- Что я могу тут сделать, Ричард? Остается лишь одно: положиться на время и на волю божью. А вот еще письмо, из Коннектикута, но в нем лишь повторяется то, что уже было сказано в первом. В отношении этих печальных новостей из Англии только одно может служить утешением - мое последнее письмо он успел получить до того, как корабль отплыл.
- Да, Дьюк, скверно все это, очень скверно. Теперь все мои планы пристроить еще флигель к дому летят к черту. Но пока оставим это. Я распорядился, чтобы нам подали лошадей. Поедем, я покажу тебе нечто чрезвычайно важное. Ведь ты постоянно думаешь о копях...
- Не говори о копях, Ричард, - прервал его судья. - Сперва надо выполнить свой священный долг, и безотлагательно. Сегодняшний день я этому и посвящаю, и ты должен мне помочь в том, Ричард, я не могу поручить дело столь важное и щекотливое Оливеру, человеку постороннему.
- Ну разумеется, Дьюк! - воскликнул шериф, сжимая руку судьи. - Можешь располагать мною в любую минуту. Наши матери были родными сестрами, а родная кровь - это, в конце концов, лучший цемент, скрепляющий дружбу. Ну ладно, с серебряными копями пока можно и подождать, отложим до другого раза. Нам, должно быть, понадобится Дэрки Ван?
Мармадьюк ответил утвердительно, и шериф, отказавшись от своих первоначальных намерений, сразу занялся другим: он прошел в столовую и отдал распоряжение немедленно послать за Дэрком Вандерсколом.
В те времена поселок Темплтон обладал всего двумя представителями судейской профессии. Один из них уже был представлен читателю в трактирчике "Храбрый драгун", второго звали Дэрк Вандерскол, или просто Дэрки, как фамильярно назвал его шериф. Довольно сносные профессиональные знания, величайшее добродушие и некоторая доля честности - таковы были основные качества этого человека, который жителям поселка был известен как "сквайр Вандерскол", или "голландец", и даже получил от них лестное прозвище "честный стряпчий". Не желая вводить читателя в заблуждение относительно кого бы то ни было из действующих лиц романа, мы считаем необходимым добавить, что, говоря о честности сквайра Вандерскола, надо помнить, что все на свете относительно, в том числе и человеческие достоинства, и поэтому мы убедительно просим не забывать, что в описании той или иной черты характера наших героев всегда подразумевается ее относительность.
Весь остаток дня судья провел запершись в своем кабинете с кузеном Ричардом и стряпчим Вандерсколом, и никто, кроме Элизабет, не был туда допущен. Глубокая печаль Мармадьюка передалась и его дочери, обычная ее веселость покинула ее, умное личико девушки стало серьезным и сосредоточенным. Эдвардс, на долю которого в тот день выпала роль недоумевающего, хотя и весьма зоркого наблюдателя, был поражен этой внезапной переменой в настроении членов семьи - он даже подглядел Слезу, скатившуюся по щеке Элизабет и затуманившую яркие глаза не очень свойственной им мягкостью.
- Получены дурные вести, мисс Темпл? - осведомился он, и сказано это было с таким сочувствием, что Луиза Грант, которая сидела здесь же в комнате, склонившись над рукоделием, подняла голову, бросила на молодого человека быстрый взгляд и тут же вспыхнула от смущения. - Я догадываюсь, что вашему отцу скоро потребуется посланец, и готов предложить свои услуги. Может быть, это вас несколько успокоит...
- Да, возможно, отцу придется ненадолго уехать. Но я постараюсь уговорить его послать вместо себя кузена Ричарда, если поселок некоторое время сможет обойтись без шерифа.
Юноша промолчал, краска медленно заливала его лицо. Затем он сказал:
- Если дело такого рода, что я мог бы выполнить...
- Оно может быть доверено только близкому лицу, человеку, которого мы очень хорошо знаем.
- Но неужели вы меня мало знаете, мисс Темпл? - воскликнул Эдвардс с горячностью, которую он хотя и редко, но все же проявлял порой во время откровенных, дружеских бесед с молодой девушкой. - Вот уже пять месяцев, как я живу под вашей крышей, и я все еще для вас посторонний?
Элизабет, как и Луиза, занималась шитьем. Склонив голову набок, она делала вид, что приглаживает лежавшую у нее на коленях ткань, но рука у нее дрожала, щеки горели и слезы на глазах высохли: по всему было видно, что девушка преисполнена живейшего интереса и любопытства.
- Много ли мы знаем о вас, мистер Эдвардс? - сказала она.
- Много ли? - повторил за ней юноша, переводя взгляд с лица Элизабет на кроткое личико Луизы, выражавшее в этот момент такое же любопытство. - Мы столько времени знакомы - неужели вы не успели меня узнать?
Элизабет медленно подняла голову, и выражение смущения и любопытства на ее лице сменилось улыбкой:
- Конечно, нам известно, что вас зовут Оливер Эдвардс. Как вы, кажется, сами рассказывали моей подруге мисс Грант, вы уроженец здешних мест, и...
- Элизабет! Мисс Темпл!.. - воскликнула Луиза, вспыхнув до корней волос и задрожав, как осиновый лист. - Вы неправильно меня поняли... Я.., это всего лишь мои догадки. Но, даже если это правда и мистер Эдвардс действительно в родстве с туземцами, какое право мы имеем упрекать его? Чем мы лучше - по крайней мере я, дочь скромного, бедного священника?
Элизабет с сомнением покачала головой и даже рассмеялась. Заметив, однако, печаль на лице подруги, задумавшейся о трудной, полной лишений жизни своего отца, она сказала:
- Смирение заводит вас слишком далеко, Луиза. Дочь духовного лица стоит превыше всех. Ни я, ни мистер Эдвардс не можем почесть себя равными вам. Впрочем, я вправе говорить так только в отношении себя. Как знать, быть может, мистер Эдвардс высокая особа, скрывающая свое подлинное имя.
- Вы правы, мисс Темпл. Тот, кто является верным слугой царя царей, занимает самое почетное место на земле, - ответила Луиза. - Но ведь почет принадлежит ему одному, а я лишь дитя бедного, одинокого человека и не могу претендовать ни на что большее. Почему же мне, в таком случае, считать себя выше мистера Эдвардса? Только потому, что он, возможно, дальний, очень дальний родственник Джона Могиканина?
Луиза невольно выдала подлинное свое отношение к предполагаемому родству Эдвардса со старым воином-индейцем, и Элизабет и Оливер Эдвардс обменялись весьма выразительными взглядами, но ни та, ни другой не позволили себе даже улыбнуться простоте девушки.
- Да, должен признать: мое положение в этом доме несколько двусмысленно, - сказал Эдвардс, - но я, можно сказать, приобрел его ценой своей крови.
- И притом крови потомка туземных властителей! - весело воскликнула Элизабет. Как видно, она не слишком верила в индейское происхождение молодого человека.
- Неужели моя внешность так красноречиво говорит о моем происхождении? Кожа у меня смуглая, это верно, по она ведь не очень красная, не краснее, чем у всех.
- Нет, краснее, во всяком случае в данный момент.
- Ах, мисс Темпл, вы недостаточно разглядели мистера Эдвардса, уверяю вас! - воскликнула Луиза. - У него глаза совсем не такие черные, как у могиканина, они даже светлее ваших. И волосы не так уж темны.
- В таком случае, быть может, и я имею основания претендовать на индейское происхождение. Я была бы искренне рада, окажись это действительно так. Должна признаться, меня печалит вид могиканина, когда он бродит одиноко и уныло, словно загробный дух какого-нибудь древнего владыки здешнего края, и я чувствую, как мало у меня прав владеть этими землями.
- Да? Вы в самом деле так думаете? - воскликнул юноша столь взволнованным тоном, что обе девушки были поражены.
- Разумеется, - ответила Элизабет, как только опомнилась от удивления. - Ну что я могу тут сделать? И что может сделать мой отец? Если мы предложим старому индейцу кров и средства к существованию, он от них откажется. Он привык к иной жизни и не в состоянии изменить свои привычки. И мы не в силах также, будь мы даже столь безумны, что пожелали бы этого, вновь превратить распаханные поля и благоустроенные поселения в глухие, непроходимые леса, отраду охотника, как того хотелось бы Кожаному Чулку.
- Вы правы, мисс Темпл, - ответил ей Эдвардс. - Что вы можете тут изменить? Но есть все же нечто, что вы сможете сделать и, я уверен, сделаете, когда станете полновластной хозяйкой этих прекрасных долин: пользуйтесь вашими благами, но не забывайте о сирых и неимущих, будьте к ним щедры. А больше этого вы действительно сделать не в состоянии.
- И это тоже будет немало! - воскликнула Луиза, улыбаясь. - Но, несомненно, найдется некто, кто возьмет из рук Элизабет управление всеми этими благами.
- Я не собираюсь отвергать замужество, как на словах поступают глупые девушки, которые сами только о том и мечтают с утра до вечера. Но, не давая обета безбрачия, я все равно монахиня, ибо как мне найти себе мужа в наших дремучих лесах?
- Да, здесь вам нет пары, мисс Темпл, - ответил Эдвардс с живостью. - Здесь нет никого, кто посмел бы надеяться снискать вашу благосклонность и назвать вас своей женой. Я уверен, вы будете ждать, пока не появится тот, кто будет вам ровня. А если он так никогда и не появится, вы предпочтете прожить жизнь без спутника, вот так, как вы сейчас живете, - всеми уважаемой, почитаемой и любимой.
Очевидно решив, что он высказал все, что от него требовала учтивость, молодой человек встал, взял шляпу и поспешно вышел. Луизе, возможно, показалось, что он сказал даже больше, чем того требовала простая любезность, ибо она вздохнула - вздох был так тих, что она сама едва его расслышала, - и вновь склонилась над шитьем. Возможно также, что мисс Темпл не прочь была услышать еще что-нибудь, - во всяком случае, взгляд ее с минуту был прикован к двери, в которую вышел молодой человек, но затем она быстро взглянула на подругу. Затянувшееся молчание показало, какую остроту может придать разговору молоденьких девушек, не достигших еще восемнадцати лет, присутствие двадцатитрехлетнего молодого человека.
Первым, кто попался навстречу мистеру Эдвардсу, когда он вышел или, вернее, выбежал из дома судьи, был низенький и коренастый стряпчий с большой связкой бумаг под мышкой. На носу у него красовались зеленые очки, словно владелец их стремился усилить ими свою зоркость, когда приходилось раскрывать обманы и плутовство.
Мистер Вандерскол был человек достаточно хорошо образованный, но тугодум. Что бы он ни говорил, что бы ни делал, он всегда был настороже, потому что в свое время пострадал от своих более шустрых и ловких собратьев, которые начинали свою карьеру в судах Восточных штатов и которые всосали хитрость с молоком матери. Осторожность этого джентльмена сказывалась во всех его поступках, проявляясь в необычайной методичности, пунктуальности, а также и в некоторой робости. Речь стряпчего так изобиловала вводными предложениями, что слушатели еще долго потом доискивались ее смысла.
