Я тебя вытащу. Давай
вторую руку. Поднимай ее. Осторожно. Хватайся за мою:
  Она попыталась дотянуться до его руки, но почему-то не
смогла.
  - Давай. Ну, еще чуть-чуть: Ногами упрись. Так. Еще.
  Подтягивайся:
  Не хватало сантиметра. Кончики пальцев касались: и
больше ничего . Ираида попыталась нащупать ногой какой-
нибудь выступ, зацеп:. все осыпалось.
  - Нет! Не отпускай! Держись!!! - в голосе Криса зазвучал
страх. Страх. Он передался ей, окатил ледяной водой:
  Она еще раз попыталась подтянуться, ухватиться второй
рукой. На это ушли последние силы. Потом пальцы разжались.
  Ираида почувствовала, как начинает скользить вниз, вниз,
теряя вес и форму, как все меньше и дальше становится лицо
над нею, как расщелина превращается в щель, в тонкую
неровную полоску, как пропадает совсем:
  Холод был такой, что, падая, она замерзала насмерть.
  - Барышня, барышня! - услышала она над ухом. -
Просыпайтесь, Рязань скоро:
  Ираида, все еще обмирая от потери опоры и от падения,
попыталась приподняться. Тяжелая медвежья шкура
прижимала ее к сиденью. Приподняв от лица край ее, Ираида
вдохнула хрусткий морозный воздух. Все кругом было блеск и
сияние:
  
  Из записок доктора Ивана Стрельцова.
  
  Так вот и вышло, что меня оставили на хозяйстве. Мне
надлежало играть роль озабоченного и озадаченного
джентльмена, ухаживающего за другим джентльменом,
хватившим спицею патоки. И я честно носился по аптекам,
вызывал опять же участковую (в качестве больного ей были
предложены две сотенные бумажки, и это ее вполне
устроило), посылал Хасановну за медом и молоком: Так
прошел день, вечером же я оставил свет за жалюзи и
позвонил давней знакомице Й., отношения с которой
странным образом осложнились за последние недели. Й., для
виду поломавшись по телефону, все же приехала - как она
заявила, лишь для того, чтобы поставить меня на место.
  Из короткого рваного разговора, возникавшего в
промежутках между, выяснились странные подробности, на
которые могли обратить внимание только женщины. Логики в
ее рассуждениях не было, да и быть не могло, но зато был
накал, страсть и подозрения. Я ведь не просто не знал - я и
подумать не мог, что Ираида влюблена в меня, как кошка.
  Оказывается, ее фразы и жесты, обычные с виду, для
проницательной Й. были как образец почерка для опытного
графолога. Или, вернее, как чужие сны для опытного
толкователя снов:
  Учитывая, что Й. видела Ираиду мельком раза два или
три и не обменялась с нею ни словом - такой итог наблюдений
мог только изумлять. Воистину, женщины знают что-то,
неизвестное людям.
  В третьем часу ночи - я уже подумывал, а не отвернуться
ли к стенке и не поспать ли? - вякнул телефон. Не
общедоступный, а второй, секретный. Мы называли его
"кремлевкой".
  Звонил Альберт Мартович, он же "братец Майкрофт".
  - Алло? Иван? С Крисом я могу поговорить?
  - Вообще-то да, но вряд ли получится, - сказал я. - Он
сожрал две дозы снотворного. Попробовать разбудить?
  - Нет, не надо. Как он?
  - В той же поре. Не лучше, но и не хуже. Что радует.
  - Понятно. Ладно, пусть спит. Я тебе расскажу, а там -
разберетесь:
  И он поведал занятную историю. Предыдущей ночью, а
вернее, уже под утро, около пяти, в Мытищах произошло
столкновение между местными байкерами и какими-то
пришлыми бригадистами. Причем сначала наглые чужаки
накостыляли байкерам и пригрозили даже сковырнуть все эти
несчастные Мытищи с того прекрасного лица, которым
является Москва и Московская область - дабы не портили
портрета. Байкеры не снесли обиды и явились с
подкреплением. Чужаки дрогнули и, пальнув несколько раз,
удрали на трех пикапах. Байкеры гнали их по шоссе верст
двадцать, потом вернулись. На месте схватки остался сбитый
мотоциклом чужак с каким-то документом на имя Рудольфа
Батца, а чуть позже и чуть в стороне милиция обнаружила
связанного и ничего не понимающего негра. Все это было бы в
порядке нынешней страшноватой повседневности, только
вот: - и тут братец Майкрофт замялся. Он с полминуты тянул
длинное "э-э-э:", нукал и мекал - но наконец проскочил
трудное место и решился изложить странность дела именно
так, как она описана была в протоколе. Побоище происходило
у недостроенного гаражного комплекса. Негр был найден
внутри помещения для охраны, в прихожей. Рядом с
несчастным стоял чистый эмалированный тазик с брошенной
в него чистой же ковыльной побелочной кистью. А в потолок
ввинчен был большой железный крюк:
  Мне понадобилось несколько долгих секунд, чтобы
осмыслить сказанное. Потом я стал задавать вопросы.
  
  Й. велено было спать до утра. На всякий случай то же
самое я повторил охранникам. Сам же, уподобясь
легендарному Керенскому (легендарному, ибо реальный
ничего подобного не делал) переоделся в женское платье:
  не в платье, конечно, потому что Й. ходила исключительно в
брюках, но белый ее плащ и белую шляпу я позаимствовал,
имея в виду когда-нибудь отдать. Равно как и ключи от
машины. Й. на каблуках и я без каблуков получались примерно
равного роста; с походкой было сложнее, но с третьего-
четвертого прохода перед охранниками я заработал
сдержанный аплодисмент - и совсем уже собрался выйти и
уехать в чужой машине, как на лестничной площадке сработал
металлоискатель!
  Эта система была отрегулирована не так, как в
аэропортах - где даже золотой зуб во рту или фольга в пачке
сигарет способна возбудить датчики, нервные и
мелкозлобные. Нет, техники Коломийца поступили иначе: наш
датчик начинал реагировать на компакт из трехсот-четырехсот
граммов металла. Из серьезного оружия он мог пропустить
разве что на две трети пластмассовый "Хеклер-Кох-70",
машинку в наших широтах редчайшую.
  Ребята, конечно, тут же отвлеклись от меня и стали
через мониторы рассматривать, кто же там шумит. Оказалось,
это больших размеров дед с палкой. Он медленно и
осторожно спустился на площадку (я, кажется, уже упоминал,
что с улицы к нам нужно было спускаться - на три ступеньки).
  Постоял, приглядываясь. И - позвонил в наш звонок.
  Я ликвидировал маскарад. Кивнул охранникам. Сам
подошел к переговорному пульту.
  - Кто?.. - самым сонным голосом.
  - Мне бы Дору Хасановну. Здесь она живет?
  - Здесь. Но она спит. Четвертый час.
  - Извините, но дело отлагательств не терпит. Скажите ей,
что Финогенов пришел и что мальчуган помирает.
  - Какой мальчуган?
  - Фамилия такая - Мальчуган. Она знает.
  - Минуту:
  И я пошел будить Хасановну.
  Она выбежала босиком, накинув пиджак поверх зеленой
махровой пижамы. Бросила взгляд на монитор, велела
коротко:
  - Впустить.
  - Металл:- начал было я, но Хасановна отмахнулась:
  - Это протез. Он на протезе.
  Дед Финогенов без особого удивления окинул взглядом
наше хозяйство, сел на стул и сложил руки на набалдашнике
своей палки. Палка была нарочито узловатая, толстая, почти
черная. Резной набалдашник что-то изображал, но что
именно, рассмотреть из-под рук было трудно.
  - Дело такое, Хасановна. Егор Викторович помер
вечером, при мне. Остановилось верное его сердце,
замолчало: И тут же появляются двое, и оказывается, что это
дочка его, которая от него отказалась, с муженьком, и
намерены они на жилплощадь его лапу наложить.
  Понимаешь? А муженек ее - адвокат отставной, крючкотвор, и
как дважды два он доказал мне и другим, которые проститься
пришли, что дело наше безнадежно проигранное и в
историческом аспекте, и в локальном, и что квартиры
покойного нам, конечно, не видать. Судись, не судись, а все
по-ихнему обернется: Не знаю, обратились мы уже, конечно,
к нашим товарищам в прокуратуре, но ясно, что толку не будет
и из этого. Да ладно, я ведь не о том хотел сказать. Дело
главное вот в чем. Когда помирал Егор Викторович, сказал:
  есть у него коробка с документами старыми. И вот эту коробку
велел он именно вам, Дора Хасановна, передать:
  - И надо было среди ночи?.. - начала было Хасановна,
но сама себя остановила и кивнула. - Ждите меня, Финогенов,
я оденусь. С покойным кто-то остался?
  - Сидят, сидят старушки, как без этого:
  - Иван Петрович, вы нас не подвезете?
  Я ждал этого вопроса и просчитывал варианты.
  - Нет. Но машину я вызову. Сам побуду здесь, при
больном. Мало ли что понадобится.
  - Хорошо, доктор, - кивнула Хасановна и пошла
одеваться.
  Я позвонил в контору. Трубку взяли сразу.
  - Это Стрельцов. Нам нужна машина. Шофер и охранник.
  Срочно.
  
  Я дождался, когда Хасановна и дед Финогенов уедут - и
снова начал переодеваться женщиной. Почему-то захотелось,
чтобы и сейчас кто-нибудь помешал мне выйти из дому. Но
этого не случилось, и я, изящно покачивая бедрами,
проследовал к светло-бежевой, под цвет шляпки, "Мазде".
  Рука моя чуть дрожала, когда я открывал дверь и когда
заводил мотор. Но взрыва не произошло ни тогда, ни потом,
когда я вырулил из двора. Зато в зеркальце заднего вида я
увидел подфарники тронувшейся мне вслед темной машины.
  Как пелось в одной опере про зайцев, "предчувствия его
не обманули:"
Итак, мой план оставить "Мазду" (и шляпку) на какой-
нибудь автостоянке и уже в нормальном обличии взять такси -
провалился. Теперь предстояло решить, за кем, собственно,
слежка: за мной как за одним из сотрудников "Аргуса" - или же
за Й.? И если за мной, то почему именно за мной, а не за
машиной, увезшей Хасановну? Это было бы логичнее: Нет,
скорее всего муж Й. нанял коллегу-детектива, дабы выследить
неверную супругу. Но и с этим нужно было что-то делать.
  Я вытащил свою сканирующую "моторолу" -
жульническое приспособление, позволяющее звонить с чужих
номеров - и вызвал дежурного в коломийцевой конторе. Он
выслушал меня, деловито уточнил место и время встречи, и я
почти услышал, что он думает обо мне лично и об "Аргусе" в
целом. Кто долго общался с Крисом, тот чуть-чуть заражался
его способностями.
  Ровно восемь минут спустя я, проехав Звездный бульвар,
круто свернул на Калибровскую. Темная машина последовала
за мной - хотя и в некотором отдалении. У нужного мне
тупичка я помигал поворотным огнем, въехал туда, метров
через тридцать остановился и погасил все огни. Тут было
темно, как в угольном погребе. Вскоре показался мой
преследователь. Он почти уткнулся в мой бампер, коротко
мигнул фарами: Я вышел, демонстративно снимая шляпу и
плащ, и направился к нему. И тут же у выезда из тупичка
остановился конторский "Москвич". Как все оперативные
машины Коломийца, вид он имел совершенно бомжовый.
  Теперь я рассмотрел моего преследователя - хотя бы
снаружи. Это был темный "Форд-эскорт". Ребята, сидевшие
внутри, некоторое время не подавали признаков жизни. Потом
стекло с тихим "шууп!" всосалось в дверцу, и оттуда
высунулось лицо - размытым светлым пятном с черными
провалами глаз. Я включил фонарь - хороши фонарь, яркий.
  Глаза тут же зажмурились, сжались, как два кулачка.
  - Убери свет: Стрельцов, это ты, что ли?
  Я отвел луч в сторону. Рядом с водителем сидел еще
один человек, прикрывая лицо отвернутой ладонью.
  - Не узнаешь, доктор? Асламирзоев я! Капитан
Асламирзоев! Забыл?
  - Илас? Господи, Илас: Какого черта ты тут делаешь?
  - А ты, доктор? Ты-то сам - что тут делаешь?
  - Я на работе.
  - И я на работе.
  - А ты где?
  - Детективное агентство "Буран".
  - Розыскное агентство "Аргус": Привет, коллега. Ну,
капитан, колись!
  - Доктор, шайтан тебя забери! Да дай я тебя хоть обниму!
  Сколько лет не виделись - и вон где встретиться пришлось!
  - Илас, только выбирайся тихо-тихо - а то ребята из
прикрытия невесть чего подумают. Мы же дело по шантажу
ведем. И вы-то и есть - подозреваемые шантажисты.
  - Тогда я посижу, - сказал благоразумный Илас. -
Забавно, доктор. А нас наняли для негласной охраны: Так,
имен не называя: ваш клиент - баба?
  - Так точно.
  - А наш - мужик. Однако, коллизия вышла:
  - Я так и подумал. Ну ладно, хоть разобрались без
мордобоя. Ты давно ее охраняешь?
  - Четвертый день. А что?
  - Не знаю. Так просто. Надо будет завтра с клиентами
беседу провести - да скоординировать работу, как ты
полагаешь?
  - М-м: Пусть директор решает. Ты сам-то в каком ранге?
  - Замполит и зампотех. Ведаю литературой и потехами.
  - Созвонимся:
  Мы обменялись карточками.
  - Клиентку свою ты нам, конечно, не вернешь? - сказал
Илас.
  Я развел руками:
  - Только без обид. Она под нашей охраной, в надежном
месте:
  - Какие обиды, доктор: По большому счету, я тебя всю
жизнь должен водкой поить. Увидимся, поговорим!
  - Возвращаетесь на старое место?
  - А что делать? Там и будем стоять, охранять. Нам за то
заплачено.
  - Тогда до утра, Илас!
  Я подошел к нашим. В машине сидели двое
полузнакомых охранников с помповыми "ремингтонами"
наготове; за рулем пребывал сам Рифат Шувалов, зам
Коломийца, бывший "вымпеловец", идеально лысый и
безбровый, а потому носящий гордое прозвище "Фантомас".
  - Все нормально, - сказал я. - Коллеги, по найму
работают. Рифат, пусть кто-нибудь из ребят отгонит "Мазду", а
нам с тобой надо будет смотаться в Мытищи.
  - Куда надо отогнать? - спросил Рифат.
  Я подумал и назвал ему адрес стоянки неподалеку от
нашей конторы. "Форд" тем временем выпятился из тупика и
развернулся. Видны были лицо Иласа и рука, поднятая в
приветствии.
  Я еще раз прокрутил в памяти наш разговор и решил, что
в своей импровизации откровенных нелепостей не допустил -
как не заметил откровенного вранья у него. Впрочем,
следовало сейчас же, по свежей памяти, записать все - и
потом спокойно обдумать каждую фразу.
  Рифат, колебавшийся некоторое время, кого же его
отправить на самостоятельное задание, а кого оставить при
себе для мелких поручений, наконец разрешил буриданову
проблему.
  - Роман, поставишь машину - и топай в "Аргус", это три
минуты ходьбы. Я за тобой заеду. Да, помповик не бери, по
улице пойдешь:
  - Понял: - и назначенный охранник протянул ко мне
руку.
  - Ключи в машине, - сказал я.
  - Понял:- повторил он.
  Я сел впереди, на нагретое им сиденье. Рифат тронул
машину.
  - Куда именно в Мытищах?
  Я назвал имя. Рифат внимательно посмотрел на меня. У
него был взгляд старого психиатра, столкнувшегося с
Наполеоном.
  - Ты хорошо подумал?
  И я признался, что не думал вообще, настоящего плана
действий у меня нет, а есть только цель: застать в живых того
странного чужака, потоптанного мотоциклистами. Застать в
живых - и поболтать с ним.
  Потом я включил диктофон и стал наговаривать свой
диалог с Иласом.
  

                  6.

    Пожалуй, все время, которое "группа здоровья" провела в
тамбовских лесах, Ираида испытывала недоверие к
реальности. Сны были убедительнее и умнее. Сейчас же ей
казалось иногда, что она - героиня непонятного медленного
черно-белого фильма, да еще на языке, раздражающе
похожем на русский - но совершенно не русским:
  Эти перемещения с места на место: Эти разговоры с
неизвестными людьми:
  Запомнился обугленный сруб посреди лесной поляны - и
невесть откуда взявшаяся плита серого сланца с глубокой
резьбой: стоящий на задних лапах крылатый пес в короне - и
то ли с жезлом, то ли с длинным крестом в "руках". Все здесь
поросло какой-то в это время года немыслимой, гомерической
крапивой; среди толстенных серых мохнатых стеблей
бугрились жабьего вида строчки.
  Впрочем, сухой остаток все-таки образовался. Щепотка,
правда, однако - очень нужная щепотка.
  В позапрошлом году Крис и Коломиец - разумеется, не
вдвоем - выкрутили из цепкой шуйцы Мороха нескольких
ребятишек, - после чего дела в этой организации (которую
"сектой" называли разве что по привычке, а следовало бы:
  "религиозное бандформирование") ни с того ни с сего пошли
косо и криво: кого-то арестовали и посадили, кого-то
перещелкала братва, кассу украли; на этой почве начались
внутренние распри: и как-то очень быстро от наводящей ужас
группировки остался пшик.
  От той операции сохранилось немало документов, в том
числе - разного рода списки с адресами и прочими
подробностями. Много имен было зачеркнуто, но кое-кто
оставался:
  И вот сейчас повезло: уже второй из найденных
тогдашних сектантов, совершенно сторчавшийся "страж"
Васёк, подробно объяснил, где найти бывшего "серого
колдуна", а ныне хозяина бензоколонки Игорешу Говоруна, по
старому знакомству и из старых запасов снабжавшего Васька
омнопоном. И хотя в пределах досягаемости оставались еще
несколько причастных, Крис решил, что на сегодня "языков"
достаточно.
  Игореша, вполне оправдывая свою фамилию, сыпал
горохом, но эта болтовня лишь подчеркивала страстное
желание не сказать ничего. Раскололся он лишь тогда, когда
его отвели в лес, привязали к пню и начали поливать из
бутылки бензином:
  Из рассказа получалось следующее: при расколе в секте
выделилась группа, близкая к кощуну Семарглу, в миру -
Антону Григорьевичу Ященко. Он был одним из тех, кто
создавал "Шуйцу Мороха" еще в далеком семьдесят девятом.
  Все годы он держался близко к верхушке, но - именно близко.
  Скорее всего, втайне от всех полагал Игореша, на самом деле
он-то и был настоящим главой, а сменявшие друг друга
архиволхвы Стрибог, Ний, Марь - всего лишь глуповатые
подставные. Их легко отстреляли, когда дело подошло к
дележу, кощун же - остался.
  Известно про него было мало. Говор выдавал в нем
северянина, знание технической терминологии -
соответствующее образование. Свободно владел английским,
французским и суахили. Выпив, любил намекать на вхожесть в
горние сферы, едва ли не в Политбюро. При воцарении
Андропова воодушевился, говорил, что пришло наконец время
настоящих людей - и был буквально раздавлен смертью
бедняги. Что еще?.. Похоже, что бывал в Африке и на Гаити,
причем жил там подолгу. Действительно умел оживлять  - или,
правильнее сказать, поднимать - мертвых и наводить порчу на
живых:
  И еще: все новички проходили через его руки. Что он с
ними делал, никому не известно. Но люди становились -
другие. Трудно объяснить, какие именно, но - другие.
  Также, по мнению Игореши (который некоторое время
состоял при казначее), в последние годы через руки кощуна
проходили миллионы долларов. Но - опять же по мнению, и
это Игореша подчеркнул особо - кто-то более хитрый или
сильный на богатство наложил лапу. Хитрый и сильный
настолько, что зловещие умения кощуна его не испугали.
  Эффектная же, со стрельбой и покойниками, покража кассы
была лишь инсценировкой для мелкоты. Почему Игореша
считал именно так, он сказать не мог. Почему-то.
  - Антон Ященко: - проговорил Коломиец, рассматривая
на просвет бутылку с бензином. - Где-то когда-то я это имечко
уже слышал:
  - У меня примерно такое же чувство, - сказал Крис. - Но с
прошлыми делами это имя вроде бы не связано. Нет?
  - Боюсь соврать: Ты лучше скажи, что с этим делать
будем?
  - А вот не знаю. Настучит ведь.
  Несчастный колдун, уже поверивший было в свое
счастье, вдруг побелел и покрылся потом.
  - Я? Настучу? Да что вы, миленькие, кому я буду стучать
и с чего? Я молчать буду хуже рыбы! Я честное слово даю,
пожалейте, у меня детей только своих двое:
  - А вы тех детишек жалели, которым на мозгах клейма
свои выжигали? Ты хоть знаешь, что с ними стало с тех пор? -
и Крис точно так же побелел и покрылся потом. - Я считал: вы
не меньше сорока человек искалечили! На всю жизнь: - он
обернулся к Ираиде почти беспомощно: - Ты представляешь,
уже по восемнадцать, по двадцать лет парням, а из дома их не
вытащить, свет не выключают ночами: и не рассказывают
ничего. Морды, как у скелетов:
  - Я ни при чем здесь! - шепотом закричал Игореша. - Это
не я! С этим сам Семаргл дело имел и девка его страшенная,
Сива! Когда этот аппарат привезли, я уже никто был, никто! Я
бы, может:
  - Какой аппарат? - тихо спросил Крис.
  - Я не знаю! - в голосе Игореши зазвучал надрыв. - Я его
видел-то раз или два. Маленький такой, в чемоданчике
ободранном: Там шарик такой круглый, когда голубой, когда
красный: и вроде бы светится:
  - И что же он делает? Этот шарик?
  - Я не знаю! Говорят: ну: если долго в него смотреть:
  что-то можно увидеть: что больше всего хочешь увидеть! А
пока смотришь да любуешься, тебе можно любую лапшу на
уши развешать, и ты все скушаешь за святую истину:
  - Яценко! - в один голос воскликнули Крис и Коломиец и
устремили друг на друга указательные пальцы.
  - Выплыл все-таки, гад: - добавил Коломиец и
посмотрел на колдуна. - Значит, так. Жить будешь, но плохо.
  Три часа тебе на сборы - и уматывай отсюда куда подальше.
  И не возвращайся: ну, хотя бы до осени. Понял? Найди себе
нору и забейся. И чтоб никто-никто не знал. Сумеешь?
  Тот часто-часто закивал. Из-под сжатых век потекли
слезы.
  - Никто, - повторил Коломиец как-то особенно веско.
  
  До конца дня Крис в сопровождении Ираиды
прогуливался  по городу, заходя в магазины, бедные в
сравнении с московскими, и несколько раз перекусив в
кафешках, в сравнении с московскими странных. Потом он
купил кучу телефонных жетонов и принялся звонить, набирая
похожие, но разные номера, и спрашивать какую-то Зою
Владленовну. Ираида смотрела на него сбоку - и, когда на
границе слышимого уловила ":больше не живет:" -
поразилась хищному блеску, вспыхнувшему в его глазах,
обычно лишь невыразительно прищуренных.
  А где?: а когда?: - пытался выспрашивать Крис, но на
том конце провода отвечали нелюбезно.
  Потом он повесил трубку. Посмотрел на Ираиду. Перед
ней стоял совсем другой человек. Вся его вялость и
замедленность испарились мгновенно, обнажив что-то
стальное и острое.
  - Что? Ну, что?!
  - Расскажу по дороге:
  
  Из записок доктора Ивана Стрельцова.
  
  Похоже, что скоро я совсем перейду на тайнопись. "Й." -
уже была в моем рассказе, теперь появляется "К." Если в
первом случае я прибег к инициалу по сугубо личным
соображениям, то сейчас - даже не могу объяснить, почему.
  Лицо это известно всей стране, мало кто из газетчиков не рвал
его злобно на части или не облизывал, преданно заглядывая в
глаза. И все же у меня он будет "К." - хотя бы потому, что я не
желаю присоединяться к стаям ревнителей или хулителей
этого человека. В моих глазах он не ангел и не бес, а
удачливый авантюрист с умом, вывернутым как-то уж очень
прихотливо; иногда в разговоре он показывает себя полным
идиотом - вместе с тем авторитет его как был огромен во
времена взлета, так таким и остается - даже после падения.
  Он же и рассказывал: якобы на его глазах японские якудзы
выбросили с какого-то высокого этажа борца-сумиста. Они ему
задолжали много денег и решили не платить. Борец упал на
свое пузо и долго на пузе прыгал; разумеется, остался жив и
отомстил. Точно так же и К. грохнулся с большой высоты - и
не только уцелел, но даже получил Очень Много Денег. Не за
падение, разумеется, но по причине оного:
  Впрочем, я увлекся намеками.
  Еще в бытность свою ОДТ ("Особа, Допущенная к Телу" -
его же выражение) он дважды прибегал к услугам "Аргуса".
  Один раз - когда Тело потеряло какой-то важный ключ, не
имеющий дубликатов (ключ был старинный, семнадцатого
века, от швейцарского потайного замка "Принц"), а второй -
когда сам К. перепутал похожие дипломаты, и секретные
документы отправились в свободное плаванье по России и
Казахстану; перехватить портфель удалось только в Талды-
Кургане:
  Но почему я вдруг решил, что К. захочет мне помогать,
да еще будучи разбуженным в пять утра - этого я и сам не
могу понять по сю пору. Говорю же: долгое общение с Крисом
обостряет в человеке скрытые качества. Больше мне
сослаться не на что.
  Самое смешное, что я не промахнулся.
  В мытищинском особняке его горел свет - почти во всех
окнах. К. то ли не ложился еще, то ли уже встал. Он принял
меня в халате зеленовато-войлочного цвета с золотым
орнаментом на полах и обшлагах. Если верить орнаменту, это
был халат старшего евнуха Бухарского хана. На знаменитом
пузе К. халат сходился едва-едва.
  Я вдруг подумал, что вместе с колдуном Митрофановым
они составили бы замечательную актерскую пару для
индийской мелодрамы о разлученных во младенчестве
близнецах:
  Как обычно в общении с чужими, К. был приторно-сладок.
  Челядь он бил.
  - Доктор, доктор! Как жизнь молодая? А-а?
  Проказничаете, наверное?
  Я честно ответил, что не без того.
  - Что интересного люди потеряли на этот раз? Иногда
теряют такое: Вам нужно мое содействие? Или:
  консультация? - пауза была какая-то странная.
  По дороге я склеил из имевшихся фактов краткую
версию происходящего и сейчас изложил ее: как мы когда-то в
поисках заблудших детей сильно обидели тамбовских
язычников-вудуистов, как они теперь пытаются отмстить
неразумным нам,  как один из незадачливых мстителей угодил
на больничную койку - и насколько мне необходимо поболтать
с ним прежде, чем до него доберется карающий меч.
  К. задумчиво рассматривал меня, а потом предложил
выпить виски.
  - Это выполнимо, - сказал он, глядя на меня поверх
бокала. - Это даже не будет вам ничего стоить. Одно условие:
  если (он выдавил это "если", совершенно не меняя интонации,
но так, что не заметить неровности стало невозможно) вам в
процессе поиска попадется такой весьма потертый темно-
коричневый дипломат из фальшивого крокодила с дохлым
кодовым замочком - вы доставите его мне, не открывая.
  Потому что если все обстоит именно так, как мне сейчас
подумалось, он вполне может попасть вам в руки.
  Предупреждаю: это чрезвычайно опасная вещь.
  Уж не тот ли самый, который мы искали года три назад,
хотел спросить я, но вместо этого сделал простецкую морду и
смело предположил:
  - Бомба?
  Он засмеялся:
  - Бомба - чепуха. Взорвалась, и нет ее. Это другое.
  Гораздо, гораздо опаснее: Ну, мы договорились?
  Мне вдруг захотелось встать, сказать, что нет, не
договорились - и уйти. Искать страшный дипломат из кожи
фальшивого крокодила: Но на этот раз я не прислушался к
интуиции, а пошел по порочному пути логики, предпочтя
нормального живого свидетеля.
  Как известно, от синицы в руках толку мало: в ладошку
нагадит, в палец клюнет и улетит:
  Но я, подобно многим неразумным, выбрал синицу.
  
  Нас пропустили к травмированному: меня и Рифата.
  Стоящий у двери сержант словно бы не заметил нас, а
врачиха, пожилая усталая тетка, буркнула: "Только не долго:"
Палата с панелями школьно-коричневого цвета была
узкая, как коридорчик в никуда. Даже окна имелась только
половинка - правда, зарешеченная. Две койки стояли вдоль
стены. На той, что ближе к двери, лежал и хрипло дышал
голый изможденный мужик, привязанный за руки. Седая
щетина ярко проступала на лиловых щеках. Простыня под ним
пропиталась мочой. Беззубый рот был приоткрыт, и по нижней
губе ползала муха.
  На второй койке, ближе к окну, тоже привязанное за руки,
но под одеялом, лежало наше чудо. Полголовы в бинтах, и на
бинте - обильный арбузный сок. Из-под края повязки на нас
таращился рубиновый глаз.
  Похоже, наше чудо ожидало увидеть кого-то другого. Оно
задергалось и засучило ножкой.
  - Здравствуй, здравствуй, хрен мордастый! - радостно
сказал я, подходя вплотную. - Думал, дружки подскочили? Ан
нет! Я спрашиваю - ты отвечаешь. Да или нет. Поехали. Звать
тебя Рудик?
   Он ножкой изобразил презрение. Собственно, к этому я
был готов.
  - Слушай, ты, важный сокол. Выбирай: или ты мне сейчас
выкладываешь все, что я хочу узнать, после чего мы спокойно
сматываемся, а тебя потом забирают дружки. Или мы берем
тебя с собой, отвозим в Истру, и там в глухом изолированном
подвале с крюком в потолке я отдаю тебя двум неграм-
наркоманам с плоскогубцами, ручной дрелью и автогеном.
  Чего ты больше хочешь?
  Классики учат нас: убивать нужно деталями. Что именно
напугало его до икоты, я не знаю. Но напугало - именно до
икоты. Он попытался уползти от меня, забыв и об
ограниченных размерах кровати, и о привязи. Потом,
отчаявшись скрыться, он выказал полное желание
содействовать следствию.
  Это был диковатый допрос. Рудик мог лишь дергать
коленкой в знак согласия и мотать головой в знак отрицания.
  Попробуйте в таком режиме не просто уточнить мнение
собеседника, а вытянуть из него что-нибудь стоящее, да при
этом еще не дав ему понять всю степень вашего невежества:
  Кажется, мне удалось это сделать. Хотя вместо пяти
договоренных минут я убил на все про все почти час.
  Наконец, врачиха решительно потребовала нашего
выметания ко всем чертям. Сделай она это на минуту позже,
вся история тут же и кончилась бы.
  Итак, диспозиция. Коридор идет буквой "Г". Палата
находится в самом углу - выходишь, и сразу перед тобой
длинная палочка буквы, поворачиваешь голову - короткая.
  Впереди, шагах в двадцати, коридор расширяется, там
сестринский пост и телевизор. Если еще дальше - то там
будет центральная лестница и приемный покой. Направо же -
запасная пожарная лестница и тоже выход, но черный - к
мусорным бакам и прочему. Тогда я этого еще не знал, но
очень скоро узнал:
  Мы как раз поравнялись с постом, и я засмотрелся на
сестрицу - очаровательное дерзкое создание с соломенными
косицами - когда Рифат резко толкнул меня в бок, так сильно,
что я отлетел к самому окну. Сам он резко развернулся и
встал, опершись руками на стол сестры и туловищем
перегородив полкоридора.
  - И в следующий раз подавайте заявки вовремя! -
рявкнул он. - Или вообще воду отключим - навсегда! - и
добавил шепотом: - Девочка, как только я уберу руки со стола
  - падай на пол, ясно? Иван, козыри на стол:
  Это значило: оружие на боевой взвод.
  - :но не залупаемся - до момента реальной угрозы:
  Я уже слышал частый тяжелый топот трех-четырех пар
ног.
  С оружием у нас было так себе: служебный "Макаров" у
Рифата, два "Ремингтона" остались в машине: да и (если
следовать букве трусливого нашего, бандитами и для
бандитов написанного закона) применять их здесь и сейчас
права не имели. Я же - сотрудник не охранного, а розыскного
агентства! - держал при себе лишь "Айсберг", снаряженный
резиновыми пулями. Впрочем, точное попадание такой пулей
ничем не хуже прямого удара Майка Тайсона:
  Опять же: психологически легче стрелять первым, когда
знаешь, что оглушишь, но не убьешь.
  Я метнулся к стене, слегка повернул - как бы к
телевизору - клеенчатый красный диванчик, раскинул, чтобы
свешивалось, аккуратно свернутое на нем одеяло и нырнул за
спинку. И только тогда достал револьвер и взвел курок.
  Именно в эту секунду к посту подошли пятеро. Все - в
черных шапочках-масках. Я их видел только от пояса и выше и
потому не мог рассмотреть оружие. Но кожаные куртки видны
были хорошо:
  - Где Батц? - глухо спросил идущий первым. - Рудольф
Батц? К стене, - бросил он Рифату.
  - Вы еще кто такие? - недовольно отозвался Рифат. -
Что вы вообще тут делаете?! Документы попрошу:
  Пятеро. Но Рифат уже, что называется, в контакте с
ними, а значит, можно сказать: только пятеро. Они еще этого
не знают:
  А интересно: кто именно эти самые "они"?.. Если менты -
должны представиться. Вот сейчас:
  - Не ваше дело. Отойдите. В какой палате Геллер?
  Рифат как бы неуверенно выпрямился - а вот сестричка
осталась, дура, сидеть. Остолбенела, бедняжка. И если я
сейчас выкачусь, как собирался, на пол - то она будет
закрывать мне по крайней мере троих из пяти, и именно тех,
что возле Рифата:
  Короче, вместо того, чтобы появиться эффектно и в виде
очень маленькой и быстро катящейся мишени, мне пришлось
просто вставать, вытягивать руки и палить в голову тому гаду,
который заносил автомат, чтобы садануть Рифату по почкам.
  И только после выстрела сестричка сложилась в колобок и
укатилась под стол.
  Так прозвучал первый выстрел этой войны.
  А потом Рифат на миг стал как бы много выше ростом, и
четверка, окружавшая его, разлетелась в разные стороны. На
несколько секунд они про нас забудут: Движений Рифата я
не уловил. Я их никогда не мог уловить, хотя на тренировках
он старался прорисовывать все очень подробно.
  В два прыжка я пересек холл - и аккурат попал бы под
автоматную очередь, не подсеки Рифат меня под колени. Кто-
то у них оставался на подстраховке, как же иначе: Меня
крутнуло по полу, и задницей вперед я въехал в палату. С
потолка коридора посыпались осколки стекла и куски
штукатурки.
  Что меня поразило - никто не закричал.
  Я мгновенно встал в проеме двери и, почти не
высовывая носа, посмотрел в обе стороны коридора. Успел
заметить лишь, что стул, на котором сидел сержант, пуст. За
рифленого стекла дверью, ведущей на главную лестницу, что-
то шевелилось. Мне показалось, что там не один человек, а
больше. И тут - погас свет.
  На несколько секунд стало безнадежно темно. Потом
очень робко обозначились окна в холле: А потом кто-то из
сбитых Рифатом пришел в себя - не до конца, конечно, а так.
  Я услышал шепелявую ругань, короткий лязг затвора - и
ударила очередь!
  Все заполнили какие-то немыслимые, просто-таки
голливудские полотнища пульсирующего огня. Грохот - или
рев? - был неимоверный какой-то, просто чудовищный. Не
знаю, почему мне так показалось. Словно бы раньше никогда
не слышал автоматной стрельбы:
  Наверное, с испугу я пальнул прямо в эти вспышки. Даже
два раза.
  И тут же бросился вслед за собственными пулями.
  Автомат я ухватил за ствол, рванул в сторону. Рукояткой
револьвера саданул куда-то наугад и услышал звонкий хруст.
  Вырвал трофей из обмякшей руки и рванул через коридор.
  - Фантомас!
  - Здесь, не вопи: Постой-ка:
  Послышался звук волочения и сдавленная ругань.
  - Прикрывай коридор, - велел он мне.
  Лежа, я чуть высунулся. Ни на глаза, в которых все было
лилово, ни на битый слух большой надежды не было, но все
же какую-то грубятину я уловить наверняка мог. Так вот:
  грубых звуков не было. Движения будто бы тоже. Несколько
секунд. А вот потом начался бедлам:
  К чести наших больных - никто не выскакивал в коридор.
  Но как они кричали! И что они кричали! Под такой звуковой
завесой к нам неуслышанной могла подъехать танковая
колонна.
  На стену передо мной лег тусклый дрожащий желтый
отсвет, и я догадался, что это Рифат подсвечивает себе
зажигалкой.
  - Ах, вот как: - только и успел сказать он, как за нашими
спинами вдребезги разлетелось стекло! И тут же с котеночьим
писком в меня ткнулась сестричка.
  Все в такие секунды делается само. Уж как сложится, так
сложится. Я схватил ее под мышку и бросился опять через
коридор - все в ту же палату. Бежал, как во сне, как сквозь
мед: медленно и вязко. Упал сам, уронил ее, оттолкнул:
  Граната разорвалась ослепительно. Хорошо, что я
смотрел не в ту сторону - и все равно на сетчатке буквально
выжгло: белые стены; черный провал окна палаты - та его
часть, что над белыми занавесками; белые сверкающие
прутья кроватных спинок; белые лица с черными провалами
ртов: Через несколько мгновений это превратилось в
негатив.
  И вдруг до меня дошло, что я остался один. В смысле -
без Рифата.
  Потому что сидел Рифат ближе к окну, и деться от
разрыва ему было попросту некуда.
  

                  7.

  
                  

    Ираида мотала на ус.
  Антон Григорьевич Чирей родился в Угличе в тысяча
девятьсот тринадцатом году. В двадцать втором юное
дарование, изучившее в эти голодные судорожные годы
тензорное исчисление, теорию относительности Эйнштейна и
язык суахили, было представлено Ленину. Разговор длился
часа два и касался как семейно-бытовых тем (":папа
расстрелян, а мама в чека. - Долго Ильич утешал паренька:"),
так и судеб науки и человечества. О трудах самого гения
революции Антон Григорьевич отозвался сухо. Дальнейшую
судьбу необыкновенного ребенка партия вверила рыцарю
революции железному Феликсу. Специально для Антона
Григорьевича была срочно организована небольшая, на
тридцать коек, колония. Равных ему не было, но все же
контингент подобрался вполне приличный. В эту колонию
любили водить иностранцев.
  До семнадцати лет Антон Григорьевич превзошел
четыре университетских курса, потом способность его к
обучению резко пошла на снижение, и в девятнадцать лет он
был уже скорее туповат, чем гениален. Однако же набранный
научный багаж и твердая память позволяли ему еще долго
держаться на острие познания.
  В тридцать втором году он стал директором "ОКБ-9 бис",
совершенно секретного предприятия, выведенного даже из-
под контроля НКВД; Антон Григорьевич отчитывался только и
исключительно перед Сталиным. Проблема, над которою он с
подчиненными работал, была проста: "Полная и
окончательная победа социализма в одной отдельно взятой
стране". Догадываясь, что ни материально-технической базой,
ни упразднением товарно-денежных отношений проблемы не
решить, отец и гений бросил Антона Георгиевича на самый
неподъемный участок: на создание Нового Человека.
  Трудно судить, насколько Чирей был близок к цели: все
машины, приборы и материалы "ОКБ-9 бис" были уничтожены
в тысяча девятьсот пятьдесят первом году; вместе с
материалами уничтожены были и сотрудники: от завлабов и
выше; чисткой руководил сам директор в рамках кампании по
борьбе с кибернетикой. После чего он, посыпав голову
пеплом, оформил отношения с некоей Зоей Яценко, своей
сотрудницей, взял ее фамилию под предлогом
неблагозвучности собственной, и - исчез с горизонта.
  Но что интересно: за время разгрома ОКБ директор
заметно помолодел:
  - Ты сам-то откуда все это знаешь? - спросила Ираида
тоном Фомы Неверного.
  - Да был там такой мэнээс по фамилии Вулич:
  - Твой отец?!
  - Да. В пятьдесят шестом освободился, в шестьдесят
шестом умер. Как раз шел второй, окончательный, разгром
кибернетики. Ну, и: Инфаркт. Рассказывал мало, боялся. Да
и честный был: раз уж дал подписку не болтать - значит,
болтать нельзя. А я - молодой осел - спрашивал редко. Не
интересно мне это было. Такая вот общая беда:
  - И больше про этого директора ничего не известно?
  - Как сказать: Столкнулся я с ним однажды и сам - нос к
носу. Было это в семьдесят пятом. Километрах в ста севернее
Сайгона - не того, который в Питере, а который Хошимин.
  - Это во Вьетнаме? - уточнила Ираида.
  - На Вьетнамщине, - строго поправил ее Крис. - Да.
  Выпала мне загранка. Большая редкость по тогдашним
временам. Написал я довольно лажовую повесть про молодых
музыкантов. А Скачок, покойник, уже тогда возле ЦК
комсомола крутился и сам, представьте себе, задорные
стишки писал. Он и помог мне эту лажу в "Юности"
опубликовать. Спасибо покойнику: за это - да еще и за то,
что устроил нам с ним да еще одному парню, Саньке, что
потом песню "Ты хочешь меня, а я тебя" написал, а тогда
неплохо сочинял и пел под гитару - устроил он нам поездку в
свежеосвобожденный героический и братский Вьетнам. Тебе,
Ира, этого не понять: Во-первых, не стадом в двадцать голов
с комсоргом в качестве козла-вожака, во-вторых, не на
автобусе, где все остановки предусмотрены, а выдал нам
ихний Отечественный Фронт во главе с товарищем Хоанг Куок
Вьетом новенький трофейный джип с шофером и
переводчиком. И проехали мы по знаменитой "Дороге номер
один" от Ханоя до Сайгона и обратно. Концерты устраивали
для наших, которых там много было и которые сильно
тосковали по родине, и я их понимаю. Привез я из той поездки
и свой "Маджестик" - не успели его коммунисты утопить на
барже вместе с сайгонскими проститутками и джазменами -
там эти проблемы просто решали: Скачок, умница, тут же
оформил мне его как подарок от вьетнамского комсомола - а
то провладел бы я им аккурат до советской таможни. Короче,
хиляем обратно. Но облом нам по той же дороге ехать -
скучно. Да и Скачка людям показать стыдно: он после Сайгона
закирял со страшной силой. А ром вьетнамский -  до того
жуткая вещь, что от него отказывались, бывало, даже
переделкинские алкаши. Короче, уговорили мы шофера
нашего добираться проселками. А берло стремное - то и дело
живот прихватывет:
  - Стремное - что? - испугалась Ираида.
  - Берло, девушка, это: как бы поточнее выразиться:
  ну, что-то вроде провианта. Еда, в общем. Да, еда. И часто
приходилось нам делать неплановые остановки. И вот
остановились мы в очень живописном месте: дамба метров
пять высотой, по одну сторону - рисовые поля, крестьяне в
тростниковых шляпах, деревушка вдали с вышками для
часовых. А по другую сторону - древний храм, и какие-то люди
его разбирают киркомотыгами. Разумеется, под охраной.
  Красивый такой храм: И вот сидим мы и пейзажем этим
любуемся, и вдруг один из тех, кто с кирками, кирку эту
бросает, бежит к нами и орет во весь голос: "Я - майор
Фоггерти, личный номер такой-то, сообщите правительству
Соединенных:" - не успел договорить, догнали его, повалили
и стали избивать прикладами, а потом поволокли за ноги. А
какие-то чины уже к нам бегут. Мы кое-как штаны надели,
переводчик в машине спит, сморило его, и вдруг водила наш,
до того по-русски ни шиша не знавший, быстро-быстро
лопочет: "Вы ни слова не знаете по-английски. Повторяю: вы
ни слова не знаете по-английски:" Первый раз я видел тогда
бледного вьетнамца. Ужасное зрелище:
  - Я тоже один раз бледных негров видел, - сказал
Коломиец. - А уж какого я сам колеру был - и представить не
могу.
  - Как мне в голову стукнуло, не понимаю, но схватил я
тогда скачковский ром, сам винтом высадил треть и парней
заставил. Скачок тут же лег - на старые дрожжи много ли
надо: В общем, продержали нас сутки в какой-то местной
кутузке. Всех по-отдельности. Колоть пытались на знание
английского, задавая внезапно вопросы. Все, как в фильме
"ЧП", которого ты тоже не помнишь:
  - Помню, - сказала Ираида. - В прошлом году показывали
по НТВ.
  - Я уже кричать начинаю: "Требую встречи с советским
консулом!" - и другие глупости. А кричать их ни в какой тюрьме
не рекомендуется. Даже в самой что ни на есть братской. В
общем, ровно через сутки прибывает белый человек с военной
выправкой, свободно говорящий по-русскому матерному. Он
меня дешево колоть не стал, а лишь на сакс посмотрел и
говорит: "Да чтоб джазист английского не знал!.." Я было
крутнулся: трубу в подарок корешам купил, а сам как попка-
попугай: пою, а слов не понимаю. Он на меня посмотрел, как
на идиота, и говорит: "Ладно, Кристофор, пойдем, я тебе
настоящую Америку открою". И проводит в другую камеру,
попросторнее. А там лежит то, что от нашего водилы осталось.
  Переводчик-то, пидор, вполглаза спал: - Крис сморщился, как
от боли, мотнул головой. - В общем, как мы обратно в Союз
попали, я просто не помню. Пили неделю и не разговаривали.
  Потом разошлись: Со Скачком мы еще виделись изредка, а
Санька сломался, похоже: стал тексты слов писать про БАМ
да про сталеваров. Забогател, обнаглел. Окуджава как-то
рассказывал: в лифте с ним едут, Санька хвастается: машину
поменял, на даче бассейн построил, еще что-то. Я, говорит,
возьми и спроси: деньги-то где берешь? А тот меня этак по
плечу похлопал: песни писать надо: Эту: "Ласточку-птичку
на белом снегу" - тоже он написал. Н-да: А Скачка я через
полгода встретил, он испуганно так говорит: пить не могу! Чуть
что крепче пива - во рту превращается в этот вьетнамский
ром: и такой ужас скручивает:
  - Крис Мартович, - спросила Ираида, - а вы про майора-
то сообщили, куда следует?
  Крис как-то длинно выдохнул. И вместо него ответил
Коломиец:
  - Сообщил бы - не сидел бы здесь:
  - Объяснено нам было, - медленно сказал Крис, - что:
  первое: на этого майора, убийцу женщин и детей, выменяют
твоего, пацан, ровесника, нашего славного парня, попавшего в
засаду в каменных джунглях; второе: если америкосы про тот
лагерь узнают и про того майора запрос сделают, сразу будет
ясно, через кого они все это получили. И еще раз на нашего
шофера, беднягу, посмотреть побудили. Я потом лет десять
мимо американского посольства пройти боялся и от
телефонов-автоматов шарахался:
  - Так этот русский - он и был тот бывший директор?
  - Ну да.
  - А как вы узнали?
  - Он сам сказал. Вулич, говорит? Мартович? Так я с
вашим папашей работал. Привет ему передавайте от Антона
Григорьевича. Обязательно, говорю, передам - только,
наверное, не сразу: Ну, а как приехал - матери внешность
этого черта описал, в подробности встречи не вдаваясь,
подтвердила - он. Только вот слишком уж хорошо выглядит,
не по годам: Н-да. Я ведь потом и из Москвы уехал - в
Ташкенте джаз поднимал. И: впрочем, чего уж теперь:
  - А потом? При Горбачеве?
  - Как только прозвучало слово "гласность", я встал с
дивана, подошел к телефону и набрал номер: Глупо. Кто мог
прожить во вьетнамском плену десять лет? Да и: стыдно,
главным образом. Столько трусил, и вдруг осмелел.
  - А можно, я сообщу? - спросила Ираида.
  - Зачем?.. - Крис отвернулся. - Впрочем, как хочешь:
  - И вот что, ребята, - сказал Коломиец задумчиво. - Не
вздумайте рассказать эту байду при докторе. Может негруба
получиться.
  
  Из записок доктора Ивана Стрельцова.
  
  Когда все кончается и когда проходят возбуждение и
страх, можно объяснить себе и другим, почему ты делал то-то
и то-то, побежал туда-то, затаился, лег на амбразуру или
поднял руки. Я знаю, что есть люди - профи разного профиля
  - которые действительно полностью контролируют себя в
такие минуты. Но для этого нужны либо танталовые нервы,
либо очень хороший курс спецподготовки.
  Нервы мои были весьма средние, а подготовка только
самая общая. Но еще в Афгане я узнал о себе кое-что
интересное, а именно: в минуты опасности я безотчетно веду
себя весьма рационально. Откуда что берется:
  Во всяком случае, не из головы.
  Я могу рассказать, как все произошло, но вряд ли сумею
отчитаться, почему сделал что-то именно так, а не иначе. И
еще стоит добавить: в эти минуты я все понимаю, но ничего не
чувствую. Придумывать же всякие переживания мне влом.
  Я не так уж ослеп, как мне показалось в первые секунды:
  темнота продолжалась очень недолго, так что и зрачки не
расширились по-настоящему, и ритин не выделился в
достаточных для ночного видения количествах. Да еще от
разрыва гранаты загорелось что-то в холле:
  Сестричку, которая попыталась было подняться и куда-то
бежать, я сунул под кровать. Крикнул: всем на пол! В палате
было шесть коек. В коридоре кричали, потом грохнул выстрел,
и наступило молчание. Пожар разгорался. Кто-то красиво
перепрыгнул через подоконник, выпрямился по ту сторону
огня. Все то же: в черном и с черной шапочкой-маской на
голове. Потом он стремительно лег, на спине его оказался
другой, два раза быстро ударил кулаком. И - откатился куда-то
под стену.
  Это был Рифат. А граната была, конечно, просто
шоковым взрывпакетом - о чем говорит нам душный запах
сгоревшего магния:
  Я помаячил в двери, чтобы он увидел меня. Он увидел:
  поднялась рука с пальцами, сомкнутыми колечком. Потом -
указательный палец в сторону шума, и выкинуто - два.
  Возможно: Потом прямая ладонь: ждать.
  Да. Они там вбегают в палаты, рассматривают больных,
заглядывают под кровати - не прячется ли там какой гад
вроде меня: Секунд десять - и в следующую дверь: еще
десять - и в следующую:
  То есть, конечно - один вбегает в палату, другой его
прикрывает.
  Дверь, дверь, еще дверь - и мы:
  Надо было не только автомат отбирать, надо было и
рожок нашарить. С десяток патронов он, гаденыш, сжег.
  Я его не любил только и исключительно за то, что он
сжег патроны.
  Кто-то зашевелился на полу в коридоре. Я вдруг понял,
что времени прошло - чуть больше минуты. В этот миг шумно,
как курица из бумажного мешка, кто-то вылетел из соседней
палаты и по диагонали рванул к разбитому окну в холле, и
сейчас же: "Стой, сука!!!" - и мягкие сильные удары быстрых
шагов, а чертов беглец цепляется ногой и рушится в какое-то
стекло и звонкое железо, разлетаются догорающие клочья:
  Вот они. Двое в черном, и оба нетипично легкие и
поджарые. Автоматов в руках нет. Один бросается к беглецу, а
второй принимает классическую стойку Вивера и
стремительно чертит пистолетом горизонтальные
полуокружности.
  И тут до меня доходит, что "Айсберга" моего у меня в
руках нет, и куда я его дел, непонятно.
  Треснул того по зубам, отобрал автомат, залег: так: а
потом разбилось стекло, я сгреб сестричку:
  Выходило, что револьвер мой так и валяется на полу в
холле.
  Значит, надо бить из автомата. В верхнюю часть корпуса
и голову, потому что где-то внизу укрывается Рифат.
  Ну, поторопил я себя. Стреляй.
  Убивай его.
  Но рука одеревенела. По-настоящему. Я понял вдруг, что
убить - не смогу.
  Раньше я этого про себя не знал. Как ни странно.
  Значит, нужно делать что-то другое.
  Попробовать пальнуть по его вытянутым рукам, когда он
поворачивается в профиль?..
  Ничего другого не остается. Хотя цель маленькая и
очень быстрая:
  Наверное, он уловил краем глаза движение,
стремительно крутнулся в мою сторону - и вдруг упал, будто
запутавшись в ногах, и только потом до меня дошло, что в
коридоре хлопнули два выстрела. А потом я увидел, что
Рифат крутит руки последнему бандиту:
  Оказывается, уже горел свет - в концах коридора.
  Я протер автомат чьим-то полотенцем, бросил то и
другое на пол и стал искать "Айсберг". Нашел, сунул в карман.
  В конце коридора маячил, то возникая, то пропадая, сержант с
пистолетом в руке. Тощий негр в серых джинсах и
перепачканной зеленоватой толстовке по стеночке
пробирался к окну. Поняв, что я на него смотрю, он рыбкой
метнулся через подоконник. Мелькнули розовые пятки.
  - Рифат! - крикнул я и бросился следом за беглецом.
  Мы поймали его не сразу - но скоро. Интересно: он
вырывался, отбивался, но не кричал. Лишь шептал: "О?Мбиру,
О?Мбиру, О?Мбиру:"
Впрочем, вру. В тот момент я не разобрал, что именно он
нашептывал, кого так проникновенно звал. Потом уже - я
спросил, а он ответил.
  А тогда я просто заметил на лице Рифата трудное
выражение. Он сидел на корточках над поверженным негром и
смотрел куда-то мимо меня.
  - Возвращаемся? - спросил он.
  - Ты с ума сошел, - сказал я. Руки начинали дрожать. -
Нас же заметут, как пару окурков.
  - Я говорю: домой возвращаемся? - уточнил он.
  - Домой. Домой - да.
  И мы огородами, огородами, вдохновляя и направляя
беглеца, ушли к нашему "Москвичу", уже начавшему
выделяться из ночной тени.
  
  Рифат сначала завез меня в нашу контору, за что я был
ему страшно благодарен. Негра он тоже вручил мне. За это я
благодарен не был, но отказаться не смел. Негр впал в
оторопь и лишь изредка бормотал что-то.
   В конторе, окружив Хасановну, сидела вся наша
экспедиция: Крис, Коломиец и Ираида. На полу громоздилась
огромная серая коробка из-под телевизора, стол был завален
папками - толстыми, тонкими, серыми, синими, розовыми,
зелеными: Пахло старой лежалой бумагой, одновременно
подмоченной и пыльной - совершенно неповторимый запах
плохих необустроенных архивов. И, конечно, плесень. Куда же
без плесени?..
  Они все повернули головы и посмотрели на меня с
неудовольствием и любопытством. Вроде бы: и где ты
шляешься, все кино пропустил, теперь вот рассказывать тебе,
что и как: Я вытащил на свет нашего то ли гостя, то ли
пленника.
  - Ух ты, - сказала Ираида.
  - Не знаю, как вы, - сказал я, - а мы с добычей. Этим
афроафриканцем наши друзья намеревались повторить
подвиг Ивана Коростылева. Прошу любить и жаловать.
  - Как ты его назвал? - переспросил Крис.
  - По правилам политкорректности - "афроафриканцем".
  Говорят, что "негр" - это неприличное слово. Вроде как
"пидор". И отныне вместо слова "дурак" прошу употреблять
выражение: "представитель интеллектуального
большинства":- я чувствовал, что меня несет, но удержаться
не мог.
  - Что-то случилось? - решил уточнить Крис.
  - Боюсь, что братца Майкрофта нам предстоит
использовать на сто пятьдесят процентов...
  Раздался какой-то всхлип. Я повернул голову. Негр
закатил глаза и сползал по стенке. Крис молча встал, ухватил
парня под мышки, легко оттащил на кушетку. А я, время от
времени начиная хихикать, поведал о своих забавных
приключениях. Коломиец слушал и наливался тяжелым
мраком. Зато у Ираиды начал восхищенно приоткрываться
ротик. За это зрелище можно было многое отдать.
   Коломиец прихлопнул тяжелой лапой по столу:
  - Так:
  Его прервал телефонный звонок.
  - Началось, - хмыкнул Крис.
  Хасановна сняла трубку.
  - Да. Слушаю: Иван Петрович! Вас.
  Я взял трубку. Это оказался Ильяс.
  - Доктор, слушай. Я все еще тут неподалеку. Какой-то
хрен у вас на крыше что-то делает, я не пойму, что:
  - Спасибо, братка!
  Я положил трубку и посмотрел на всех:
  - Приключения еще не кончились:
  У меня потом было много поводов улыбнуться своим
словам. "Не кончились:"
Да они только начинались!
  
  Впрочем, на крыше мы никого не обнаружили. Лишь к
стойке антенны привязаны были какие-то длинные
соломенные жгуты. Вонь от гниющих кошачьих трупиков была
страшная:
  

                  8.

    Мало кому известно, что первый вариант романа
Александра Беляева "Человек-амфибия" назывался "Человек
с железными жабрами", героя звали не Ихтиандром, а
Прохором, и рассказывалось в этом романе про базу для
подготовки подводных диверсантов-разведчиков в Ялте. На
следующий день после сдачи рукописи в издательство
Беляева вызвали куда следует и настоятельно
порекомендовали заменить железные жабры жабрами
молодой акулы, исключить всякие упоминания СССР и вообще
перенести действие куда-нибудь подальше. Что автор и
сделал, к счастью.
  Да что Беляев! Даже прижизненный советский классик
Алексей Толстой был вынужден многое изменить и в
конструкции аппарата инженера Лося, и в гиперболоиде
инженера Гарина, не говоря уже о подлинных целях
марсианской экспедиции. Сомневающиеся могут достать
берлинское издание "Аэлиты" 1926 года и сравнить с любым
советским. Мало того, "Аэлита" и "Гиперболоид" задумывались
как единый роман, этакий "наш ответ уэллсовским
марсианам"...
  Молодая советская наука в двадцатые-тридцатые годы
вытворяла такое, что и ныне представляется чудом. А
молодая советская цензура (которой как бы не существовало,
а был так называемый Гослит) сбивалась с ног в попытках
заделать дыры в заборе. Иногда это удавалось, иногда нет.
  Во-первых, цензуре своевременно не докладывали, что
является на сегодняшний день государственной или военной
тайной. Во-вторых, в государстве тотального контроля, как ни
странно, существовало множество изданий,
трудноразличимых для Недреманного Ока по причине
мелкости оных. Цензоры на местах были невежественны,
ленивы, а зачастую - просто пьяны. За недосмотр они
расплачивались постфактум. Печатная продукция изымалась,
уничтожалась, помещалась в спецхран - но не могла исчезнуть
полностью. Из районных и многотиражных газет
сворачивались кульки для семечек и селедки, ими оклеивали
стены под жалкие обои, оборачивали книги (сейчас это трудно
представить), их клали в валенки как стельки... Были
проблемы и другого рода. Детскую литературу, скажем, блюли
жестко, но выискивали в ней лишь идеологическую крамолу,
допуская утечку самых передовых научно-технических
секретов. Взять, к примеру, "Приключения Карика и Вали"...
  А всяческие справочники, путеводители, книги по
краеведению и природоведению, книжки-раскраски, альбомы
рисунков для аппликации и вышивки, наконец - переводные
картинки!
  Так что коробка из-под телевизора, принадлежавшая
усопшему секретчику Мальчугану, вмещала в себя лишь
ничтожную часть запретного советского знания. В основном
это были смешные мелкие секреты. Кому сейчас интересен
агитационный пулемет "Красный Максим", пули которого
высвистывали мелодию "Интернационала"? Кто теперь знает,
что скульптурная группа Веры Мухиной "Рабочий и
колхозница" должна была служить носовой фигурой
исполинского самолета "СССР"? Кто из пионеров предвоенной
поры вспомнит сейчас, как они заготавливали в тридцать
девятом мухоморы (красные - отдельно, пантерные -
отдельно)? Наконец, Юрия Гагарина и Сергея Королева знает
весь мир, а кто слышал о существовании зэка по имени Исаак
Ушерович Блюм?
  
  Газета "Котласский железнодорожник" от 4 ноября 1960
г.
  Первый космический рейс
В наше прекрасное время, когда стараниями партии и правительства
полным ходом идет освоение космического пространства и вот-вот на орбиту
вокруг нашей планеты выйдет первый спутник с человеком на борту, когда в
разоблачении культа личности Сталина расставляются последние точки,
настала пора рассказать наконец о тех великих достижениях нашей науки и
техники, которые в течение многих лет от советских людей скрывались за
семью печатями.
  :Инженер И. У. Блюм впервые был арестован ЧК в 1921 году. Затем
аресты последовали в 1926 и 1934 годах - вначале как члена "Бунда", а потом
по "делу о Промпартии". Отбывать несправедливое наказание его отправили в
одну из первых так называемых "шарашек": конструкторское бюро за колючей
проволокой. Там, помимо исполнения спущенных сверху плановых разработок
конных прожекторов для ночных кавалерийских атак, Блюм сумел не просто
создать новый перспективный проект, но и заинтересовать им руководство. Год
потребовался на строительство верфи и выделение необходимых фондов. Но с
начала 1937 года в КБ закипела работа над совершенно новым и необычным
изделием:
  Два года и девять месяцев спустя, в начале ноября 1939 года, изделие
"ВНТС" заняло место на обширном пустыре, раскинувшимся рядом с лагерем.
  Представляло оно собой громадный аэростат, к которому вместо обычной
гондолы прицеплено было нечто странное: связка четырехметровых труб, к
которой сверху крепился небольшой серебристый шар.
  В ночь с четвертого на пятое ноября началось наполнение оболочки
аэростата гелием.
  Ранним утром седьмого ноября инженер Блюм расположился в шаре и
запер его изнутри. В кармане ватника лежали временное удостоверение
личности и пропуск на право выхода за пределы зоны.
  В семь часов десять минут по московскому времени были обрублены
тросы, и "ВНТС" начал медленный подъем, длившийся более четверти суток.
  Убедившись, что на высоте десяти с половиной километров подъем завершился,
инженер Блюм сбросил вниз сигнальный фальшфайер и через минуту нажал
красную кнопку на приборном щитке.
  Воспламенились одновременно девятнадцать ракет внешнего пояса
ракетной связки!
  И ракетный корабль - а именно им и было изделие "ВНТС" - прошел
сквозь оболочку аэростата и ринулся к звездам!
  Когда отгорели ракеты внешнего пояса, воспламенились ракеты второго,
затем внутреннего, и в конце концов - заработал центральный ракетный блок.
  Когда же прогорел и отстрелился он, стали вспыхивать с пятисекундным
интервалом магниевые фотопакеты. Эти вспышки следили несколько
разбросанных по местности теодолитов. Было установлено, что максимальная
высота подъема ракетного корабля составила сто пятьдесят девять километров!
  По международным нормам, граница космоса проходит на высоте ста
километров. Таким образом, первый космический пилотируемый полет
состоялся в СССР еще в 1939 году!
  :Корабль совершил мягкую посадку на лед Онежского озера. Пять
часов спустя инженера Блюма подобрал один из спасательных У-2.
  В дальнейшем И. У. Блюм принимал участие в разработках
перспективных видов оружия, в частности самолетов-снарядов, пилотируемых
почтовыми голубями. Но затем его привлекла железная дорога, которой он и
отдает сейчас весь свой талант. Первый человек, побывавший в космосе на
корабле, буквально собранном своими руками, живет на нашей земле и ходит
среди нас, добавляя крупицы своего труда в общую копилку семилетки!
  						И. Голубев

  А знаете ли вы, что в СССР были созданы несколько
самолетов с атомными двигателями, и один из них совершил в
1963 году дважды кругосветный полет? В результате чего у
писателя-фантаста А. Казанцева начались неприятности с
Главлитом и КГБ, и ему пришлось долго объяснять, что роман
"Пылающий остров" был написан а). еще до войны и б). не
только им. А вот авторам брошюрки "Крылатый атом"
издательства "Вища школа", 1964 год,  отмазываться было,
наверное, нечем:
  Или взять деятельность Института экспериментальной
медицины. Вот они, серые папки с аккуратными красными
крестиками: но с этим пусть разбирается доктор.
  Вот тоже интересная папочка, с жирным знаком вопроса
  - два десятка тонких детских книжек, детская же - большого
формата, но в картоне: "Экспедиция к предкам", А. Свирин:
  Закладка с надписью: "Слишком достоверно?"
Или вот эта: "Кибернетика".
  Или эта: "Русский север":
  - Наробыв дидусь, - сказал Коломиец, откладывая в
сторону очередную выкройку, сохранившую в себе тайну
второй хибинской экспедиции академика Ферсмана. - Как он не
боялся все это держать при себе?
  - А я его понимаю, - сказад Крис. - Сперва, может, и
боялся - пока было что терять. А после перебоялся: Вот за
что я большевиков не люблю - кроме Хасановны и Че Гевары -
так это за то, что они бездарно просрали такой колоссальный
энтузиазм всей этой ученой публики. Ведь без всяких шарашек
за те же хлеб и воду - только разреши! - такого бы
насоздавали и наоткрывали, что Марс давно семнадцатой
республикой стал, а Штаты - большим кукурузоводческим
совхозом с джазовой самодеятельностью. Да, ребята, и какой
бы это был джаз!..
  - А не надо было фракционность разводить, - сказала
Хасановна. - Поумерил бы Троцкий свои амбиции...
  Разобрался бы Радек со своими бабами... Как ведь все
хорошо начиналось! И у нас в октябре, и у вас в августе!..
  "ВНТС". Слыхала я про это: Знаете, как расшифровывается?
  - Нет.
  - "Вождь народов товарищ Сталин". Строили второй
экземпляр, побольше, да война помешала. Не будь войны -
аккурат к юбилею вождя Луну бы освоили.
  - А какое сегодня число? - вдруг спросил Крис, поднося к
глазам тоненькую серую брошюрку.
  - Годовщина расстрела июньской демонстрации, -
немедленно откликнулась Хасановна.
  - Месяц я еще худо-бедно помню, - сказал Крис. - Я про
число спрашиваю.
  - Седьмое, - робко предположила Ираида.
  - А тут как раз написано: "7. 06. 98. Проверить". И давно
написано. Бывшими фиолетовыми чернилами.
  - Можно посмотреть? - спросила Ираида.
  - Сколько угодно, - сказал Крис.
  - Панас Запредельный, - прочла Ираида. - "Пролетарская
машина времени "Красный Янус". Популярная библиотека.
  Роман для детей и юношества. Выпуск четвертый.
  Издательство "Полярный Октябрь". Архангельск, 1928 год.
  - В Черкассах улица есть - Панаса Беспредельного, -
сказал Коломиец. - Бывшая Рокоссовского. Может, это тот
самый?
  - Глава восьмая, - продолжала читать Ираида. -
Гремучий бензин. Новые друзья и новые враги. Мотоциклетки
в ночи. Комсомольцы есть? Освобожденный оказывается
негром. Что такое "навороченный байк"?
  - Чего? - приподнялся Крис. - Так и написано?
  Ираида показала ему страницу. Крис недоверчиво
посмотрел на буквы. Потом внимательно изучил обе стороны
обложки.
  - Настоящая, - сказал он. - Только вот откуда в двадцать
восьмом году взяться слову "навороченный"?
  - Жаргон, как и мода, возвращается каждые двадцать
пять лет, - сказала Ираида.
  - Например, глагол "бузить", - ехидно сказал Крис. - Но
причем здесь сегодняшнее число? Написанное Бог знает
когда?
  - Может, это и не число, а инвентарный номер, - сказала
Ираида.
  - А что значит "проверить"?
  - Ну... - Ираида задумалась.
  - А вот еще одна, - сказал Коломиец, выудив из коробки
точно такую же брошюру. - Выпуск первый...
  - Давай-ка высыплем все на стол, - предложил Крис. -
Наверняка там еще есть...
  - Лучше я сама, - сказала Хасановна. - А то вы у меня
устроите тут...
  Но других выпусков романа товарища Запредельного не
отыскалось. Хасановна пошла заваривать чай. Крис углубился
было в чтение, но тут дверь распахнулась, и на пороге возник
доктор в обнимку с длинным тощим негром.
  - Ух ты, - сказала Ираида. - Освобожденный оказывается
негром: - добавила она шепотом.
  - Не знаю, как вы, - с лихорадочной улыбкой во весь рот
сказал доктор, - а мы с добычей. Этим афроафриканцем наши
неизвестные друзья намеревались повторить подвиг Сереги
Коростылева. Прошу любить и жаловать.
  - Как ты его назвал? - переспросил Крис.
  - По правилам политкорректности - "афроафриканцем".
  Говорят, что "негр" - это неприличное слово. Вроде как
"пидор". И отныне вместо слова "дурак" прошу употреблять
выражение: "представитель интеллектуального
большинства":
  Ираида медленно подняла руку и наставила
указательный палец в грудь гостю. Тот начал бледнеть.
  - Что-то случилось? - решил уточнить Крис у доктора.
  - И еще как, - сказал тот. - Боюсь, что братца Майкрофта
нам предстоит использовать на сто пятьдесят процентов...
  Раздался какой-то всхлип. Негр закатил глаза и тихо
сползал по стенке. Крис молча встал, ухватил парня под
мышки и легко оттащил на кушетку для психоанализа, которая
здесь, в приемной, играла роль дивана.
  - Ты его знаешь? - повернулся Крис к Ираиде.
  - Да это тот самый, который у меня хотел сумочку отнять!
  - Ага. Что-то Москва становится уж очень маленькой. Где
ты его взял, Иван?
  - Где-где: В Мытищах. Где еще беглые негры водятся?
  - А как тебя занесло в Мытищи?
  Доктор набрал побольше воздуху в легкие - и начал
рассказывать.
  

                  9.

    ПРОЛЕТАРСКАЯ МАШИНА ВРЕМЕНИ
"КРАСНЫЙ ЯНУС"
выпуск I
					

  Глава первая.
  Испытатели. Секретная лаборатория "5-зет". Готовы к старту!
  
  Марков заехал за Терешковым на мотоциклетке. Одет он
был по обыкновению в пилотское пальто-реглан, кожаный
шлем и очень старые желтоватые выпуклые очки, делающие
его похожим на удивленную рыбу.
  - Ты спишь слишком долго, - заявил он с порога. - Это
вредно. В организме накапливаются жирные шлаки.
  - Я запасаюсь сном, - сказал Терешков. - Никто не знает,
когда и как мы будем спать в следующий раз.
  Он выпил стакан кислой воды. Это был сегодня весь его
завтрак. Так велел профессор Шварцкопф.
  - Неужели тебе так важно знать, когда и как мы будем
спать в следующий раз? - удивился Марков. - Разве не ты,
старый товарищ, обходился неделями без сна, держась в
седле? Наверное, ты ослаб душой и телом.
  Терешков засмеялся. Он схватил двухпудовую гирю,
шутя обмахнулся ею, потом поймал Маркова за ремень и
поднял вверх на вытянутой руке.
  - Так и буду носить, пока не прекратишь брюзжать, как
мелкая буржуазия! - пригрозил он. - Кстати, Маркс спал еще
поболе моего!
  - Так ведь он мозгом работал. Опусти, у тебя на потолке
паутина, а я боюсь пауков.
  - Знаешь, я чувствую себя необыкновенно, - заявил
Терешков, ставя товарища на пол. - Такого со мной еще не
было. Даже когда в первый раз я взлетел на "Сопвиче" и вся
земля была подо мной, я не чувствовал такого подъема. А
ведь по условиям эксперимента, мы должны быть совершенно
спокойны. Что же делать?
  - Сейчас мы с тобой прокатим по начинающей
просыпаться Москве, и ты посмотришь на нее отрешенными
глазами. Ты увидишь грязь на улицах и дома с пыльными
стеклами. Ты услышишь хохот самодовольных нэпманов,
которые на пьяных извозчиках возвращаются с диких оргий.
  Обоняешь запоздалый обоз золотарей. Осязаешь помятых
девок у дверей притонов:
  - Зачем я стану их осязать? - удивился Терешков.
  - Чтобы запомнить, дубина! Возможно, ты этого больше
никогда не увидишь. Помнишь, что сказал профессор?
  - Да. Не до конца выверено, в когда мы вернемся.
  Терешков натянул шинель и суконный шлем с голубой
пилотской звездой. Огляделся, вдруг с грустью прощаясь с
комнатой, к которой привык. Полукружие теплой голландской
печи, длинное узкое окно, койка под серым одеялом, портрет
Отто Лилиенталя на стене. Когда Марков впервые увидел этот
портрет, он закричал: "Какой-то белогвардеец!" И долго после
смеялся над собой.
  На мотоциклетку успела лечь склизкая роса.
  Громкий звук мотора отлетал от стен. Воздух, упираясь в
лицо и руки, казался наполненным иглами льда.
  Обманчив месяц апрель. Еще и снегу может подпустить.
  С Воробьиных гор окинули глазом город. Тёмно:
  Переглянулись:
  - Едем?
  - Едем, брат:
  Пустыми улицами без девок и извозчиков они проехали
еще пять верст и оказались в месте своего назначения, перед
ничем не примечательным домом с арочными воротами.
  Сторонний человек нипочем не сказал бы, что вот за
этими самыми воротами (ржа со скрипом и заспанный
дворник) скрывается могучая и секретная советская
лаборатория. От которой (чем не шутит черт!) зависит все
будущее счастье угнетенного человечества.
  - Никодимыч, отпирай! Отпирай, Никодимыч!
  - Фу, дымищу-то напустили:
  Из флигеля - ассистентка Фрида.
  - Не ждали вас так рано, зачем?..
  - Невмоготу, Фрида Абрамовна! Запускай нас внутрь и
дай поглядеть на приготовления.
  Молча пошла впереди, в гулкое нутро дома. Странный
флигель, никто и не поймет, что он - всего лишь нашлепка над
громадным подземным залом. По лестнице, потом налево - и
вот ты над круглой площадью, залитой дуговым светом.
  Посередине площади - грузовик, в кузове которого стоит
как бы круглая птичья клетка из белых прутьев, сравнительно
больших размеров, так что две новенькие мотоциклетки БМВ
там помещаются, дюары с газом и коричневые баулы. И
немного места остается для двоих пилотов-испытателей.
  Шестеро вокруг. Терешков знал их всех, знал и доверял.
  Вот старый Зосимов, спец из редких, любящий смотреть на
звезды. Как флотский инженер строил подводный минный
крейсер "Енисей". Вот Панкратов, тоже белая кость, но в доску
свой, в революции с молодых ногтей, знал Ильича еще
студентом. Легко орудует такими силами, что жутко делается -
и думаешь, зажав щепоть в кармане, что не все познано еще
человеком и не все доступно ему так же легко, как бензин,
электричество или пар. Но и гордость берет. Стрыйский,
похожий издали на кривую растрепанную швабру, может в уме
сосчитать любые числа и говорит, что никогда ничего не
забывает. Бывший комиссар у Тухачевского, а крив потому, что
белопольская сабля прошлась по ребрам справа, пересчитав
их наново и по-своему. Манукян, электрик. Взглядом может
лампочку зажечь. Проводку видит насквозь. Выводил в
восемнадцатом флот из Гельсингфорса. Шпац, бывший эсер,
сумевший удивить самого Эйнштейна странными трудами о
парадоксах. И наконец Марысичка Панкратова, с которой
совсем неохота расставаться:
  - Ты вздыхаешь? - спросил Марков.
  - И да, и нет, - ответил Терешков, диалектик. - Я
вздыхаю, потому что очень долго мы с тобой ждали этого
момента, а когда он наступил, все оказалось будничным. Но я
не вздыхаю, потому что так и должно быть. Мы всегда ждем
чего-то необыкновенно прекрасного и обижаемся на
обыденность, и думаем, что она нехороша. А вот она-то как
раз и хороша. Что мы увидим там - мы ведь не знаем, правда?
  Но уже готовим себя к тому, что это будет - необыкновенно,
прекрасно и восхитительно. Так?
  - А ты что, думаешь иначе? Ты считаешь, что будущее
будет обыденным, простым и серым? Разве за это, за будни и
серость, мы дрались насмерть в гражданскую?
  - Да. Ты удивлен? Но ведь это именно так. Мы дрались
не за то, чтобы превратить жизнь в безразмерный праздник, а
лишь за справедливость и за наше право решать, как жить. И
все. А кто думал иначе, разочаровались потом. Ты помнишь
Устименко?
  - Он смалодушничал.
  - Да, конечно. Но толкнуло-то его под руку именно
окончание обещанного праздника. Ему нравилось воевать, он
был красив и значим. Когда его не взяли в ЧК и в Персию, он
решил, что теперь окончено все.
  - Он смалодушничал, как гимназистка. Нет, будущее
будет прекрасно, и ты мне можешь поверить. Оно просто не
может стать другим, ведь его делают такие люди, как
Панкратов и Стрыйский. Будут огромные красные дома, легкие
и полупрозрачные, соединенные мостами из золота и
алюминия. Сады на крышах. Легкие голубые паровозы на
однорельсовых эстакадных дорогах. Огромные аэропланы,
беззвучно бороздящие небеса. Утром ты встаешь, надеваешь
легчайший костюм из шелка и шерсти, спускаешься в лифте
сразу на станцию подземной железной дороги и стремительно
едешь на завод, где работают сотни станков-пианол, и ты
лишь управляешь ими, как полководец управляет армией:
  - Что такое пианоло? - спросил Терешков, морща лоб.
  - Пианола, дура. Это такой рояль, который умеет играть
сам, без тапера. Заводишь пружину, и он играет. А если
подвести пар или электричество, то он будет играть вечно.
  Представляешь: он стоит в центре огромного зала и играет
Баха, сонату "Апассионату", любимое произведение Ильича. И
люди после работы приходят и слушают, и набирают силы и
энергию для нового трудового дня. Но точно такое же
устройство можно использовать для того, чтобы убираться в
квартире, шить одежду, нарезать болты и точить снаряды - и
это не делалось только потому, что буржуям невыгодно
освобождение пролетариата:
  - Не Баха, а Шопена, - поправил Терешков товарища.
  - Нет, Баха. Я точно помню. Есть даже такая шутка:
  Бетховен выпил Чайковского, надел Шуберта и пошел на Гуно.
  Присел, и - Бах! Потом сорвал Листа и вытер Шопена. Я по
ней и запоминаю композиторов.
  - Ты пошляк, Марков. И твои отношения с женщинами
вызывающие.
  Они еще долго могли пикироваться так, потому что были
разные во всем. Но подошла Фрида.
  - Вас просит к себе товарищ профессор Шварцкопф.
  Пошли. По жестяному коридору, к обитой пробкой двери
без табличек.
  Шварцкопф был маленький и целлулоидно-блестящий. И
голос его был капризный, как у немецкой куклы с мигающими
глазами.
  - Вот тот день, молодые люди, наконец случился. Мы так
долго его ждали, факт. Сегодня на дальнюю разведку нашего
неминуемого будущего вы отправляетесь. На сто лет вперед
ровно. Ваша задача побывать там и назад во что бы то ни
стало возвратиться. Если все наши размышления правильны,
то вы будете чувствовать себя хорошо, и поведение ваше
ничем ограничено не станет быть. Но привезти какие-либо
сувениры вы не сможете. Весь наш расчет на то лишь
имеется, что вы увидеть и запомнить сумеете многое. Еще раз
повторяю, что вся ваша задача в одном будет состоять:
  увидеть кое-что и назад в сохраненности вернуться. Вы лишь
первыми будете, за вами другие последуют в больших
партиях. Оружие у вас будет иметься, обязательно, но вам его
категорически применять запрещено. Вы меня понимаете?
  Испытатели дружно кивнули.
  - А теперь я буду вас гипнозу подвергать, чтобы место в
памяти очистить и способности к запоминанию враз и
категорически усилить. На эти диваны ложитесь и сюда
безотрывностно смотрите.
  Блестящее яйцо между пальцами. Меняет блескучесть и
цвет.
  Журчит-льется тихая речь.
  И что же это? Нет больше кабинета профессора. Наголо
бритые и еще влажные после бани стоят испытатели в
гардеробной. Чистое егерское белье перед ними, серые носки
тончайшей шерсти, французские офицерские ботинки желтой
кожи на высокой шнуровке, кожаные бриджи, вязаные свитера,
зеленые и серые, пилотские куртки и пилотские шлемы,
новенькие, блестящие от лака. Перчатки на меху с крагами,
непривычно мягкие и легкие. А под белье нужно надеть еще
тончайшие шелковые подштанники и шелковую же сорочку -
от вшей.
  Ключи обратного хода. На пружинных браслетах
приковываются к запястьям.
  В соседней комнате - оружие, патроны и деньги.
  Американские "Кольты" образца девятьсот восьмого года в
коричневых кобурах и по две запасные обоймы к ним.
  Отдельно - вощенного картона зеленая коробка с патронами.
  Аптечка - каждому: перевязочные пакеты, морфий, аспирин и
стрептоцид, ляпис, йод, марганцовка. На двоих - запаянная
жестяная банка кокаина. Деньги: столбики золотых
"империалов", тоненькие пачки советских червонцев,
английских фунтов, японских иен, североамериканских
долларов.
  - А если в будущем отменят деньги?
  - Привезете обратно. Это достояние Республики.
  И еще дальше - сухой паек. Из расчета на неделю:
  галеты, пеммикан, сало, шоколад, спирт. И бутыль с водой
закреплена в клетке.
  И вот (вещмешки за плечами!) Терешков и Марков стоят
у дверей клетки, отчаянно спокойные, готовые ко всему. С
завистью смотрят на них и Панкратов, и Зосимов, и
Стрыйский, и Манукян, и Шпац. И Марысичка. С которой - и тут
Терешков не вполне уверен - у него то ли было что-то, то ли
не было. То есть он не помнит, чтобы что-то было. Но -
чувствует, что было. Такая вот странность.
  - Товарищи! - и глаза Панкратова блестят. - Настал
исторический миг! Человек веками подчинял себе
пространство и энергию, оставаясь рабом времени. И вот
теперь мы готовы сбить с себя оковы, скрутить время в
бараний рог и заставить его работать на пролетариат всех
стран. Простой пулемет "Максим", заброшенный к Спартаку,
позволит ему разгромить рабовладельческие римские
полчища и установить советскую власть в Италии на две
тысячи лет раньше срока, положенного косной и неторопливой
клячей-историей. Заглядывая же в будущее, мы будем
узнавать обо всех кознях, которые мировая буржуазия готовит
нашей Республике, и предотвращать их с неотвратимостью
Немезиды! И даже, может быть, заглядывая в будущее, мы
сумеем подхватывать новые прогрессивные идеи в области
техники и вооружения. Что сделает нас непобедимыми на
мировой арене! И вся эта блистающая перспектива станет
возможной благодаря вашему успешному броску! Да
здравствует мировая революция во всех временах и эпохах!
  Да здравствует великий Ленин! Ура, товарищи!
  - Ура!!! - хором в ответ.
  
  Глава вторая.
  Дверь закрывается. Час испытаний. В тумане. Не горит! Строго на
юг. Где люди? Черный аэроплан, белая звезда. Застава на дороге. Мы -
Ночные!
  
  Испытатели разместились в привинченных к полу клетки
низких гнутых алюминиевых сиденьях. Сиденья вращались на
оси. К ним нужно было пристегнуться ремнями из толстой
кожи. От металлических дюаров за спиной исходил неземной
холод. Громко стучал метроном. Дрожали стрелки под
стеклами приборов. Щелкали реле. Негромко взвыли и
медленно утихли соленоиды.
  - Приготовились, - поднял руку Зосимов.
  Клацнули в ответ пряжки.
  - Опускай!
  Скользнул с потолка и развернулся белый шелковый
тент, укрывший клетку. Марков и Терешков остались внезапно
отрезанными от всего мира. И хотя слышались все звуки,
сразу стало казаться, что просто где-то рядом работает очень
большой хрипловатый репродуктор, доносящий за многие
сотни километров звуки живых человеческих голосов.
  - Трогай!
  Зафырчал мотор грузовика, мелко задергался пол
клетки. Задребезжало за спиной.
  - Плохо притачали: сапожники:
  - Кружимся, что ли?..
  - Голова кружится.
  - Да ну, голова. Дура. Все кружится.
  Клетка и правда кружилась, вызывая помутнение
рассудка и желание хвататься руками за прутья.
  - Едем:
  - Куда-то едем:
  Зазуммерил телефон. Марков поднял черную трубку.
  - До отправления - три минуты, - голос Панкратова
ликующий и тревожный. - Как настроение?
  - Боевое.
  - Как на каруселях.
  - Держитесь, товарищи. Самое тяжелое впереди.
  Это они знали.
  Вращение, качка. Теперь стало казаться, что они
переворачиваются еще и через голову. Словно грузовик
превратился в аэроплан и выписывает "мертвые петли". Вес
теряется, на миг повисаешь на ремнях. Но нет - наваливается
вдвойне и втройне.
  Потом возник струящийся свет.
  Белый, как дым, он вырывался из крошечных пор
пространства и окутывал собой все. Терешков скосил глаза на
свою руку. Свет фонтанировал из пальцев пятью тонкими
нитями. Невдалеке они переплетались с десятками других и
терялись из виду.
  Сквозь эти струи виделось странное.
  Он видел Маркова словно бы вывернутым наизнанку и
одновременно окружающим Терешкова со всех сторон. Сам
Терешков стал размером с глаз. Он и был глазом,
стремительно вращающимся на стебельке. Он видел сразу
все, вокруг и всегда.
  Он видел себя маленьким мальчиком, лежащем в гробу.
  Он видел себя рядом с комиссаром Берлахом, когда тот
выменивал у петлюровцев бронепоезд "Булава народного
гнiву" на два ведра кокаина. Он видел себя красвоенлетом
Татусевым, зажатом на сиденье упавшего в лесу "Фармана"
молодыми веселыми березками (пряжкой ремня и
выпадающими зубами Татусев пытался перетереть держащие
его стволы:). Он видел себя на скамеечке у Чистых прудов
(бритый череп, костыли и мертво торчащая нога в сером
воняющем пролежнями гипсе), когда подошел к нему и сел
рядом профессор Шварцкопф и заговорил, как со старым
знакомым. А знаете, какая самая страшная тайна времени?
  Самая страшная тайна - что никакого времени-то и нет!..
  Куда же мы направляемся сейчас?..
  Кружение становилось невыносимым. И тут сквозь свет и
дурноту - диким голосом взвыли пущенные на всю мощь
соленоиды!
  Открылись краны, выпуская из дюаров кислород. Успеть
сделать вдох!
  Терешкову показалось, что его мгновенно вморозило в
лед. Нельзя стало двинуть ни рукой, ни ногой. Даже рот застыл
в полукрике. Лишь внутри что-то судорожно трепетало, гоняя
крошечные глоточки воздуха.
  А сверху давило, давило, давило:
  Он пытался считать про себя, но обнаружил, что забыл
нужные цифры. Что должно быть между 4 и 5? И что идет
после 7?..
  Вдруг тяжесть вся исчезла и сменилась страшными
толчками и подскоками.
  Потом раздался скрежет.
  Потом слетел тент:
  Терешков медленно приходил в себя. Рядом стонал и
ругался Марков. Было довольно светло, но при этом
совершенно ничего не видно.
  Как в тумане.
  Да это и был туман! Простой деревенский туман,
пахнущий мокрой разрытой землей:
  - Как ты? - услышал Терешков голос товарища.
  - Железно:- отозвался - и не узнал себя.
  - А меня - будто кони топтали:
  - Гуси топчут, - сказал Терешков, разом мстя за многие
обидные насмешки. - А кони кроют.
  Но Марков, наверное, не понял, что ему отомстили.
  Они приподнялись, кряхтя. Клетка стояла косо, но все же
как надо - то есть на днище. Непослушными пальцами
Терешков отстегнул ремень. Выпрямился. Встал.
  Все еще покачивало. Как в лодке.
  - Как ты думаешь - получилось? - спросил Марков робко.
  Марков! - робко!
  - Если бы не получилось, то разве мы были бы сейчас
одни? Все сбежались бы, чтобы нас осмотреть и успокоить.
  - Верно:
  - Командуй, командир, - сказал Терешков. - Выходим ли
мы на грунт сразу - или же когда рассеется окружающий нас
туман?
  - Не знаю, как ты, - сказал Марков, - а я чувствую прежде
всего легкий голод и несусветную жажду.
  - А вот что интересно, - сказал Терешков. - Если мы
съедим что-то здешнее, оно из нас вывалится при нашем
возвращении - или останется в животе?
  - И это тоже мы должны будем проверить. А пока - где
наши хлеб и мясо для первой закуски? Потому что без грубых
физических сил мы не будем способны к работе.
  - А как оно будет вываливаться?
  - Не заставляй читать тебе лекцию о телесном
устройстве организма.
  - Ладно. Вот наше мясо, соленые огурцы, хлеб. Бутыль с
клюквенным морсом. Но я чувствую, что не проглочу ни
крошки. Пока не узнаю, где мы.
  Марков молча взял провиант, развернул вощеную
бумагу, расстелил розовое тонкое мясо на хлеб, сверху
уложил помятые ломтики огурца. Впился зубами.
  И - со странностью в глазах отстранился.
  Потянулся к морсу. Глотнул очень осторожно, растирая
языком по небу.
  - Попробуй-ка, - протянул Терешкову надъеденный
бутерброд и надпитую бутылку.
  Морщась, Терешков куснул. Глотнул. И еда, и питье вкуса
не имели вовсе.
  - Странно:
  - Знаешь, Терешков, а ведь это значит, что - что-то
произошло! Наверное, удалось! Наверное, мы действительно
в будущем:
  Терешков вдруг почувствовал, что у него затряслись
руки. Он завернул недоеденный бутерброд в бумагу и сунул
его в карман. Потом - потянулся к барашкам, запирающим
дверь.
  Марков молчал.
  Терешков откинул решетку и, не останавливая движения
тела, спрыгнул на землю.
  Земля была рыхлая и мягкая. Из нее часто-часто торчали
пучки круглых листьев.
  Клетка стояла на картофельном поле, и картошка уже
давно взошла!
  Июнь!
  - Командир, - Терешков выпрямился. - Удалось. Удалось!
  Мы - там.
  А через несколько секунд где-то совсем рядом
заголосили птицы:
  Рассвет застал испытателей за необходимым делом:
  установкой клетки на колеса. Нежелательно, чтобы
посторонний взгляд коснулся секретнейшей из машин. К
счастью, маленькая, но густая рощица стояла неподалеку.
  Оставив пока на поле тяжелые мотоциклетки, Марков и
Терешков уперлись руками в прутья, ногами взрыли мягкую
землю - и покатили-покатили-покатили клетку к роще! Клетка
бежала легко, без мотоциклеток весу в ней почти и не
осталось - ну пять пудов, разве что. Ну шесть.
  В роще, такой чистенькой и нарядной снаружи, было все
замусорено. Валялись большие ржавые банки, витки
проволоки, детали каких-то машин. С клетки снова сняли
колеса, Марков затянул и законтрил временной тормоз,
отключил батарею. Машина времени теперь стала просто
мертвым железом. Забрали баулы и заплечные мешки, и
Терешков запер дверь на секретный стальной замок.
  Испытатели переглянулись. Каждый мысленно проверял
другого: не забылось ли чего. Но нет, ничего не забылось.
  - Газета, - вдруг тихо вскрикнул Марков. - Видишь?
  Под кустом лежал серый клок бумаги с крошечными
буквами. По нему прошлись дожди.
  Терешков присел рядом с бумагой, осторожно, двумя
пальцами, попытался приподнять листок. Тот расползся.
  - Нет, это не газета, командир. Или просто очень старая.
  - Или они тут бумагу разучились делать:
  Терешков обтер пальцы о листья, встал.
  - Поедем, командир?
  - Поедем: Терешков, ты себя нормально чувствуешь?
  - Вроде бы.
  - А я - будто свекольного самогону глотнул:
  - Так я и говорю - нормально.
  Срубив несколько кустов, забросали ветвями клетку.
  Оценили работу на "посредственно", махнули рукой и пошли
нетерпеливо к мотоциклеткам. Туман рассеивался.
  Терешков как бывший военлет обязан был работать с
компасом и план-картой. На чистом листе он поставил первую
точку.
  Мотоциклетки - за рога, и покатили по пахоте.
  А вот и плотно укатанная грунтовая дорога. Ведет строго
на юг.
  Счетчики пути поставлены на ноль.
  - Ну, Терешков:
  - Ну, командир:
  Две ноги дружно ударили по рычагам стартеров. Чих-чих-
чих-пфф! - сказали оба недавно опробованных и
замечательно отрегулированных мотора.
  Чих-чих-чих-пфф!
  Чих-чих-чих-чих-пфф:
  Что за притча?
  Взболтало бензин в баках? Пузырьками заткнуты
карбюраторы?
  Продули.
  Чих-чих-чих-пфф:
  - А бензин ли это? Командир, он не пахнет ничем!..
  - И мясо без вкуса:
  Они одинаковым движением почесали: Марков - лоб,
Терешков - затылок. Шлемы давно сброшены: жарко.
  - А ну:
  Ложным бензином намочен кусочек ветоши. Чирк
спичкой: чирк! Чирк!
  Нет ни огня, ни дыма, ни вони серной.
  - И спички туда же:
  Но Терешков не сдается. Вывернул свечу.
  - Крутни стартер.
  Тр-р-р-р-р-р! - целый сноп искр.
  Поднес к свече ветошь.
  - Крути.
  Тр-р-р-р-р!
  Не загорается.
  Тр-р-р-р-р!
  Не загорается.
  Тр-р-р-р-р!
  Не загорается:
  - Амба, Терешков. Все, что от нас - здесь не дышит.
  - Ты прав, командир. Что делать будем?
  - Покатим вручную. Может, у них еще бывает бензин.
  Может, они его делают для музея.
  - Умен был Шпац, когда советовал брать велосипеды:
  Постой-ка. Еще одна проверка:
  Терешков вынул кольт, дослал патрон и пальнул в небо.
  Да только не пальнулось: звонко ударил боек, и все.
  - И без оружия мы, командир. Что амба, то амба.
  Стало холодно. Нутряным охваченные льдом, скрывая
неуверенность, испытатели крепко взяли за рога своих
железных коней и покатили их строго на юг, по компасу, но без
карты.
  Что замечательно, ровно через три тысячи шестьсот
сорок семь метров грунтовая дорога взобралась на
широченное шоссе, залитое чем-то светло-серым, с
блестками, с белым ровным пунктиром вдоль. И ведь никто из
шоферов будущего не желал пользоваться этой дорогой:
  - Куда пойдем? - спросил Терешков, проводя на карте
первую короткую линию и вновь отмечая по компасу свое
положение относительно сторон света. - Направо или
налево?
  - Направо пойдешь - коня потеряешь, - вспомнил откуда-
то Марков. - Налево пойдешь - лапти отбросишь, зато конь
уцелеет:
  - Это предрассудки, - заявил Терешков, и они пошли
направо.
  - Смотри, дома! - сказал Марков недолго спустя.
  И правда: далеко в стороне от дороги стояли кучкой пять
или шесть домиков светлого кирпича, окруженные темно-
красным забором.
  - Неплохо, - сказал Терешков.
  - Это деревня! - догадался Марков. - Хутор! Здесь живут
те, кто возделывает поля!
  - Несомненно, - рассеянно согласился Терешков. Уже
несколько секунд он слышал какой-то далекий, но
приближающийся звук. Похожий на примятый шум веялки. -
Давай-ка сойдем с дороги:
  Как раз подвернулась и развилка, съезд пологий,
залитый тем же светлый веществом. Испытатели отошли на
два десятка метров и стали ждать.
  Оно появилось очень скоро. Черное, матовое, не
похожее ни на что. Три гробоподобных корпуса: большой и
длинный посередине, меньше и короче - по бокам. Серый
полупрозрачный диск сверху - наверное, пропеллер.
  Ни окон, ни колес, ни крыльев.
  - Ух ты!..
  Летающее чудище поравнялось с развилкой - сбоку оно
показалось даже изящным, удлиненный хвост с петлей и
шпорой на конце - вдруг затормозило почти мгновенно,
задрало нос и, накренившись, развернулось в сторону
испытателей! Терешков испытал потрясение: безглазое
чудовище замерло в воздухе и всматривалось в него.
  Потом оно качнулось, показало бок и рубчатое брюхо - и
понеслось дальше, стремительно набирая скорость.
  - Ты видел? - закричал Марков. - Ты видел?!
  - Ну:
  - На нем - белая звезда! Белая звезда!
  И тут до Терешкова тоже дошло: действительно, звезда
на боку черного аэроплана была белой - в голубом круге с
торчащими крылыш:
  
  (Две последние страницы вырваны)

  Из записок доктора Ивана Стрельцова.
  
  Переварить и усвоить добытую информацию оказалось
труднее, чем ее добыть. И времени на это ушло больше.
  Казалось бы, вот: все на бумаге. А в сознание не умещается.
  Наверное, эта немыслимая жара, сделавшая Москву
похожей на громадное фигурное жаркое, так действовала. Или
  - соломенные жгуты на антенне:
  Не люблю колдовства. Колдунов некоторых люблю, а
колдовства - нет.
  Но в конце концов все как-то улеглось и уже не вызывало
отторжения. Итак, мы узнали, кто виноват в смерти художника:
  Педрилло, он же Яценко, он же Ященко (чекисты обычно
уходят на покой, слегка подправив фамилию). Что убил он его
ради какого-то медицинского опыта, а может быть, не
медицинского, а может быть, и не опыта уже. Здесь пахло
индустрией. Убийства такого пошиба случались пять-шесть
раз в год на протяжении уже многих лет, и в радиусе примерно
километра от места очередного убийства посторонние люди
долго ощущали смутную тоску и упадок сил.
  Нашего гостя Джеймса (мы как-то сразу стали называть
его Васей, и он охотно откликался) прямо в лапы Ященке
привел коричневый потрепанный кейс из кожи фальшивого
крокодила, в крышку которого изнутри вмонтирован был
переливающийся разными цветами шарик. Если долго на этот
шарик смотреть, то можно увидеть Африку. Кейс при этом
нашептывал что-то ласковое: что-то, заставившее Васю
одеться потеплее и отправиться разыскивать какую-то дачу:
  Но вот какую и где - это из памяти его выветрилось.
  Запомнился только странный флюгер на крыше - в виде
дельфина: Об этом же кейсе рассказывал бывший казначей
"славянских вудуистов" - и о нем же предупреждал меня К. Что
характерно, этот самый кейс он уже однажды с нашей
помощью успешно отыскал: сказав, правда, что в нем
секретные документы:
  Это что же такое получается, господа?
  Далее: Вася спер кейс у какого-то типа в метро как раз во
время шестиминутной Ираидо-ментовской войнушки. Ираида
смутно помнила, что тип был с усами. Вася типа не помнил
вообще. Может быть, по горячим следам она и опознала бы
его, но прошло уже довольно много времени.
  В милицию тип не обращался. Хотя милиция была
рядом. Что тоже наводит на размышления. Либо он не хотел,
чтобы посторонние заглядывали под крышку, либо был
уверен, что покражу вернут.
  Что, собственно, и произошло: Вопрос "как?" мы пока
оставили за скобками. Как-то.
  И еще у меня создалось впечатление, что Крис имеет к
Ященке свой особый интерес. Потому что, когда он
произносил эту фамилию, у его голоса появлялись режущие
кромки.
  Оставалась мелочь - найти усатого мерзавца Ященку,
отнять у него кейс, самого - допросить с пристрастием, кейс
спрятать подальше:
  Очень не хотелось портить отношения с
могущественным К. Но отдавать в его пухлые ручки такую
машинку было бы преступлением. Как мне кажется, в свое
время он ею попользовался всласть. Впрочем, это мое
частное и ничем не подтвержденное мнение.
  Самое смешное, что по поводу событий в больнице ни
меня, ни Рифата не побеспокоили совсем. Была заметка все в
том же "МК", под названием "Полечились!" - о том, как
мытищинские милиционеры задержали втроем (?!!) семерых
бандитов, пытавшихся выкрасть из больничной палаты
важного свидетеля. И все. К. нас прикрыл, это точно.
  С Васей поработали профессионально. Я пробовал
препараты, глубокий гипноз, инсулиновый шок. Наконец в
стене, окружающей его память, удалось проковырять
несколько дырочек. Если вы думаете, что это помогло в
расследовании, то вы глубоко заблуждаетесь. Нас только
запутало еще больше.
  Вася, оказывается, мечтал. Он мечтал побывать в
Асгарде, жениться на живой валькирии и съесть ее. Под его
водительством полки героев и ванов разгромят негодяев-асов
и возьмут в плен всех их женщин - и съедят их, приготовив в
земляной печи. Потом они добудут ледяного великана Имира,
снимут с него шкуру, мясо мелко изрубят, добавят сорго и
муравьиных личинок, зароют в глину и разведут сверху
трехдневный костер; потом достанут из ямы и съедят. Потом
они убьют, разделают, вымочат в пальмовом вине, изжарят на
угольях и тоже съедят мирового змея Ёрмунганда - и тем
спасут мир от арийской заразы: Бедный Вася так оголодал в
Москве, что даже обильная кормежка добросердечной
Хасановны не избавляла его от потока гастрономического
сознания:
  Зато как он был счастлив, когда узнал, что Ираида не
держит на него зла и больше бить не будет!
  Плохо было только с "идентификацией Васи". Достался
он нам абсолютно без документов. В "Лумумбе" сказали, что
студент-четверокурсник филфака Джеймс Куку еще в прошлом
году отчислен за академическую неуспеваемость и отправлен
в родную Нигерию. То же самое подтвердили в нигерийском
посольстве, но как-то слишком уж агрессивно. Сам Вася этого
факта свой биографии не помнил, зато рассказал, что
несколько раз летал в Ташкент и Алма-Ату и там глотал
пластиковые колбаски с кокаином. Это был маленький, но
козырь, который мы с удовольствием засунули за обшлаг до
лучших времен.
  Отучать Васю от наркотиков было одно удовольствие.
  Видимо, эти козлы основательно расшатали Васину психику, и
сейчас любое внушение входило в него, как шило в белу
задницу. Правда, вот от печени бедолаги уже мало что
осталось:
  Жить мы его устроили пока в маленький закуток при
тимуровском гараже. Там было темно, зато не жарко и сухо - а
главное, гараж очень неплохо охранялся.
  Стараниями "братца Майкрофта" побитого тамбовского
вудуиста Рудика Батца перевели в медсанчасть Бутырской
тюрьмы, и он за толстыми стенами залечивал теперь
сломанную в четырех местах челюсть. И другие хрустнувшие
кости. Хорошо бы побеседовать с ним еще разок: но пока это
было нереально. Впрочем, братец обещал держать нас по
возможности в курсе дела.
  Крис тем временем опять собрался впасть в апатию. То
есть он держался, но это стоило ему большой затраты сил.
  Дружественный его визит в контору покойного Скачка
закончился, мягко говоря, ничем. Все там смотрели друг на
друга несытыми шакалами и мстить за смерть шефа не
рвались абсолютно. Тем более что "наследники" охотно
придерживались версии о несчастном случае - по крайней
мере, вслух:
  Как на грех, у колдуна Митрофанова пропал совсем
новенький чешский средневековый хрустальный шар фирмы
"Яблонек" - и упорно не желал отыскиваться. Крис истоптал
пол-Москвы. Митрофанов звонил раз по двадцать на дню.
  Впервые Крис признал свое поражение, и это тоже
действовало на него угнетающе до тех пор, пока совершенно
случайно - все через тот же гнусный "МК" - до нас не дошла
история о том, как старушка-уборщица одного из ДК, где
гастролировал Митрофанов, едва не осталась без глаз: в ее
кухне произошел мощный взрыв, и тысячи стеклянных игл:
  Вы уже догадались, да? "МК" же задался вопросом: кому
перешла дорогу старушка-одуванчик? Когда-то она работала
завхозом в школе, где учился Чубайс:
  Но это было, понятно, чуть позже и как бы между прочим,
а пока подавленный Крис продавливал диван, дул в дудку и
чуть-чуть пил горькую. Астральный пост был осквернен, но по
каким-то соображениям высшего порядка его не следовало
пока приводить в порядок - хотя Ираида была готова в любой
миг.
  Вместо этого бессердечный Крис погнал ее в самую жару
по магазинам: купить два комплекта крутого байкерского
прикида. Мотоциклы имелись в гараже Коломийца - томились
там без дела:
  И вот в это вечер к нам заглянул старый наш друг отец
Сильвестр. Вернее, сначала заявилась Й., подарила мне часы
с гравировкой и гордо удалилась, ступая по струнке. Тут же в
дверь позвонили вновь. Я придал морде самое ледяное
выражение. Отца Сильвестра оно слегка удивило:
  А потом удивляться пришлось нам.
  Под бутылочку ставшего традиционным "Ани" (причем не
того, который идет на широкого, пусть и достаточно богатого
потребителя, нет; этот "Ани" - из подвалов самого Вазгена,
вах!..) отец Сильвестр завел речь о неких негодяях, служащих
Сатане и совершающих во имя его гнусные обряды. Вот,
например: - и он перечислил последние по времени случаи
умертвий, в том числе и - разлучение с жизнью Сережи
Коростылева. И что ужасно, продолжал он, как бы не замечая
наших переглядываний, иной раз удается милиции или кому-
нибудь еще поймать пару-тройку исполнителей, и что? А вот
совсем ничего, остервенело берут всю вину на себя, просто до
самооговора дело доходит, и к стенке становятся с
просветленными лицами. Никак главного своего выдать не
хотят. Оно, может быть, и удастся этого главного вычислить, а
  - что на него есть, какие улики суду предложить? Да ни
малейших: Вот и ходят тератусы на свободе, ничего не
опасаясь. Ни милиции не боятся, ни КГБ - или как он там
теперь? - ни церкви. Хоть киллера нанимай: А у церкви
внутренние проблемы, сектанты да раскольники всяческие
замучили, тут вот недавно всплыли одни - с восемнадцатого
года в миру растворились и как будто исчезли, ну а теперь
решили, что пора бы им на свет явиться. "Армаггедоняне":
  Остервенели в подполье совсем, говорят: раз заповедь "не
убий" по счету шестая, так она и по значению шестая. И ежели
пяти главнейшим исполняться мешает, то силу свою
утрачивает:
  - Служение Сатане, выходит:- пробурчал Крис. - А я-то,
грешным делом: "И пусть возьмут от крови его и помажут на
обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут
есть его:"
Отец Сильвестр с интересом уставился на Криса.
  - "Ешьте же его так," - подхватил он, - "пусть будут чресла
ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в
руках ваших, и ешьте его с поспешностью:" "Исход", глава
двенадцатая: Следовало ожидать, что вы знаете много.
  Наверное, почти всё?..
  - Трудно сказать: Хотел бы я знать, куда они вдруг все
собрались:
  

                  10.

    ПРОЛЕТАРСКАЯ  МАШИНА  ВРЕМЕНИ
"КРАСНЫЙ ЯНУС"
				выпуск IV
				
Глава седьмая.
  Гремучий бензин. Новые друзья и новые враги. Мотоциклетки в ночи.
  Комсомольцы есть? Освобожденный оказывается негром. Что такое
"навороченный байк"?
  
  - Ты чувствуешь в себе новые силы? - спрашивал
Марков с дрожью в голосе. - Или неужели тебе безразлично?
  Во мне все звенит и поет. Посмотри, какие звезды.
  Оказывается, возвращаться приятно. Я будто выпил какое-то
волшебное питье. Меня распирает жажда деятельности. Здесь
непочатое поле деятельности! Залежи! Целина! Как ты
думаешь, какой сейчас год? До чего будут рады Стрыйский и
Панкратов - их расчеты оказались безошибочны! При прыжке
на сто лет ошибиться меньше чем на год! Интересно, как
получилось у нас?
  - Нормально получилось, - буркнул Терешков.
  Трофейная мотоциклетка была не в пример тяжелее
утраченной БМВ, и ему совсем не хотелось трепаться впустую
  - хотя пьянящую новую силу он ощущал не менее Маркова.
  Веселье, бесшабашие, удаль, вера в себя. Легкое тело.
  Топни ногой - взлетишь.
  Но пока - всего-навсего нужно выволочь тяжелый
агрегат на твердую дорогу и дальше катить на руках до первой
"газпойнт": нет, гады! И даже не до "понта". До "бензиновой
колонки". Так, а не иначе.
  И - зачесались стесанные кулаки. И - заныла скула. И -
потеплело сбоку, там, где грел кольт.
  - Дорога!
  - Вижу, командир.
  Дорога. Мысль саднит. Какая?
  Какая-то. Рядом с кольтом.
  Что там у меня рядом с кольтом? Терешков охлопал
себя, запустил руку в карман. Вот она, зажигалка, подарок
Виты. Ее же саму и изображает. "Будешь там у себя питонить,
косячок засмочишь - и меня вспомнишь:"
Вспомню: Он попытался засунуть зажигалку обратно -
но что-то удержало руку.
  И тогда, переложив зажигалку в левую руку и отведя ее
далеко от лица, он нащупал большим пальцем маленькую
твердую грудку, надавил:
  Боли не было. Рука подскочила. В битом ухе вновь
зазвенело на много тонов.
  - Ты что?.. - сквозь звон и плавающие пятна просунулся
Марков.
  - Спокач, командир, - отозвался Терешков. - Ни в чаху
склещило.
  - Набрался ты у своей шалавы словечек, что кобель
блох: Что с рукой-то?
  Терешков как раз ощупывал ее. Пальцы на месте:
  - Зерно, макар: Ф-фу. И правда, что блох набрался.
  Повезло нам, командир. Не стали моторы заводить. Как бы
оно рвануло!..
  Марков начал было что-то говорить, но вдруг резко
замолчал, будто ему с маху вогнали в рот кляп. Потом он
длинно присвистнул.
  - Ты молодец, - сказал он наконец. - Я не додумался бы.
  - Я тоже не додумался, - сказал Терешков. Рука начинала
гореть. - Я почувствовал.
  - В тебе есть чутье, - сказал Марков. - А во мне вот нет.
  Надо слить этот гремучий бензин. Жаль, нет бутылок. Они
пригодились бы.
  - Интересно, какой сейчас год?.. - сказал Терешков. - И
что еще странно: помнишь, нам говорили, что из будущего
ничего нельзя забрать. А мотоциклетка - вот она. Панкратов -
ошибался? Не верю.
  - Может быть, мы не переместились?
  - А как же бензин?
  - Да, бензин: А ведь махни мы с этим бензином сразу
домой - ничего бы от лаборатории не осталось. Правильно мы
сделали, что - задержались, - твердо сказал Марков.
  Терешков помедлил.
  - Не знаю, командир: правильно или нет. Может быть,
нас следовало бы расстрелять за это. Но - кто, кроме нас? Кто
еще знает, что ждет Республику в грядущем - и способен это
предотвратить? Кто?!
  - Ты прав. Но бензин придется сливать на землю. Жаль.
  Взрывчатка пригодилась бы.
  - Бензин. Я успел забыть про него:- Терешков потряс
головой.
  Марков тем временем вынул из кармана крошечный
фонарик и включил. Фонарик разразился ослепительной
вспышкой и потух. Стало еще темнее.
  - Этого следовало ожидать, - сказал Марков.
  - Может быть, стоит дождаться утра, - сказал Терешков.
  - И опять позорно влипнуть? Нет, товарищ. Работать
будем при свете звезд!
  И они стали работать при свете звезд. Вылит был на
землю опасный гремучий бензин, выброшены подальше
ставшие бешеными электрические аккумуляторные батареи. А
вот патроны выкидывать не стали, прочные надежные кольты
могли выдержать один-два сокрушительных выстрела. Самое
важное дело иной раз - эти два выстрела.
  - Направо или налево?
  - Налево, командир. Посмотри: там светится небо.
  Значит, там город. Большой город. Светлый город.
  А буквально через минуту позади раздался звук
множества стремительных моторов. И свет десятка фар
плеснул по ленте шоссе, по столбикам на обочинах и по серой
траве за кюветами.
  Первые мотоциклетки пролетели мимо, но несколько -
затормозили.
  - Что, братаны? Искра в землю ушла?
  - Бензин клю. И батарейки слевили.
  - Ка-азлы, ну! Бензин - запросто, и прикурить дадим, но
динаму крутить придется! А до заправки километра четыре!
  - Докрутим!
  - Стас, ты там с канистрой! Плесни пацанам по шкалику!
  Пивом потом отдадите!
  - Парни, ну и байки у вас! Ну, я расперся! Димон, ты секи,
какие байки! Это же "Байер" двадцать седьмого года! И - как
новый! Ну, клево! Да на таком не ездить, на таком спать надо!
  Под подушку класть! А второй!..
  - Стас, давай скорей! Не успеем, без нас мудил истребят!
  Раскрошат!
  - Успеем!..
  Переливаемый бензин пахнет скоростью.
  - Козлы в натуре наших отметелили! Ну, мы им щас!..
  Клеммы на клеммы, искра. Мотоциклетка Маркова
завелась с полтырка. А мотоциклетку Терешкова не нужно и
тыркать: лишь поверни ключ. Теперь - крутить мотор!
  - Вперед! Вы с нами?
  - Да!
  Фары не включать, да уже и не надо: рядом тарахтят
мотоциклы Стаса и Димона, и света их фар - голубоватого,
резкого - хватает на всех. Впереди - перемиг красных стоп-
огней.
  Теплый задувающий ветер.
  Восторг. Туманит голову.
  Сколько проехали? Пять километров? Десять?
  - Направо!
  Узкий съезд, нырок, потом в горку - и вдоль забора.
  Фонари на заборе и колючая проволока.
  - Стоп!!!
  Почти обрыв. Вот: это плоская крыша, как в
туркестанских аулах, на нее можно войти, не заметив, что это
крыша. И двор внизу, обширный двор, залитый ослепительным
светом множества фар. Грохот моторов. В скрещении фар -
пять автомобилей, распахнуты двери, людская суета.
  То, что доносится до слуха, лишь рваный мат. Изредка -
смысловое слово.
  - :покрошу всех!.. - и в руках одного, что возле машин,
появляется карабин-автомат, мечта Виты! - :дорогу,
вонючие!..
  И Терешков без мысли о чем-либо достает кольт,
досылает патрон и стреляет под ноги этому безумному.
  Кажется, вновь что-то взрывается в руке. Вылет пламени
на два метра. Пистолет подлетает и бьет повыше лба (синие
искры под черепушкой), и тут же выплескивает на лоб горячая
струя. А внизу - столбенеют на миг, и этого довольно:
  мотоциклетки срываются враз, разя и расшвыривая врагов.
  Но Терешков уже не видит ничего: глаза заливает
липким, и он садится, обхватив голову руками и пытаясь хоть
так удержать бег крови.
  Подхватили и понесли, и уложили на что-то, отняли руки,
сквозь стиснутые веки розовый в прожилках свет.
  - Цела кость.
  - Так это ж голова:
  - Тащи бинт.
  - Ну, месилово мы им устроили! Теперь не сунутся, ка-
азлы:
  - Самим валить надо, менты набегут:
  - Свалим. Впервой, что ли?
  - Ну и тебя и пушка, братан! Я думал, оглохну.
  - Как тот ка-азел подскочил! И про пищаль забыл:
  - Ну-ка, открой глаза. Видишь все?
  Терешков приподнялся. Заслонился от бьющего света.
  - Нормец. Ехать надо?
  - Ну. Сможешь?
  Его вдруг потянуло рассказать, как он в девятнадцатом,
раненый сам, волок плавнями комиссара Берлаха, а
петлюровские разъезды шастали по берегам. Тогда было
труднее. Но вместо рассказа он встал, распрямился.
  - Комсомольцы есть?
  - Есть, есть. Все есть. И комсомольцы есть, и пиво
найдется: Руки вытяни. Ага. Сойдет.
  - Где мой аппарат?
  - Да вот: Крутая машина, братан, слушай! Я такие
только на картинке и видел. Это же вроде концепт - или уже
серия пошла?
  - Это трофей, - строго сказал подошедший Марков. -
Взят в бою.
  - Слушайте, парни, а сами-то вы откуда?
  - Из Москвы.
  - От Хирурга, что ли? - и - напряжение в голосе.
  - От Панкратова.
  - Не слышал:
  - Эй, - закричали снизу, - тут у них пацан какой-то
связанный! Да он еще и негр!
  Терешкову ярко вспомнились рейнджеры. Затеплился
бок под кольтом. Гады.
  - Дайте ему по башке, - велел он, - и путь лежит.
  - Ну!
  Заводятся моторы. Запах сгоревшего бензина. Муть.
  - Понеслись!
  И - понеслись! Вновь надо было крутить динамо, мотор
ревел и вибрация била в руль, но Терешков был счастлив.
  Сзади слышны были сирены, похожие на полицейские,
но не было ни погони, ни пальбы. И коптеры не утюжили небо,
и с оверлук-сателлитов не давали подсветки:
  Короткая езда - может быть, пять минут.
  Нырнули в спящий квартал. Звук упруго отлетал от стен.
  Под арку. Неровный проезд. Переулок. Налево:
  - Стоп! Глуши!..
  Дворик - маленький, десять на двадцать. Со всех сторон
  - черные воротца. Стас - или Димон? - быстро отпирают
одни, внутри загорается свет, там небольшой ангар, стоит на
козлах мотоциклетка, что-то валяется:
  - Закатывайте!
  И Терешков закатывает горячую мотоциклетку внутрь,
прислоняя к стене, набиваются другие, всего их семеро,
ворота закрываются, скрежет замка:
  - Уау! Как мы им вломили!
  - Димон, чего ждем? Отпирай!
  Поднимается люк в полу, там загорается свет.
  - Пошли. Эй, придержите парня!
  Терешков понимает, что придержать нужно его, но все
равно успевает упасть раньше.
  И сразу - вкус пива на языке.
  - Пьет.
  - Так ведь пиво же:
  - Слушай, в больницу, наверное, надо чувака: мозг
сотрясло:
  - Ничего, товарищи, все обойдется, - голос Маркова. - Он
и с поезда падал, и с аэроплана - без последствий. Привычка
выработалась.
  - Каскадер, что ли?
  - Можно сказать и так:- Марков бывает порой
удивительно уклончив:
  - Нормец, - повторил Терешков, не открывая глаз. -
Пуржать - не стоеросить. Про. Химли загуенец держать?
  Он попытался сесть. В голове, если говорить честно,
бродило.
  - Нич-чё не понимаю:- прошептал кто-то с уважением.
  Терешков с трудом проморгался. Он почему-то ожидал,
что свет будет невыносимо яркий, но нет: молочно-белый,
оплетенный проволокой фонарь светил хорошо, в меру.
  Мотоциклетчики - молодые парни в расстегнутых кожанках,
один с бородой, один с волосами до плеч - лежали и сидели
на зеленых и серо-полосатых тюфяках, брошенных на пол. В
центре между всеми стоял большой надорванный картонный
ящик, из которого изумленно таращились пивные банки.
  Одну, открытую, тут же сунули Терешкову в ладонь.
  - "Миллер", - тщательно прочел он надпись на боку. -
Ненавижу:
  И, запрокинув голову, стал шумно пить.
  - А его зовут Валентин, - сказал Марков. - Сейчас он
вправит себе мозги и будет общителен, как я.
  Терешков втянул последние капли и кивнул.
  - Да, - сказал он. - Я могу быть общителен, как мой друг
Марков. Хотя его вызывающие отношения с женщинами
вызывают ненужное отношение к себе. К нему. К себе: Или?..
  Да. Так что я хотел сказать? А, вот. Вспомнил. Какое число
сегодня?
  - Шестое:
  - А месяц?
  - Ну так это:. Июнь.
  - А год?
  - Ни хрена ты с дуба рухнул: Девяносто восьмой.
  - Я тебе говорил! - Терешков уставил палец на Маркова.
  - Все сходится. И еще, товарищ: что это значит: "Крутой
навороченный байк"?
  
  Глава восьмая
Прошло десять дней. В Москву, в Москву!.. Первый из списка. Почем
диктатура пролетариата?.. Здравствуй, Ленин.
  
  Здесь пришлось проще, чем в две тысячи двадцать
восьмом. По крайней мере, были в ходу и золото, и наличные
деньги. Больше того: за деньги можно было купить все что
угодно. До чего кстати оказался сверток старой, вышедшей из
употребления "зеленой капусты", сунутый в последнюю минуту
Дедом. Здесь "капуста" имела немалый вес: да и
николаевские империалы можно было легко обменять на
непривычного размера и вида рубли:
  - Вот она, мерзкая рожа капитализма! - говорил Марков,
потрясая темно-красными обтрепанными паспортами с
переклеенными фотографиями. - Как поживаете, Сергей
Панкратьевич Козорезов, год рождения тысяча девятьсот
шестьдесят четвертый? Прекрасно поживаю, отвечаешь ты
мне, Федору Эдуардовичу Мелешко, рождения тысяча
девятьсот шестьдесят девятого...
  - Две мерзких рожи, - меланхолично отвечал на это
когда-то Терешков, а ныне Козорезов.
  - Все продается и все покупается!..
  - А что? Очень даже удобно.
  - Ты ренегат, Козорезов!
  - И разложенец. Давай лучше решим, командир, что
делать будем. В тактическом плане у нас полное отсутствие
ясности:
  - Что делать, что делать: Внедряться.
  Они внедрялись уже вторую неделю. Удачно сведенное
первоначальное знакомство помогло замечательно:
  мотоциклетчики не выдавали тех, кого однажды сочли своими.
  Они и были зачаток тех самых "ночных бомбардировщиков",
которые так дерзко сопротивлялись интервентам тридцать лет
спустя: Но сами мотоциклетчики этого еще не знали и не
подозревали ни о чем грядущем.
  Повседневная жизнь, в которую вскоре окунулись
испытатели, ничем не походила на ночное приключение.
  Здесь - как, впрочем, и "дома", и в будущем - есть разные
миры, текущие раздельно, почти не перемешиваясь: как вода
и масло:
  С помощью Димона "вписались" в маленькую облезлую
квартирку - но с ванной, горячей водой и ватерклозетом -
вблизи железнодорожной станции, обзавелись самыми
неотложными документами (их требовалось немало, но, в
обличие от будущего, тут они достаточно легко добывались);
подолгу смотрели "ящик" (так тут назывался предшественник
скрина), читали свежие газеты, вечерами вели беседы с
заезжавшими на огонек мотоциклетчиками - осторожно и по
касательной. Впрочем, своих чудаков и даже опасных
сумасшедших на улицах хватало с избытком:
  Республика агонизировала. Коммунисты стали
банкирами и заседали в парламенте. Над Москвой
возвышался идиотский памятник царю Петру. Белые
безнаказанно издавали толстые газеты. Харьков оказался за
границей. Нищие подаяние не просили, а - требовали.
  Бандиты никогда не бывали в лесу.
  - Если мы уцелеем, - зло сказал Марков, - потом надо
будет отскочить еще на тридцать лет - и разобраться с
негодяями, которые погубили революцию.
  - Для этого надо точно выяснить, кто они, - усмехнулся
Терешков. - А для этого - переворошить три вагона книг и
старых газет. Будет ли у нас время?
  - Мы обязаны сделать все, чтобы оно появилось.
  - Мы обязаны всего лишь вернуться и доложить:
  - Ты прав. И ты не прав. И давай не будем об этом
больше. Решение принято. Верное или неверное - это уже
другой вопрос. Ответ даст трибунал. Продолжим наш поиск.
  - Да, командир.
  В первый день они сделали то, чего не успели сделать в
будущем: выписали запомненные имена из рассказов Деда и
Артиста. Имена тех, кто был виновен во всем.
  Банкиров, губернаторов, фабрикантов, политиканов,
газетчиков.
  Высоких милицейских чинов, контрразведчиков и
провокаторов.
  Попов и генералов-предателей.
  И кое-кого еще:
  Потом следовало пропустить этот обширный
расплывчатый список сквозь сито, чтобы ушла мелочь, ушла
пена - и на решетке остались, нервно подпрыгивая, несколько
крупных существ. После ликвидации которых дьявольский
план осуществиться не сможет.
  Но это сито еще предстояло сплести.
  На это дело Марков положил три месяца. Узнавать,
узнавать и узнавать. Все обо всем.
  Стояли солнечные знойные дни. Поезда, грохоча,
поднимали вонючую пыль.
  - Легкие паровозы на однорельсовых эстакадах, -
дразнился Терешков.
  Все было не так.
  Но к десятому дню вдруг оказалось, что вокруг - почти
привычно. Ветер полощет белье на веревках, мальчишки
гоняют мяч. Разве что на упаковках продуктов нерусские
надписи.
  Рана на лбу Терешкова затянулась корочкой, и корочка
нестерпимо чесалась.
  - Ты так усердно трешь лоб, что становишься похож на
умного, - сказал Марков.
  - Надо съездить в Москву, - ответил Терешков.
  Марков, как будто ожидав это предложение, развернул
на столе глянцевую кричаще-яркую карту.
  - Мы - вот здесь, - показал он за верхний правый угол. -
Приезжаем на Ярославский. Дальше? В метро?
  Терешкова передернуло:
  - Без оружия?..
  - Без! Без, Терешков, и не возражай.
  - Да я не возражаю:
  - Ладно, пойдем пешком. Сначала дойдем до Мавзолея,
потом посетим библиотеку, а вечером вернемся.
  - Пешая разведка.
  - Не унывай. Давай лучше озаботимся, как одеться.
  Эта мысль сверлила Терешкова. Здешняя манера ходить
без подштанников и нижних рубашек нервировала. В
холодном июне две тысячи двадцать восьмого года они почти
не снимали свою кожаную робу. Здесь это не получилось бы:
  жара подплывала под тридцать.
  В первые же дни шустрый Марков купил кое-какую
одежду на маленькой толкучке на углу. Терешков влез в
спортсменскую майку без рукавов и светло-серые просторные
брюки, сам же Марков натянул цветастую золотисто-
коричневую рубашку с мягким отложным воротничком,
зеленые шелковистые штаны с лампасами и черную кепку с
длинным козырьком. На плече у него болталась кожаная
сумка.
  Хуже обстояло с обувью. Себе Марков купил лаковые
штиблеты, Терешкову же - плетенные из ремешков сандалии.
  Терешков пошевелил бледными кривыми пальцами с
вросшими ногтями и вздохнул.
  Было утро, начало десятого часа. День предстоял
раскаленный.
  Поезда короткого следования - без буфетов и спальных
полок - назывались здесь "электричками". Они ходили часто, и
за проезд в них брали дешево.
  Вагон был полупустой. Люди сидели скучно. Сквозь
стекла окон влетали, ломались и подпрыгивали солнечные
лучи.
  Остановки следовали минуты через три - четыре.
  - Ух!.. - прошептал Марков и кивком показал Терешкову,
куда надо смотреть.
  На длинном сером заборе алела надпись: "Смерть
американским окупантам!!!" И - серп с молотом.
  Потом - вокзал. Жара, как в недавно затушенной топке.
  Нормальная привокзальная жизнь. Кипучая. Торговая.
  - Нам туда.
  Город, как ни странно, за пролетевшие обратно тридцать
лет изменился мало. Разве что в небе не было коптеров-
адвизоров, пропали "тарелки" для скринов с крыш домов да
большая часть рекламы. И Кольцо еще не стало трехэтажным,
остекленным и крытым, а повизгивало плотным
разнопородным вонючим железным стадом.
  Да, прав был Димон, когда говорил, что на мотоциклетках
днем сюда не сунешься:
  Марков уже нацелился было нырнуть в пешеходный
туннель, как Терешков поймал его за руку.
  - Гляди!
  Свежая афиша с труднопонятным вензелем наверху.
  Текст был странен: "ПЕНА и ЛЕД: камер-шоу лилипутов и
трансвеститов. КРЕЩЕНИЕ ЖАБЫ. А также НОЧЬ СТИХА И
ВОЛХВОВАНИЯ - ЭШИГЕДЭЙ. Перформанс и инсталляция
РОМАНА РОГАЧА":
  Марков отсвистел начальные такты:"

  (Три последние страницы аккуратно вырезаны ножницами.)

                  11.

  Вернулась взмокшая Ираида - как-то неоправданно быстро. И хрустящий пакет
в ее руках был маловат для помещения туда полного байкерского облачения.
  Изумленными глазами скользнув по отцу Сильвестру, она подошла к Крису и
выложила перед ним сложенный вчетверо голубоватый бумажный глянцевый лист.
  - Где ты это сняла? - спросил Крис, развернув его. Это была афиша.
  - Не сняла, а попросила. На Гоголевском.
  
                        Фольклорно-готический театр
                                  "АЛМАЗ"
                К двухсотлетию со дня рождения А.С. Пушкина
                                ПЕНА и ЛЕД:
                   камер-шоу лилипутов и трансвеститов.
                            ОБРЯД КРЕЩЕНИЯ ЖАБЫ
                               в постановке
                              РОМАНА РОГАЧА.
                       ПОЛНОЧЬ СТИХА И ВОЛХВОВАНИЯ:
                         перформанс и инсталляция
                                !ЭШИГЕДЭЙ!
                            7, 14, 21, 28 июня
                              начало: 19 час

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: