- Ну и скотинка! Только краснокожему и скакать на ней, - закричал он, заставив коня пройтись различными аллюрами. - Во всем Кентукки ни один бригадир не похвалится таким гладким и статным жеребцом! Седельце-то испанское, как у какого-нибудь мексиканского вельможи! А на гриву поглядите да на хвост - сплошь перевиты и переплетены серебряными бусами; Эллен и та не убрала бы лучше свои блестящие волосы, собираясь на танцы или к соседям на вылущивание кукурузы! Ну скажи, старый траппер, разве пристало такому красавцу коню есть из яслей дикаря?
- Не дело говоришь! Волки славятся своими лошадьми, и в прериях ты часто встретишь воина на таком коне, какого не увидишь под конгрессменом в поселениях. А впрочем, жеребец и впрямь куда как хорош и принадлежит, наверное, важному вождю! Ты прав, в этом седле сидел в свое время большой испанский офицер, и он потерял его вместе с жизнью в одном из боев с пауни - они ведь постоянно воюют с южными провинциями. Конечно, конечно, этот юноша сын какого-нибудь великого вождя; может быть, того славного воина, прозванного Твердым Сердцем!
Пауни не выказал ни тени нетерпения или досады, когда их так грубо перебили, но когда он нашел, что о его коне поговорили достаточно, он преспокойно, как человек, привыкший, чтобы его желаниям подчинялись, взял у Поля поводья и, закинув их через шею коня, вскочил в седло с легкостью опытного берейтора. Его посадка была на диво тверда и красива. Пышно разукрашенное громоздкое седло, казалось, служило не так для удобства, как для парада. В самом деле, оно больше мешало, нежели помогало ногам, не искавшим опоры в стременах - приспособлении, годном лишь для женщин! Конь, такой же, как наездник, дикий и необученный, сразу взвился на дыбы. Но если в их движениях и мало чувствовалось искусства, зато была в них свобода и прирожденная грация.
Своими превосходными качествами жеребец, возможно, был обязан примеси арабской крови, пронесенной через всю его длинную родословную, где были и мексиканский иноходец, и берберийский скакун, и боевой сарацинский конь. Добыв его в провинциях Центральной Америки, всадник овладел изяществом посадки и уменьем смело управлять конем, - два свойства, которые в своем сочетании создают самого бесстрашного и, может быть, самого искусного наездника на свете.
Оказавшись так нежданно в седле, индеец, однако же, не поспешил ускакать. Почувствовав себя в безопасности, он спокойно гарцевал на своем коне, вглядываясь в новых своих знакомцев куда более непринужденно, чем до сих пор. Но всякий раз, как пауни подъезжал к краю заросли и старый траппер ждал уже, что сейчас он умчится прочь, он тут же поворачивал коня и скакал обратно то с быстротой убегающего оленя, то медлительно, со спокойным достоинством в чертах лица и в осанке. Наконец, желая увериться в некоторых своих догадках, чтобы сообразно с ними действовать дальше, траппер решил продолжить прерванный разговор. Поэтому он сделал рукою жест, выражавший одновременно и миролюбие, и приглашение возобновить беседу. Зоркий глаз индейца уловил это движение; но далеко не сразу, лишь мысленно взвесив, так ли это будет безопасно, всадник отважился снова подъехать к отряду, который значительно превосходил его силой, а значит, в любую минуту мог посягнуть на его жизнь или свободу. Когда он все же подъехал достаточно близко, чтобы вновь повести беседу, весь его вид говорил о гордости и недоверии.
- До деревни Волков далеко, - сказал он, указывая совсем не в ту сторону, где, как известно было трапперу, жили пауни, - и дорога к ней извилиста. Что хочет сказать Большой Нож?
- Да, куда как извилиста, - по-английски проворчал старик, - если ехать тем путем, как ты показываешь, но далеко не так извилиста, как замыслы индейца... Скажи, брат мой, вожди племени пауни любят видеть чужие лица в своих жилищах?
Молодой воин грациозно склонил голову над лукой седла.
- Когда мой народ забывал дать пищу пришельцу?
- Если я приведу моих дочерей в селение Волков, возьмут ли их ваши женщины за руки? И станут ли ваши воины курить трубку с моими молодыми друзьями?
- Страна бледнолицых у них за спиной. Зачем они прошли так далеко в сторону заходящего солнца? Они потеряли свою тропу? Или это женщины тех белых воинов, которые, я слышал, поднимаются вверх по реке с бурными водами?
- Ни то и ни другое. Те, что поднялись вверх по Миссури, - воины моего великого отца, который послал их по своему поручению; мы же мирные путешественники. Белые люди и красные люди - соседи и желают быть друзьями. Разве омахи не навещают Волков, когда томагавк зарыт на тропе между двумя народами?
- Омахов мы встречаем приветом.
- А янктоны и темнолицые тетоны, живущие в излучине реки с мутной водой? Разве не приходят они в дома к Волкам выкурить трубку?
- Тетоны лжецы! - воскликнул индеец. - Они не смеют ночью закрыть глаза. Не смеют; они спят при солнце. Видишь, - добавил он, указывая с лютым торжеством на страшное украшение своих гетр, - с них столько снято скальпов, что пауни их топчут! Пусть сиу уходят жить в горные снега; равнины и бизоны - для мужчин!
- Ага, вот тайна и раскрылась, - сказал траппер Мидлтону, который внимательно следил за их беседой - ведь как-никак дело касалось и его. - Красивый молодой индеец выслеживает сиу - это видно по наконечникам его стрел и по тому, как он себя раскрасил; и еще по глазам: потому что у краснокожего все его существо согласуется с делом, которым он занят, будь то мир или война... Тише, Гектор, спокойно! Разве ты впервые чуешь запах пауни, дружок? Лежать, песик, лежать! Брат мой прав: сиу - воры. Так о них говорят люди разного цвета и племени, и говорят справедливо. Но люди из страны, где восходит солнце, не сиу, и они хотят быть гостями Волков.
- У моего брата седая голова, - возразил пауни, смерив траппера взглядом, полным и недоверия, и гордости, и понимания; потом, указывая вдаль на восток, добавил:
- И глаза его видели многое. Может он назвать мне, что он видит вдалеке? Не бизон ли там?
- Это больше похоже на облако: оно поднимается над границей равнины, и солнце освещает его края. Это дым неба.
- Это гора на земле, и на ее вершине - жилища бледнолицых! Пусть женщины моего брата омоют ноги среди людей одного с ними цвета.
- У пауни зоркие глаза, если он в такой дали различает бледнолицых.
Индеец медленно повернулся к говорившему и, помолчав, строго спросил:
- Мой брат умеет охотиться?
- Увы, я не более, как жалкий зверолов, и зверя я беру в капканы.
- Когда равнину покроют бизоны, он различит их?
- Конечно, конечно!.. Увидеть быка легче, чем уложить его на бегу.
- А когда птицы улетают от холодов и облака становятся черными от их пера, - это он тоже видит?
- Еще бы! Не так уж трудно подстрелить утку или гуся, когда их миллионы и небо от них черно.
- Когда падает снег и покрывает хижины Больших Ножей, видит чужеземец его хлопья в воздухе?
- Сейчас мое зрение не очень хорошо, - чуть печально ответил старик, - но было время, когда мне дали прозвание по зоркому глазу.
- Краснокожие различают Больших Ножей так же легко, как вы, чужеземцы, видите бизонов, и перелетную птицу, и падающий снег. Ваши воины думают, что Владыка Жизни создал всю землю белой. Они ошибаются. Они сами бледны и видят во всем свое собственное лицо. Оставь! Пауни не слеп и сразу видит людей твоего племени!
Воин вдруг замолк и склонил голову набок, как будто напряженно к чему-то прислушиваясь. Потом, круто повернув коня, проскакал в ближний конец зарослей и стал внимательно всматриваться в сумрачную прерию, но глядел он не туда, откуда явился отряд, а в противоположную сторону. Его поведение показалось наблюдавшим и странным и непонятным. Он вернулся, пристально поглядел на Инес, опять ускакал, снова вернулся, и так несколько раз - как будто мысленно вел какой-то трудный спор с самим собой. Он натянул поводья, сдерживая разгоряченного коня, и, казалось, хотел заговорить, но опять склонил голову на грудь, напряженно прислушиваясь. С быстротой оленя он проскакал в тот конец, откуда вглядывался в даль, потом описал несколько стремительных малых кругов, точно все еще не сделал выбора, и наконец понесся, точно птица, которая вот так же, кружила над гнездом, перед тем как улететь. С минуту было видно, как всадник мчится по степи, затем бугор скрыл его из глаз.
Собаки, уже некоторое время проявлявшие беспокойство, побежали было вслед за индейцем, но быстро прекратили погоню: сели, как обычно, на задние лапы и жалобно завыли, как будто предостерегая о близкой опасности.
Глава 19
Что, если он не устоит?
Шекспир
Рассказанное в конце последней главы было проделано так быстро, что старик, хоть и приметил каждую подробность, не успел ни с кем поделиться своими догадками о намерениях незнакомца. Но, как только пауни исчез из виду, траппер стал и сам потихоньку пробираться к тому краю зарослей, откуда только что ускакал индеец.
- В воздухе носятся запахи и звуки, - покачивая головой, ворчал он на ходу, - да только мои старые уши и нос не способны уловить и распознать их.
- Ничего не видно, - сказал Мидлтон, последовавший за ним. - У меня и зрение и слух отличные, но смею вас уверить, что и я ничего не вижу и не слышу.
- Глаза у вас хорошие! И вы, конечно, не глухой! - ответил старик чуть презрительным тоном. - Нет, друг мой, нет! Они, может, и хороши, чтобы в церкви увидеть из одного утла, что творится в другом, или чтоб услышать набат. Но, пока вы не проживете в прерии хотя бы год, вы то и дело будете принимать индюка за буйвола, а рев буйвола-самца - за божий гром! В этих голых равнинах природа обманывает глаз: воздух как будто набрасывает на них изображение воды, и тогда бывает трудно распознать, прерия ли перед тобой или море. Но вот вам знак, который никогда не обманет охотника!
Траппер указал на стаю коршунов, плывшую невдалеке над равниной, и, видимо, в ту самую сторону, куда так пристально глядел пауни. Сперва Мидлтон ничего не видел, кроме пятнышек на хмурых облаках; пятнышки, однако, быстро приближались, и вот уже стали отчетливо различимы сперва общие очертания птиц, а затем и взмахи их тяжелых крыльев.
- Слушайте, - сказал траппер, после того как Мидлтон разглядел наконец вереницу коршунов, - теперь и вы услышите буйволов, или бизонов: ваш ученый доктор считает, что надо их называть бизонами, хотя у охотников в этих краях они зовутся буйволами. По-моему, - добавил он, подмигнув молодому солдату, - охотнику и судить о животном и о том, как правильней его называть, а не тому человеку, который только и делал, что рылся в книгах, вместо того чтобы странствовать по земле, знакомясь с повадками ее обитателей.
- Если говорить о привычках животного, я с вами готов согласиться, - вмешался натуралист, редко упускавший случай поднять дискуссию по какому-либо спорному вопросу его любимой науки. - Но, конечно, лишь при неизменном соблюдении правильного применения определений и при условии, что наблюдение над животным будет производиться глазами ученого.
- Скажите - глазами крота! Как будто просто человеческого глаза мало и, чтобы давать имена, нужен какой-то особенный глаз! А кто дал название божьим тварям? Могут мне это сказать ваши все книгочеи с их школьной премудростью? Не первый ли человек в райском саду? И не от него ли его дети унаследовали дар давать всему названия?
- Так, конечно, рисует это событие Библия, - сказал доктор, - хотя прочитанное в ней вы толкуете слишком буквально.
- Прочитанное! Нет, если вы думаете, что я терял свое время на школу, то вы возвели на меня обидную напраслину. Мои знания не из книг.
- Но неужели вы так-таки верите, - начал доктор, несколько раздраженный догматизмом своего упрямого противника, а может быть, втайне слишком уверенный в превосходстве своих знаний, более глубоких, но едва ли приносивших столь же ощутимую пользу, - так-таки верите, что все эти животные были собраны в одном саду, чтобы первый человек занес их в свою классификацию?
