Фэнтези - Инна Кублицкая

Год грифона

                             Инна КУБЛИЦКАЯ

                               ГОД ГРИФОНА




                               ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


                                    1

   Всякий раз, когда приходит ночь, на монастырь Инвауто-та-Ваунхо
опускается тишина, нарушаемая разве что свистом ветра и резкими криками
морских птиц. Но в каменных коридорах эти звуки теряются, и мертвенная
тишь до утренних молитв охраняет сон монахинь.
   Последнее время, едва наступит ночная тишина, одна из девушек в белых
холщовых одеяниях отбрасывала дневное дремотное оцепенение и отправлялась
по темным коридорам искать что-то, что могло бы помочь ей выбраться из
суровых стен Святого острова.
   Звериный инстинкт заставлял целый день таиться, притворяться больной,
потерявшей разум, зато долгая зимняя ночь была в ее распоряжении. В ночных
блужданиях она уже украла длинную веревку, достаточно крепкую, чтобы не
оборвалась под ее весом, и место, куда зацепить веревку, она подыскала;
оставалось только выбрать ночь, когда можно рискнуть.
   Пока им мешал сильный холодный ветер, по-зимнему пронизывающий
насквозь. Да и куда она денется, покинув монастырь? Заросшие редким
кустарником холмы не могли служить серьезной защитой от стужи. Двух лиг,
которые ей предстояло проплыть до гортуского берега, она не очень боялась;
теплое течение омывает этот берег, вызывая частые туманы; можно не
опасаться, что застынешь в воде. И к тому же девушка надеялась на вязаную
рубаху и толстые чулки из пушистой шерсти.
   Продуктов она запасла мало; ведь ей не под силу будет вплавь
переправиться с большим узлом, да и весна уж совсем близко. Она
рассчитывала, что отыщет в лесу молодые побеги папоротника или трэссава,
запас прошлогодних орехов или перезимовавшие горьковатые ягоды пэттара.
   Каждую ночь она начинала с того, что выбиралась на башню - проверить
ветер. И однажды, бесшумно пробравшись по пустынным коридорам, она вышла
на освещенную восходящей луной площадку и чуть не закричала от восторга.
   Ветра не было. Наступила ночь побега!
   Девушка метнулась во двор за веревкой, спрятанной в выщербленной
стене, потом пробралась к давно облюбованному для спуска месту. Она
опасливо глянула вниз, но ничего невозможно было увидеть в сплошной тени,
тем более, что и луну почти скрыли тучи.
   Руки двигались будто сами по себе - вязали узел, крепили веревку на
крюк. Когда-то давно (можно подумать, что с тех пор прошли десятилетия),
ей показали, как можно спуститься со стены, забрав с собой потом веревку.
Теперь хотелось повторить этот фокус: пусть поломают голову, куда она
исчезла.
   Девушка спустила веревку со стены. Глупо получится, если веревки не
хватит; когда смотришь сверху, нетрудно ошибиться. Правда, она просчитала
расстояния по теням, но опять-таки ошибка могла составлять две-три сажени.
   Крепко сжав в руках веревку, она спустилась вниз. Веревки хватило,
остался даже с лишком. Девушка развязала узел, потянула на себя веревку;
второй конец мягко упал рядом. Беглянка аккуратно собрала веревку в моток
и спрятала среди камней так, чтобы при свете дня никто ничего не нашел.
   Теперь предстояло отыскать убежище на день, но девушка знала, что эта
задача несложная. На острове Ваунхо всегда было много заброшенных
отшельничьих скитов, можно было поселиться в такой лачуге и выжидать, пока
не удастся перебраться на материковый берег.
   И такой вросший в землю домишко беглянка нашла; долго
присматривалась, но скит был совершенно необитаем, давно заброшен. Уже
светало, когда она, стараясь оставлять как можно меньше следов, осторожно
скользнула в мрачную, выстуженную за зиму хижину, устроилась на груде
полуистлевшей соломы и безмятежно заснула.
   Ее сон не был бы так спокоен, если бы она знала, что недалеко от нее
в таком же заброшенном скиту, но совсем не таясь, остановились на ночлег
пять мальчишек-хокарэмов из Орвит-Ралло. Самому старшему было лет
семнадцать, самому младшему - около восьми. Поход, который они предприняли
на далекий юг, был чисто учебным; один из них, Ролнек, заменял наставника
и в требованиях своих бывал более строгим, чем Старик Логри. Он, правда,
вовсе не лез из кожи, чтобы казаться видавшим виды хокарэмом, опытным
специалистом по тайным операциям, человеком-волком, почти оборотнем, но
юношеская гордыня заставляла его помнить, что очень скоро он даст клятву
одному из майярских государей и будет верно служить, пока смерть не
разорвет этой клятвы. Он считал себя уже почти взрослым, и неосознанное
снисходительное превосходство сквозило в его отношениях с "малышами".
   Логри знал, что может доверить Ролнеку младших: придирчивость юноши
никогда не была пустой, основанной только на желании командовать; Ролнек
был добросовестен, он заботился о каждом из своих подопечных, оберегая от
лишних травм и наказывая за малейшие проявления безрассудного
мальчишества. Логри полагал, что эти качества Ролнека очень хороши для
хокарэма при каком-нибудь юном принце, хокарэма не столько телохранителя,
сколько воспитателя и наставника, и Логри видел, что подходящего Ролнеку
места пока нет и не предвидится, а отдавать парня в простые боевики -
слишком расточительно, поэтому Логри решил придержать Ролнека в замке
Ралло в качестве своего помощника. Сам юноша об этом ничего еще не знал;
он думал - будущее его определиться в ближайшие месяцы, и если бы сказали
ему, что принесение клятвы откладывается на неизвестный срок, он бы сильно
огорчился.
   Ролнек выглядел немного старше своих лет и не подозревал, что его
гладкая кожа, тугие мускулы и густые вьющиеся волосы, которые он рассеянно
ерошил, уже начинают покорять сердца юных девиц.
   В то утро, когда беглянка наконец заснула в старом скиту, Ролнек был
давно уже на ногах. Он развел огонь в полуразвалившемся очаге и, решив
побаловать мальчишек в честь праздника святого Карву, принялся готовить
оладьи на кислом молоке. Заманчивый запах разбудил его подопечных, один за
другим мальчишки выскакивали в утренний туман на обычную пробежку. Ролнек
не контролировал; мальчишки и сами должны знать, что если они не будут
усердны в занятиях, до совершеннолетия им дожить не удастся (в это утро,
правда, он позволил небольшую поблажку - закрыл глаза на то, что они
вернулись чересчур быстро, якобы добежав до берега моря и обратно. Но за
это он вдоволь погоняет их как-нибудь после).
   Торжественному завтраку должна соответствовать неспешная прогулка.
Это понятие мальчишки из Орвит-Ралло толкуют так: идти вольным шагом и
разговаривать, перекрикивая друг друга - иначе все удовольствие от
прогулки пропадает. В такие минуты их компания напоминала о замке Ралло
только одеждой, в остальном же ничем не отличаясь от стайки обыкновенных
деревенских мальчишек. Тем ни менее их галдеж распугивал встречных.
Конечно, крестьяне, богомольцы и монахи знали, что мальчишки не имеют права
без крайней необходимости причинить им какой-либо вред, но страшная слава
настоящих, взрослых хокарамов заставляла путников держаться настороже. И к
тому же неизвестно, что именно эти мальчишки сочтут крайней
необходимостью...
   Около громады Инвауто-та-Ваунхо мальчишки застали странное, необычное
для этого места оживление. Мрачные люди, большей частью монахи, искали
что-то под обрывом, в широкой полосе, откуда с отливом ушло море.
   - Что случилось? - спросил Ролнек монаха, который выглядел не очень
пугливым.
   - Монахиня сошла с ума и бросилась со стены. Теперь тело ищем. Но
кажется, море утащило с собой...
   Ролнек повел свою команду дальше. Мальчишки были сыты и поэтому
равнодушно смотрели на дары отступившего моря, разве что иногда нагибались
за горьковатыми ярко-зелеными лопушками водорослей; эти водоросли
считались лакомством из-за своеобразного вкуса.
   - А может, эта женщина вовсе не сошла с ума, - заявил вдруг рыжий
Смирол, который по годам был немного старше Ролнека, но выглядел не так
солидно из-за тонкого, даже хлипкого сложения. Многие удивлялись, как он,
такой слабый, ухитрился дожить до самого совершеннолетия, но Смирол
компенсировал недостаток силы ловкостью, умением изворачиваться, в
конце-концов - каким-то непостижимым нюхом на опасность.
   Ролнек спросил его, куда в таком случае делась женщина.
   - Может, в монастыре где-то прячется, - отозвался Рыжий. - А скорее
всего - сбежала. Я бы тоже в монастыре долго не высидел.
   - Да как же она сбежала? - спросил Ролнек.
   - Ну что, я еще тебя учить буду? - удивился его непонятливости Рыжий.
- По веревке спустилась.
   - А ее сообщница отвязала веревку и спрятала?
   - Она могла и сама веревку отвязать, - объявил Рыжий.
   По мнению Ролнека, Смирол увлекся беспочвенными выдумками.
   - Представляю, как эта баба спускается вниз, - презрительно сказал
Ролнек.
   Смирол не слушал, он уже приглядывался к стенам, прикидывая, где
могла спуститься беглянка. Ребята шли за ним. Младший, Таву-аро,
внимательно глядел по сторонам. Двое других тоже увлеклись поисками, а
Ролнек брел за ними, посмеиваясь.
   Таву-аро первым заметил камень, который недавно двигали. Смирол, как
коршун, кинулся туда, тщательно осмотрел и, вскричав: "Ну, что я говорил?",
откатил камень в сторону. Аккуратно сложенная веревка лежала там.
   - Что скажешь? - спросил он Ролнека.
   Тот прикидывал высоту стены.
   - Похоже, ты прав, - согласился Ролнек.
   - Похоже!.. - фыркнул Рыжий.
   Ролнек сказал:
   - Давайте поищем!
   - Вопрос, - проговорил один из мальчишек.
   - Какой?
   - Должны ли эти, - мальчишка махнул в сторону полосы отлива, - знать,
что она жива?
   - А зачем? - возразил Ролнек. - Какое нам до них дело? Пусть ищут
утопленницу. Рыжий, веревку забери с собой.
   Мальчишки разбежались в поисках следов. Ролнек придержал Смирола:
   - Не спеши, пусть младшие потренируются.
   Смирол пожал плечами; он и так был доволен, что его выдумка оказалась
правдой.
   - Пусть ищут, - сказал он весело. - Только боюсь, не так уж легко и
найдут. У девки были хорошие учителя.
   - Да, - согласился Ролнек. - Этот трюк с веревкой - из хокарэмского
арсенала.
   Смиролу не понравилась ирония Ролнека.
   - А как мало следов? - добавил Рыжий, - ведь она шла ночью.
   Они неторопливо следовали за убежавшими вперед малышами. Следов и
вправду было мало, мальчики то и дело разбредались, разыскивая очередной
след, найдя же, подзывали к себе короткими возгласами, который несведущий
человек мог принять за крики какой-нибудь птицы.
   Но беглянка тоже имела кое-какой опыт, и негромкие голоса разбудили
ее. Она прислушалась. Хокарэмы? Что-то невероятное. Хокарэмам нечего
делать на Святом острове. Под страхом смерти им запрещается посещать
Ваунхо без разрешения канцелярии Высочайшего Союза. А у этих, похоже, есть
разрешение, раз они в открытую занимаются охотой на людей.
   Хокарэмы приближались. "Они ищут меня", - догадалась девушка. Она
осторожно выбралась из хижины, прислушалась, определяя, где находятся
хокарэмы. Когда-то ее учили ходить бесшумно, не оставляя за собой следов,
и она, хоть окружающий ее кустарник казался совершенно чужим, побежала по
редколесью, путая след. Первым движением было - бежать в сторону,
противоположную той, откуда шли хокарэмы, но она быстро опомнилась и
скользнула влево, туда, где в отдалении шумело море. У нее было время;
пока она еще могла бежать, пока хокарэмы были еще слишком далеко; их
полуптичьи голоса только-только всплеснулись перекличкой, показавшей, что
они обнаружили избушку, в которой она ночевала.
   Трое мальчишек, которые шли по следу, девушку не заметили, но двое,
которые шли сзади, цепко подмечали то, что упустили младшие. С холма они
углядели среди темно-зеленого можжевельника белый лоскут и неторопливо
свернули туда, оставив деловито рыскающих по перелеску малышей по правую
руку.
   Девушка оглянулась и замерла. С высокого пригорка, заслоняя солнце,
прямо к ней спускались двое, и подчеркнутая подтянутость их фигур не
позволяла сомневаться в том, кто это.
   Беглянка метнулась в сторону, хотя поняла, что уже поздно. Не
оставалось ни единого шанса на удачу, однако смотреть, как неспешно
приближаются к ней враги, не нашлось сил. Она пустилась бежать, но далеко
убежать не успела: нога вдруг провалилась в нору и чьи-то острые зубы
впились в щиколотку.
   Когда не везет - не везет во всем. Девушка с усилием вытащила ногу,
на которой висел намертво вцепившийся серый боратхо. Боратхо - зверь
хищный, но интересуется обычно лесными пичугами, не унижаясь до разбоев в
курятниках. Нрав у него мирный, однако при сильном испуге, кусая, боратхо
сжимает зубы и разжать их уже не может.
   Беглянка опустилась на одно колено, взялась за сведенные челюсти
зверя, но отцепить его не смогла.
   Юноши подошли к ней. Ролнек присел рядом, просунул между челюстями
зверька свой нож и, действуя им, как рычагом, освободил ногу девушки.
   Брошенный на землю боратхо с явственным звуком вздохнул, нервно
зевнул, показывая длинные клыки, и бочком, бочком, пока на него никто не
обращает внимания, сбежал, метя за собой пушистым хвостом с черным
кончиком.
   Ролнек разглядывал рану. Она не была опасной, но зубы боратхо были
грязными, и эта грязь, безусловно, могла попасть глубоко в рану. А может
оказаться и еще серьезнее: Ролнек слышал о случаях, когда после вот таких
укусов люди заболевали бешенством или, упаси боже, чумой. Правда, боратхо
не выглядел больным.
   Ролнек из ладанки присыпал рану еле видным слоем порошка лисьего
корня и, оторвав полоску от подола монашеского одеяния девушки, забинтовал
ногу.
   - Больно? - спросил он, подняв глаза на побледневшее лицо беглянки.
   Она не ответила.
   - Таву-аро, - сказал Ролнек, - беги-ка домой, разводи огонь и готовь
обед.
   Мальчик, возникший у него за спиной, чуть слышно отозвался и бесшумно
убежал. Ролнек повернул голову к высокому кустарнику, из которого
появились еще двое.
   - Мангер, - приказал Ролнек. - Сбегай к Инвауто, узнай, как там идут
поиски.
   Исчез второй мальчишка.
   - А ты, - продолжал Ролнек, обращаясь к третьему, - прибери тут, чтобы
ничто не вызывало подозрений. И ты, Рыжий, присмотри, чтобы нас никто не
заметил.
   Смирол кивнул и растворился в кустарнике. Ролнек выпрямился.
   - Пойдем, - сказал он. - Я помогу тебе идти.
   - Ну нет, - зло отозвалась она. - Сбежать я сбежала, а обратно не
пойду, хоть убей. Так что сам тащи, если тебе хочется.
   - Разве я сказал, что поведу тебя в Инвауто?
   - А куда? - спросила девушка. - Как тебе приказали?
   - Я сам отдаю приказы, - чуть высокомерно ответил Ролнек. - И я
думаю, грех держать в монашку девку с такими талантами, как у тебя.
   - Что ты знаешь о моих талантах, сволочь? - Девушка намеренно
грубила.
   - А кто научил тебя оэр-рау? - вопросом ответил Ролнек, потому что по
движениям девушки, плавным, уверенным и бесшумным одновременно можно было
видеть: она кое-что понимает в хокарэмской науке "невидимости" - оэр-рау.
   Девушка молчала.
   - Как тебя зовут?
   - Тебе что за забота?
   Ролнек рывком поднял девушку на ноги и крепко обнял ее правой рукой
вокруг талии. Беглянка не противилась, она знала, что это бесполезно. Все,
что ей оставалось - это злить грубым разговором много воображающего о себе
мальчишку.
   По возрасту они были, вероятно, ровесниками, хотя девушка в своем
белом монашеском одеянии казалась младше. Шла она, осторожно ступая на
укушенную ногу, почти не опираясь на юношу. Пару раз она сказала тихо:
   - Подожди, я отдохну.
   Ролнек послушно останавливался, ждал, пока девушка, чуть шевеля
ногой, пережидала приступ боли.
   В избушке было тепло. Таву-аро поставил на огонь котелок, в котором
разогревал мясную, несмотря на пост, похлебку, и второй, в котором густо
заварил стружку засушенного клубня эривату.
   Ролнек усадил гостью у очага, снял с ее ног промокшие от бега по
сырой траве башмаки и протянул свои носки, связанные из тванговой шерсти с
козьим пухом.
   - Кровью измажу, - возразила девушка, глядя на пушистые узорчатые
носки.
   - Отстираем, - заверил Ролнек, собираясь надеть их ей на ноги. Она
отобрала носки и натянула сама. Ролнек тут же принес запасную одежду
Смирола, подходящую ей по размеру.
   - Твое платье отсырело, - сказал он, - а тебе нужно сейчас быть в
сухом и теплом.
   Он ожидал возмущения, но девушка спокойно, как будто не видела в этом
ничего особенного, переоделась в хокарэмскую форму. Смирол, вошедший после
этого в избушку, с удовольствием прищелкнул языком.
   - Ох, какой у нас приятель объявился, - сказал он одобрительно. - А
Мангер говорит, у Инвауто по-прежнему ищут утопленницу. - Сунув нос в пар
над котелком с эриватовой заваркой, он заявил: по его мнению, питье
готово. Таву-аро вручил девушке плошку, и Ролнек присмотрел, чтобы горькая
горячая жидкость была выпита до дна. Не в обычае хокарэмов ожидать, пока
полученная рана загноится; они предпочитают заранее, если это можно,
предупредить неприятности.
   - Как тебя зовут? - спросил Смирол, протягивая девушке кусочек
засахарившегося меда, чтобы заесть горечь.
   Девушка не ответила.
   - Все время грубит, - сказал Ролнек.
   - Конечно, обидно, - ответил ему Смирол. - Если б не мы, все бы
решили, что она мертва. Хорошо было сделано, - улыбнулся он девушке. -
Наверное, твоя мать была хокарэми?
   - Нет, - ответила она.
   - А у тебя есть родственники?
   - Да.
   - Ты к ним бежала?
   - Нет.
   - А к кому?
   Молчание.
   - Просто бежала, чтобы в монастыре не оставаться? - спросил Смирол.
   - Да.
   - И куда же ты теперь?
   - А тебе что за дело?
   - Грубит, - заметил Ролнек.
   - Я бы тоже грубил, если б у меня выхода не было, - отозвался Смирол и
обратился к девушке: - Ты считаешь нас врагами?
   - Да.
   - Но мы не желаем тебе зла! - сказал Смирол. - Разве мы тебя
чем-нибудь обидели?
   - Нет.
   - Так в чем же дело?
   - Вы хокарэмы, - сказала девушка. - Волки Майяра.
   - А чем это плохо? - спросил Смирол.
   - Вы делаете то, что прикажут ваши господа.
   - У меня нет никакого господина, - сказал Смирол.
   - Сейчас тебе приказывает этот, - она указала на Ролнек, - а в Ралло
тебе будет приказывать Логри.
   - Меня зовут Ролнек, - строго поправил ее юноша, а второй восхитился:
   - Ишь ты, Логри знает!
   - Откуда? - спросил Ролнек.
   - Слыхала о нем.
   - Ну что ж, - сказал Ролнек медленно. - Значит, тебе придется с ним
познакомиться.
   - А как ты собираешься переправить ее на материк? - спросил своего
приятеля Смирол.
   - Она очень похожа на хокарэми, не так ли? - с ударением сказал
Ролнек.
   - Нас прибыло на Ваунхо пятеро - и убыть должно пятеро, - напомнил
Смирол.
   - А нас и будет пятеро, - ответил Ролнек.
   Смирол склонил голову к плечу:
   - Ты предлагаешь мне выбираться, как получится?
   - Именно, - согласился Ролнек. - Разве ты не справишься с этим?
   - Справлюсь, - усмехнулся Смирол. - Но понимаешь ли, загвоздочка
есть...
   Загвоздочка состояла в следующем: хоть люди и не имеют привычки
вглядываться в лица хокарэмам, все-таки они не слепы. А Смирол, вместо
которого Ролнек собирался вывезти с Ваунхо беглянку, как-никак обладал
довольно приметной внешностью. И кое-кого может удивить, если вместо
рыжего мальчишки вдруг объявится темноволосый.
   Ролнек, однако, вовсе не считал это серьезной проблемой.
   - Единственная примета - медные волосы, - сказал он. - А девку мы
перекрасим, это не сложно. Хоть попрактикуемся в маскировке.
   Девушка настороженно слушала их разговор.
   Ролнек чуть осветлил ей волосы растертыми в кашицу морскими улитками
и заставил еще полдня просидеть в колпаке, согревающем месиво из молотых
орешков лотарна и измельченной коры крарану. После этого, смыв малоприятно
пахнущее снадобье и прополоскав ей голову водой с кислым молоком, Ролнек
собственноручно насухо вытер ее коротко, по-монашьи, стриженные волосы и
воскликнул торжествующе:
   - Ага, получилось!
   Малыш Таву-аро, сравнив полученный цвет с природной окраской
Смироловой шевелюры, сказал критически:
   - Чуть-чуть отличается.
   - Сойдет, - заявил другой. - Они же рядом ходить не будут.
   Смирол, который, как бы он не старался, цвета своей коротко
стриженной прически увидеть не мог, объявил, подыскивая, к чему бы
придраться:
   - Но ее стрижка все равно вызывает воспоминания о женском монастыре...
   - Сейчас мы это поправим, - безмятежно ответил Ролнек, готовя острый
нож.
   - ...И ресницы у нее подозрительно черные, - продолжал смирол.
   В самом деле, перекрашивая волосы и брови девушки, Ролнек не рискнул
тронуть пушистые ресницы, и их чернота сводила на нет все старания
Ролнека, тут же показывая фальшь окраски. Но Ролнек не растерялся.
   - Ресницы мы припудрим светлым порошком, - заявил он.
   Девушка терпеливо сносила его цирюльничьи ухищрения: перекрасил - так
перекрасил, остриг волосы нарочно небрежными прядями - ладно, лишь бы
выбраться со Святого острова, а там видно будет.



                                    2

   Эрван, хокарэм принца Марутту, сидел на носу трехмачтового цангра.
Цангр, который чаше называли плавучим дворцом, поднимался с приливной
волной от моря к городу Тиэртхо, расположенному в одиннадцати лигах от
морского побережья. Ланн, Золотая река, в этот час повернул вспять свое
тихое течение, смешав воды с соленой водой, растекся по низинным болотам
Тланнау. Низкорослые полузатопленные рощи служили приютом морским
бродягам, пиратам и разбойникам самых разных рангов, от беглых рабов до
чересчур предприимчивых солдат, но ни один из них не рискнул бы напасть на
гордо проплывающий цангр принца Марутту, блистающий богатством убранства.
   Высокий принц не вышел на палубу даже после того, как цангр
остановился у устланной коврами пристани.
   Встречающие своего государя горожане полтора часа ожидали, когда он
соизволит сойти на землю; ждали и семьи моряков, пришедшие встретить своих
кормильцев - ибо никто не смел покинуть корабль, пока на борту находится
принц.
   Эрван все это время цепко рассматривал обстановку на пристани. Ничего
угрожающего не было, зато, к своему удовольствию, Эрван заметил шестерку
юных хокарэмов, с любопытством наблюдающих за маневрами великолепного
цангра. Предстоящей встрече с ними Эрван искренне обрадовался; не так уж
часто встречаются в Майяре хокарэмы; разговор в любом случае обещал быть
интересным, и вдобавок имелась возможность послать весточку в замок Ралло.
   Старших мальчиков Эрван знал: Ролнек, тайная гордость старика Логри,
и Смирол, считающийся слабаком; у него из-за этого были проблемы с поиском
места службы. Имени третьего паренька, и такого же тонкокостого, Эрван
припомнить не мог, но лицо показалось ему знакомым. Остальные же мальчишки
слишком малы, чтобы Эрван что-то мог знать о них, им было примерно от
восьми до одиннадцати лет.
   Когда принц наконец соизволил сойти с корабля на берег, Ролнек
протолкался через толпу отбивающих поклоны горожан и мелкой знати. На его
сдержанное приветствие принц ответил ласково, пригласил
мальчишек-хокарэмов пообедать за его столом. Такое гостеприимство вовсе не
в диковинку среди майярских аристократов: хокарэмы, несмотря на
малочисленность, немалая сила в Майяре, и знать не упускала возможности
показать им свое расположение.
   Принц Марутту особо приказал Эрвану позаботиться о мальчиках
(впрочем, при ближайшем рассмотрении один из них - рыжий, похожий на
Смирола - оказался девушкой).
   По пути в свой замок Марутту расспросил Эрвана о трех старших;
младшие его не интересовали, новый хокарэм нужен был Марутту в этом году.
   Эрван предупредил, что Ролнека Логри не отдаст.
   - Жаль, жаль, - пробормотал принц. - А девочка, что она?
   Эрван признался, что об этой девочке ничего не помнит.
   - Она хороша, - заметил принц. - Полукровка, конечно, но с изрядной
примесью благородной крови. Эти рыжие волосы делают лицо каким-то диким...
Хороша! - повторил Марутту.
   - Не очень, - отозвался Эрван. - Она слаба; не иначе, как ее растили
в щадящем режиме. Не представляю, как она дожила до этих лет. - Он подумал
и добавил: - Похоже, у нее есть хозяин, а то почему с ней нянчатся...
   Марутту понял его мысль: очень вероятно, эта девушка из незаконных
детей какого-нибудь знатного человека, тот отдал ее обучиться хокарэмским
наукам, чтобы потом продать за хорошие деньги. Последнее время начал
возрождаться в Майяре древний обычай - иметь наложниц-телохранительниц. В
таком качестве, конечно, лучше настоящая хокарэми, подготовленная без
скидок, но и такие, с неполной выучкой, тоже хороши. К тому же они много
дешевле, и потом - зачем, собственно, они нужны - телохранительницы, если
у каждого мало-мальски знатного человека есть надежная охрана.
   - Все-таки разузнай, кому она принадлежит, - сказал Марктту. - Может
быть, удастся ее купить. И... пожалуй, я сделаю ей подарок, - добавил он,
ибо обычаем не запрещалось одаривать питомцев замка Ралло.
   Подарок принесли, когда юные хокарэмы, расположившись в отведенном им
покое, деловито приводили одежду в порядок, чтобы не стыдиться показаться
в трапезном зале. Смиролу было не очень ловко: ему пришлось поделиться с
девушкой одеждой, и ободранные его штаны, в которых он выбирался с острова
Ваунхо, его сильно смущали. Сейчас он, обернув бедра повязкой,
сосредоточенно штопал свои многострадальные штаны, а девушка ему помогала,
отчищая его куртку, густо замазанную глиной. Ролнек чинил Смироловы
сапоги.
   - А может, я буду ходить босиком? - риторически вопрошал Смирол.
   - И в набедренной повязке, как рыбак, - ехидно добавлял Таву-аро.
   - Любопытно, - молвил Смирол, разглядывая штаны на просвет. - Даст ли
нам Марутту денег? Не могу же я в драных штанах через весь Майяр топать.
   - Эрван одолжит, - спокойно отозвался Ролнек, вырезая из своей куртки
кусочек кожи для заплатки. - И вообще, хокарэм может быть совсем голым,
главное, чтобы он был хокарэм.
   - Неприлично, - смеялся Смирол, показывая мелкие белые зубы, ровные и
безупречные. - С нами дама.
   Ролнек, бросив взгляд на девушку, промолчал. На даму она никак не
тянула. Теперь, после того, как Смирол, тайком выбравшись с острова
Ваунхо, присоединился к ним, Ролнек не считал необходимым по-прежнему
маскировать ее под мальчишку. Но поведение ее ставило Ролнека в тупик:
девушка явственно представлялась плодом хокарэмского воспитания, и в то же
время повадка ее была совершенно чужой.
   Она казалась уверенной в себе, но эта уверенность тоже была чужой, не
хокарэмской, она не опиралась ни на силу, ни на хитрость или умение.
Ролнек не представлял, какое ее качество могло придать ей бесстрашное
спокойствие. Она не боялась их - хокарэмов, позволяла себе сказать порой
что-нибудь презрительное, но неизменно оставалась послушной, не желая
испытывать на себе хокарэмское принуждение. Ролнека порой подмывало
сделать и ее язык таким же покорным, но припоминались ему слова
Логри: "Раздражение от бранных слов - признак слабости", - и Ролнек гнал от
себя эту слабость.
   Мужской костюм был ей, похоже, в привычку; в нем шаг ее был широк и
тверд. Выправка у нее не хокарэмская, но Ролнек не стал бы утверждать, что
она хуже. И Ролнек был уверен, что на посторонний, неопытный взгляд эта
беглая монашка кажется хокарэми.
   И еще одно обстоятельство, совсем уже не лезущее ни в какие ворота:
иголку в руках она держала неуклюже, как будто это был непривычный ей
инструмент. Скажите-ка, в каком из майярских сословий могла вырасти
девица, не обученная шитью? Даже очень знатные дамы, даже королевские
дочери почти все свое время посвящают шитью или вышиванию.
   - Я не прошу золота! - взорвался вдруг Смирол, под иголкой которого
все нечаянно скукожилось. - Я прошу лишь новые штаны!
   Будто в ответ на его просьбу вошли слуги Марутту, несущие на подносе
сверток. И Смирол выжидающе выпрямился: а вдруг, чем черт не шутит, это
действительно штаны для него. Но слуга обратился к девушке:
   - Госпожа, государь шлет тебе подарок. - Он поклонился.
   Девушка перевела взгляд на Ролнека. Тот, бросив Смиролову обувку на
пол, встал и, подойдя, взял с подноса сверток и развернул. Этот было
красивое, на вкус Ролнека, платье из очень тонкой шерсти, сшитое на
сургарский манер.
   Девушка тронула платье, взяла в руки, каким-то чисто женским
движением приложила к себе.
   Слуги, не дожидаясь ее ответа, ушли.
   - Здорово! - оценил Смирол, по-прежнему сидящий на полу со штанами в
руках. - Тебе очень пойдет. - Он уже сообразил, что если девушка наденет
платье, его почти новые штаны вернутся к нему. - Померяй!
   - Нет, - сказала она равнодушно, аккуратно сложив платье и бросив на
лавку.
   - Ты обманешь ожидания нашего радушного хозяина, - заявил Смирол,
возвращаясь к штопке штанов. - Он определенно положил на тебя глаз.
   - Мерзкий паук, - отозвалась девушка.
   - Я уверен, он пошлет гонца к Логри, чтобы тебя отдали ему, -
проговорил Смирол лукаво. - Что же ты тогда будешь делать? Откажешься?
   - Нет, - ответила девушка спокойно. - Не откажусь.
   Ролнек вскинул на нее глаза. Что-то недоброе почудилось ему в
интонации. Почудилось? Или в самом деле скрытая угроза? Ох, святые
небеса, да что же это за девка такая?
   Марутту сразу заметил, что его подарок остался без внимания.
   - Почему ты не приняла платье? - спросил он.
   - Не хочу, - сказала она. - В платье неудобно.
   Марутту улыбнулся:
   - Зато, я уверен, в нем бы ты была красавицей.
   - Ты смеешься надо мной, государь? - кротко спросила она.
   Она не была красивой, и вряд ли это могло исправить самое красивое
платье. Неровно стриженные рыжеватые волосы, черты лица, более подходящие
смазливому мальчику, чем женщине, уже не новая хокарэмская одежда... Да,
пожалуй, красивой ее не назовешь. Но что-то безусловно привлекательное
было в ней - может быть, ее спокойная непринужденная гибкость, может быть,
что-то другое, что станет более заметным с годами.
   Марутту устремил глаза на небрежно развязанный ворот ее рубахи,
намекающий, что за ним скрывается вовсе не плоская мальчишеская грудь.
   "Куплю, - решил Марутту. - За любые деньги. Велю нашить платьев, как
на сургарском сервизе. Сургарские платья - как раз для нее..."
   Появляются порой в Майяре девушки, в жилах которых возрождается кровь
языческой богини Карасуо-виангэ, - думалось Марутту, - девушки, которые
сводят мужчин с ума неженской духовной силой, девушки, "которые сотрясают
княжества и волнуют океаны". Такой была Анги Таоли Сана, такой была
Лавика-аорри, такой была Хэлсли Анда Оль-Карими... И такой могла бы стать
сургарская принцесса Карэна Оль-Лааву, вдова Руттула, могла бы стать, если
бы ее не сломило горе.
   Эта девочка, пока еще безымянная для Марутту, была чуть пониже
сургарской принцессы, покрепче той и куда худшей породы; конечно,
полукровка, что с нее взять, и благородного воспитания она не получила, но
все же, если окрасить волосы в черный цвет, лишив их этого ржавого
невольничьего оттенка, ее можно будет принять за чистокровную аоликану.
   Черные волосы, платье в сургарском стиле, немножко благородных манер...
и, пожалуй, чуть-чуть смуглой пудры, прикинул Марутту. Да, это именно
то, что нужно. Лет через пять вряд ли кто отличит эту рабыню от настоящей
принцессы Карэны. "Значит, - решил принц, пора подумать, как выкрасть
полубезумную сургарскую принцессу и подменить ее поддельной."
   - Как ее зовут? - спросил Марутту Ролнека.
   - Сэллик, - немедленно отозвался тот, припомнив первое подвернувшееся
женское имя.
   "Сэллик... - принц попробовал имя на вкус. - Низкое имя, разве что
для торговки. Как ее назвать? Высокую госпожу принцессу называли Савири
или Сава... Саур, - придумал принц. - Саур - буду называть ее так".
   После обеда Марутту захотел увидеть умения рыжей Сэллик.
   - Принеси мне лаангра, Сэллик, - сказал он ей, указывая в конец
двора. - Посмотрим, какая ты ловкая.
   Ролнек обеспокоенно привстал.
   Эрван проговорил тихо, уловив это беспокойство:
   - Я полагаю, она с этим не справится, государь.
   - Пусть попробует, - сказал Марутту.
   Сэллик, не говоря ни слова, отправилась в тот угол двора, где стояли
клетки с лаанграми - небольшими ушастыми зверьками, похожими на
куцехвостых лисят. Используются лаангры на охоте, их запускают в лисьи или
тохиарьи норы, и зверь этот, пожалуй, еще более дикий, чем сами лисы. В
норы лаангров запускают не иначе, как на цепях, а брать их в руки в замке
Марутту мог только один, специально приставленный к ним человек.
   Марутту наблюдал за действиями Сэллик. Эрван, оставив его, подошел к
Ролнеку.
   - Что ты тревожишься? - Негромко спросил он. - Ну покусает ее лаангр...
Она же из Орвит-Ралло, должна быть привычной.
   - Она не из наших, - сдавленно отвечал Ролнек. - Сколько себя помню,
в Ралло ее не видал.
   - Как же так? - спрашивал Эрван. - А мне показалось, я видел ее там.
Лицо знакомое...
   - Не было ее там, хоть у Рыжего спроси...
   Эрван глянул на Сэллик. Она, пройдя неспешно около клеток, выбрала
зверька, открыла дверцу и сунула туда обе руки сразу. Извлеченного из
клетки зверька она держала одной рукой за загривок, другой - за ухо, где
сжимала пальцами определенное, редко кому известное место. От резкой боли
зверьку пришлось забыть, как кусаться.
   Марутту, с удовольствием посмотрев это представление, шепнул что-то
стоящему рядом с ним охраннику. Тот кивнул и пошел навстречу девушке.
   Эрван все еще стоял рядом с Ролнеком.
   - Я ее видел, - повторил он. - Но где? Видишь ли, малыш, у меня
непростительно плохая память на лица...
   - Я не знаю, кто она, - сказал Ролнек. - Но может быть, тебе помогут
два обстоятельства: волосы у нее не рыжие, а сама она беглая из
Инвауто-та-Ваунхо.
   Да, эти сведения Эрвану помогли. Ролнек впервые в жизни увидел, как у
хокарэма от изумления отвисает челюсть.
   - Что? - спросил Ролнек тревожно.
   Эрван, опомнившись, возвратил челюсть на место и повернул голову к
Сэллик.
   - О небеса! - выдохнул он. - Ее сейчас убьют!
   Воин, пошедший навстречу девушке, выдернул из ножен меч и преградил
ее дорогу. Сэллик чуть недоуменно попробовала обойти его, но он не
позволил, протянул меч вперед и слегка кольнул ее. Девушка отступила на
шаг; поняв же, что стражник не отстанет от нее, что ему приказано вызвать
рыжую Сэллик на поединок, она бросила взгляд на Марутту.
   Воин не собирался пережидать ее сомнения: он взмахнул мечом -
девушка едва успела отскочить в сторону.
   Марутту хотел, чтобы она показала, какова она в защите. Но чем,
собственно говоря, защищаться - хокарэмы ученики, как всем известно,
оружия при себе обычно не носят, особенно вот так, в гостях. Все, чем
могла защищаться Сэллик, это небольшой бурый зверек в руках. Зверек,
которого Марутту требовал принести ему.
   Чтобы принять решение, понадобилась доля мгновения. Сэллик, не
отнимая пальцев от уха зверька, сунула лаангра за пазуху, освободив этим
вторую руку. Эта рука, взметнувшись над головой, сделала знак "стрела", на
который у всякого нормального хокарэма есть одна реакция - метнуть лапару.
   И Эрван мгновенно бросил свою лапару в руку Сэллик и только потом
сообразил, что жест "стрела" - чисто хокарэмский жест, как и лапара -
чисто хокарэмское оружие.
   Сэллик, едва поймав лапару, сразу приняла на нее удар меча - таким же
отработанным движением, каким бы встретили удар и сам Эрван, или Ролнек,
или Смирол. И увидев это, Ролнек наполовину восхищенно, наполовину
удивленно чертыхнулся. Лапара, хокарэмская лапара была знакома загадочной
девчонке.
   Конечно, ее умение вовсе не было совершенным, да и сила у нее не
мужская: удар она могла принимать только на вытянутую навстречу руку, но в
ее уверенных движениях была та автоматическая тренированность, которая
выдавала довольно долгие упражнения с лапарой.
   Другой человек, менее опытный, уже давно бы лишился пальцев, пытайся
он отбивать удары лапарой. Но меч стражника неизменно опускался на железо
- пусть даже в полудюйме от нежной девичьей кисти.
   И Сэллик не только отбивала удары стражника, но и ухитрилась
неожиданным маневром оказаться за его спиной. Острие лапары тут же
оказалось в опасной близости с сонной артерией...
   - Хватит, - закричал Марутту, вовсе не ожидавший такого оборота. -
Прекрати!
   Сэллик, оттолкнув стражника, чуть заметно пожала плечами и продолжила
путь к Марутту.
   Полузадохшегося зверька она бросила под ноги принцу. Лаангр, не имея
силы убежать, вцепился в сапог Марутту. Принц брезгливо пнул зверя и
протянул Сэллик перстень и кошелек с десятком золотых эрау.
   Девушка поклонилась коротким, не очень старательным - совершенно
хокарэмским - поклоном и отошла. Золотые она отдала Ролнеку, перстень
надела на большой палец правой руки.
   Смирол сказал озабоченно:
   - Рука не болит?
   - Пока нет, - ответила она.
   - Будет болеть, - знающе проговорил Смирол. - У тебя плечо слабое.
   Девушка кивнула.
   - Компресс сделать? - спросила она.
   - Конечно, - сказал Смирол. - И лучше сейчас, пока синяки не
запеклись. Пойдем, я помогу.
   Они ушли. Эрван проводил их взглядом.
   - Так ты знаешь, кто она? - спросил Ролнек.
   - Знаю, - кивнул Эрван. - Да, знаю.



                                    3

   Майярские армии, растекаясь от устья Вэнгэ, заполнили Сургару,
практически не встречая сопротивления. Только в районе Тавина, где
местное, исконно сургарское население разбавлено значительной долей
пришлых майярских мятежников, армии были остановлены. Но положение
сургарских войск оставалось безнадежным; зажатые в кольцо, они не могли
надеяться на отход, поэтому сражались с ожесточением смертников. Горту и
Марутту, которые привели майярцев, тратить время на затяжную осаду не
могли; следовало опасаться, что саутханцы воспользуются этой войной, чтобы
напасть на побережье Майяра - то есть в первую очередь на территории Горту
и, возможно, Марутту.
   Поэтому мир нужен был обеим сторонам - и Майяру, раз уж не удалась
быстрая война, и Тавину, потому что его граждане хотели сохранить свои
жизни и жизни своих семей.
   Малтэр, ставший из-за болезни Руттула правителем Тавина, выслал к
Горту тайных посланцев. Действовал он от имени Руттула; никто не
подозревал, что сургарский принц умирает, и Малтэр понимал: узнай об этом
майярцы, мир с ними был бы не так уж выгоден. Руттул - это имя имело вес,
Малтэр - увы, было не таким весомым. И Малтэр с внезапной злостью понял,
что остался для Майяра только второстепенной фигурой. Даже третьестепенной
- осознал Малтэр, когда получил ответ от Горту. Горту мог заставить Майяр
пойти на мир с Руттулом, но Малтэр был совершенно неприемлем в качестве
партнера по переговорам - он мог быть представителем сургарской стороны,
на это Майяр соглашался, но договор о мире не мог быть подписан его рукой.
   Малтэр бесился от негодования. А кого, скажите на милость, он мог
представить Майяру? Руттул при смерти, а юная его супруга, принцесса
Карэна Оль-Лааву в настоящее время находится бог знает где. И Малтэр
тянул, тянул время, уже мало на что надеясь, а майярцы пока верили его
объяснениям.
   Руттул умер на рассвете третьего дня года Грифона. В иное время
подобное событие отменило бы новогодние праздники и погрузило страну в
траур, но сейчас не было желающий праздновать в разоренной наводнением и
чужими войсками стране - она и так была в трауре.
   Малтэр, призрачные надежды которого на выздоровление Руттула
развеялись, решил дожидаться двенадцатой новогодней ночи, когда, согласно
майярскому обычаю, строжайше запрещено убивать, и идти с тавинцами на
прорыв кольца, ибо больше ждать было уже нечего, но вдруг в начале пятой
ночи в Тавине объявилась принцесса Карэна. Ее появление Малтэр был склонен
объяснять не иначе как чудом; будто какие-то могущественные духи перенесли
ее через майярские заставы и ощетинившуюся оружием цепь защитников Тавина.
Разве она могла незамеченной пробраться на осажденный остров?
   Но она была здесь, и Малтэр, получив отсрочку смертного часа,
повеселел и тут же послал человека к Горту с сообщением, что договор будет
заключен от имени принцессы Карэны.
   Горту получил это известие в тот момент, когда его сын показывал ему
сундуки с добытыми в Савитри документами. Записи Руттула Горту счел
незначащими, на табличках и тетрадях, заполненных скорописью на
неизвестном языке, задержал взгляд и велел сохранить, а архив принцессы, в
большинстве состоящий из переписки с Малтэром и красочных эскизов платьев,
счел сокровищем даже большим, чем сундук с драгоценными шелковыми и
бархатными нарядами, также прихваченный молодым Горту из Савитри.
   Гонец вошел, когда Горту рассматривал платье, в котором принцесса
явилась на заседание Высочайшего Союза.
   - Ладно, спрячь, - бросил Горту сыну и обернулся к посланцу. - Ну как
там Малтэр?
   Гонец пересказал послание.
   - От имени принцессы? - поднял брови Горту. - Разве она в Тавине?
   - Да, господин, - ответил гонец, кланяясь. - Я видел государыню. Она
в Тавине.
   Горту, ничего пока не знавший о смерти Руттула, вовсе не ломал голову
над тем, почему вдруг принцесса Карэна решила взять власть в свои руки.
Горту давно понимал, что принцесса одержима, а смысл действий одержимых -
хэймов - всегда остается темным для обычных людей. Но удивительным
показалось Горту, что Руттул позволил принцессе поступать по своему.
Впрочем, решил Горту, Руттул не сумасшедший. Если самолюбие не позволяет
ему подписать договор, кто его осудит, когда он предоставит эту неприятную
обязанность своей высочайшей супруге.
   К подписанию договора уже все было готово; Малтэр и Горту успели
обсудить все статьи договора и прийти в конце-концов к единогласию. У
Горту порой возникало подозрение, что за Малтэром никого нет. Казалось
Горту, что Малтэр ведет переговоры с двумя сторонами сразу; его топтания
на месте и сомнения казались вызванными тем, что он не имел поддержки в
Тавине. Горту готов был уже оборвать с ним переговоры и поискать связи с
самим Руттулом, но вот, наконец, Малтэр чего-то добился и в самом Тавине.
   - Примут ли наших парламентеров?
   - Да, - ответил гонец. - Все готово к встрече.
   Малтэр действительно тщательно готовился к подписанию договора. Не в
его, конечно, власти было ликвидировать все следы недавнего наводнения в
городе Тавине, но по крайней мере дом Руттула, где он готовил встречу,
должен был выглядеть достойно. Поэтому в доме, который повелением Малтэра
приводили в порядок, возникла суматоха. В Большой зале, куда придут
парламентеры, переставляли мебель; часть вытаскивали в другие комнаты, а
кое-что и вносили. Роскошные шандалы принесли из дома Малтэра, оттуда же
приволокли ковры и стелили их на изуродованный водой паркет. Малтэр
клялся, что повесит всякого, кто грязной лапой ступит на ковер, но
несколько отпечатков уже запятнали ворс, и слуги отчищали грязь мокрыми
щетками.
   За этими хлопотами Малтэр забыл о принцессе, рассудив, что если ей
что-то понадобится, она всегда найдет кому приказать; когда же лодки с
парламентерами отплыли от того берега, Малтэр вспомнил о сургарской
государыне.
   - Где госпожа? - спросил он.
   - В кабинете Руттула, - ответили ему.
   Малтэр бросился туда. Едва он распахнул дверь, в лицо ему ударил
отвратительный запах горелой кожи.
   Малтэр остолбенел. Принцесса жгла архив Руттула. Ей помогали трое
слуг: один поддерживал в камине большой огонь, другой выдирал из книг и
тетрадей листы, третий скоблил вощеные дощечки.
   Принцесса выдергивала их шкафов свитки и книги, бегло просматривала
их и бросала то своим помощникам, то в угол, где грудой валялись
документы, уничтожению не подлежащие.
   - Госпожа моя, - воскликнул Малтэр. - Что ты делаешь?
   Принцесса обернулась к нему, и Малтэр, обожженный ее полубезумным
взглядом, решил, что видит перед собой не юную девушку, пусть даже и
королевской крови, а какое-то потустороннее существо, принявшее ее облик.
   "О боги, - пронеслось у него в голове. - Оборотень, настоящий
оборотень. И в черное с золотом вырядилась... И тело Руттула схоронила в
воде..."
   В миг в сознании Малтэра выстроилось непротиворечивое объяснение
происходящего. Существуют бессмертные хэйо, демоны, пожирающие
человеческие души. Они вселяются в тело человека, подчиняют его своей воле
и поглощают душу его, лишая надежды возродиться после смерти. И доев душу
(а бренные тела от этого умирают), подыскивают другое тело. Грешник или
праведник одинаково беззащитны против хэйо; существуют заклятия, которые
навеки могут заключить хэйо в захваченном теле, но спасти от захвата не
может ничто. И Малтэр мысленно восхвалил богов за то, что страшная участь
минула его.
   Почему никто не подозревал, что Руттул одержим хэйо? Ведь это
очевидно. Хэйо захватил Руттула (да нет, какого-то безвестного человека) и
провел его по жизни, подчинив своей воле. Обычно такие люди умирают очень
быстро, но хэйо Руттула был, возможно, изгнанным ангелом, ведь такие духи
редко проявляют алчность, а больше стремятся возвыситься хотя бы в земной
жизни, раз уж не вышло это среди богов.
   И следующей своей жертвой ангел-хэйо выбрал не абы кого, а
высокорожденную даму, обладательницу знака Оланти.
   Принцесса изменила своим привычкам; принцесса надела, как Руттул,
черное платье с золотом - вопреки траурным обычаям; принцесса похоронила
тело мужа в озере - зная, вероятно, что процедура похорон ничего не даст
уничтоженной душе покойного.
   "Но меч, - вспомнил Малтэр. - Почему она похоронила принца с оружием?
Это имело бы смысл, если бы душа Руттула была жива. Ох, темны дела хэйо..."
   - Прошу прошения, государыня, - с поклоном проговорил Малтэр, -
сейчас прибудут майярские послы. Ты должна их встретить...
   - Должна? - нахмурилась принцесса.
   Малтэр, испугавшись, что ляпнул неподобающее, низко склонился перед
ней.
   - Я уже почти все закончила, - сказала принцесса. - С ними ничего не
случится, если минуту подождут.
   - Прошу прощения, государыня, - повторил Малтэр. - Но... Как же знак
Оланти?..
   Принцесса ответила:
   - Да, принеси его. Он у меня в спальне в лаковом ларце.
   Малтэр, торопливо поклонившись, метнулся за ларцом.
   Парламентеры уже высадились на тавинской пристани, когда он,
запыхавшись, преподнес ларец принцессе и бросился встречать майярцев.
   Он успел принять почтенный вид и с достоинством проводить послов в
Большую залу Руттулова дома. Для майярцев были приготовлены мягкие кресла;
напротив них стояло почти такое же кресло, но более высокая спинка
подчеркивала сан той, кто займет это кресло.
   Раз уж принцесса запаздывает, это должно выглядеть церемониально,
решил Малтэр, и когда принцесса, завершив сожжение Руттулова архива,
направилась к Большой зале, Малтэр шепотом спросил, как объявлять титул
- "вдова Руттула" или "жена Руттула".
   - Объяви - Карэна и все, - сказала принцесса. - Нечего лишний раз
марать имя Руттула о их подлые уши.
   Подлые? Тут Малтэр мог бы возразить, но перечить не стал. Майяр
выслал послами знатных господ; выше прочих - сан молодого Горту, но он еще
слишком юн, и главой посольства был объявлен Ваорутиан, второй сын
младшего Ирау.
   Герольд выкрикнул имя принцессы, и та вошла, принимая поклоны послов.
Она была побежденной, но высокий сан защищал ее от неуважения.
   Она села. Дождавшись этого, опустились в свои кресла знатные майярцы.
Малтэр встал рядом с принцессой. Он принял от майярцев заготовленный
документ, уже утвержденный печатями Горту, Марутту и Кэйве, передал писцу,
прочитавшему его вслух, а потом вручил принцессе.
   Она взяла в руки развернутый пергаментный свиток, просмотрела
каллиграфически выписанный текст и протянула руку за пером.
   - У меня еще нет печати с моим полным титулом, - сказала она, подняв
синие глаза на Ваорутиана. - Устроит ли великий Майяр моя рукописная
подпись?
   Ваорутиан склонил голову:
   - Разумеется, государыня. Но прошу подписаться полным титулом.
   Принцесса задержала на нем взгляд, потом опустила глаза и решительно
начертала на пергаменте: "Принцесса Карэна, государыня Сургары,
владетельная госпожа Арлатто и Арицо, дочь Лаави, сына Аргруу, потомка
Нуверре отважного, вдова Герикке Руттула, сургарского государя".
   Писец тут же посыпал написанное песком.
   Принцесса встала и этим заставила майярцев стоя выслушать следующее:
   - Государь Сургары, мой супруг, умер. Волею его я назначена
наследницей. Прошу передать это Высочайшему Союзу.
   "После чего, - вспоминал Ваорутиан, - государыня удалилась".
   - Лиса, - отозвался Горту о Малтэре. - Крутил, крутил, а все-таки
нашел принцессу. Какова она? - спросил он сына.
   - Мне показалось, она больна, - ответил юноша. - В зале холодно было,
а она ворот теребила - задыхалась. И лицо горело...
   - Когда займем Тавин, первым делом отыщешь ее, - приказал Горту. -
Будь предупредительным и старайся ей не перечить, но будь рядом, понял?
   - Да, конечно, - сказал юноша. Он сдержал слово; не тратя времени, он
занял дом Руттула, выставив оттуда Малтэровых слуг, оставив только тех,
кто служил прежде Руттулу. Принцесса была там, и вид ее подтверждал
предположения о ее болезни. Она куталась в плащ из золотистых лис и бродила
по дому, как показалось молодому Горту, в совершенно невменяемом
состоянии. Слуги готовили ей обжигающе-горячее ранаговое питье, но она,
согревая руки о кружку, делала несколько глотков и рассеянно отставляла
кружку в сторону. Если она присаживалась в какой-нибудь комнате, слуги тут
же начинали разводить огонь в камине или печи, но надолго она нигде не
задерживалась, вскакивала на ноги и продолжала свое бесцельное кружение по
комнатам.
   Молодой Горту изредка объявлялся рядом с ней, уговаривал прилечь или
съесть что-нибудь, но она только качала головой: "Нет".
   Когда к дому Руттула приехал принц Горту, сопровождаемый малтэром,
молодой принц, выбившись из сил, дремал в кресле у дверей кабинета. Увидев
отца, он вскочил на ноги.
   - Она больна, - доложил он.
   - Этого и следовало ожидать, принц, - заявил Малтэр, уже успевший
изложить Горту свою догадку о хэйо. - Когда в человека вселяется демон, он
первое время болеет, пока не привыкнет, - сказал он.
   Горту качнул головой:
   - Она и раньше была одержимой, - ответил он. - Разве ты не замечал,
Малтэр?
   - Не замечал, - отозвался Малтэр. - Она всегда была обычным ребенком;
может быть, чуть более непоседливой, чем это полагалось бы девочке.
   - А ты никогда не спрашивал себя, почему ее отдали в Сургару? -
спросил Горту.
   - Из государственных интересов, - ухмыльнулся Малтэр.
   - Не только, - покачал головой Горту. - А скажи-ка, Малтэр, где ее
знак Оланти?
   - У нее, - ответил Малтэр.
   - У нее, - подтвердил молодой Горту.
   - Необходимо заставить ее отказаться от Оланти, - сказал Горту. -
Безразлично, кому она его передаст, главное, чтоб отдала.
   Молодой Горту заметил сигнал одного из своих людей.
   - Она идет сюда, - предупредил он, и почти сразу же в дверях
появилась бредущая как во сне принцесса. Она равнодушно кивнула в ответ на
поклоны мужчин.
   - Прошу прошения, государыня моя... - проговорил Горту, и она
остановилась, выжидающе глядя в сторону.
   "Небеса святые! - вздохнул Горту, разглядывая ее. - Бедная, она и в
самом деле больна..."
   Спутанные волосы, обмотанные парчовым шарфом, наброшенный на плечи
невесомый лисий плащ, оттеняющий бледное лицо и глядящие бесчувственно
потухшие глаза.
   - Как ты собираешься теперь жить, государыня? - спросил Горту.
   Она, чуть двинув плечом, подтянула сползающий плащ и сказала тихо:
   - Не знаю.
   - Позволю себе посоветовать, государыня, - мягко сказал Горту. - Тебе
надо сейчас уйти от дел, отдохнуть от суеты жизни в тихом месте, а
управление Сургарой поручить... ну скажем... Малтэру.
   - Ладно, - равнодушно согласилась она.
   - ...А твой знак Оланти надо отдать на хранение Пайре или кому другому
из твоих вассалов.
   - Ладно, - опять согласилась она.
   - Где же твой Оланти? - спросил Горту.
   Принцесса рассеянно провела ладонью по груди и сказала тихо:
   - Не знаю.
   Горту метнул в сына убийственный взгляд: "Не уследил!". Тот, при всем
своем почтении к отцу, только пожал плечами: разве было приказано следить
за Оланти?
   Принцесса между тем побрела дальше. Горту, придя в себя, велел
обыскать весь дом, а сам занялся устройством дальнейшей судьбы принцессы,
пока дух, которым она одержима, никак не проявлял себя. Следовало
торопиться, и Горту, как только нашлась возможность, тут же отослал
принцессу в один из монастырей острова Ваунхо.
   Безучастно повинуясь учтивым просьбам свиты, принцесса села в портшез
и ее унесли к короблю, который доставит ее на Ваунхо. Она не протестовала,
даже слова не сказала, молчала, как немая - да и похоже, обращенные к ней
речи слышала плохо: они проходили мимо ее сознания.
   А через три дня в Тавин пришел усталый путник. Одежда его была
обыкновенной; если судить по ней, был путник небогатым человеком из
воинского сословия, однако когда его попытались задержать майярцы, он
властно прикрикнул на солдат и дружески поздоровался с хокарэмом принца
Марутту.
   - Одного поля ягоды, - сказал кто-то из солдат, когда эти двое
отошли. - Тоже хокарэм, волчья кровь...
   - Где ты разгуливал, Стенхе? - спросил телохранитель Марутту. - Или
при принцессе ты оставлял Маву?
   - Где принцесса? - спросил Стенхе. - Она здесь? Ты видел ее?
   - Здесь ее нет, - ответил Эрван. - Третьего дня ее отправили на
Ваунхо.
   - Третьего дня? - переспросил Стенхе и прибавил задумчиво: - Однако...
   - Что? - полюбопытствовал Эрван.
   - Ничего, - качнул головой Стенхе. - Ты извини, Эрван, но я не
расположен откровенничать, пока сам во всем не разберусь.
   - Почему принцесса осталась без охраны? - не унимался Эрван.
   - Это мой просчет, - отозвался Стенхе. - А в какой из монастырей
отправили принцессу?
   - Спроси у Горту. По-моему, об этом знает только он.
   Стенхе пожал плечами. Приставать с расспросами к высочайшему принцу?
На это он был совершенно неспособен.
   - Ты не можешь расспросить? - спросил он. - Может, из свиты Марутту
кто-то знает?
   - Попробую, - пожал плечами Эрван. - Но вряд ли. Горту послал с
принцессой своих людей. И по-моему, они с Ваунхо отправятся сразу в Лорцо.
   Стенхе несколько дней потерся в разоренном Тавине, и, не найдя
никаких сведений о принцессе, исчез.



                                    4

   Все это пронеслось в сознании Эрвана; Ролнек между тем спрашивал:
   - Так кто же она?
   Эрван глянул на него:
   - Извини, малыш, но это я скажу только Старику.
   Ролнек отозвался настойчиво:
   - Это так серьезно?
   - Еще бы! - воскликнул Эрван. - Ее обязательно надо доставить в
Ралло, да только боюсь, ты с ней не справишься. Не оставлять же мне ее при
себе?
   - Не думаю, что выйдет лучше, - медленно проговорил Ролнек. - Мне
кажется, она относится к твоему принцу так же неприязненно, как и к нам,
хокарэмам. - Он пересказал реплики девушки, которые были ответом на
подтрунивания Смирола.
   - Очень может быть, - согласился Эрван. - И оставлять ее рядом с ним
очень опасно.
   - Опасно для нее или для принца?
   - Опасно для обоих. Святые небеса, девочка с такими задатками! Как я
защищу от нее принца? Разве что лягу третьим в их постель... Нет, малыш,
девочку здесь оставлять нельзя. Но только ты ее упустишь, я думаю;
наверняка упустишь.
   Эрван поговорил и со Смиролом - опять-таки скрывая, кто эта беглянка
из Инвауто. И на прощание он сказал Ролнеку, что месяца через полтора,
когда Марутту отпустит его на пару недель, он обязательно доберется до
Ралло, чтобы рассказать обо всем Старику.
   Ролнек и Смирол, как и предполагал Эрван, не укараулили свою
пленницу.
   Примерно через месяц, после неспешного путешествия по Золотой Реке на
парусных лодках, Ролнек выгрузил свою группу на обрывистом берегу у
крепости Гатавис и повел по тропе на Катрано.
   Сэллик, как продолжал называть ее Ролнек, не пыталась удрать, но
по-прежнему грубила, находя удовольствие в том, чтобы выводить из себя
самоуверенных мальчишек. Покорное ее поведение успокаивало Ролнека, но все
больше настораживало Смирола, несмотря на то, что как раз у него
налаживались с Сэллик теплые отношения. Даже чересчур теплые, с
раздражением отмечал Ролнек. Рыжий то и дело норовил облапить девушку или
ненароком прижаться и с невинным видом отходил в сторону, услышав окрик
Ролнека. Сэллик находила в этом еще один повод позлить Ролнека:
   - Ревнуешь? - спрашивала она с усмешечкой, и Ролнек злился, тем
более, что доля истины в этом была.
   На дневных привалах она снимала куртку и подставляла солнцу небольшие
округлые груди, а Ролнек, сначала спокойно относившийся к ее наготе,
теперь виновато, как будто видел что-то недозволенное, отводил глаза.
Смирол же как ни в чем не бывало бесстыже перебрасывался с Сэллик
насмешливыми словами. Ролнек, стиснув зубы, пытался уследить за тем, чтобы
эти веселые перепалки так и остались невинными, не имеющими следствий
беседами, но лукавое благоволение Сэллик к Смиролу непременно должно было
перерасти в нечто большее.
   Правда, Ролнек, встревоженный словами Эрвана, предполагал, что Сэллик
имеет какой-то особый статус, и однажды, отведя Смирола в сторону,
посоветовал ему быть осторожнее.
   - Идиот! - прошептал в ответ Рыжий. - Девка прямо в руки падает;
думаешь просто так, по бабьей слабости? Задумала она что-то, друг мой
Ролнек, задумала... Не хочет в замок Ралло идти. А я, - продолжал он
насмешливо, - я, слабый, легкомысленный рыжий полукровка, буду ходить за
ней, как привязанный, надеясь где-то в укромном месте урвать свое,
соображаешь, дубина?
   - Соображаю, - тихо отозвался Ролнек. - Крутишь ты что-то, приятель...
   - Следи за мной, - сказал Смирол с нажимом. - А я постараюсь уследить
за ней. Не нравится мне, что она начала приучать меня к прогулкам под
вечерним небом - как будто за день мало нагуливаемся! Замышляет она
что-то, точно говорю. Только куда она собирается улизнуть среди этих
пустошей - не понимаю.
   - Тут много пещер, - напомнил Ролнек. - И есть довольно большие.
   - Она не сунется в пещеры без должного снаряжения, - возразил Смирол.
   И в тот же день Ролнек запретил Сэллик и Смиролу далеко уходить от
группы.
   - Очень нужно, скотина, - отозвалась насмешливо девушка.
   И в тот же день, едва солнце склонилось к закату, Сэллик, шедшая со
Смиролом чуть поодаль от остальных, внезапно исчезла.
   - Обманула, - заорал Смирол, и все мальчишки кинулись к нему, а он
уже ринулся в темную нору, прикрытую кустом.
   Впрочем, почти сразу же он выскочил обратно.
   - Огня! - крикнул он, а Ролнек уже чиркал огнивом, пытаясь зажечь
сухой мох.
   Рыжий подхватил наспех зажженную хворостину и бросился опять в пещеру.
Ролнек, вооруженный факелом посолиднее, скоро присоединился к нему.
   - Ушла, - сказал Смирол запальчиво. - Ушла девка, ай, молодец какой!
   - Отыщем, - решил Ролнек.
   - Где уж...
   Смирол вернулся к входу в пещеру и посветил там.
   - Обжитое место, приятель, - сказал он. - Тут и трасса была проложена
вглубь пещеры.
   - Разбойнички или люди Малтэра? - осведомился Ролнек задумчиво.
   - А может, и те, и другие, - отозвался Смирол. - Ай да мы! Так
осрамиться, это ж надо...
   - Может, пещера не так уж и велика, и второй выход где-нибудь
поблизости?
   - Вряд ли, - вздохнул хитроумный Смирол. - Думаю, выход где-то за
ираускими заставами. А может, и за катранскими. Место, клянусь небесами,
уж больно удачное... Ну, пошли в Ралло, порадуем Старика, что ученички у
него лопухи, каких мало...
   Пошли в Ралло, порадовали Логри и стали дожидаться появления Эрвана,
который бы все объяснил. Но вместо него пришли вести о чуме, охватившей
Сургару, а потом и княжество Марутту и - частью - Горту.
   Эрван не пришел. Он умер в девятый день первой недели месяца инхасо.




                              ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                                    1

   Высокая государыня Карэны и Сургары, принцесса Ур-Руттул Оль-Лааву
пережидала короткий весенний дождик в вымытой полой водой нише глинистой
стены глубокого оврага. Теперь она опять была свободной, но что делать с
этой свободой, не знала.
   При побеге из Инвауто она не преследовала никакой цели, кроме как
избавиться от докучливой опеки святых сестер.
   Во всем, даже в смерти Руттула, винила она майярцев. Может быть, это
было несправедливо, но логика, трезвая рассудочность, которая когда-то
беспокоила Стенхе, оставила ее. Безусловно, это была болезнь.
   Потрясение, которое принцесса испытала, когда поняла, что Руттул
нарочно держит ее в Миттауре, лихорадочная гонка по пути в Сургару -
верхом, пешком, а потом на глайдере - все эти страхи и усталость не могли
не повлиять на нее, но все бы прошло после отдыха, короткого или
продолжительного. Да только отдыха в конце пути не было.
   Новые удары обрушились на нее: известия о смерти Руттула и о том, что
майярские орды разоряют Сургару; на фоне этих бед ухищрения Малтэра спасти
свою шкуру казались невинной самозащитой, хотя он, бедняга, полагал, что
его предательство рассердит ее. Сердиться? На что? Каким все мелким стало
казаться после смерти Руттула. И груз, придавивший ее плечи, становился
все тяжелее.
   "Возьми все в свои руки, - шептал на ухо рассудительный бес. - Думай,
действуй. Пусть майярцы узнают, кто хозяин в Сургаре..." Но голос беса был
почти неразличим в том облаке равнодушия ко всему миру, которое опустилось
на нее.
   "Все кончилось, - вертелось в голове. - Все кончилось, не успев даже
начаться".
   Мысли о самоубийстве неизменно сопутствовали ей. В кольце отчуждения,
которое окутало ее, вряд ли бы кто кто помешал этому, но спас ее
рассудительный демон, враг Стенхе.
   "Руттул бы не одобрил этого шага", - печально напомнил демон еле
слышно. - Держись, Сава..."
   Она держалась. Не из последних сил - сил уже больше не осталось, но
по какой-то безразличной ко всему инерции.
   Это была болезнь. Потом, спустя недели, когда она начала приходить в
себя среди неуютных монастырских стен, она обнаружила, что память, обычно
безотказная, теперь не повинуется ей. Сейчас она не могла вспомнить
многого, что происходило в те дни; плотная серая завеса поглотила события,
и к примеру, никак не могла она припомнить, чья рука взяла из ее вялой
бесчувственной ладони Руттуловы бусы с прицепившимся к ним "стажерским
ключом". И этот непростительный момент был более важен для нее, чем почти
все долгое путешествие на Ваунхо, также растворившееся в небытии.
   Все к ней относились, как к душевнобольной. Святые сестры хлопотали
вокруг нее, уговаривая ласково или бормоча молитвы; их голоса сливались в
гул, дремотный, навевающий сон, и она спала все время или бездумно лежала
в постели.
   Тогда и стало приходить к ней выздоровление. В благотворной дреме
возвращались к ней силы; невыносимый груз понемногу спадал с ее плеч, и
однажды ночью, когда монастырь затих, она встала с постели и,
подстрекаемая жаждой деятельности, побежала из своей кельи. Слякотный
студеный ветер тотчас отрезвил ее; но глоток воздуха, не замутненного
фимиамами, оказался действенным лекарством.
   С тех пор ночные экспедиции по монастырю сделались постоянными. Она
исследовала монастырь, а отсыпалась днем, успокаивая опекающих ее монахинь
вялой, апатичной покорностью. Зла она на монахинь как будто не держала, но
один небольшой счет к ним был: во время одного из многочисленных обрядов,
связанных с вступлением в обитель еще одной инокини, великолепная коса
принцессы, каких мало встретишь - длинная, по колено, и густая,
шелковистая - была безжалостно острижена. Тогда это было принцессе
безразлично, потом же, когда с возвращением равновесия стала возвращаться
и забота о внешности, косу стало жалко. Девушка понимала, что такую косу
вырастить уже не удастся и, приглаживая безобразно короткие волосы,
обещала мысленно монахиням это припомнить.
   Кроме же этого, сердиться на них не было причин. Женщины жалели ее,
сочувствовали несчастной, пытались развеселить, угощая каким-нибудь
лакомством или рассказывая возвышенные истории о освещающих душу чудесах.
   Келья у принцессы была большая, и сначала в ней оставались две
женщины, однако их ночные вздохи и сопение раздражали тогда больную, и эту
скромную прислугу убрали, переместив в соседние кельи. Теперь одиночество
обернулось удобством. Дверь, опять-таки со смазанными петлями, чтоб не
беспокоить привередливую больную, теперь бесшумно выпускала ее во двор, а
потом, однажды, выпустила ее и в вольный мир.
   Затем долгих полтора месяца она ломала голову, как освободиться от
назойливых мальчишек-хокарэмов. Всякое бывало: она ругалась, дразнила
Ролнека, а когда гостили они в замке Марутту, они была близка к мысли
объявить, что она сургарская принцесса.
   Оценивающий взгляд Марутту остановил ее; он не узнал принцессу в
рыжеватой девочке, одетой в потертую хокарэмскую одежду. Где уж было
Марутту узнать принцессу! В жизни своей он видел ее два... или нет, три
раза; все это время она была одета хоть и непривычно, но как знатная дама;
волосы тогда не торчали, безжалостно обкорнанные, упрямыми вихрами и вовсе
не напоминали цветом ржавую болотную воду; тогда они были длинными,
пушистыми, блестящими, пахнущими специально подобранными травками. И
носила она тогда туфли на довольно высоком каблуке, который делал рост
выше, фигуру - тоньше, а походку - красивее.
   Сейчас же она была жалким пугалом и, несмотря на это, нашлось
все-таки нечто, что привлекло к ней взгляд Марутту. Ответ на этот вопрос,
конечно, предельно прост: принцу нужна была хокарэми, однако же в глазах
Марутту беглая принцесса увидела и что-то совсем другое.
   Что ж, высокий принц, заглатывай, заглатывай наживку, а бывшая
госпожа принцесса уж найдет способ сквитаться с тобой за разоренный Тавин...
И она, размечтавшись, вообразила, что вместе с мальчишками приходит в
Ралло, а потом Марутту, ищущий хокарэми, присылает за ней, и она, принеся
ему клятву, входит в его замок... И был там еще острый нож, или
старогортуская лапара, такая же, как у Стенхе, или же кубок с ядом. Но
юная мстительница, увидев перед прощанием с замком Марутту лицо Эрвана,
сообразила, что мечты так и останутся мечтами, что Эрван узнал ее и угадал
ее желание отомстить и, разумеется, этого ни в коем случае не допустит. И
поняла принцесса, что настоящих, опытных хокарэмов ей обмануть не удастся.
Тогда она опять стала подумывать, как избавиться от мальчишек.
   Правда, ничего толкового не приходило ей в голову до той поры, пока
их небольшой отряд не сошел с речного пути и не отправился по катранской
дороге.
   Впереди лежала широкая холмистая равнина, под которой подземные воды
прорыли обширный пещерный лабиринт. И принцессе оставалось молить богов, в
которых она не верила, чтобы Ролнеку не взбрело в голову свернуть с тракта
на какую-нибудь из тропинок до того момента, когда они достигнут
Ирмастовой пещеры.
   Принцесса не знала, узнали ли хокарэмы тайну Ирмаста-контрабандиста;
очень вероятно, они могли знать ее, и, может
быть, Ролнек со Смиролом тоже посвящены в этот секрет, но принцесса
надеялась на то, что при ее внезапном побеге мальчишки замешкаются и
потеряют ее из виду.
   Пещера находилась чуть в стороне от дороги, и принцесса заранее
начала приучать Смирола к прогулкам. Рыжий с удовольствием принимал эту
игру, ему нравилось притворяться влюбленным сорванцом, и он с нагловатой
усмешкой, но очень нежно обнимал ее, шепча на ухо совершенную чепуху, в то
время как девушка в ответ говорила тоже что-то не слишком умное.
   Конечно, кокетничанье со Смиролом было делом опасным; если бы не
скорый побег, девушка не осмелилась бы на это - игра в любовь с хокарэмом
ни к чему хорошему не приведет, но пока она то заигрывала с Рыжим, то с
капризным видом высвобождалась из его объятий, мечтая только о том, чтобы
поскорее наступил миг побега.
   Такое притворное негодование она разыграла буквально в десяти шагах
от входа в Ирмастову пещеру: спровоцировала Смирола на объятья, а потом,
когда он, демонстрируя нетерпение, облапил ее, изобразила возмущение и
отскочила в сторону.
   - Не подходи ко мне, - объявила она, - слышишь, чудовище рыжее!
   Смирол смеялся, показывая красивые зубы; такая игра была уже
привычной для него; он думал, что все эти ухищрения имеют целью соблазнить
его, чтобы он помог девушке бежать. Зная же, что старания девчонки
бесполезны, он весело вертел головой, поглядывая на Ролнека, но вдруг
заметил, что девушка, стоявшая в десяти шагах от него, исчезла, как сквозь
землю провалилась. И тогда он заорал и бросился в пещеру, услышав в
подземном лабиринте только затихающий звук спотыкающихся шагов.
   Девушка, нырнув под куст, имела уже наготове отточенную, как бритва,
бронзовую пряжку, какие мальчишки-хокарэмы обычно используют вместо ножа.
Этой пряжкой, едва увидев змеящуюся в тень провала веревку, чирканула по
ней и, подхватив конец, побежала в густую темноту, наматывая веревку на
локоть.
   Смирол, вскочивший в нору на несколько мгновений позже, не мог
понять, куда в эту темноту идти, и вернулся на дневную поверхность
несолоно хлебавши. Догадаться, в какой из многочисленных ходов скрылась
девушка, ориентируясь только на далекий еле слышный топот, было совершенно
невозможно.
   Когда беглянка поняла, что побег удался, она убавила резвость. Теперь
можно было уже не бежать, рискуя разбить голову о какой-нибудь выступ. Она
знала, что там, где оканчивается веревка, Ирмаст устроил тайник с факелами
и всякими припасами, которые могут пригодиться путешествующему под землей.
И когда веревка привела к крепко вбитому крюку, от которого начиналась
другая веревка, принцесса не пошла дальше, но пошарила в нише, ища кремни.
Они лежали наготове, и девушка, запалив костерок из меленьких стружек,
нашла факел. Тьма чуть расступилась, и вооруженная светом, девушка могла
идти по пещерному лабиринту без страха. Не выпуская из руки путеводной
бечевки, она шла вперед и благодарила судьбу за то, что год назад она
привела в дом Руттула в Тавине матерого контрабандиста Ирмаста. Принцесса
с любопытством расспрашивала его о тайных тропах, и он, польщенный
вниманием вельможной девчонки, рассказал о тайнах своей пещеры. Он не
думал, что она запомнит его указания и немудреную, однако точную карту
местности, нарисованную на вощеной дощечке.
   "Надеюсь, он не заплутается в своей пещере оттого, что я обрезала
бечевку у входа", - думала принцесса. Рядом шевелились тени; девушка
несколько раз вздрагивала и тут же сердилась на себя: ишь, какая пугливая
стала! На ум, однако, несмотря ни на что, лезли нянькины рассказы о
подземных демонах.
   Бечевка привела к воде. Быстрый ручей бежал по полу пещеры и уходил в
стену. Здесь был еще один крюк, к которому была привязана веревка
посолиднее. Вот эта веревка и уходила с потоком. В нише около крюка лежали
в изобилии веревки и кожаные мешки-поплавки, на которых Ирмаст перевозил
свои грузы.
   Девушка разделась и сложила одежду в один из кожаных мешков, упаковав
его так плотно, как только смогла, чтобы вода не проникла вовнутрь. Сапоги
пришлось оставить на ногах - бить босые ноги о каменные уступы не очень
хотелось. Она крепко ухватилась за веревку и прыгнула в поток. Дно
оказалось неожиданно далеким. Рослым мужикам, подобным Ирмасту, здесь,
вероятно, было по грудь; девушке же приходилось оставаться на плаву.
   Факел перед ручьем она затушила; сейчас его все равно не удалось бы
сохранить. Шаря во тьме перед собой, она то и дело едва успевала нырнуть,
чтобы не удариться головой. Как ей удавалось все это: плыть, одной рукой
держаться за веревку, другой оберегать голову, поправлять сползающий с
плеч мешок? Она уже чувствовала, что вот-вот утонет, но вдруг веревка
стала задираться вверх, и девушка нащупала надежную загогулину крюка.
Уцепившись обеими руками за крюк, она повисела на нем, накапливая силы,
потом подтянулась на дрожащих руках и выбралась на высокий берег. Она
нащупала следующую веревку и упала на нее, отдыхая. Потом, немного придя в
себя и вспомнив, что можно согреться одевшись, она распаковала мешок и с
наслаждением облачилась в сухую шерсть и кожу. Сапоги же, наоборот, сняла
и устроила их в нище, чтобы они ненароком не свалились в поток. Она
понимала, что вряд ли сапоги высохнут в сыром воздухе пещеры, поэтому не
очень печалилась, всовывая ноги в раскисшую обувку, когда отдохнула
достаточно, чтобы продолжить путь.
   Она потеряла счет веревкам и веревочкам, тянущимся от крюка к крюку,
подъемам и спускам, поворотам, камням под ногами и камням над головой.
Несколько раз коридоры сужались так, что приходилось ползти на
четвереньках или протискиваться боком. В одной из таких щелей пришлось
поудивляться, как там проскальзывал рослый и широкоплечий Ирмаст. Был и
еще один переход по воде - но на этот раз, к величайшему облегчению,
глубиной всего по колено, зато через огромную пещеру, залитую мелким
озером. Впрочем, скорее всего, мелким это озеро было только в тех местах,
где на гибких вешках были натянуты веревки.
   Один Ирмаст никак не мог отыскать и снабдить веревочной трассой весь
этот грандиозный путь; наверняка здесь потрудились целые поколения
смельчаков, невесть зачем рыскавших под землей. И наверняка эту подземную
дорогу должны были знать хокарэмы - девушке очень повезло, что мальчишки
ее не поймали.
   "А может, - мелькнула мысль, - они давно ждут меня у выхода?"
   Но у выхода ее никто не ждал.
   Она внезапно пришла к крюку, от которого не начиналось новой веревки,
и испугалась, потому что это значило бы, что надо будет разыскивать путь
самой, тыкаясь в тупики и задыхаясь от ужаса. Но догадка осенила ее, и она
потушила факел, увидев наконец неровный круг призрачного света.
   Она вышла, и сразу же волна густых запахов весеннего леса упала на
нее.
   Была ночь. Сквозь легкое облачко светила луна. И не было вокруг
никого. Никого.
   Девушка сняла мокрые сапоги и побрела по прохладной траве куда-то в
сторону, не очень задумываясь о том, куда идет.
   На рассвете, когда лучи солнца зажгли горизонт, а потом затмили блеск
Утренних Сестер, она развела костерок и, натянув на колышки сырые сапоги и
носки, присела у огня, прислонясь спиной к поваленному стволу огромной
сосны. Хотелось есть, но не настолько, чтобы удалось преодолеть ленивую
усталость, и она задремала.
   Дымок затухающего костра привлек двух лихих разбойничков, но
хокарэмская одежда спящей отпугнула их, и они поспешили скрыться, пока
девушка не проснулась.
   Больше ее никто не тревожил. Она проснулась перед закатом, прошла по
темнеющему лесу, съев при этом около полуфунта молодых побегов папоротника
и, вероятно, столько же горьковато-кислых цветочных почек гертави. Побеги
трэссава были бы и вкуснее, и сытнее, но трэссав в западном Ирау почти не
растет.
   Дождь прервал ее гастрономические изыскания, загнав под отвесную
стенку глинистого оврага, и там, пережидая, пока небо высохнет, она
наконец стала соображать, куда бы ей пойти.
   Пока она знала одно: в замок Ралло ей вовсе не хочется, и пораскинув
мозгами, она решила как можно быстрее увеличить расстояние между собой и
Орвит-Ралло.
   Таким образом, предстояло идти на юг. И не следовало бы, пожалуй,
маячить в хокарэмской одежде, ибо это слишком яркая примета.



                                    2

   Незадолго до наступления темноты, когда стража уже собиралась
запирать городские ворота и перегораживать улицы цепями, в Марнвир вошла
хокарэми. Поглядывая по сторонам, она быстро нашла на базарной площади
лавку, хозяин которой еще не ушел домой, и немедленно вошла туда.
   - Что ты так припозднился, сударь? - обратился к покупателю купец, но
разглядев, кто зашел в гости, выжидающе замолчал. Хокарэми нет интереса
выслушивать многословные излияния и похвалы продаваемому товару; она
найдет сама, что ей нужно, а вот будет ли платить - неизвестно.
   Девушка углядела на столе несъеденную хозяином лепешку и опустилась
рядом на табурет.
   - Мне нужны деньги, - сказала она, кладя на стол золотой перстень.
   Хозяин взял его, внимательно рассматривая в круге света у лампы.
Девушка тем временем съела лепешку, запивая ее хозяйской простоквашей.
   - Сколько ты хочешь? - спросил наконец хозяин, убедившись, что рубин
в кольце неплох.
   - Три эрау, да еще на эрау серебра, половину можно ираускими
монетами, - сказала девушка. - И вдобавок какую-нибудь неприметную одежду.
   Купец согласился. Если девка возьмет не очень богатую одежду, выгода
явная. Он взял кошели с золотом и серебром и стал отсчитывать монеты,
выбирая для опасной гостьи деньги поновее да непорченные.
   Девушка как будто не следила за его пальцами, но когда он окончил
отсчет, проговорила:
   - Разве я просила одинаково ирауских и прочих таннери? Я просила на
пол-эрау таких и на пол-эрау таких.
   Торговец торопливо добавил еще несколько монет.
   - Отлично, - сказала девушка, собирая деньги и увязывая в льняной
лоскуток. - Теперь тряпки.
   Купец принес груду разного барахла. Брезгливо ковыряя поношенное
тряпье, девушка выбрала сорочку, просторную длинную юбку и огромный
выгоревший платок, достаточно теплый, чтобы уберечь от весенней прохлады.
Чтобы спрятать стриженные волосы, девушка выбрала сравнительно чистый
беленький платочек, а хозяин принес старую соломенную шляпу.
   В довершение ко всему девушка потребовала сумку из какой-нибудь
плотной тряпки, чтобы унести выбранные вещи, уложила их, чуть примяв
шляпу, спросила у хозяина, где поблизости можно переночевать, и ушла, тут
же растворившись в ночной темноте.
   Купец торопливо побросал разворошенные вещи в угол, затушил лампу,
запер лавку и побыстрее, пока не остановили ночные грабители, побежал
домой.
   Девушка же, обходя многочисленные лужи, побрела к храму богини Таоли
Навирик Ану Соллин, толкнула решетчатую калитку, огласившую улицу
противным скрипом, вошла в молельную залу и в потемках, чуть-чуть
развеваемых редкими масляными светильниками, поискала местечко, где можно
лечь. Пристроив под головой мешок, она мгновенно заснула и проснулась
только утром, обнаружив при этом, что вокруг нее образовался довольно
заметный зияющий пустотой круг - те из соседей, кто среди ночи заметил
рядом присутствие хокарэми, поспешили убраться подальше.
   На базарной площади уже кипела жизнь. Крики продавцов, шум, гомон,
толкотня... А вокруг девушки в одежде хокарэми неизменно образовывался
кружок молчания; поэтому задерживаться на базаре она не стала, купила
только полкаравая хлеба, небольшую лепешку сыра и пару крупных фиолетовых
луковиц.
   Прошагав по южной дороге около половины лиги, девушка свернула в
сторону и в глухом кустарнике переоделась. Хокарэмские одежки она
аккуратно сложила и засунула в мешок, отправив туда же и полуразвалившиеся
хокарэмские сапоги.
   Теперь по южной дороге, разметая пыль подолом расклешенной юбки, шла
бедная крестьянка неопределенного возраста.
   Однако были неудобства и в таком наряде. Он укрывал ее от хокарэмских
глаз, но вовсе не отпугивал других людей, падких на чужое добро. Вблизи от
города, где по дороге шло и ехало верхом довольно много людей, это было не
очень важно - у лихих людей была добыча и побогаче, однако дальше
местность все более пустела, и одинокая фигура стала привлекать внимание.
   Внезапно перед ней выросли двое:
   - Эй, бабенка, далеко ли собралась?
   Девушка молчала. Мужички подошли ближе, заглянули под шляпу,
скрывающую лицо:
   - О, да ты совсем молоденькая! - сказал один из них. - Не бойся, девка,
не убьем...
   Другой деловито взялся за ее сумку, вытряхнул на траву сверток с
хокарэмской одеждой и сапогами, потянул, разворачивая, и вскрикнул
испуганно. Первый, лапавший в это время девушку, обернулся и тут же
выпустил ее из рук.
   - Посмотрели? - резко спросила девушка, налюбовавшись на остолбенение
разбойничков. - Теперь сложи все обратно как было, живо!
   Тот, что обыскивал сумку, торопливо уложил хокарэмскую одежду; второй
в это время пятился, отодвигался от опасности, которую сам на себя вызвал.
   Девушка забрала свою сумку, повесила на плечо и не оглядываясь пошла
прочь.
   Подобные инциденты неизбежно могли повториться и в дальнейшем;
девушка задумалась, ища выход из этой неприятной ситуации, но ничего не
удавалось придумать, пока на одном из перекрестков она не увидела неспешно
бредущего к югу странствующего певца.
   Девушка догнала его и объявила:
   - Я иду с тобой.
   - Куда? - полюбопытствовал удивленный ее появлением певец.
   - Не все равно, куда? - отозвалась она. - Главное, нам по дороге.
   - Как тебя зовут, дитя? - спросил ее певец. Это был невысокий старик,
одетый в небогатую, но новую и чистую одежду, с кэйвеской лютней за
плечом.
   - Тебе-то что за дело? - раздраженно ответила вопросом девушка. Она
шагала рядом со стариком; такой спутник ее устраивал - грабители не
нападают на певцов, даже на богатых: певцов охраняет обычай.
   - Мое имя Ашар, - сообщил старик. - В этом нет тайны. А ты знаешь
какие-нибудь песни?
   - Знаю, - буркнула девушка. - Спеть тебе?
   - Не надо, дикая моя лаангри, - ответил он. - Похоже, ты не в том
настроении, в котором поют песни...
   Девушка между тем подумывала, что напрасно она нагрубила, отказавшись
назвать свое имя. Но, с другой стороны, какое же имя назвать старику?
Савири или Сава? Но первое имя - явно вельможное, а второе - явно
сургарское. Сэллик, как назвал ее Ролнек? Не нравилось ей это имя, да и не
следовало, пожалуй, его упоминать.
   И тогда она вспомнила еще одно имя, а точнее прозвище.
   - Можешь называть меня Карми, дед, - проговорила она.
   - Это катранское имя? - полюбопытствовал старик.
   - Это прозвище, - отозвалась она.
   Старик замурлыкал какую-то песенку, а Карми, слушая его, вдруг
вспомнила, что уже почти полгода ей не приходило в голову что-то напевать.
Наоборот, слишком часто она ловила себя на том, что у нее крепко стиснуты
зубы. А Стенхе, помнится, говорил: "Если женщина не поет, значит - она
больна", и она подумала: "Наверное, болезнь не отпустила меня". Чтобы
пересилить эту дурацкую хворь, Карми и стала старательно подпевать
старику.
   Певец, поощренный поддержкой, негромко завел другую песню, а потом и
третью, но эту третью Карми никогда не доводилось слушать, и она
примолкла, вслушиваясь.
   - Это новая песня? - спросила она с сомнением.
   - Это очень старая песня, - ответил певец. - Ее уж и редко кто
помнит.
   - Повтори начало, - сказала Карми.
   И когда певец начал первую строфу, стала подпевать, вспоминая только
что услышанные слова. На два голоса зазвучала среди полей древняя песнь о
том, как луговая пичуга жаловалась богине Айохо Палло Сабви, что гнездо ее
затаптывают табуны диких лошадей.
   - А есть еще одна песня, тоже старая, - воскликнул Ашар,
воодушевленный сложившимся дуэтом. - Она о Ваору Тунву и Сангави Толнэй
Эсад.
   - Не эта, что начинается - "Смелый воин..."?
   - Да, ты знаешь? - И Ашар запел торжественно: "Смелый воин, грозный
всадник Танву-Ларо э Ваори..." Карми подхватила, смолкая тогда, когда
песня велась от имени легендарного героя и, в свою очередь, в одиночку
ведя те строфы, где речь держала премудрая красавица Эсад.
   - Святые небеса! - проговорил Ашар, когда песня кончилась. - Да
откуда ты эту песню знаешь? Она ведь не из деревенских, девочка моя.
   - Ну что тебе с того, откуда знаю, - с внезапно вспыхнувшим
раздражением ответила Карми. - Знаю - и ладно. Что ты все допытываешься,
дед?
   - Ты не девка, а дикая лаангри, - с усмешкой отвечал певец. - Хорошо,
не буду тебя спрашивать, Карми-лаангри...
   И так они шли сначала по Ирау, а потом по северному Горту, распевая
песни, получая за это еду и деньги от слушателей и разучивая новые
мелодии. Конечно, Ашар знал песен куда больше, чем Карми, и самых разных:
господских и простонародных, городских и деревенских; зато Карми помнила
много стихов из старинных книг и пела их то на знакомые мотивы, то на
новые, придуманные на ходу. Порой Ашар поддразнивал ее наскоро сочиненной
песенкой о лаангри по имени Карми, диком зверьке, который кусает всех, кто
ни подвернется, потому что не любит чужих, и который дремлет в своей
уютной норке, потому что сыт... Песенка была без конца, и в ней появлялись
новые куплеты, и оказывалось, что лаангри по имени Карми - зверек ленивый,
и неутомимый в ходьбе, и очень любящий сладкое, и умный, и сердитый - и
все это в зависимости от обстоятельств.
   ...Недалеко от города Лорцо их остановил важный господин,
возглавлявший отряд, сопровождающий крытую повозку, в которой, судя по
всему, ехала знатная дама, жена этого господина. Ашар поклонился
почтительно, но не забывая и своего уважаемого всеми положения; Карми
поклонилась ниже.
   - Знаешь ли ты балладу о даме из замка Кассор?
   - Знаю, господин, - поклонился Ашар. - Прикажешь нам спеть ее?
   - Да, - отозвался господин. - И если хорошо споете, награжу
по-царски.
   Хорошо петь, считается по-майярски, - это значит петь так, чтобы
слезы катились из глаз слушателей; в Майяре всегда любили трогательные
грустные баллады, и певцы непрерывно сочиняли новые - еще более
слезоточивые.
   Ашар, сняв лютню с плеча, глянул на Карми. Карми кивнула; эту балладу
она помнила. И ее одинокий голос, печальный и звонкий, начал выпевать
незатейливую мелодию. Ашар подпевал ей, помогая в конце строф, когда
чувствовалось, что Карми не хватает голоса, или же пел те строфы, где
требовался мужской голос - и тогда уже Карми подпевала ему, сплетая два
голоса - густой гулкий Ашара и свой, чистый и ясный - в причудливый
рисунок двухголосья на кэйвеский лад.
   И не удивительно, что девичий прозрачный голос, взлетевший к высокому
небу, исторг у слушателей потоки искренних слез, хотя, Карми показалось,
что и без песни плакала дама, которая сидела в повозке.
   Господин был доволен. Он дал золотой Ашару, а Карми дал серебряную
монетку:
   - Купи себе сережки, певунья...
   И отряд уехал. Ашар долго смотрел ему вслед:
   - Скоро еще одна баллада появится в Горту.
   Карми, которая сидя на обочине шарила в своей котомке, подняла
голову:
   - Что ты там разузнал, дед?
   - Не разузнал, - ответил Ашар. - Догадываюсь... Хорошо еще, если он с
супругой разведется, а то ведь и повесить имеет право.
   - Бедняжка, - отозвалась Карми. Не то чтобы ей стало жалко уличенную
в измене даму, просто она посочувствовала молодой женщине, всю свою жизнь
обреченную прожить в одних и тех же четырех стенах, без развлечений и
приятного общества. И чтобы изгнать это снисходительное чувство, она бойко
запела песню о трех женах, на спор обманувших своих мужей.
   Ашар эту песню знал, но исполнял нечасто, только среди простонародья
и только тогда, когда компания была уже изрядно подогрета выпивкой; петь
же ее так, среди поля, да когда навстречу люди попадаются, Ашар считал
предосудительным, и он зашикал на девушку.
   Она засмеялась, наслаждаясь его благочестивым испугом.
   - Это непристойно! - заявил Ашар. - Не позорь мои седины, Карми, а то
подумают еще, что я с потаскушкой связался.
   Карми смеялась. Продолжать, однако, эту песню она не стала: а завела
другую, о чудесах, совершенных святым Калви из Лорцо, и Ашар подхватил ее,
и так они дошли до самого города Лорцо. Чем ближе к городским стенам, тем
больше становилось у них попутчиков: во-первых, любопытно людям услышать
какую-нибудь новую песню, а во-вторых, всем известно, что пение
распугивает злых духов, так что так безопаснее. Кто из путников был
побогаче, давал монетки в пол-уттаэри, тем же, кто был бедней, приходилось
предлагать что-нибудь из еды, но Ашар от съестных припасов отказывался: не
стоило являться в дом лорцоского цехового старшины с полной сумкой -
хозяева ведь наверняка обидятся.
   В городские ворота Ашара впустили без уплаты пошлины; Ашар ткнул
пальцем в девушку, заявил стражнику:
   - Это моя внучка, - и пошел спокойно вперед, ничуть не беспокоясь
тем, задержат ее или нет.
   - Как звать тебя? - спросил стражник.
   - Карми, - ответила девушка, и стражник махнул ей: проходи. Будь она
покрасивее, стражник задержал бы девушку подольше, но ее неприветливое
пасмурное лицо не показалось ему привлекательным.
   Карми, придерживая хлопающую по бедру сумку, догнала Ашара, степенно
здоровавшегося со знакомыми горожанами.
   - Куда мы идем? - спросила она.
   - Куда ты идешь - не знаю, - отозвался Ашар, мстя за нелюбовь Карми
отвечать на вопросы. - А я иду к оружейнику Горахо.
   - Предлагаешь мне поискать кого другого в попутчики? - резко спросила
Карми.
   - Иди со мной, коли хочешь, - мирно ответил Ашар. - Девочка, да ведь
я с тобой больше денег заработаю.
   - А я с этого что буду иметь? - хмуро спросила Карми.
   - Что тебе дадут, все твое, - великодушно пообещал Ашар. - Тебе ведь
надо себе платье красивое купить, да ожерелий, бус каких-нибудь, да
серьги. И шаль хорошую - а еще лучше две, чтоб из одной тюрбан сделать и
голову твою стриженную скрыть.
   - Не твое дело, - процедила Карми. - Меня и эти тряпки устраивают.
   - Нам сюда, - объявил Ашар. Он вошел в оружейную лавку и попал в
крепкие объятья пожилого оружейника. Старики, оба еще бодрые, похлопывали
друг друга по плечам, а Карми скромно ожидала у порога.
   - А, - вспомнил наконец Ашар. - Эта девочка со мной. Пусть о ней
позаботятся.
   - Родственница? - спросил Горахо.
   - Дальняя, - туманно отозвался Ашар. - Иди, иди, Карми.
   Девушка ушла со служанкой.
   - Внебрачная внучка? - с улыбкой спросил Горахо.
   - Что-то вроде, - рассмеялся Ашар. - Случайная попутчица. Девка злая,
как лаангри, но песни поет на удивление хорошо. И песни-то какие знает!
Меня за пояс заткнет.
   - Не верю, - отозвался Горохо. - Из каких она?
   - Не говорит, - ответил Ашар. - Думаю, из тех байстрючек, которых
воспитывают по-благородному, да потом не по-благородному с ними обходятся.
Злая она, - повторил Ашар. - И волосы стриженные. А на вопросы отвечать не
хочет.
   - Она может вовлечь тебя в историю, - задумчиво сказал Горахо.
   - В похищении благородной девицы меня не обвинить, - возразил Ашар. - А
остальное мне не страшно.
   - А если она воровка?
   - Не думаю, - качнул головой Ашар. - Деньги ей, конечно, нужны, но
пением она больше заработает. Голос у нее хороший, хоть и слабоват, песен
она знает много, ты напрасно не веришь, да только подбор этих песен
довольно странный.



                                    3

   Лорцоские горожане хорошо относились к Ашару, хорошо отнеслись и к
певунье, которую он привел с собой. Горахова невестка подарила Карми шаль,
и та, уступив настояниям щедрой женщины, украсила голову цветистым
тюрбаном по северогортуской моде. Сорочку Карми все-таки пришлось купить
себе новую, а юбку она тщательно выстирала да подлатала так, что она
больше не выглядела нищенскими лохмотьями. В уступку лорцоским приличиям
Карми купила черную кофту-карэхе и по-летнему коротенькими рукавами и
большим вырезом на груди. Петь ей приходилось много, и ей много платили,
не так щедро, конечно, как Ашару, но, поставь она себе целью сколотить
приданное, при таких темпах у нее скоро бы отбоя не было от женихов из
числа небогатых горожан.
   - Не думай, что всегда так, - предупреждал ее Ашар. - Лорцо - город
богатый, и люди здесь щедры, но ты учти, что на юге сейчас чума.
   - Ну и что? - рассеяно отозвалась Карми.
   - А то, что в Лорцо поверье: мор не придет в город, если в городе
весело поют да рассказывают смешные истории.
   - А если все-таки придет? - хмуро спросила Карми.
   - Значит, мало смеялись, - ответил Ашар.
   - А ты чумы не боишься? - спросила Карми.
   - Я старый, мною чума побрезгует. Вот ты чего к югу идешь?
   - Мне на севере делать нечего, - отозвалась Карми. - Разве что после
как-нибудь. Но знаешь, мне горло драть надоело, так и без голоса остаться
можно.
   - А ты не усердствуй, - посоветовал Ашар. - Много петь надо перед
трезвыми, а как понемногу слушатели напьются, так и сами петь начинают.
Тут уж моя забота, - сказал Ашар. - А ты отдыхать можешь. Да и нечего тебе
перед парнями юбкой вертеть, то не только волосы остригут, но и обреют.
   - Пусть сперва свидетелей найдут, - презрительно откликнулась Карми.
   От пьяных застолий Карми избавляться научилась, но на женских
половинах богатых лорцоских домов пили мало, а песен требовали много.
Карми выговаривала для себя минуты отдыха, но женщины обычно просили петь
еще и еще, и тогда Карми начинала притворно кашлять. Тут же ее пичкали
лекарствами для восстановления голоса: подогретым вином, яйцами, взбитыми
с медом и бархатистым муксоэровым молочком.
   Пока она отдыхала, попивая ароматное лекарство, женщины развлекались
забавными городскими рассказами, в основе которых чаще всего лежали
подлинные истории, произошедшие недавно или несколько поколений назад. Вид
эти повести имели самый разный - от короткого анекдота до весьма
продолжительной, рассказываемой в несколько вечеров новеллы. Да и цели их
были самыми разными: от откровенно развлекательных до
религиозно-нравоучительных. Карми эти рассказы слушала с удовольствием и
сама могла кое-что рассказать, но взятая на себя роль певицы с
перетруженным горлом заставляла ее оставаться в тени.
   Все же она однажды не сдержалась и в одном доме, хозяйкой которого
была очень красивая молодая женщина, взялась рассказывать историю о
проказах трех юношей.
   О, лучше бы она молчала! Лучше бы она пела или, спрятавшись в темном
углу, пила теплое вино. А впрочем, неизвестно, что было бы лучше.
   ...Принц Горту пришел вечером в дом, хозяйкой которого была его
любовница Аласанэ Тови. С тех пор, как он пять лет назад взял в жены дочь
Марутту, он стал осторожнее в любовных делах; Марутту попрекал Горту за
невнимание к молодой жене и требовал соблюдения ее прав. Горту не хотел
ссориться с Марутту, поэтому приходилось окружать свои любовные похождения
тайной.
   В этот вечер высокий принц вышел в город в простом темном плаще,
похожий на небогатого офицера из своей свиты. Сопровождавший его хокарэм
Шэрхо был одет почти так же, чтобы не привлекать внимания встречных.
   В дом Тови принц вошел через калитку из переулка, миновал пустынный
темный дворик и поднялся по лестнице в покои молодой женщины. Он никогда
не предупреждал Тови заранее; проходил обычно сразу в спальню и поджидал,
пока позовут прекрасную хозяйку.
   Он и в этот раз направился туда, но в коридоре его остановил звук
голоса, который в соседней комнате рассказывал одну из тех забавных
историй, которые так популярны в Гертвире. Голос показался ему знакомым;
настолько знакомым, что принца взяла оторопь - ведь юная дама, которой он,
по воспоминаниям Горту принадлежал, погибла больше двух месяцев назад.
   Он осторожно отодвинул край портьеры, закрывавшей дверной проем, и
увидел - опять-таки знакомый - профиль. Рядом с рассказчицей поставили
двусвечный шандал, и лицо девушки живо напомнило принцу о предпоследнем
собрании Высочайшего Союза и о разграбленном, разоренном Тавине.
   "Она жива, - понял Горту. - Не может быть совпадением это лицо,
уверенный голос и чуть архаичная, на кэйвеский лад,
безукоризненно-правильная речь". Для лорцоских горожан, конечно, ее
выговор был просто северным говором - с твердыми звуками там, где южные
диалекты без разбору употребляют мягкие, с явственным различием свистящих
и шипящих - просто смешной северный говор, но для Горту, который и в
молодости, и сейчас с тщанием следил за своей речью, раздраженный
насмешками над южным варварским выговором, для Горту, который ревниво
прислушивался к произношению других, именно эта чопорность в выговоре была
единственно верной приметой, по которой он мог судить, что девочка в
небогатом городском наряде была бывшей сургарской принцессой.
   Горту задумался. Предстоящее любовное свидание потеряло для него
всякую ценность, он повернулся и пошел из этого дома прочь, домой, в
Хольстау-Ольвит. Шэрхо молча шел за ним: причуды хозяина не его дело. Но
едва придя в свой замок, принц позвал к себе одного их хокарэмов, Эльсти,
и отпустил его на полтора месяца - на отдых. Наутро, после того, как
Эльсти уехал, торопливо собравшись в дорогу, Горту отослал другого
хокарэма, Кароя, с посланием в Гертвир, заодно поручив ему разузнать,
какие мнения слагаются в Майяре к следующему собранию Высочайшего Союза.
   Шэрхо был третьим, последним из хокарэмов. Когда Горту вызвал его, он
сказал:
   - Меня ты тоже хочешь отослать, государь? С кем же ты тогда
останешься?
   Горту усмехнулся:
   - Нет, Шэрхо, ты мне нужен здесь. Обратил ли ты внимание в доме Тови
на девушку, которая рассказывала какие-то байки?
   - Маленькая кэйвирка? - вскинул брови Шэрхо. - Конечно. Я видел, она
пела с Ашаром.
   - Отыщи и приведи ее сюда, - приказал Горту. - В Круглую башню.
   Шэрхо кивнул.
   - Обращайся с ней как можно мягче, - добавил Горту. - Иди.
   Шэрхо поклонился и пошел. Поскольку в приказе не было сказано, чтобы
он поторопился, он присел недалеко от фонтанчика на улице Оружейников и
стал рассеяно наблюдать за входящими и выходящими из дома Горахо -
насколько он знал, Карми с Ашаром жили там.
   Карми появилась довольно скоро - у нее вошло в привычку бродить по
Лорцо утром, когда горожане не очень расположены к песням.
   Она подошла к площади, на которой шумел небольшой базарчик,
приценилась к засахаренным орешкам, но торговец, который слышал вчера ее
пение, насыпал ей их в тряпичную кошелку даром, заодно выяснив текст
одного из куплетов, что она пела вчера. Карми негромко напела неясное
место, и торговец, запомнив слова, добавил еще полдюжины сухих абрикосов.
   Потом Карми, пройдя по базарным рядам, купила ранних летних ягод в
небольшом берестяном коробке и съела тут же, на рынке, глазея на драку
бойцовых петухов. Шэрхо решил, что вполне может позволить ей эти невинные
удовольствия; он подошел к ней только потом, когда она, уйдя с рынка,
углубилась в пустынный узкий переулок.
   Шэрхо, увеличив шаги, догнал ее.
   - Принц Горту приказал привести тебя в замок, - сказал он.
   - Ашара он тоже зовет? - ничуть не испугавшись и не смутившись,
однако хмуро и неприветливо спросила девушка.
   - Ашар ему не нужен, - отозвался Шэрхо, - зато ему понравилось, как
ты вчера рассказывала в доме Тови.
   - Он меня видел?
   - Да, малышка, - усмехнулся Шэрхо. - И ты произвела на него
неотразимое впечатление. Послушай-ка, девочка, - удивился он. - Где твой
кэйвеский говор? - Ибо сейчас девушка говорила, как северогортуская
крестьянка. - Разве ты не из Кэйвира?
   - Нет, я не из Кэйвира, - передразнила она его
подчеркнуто-гертвирскую речь. - Да и ты ведь не в Гертвире вырос.
   - Я - другое дело, - ответил Шэрхо. - Меня учили.
   - Меня тоже учили, хоть я не хокарэми, - откликнулась девушка и
добавила: - Я не хочу идти к Горту.
   - Тогда я тебя туда на плече отнесу, - шутя сказал Шэрхо. Он протянул
к ней руки, но Карми проворно отскочила в сторону.
   - Ладно уж, - проворчала она. - Посмотрим, зачем я понадобилась
высокому принцу.
   Высокий принц, прежде чем увидеть девушку, долго выспрашивал
хокарэма, как она вела себя. Узнав о ершистом и отнюдь не пугливом
характере, Горту прошептал: "Да, это она", и отправился в Круглую башню,
где в пустынном зале, требующем значительного ремонта после прошлогоднего
землетрясения, ожидала его Карми.
   - Я был рад узнать, что ты жива.
   - Еще бы, - ядовито ответила Карми. - Небось подумываешь прибрать к
рукам...
   Горту прервал ее резким жестом. Проследив за его взглядом, Карми
посмотрела в лицо Шэрхо и пробормотала, пожав плечами:
   - Первый раз вижу, чтобы стеснялись хокарэмов.
   - Зачем посвящать в наши дела Орвит-Ралло? - возразил Горту.
   - И то верно, - согласилась Карми. - Но как же мы будем
разговаривать? Намеками? Однако мы можем намекать на разные вещи.
   - Я намекаю только на одну вещь, - Горту будто невзначай коснулся
знака Оланти на своей груди. - Ты знаешь, я всегда старался относиться к
тебе хорошо И я вовсе не намерен силой отбирать у тебя что-либо. Я могу
быть щедрым. Я достаточно богат и влиятелен, чтобы помочь тебе вернуть все
то, чего ты лишилась.
   - Моего мужа ты тоже можешь вернуть? - холодно спросила Карми.
   - Нет, разумеется, но разве в его смерти есть моя вина?
   - Я ни в чем тебя не виню, высокий принц, - ответила Карми. - Но
только после его смерти ничто не имеет для меня ценности достаточно
большой, чтобы об этом следовало говорить.
   - Значит, и вещь, которую я хочу получить от тебя, тоже не дорога?
   - Ее я хочу сохранить, - объявила Карми. - Это единственная память о
тех временах. И неужели тебе мало того, что ты имеешь? Пройдет град, и
тебе не надо будет ничего, - усмехнулась она.
   Горту сказал медленно:
   - Тогда я вынужден просить тебя, чтобы ты оставалась в моем замке. Я
даю тебе время, чтобы ты передумала. Если тебе понадобятся служанки, скажи
Шэрхо, он распорядится.
   - К твоим услугам, сударыня, - поклонился с усмешкой Шэрхо, понявший,
что Карми - вовсе не безродная простолюдинка.
   - На черта мне служанки? - благородный кэйвеский выговор в этот
момент звучал дико. - Пусть дадут мне пару одеял и какой-нибудь тюфяк...
   ...Ашар, разыскивавший вечером Карми, узнал от Керти, племянника
Горахо, что тот видел, как девушку увел в замок хокарэм принца. "Позвали
петь? - подумал Ашар. - Но почему же тогда не пригласили меня? Или это то,
чего она опасалась, когда отказывалась отвечать на вопросы?"
   Когда Карми не вернулась и завтра, и послезавтра, и через несколько
дней, Ашар понял, что здесь дела темные, тайные, к пению никакого
отношения не имеющие. А тут еще пришли с юга вести, что чума отступила;
ашаровские слушатели вспомнили о молитвах, перестали сорить деньгами, и
Ашар стал подумывать о том, что пора перебираться петь в другие края, не
так избалованные его вниманием.
   Перед уходом он занялся приведением в порядок денежных дел. С собой в
странствия он собрался взять лишь два золотых и немного серебра - на
дорожные расходы; весь же свой заработок в Лорцо он оставил Горахо с тем,
чтобы тот, если надо, пользовался деньгами. Ашар был человеком богатым и
мог бы жить в свое удовольствие в огромном фруктовом саду в окрестностях
Лорцо. Но там распоряжался сын Ашара, а старик, не желая баловать сына
подачками, предпочитал копить деньги в сундуке Горахо, чтобы сын получил
их после его смерти. Да и жить, считал Ашар, лучше богатым человеком, чем
все отдавшим родственникам старым дедом, никому не нужным и только
путающимся под ногами. По пути из Лорцо Ашар собирался зайти к сыну и
запасся хорошими подарками и для сына, и для невестки, и особенно для
внучат, чтобы дети с восторгом встречали каждое появление дедушки.
   - Погоди, погоди, - вспомнил Горахо. - А эта девка, Карми? Ты ее
сумку возьмешь с собой?
   - Пусть останется у тебя, - ответил Ашар. - Если она заявится, то
непременно придет к тебе.
   - А если она скажет, что в ее сумке что-то ценное было, а теперь
пропало? - предложил Горахо.
   - Что ты! - поднял на него глаза Ашар. - Неужели ты, цеховой мастер,
с безвестной девкой не справишься?
   - Странная она девка, - напомнил Горахо. - Вдруг из благородных?
   - Давай посмотрим, что в ее сумке, - предложил Ашар. - Я свидетелем
буду, если что затеется.
   Он принес сумку Карми и вытряхнул на лавку содержимое. Увесистый
сверток с монетами шлепнулся, скользнув, на пол. Горахо поднял его, но,
разгибаясь, услышал растерянный голос Ашара:
   - Знаешь, приятель, свидетелем я тебе не буду.
   Горахо глянул. Ашар держал в руках хокарэмское одеяние.
   - Ладно, - сказал с тяжелым сердцем Горахо. - Давай-ка уложим все на
место.



                                    4

   В день святого Сауаро, ближе к вечеру, ветер приволок с севера черную
зловещую тучу. Лучи заходящего солнца окрашивали края тучи в пурпурный
цвет, еще больше оттеняя ее темноту.
   Горту к небу не присматривался; пока он находился в своем замке,
погода его не интересовала; хлынувший дождь не мог нарушить его планов.
   Но дворовый мальчишка, прибежав в залу, закричал восторженно: "Град,
град!", и Горту, повинуясь внезапному предчувствию, выглянул, отодвинув
ставню, из окна.
   Да, туча принесла с собой град. Полупрозрачные бесцветные горошины с
дробным стуком сыпались во двор, отскакивали от каменных стен, впрыгивали
в открытое окно.
   "Пройдет град - и тебе не нужно будет ничего", - так сказала
несколько дней назад бывшая сургарская принцесса. И вот град пошел.
   "Прокляла, - догадался Горту. - Она прокляла меня!"
   Разве мог он забыть, что госпожа Карэна, или Ур-Руттул, или Карми -
как бы она себя не называла - не простая смертная. Она хэйми, одержимая, в
ее силах налагать проклятия или снимать проклятия, исцелять или насылать
неведомые хвори...
   "Прокляла... - в глубоком испуге догадывался высокий принц, который
вовсе не был трусом. - Зачем, зачем я с ней связался!"
   Смерть холодной рукой коснулась его груди; дыхание перехватило.
   - Шэрхо, - хотел крикнуть Горту, но голос стал сипящим, слабым.
   Однако хокарэм услышал, вбежал в покой, увидел побледневшего принца,
сползающего на пол, отирая дорогим кафтаном прокопченную побелку на стене.
   - Карми, - прохрипел принц, - позови Карми.
   - Немедленно, - кивнул хокарэм и, выскочив за двери, послал одного из
слуг позвать девушку: - Чтоб сей миг была здесь!
   Шэрхо в два прыжка вернулся к принцу, перетащил поближе пестрый
саутханский ковер и уложил принца прямо так, на пол, едва прикрытый грубой
шерстью.
   Он расстегнул кафтан и рубаху, тер грудь, попытался сделать массаж,
которому учился когда-то в Орвит-Ралло. Слуги, привлеченные его криком,
заглядывали в двери, толпились в коридоре. Кто-то побежал доложить
молодому принцу, и тот, встревоженный, прибежал на мгновение раньше Карми.
Девушка вбежала вслед за ним и с разбегу упала на колени около тела.
   - Прокляла, - бормотал принц, - прокляла меня, хэйми. - Глаза его уже не
видели.
   - Что ты, - ласково сказала потрясенная Карми. - Что ты испугался,
дядюшка...
   Голос ее проник в сознание умирающего; в глазах появилось осмысленное
выражение.
   - Ты не проклинала? - прошептал он.
   - Нет, нет, конечно, что ты, - убеждала его девушка.
   - Тогда я сейчас встану, - шептал принц. - Отдохну и встану... Только
отдохну...
   Он умер несколько минут спустя, затянутый смертельной усталостью в
глубокую дрему.
   - Умер, - сказал Шэрхо, опуская руки, но стоя, как стоял, на коленях
у тела.
   Стало тихо, и в этой тишине слышен был приглушенный плач Оль-Марутте,
всхлипывания служанок и вздохи слуг.
   Карми поднялась с колен. Казалось ей, что все смотрят на нее с
ненавистью; она попятилась, выбралась в коридор и, желая оказаться
подальше от замка, поспешила к воротам, еще не запертым на ночь, но
молодой Горту, задыхаясь, догнал ее, схватил за руку, развернул к себе.
   - Погоди, госпожа моя, - говорил он. - Погоди! Прокляла и убегаешь?
   - Нет, нет, - твердила она. - Поверь, это не я. Я не хотела...
   Молодой принц, однако, тащил ее за собой - не в те покои, где только
что умер его отец, а в другие; он втолкнул девушку в комнату и, плотно
закрыв дверь, привалился в изнеможении к стене.
   - Послушай, госпожа моя, я не хочу жить под твоими проклятиями. Сними
проклятья с моего рода, с моего замка, с мачехи моей и брата, уж не знаю,
кого ты еще могла проклясть; сними - и я клятву дам, что сделаю для тебя
все, что ты только пожелаешь...
   - Теперь ты послушай! - воскликнула Карми. - Клянусь хлебом, солнцем
над головой и святыми небесами, что я вовсе не желала смерти твоему отцу.
Моя вина в его смерти есть, я не отрицаю, но клянусь, что никто больше не
умрет от того, что я разозлилась на твоего отца. И мне не нужно ничего от
тебя, Горту, я не торгую ни жизнью, ни смертью, поверь мне!
   - Я хочу верить тебе, госпожа, - сказал молодой Горту. - Отец всегда
предупреждал меня, чтобы я был осторожен с тобой, а сам, видишь, не
уберегся.
   - Всегда предупреждал? - поразилась Карми. - О чем ты?
   - Ты же хэйми, а хэйми нельзя сердить.
   - Я - хэйми? - вскричала Карми. - Да что за чушь! Какая я хэйми?
   - Ты опять начинаешь сердиться, госпожа, - заметил принц.
   - Я не сержусь, - раздраженно ответила Карми. - Но что за выдумки
дурацкие?
   - Это не выдумки, - возразил принц. - Разве ты не знаешь, почему тебя
почти десять лет назад отдали Руттулу?
   - Да в чем, в чем я хэйми?
   - Во всем! Я не верил раньше, но теперь вижу - мой отец был прав. Ты
не похожа на благородную, но и на простолюдинку не похожа - откуда это в
тебе, госпожа? Конечно, ты хэйми. И я прошу тебя, госпожа моя, уходи из
Лорцо - или присутствие твое навлечет на наш город неисчислимые бедствия.
Я согласен отдать тебе все, что мы привезли из Сургары, только уходи,
пожалуйста.
   Карми попросила:
   - Покажи мне, что вы привезли из Сургары.
   Молодой Горту стремительно повел ее через комнаты.
   Весть о смерти высокого принца уже разбежалась по всему замку, как
круги по воде. Правда, никто пока еще не связывал кончину принца с
присутствием в замке Карми, но, очень вероятно, скоро дворня вспомнит, что
горту назвал Карми хэйми. Пока же поведение молодого принца вызывало
удивленные взгляды - ему надлежало быть у тела отца, а не бегать по замку
наперегонки с бродячей певичкой.
   В покоях, куда принц привел Карми, она сразу узнала собственный
сундучок с архивом. Принц быстро распахнул перед ней крышку и бросился к
громоздкому шкафу, вываливая на широкий стол сургарские трофеи. Карми
безразлично передирала все это.
   - Я сейчас позову людей, это упакуют, - проговорил принц, наполовину
обернувшись.
   - Мне это не нужно, - равнодушно откликнулась Карми, вороша
пергаменты. - Разве что... Дневник Руттула у тебя?
   - Это он? - принц показал ей толстые тетради. Карми приняла одну из
них в руки, быстро перелистала страницы, исписанные чужеземной скорописью.
   - Храни его, - сказала Карми, поднимая глаза на юношу. - Мне он не
нужен, но когда-нибудь его у тебя спросят. А мне его не сохранить...
   Принц кивнул и бережно спрятал тетради в потайной ящик в стене, вынув
оттуда шкатулку.
   - Твои драгоценности, - сказал принц, открывая шкатулку.
   - Да бог с ними, - махнула рукой Карми, но лежащие поверх всего бусы
заставили ее остановиться. - Погоди! Вот это я возьму.
   В ее руки скользнули знакомые ей янтарные бусы Руттула. "Стажерский
ключ" по-прежнему был прицеплен к одной из бусин.
   - Я отдам тебе за него Оланти, - сказала Карми, нежно поглаживая это
странное ожерелье.
   - Не надо, - отозвался принц. - Зачем мне второй Оланти?
   - Смотри, - усмехнулась Карми. - Я еще раз не предложу.
   - Мне ничего от тебя не нужно, - твердо повторил принц.
   - Если б я знала... - проговорила Карми, вертя в руках "стажерский
ключ". - Если б я знала, что эта вещь у твоего отца, я бы обменяла ее на
Оланти.
   - То, что случилось, не изменишь, - ответил молодой принц. - А я не
хочу от тебя ничего брать.
   - Мне нужны только эти бусы и тетради Руттула, - сказала Карми. -
Остальное я могу тебе подарить. Если хочешь, можно и дарственную запись
составить.
   Принц глянул на нее зверем:
   - Вот что, госпожа моя, если ты взяла все, что тебе нужно, уходи и
оставь меня в покое. А насмешек твоих я терпеть не намерен - будь даже ты
трижды хэйми.
   Карми пожала плечами:
   - Извини, принц, если можешь... Да, я пойду, пожалуй. Прощай!
   Она уверенно двинулась прочь. Ворота замка были еще открыты; стража,
получив известие о смерти хозяина, обсуждала происшествие, забыв о своих
обязанностях, несмотря на то, что начали сгущаться сумерки.
   Карми беспрепятственно миновала ворота и вышла на мрачные улочки
города Лорцо. Сумерки - не самое лучше время для прогулок одиноких
девушек, и Карми несколько раз приходилось переходить на бег, чтобы
избавиться от пьяных ухаживаний, а разок, уже недалеко от дома Горахо, ей
пришлось показать, что она умеет драться.
   Горахо, обеспокоенный неясными слухами, стоял у дверей своей лавки.
Карми подошла и скромно, как подобает небогатой девушке, поздоровалась с
ним, спросив об Ашаре.
   - Ашар ушел, госпожа хокарэми, - ответил Горахо почтительно.
   - А, - поняла Карми. - В моей сумке пошарили, похоже?
   Горахо пропустил ее в дом.
   - Говорят, в замке что-то произошло? - спросил он.
   - Горту умер, - кивнула Карми, вытаскивая из-под скамьи свою сумку.
   - Святые небеса! - воскликнул Горахо. - Отчего же он умер, моя
госпожа?
   Карми, достав из сумки Смироловы хокарэмские одежки, сказала
равнодушно:
   - От проклятия хэйми.
   Она тут же начала переодеваться, и Горахо стыдливо отвел глаза.
   - Собери лучше мне чего-нибудь поесть в дорогу, - сказала Карми,
заметив его смущение.
   Горахо метнулся за провизией и мигом принес каравай хлеба и солидный
кусок вяленого мяса; в широкие листья раннего летнего транги был завернут
липкий комок сухого варенья, а в лыковом туеске лежало полдюжины яиц.
   - Ну-ну, - сказала Карми, вертя в руках драные хокарэмские сапоги. -
Куда мне столько? - Она побросала съестные припасы в сумку, оставив часть
на скамье, бросила, решившись, сверху и сапоги, подумав, что лучше ходить
в удобных башмаках бродячей певуньи. - И не продашь ли ты мне нож?
   - Метательный, боевой или... - начал горахо.
   - Или, - усмехнулась Карми. - Есть ножи на саутханский лад, знаешь
такие?
   - Конечно, госпожа. - Горахо тут же принес несколько ножей - довольно
тяжелых и длинных. Среди них был один наиболее ценный, в кожаных ножнах,
украшенных серебряными блестками, очень дорогой, но Горахо охотно бы
пожертвовал им, лишь бы избавиться от опасной гостьи.
   Как он и ожидал, нож привлек внимание Карми.
   - У меня на него денег не хватит, - проговорила она, примеряясь к
рукояти. - В долг поверишь?
   - Да, конечно.
   - Сколько за него хочешь?
   - Шестнадцать эрау, - ответил Горахо, называя не ту цену, которую
запрашивал с покупателей, а ту, за которую в конце-концов продал бы нож
после упорного торга.
   - Я заплачу не позднее чем через два месяца, - сказала Карми,
прикидывая в уме лорцоский ростовщический процент. Получалось, что через
два месяца ей придется заплатить почти двадцать пять эрау.
   - Заплатишь, когда тебе будет угодно, госпожа, - поклонился Горахо,
вовсе не надеющийся когда-то получить за нож деньги.
   Карми нацепила ножны с ножом на пояс, затянула ремень, одернула
куртку и, подхватив котомку, ушла. Когда она подошла к городским воротам,
было уже совсем темно, и они были заперты; однако стражники из уважения к
хокарэмскому сословию выпустили Карми через гонцовскую калитку. Конечно,
они узнали "Ашарову внучку", но задавать вопросы хокарэми ни у кого не
повернулся язык.
   И Карми направилась на запад по Миттаускому тракту, спеша побыстрее
оказаться у горного озера, где сейчас стоял глайдер.
   Шэрхо, получив возможность отлучиться от похоронной суеты только на
второй день, явился к Горахо наводить справки о таинственной хэйми.
Оружейник тут же заявил, что хокарэми ушла в тот самый вечер, когда умер
принц.
   Шэрхо, услыхав, что Карми именуют хокарэми, удивился, но вида не
показал.
   - Ты уверен, что она хокарэми? - спросил Шэрхо. - Лучше помолчать,
чем выдумывать невесть что.
   - Но она на глазах у меня переоделась в хокарэмскую одежду, -
объяснил Горахо.
   - А, тогда действительно, - равнодушно согласился Шэрхо, скрывая
недоумение. - Но я бы не советовал тебе об этом кому-нибудь рассказывать.
   - Да весь город уже болтает, - возразил Горахо. И не с моих слов,
поверь.
   К Шэрхо он мог позволить себе отнестись более фамильярно. Шэрхо был
давно всем известен, он был свой, лорцоский, и оружие, случалось, Шэрхо
покупал у Горахо.
   - Все же лучше не болтать, - проговорил Шэрхо на прощание.
   Получалось, чем дальше, тем больше загадок задавала странная девчонка
Карми. Конечно, она не могла быть хокарэми, Шэрхо в этом не сомневался,
однако откуда же она могла взять хокарэмскую одежду непонятно. И поведение
Карми ставило в тупик: слишком вольно она себя держала и с Шэрхо, и с
принцем.
   "И для того, чтобы связаться с Карми, - вспомнил Шэрхо, - принц
отослал двоих хокарэмов - которые, как я понимаю, могли ее узнать."
   Позже, когда весть о смерти хозяина дошла до этих двоих, они
вернулись, но ни один, ни другой не могли понять, кто эта девушка.
Приметы, которые тщательно описал Шэрхо, никого не напомнили двум
хокарэмам, каждый из которых не менее трех раз видел принцессу Сургарскую.
Но разве какой-нибудь хокарэм мог допустить, что аристократка может вести
себя подобным образом?
   Стенхе и Маву, конечно, могли бы рассказать о своей подопечной
принцессе, но никто из майярский хокарэмов уже давно не видал их; ходили
даже слухи, что они погибли в Сургаре.
   Из майярский хокарэмов кое-что о сургарской принцессе мог бы поведать
Мангурре, телохранитель Готтиса Пайры, но Мангурре, определив как-то
принцессу как забавную девицу, по обыкновению своему в подробности
вдаваться не стал, полагая, что чем меньше о женщине говорят, тем для нее
лучше.



                                    5

   Горное озеро встретило Карми безлюдьем, и хорошо знакомый пейзаж
воскресил в ее душе воспоминания о тех деньках, которые когда-то проводила
здесь маленькая принцесса Сава. Но когда она, миновав скалистый мыс,
далеко вдающийся в озеро, увидела со склона долину, в которой прежде
располагался лагерь Руттула, она поняла, что и здесь остались следы резни,
которая полгода назад пронеслась по Сургаре.
   Шесты и рваные клочья шатров еще валялись на каменистой земле, а в
том месте, где раньше стояла палатка Руттула, был насыпан огромный курган
из небольших камней. Шест, стоящий на вершине кургана, пестрел вьющимися
на ветру лиловыми, оранжевыми и белыми лентами, и Карми по этому
поминальному знаку поняла, что весной, когда сошел снег, миттауские монахи
похоронили мертвых. Вероятно, где-то рядом они устроили и монастырь, и
Карми завертела головой, отыскивая их следы. Почти сразу она увидела
островерхих шатер из свежесрубленных бревен - часовню - и рядом -
недостроенную избу. Двое монахов тащили бревно, а еще один, совсем старый,
сидел у часовни, твердя молитвы.
   Карми спустилась к постройкам и, подойдя к часовне, села около
монаха, а тот, не обращая на нее внимания, тянул речитатив на древнем
языке, на котором тысячу лет назад говорило все население этого края от
западного Майяра до восточного Саутхо. Современный миттауский был ему
родственен, но, зная этот язык достаточно хорошо, Карми могла только
догадываться, о чем ведет речь старый монах. Перед ним лежала книга, и
старик даже перелистывал ее страницы, но текст монах бормотал наизусть,
лишь изредка сверяясь с книгой.
   Дочитав до конца главы, монах остановился. Он потянулся за кувшином с
питьем, но Карми опередила его, услужливо налив пахучий мятный напиток в
затейливо разукрашенную глиняную чашку.
   Монах поблагодарил ее на ломаном майярском; Карми поспешно ответила
по-миттауски. У монахов с хокарэмами отношения сложные, но миттауские
монахи более терпимы к людям, чем майярские; тем более, что и девушка в
хокарэмской одежде не склонна была задирать служителей божьих.
   Как надо разговаривать с миттаускими монахами, Карми не знала; в дни
ее прошлогоднего путешествия в Миттаур с монахами разговаривал Стенхе, для
нее же самой они были тогда неинтересным приложением к пещерным храмам
Нтангра и монастырю Карали-лори. Теперь приходилось пенять себе за
невнимательность, и Карми, вздохнув, начала нащупывать манеру общения.
   Она заговорила о красотах нтангрских храмов - эта тема была приятна
миттаусцам; монах, благосклонно предложив ей поесть с дороги, вручил чашку
со своим питьем. Карми, с удовольствием прихлебывая из чашки прохладный
напиток, выслушала притчу о трех путниках, сама тут же рассказала другую
притчу, и монах, с каждой минутой все дружелюбней относящийся к девушке,
вдруг сказал:
   - Мне кажется, тебе лучше сейчас спрятаться.
   Карми обернулась и глянула назад. По майярской тропе, которая недавно
привела ее в долину, скакали всадники. По длинному двухвостому вымпелу на
древке копья одного из них можно было судить, что это миттаусцы.
   - Ты из замка Ралло, - напомнил монах. - Таких, как ты, в Миттауре не
любят. И я не верен, что в моей власти защитить тебя от воинов. Спрячься;
это вовсе не трусость.
   - Они меня уже заметили, - отозвалась Карми.
   Она испугалась впервые за последние месяцы; глупо получилось - ее
могут убить за то, что на ней одежда хокарэма. Надо же было слоняться по
Пограничью в такой одежде!
   Она, не переменив позы, подносила к лицу чашку с напитком, который
потерял для нее всякий вкус. Теперь ее жизнь зависела оттого, кто
приближался к ней: дружина какого-нибудь миттауского рыцаря или же просто
отряд независимых воинов, наполовину разбойников, не связанных никакими
дипломатическими обязательствами. В первом случае существовала надежда
выкрутиться, наврав рыцарю о друзьях, которые где-то рядом; во втором
случае пощады ожидать не приходится.
   И уж, ожидая всякого, следовало не подавать виду, что сердце упало
куда-то в пятки. Следовало также напомнить этому трусливому сердцу, что
совсем рядом, в озере стоит глайдер, и в самом крайнем случае можно
попробовать устрашить миттаусцев невиданным чудом.
   - Эй ты, боратхи, дочь боратхо! - крикнул подскакавший всадник. -
Кого ты поджидаешь здесь?
   Карми молчала, опустив глаза в чашку с напитком. Вот уж чего никак не
следовало делать - это отвечать на оскорбления. Впрочем, ее оскорбления
мало задевали, ведь это для хокарэмов, волков Майяра, сравнение с
нечистоплотным трусливым зверьком было обидным.
   "Однако миттаусцы смелы до безрассудства, - мелькнуло в голове Карми.
- Неужели они не подозревают, что хокарэми тоже могут быть опасны?"
   Трое из всадников были слишком, слишком близко; для настоящего
хокарэма не составило бы труда расправиться с ними и приняться за прочих.
Но миттаусцев было чересчур много - даже настоящий хокарэм сложил бы
голову в этом бою. И всадники, окружив Карми полукругом, смеялись над ней
- потому что смеяться над слабым врагом не грешно.
   Лихорадочно подыскивая выход из дурацкого положения, Карми почти не
вслушивалась в обидные слова. Скоро им надоест дразнить затравленного
зверя, и они захотят прикончить ее... И в тот момент, когда Карми уже
надумала вызывать из озера глайдер, до нее дошло, что выговор всадников уж
очень похож на арзрауский. Конечно, она могла ошибиться. Чужеземцу легко
спутать миттауские говоры; но она уже знала, как поступить, если это
действительно арзраусцы.
   - Хороша ли была весна в Арзрау? - спросила она громко, не отрывая
своего внимательного взгляда от чашки. Карми вовсе не ставила целью
перекричать миттаусцев; они сами утихли, заметив, что пленница хочет
что-то сказать. Но слова Карми они восприняли как насмешку.
   - Эй ты, не смей касаться имени Арзрау грязным языком! - закричал
один, а Карми облегченно вздохнула: это точно были арзраусцы. Шансы
выкрутиться невредимой увеличивались.
   - Перед Атулитоки я была гостьей принца Арзрау, - спокойно и громко
произнесла Карми. Это заявление поставило Карми в довольно двусмысленное
положение. С одной стороны, объявление человека гостем в Арзрау
равносильно признанию его родственником; эти узы обычно сохранялись на всю
жизнь. С другой стороны, принц Арзрау не мог объявить гостем человека в
хокарэмской одежде - а значит, хокарэми позволила себе вероломный обман.
Не удивительно, что утверждение девушки возмутило арзраусцев.
   Карми же маленькими глоточками прихлебывала из чашки.
   - Постыдилась бы признаваться в бесчестном обмане, - бросали ей горцы
укоры, которые ее вовсе не трогали.
   Карми, выдержав паузу, чтобы ранее сказанное утряслось в головах
арзраусцев, добавила:
   - Арзравен Паор испытывал ко мне нежные чувства.
   Эти слова и подавно взбеленили арзраусцев; Карми даже подумала, что
слегка переборщила.
   - Ты решила, что принц Паор подтвердит твое вранье? - кричали ей. -
Сейчас он скажет, что с тобой делать.
   - Он здесь? - спросила Карми. Она впервые подняла глаза. Паор с двумя
спутниками был еще далеко; он приближался не спеша, Карми показалось, он не
очень уверенно сидит в седле - что для миттаусца довольно странно. "Он
ранен, - догадалась Карми. - Не удивительно, что его сородичи такие
возбужденные."
   Она неторопливо поставила чашку на низенький столик рядом с собой и
встала.
   Арзраусцы подались в стороны, освобождая дорожку между ней и принцем.
   - Здравствуй, Паор, - сказала она. - Узнаешь?
   Он замер. Конечно, он узнал ее - даже в грязной обтрепавшейся
одежде. Но появление девушки было слишком неожиданным.
   - Ты дух или человек? - спросил он осторожно. - Я слышал - ты умерла.
   - Я обманула их, Паор, - усмехнулась Карми. - Ты же знаешь, я отпетая
обманщица...
   Паор с помощью рослого воина спустился с коня.
   - Где это тебя так потрепали? - поинтересовалась Карми. Паор махнул
рукой и, приблизившись, по миттаускому обычаю ткнулся губами в ее щеку.
Карми ответила тем же; потом, взяв его за руку, подвела к кошме, на
которой только что сидела. Паор стоял, пока она не села.
   - Расскажи сначала о себе, госпожа моя, - попросил он. - Почему ты в
этой одежде?
   - Я украла ее, Паор, - смеялась Карми. - Удобная одежка, чтобы
шляться по Майяру; но, как оказалось, она вовсе не для Пограничья. Мне
пришлось поволноваться, брат мой. Ведь миттаусцы не любят людей в такой
одежде и убивают всякий раз, когда имеют преимущество.
   - Нет, - качнул головой Паор. - Полгода назад мы встретили здесь
хокарэма и не тронули его.
   - Ты о чем?
   - Он назвался твоим хокарэмом, госпожа. Такой невысокий красивый
парень...
   - Маву, - кивнула она. - А ведь я приказывала ему оставаться в
Тавине. Плохо меня слушались слуги, Паор, хорошо, что сейчас некому мне
перечить. Но где ты получил рану, брат? Расскажи, я умираю от любопытства.
   (Толпа арзраусцев, убедившись, что у Паора с Карми дружеские
отношения, успокоилась и занялась своими делами. Позаботившись о лошадях,
часть из них принялась за приготовление обеда, другие взялись помочь
монахам в строительстве. Старый монах, как прежде Карми, предложил Паору
свое мятное питье. Развлекать же гостей не было необходимости, и монах
застыл молчаливой статуей, неподвижность которой нарушалась лишь
завораживающе-быстрым движением пальцев, перебирающих четки.)
   - Я думал, ты умерла, - сказал Паор. - Я решил отомстить за тебя
Майяру.
   Карми усмехнулась. Паор заметил и горячо сказал:
   - Конечно, я не мог затевать войну или хотя бы устроить набег на
Горту или Ирау. Но я бросил клич, что собираюсь выкрасть из
Колахи-та-Майярэй Миттауский меч, и эти люди, - он повел рукой вокруг, -
составили мой отряд.
   - Миттауский меч? - подняла брови Карми. - Ну, брат ты мой, вот
глупость. Не так уж это и легко.
   - Я решил выкрасть меч и убивать им майярских принцев, - упрямо
сказал Паор.
   - Всех сразу? - засмеялась Карми.
   - Я бы выслеживал их по одному.
   - Умеешь ты, Паор, ставить себе задачи, - качнула головой Карми. - Не
обижайся, я не смеюсь над тобой, но цели, которые ты поставил себе
недостижимы. Подумать только: выкрасть меч и убивать им принцев! Это
ребячество.
   - Я не шучу.
   - Ох, какой ты серьезный, - засмеялась Карми. - Это от раны,
наверное. Я ведь не ошибаюсь, из Колахи ты привез не меч, а рану?
   - За нами гналось пол-Майяра, - похвастал Паор, тоже рассмеявшись. -
А остальная половина ждет нас на перевале. Но мы схитрили - свернули на
сургарскую тропу и разобрали за собой овринги.
   - Забавно, - проговорила Карми. - Вовремя меня сюда принесло. Я ведь
тоже по этой тропе шла. Припоздай я - и пришлось бы мне делать круг через
Миттаур и Саутхо.
   - Так ты из Майяра пришла?
   Карми кивнула.
   - Что ты там так долго делала? - удивился Паор. - За полгода сюда от
Ваунхо можно на коленях приползти.
   - Мне незачем было спешить в Сургару, - кротко ответила Карми. - А
теперь дела тут появились.
   - А, - догадался Паор. - Ты, наверное, искала способы отомстить своим
врагам? Скажи, кого убить, я сделаю.
   - Я уже убила Горту, - медленно произнесла Карми. - Только удовольствия
мне это не доставило. Мстить я не буду, Паор. Горту, понимаешь ли, мне
жалко. Он мне нравился, Паор. Он всегда был честен и приветлив со мной. И
всегда говорил со мною так, как будто за мной стояла какая-то
могущественная сила. А я, дура, слишком поздно поняла, что это за сила. И
уж если бы я вздумала мстить, то в последнюю очередь - Горту. Хотя... -
она невесело улыбнулась, - у меня возникали мстительные мысли, когда я
была у Марутту. Но нет, Паор, мстить я не буду. Послушай-ка, брат, - она
решила переменить тему, ибо пришли арзраусцы и принесли еду. - Прилично ли
мне есть рядом с тобой? - она обвела взглядом рассаживающихся вокруг
горцев. - У вас в Миттауре женщинам не место за мужским столом.
   - Ты моя гостья, - напомнил Паор. - А что касается этого обычая, то у
нас считается, что если мужчина будет есть за одним столом с женщинами, он
и меч будет держать в руках, как женщина. Однако я этого не опасаюсь - я
знаю, ты хорошо фехтуешь.
   - Ты льстишь мне, - возразила Карми. - Меч тяжел для меня. Мое оружие
- это хокарэмская лапара. Вот чего мне не хватало, когда я прогуливалась
по майярским дорогам.
   Паор неожиданно сказал:
   - Тибатто, прошу, подари госпоже свой трофей.
   Невысокий седой арзраусец без слов встал, приблизился и положил перед
Карми лапару старинной гортуской работы с клеймом мастера Тхорина-аро,
которое, как говорил когда-то Стенхе, хокарэмы называют "жуком".
Лапары-"жуки" были в Майяре наперечет; каждая, как и хороший меч, делалась
годами, проходя в процессе обработки множество операций, придающих железу
почти невероятные качества. "Жуки" бывают двух разновидностей: "твердые" и
"мягкие". Мягкой называется длинная упругая лапара, которая, будучи
согнутой в кольцо, распрямлялась и оставалась такой же прямой, как и
прежде. Твердые не отличаются подобной гибкостью, но зато от ударов по
такой лапаре ломаются мечи. Стенхе утверждал, что двух этих лапар - твердой
и мягкой - достаточно, чтобы чувствовать себя вооруженным в любой
ситуации.
   Лапара, которую отдал Карми Тибатто, была из разряда твердых.
   - Это очень дорогое оружие, - сказала Карми, подняв глаза на воина. -
Могу ли я как-то отблагодарить тебя?
   - Ты гостья принца, - ответил Тибатто. - И, кроме того, госпожа, в
Арзрау это не оружие, а боевое отличие. Оружие - это меч.
   - О, воин! - засмеялась Карми. - Меч - это слишком тяжело для меня.
Лапара - другое дело. Моими воспитателями были хокарэмы, Паор. И я
научилась у них всему, чему могла.
   - Женщину должны воспитывать и обучать женщины, - сказал Паор.
   - Ну нет, - возразила Карми. - Руттул говорил иначе: девочку должен
воспитывать отец, а учить - мать, мальчика должна воспитывать мать, а
учить - отец. Моему настоящему отцу, сам знаешь, было не до меня, зато мне
повезло - меня воспитывали Руттул и Стенхе. А матерью для меня стала Хаби,
но боюсь, я была неприлежной ученицей. - Карми обернулась к старому
монаху, который из учтивости к гостям угощался принесенными ими сушеными
фруктами и изюмом, запивая это обычной для миттауских монастырей болтушкой
из молока и ячменной муки (все прочие ели копченое мясо и жареную рыбу,
только что выловленную в ручье, закусывали диким луком и огромными сочными
лопухами горного щавеля, запивали обжигающим напитком из воды, молока,
меда, вина и толченой коры дерева, которое, как когда-то слыхала Карми,
растет только в Арзрау. А старый монах, не обращая внимания на
соблазнительные запахи, запивал своей нищенской болтушкой розовый изюм).
   - Скажи, святой человек, - проговорила Карми. - Я хочу почтить память
погибших здесь сургарцев по нашему обычаю, с колокольчиками. Вы похоронили
их по-миттауски, но...
   - Конечно, госпожа, - сказал монах, - ты вправе приказывать, чтобы
покойникам был оказан полный почет. Возможно, ты захочешь перезахоронить
их в полном соответствии с предписаниями вашей религии...
   - Нет, - сказала Карми. - Оставим мертвых в покое. Но вот
колокольчики навесить нужно. И я бы хотела поблагодарить вас за заботу.
Что я могу сделать для вашего монастыря?
   Монах замялся, оценивая финансовые возможности Карми.
   - Вот если бы ты, госпожа, пожертвовала несколько монет на бронзовую
статую Шертвани-Комалхи Тао... - проговорил он неуверенно. - Но ты,
госпожа, иной веры, а у вас в Майяре...
   - Я оплачу эту статую, - перебила Карми. - У кого вы собираетесь ее
заказывать? - Она выслушала объяснения старого монаха и кивнула: -
Заказывайте самую лучшую статую.
   - Ты уверена, что у тебя хватит денег? - тихо спросил Паор. - Твоими
богатствами распоряжаются теперь другие люди.
   - Малтэр и Пайра, - подтвердила она. - Но я знаю, как вразумлять этих
господ. Не беспокойся, Паор. Я похожа на нищенку, но я богата...
   Арзраусцы, окончив трапезу, разбрелись по лугу. Карми, Паор и старый
монах остались одни. Девушка вертела в рукой подаренную лапару, привыкая к
ее тяжести. Паор приглядывался к упражнениям.
   - Тебе и в самом деле в привычку этот кусок железа, - произнес Паор.
   Карми, усмехнувшись, упрятала оружие в специально скроенный
карман-ножны на штанах.
   - Святой человек, - сказала она вдруг. - Погадай-ка мне по книге,
пожалуйста...
   Старик согласился и пошел во временный шалаш за книгой. Паор
подхватился ему помочь, сам желая принести книгу, но Карми усадила его:
   - Ты раненный, сиди.
   - Сходи тогда сама, - предложил он.
   - Нет уж, Паор, - проговорила она лукаво. - Пусть старик сходит сам и
найдет в книге подходящее для меня пророчество. Не мешай ему пометить
страницу, чтобы книга открылась именно там... Ага, вот он уже идет.
   Старый монах принес толстую книгу, сшитую из листов пергамента,
опустился на кошму рядом с молодыми людьми и положил книгу перед собой. Он
велел Карми опустить обе руки на книгу и произнес благословляющую молитву,
воздев руки над ее головой. Потом он разрешил Карми убрать руки и открыл
книгу.

                       "Путник в одежде пыльной,
                       Да будет легок твой шаг!
                       Путь твой,
                       В котором пеший обгонит конного,
                       Укажет тебе Тио Данови Кола!
                       Путь твой далек..."

   Карми с удовольствием выслушала предсказание. Как она и предполагала,
монах подобрал для нее подходящий, по его мнению, текст. Кое-что, впрочем,
осталось неясным.
   - Кто это - Тио Данови Кола? - тихо спросила она Паора.
   - Какое-то наше божество, - отозвался тот легкомысленно.
   - Майярцы называют его Ангелом Судьбы, - пояснил монах.
   - А, - кивнула Карми. - Тогда понятно. - Она окинула взглядом долину.
Солнце уже садилось за гору. - Пожалуй, я пойду, брат, - сказала Карми. -
Спасибо за угощение. - Она поднялась на ноги. Паор завозился, собираясь
встать. - Не надо, - проговорила она. - Мне не нужны провожатые.
   Паор опять опустился на кошму.
   - Куда ж ты одна, в ночь...
   Она пожала плечами:
   - Не впервой. И... скажи-ка на прощание, брат. Что для тебя важнее:
получить миттауский меч или добыть его самому?
   Паор замешкался с ответом:
   - Конечно, хотелось бы добыть его самому, - проговорил он чуть
погодя. - Но, кажется, это невозможно. Так что меня вполне устроит, если я
каким-то чудом получу этот меч.
   - Я у тебя в долгу, - сказала Карми. - Я попытаюсь добыть меч. Твердо
обещать не могу, сам понимаешь, но...
   - Если это будет опасно, то лучше не надо! - поспешно произнес Паор.
   Карми махнула рукой:
   - Не беспокойся, брат. Прощай!
   - Погоди, - остановил ее Паор.
   Она замерла, обернувшись.
   - Возьми коня, - предложил Паор. - Зачем тебе ноги бить?
   - Брат, ты забыл? В моем пути пеший обгонит конного, - рассмеялась
Карми. - Все-таки прощай, брат. Может быть, еще увидимся...
   - До свиданья, - крикнул ей вслед Паор.
   Невысокая тонкая фигурка спустилась к берегу озера и пошла вдоль
линии воды. Перед тем, как скрыться за скалой, Карми обернулась и помахала
рукой.
   Паора к тому времени уже затмила тень горы, но он тоже помахал ей,
хотя она этого не увидела.
   Она прошла поллиги, пока окончательно не стемнело. Когда на небе,
кроме Вечерних сестер, стали видны и другие звезды, она вынула из
кожаного кошеля "стажерский ключ" и вызвала к себе глайдер. Громоздкая
тень нависла над ней и опустилась рядом на галечный берег. Открылся люк.
Карми поднялась на гравитационном лифте в кабину и отправилась в путь,
который не мог бы одолеть никакой конный: в стремительный кольцевой путь
вокруг Экуны.
   Карми провела на орбите несколько часов, практически ничего не делая.
Она включила экраны и лежала в невесомости, бездумно глядя на звезды. Это
было какое-то подобие дремы - ни сон, ни бодрствование, и когда Карми
наконец нашла в себе силы стряхнуть завораживающую тишину звезд, она
решила, что это состояние опасно.
   Тогда Карми отыскала в Южном море сравнительно недалеко от побережья
Марутту крохотный островок и опустила глайдер туда. Здесь не было ничего,
кроме моря, скал, крупного песка и нескольких кривеньких деревьев. Карми
рассеяно бродила по острову, поглядывая, впрочем, под ноги, чтобы не
наступить босыми ногами на какую-нибудь ядовитую гадость. Башмаки она
бросила у глайдера, там же оставила и рубаху, а позже сняла и штаны,
потому что солнце припекало, а на острове почти не было тени.
   Карми впервые в этом году вволю накупалась - ведь всю весну и начало
лета она бродила по слишком людным местам, чтобы можно было позволить себе
купаться тогда и столько, когда и сколько хотелось.
   Потом она полежала на камне в пятнистой тени чахлого деревца, а позже
пошла бродить по островку, ища, чего бы поесть. Консервы в глайдере она
приберегла на крайний случай: умереть от голода рядом с морем почти
невозможно.
   Она нашла двух больших морских раков и много креветок-тлави,
считающихся в Майяре деликатесом; на мелководье выдрала рыхлый клубок
водорослей, имеющих приятный, чуть кислый вкус. Можно было набрать и
ракушек, но Карми, объевшись тлави, решила оставить их до следующего раза.
   А вечером, когда в Тавине, по расчетам Карми, была уже темнота,
глайдер поднялся вверх.



                                    6

   Полгода назад, спеша из Миттаура, Карми высадилась из глайдера прямо
на крышу конюшни во дворе Руттулова дома. Теперь она не рискнула повторить
подобное безрассудство; Карми хорошо знала тавинцев: наверняка найдутся в
летнюю безоблачную ночь желающие полюбоваться ясным небом; так зачем же
смущать их зрение темным пятном, заслоняющим звезды.
   Поэтому она опустила глайдер на поляне Толельского леса, буквально в
двух шагах от уже вновь построенного моста, связывающего Тавин со всем
прочим миром.
   Если не считать свежего дерева в настиле моста, ничто не напоминало о
произошедших полгода назад событиях; плавучие секции моста не были
подтянуты к острову, как будто тавинцы не ожидали нападения.
   Но подойдя вплотную к острову, Карми увидела, что знаменитых стен
Тавина нет - вернее, в стенах пробиты большие бреши.
   "Ах да, - вспомнила Карми. - Это все договор. Это согласно договору
разрушили стены и не убирают на ночь мост. Святые небеса! - сообразила
она. - Это же означает, что ночами по улицам Тавина прогуливаются не
влюбленные парочки, а грабители..."
   Однако тут же она убедилась, что город не так беззащитен, как на это
рассчитывали завоеватели. В густой тьме, созданной тенью деревьев, она с
ходу уперлась в растянутую сеть. Тотчас на это неожиданное столкновение
откликнулось несколько колокольчиков.
   Карми на шаг отступила от сети и замерла.
   - Кто там бродит? - послышался голос, и Карми откликнулась, невольно
передразнивая родной тавинский диалект:
   - Прошу прошения, дядюшка, но мне нужно видеть господина Малтэра.
   Стражник откуда-то выдернул зажженный фонарь и неспешно приближался к
Карми, проговаривая по пути:
   - Что за спешка по ночам... - он подошел ближе и проворчал
благодушно: - Ну где же ты, девка?
   Карми окликнула его. Стражник шагнул в ее сторону, поднял фонарь и
осветил хокарэмскую одежду. Тут его благодушие как рукой сняло.
   - Что ты по ночам бродишь, госпожа хокарэми? До утра подождать не
можешь?
   - Могу, - отозвалась Карми. - Но не хочу. - Стражника она узнала;
много раз видала его раньше. Но он не мог узнать ее - хокарэмам обычно в
лицо не глядят. - У вас тут новшества, - продолжала она. - И надежны эти
сети?
   Стражник не ответил, зато спросил:
   - А подорожные у тебя есть, госпожа?
   - Дядь, ты смеешься надо мной? - рассмеялась Карми. - Какие подорожные,
опомнись...
   Стражник, хмурясь, посматривал на нее:
   - Ну зачем тебе Малтэр, госпожа? - проговорил он ворчливо. -
Приходишь среди ночи, беспокоишь людей... Нехорошо, госпожа...
   Карми опять рассмеялась, узнавая тавинскую манеру подыгрывать
собеседнику, если разговор складывается не очень приятный и грозит вот-вот
перерасти в скандал или драку.
   - Ну не ворчи, дядька, - сказала она мирно. - Я могу и подождать.
Посидим, поболтаем, а? - предложила она, опускаясь на землю.
   Стражник, не уверенный, что успеет вовремя подняться, оглянулся,
подыскивая, куда бы присесть, и нашел неподалеку каменную тумбу; там он и
уселся, поставив рядом с собой на камень фонарь.
   - Как здоровье, дядя? - начала Карми светский разговор.
   - Не жалуюсь, госпожа, - отозвался тавинец. - А твое?
   - Спасибо, в порядке, - откликнулась Карми, веселясь. - А здоров ли
Малтэр?
   - Не слыхал я, чтобы он болел, - ответил стражник осторожно и
продолжил в том же духе: - А как здоровье твоего уважаемого хозяина?
   "Забавный получается разговор", - подумалось Карми.
   - Я райин, - сказала она. - У меня нет хозяина.
   - Что ж тебя принесло в Тавин? - безмятежно спросил стражник.
   "Ну, тавинцы! - восхитилась Карми. - Они и с богами будут
разговаривать, как с равными."
   - Частные дела, - ответила она. - Малтэр мне кое-что должен.
   Стражник кивнул, принимая к сведению. Действительно, почему бы
Малтэру не иметь общих дел с хокарэми-райин?
   - Почем я знаю, какие у тебя с ним расчеты, - объявил он тем не
менее. - Может, он чем тебя обидел, и ты за его головой пришла.
   - Ну, дядя, - протянула Карми укоризненно. - За кого ты меня
принимаешь?
   - А вот туссин идет, - сказал он спокойно. - Пускай решает, можно
тебя впустить или нет.
   Карми с интересом повернула голову к подошедшему человеку. Туссин
(десятский или - если переводить буквально - дюжинный) тоже оказался
знакомым Карми. Он учтиво поздоровался с невесть зачем припершейся в Тавин
хокарэми, глянул, против майярского обыкновения, ей прямо в лицо и
остолбенел, оборвав свои речи на полуслове.
   - Это ты, госпожа? - растерянно проговорил он.
   - Язык дан человеку для того, чтобы держать его за зубами, - сказала
Карми, вставая, - а не для того, чтобы болтать о том, что ты видишь.
   Стражник присмотрелся повнимательней:
   - О небеса! - ахнул он. - А я тебя держу, госпожа...
   - Руби сеть, - приказал туссин.
   - Но-но, - прикрикнула Карми. - Нечего мне трезвон разводить. Ведь
все сбегутся, верно? - Туссин подтвердил. - А что, у вас нет калиток - для
гонцов, скажем?
   - Ну как же можно тебя в обход вести, госпожа моя? - растерялся Туссин.
   - Можно, - сказала Карми. - Как и всех прочих. Давайте без лишнего
шума.
   - Но, государыня...
   - Во-первых, не государыня, а во-вторых, не прекословь мне. Ну, куда
идти?
   Туссин, сокрушаясь о неучтивости, повел Карми к проходу между сетями.
   - Хорошо придумано, - заметила Карми, - но кажется ненадежным.
   - От ночных грабителей кое-как защищаемся, - отозвался туссин. - Но
если б можно было хотя бы мост убирать...
   - Слышала, в Сургаре была чума?
   - Да, госпожа, - помолчав, отозвался туссин. - Но не в Тавине, небо
помиловало. На востоке, куда беглецы от наводнения подались. А в Тавине
холера была в начале лета, но сейчас окончилась, кажется. И еще желтуха, -
добавил мрачно тавинец. - Вода сейчас в озере плохая.
   Карми кивнула.
   - Как вы тут? - спросила она.
   - Строимся помаленьку, - отозвался туссин. - Но Тавин совсем не тот,
что раньше.
   - А Малтэр что?
   - Похудел и франтить стал меньше, - ответил туссин. - И чуть не
развелся с интавинкой.
   Карми кивнула, улыбаясь сплетням.
   - А у нас тут слухи ходили, что тебя убили, добавил туссин.
   - Малтэр отмалчивался? - поинтересовалась Карми.
   - Говорил, что неправда.
   - Ишь ты, лис, - улыбнулась Карми. Малтэр-то должен был считать, что
она мертва: ему наверняка сообщили, что она покончила с собой в
Инвауто-та-Ваунхо. Горту говорил, Высочайший Союз решил, что пока не
найдется знак Оланти, о смерти принцессы будут молчать, а Малтэру
пообещали, что если он найдет Оланти, то станет наследником принцессы;
правда, условием было поставлено, что он должен будет развестись в этом
случае с женой, которая была родом из Миттаура, и жениться на другой даме,
которая была бы безупречно-благородного майярского происхождения.
   - Как тавинцы смотрят на Малтэра? - спросила Карми.
   - А как на него смотреть, госпожа? - вольно отозвался туссин. - Он
твой наместник.
   Карми посматривала вокруг. Тавин скрывала темнота, но главное
бросалось в глаза именно потому, что была ночь. Не так было раньше в
ночном Тавине. Не так.
   Город по-прежнему казался переживающим бедствие.
   Туссин привел Карми к дому Руттула.
   - Нет, - качнула головой она. - Мне нужно к Малтэру.
   - Сейчас он живет здесь, - сказал туссин. - Семья осталась в его
доме, Малтэр живет здесь. - Он помолчал и добавил тревожно: - Что-то не
так?
   - Безразлично, - отозвалась Карми. - Но... Что же мы не идем в дом?
   Туссин взбежал на крыльцо и стукнул в дверь. Из дома почти немедленно
ответили, и туссин заговорил тихо, оглядываясь на Карми.
   Дверь тут же отворилась.
   - Входи, государыня, - с поклоном пригласил Туссин.
   Карми вошла в тускло освещенную одной свечой прихожую и сказала
туссину:
   - Можешь идти. Спасибо, что проводил... Карис, - добавила она,
вспомнив наконец имя туссина. Тот, просияв, поклонился еще ниже и исчез.
   Карми медленно поднялась по лестнице к красной гостиной. Бесшумно
возникшие слуги почти тотчас зажгли пятисвечный шандал и принесли поднос с
фруктами. Старый слуга тихо осведомился, не желает ли государыня
поужинать, получив отказ, сообщил, что Малтэр сейчас выйдет.
   Малтэр появился несколько минут спустя, еще застегивая на ходу
пуговицы кафтана.
   - Ты жива, - констатировал он, и Карми почудился оттенок безумия в
благородных чертах его лица.
   - Здравствуй, Малтэр, - сказала Карми и указала на кресло напротив
себя. - Садись. Надеюсь, я не очень разочаровала тебя своим появлением?
   Малтэр тяжело опустился в кресло и ответил:
   - Я знал, что ты жива. Я не верил известию о твое смерти.
   - С чего бы это ты так был уверен, что я жива? - полюбопытствовала
Карми.
   - Ты сердишься на меня? - тревожно спросил Малтэр.
   - Нет, - удивленно отозвалась Карми. - Почему это тебя волнует?
   - Ты хэйми, госпожа, а гнев хэймов бывает убийственен.
   - Еще один, - молвила Карми. - Объясни, почему я хэйми?
   - Я понял это, когда ты жгла архив Руттула, - сказал Малтэр отважно.
- В тебя переселился хэйо Руттула.
   - Вы будто сговорились все, - устало усмехнулась Карми.
   - Ты все-таки сердишься, государыня?
   - Нет. И зови меня Карми, - твердо сказала девушка. - Я не хочу
взваливать на себя высокие титулы. Это не мой путь.
   - А где твой путь? - осторожно спросил Малтэр. - В мщении?
   - Нет, Малтэр, мстить я не буду, - отозвалась Карми. - Месть не принесет
мне удовольствия; когда я убила Горту...
   - ТЫ УБИЛА ГОРТУ? - Малтэр настолько поразился, что позволил себе
перебить хэйми.
   - ...Когда я убила Горту, - повторила Карми, - я почувствовала, что
поступила дурно. А разве ты не знал, что Горту умер?
   - Знал, - ответил Малтэр. - Третьего дня здесь был гонец. Но он не
сказал, отчего умер Горту, и не сказал, что ты причастна к его смерти.
Отчего умер Горту?
   - От гнева хэйми, - сказала Карми. - Видишь ли, я совсем не ожидала
этого. Я говорила с ним, он требовал отдать ему Оланти, и я ему сказала
сургарскую поговорку о граде, знаешь ее?
   - Пройдет град - и тебе ничего не понадобится? - проговорил Малтэр.
   - Да, именно, - кивнула Карми. - И надо ж было так случиться, что на
той же неделе пошел град... Это Горту и доконало.
   Малтэр промолчал. Карми оценила выражение его лица и решила переменить
тему:
   - Ладно, хватит об этом. Ты не знаешь, Малтэр, жив ли Красту?
   - Красту? - переспросил Малтэр. - Что за Красту?
   - Портной, - пояснила Карми. - Помнится, он шил для Маву и Стенхе.
   - А, этот жив, - проговорил Малтэр. - Послать за ним?
   - Да, пожалуйста. И скажи, в этом доме найдется что-нибудь, во что я
смогу переодеться?
   - Конечно, - ответил Малтэр. - В твоих покоях никто не тронул ни
одной вещи.
   - С трудом верится... - протянула Карми.
   - Я все сберег.
   - Спасибо, Малтэр, - Карми встала. - Нет, провожать не надо.
   ...Малтэр постучал в дверь принцессиной комнаты.
   - Да, входи, - отозвалась она.
   Он открыл дверь и увидел Карми, которая сидела в кресле уже
переодетая в легкое розовое платье. В руках она держала замшевые туфельки;
еще несколько пар валялись на полу, вынутые из сундука.
   - Знаешь, Малтэр, я выросла за эти полгода, - сказала Карми, подняв
голову. - Туфли стали тесными, а платья - короткими.
   - Ничего удивительного, госпожа моя, - отозвался Малтэр. - В твоем
возрасте это в порядке вещей. Я прикажу сшить новые туфли...
   - Не надо, - качнула головой Карми. - Не стоит. У тебя хватит
расходов и помимо этого. Но... Красту пришел?
   - Да, госпожа моя.
   - Зови, - приказал Карми. И когда вошел говорливый толстячок Красту,
она отдала ему потрепанный Смиролов костюм, велев его подлатать. - К
следующей ночи справишься? - спросила она. - Мне не к спеху, но все равно
хочется быстрее.
   - К следующей ночи я новый успею сшить, ясная моя госпожа, -
улыбнулся Красту.
   - Новый? Но мне совсем не нужен костюм новый, с иголочки. Он должен
быть старым.
   - Пошью новый, как старый, - заверил Красту. - Будет в меру
поношенный, как Стенхе любил.
   - И к следующей ночи? - усомнилась Карми.
   - Постараемся, - сказал Красту с улыбкой.
   - Ах, - вспомнила Карми. - О сапожнике-то я забыла!
   - Не беспокойся, ласковая госпожа, - поклонился Красту. - Я отнесу. Я
знаю, кому отдать. Не беспокойся, госпожа. Все будет сделано.
   Он сложил пыльное хокарэмское тряпье в узел и поспешил в свою
мастерскую, чтобы побыстрее взяться за работу.
   - Вот и еще один расход для твоей казны, - сказала Карми, обернувшись
к Малтэру. - Я собираюсь ее хорошенько потрясти.
   - Сургара принадлежит тебе, государыня, - отозвался Малтэр. - Правда,
сейчас это не очень завидное владение. Зато у Павутро из Интави на твоем
счету записано достаточно, чтобы ты могла безбедно жить всю свою жизнь. Не
на широкую ногу, как ты привыкла раньше, но тоже вполне достойно.
   - Ты меня успокоил, Малтэр. Но не пошлет ли Павутро меня к черту? И
до него могли дойти слухи о моей смерти.
   - Дошли, - кивнул Малтэр. - Он недавно присылал мне запрос, как
относиться к этим известиям.
   - И ты?
   - Я ответил, что пока не увижу тебя мертвой, буду считать, что ты
жива. Ты хэйми, а хэйми так просто не умирают.
   Карми вздохнула, не желая опять ввязываться в споры.
   - Ладно, - мрачно проговорила она. - Займемся делами. Закажи
восемнадцать поминальных колокольцев для погибших в лагере Праери.
   - Какие имена на них выгравировать? - без удивления спросил Малтэр.
Карми достала из бюро вощеную дощечку и быстро написала стилом имена.
Малтэр взял дощечку, прочитал и положил на стол, ожидая дальнейших
распоряжений.
   - Там в долине у озера обосновались миттауские монахи, - сказала
Карми. - Так что ты пошли туда кого-нибудь учтивого, не задиристого; пусть
развесит колокольцы вокруг кургана.
   - Кургана? - переспросил Малтэр.
   - Да, монахи похоронили мертвых по своему обычаю.
   Малтэр поднял брови, собираясь уточнить.
   - Нет, - качнула головой Карми. - Перезахоранивать не надо. Только
развесить колокольцы. И еще надо передать Павутро, чтобы оплатил мой
подарок монахам. - Карми рассказала о статуе какого-то бога, заказанной
интавийскому скульптору (Малтэр, у которого возникли какие-то возражения
чисто религиозного свойства, решил все-таки промолчать). - Далее, -
вспоминала Карми, - пошли кого-нибудь в гортуский Лорцо заплатить
оружейнику Горахо за саутханский нож две дюжины золотых. Причем прошу тебя
запомнить, что покупала нож не сургарская принцесса, а некая
Карми. - (Малтэр принял к сведению). - И наконец, самое главное, - сказала
Карми. - Мне нужно десять локтей золотой парчи и Руттулов плащ из золотых
тохиаров. Парча, кажется, была у меня в сундуке, а вот плащ... Что ты
мнешься? Небось сплавил уже куда?
   - Пришлось подарить его Марутту, - признался Малтэр. - И сервиз для
ранаги-кори тоже.
   - Сервиз? - удивилась Карми. - Зачем он Марутту? Что он будет с ним
делать? Пить вино из расписных чашечек?
   - Сервиз немало стоит, - пояснил Малтэр. - Марутту его поставит в
буфетный шкаф, запрет и изредка будет показывать особо знатным гостям. Но
где сейчас взять плащ, не приложу ума, - продолжал он. - Серых тохиаров,
обычных, много, конечно, но и ценности-то в них...
   Карми подошла к сундуку, где хранила меха, и начала вываливать все на
пол.
   - А где мой плащ из золотых лисиц? - вспомнила она.
   - Госпожа, - решился напомнить Малтэр. - В нем тебя увезли зимой.
   - Ах, чертовщина! - воскликнула Карми. - Как некстати!
   - Вот выдра, - указал Малтэро. - Очень хороший мех.
   - Выдра? - переспросила Карми. - Ну-ка посмотрим, не пожрала ли моль...
- Они вдвоем внимательно рассмотрели мех.
   - Прекрасно, - сказала Карми. - Выдра ничуть не хуже тохиаров или
лис, правда, смотрится не так роскошно, но...
   Она вдруг решила, что на нее напал приступ болтливости, и замолчала.
В молчании она разыскала кусок золотой парчи и, развернув, оценила - не
слишком ли легкомысленный рисунок. Плащ и ткань она старательно сложила и
положила на тахту.
   - Какие-нибудь еще указания? - спросил Малтэр.
   - Послушай-ка, а кто тебе готовит? Твой кухарь или Руттулов?
   - Руттулов, - отозвался Малтэр.
   - Тогда пойдем разбудим его, - сказала Карми.
   - Ты думаешь, кто-нибудь в доме спит? - спросил Малтэр. - Я думаю, в
Тавине сейчас спят лишь малые дети.
   - Да, - согласилась Карми. - Уж нашумела я нынче.
   Она спустилась в кухню, к ужасу Малтэра по-свойски заговорила с
кухарем, попросив его приготовить жареное мясо по-марнвирски, "летний
суп" и "деревенский салат" со сметаной. Кухарь с готовностью заверил ее,
что все будет сделано должным образом.
   Карми попила сливок, поболтала с кухонной прислугой и вняла, наконец,
умоляющим взглядам Малтэра. Она опять поднялась наверх, снова в Красную
гостиную.
   - Утро уже, - молвила она, подходя к окну. - А в городе шумновато,
однако.
   - Еще бы, ведь ты вернулась, - проговорил Малтэр. Карми слушала
внимательно, и он решил, наконец, выговориться. - В городе назревает бунт,
- сказал Малтэр. - Горожане мною недовольны. Планы строятся глупейшие.
Хотят перебить майярский гарнизон на Лесном мысу, да и вообще перебить
всех чужаков в Сургаре.
   - А у кого в руках Ворота Сургары и устье Вэнгэ? - быстро спросила
Карми.
   - В том-то и дело, что у майярцев, - в сердцах бросил Малтэр. - Они
сомнут Сургару в два счета. Раз, два - и мы опять вернемся к последним
дням прошлого года. Но я совсем не уверен, что смогу удержать Тавин. Меня
сметут. А тут еще ты.
   - Что - я? - отозвалась Карми.
   - Ходили слухи в городе, что тебя тайком убили, и я этому убийству
помогал, - рассказал Малтэр.
   - А, - догадалась Карми. - Поэтому-то город и переполошился, когда я
объявилась здоровехонькой.
   - С чего бы это в Тавине такая любовь к тебе? - спросил Малтэр. - Я
живу в Сургаре побольше тебя, однако считают меня майярцем, а ты здесь -
своя.
   - Ты в Сургаре жил, а я выросла, - ответила Карми. - Они знают меня чуть
ли не с пеленок. Но... послушай-ка, Малтэр, а о Сауве какие-нибудь вести
были?
   - Его убили в Саутхо, - отозвался Малтэр. - Глупо получилось. Сидел
бы там тихо, не горячился - никто его не тронул бы. А он договоры начал
вспоминать...
   - Странно, - откликнулась Карми. - А я-то думала, что Сауве - человек
очень сдержанный.
   - Да, - согласился Малтэр. - Но иногда его прорывало. Руттул иной раз
этим пользовался. Соберемся, поссоримся, раскричимся - потом, когда
остынем, начинаем думать...
   Малтэр осекся. У Карми окаменело лицо; разговор о Руттуле был слишком
болезненным для нее, и Малтэр искренно обрадовался, когда слуги доложили,
что заказанный завтрак подан.
   За завтраком Карми снова оттаяла; с удовольствием съела холодный
"летний суп", в то время как Малтэр с недоумением водил ложкой в
серебряной миске с холопским кушаньем. При виде мяса он оживился и съел
его с аппетитом, опять-таки с недоумением разглядывая салат по-деревенски.
Карми уделила внимание и мясу, и салату. Мясо она ела, как было заведено в
доме Руттула, ножом и вилкой; Малтэр обходился без вилки, отрезанные куски
он брал руками, и это получалось у него настолько изящно, что Карми
засмотрелась.
   После завтрака, раздав похвалы поварам, Карми сказала Малтэру, что ей
захотелось спать.
   - Последнее время я сплю, когда хочется, - объяснила Карми. - Да и в
ближайшем будущем мне придется ночью не спать. Так что... Я вздремну, а к
вечеру ты меня разбуди.
   В ее спальне ничто не напоминало о случившихся за последний год
событиях. Карми разделась, села на мягкую кровать и провела ладонью по
льняному летнему покрывалу. Как давно ей не доводилось спать в белой,
неправдоподобно чистой постели! "В лебедях", - приговаривала когда-то
нянька, укладывая маленькую принцессу спать в эту постель.
   "Что ж, посплю напоследок "в лебедях", вероятно, не скоро еще
доведется..."
   Она отвыкла от простыней, пахнущий мыльным корнем и лавандой. Она
отвыкла спать раздевшись. Она отвыкла чувствовать себя свободной, и ей
приснилось, что она идет по Майяру голая, а все встречные указывают на нее
пальцами и смеются...
   Карми с усилием вырвалась из неприятного сна и села в постели. В
комнате было душно; может быть, эта духота и вызвала острое чувство стыда
и незащищенности.
   Она встала и опять натянула розовое платье. Подошла к туалетному
столику и распахнула створки, открывая зеркало.
   "О небеса, - вздохнула она, изучая свое отражение. - Да ка же меня
еще люди узнают? Я бы себя не узнала".
   Совсем другая девушка, вовсе не прежняя Сава смотрела на нее; чужая,
с непривычной прической, но - как отметила Карми - куда красивее той,
прежней. Правда, сходство с хорошеньким мальчиком увеличилось, но
увеличилось и своеобразие ее внешности.
   "Надо бы посмотреть на себя в хокарэмской одежде", - подумалось Карми. -
А пока надо бы чем-нибудь прикрыть голову, чтобы не пугать людей".
   Она подобрала белый кружевной шарф и удовольствовалась полученным
результатом. Правда, шарф подчеркивал смуглую от загара кожу, но Карми
никогда не боялась показаться чернушкой. Приведя в порядок свою внешность,
Карми, бесшумно ступая босыми ногами по гладкому паркету, пошла по дому.
   В доме было неспокойно. Карми тут же уловила приглушенные далекие
голоса и пошла на звук. Люди собрались в неузнаваемо переменившейся
приемной Руттула, которую теперь занимал Малтэр.
   Карми потянула на себя тяжелую дубовую дверь и заглянула в щель. В
приемной было около двадцати человек: Малтэр, стоящий спиной к окну,
выходящему во внутренний дворик, трое его солдат, с нарочито безразличными
лицами сидящих на полу недалеко от него, а остальные были тавинские
горожане - почти всех их знала Карми. Это были городские старшины;
большинство из них - бывшие мятежники из отрядов Сауве и Лавитхе, люди
довольно опасные и, как говорил когда-то Руттул, трудноуправляемые.
Коренных сургарцев можно было легко отличить от них - сургарцы держались
спокойнее и пытались урезонить вспыльчивых сограждан. Правда, горячие
головы были и среди коренных сургарцев, как были рассудительные люди и
среди мятежников, но в общем картина складывалась такая: одни желали
немедленно начать истребление майярцев, другие понимали, что шансов на
победу почти нет, но и те, и другие хотели видеть принцессу Ур-Руттул и
говорить с ней.
   Малтэр отмалчивался, то и дело напоминая:
   - Потише, господа, государыня спит.
   Шум ненадолго стихал, но вскоре возбужденные голоса опять переходили
на крик.
   Карми отступила. Что они собираются говорить ей? Как с ними говорить?
И разве есть у нее что сказать им?
   Но тавинцы не успокоятся, пока не поговорят с ней, поняла Карми. "Ну
что ж, - решила она. - Тогда поговорим."
   Она резко распахнула двери и решительно вошла в комнату.
   - Здравствуйте, господа, - сказала она холодно. - Почему вы кричите?
   Малтэр устремился навстречу ей, подвел к креслу, усадил. Тавинские
старшины отвешивали поклоны.
   - В чем дело, господа? - повторила Карми. - Вы хотели говорить со
мной? О чем, интересно? Что может сказать Тавину неразумная девчонка? - Но
тон ее был сух и обдавал презрением собравшихся.
   Они хотели поговорить с Ур-Руттул? Они с ней поговорят.
   Ответили сразу несколько человек. Карми властно подняла ладонь:
   - Стоп! Пусть говорит кто-нибудь один.
   После паузы заговорил Ласвэ из Гертвира:
   - Госпожа, Руттул завещал правление тебе, а правит Малтэр.
   - Ну и что? - отозвалась Карми. - Разве на него есть жалобы?
   Ласвэ вывалил все обвинения против Малтэра: он заключил с майярцами
позорный, кабальный договор и точно придерживается его, разоряя Сургару
безбожными поборами. Тавин разграблен и наполовину разрушен, а Малтэр
требует еще и еще, отстаивая интересы майярцев. Да и сам он майярец. Хоть
и незаконный, но сын бывшего принца Марутту, родич всех этих
высокорожденных правителей Майяра.
   Малтэр бледнел, выслушивая обвинения. Они были и верными, и
несправедливыми одновременно. Он не мог позволить себе нарушить
заключенный договор ни в единой букве; майярские гарнизоны были сильны и
тотчас же привели бы его к послушанию - и все зимние ухищрения Малтэра
сошли бы на нет. Рано было нарушать договор - еще не высохли чернила,
которыми он был подписан, и не было в Сургаре силы, которая могла бы это
сделать, и нет человека, который бы направил эту силу. Малтэр отчетливо
понимал, что этим человеком ему не быть, потому что авторитет его в Тавине
стремительно падает, и можно уже даже ожидать расправы. Правда, до
появления в Тавине Карми (да, именно Карми, пусть хэйми называет себя как
хочет, ведь эта девушка уже явно не принцесса и принцессой не будет), так
вот, до появления Карми тавинцы держали при себе свои мысли; теперь же,
когда обвинения были выдвинуты, все зависело от того, как поведет себя
хэйми. Если она найдет недовольство тавинцев справедливым, а действия
Малтэра - преступными, до следующего утра Малтэр, пожалуй, не доживет.
   И Малтэр взмолился мысленно: "О ангел-хэйо, помоги, ведь не для
выгоды своей все делал, а для пользы сургарской".
   Карми выслушала обвинения, не перебивая. Потом, когда Ласвэ завершил
речь, она сказала жестко:
   - Не понимаю, господа, чем вы недовольны. Майяр обошелся с вами на
редкость мягко. - Она жестом оборвала ропот тавинцев. - Разве вас
повесили, как это полагается делать с мятежниками? Вас никто пальцем не
тронул. Вспомнили о гордости сургарской? А не поздно ли, господа? Где была
ваша гордость прошлой осенью? Когда надо было драться на Вэнгэ, вы спасали
от наводнения свои сундуки с добром! Вольность тавинская и свобода...
Вольно вам было не слушать Руттула, так что вы вспоминаете о свободе,
господа? Нет в Тавине мужчин, нет и не было! Стыдно мне даже имя
произносить тавинское! Разве люди в Тавине живут? Нет, бараны безмозглые!
Люди достойные все погибли в воротах Сургары, а лучше б вам умереть, а им
остаться. Когда надо было драться, вы добро свое берегли, а теперь, когда
и свободу потеряли, и добро не уберегли, размахиваете вы кулаками и
кричите о предательстве. Хорошо же кулаками махать после драки! И кричать
о предательстве тем, кто и сам предавал! Уходите прочь, господа! Лучше
быть нищей, чем править в Тавине!
   Так говорила Ур-Руттул, которая теперь называла себя Карми, и слушая
эти горькие слова, буяны притихли. Она была права - тавинцы взялись за
оружие, когда враг подходил к городу, а Руттул требовал этого уже тогда,
когда о майярцах и слышно не было; требовал усилить приморские гарнизоны,
чтобы не допустить высадки.
   - Уходите, - повторила Карми устало, и пристыженные тавинцы подались
к дверям. Теперь вперед выступил Архас, все предки которого были
сургарцами.
   - Госпожа моя, - сказал он. - Сейчас мы уйдем. Но позволь нам еще
немного занять твое внимание.
   - Говори, - отозвалась Карми.
   - Сегодня перед рассветом, когда мы узнали о твоем возвращении,
госпожа, мы гадали - и странным получилось наше гадание. Помоги нам,
прошу.
   Карми ожидала.
   - Дощечки сказали нам, что правителем будет мужчина.
   - Разумеется, - подтвердила Карми. - Мой наместник - Малтэр, я не
собираюсь его смещать.
   - Имя твое легло в Третий Круг - и не просто легло, а пересекло
пополам Линию Власти. И в Звездном Кругу твоими оказались Одинокая Звезда,
Северная Стрела и Соляной Тракт. Значит ли это, что ты слагаешь с себя
власть и уходишь в монахини?
   - Нет, - проговорил Малтэр, и все взгляды обратились к нему. - Скажи
им, госпожа... Скажи...
   Карми взвесила все обстоятельства. Да, пожалуй, момент подходящий.
Именно сейчас стоило обозначить свое место в мире поднебесном; именно
сейчас, чтобы придать особую значимость гневной речи Ур-Руттул. Итак,
решено. И пути назад уже не будет.
   - Недавно мне гадал миттауский монах, - негромко сказала Карми в
хрупкой тишине. Она повторила изречение из священной книги, и громко ахнул
Малтэр, услышав имя Тио Данови Кола. Он, знакомый с миттаускими
божествами, понял все так, как никогда не поняла бы это Карми.
   - Тио Данови Кола, - повторил он, - Третий Круг, Северная Стрела.
   Карми, по его реакции понявшая пока только то, что случайности
складываются в какую-то невероятную картину, продолжала:
   - Я не буду править, ибо зовет меня далекий путь, но одиночество мое
будет не одиночеством монахини, а одиночеством хэйми. - Слово было
сказано. Тавинцы попятились и, кланяясь, стали поспешно выходить, толпясь
в дверях. Следом, повинуясь знаку Малтэра, вышли и солдаты.
   - Госпожа моя, - сказал Малтэр, когда они остались вдвоем. - Ты сама
еще не понимаешь, что сказала.
   - Похоже, что так, - отозвалась Карми. - Что ты ахал, как барышня?
Чего я особенного наговорила?
   - Теперь я знаю, кто твой хэйо, - осторожно сказал Малтэр.
   - И кто же? - поинтересовалась Карми. - Скажи мне, а то я не
догадываюсь.
   - Я не сумасшедший, чтобы звать хэйо, когда разговариваю с хэйми, -
ответил Малтэр. - Подумай сама - что общего у Северной Стрелы с Третьим
Кругом? Какой небожитель?
   - Третий ангел, - медленно произнесла Карми. - Ангел Судьбы.
   - И миттауское пророчество...
   - Хорошая шуточка получилась, - усмехнулась Карми. - Ничего, это даже
лучше. Лучше иметь в хэйо ангела, чем безвестного демона.
   Малтэр смотрел во все глаза: Карми говорила так, как будто могла
выбирать между разными хэйо. "Святые небеса, - вздохнул Малтэр. - Вот еще
задачка... Почему она открыла имя своего хэйо? Ведь это означает, что хэйо
становится беззащитным перед заклятием? Ох, темны дела хэйо..."
   - Ладно, - сказала Карми, налюбовавшись на растерянное лицо Малтэра.
- Есть еще одно дело, которым стоит заняться. Скажи-ка, Малтэр, что
принадлежит мне в Сургаре?
   - Принадлежит?
   - Ну да, - подтвердила Карми. - Что мне принадлежит помимо княжеского
правления?
   Теперь Малтэр понял, что надо давать отчет.
   - Прошу в кабинет, госпожа моя.
   Карми вошла в бывший кабинет Руттула и с любопытством огляделась.
   - Все переменил... - заметила она. - Мебель-то зачем было
перетаскивать?
   Малтэр рассказал, что майярцы, грабя Тавин, не минули и Руттулова
дома.
   - В моих покоях все по-прежнему, - отозвалась Карми.
   - А кто тронет вещи хэйми? - вопросом ответил Малтэр.
   - Вот как? - отметила Карми. - Ладно, продолжай.
   Малтэр разложил перед ней вощеные таблички с записями, касающимися ее
имущества.
   - Полный отчет я собирался сделать к концу года, госпожа, - сказал
Малтэр. Он держался уверенно, но Карми, вслушавшись в его голос, учуяла
какие-то странные интонации, как будто Малтэр чувствовал себя виноватым,
но не собирался в этом признаваться.
   Карми, разобравшись в денежных счетах, нашла объяснение этой
виноватости: Малтэр вовсю использовал ее состояние (поместье в Савитри,
долю в каперских экспедициях и в фарфоровой мастерской), использовал, как
полагал Малтэр, исключительно для того, чтобы сохранить свое положение
наместника. Дань майярцам была на треть уплачена ее деньгами и на восьмую
- деньгами Малтэра; Малтэр не рискнул давить на тавинских горожан,
опасаясь бунта. В результате таких мер сургарская принцесса оказалась на
грани разорения, но Малтэр надеялся, что неопытная девушка этого не
заметит. Однако он не знал, с кем связался.
   - Ты хороший управляющий, - заявила Карми, изучив счета, и Малтэр
насторожился, заподозрив насмешку. Но Карми была серьезной. - Я бы сама,
пожалуй, не сделала бы лучше. Деньги мне не нужны; сам понимаешь - двор я
держать не собираюсь. Для меня важнее, чтобы Сургара быстрее вернулась к
своему величию. Поэтому мне нравится все, что ты сделал, но... все-таки у
меня есть замечания...
   - Слушаю, госпожа.
   - Поместье в Савитри следует продать. Долину в пограничных горах я
оставляю за собой. Пай в каперах продать. Долю в мастерских пусть выкупят
купцы из Соланхо; они давно этого хотели и наверняка пожелают
воспользоваться моментом. Все добро, что сохранилось в моих покоях, тоже
продай; надеюсь, ты не продешевишь. И все вырученные деньги употребишь на
уплату дани.
   - Но, госпожа моя... - воскликнул потрясенный Малтэр. Все это
означало, что сургарская принцесса собственными руками разоряет себя.
Правда, оставался еще ежегодный сбор налогов с Сургары.
   - Налоги уменьшать не будем, - сказала Карми. - Мне важно как можно
быстрей выплатить установленную контрибуцию, чтобы потом требовать у
Высочайшего Союза признание независимости Сургары, понимаешь? Хотя бы
такой независимости, какой пользуются Байланто и Карэна. Я поговорю с
Павутро - какую часть моих денег он может без убытка для себя отдать.
   - Госпожа моя, но на что же ты жить собираешься? - спросил Малтэр в
изумлении.
   - Сейчас мне не нужно много денег, - отозвалась она. - А потом, если
понадобится, я найду, где взять деньги. - Она усмехнулась. - Убрать бы
только из Сургары майярские гарнизоны, а уж тогда с тавинцами я справлюсь
голыми руками.
   Малтэр вскинул брови на такую самоуверенность малолетней девчонки, но
тут же понял, что говорит это не девушка, а ангел-хэйо, перед которым
трепещут и небожители.
   - Хорошо, госпожа, - согласился он. - Будут ли еще распоряжения?
   - Нет, - поднялась из кресла Карми. - Ты справляешься с моими делами
лучше меня.
   Они вышли и в приемной увидели терпеливо дожидающегося Красту.
   - А, подлатали? - обрадовалась она.
   - Новое сшили, госпожа моя, - поклонился портной.
   Новой одежда никак не выглядела; было впечатление, что она уже успела
выгореть на солнце и несколько износиться.
   - Отлично, - одобрила Карми. - А сапоги?
   Мягкие хокарэмские сапожки тоже не блистали новизной. Внутрь были
положены скрученные клубочками три пары вязаных носков - одни толстые, с
пухом, две другие - тонкие.
   - То, что надо, - с удовольствием сказала Карми. - Все добротное и не
развалится быстро.
   Портной радовался, глядя на ее восторг, кланялся и благодарил за
добрые слова.
   Карми подхватила только что сшитые одежки и побежала переодеваться.
Портной был мастером своего дела: все было по размеру, а вернее, чуть
больше, на вырост. Сапоги тоже пришлись по ноге. Карми решила выйти, чтобы
порадовать Красту, но задержалась, чтобы посмотреть в зеркало.
   Чужое лицо увидела она в отражении; непривычная прическа и
непривычная одежда - это полдела; чужим было и выражение лица. Неприятное
лицо было у хэйми Карми. Она попробовала улыбнуться, но и с этой деланной
улыбкой лицо приятнее не стало. "Неудивительно, что все принимают меня за
привидение. Впрочем, ладно! Что есть, то есть".
   Она осторожно сдвинула створки зеркала и в последний раз окинула
взглядом комнаты. Больше она сюда не вернется. Никогда.
   И она ушла.
   Малтэр поджидал ее во внутреннем дворике, глубокомысленно наблюдая за
струйкой фонтана.
   - Надо бы прочистить, - заметила Карми. - Едва сочится.
   - Хорошо, это сделают, госпожа, - кивнул Малтэр.
   - Да нет, - возразила Карми. - Это не приказ, а совет. Дом теперь не
мне принадлежать будет. А... скажи, Малтэр, почему ты решил здесь жить?
   - Это дом Руттула, - ответил Малтэр. - Дом Власти. Кому принадлежит
он, тому принадлежит и власть в Тавине.
   Карми усмехнулась:
   - Так значит, этот дом выкупишь ты? Я не против. Хочешь, тайничок
подскажу?
   Малтэр, удивленный, молчал. Карми, постучав по плиткам, которыми была
выложена стенка бассейна фонтана, подцепила одну из плиток ножом и открыла
небольшое углубление, в котором лежал какой-то сверточек.
   Карми достала сверточек и развернула его. У Малтэра перехватило дух.
На ее ладони лежал Драгоценнейший Оланти.
   - О-ох, - выдохнул Малтэр.
   - Не думал, что тайник так прост? - засмеялась Карми, но Малтэр,
похоже, испытывал вовсе не те чувства, которые ожидала она.
   - Уберегли небеса, - пробормотал Малтэр. - Искушение велико было, но
уберегли боги!
   Карми с недоумением смотрела на его искреннюю радость. Малтэр
радовался тому, что НЕ НАШЕЛ Оланти, который принадлежал принцессе. Боги
уберегли его от похищения вещи, из-за которой на него могла обрушить свой
гнев могущественная хэйми.



                                    7

   Храм Колахи-та-Майярэй, заложенный еще лет двести назад велением
короля Арринхо, не был достроен до сих пор, хотя службы здесь велись с
того времени, когда на массивном фундаменте храма был установлен алтарь.
Карми здесь прежде не бывала, но полагала, что сумеет ввести в храм
глайдер - хотя бы через огромные ворота. Однако, войдя в храм, она
убедилась, что этого рискованного трюка не потребуется. Над храмом не было
потолка. Правда, строители уже почти завершили возведение каркаса для
купола, но смять этот каркас для глайдера не составляло труда.
   Другое дело - следовало выяснить, возможно ли вообще извлечь
вмурованный в алтарь Миттауский меч. То, что для этого придется
разворотить алтарь, совершая тем самым святотатство, Карми мало
беспокоило: богов для нее не существовало. Но дать майярскому самомнению
здоровенную затрещину - это, по мнению Карми, могло стать равноценной
заменой мщению, от которого она, что уж тут скрывать, все-таки
отказываться не хотела.
   Колахи-та-Майярэй в народе часто называли Храмом на мече, и Карми со
злорадством предвидела уже время, когда Колахи станет Храмом ни на чем. К
алтарю она приблизиться не рискнула, но, присматриваясь издали, решила,
что для манипуляторов глайдера алтарь затруднений не представит.
   И Карми, внимательно все осмотрев, направилась к выходу, но что-то
знакомое услышала в речитативе монаха, сидящего у колонны. Вообще-то все
молитвенные речитативы на один лад, но Карми оглянулась и узнала. У
колонны сидел Агнер, еще год назад бывший учителем малолетней принцессы
Савири Сургарской.
   "Однако, где встретиться довелось..."
   Агнер сидел, уставившись в пол, и тянул молитву. Карми потянуло за
язык сказать: "Хорошо устроился, Агнер!", но она сдержалась, нашарила в
потайном кармашке пояса мелкую монету и бросила в чашку, стоящую перед
Агнером. Тот, заметив это, прервал бормотание и стал ожидать обычной
просьбы помолиться за чье-нибудь здоровье или что-нибудь еще.
   Карми помедлила, потом чуть слышно сказала, стараясь, чтобы голос
изменился от северогортуского выговора:
   - Расскажи о Третьем Ангеле, святой человек.
   Агнер не заподозрил ничего необычного. Монастырский устав запрещал
ему поднимать глаза на женщин, но если бы он даже и поднял глаза к лицу
Карми, он не узнал бы в этой бедной гортуской паломнице свою бывшую
ученицу.
   Однако напрягать голосовые связки за одну монетку ему не хотелось,
поэтому он заорал на весь храм, привлекая внимание других паломников:
   - Кто хочет услышать поучительную историю о возвышении и падении
Третьего Ангела, Ангела Судьбы, Ангела, Ведущего в Дорогу?
   Его истошный вопль, гулко разошедшийся в стенах храма, обратил на
себя внимание еще нескольких человек, и в чашке для подаяний заметно
прибавилось. Тогда Агнер начал рассказ, одновременно пытаясь заполучить
себе новых слушателей.
   - Слушайте историю удивительную о делах божественных, истоки которой
в седой древности, а конца ей и не видно! Слушайте о том, как восстал
Третий Ангел против Лучезарного Накоми Нанхо Ванра - а случилось это
совсем недавно по часом небесным! Дед моего деда видел, как сияла в небе
звезда Третьего Ангела, и видел, как вспыхнула она ярко, и видел, как
погасла она. Так слушайте же, вот повесть о мятежном ангеле! - Походили
люди, тоже желающие приобщиться к тайнам небесным, и бросали в чашку
Агнера монеты. Агнер воодушевленно продолжал: - Отец наш Накоми Ванр
правил в Мире под Хрустальными сводами, и никто - ни ангелы, ни демоны -
не решался бросить ему вызов. Иные боги сражались между собой, но все
споры прекращались, когда звучал голос Накоми Нанхо Ванра, потому что
никто не смел перечить лучезарному. И в те годы озаряли северный небосклон
три звезды, три ангела, три брата. Первым был Ангел Жизни, Ангел Рождений,
Ангел в Красном. Вторым был Ангел, Несущий Смерть, Гибельный Ангел, Ангел
в Белом. И третьим был Ангел Судьбы, Ангел в Черном. Каждый из этих
ангелов обладает могуществом, ибо боги рождаются, как и мы, люди; умирают,
хотя, если брать их жизнь и жизнь человеческую, богов можно считать
бессмертными. И перед Судьбой равны боги и люди, и эта сила, которую имеет
над земными и небесными созданиями Третий Ангел, придала ему непомерную
гордыню. О люди! Иногда, говоря о каком-нибудь человеке, терпящем бедствия
жизни, мы произносим с сожалением: "Такова его судьба", но это неверно,
слушайте меня, люди! Что за забота Божественной Судьбе беспокоиться о
жизни какого-нибудь смерда, или купца, или даже меня, смиренного инока?
Нет, люди майярские, нас, простых смертных, в пути нашем земном ведут иные
божества, те, кому мы ежедневно возносим молитвы, кому приносим наши
скромные пожертвования, или, наоборот, кого забываем мы почтить, погрязая
в неверии. А Судьба Божественная сотрясает царства и меняет судьбы
народов, она влияет на деяния богов и их помыслы. И Ангел в Черном
возомнил себя настолько сильным, что решил: он может соперничать с
Лучезарным Ванром, и решил: он сам может править под Хрустальными
небесами, и решил: он может затмить Лучезарного. Говорю вам, дед моего
деда видел, как начал крепнуть свет Звезды Третьего Ангела, и как однажды
свет Звезды пробил дневное сияние Лучезарного, и как среди бела дня в небе
появилась Звезда, более яркая, чем Вечерние или Утренние Сестры! И ваши
предки видели то же самое, люди, если, конечно, не были слепцами. И ждали
люди тогда смерти, ибо, если бы Звезда стала ярче Ванра, было бы сожжено
все в подлунном мире. О, как близок казался тогда конец света! Но Царь в
Огненной Короне, Сияющий Щит Вселенной, Отец всего живого спас пылинку у
его ног. Он метнул в Третьего Ангела Копье-Пламень и сбил мятежного ангела
на грешную нашу землю, ибо нельзя убить ни Первого Ангела, ни Второго, ни
Третьего - они родные братья Лучезарного и бессмертны так же, как и он! И
сказал Царь-Огонь своему мятежному брату: "Вот мир грешный, живи тут, как
хочешь, стремись к главенству, в сферы же хрустальные путь тебе заказан,
пока на веки вечные не признаешь себя моим покорным вассалом!" И ответил
Ангел в Черном Лучезарному Владыке: "Нет, ты этого не дождешься", и ушел
Ангел смеясь, Ангел в одеждах черных, ушел смеясь, и больше никто о нем
ничего не слыхал... Но мы еще услышим, люди, не сомневайтесь в этом!
   Успокоив слушателей последней фразой, Агнер молитвенно сложил руки и
стал поджидать, когда представится еще возможность испытать щедрость
паломников. Те, кто только что прослушал повесть о мятежном ангеле,
разошлись, и монах немного удивился, когда опять увидел рядом с собой
пыльный подол длинной юбки девушки из Северного Горту. В чашку упал
свиточек бересты, и девушка удалилась.
   Монах недоуменно развернул свиточек.
   "Агнер выйди жду тебя у реки очень важно".
   Монах оторопел. Его назвали Агнером! Кто-то, знающий его по Сургаре?
Он ссыпал монетки в один рукав просторной рясы, чашку для подаяний сунул в
другой, поднялся на ноги и побрел за спешащей впереди девушкой из Горту.
Когда он приблизился к берегу реки, он уже решил, что девушка не более
чем посыльная, однако девица хотела поговорить с ним сама. Она
остановилась, поджидая монаха, и сказала весело:
   - Не узнаешь старых знакомых, Агнер? Свято чтишь устав и на женщин ни
глазком?
   - Госпожа моя! - выдохнул Агнер. - А Стенхе тебя на Ваунхо ищет.
   - Пусть поищет, - насмешливо сказала Карми. - Или ты думаешь, я без
него шагу не могу ступить?
   Агнер обдумал ситуацию.
   - Как прикажешь тебе служить? - осторожно спросил он.
   Карми рассмеялась:
   - Не беспокойся, Агнер, мне нужно от тебя очень немногое. Расскажи-ка
мне о распорядке жизни в Колахи-та-Майярэй.
   - Зачем тебе это, госпожа?
   - Рассказывай, рассказывай, - усмехнулась она. - Мне пригодится.
   Агнер, недоумевая, начал рассказывать о благочестивой жизни Великого
Колахи, а его сильно повзрослевшая госпожа слушала его с недоброй
улыбочкой.
   - Значит, в замом храме паломники не ночуют? - спросила она наконец.
   - Нет, госпожа моя. Ворота запираются.
   - А если кто услышит ночью шум в храме?
   - Я думаю, и слышать-то шум некому, - пожал плечами Агнер. - Службы
далеко от храма.
   - Отлично, - проговорила Карми. - Ну что ж, Агнер, могу только
посоветовать тебе на прощание не гулять ночами вблизи храма.
   - А что такое? - осмелился спросить он. - Скоро узнаешь, - кивнула
Карми. - Прощай!
   Ночью она пошумела изрядно. Манипуляторы выламывали железные прутья
из каркаса с оглушительным треском, но это не привлекло внимания - в эту
самую ночь разразилась гроза, и Карми, пожалуй, могла бы разобрать под
шумок и весь храм, но ей, конечно, не это было нужно. Алтарь неожиданно
оказался крепким орешком; манипуляторы не могли справиться с ним грубой
силой, пришлось резать каменные плиты лучевым резаком, и Карми
побаивалась, что заправки резака не хватит. Она плохо знала возможности
резака и обращалась с ним по-варварски; имей она хоть небольшую
подготовку, ей не пришлось бы, втихомолку чертыхаясь, резать камень
вторично по только что сделанному, но уже застывшему и спекшемуся шву.
Потом она наловчилась и в рабочем запале чуть было не разрезала меч - как
раз через мгновение после того, как ей пришло в голову, что меча-то там
может и не оказаться. Но старинные строители храма были люди честные. Меч
оказался лежащим внутри своеобразной гробницы, и Карми, вернув Резак в
глайдер и опустив манипуляторы-ступоходы вниз, выскочила из глайдера.
   Меч был невероятно тяжелым; огромный, длинный, двуручный, он наглядно
свидетельствовал, что миттауский принц-правитель Каррин Могучий был
действительно человеком незаурядной физической силы. Относительно же силы
его ума Стенхе в свое время выражал сомнения, так как именно под
руководством принца Каррина миттауские войска потерпели сокрушительное
поражение от довольно разрозненных майярских отрядов. Но даже если меч и
был утерян миттаусцами из-за глупости принца Каррина, прошло уже двести
лет, и мечу пора уже вернуться на родину.
   "Не надорваться бы", - подумалось Карми, когда она переносила меч к
гравитационному лифту. В невесомости было проще, но Карми пришло в голову,
что свободно плавающий меч может быть опасен, и она с трудом втиснула его
в стенной шкафчик.
   Потом ей пришло в голову поозорничать, и Карми светящейся краской на
самом видном месте, как, чтоб было видно сразу, как войдешь в храм,
изобразила двенадцатиконечную звезду - ангельский знак. Впрочем, озорство
удалось не в полной мере. Краска оказалась бесцветной, и когда утром в
храм вошли люди, они первым делом увидели развороченных алтарь. Звезда
была замечена только вечером. Краска к тому времени высохла и не
размазывалась, когда по ней водили пальцами. Зрелище было впечатляющее:
нежно-голубая звезда была настолько яркой, что резала глаз.
   Агнер, полюбовавшись издали на звезду, решил, что поступит правильно,
если не только не будет околачиваться вокруг храма ночью, но и вообще
уйдет. Из Колахи отправился он к югу, имея настоятельную потребность
посовещаться со старым недругом Стенхе. Чтобы не разминуться, он в каждом
монашеском братстве по дороге оставлял для брата Стенхе из Лорцо подробные
указания относительно своего маршрута. Когда он был уже недалеко от
побережья Торского моря, Стенхе, получивший одну из весточек, его нашел.
   - Что случилось в Колахи? - спросил он, едва поздоровавшись.
   Агнер многозначительно обвел глазами шумную улицу, на которой они
повстречались, и сказал:
   - Брат мой, не лучше ли нам удалиться под сень дерев?
   Стенхе хмуро кивнул, пошел вслед за ним.
   - Если ты мне голову морочишь, старый болтун... - пробормотал он
сквозь зубы, когда они с Агнером вышли за пределы города и углубились в
кедровую рощу.
   - Может быть, и морочу, - неожиданно кротко согласился Агнер. - Но
кой-какие новости у меня для тебя есть. Я видел госпожу.
   - Какую госпожу? - насторожился Стенхе.
   - Нашу госпожу Савири.
   - Ты видел ее во сне? - насмешливо спросил Стенхе.
   - Ну что вы все надо мною смеетесь? - отозвался обиженно Агнер. -
Никакого почтения к ученому человеку.
   - То есть ты в самом деле видел ее?
   - Как тебя, - ответил Агнер. - И говорил с ней.
   - Что же она тебе говорила?
   - Ничего. Это я рассказывал ей. Сначала легенду о Третьем Ангеле,
потом о распорядке в храме.
   - Стоп, - сказал Стенхе. - Ну-ка, давай все по порядку.
   Агнер рассказал все по порядку. В конце он описал погром в храме и
выразил уверенность, что сургарская принцесса как-то связана с этим.
   - С миттаусцами она связана, вот что, - раздраженно бросил Стенхе. -
Значит, и искать ее надо в Миттауре.
   Агнер засомневался.
   - Да не может быть...
   - А ты что, считаешь, она нежными своими ручками алтарь разбила?
   - Алтарь был распилен, - медленно проговорил Агнер. - И на спиле камень
был оплавлен. Как будто резали алтарь огненным мечом...
   - Знаешь, не рассказывай мне сказки.
   - Иди в Колахи и увидишь.
   - Вот еще - круги по Майяру делать, - насмешливо отозвался Стенхе. -
Неужели ты думаешь, что я пойду в Колахи проверять твои бредни?
   Агнер обиженно промолчал.
   Но Стенхе, хоть и выказывал недоверие, все-таки в Колахи побывал,
правда, очень нескоро, на обратном пути из Миттаура и Сургары. Он позволил
себе безрассудство и рискнул явиться к принцу Арзрау, но тот ничего не мог
сказать о местопребывании бывшей сургарской принцессы. Ничего не мог
поведать и Паор. Он пересказал старому хокарэму, о чем они беседовали с
Карми у горного озера, но никаких предположений о том, куда она двинулась,
Паор строить не стал. Миттауский меч он получил через третьи руки,
упакованный в шелка и мех, как полагается; если же Стенхе думает, что этот
меч должен быть возвращен в Колахи...
   - Какое мне дело до меча, принц Паор? - возразил Стенхе. - Я ищу
государыню сургарскую. Лучше, если можно, покажи, во что был упакован меч.
   Паор показал парчу и плащ из выдры. Стенхе сразу вспомнил, что этот
плащ из вещей принцессы, которые хранились в тавинском доме Руттула. И
Стенхе направился в Тавин.
   Малтэр встретил Стенхе радушно, но история, которую он поведал
хокарэму, тому не понравилась. Какая-то странная путаница возникала со
временем.
   Итак:
   Принц Горту умер в день святого Сауаро. По словам Малтэра, принцесса
утверждала, что убила Горту. Проклятие хэйми, вообще-то, может убивать и
на расстоянии, но даже если она и находилась в момент смерти принца в
Лорцо Гортуском, она вполне могла оказаться в третий день Колиари по
миттаускому календарю у горного озера, где повстречалась с Паором
Арзрауским;
   Далее же начинается непонятное. По словам Малтэра, принцесса
объявилась в Тавине в канун дня подвижника Криассо, то есть на следующий
же день после встречи с Паором;
   Агнер видел ее в Колахи через два дня после этого - срок опять-таки
невероятно малый. И через три дня принцесса отдала меч Раханхо из Арзрау -
в месте, отстоящем от Колахи на неделю пути. Этот последний отрезок вполне
можно объяснить наличием у принцессы быстроногого скакуна, но как же
объяснить все остальное?
   И ведь не в первый раз Стенхе сталкивается с подобным
несоответствием. Зимой принцессе понадобилась тоже только одна ночь, чтобы
из Пограничных гор, где ее упустил Маву, добраться до Тавина.
   Так кто же растолкует, в чем тут дело, старому хокарэму?



                                    8

   Карми долго присматривалась, пока подошла к Раханхо. Будь он из
майярцев, она бы быстрее разобралась в нем; но миттаусцы, а тем более
арзраусцы - люди темные и чужаков не любят. Наконец она решилась и
вечером, когда караван миттауских торговцев расположился на ночлег,
подошла к костру, у которого сушил свои сапоги арзраусец.
   Раханхо мельком глянул на присевшую у костра девчонку и опять обратил
внимание на свои сапоги. Сейчас его беспокоил вопрос, продержится ли
подметка до конца путешествия.
   - Ты из Арзрау? - спросила Карми по-миттауски.
   - Арзрау, Крахи, - назвал он свой городок.
   - Ты не можешь ли передать кое-что принцу Паору?
   - Привет сердечному дружку? - поинтересовался Раханхо.
   - Да, - улыбнулась Карми. - Так ты согласен?
   - Хорошо, передам, - согласился Раханхо. - Давай свою посылочку.
   - Мой привет весьма весомый, - предупредила Карми.
   - Ладно, тащи, - рассмеялся арзраусец. Девчонка не очень красивая, но
бойкая. Вероятно, они с Паором неплохо проводили время. Уж не метит ли она
в арзрауские принцессы? Надо бы девку предупредить, что принцы женятся
только на девушках из Арзрау или - из политических соображений - на
родовитых майярских княжнах.
   Карми бесшумно объявилась рядом, неся в охапку увесистый сверток.
   - О, если и любовь твоя велика, как твои подарки... - начал Раханхо, но
замолчал, рассматривая лицо девушки. - Погоди-ка, а Карой из Лорцо не родич
тебе?
   - Родич, - улыбнулась Карми. - Ты его знаешь?
   - Видал в прошлом году. Не бойся, доставлю твою посылочку.
   - Спасибо, - шепнула девушка и исчезла.
   Раханхо был человеком любопытным и не удержался, пощупал сверток;
потрогав в нескольких местах, он определил, что в свертке меч. Тогда,
заинтересованный до предела, он развернул упаковку и увидел старинное
почерневшее оружие. "Однако... - подумалось ему. - Подарок княжеский, так
может и девка из княжон?" Но, прочитав надпись на рукояти, он онемел.
   Ирга Хоколи Таро Сан. Пламя, пронизывающее небеса.
   Легендарный меч принца Каррина Могучего девчонка в обтрепанной юбке
посылает в подарок принцу Паору.
   Раханхо быстро упаковал меч в парчу и меха. Опасная посылочка.
Караван находится сейчас на миттауской территории, но майярцы позволяют
себе набеги на эти места. Да и местных майярцев здесь хватает, поэтому-то
Раханхо и не удивился, когда рядом объявилась эта девочка. Вздумала бы она
объявиться хотя бы еще через один переход!
   Он снял сапоги с колышков, обулся, оседлал лошадь и привязал сверток
с мечом. Ведя лошадь за собой, он отыскал среди караванщиков главного,
растолкал его, уже спящего, и сообщил ему, что уезжает.
   - В чем дело? - спросил сонно караванщик.
   - Важное дело, - ответил Раханхо. - Моих мулов пусть загонят в Интави
к моему двоюродному брату.
   - Да что случилось-то?
   - Не знаю, - тихо сказал Раханхо. - Но случилось, и поэтому я не могу
оставаться.
   По горным тропам, вдали от торного тракта, Раханхо добирался до
Интави. Его предосторожности не оказались напрасными: тот караван, в
котором он следовал до получения опасной посылки, на следующее же утро
настиг и обыскал майярский отряд.
   Карми, которая проследила за тем, чтобы Раханхо отреагировал на
неожиданное поручение именно так, как ей хотелось, облегченно вздохнула,
когда он отправился в путь окольными тропами. Теперь пусть Миттауский меч
добирается до Арзрау сам; не ее вина будет, если арзраусцы не сумеют
удержать у себя свое драгоценное оружие.
   После этого Карми решила, что сделала для Паора все, что должна была
сделать, забралась в глайдер и утром следующего дня оказалась в Кэйве.
Несколько дней она потратила на то, чтобы подыскать подходящее укрытие для
глайдера; отправлять его обратно в Сургару не хотелось, хотелось иметь его
поблизости, на севере, потому что, понимала Карми, после того шума,
который она подняла на юго-востоке, Стенхе в первую очередь кинется искать
ее следы там. Там же ее будут искать и люди, посланные Высочайшим Союзом;
в том, что Высочайший Союз ее разыскивает, Карми не сомневалась, зато были
сомнения, что в этих розысках принимают участие хокарэмы - у Карми были
сведения, что Высочайший Союз последнее время избегает впутывать хокарэмов
в личные распри между членами Союза. Другое дело - применять хокарэмов для
запугивания вассалов или расправ с чужеземными врагами.
   Но у Карми оставались все-таки причины опасаться хокарэмов. В замке
Ралло должна была сохраниться память о странной девице по имени Сэллик,
однажды встреченной Ролнеком и Смиролом на Святом острове. Все же
позволить себе обходиться без хокарэмской одежды Карми не могла. Одинокая
девчонка, да еще одетая не по-здешнему, по-гортуски, неизменно привлекла
бы внимание недобрых людей. От хокарэмской же одежды глаза людские
отворачиваются: куда спокойнее не видеть, что хокарэм делает. Хокарэмскую
куртку можно сравнить с шапкой-невидимкой, ее обладатель остается
незамеченным всеми; такая невосприимчивость к хокарэмам была воспитана
веками службы правителям страны "волков Майяра".
   И Карми, облачившись в эту спасительную одежду, рыскала по Кэйве,
подыскивая сравнительно укромное место, где можно было бы пережить суровую
северную зиму. В этом краю было довольно много заброшенных замков или
хуторов, но Карми то не нравились мрачные руины, которые невозможно
утеплить и отопить, или же не нравилось, что поблизости нет достаточно
богатого села, чтобы она могла иметь за деньги то убранство, которое бы ей
захотелось, или же по еще каким-нибудь причинам. Ей не нравился
по-осеннему пронизывающий ветер на побережье, и она, перейдя через
водораздел, углубилась в районы, пограничные с княжеством Карэна. В родные
места Карми не тянуло; она и так уж слишком близко оказалась от замка
Ралло; одно было успокоение, что она выбирала путь вдали от кэйвирского
тракта, в глуши, где хокарэмам-то и делать нечего.
   Однажды, когда она миновала большое село у реки, за околицей ее
окликнул высокий человек могучего сложения, с сильной фигурой которого
совершенно не сочетались почтительный наклон спины и просительное выражение
лица.
   - Прощения прошу, госпожа хокарэми...
   Карми остановилась, хмуро глядя на кэйвирца. По одежде это был
зажиточный купец, уже не очень молодой, но крепкий, из тех торговых людей,
что отважно пересекают Майяр, не обращая внимания на угрозу ограбления или
безбожные поборы, взимаемые владельцами дорог.
   - Что тебе? - грубо спросила Карми не в меру осмелевшего купца.
   - Позволю себе спросить у ласковой госпожи, - купец без счета
отвешивал поклоны, - не в сторону ли Хоролхо госпожа направляется? Не
сочти за наглость, ясная госпожа, мне в ту сторону, а ехать один опасаюсь.
Неспокойно в этих местах, а со мною груза на сотню эрау. А тебе я дам три
золотых, если согласишься стать мне попутчицей, и коня своего одолжу.
   Три эрау? Карми прикинула. В ее положении золотыми бросаться не
приходилось, тем более что заработать их можно одним только присутствием
рядом с дорогим грузом. К тому же ей действительно по дороге, и конь был
бы кстати - надоело ноги бить.
   - Хорошо, - сказала она. - Где твой груз?
   - Сейчас, сейчас, госпожа моя! - обрадованно воскликнул купец и,
исчезнув, вскоре появился с четырьмя навьюченными мулами и пятнистой
лохматой лошаденкой.
   - Что только люди не называют конем! - насмешливо проговорила Карми,
рассматривая это неказистое создание.
   - Тебе не нравится? - испуганно спросил кэйвирец.
   Карми потрепала желтую гриву лошади и пришла к выводу, что лошадь не
так уж и плоха. Конечно, любой рыцарь с негодованием отвернулся бы от
лошади такой масти и таких статей, но для низших сословий эта лошадь была
хороша. Из-за коротких ног она казалась неуклюжей, но главным качеством
этой породы была выносливость и неприхотливость.
   - Как ее зовут? - спросила Карми, поднося к губам лошади кусок
лепешки.
   - Имха, госпожа, - подобострастно отозвался купец. - А мое имя Герхо.
   Имени хокарэми он спрашивать не стал: бесполезно; только рассердят ее
расспросы.
   Кэйвеского образца седло показалось Карми слишком высоким, потом она
приноровилась, хотя и осталась во мнении, что в южногортуских седлах
сидеть удобнее.
   Герхо трусил рядом на рослом муле. Иногда, когда не требовалось
подгонять вьючных мулов, он начинал рассказывать какие-то истории,
выполняя докучливую обязанность развлекать опасную, но очень необходимую
попутчицу. Карми слушала его невнимательно, больше предпочитая изучать
окрестности. Рассказы Герхо она не обрывала, даже порой, обращая к нему
слух, задавала вопросы или междометиями поощряла Герхо продолжать.
   У перекрестка, откуда уходила дорога на Хоролхо, Герхо почтительно
спросил:
   - Разве ты не знаешь, госпожа, что Сантярский мост сожгли аргирцы?
   - Ну и что? - отозвалась Карми.
   - Ты-то переправишься на тот берег, госпожа, а как же мне моих скотов
перевести? - озабоченно спросил Герхо.
   - И что ты предлагаешь?
   - Может быть, свернем к Орхаухскому броду? - с надеждой проговорил
кэйвирец. Само присутствие хокарэми - лучшая охрана, и ему не хотелось
этой охраны лишаться.
   - Хорошо, - пожала плечами Карми. - Поехали через Орхаух.
   Нельзя сказать, что внезапное изменение направления не встревожило
Карми; вдруг оказалось, что маршрут ее пройдет на несколько лиг ближе к
замку Ралло - что же тут хорошего? И еще что-то тревожило Карми, но
понять, в чем дело, она не могла, пока Имха переставляла копыта по пыльной
дороге. Карми попыталась разобраться в своих подозрениях, но не видела
абсолютно никаких несоответствий в поведении Герхо. И все же, всякий раз,
когда он приближался, Карми вдруг начинала чувствовать опасность.
   "В чем дело? - ломала она голову. - Уйти, бросить Герхо? Но не стыдно
ли шарахаться от неясной тени?"
   Когда же наступил вечер, и Герхо засуетился, разводя костер и
устраивая грозную госпожу хокарэми поудобнее, Карми наконец поняла, чем ей
не нравится услужливый кэйвирский купец.
   Запах. Тонкий, почти неразличимый среди других смешанный запах
полыни, листьев лисянки и масла из плодов корахэ.
   Полынью и лисянкой обтирают хокарэмы кожу, избавляясь от кровососущих
насекомых, а кораховое масло применяется при массаже. Стенхе и Маву всегда
были окружены этим горьковатым пряным запахом. Но кэйвирский купец,
благоухающий этим ароматом? Что-то невероятное, знала Карми. "Он вовсе не
благоухает, - поправила себя Карми. - Запах почти неразличим среди других
запахов, более подходящих к обличью купца. А Стенхе когда-то говорил, что
у женщин более тонкое обоняние..."
   Итак, Герхо - хокарэм.
   Карми вяло поужинала, пытаясь не выдать своего изменившегося
настроения. Герхо хокарэм, и он сразу увидел, что Карми не из питомцев
замка Ралло; ничего удивительного в том, что он решил задержать и
доставить странную попутчицу в Орвит-Ралло.
   Карми рассеяно поворошила веткой дотлевающие головешки. Герхо, сидя
напротив, старательно показывал, что пора спать - пытался сдерживать
зевоту из почтения к госпоже хокарэми.
   - Что страдаешь? - равнодушно проговорила Карми. - Спи, не
беспокойся.
   Герхо стал укладываться на ночлег. Карми потянулась за котелком с
водой, нечаянно опрокинула его, подхватила, когда на дне осталось
несколько глотков, с сожалением заглянула вовнутрь, потом выпила воду,
вздохнула и встала.
   - Спи, - кивнула она подхватившемуся было Герхо. - Я сама.
   Не делая особого шума, но и не пытаясь идти осторожно, она спустилась
к ручью, бережно поставила у воды котелок и глянула вверх. Она увидела
озаренную неясным светом угасающего костра фигуру поднявшегося Герхо и
сообразила, что, хоть он и смотрит вниз, ничего не увидит в темноте. И он
еще не знает, что Карми в полной мере владеет хокарэмским искусством
"невидимости".
   Она бесшумно скользнула прочь, пытаясь разобраться, в каком
направлении хокарэм Герхо будет вести поиски исчезнувшей самозванки; она
знала, что для того, чтобы отыскать ее в ночном лесу, Герхо потребуется
не только умение, но и везение - и самой ей понадобятся умение и удача.
   Но удача изменила ей. Карми выскочила на край обрыва, определила, что
это настоящий каньон, пробитый рекой в твердых каменных породах,
неправильно взяла направление, желая обойти одно из разветвлений этого
гигантского оврага, заплуталась и к рассвету оказалась на пустоши, где ее
одежда четко выделялась среди красных песков. Карми старательно втерла
красную пыль в одежду, отчего та приняла бурый оттенок, и затаилась среди
камней. Осеннее солнце еще припекало, но Карми сообразила, что если она
полежит так до вечера, то простудится. К тому же над ней начали кружить
несколько зловещих птиц, и Карми решила, что пора отсюда выбираться. Где
ползком, где перебежками она двинулась к виднеющейся вдали рощице. Она
была внимательна и осторожна, но вдруг один из валунов зашевелился,
превратился в Герхо, и хокарэм насмешливо сказал:
   - Ну, девочка, куда ты?
   Карми выпрямилась, машинально похлопала по штанам, отряхивая пыль.
   - Хорошо бегаешь, - благодушно проговорил Герхо.
   - Что ты ко мне привязался? - вяло спросила Карми.
   - Ты уж извини, малышка, но придется тебе прогуляться до Орвит-Ралло.
   Карми фыркнула:
   - Вот еще!
   - На тебе одежда, которую ты не имеешь права носить.
   - Ишь ты, законник, - с недоброй улыбкой сказала Карми. - Хокарэмы
права разбирают, подумать только...
   Но Герхо не был склонен выслушивать ее дерзости. Он хлестко ударил ее
по шее, и резкая боль опрокинула Карми на землю. Когда она опять обрела
способность дышать, Герхо стоял над ней и держал в руках лапару,
подаренную арзраусцем. Нож, который Карми купила в Лорцо, уже был у него
за поясом.
   - Где взяла? - Герхо сунул лапару под нос Карми. Карми сидела,
держась за горло. Дышать было больно, голос отказывал. - Где взяла? -
Герхо с силой встряхнул Карми за плечи. У Карми мотнулась голова, причинив
еще большую боль горлу. Она закашлялась.
   - Отцепись, - прохрипела она. - Буду разговаривать только с Логри.
   Герхо еще раз хлестко ударил ее. Карми, придя в себя после удара,
демонстративно зажала в зубах шнурок от куртки. Герхо присел перед ней на
корточки и повернул к себе ее лицо, посмотрел на крепко сцепленные зубы и
проговорил:
   - Ладно, милая моя. Логри так Логри. Вставай!
   Тон его не предвещал ничего хорошего. Карми послушно поднялась на
ноги и остановилась, ожидая приказаний. Герхо - опытный хокарэм, не
мальчишка, как рыжий Смирол, обмануть его нелегко, да и не удастся - он
настороже, он уже знает, на что Карми способна. И Карми знала, что, если
она будет вести себя неразумно, попытается применить те приемы боя,
которым когда-то учил ее Стенхе, Герхо попросту убьет ее или искалечит.
   В молчании, нарушаемом только короткими приказами Герхо, они
вернулись к месту стоянки. Герхо собрал своих мулов, и они опять двинулись
в путь, только на лошади на этот раз ехал Герхо, а Карми шла пешком.
   Дорога на Орхаухский брод осталась далеко в стороне; Герхо теперь не
было необходимости хитрить, и он направился к Орвит-Ралло напрямик.
   Ночь наступила очень быстро; они слишком много времени потратили на
игру в "кошки-мышки", и теперь уже Герхо, которому спать хотелось
непритворно, не мог позволить, чтобы Карми сбежала еще раз. Он ее связал,
связал не очень крепко, чтобы не нарушилось кровообращение; щадящий способ
он мог выбрать и потому, что Карми с ее довольно неразвитой мускулатурой
не способна на ухищрения, к которым обычно прибегают связанные хокарэмы;
она не умеет заметно изменять объем своих мышц.
   - Спокойной ночи, - с иронией сказал Герхо, укрывая ее одеялом из
заячьего меха. С парнем он бы так церемониться не стал, но женщина в
беспомощном положении, полагал Герхо, должна иметь право на какое-то
снисхождение.
   - Послушай-ка, злючка, - спросил он вдруг, размягченный собственной
добротой. - Как ты меня раскусила? Почему? Потому, что я тебя к
Орвит-Ралло тянул?
   - По запаху, - отозвалась Карми сонно. Веревки и заячья полость
сковывали свободу, но не резали кожу, и было тепло, так что поблажку она
оценила. - Полынь, лисянка и массажное масло.
   Герхо недоуменно обнюхал свое запястье.
   - У мужиков никуда не годный нюх, - добавила Карми, отворачиваясь от
костра.
   Утром Герхо поднял ее чуть свет, долго распутывал свои замысловатые
узлы, потом разрешил ей умыться, дал кусок лепешки с вяленым мясом и три
сушеных груши.
   - Сегодня будем в Орвит-Ралло, - заметил Герхо, садясь в седло.
   Карми промолчала. Что уж и говорить, ее совсем не тянуло в замок
Ралло, но избавиться от опеки Герхо она не видела возможности.
   Так они и прибыли в Орвит-Ралло: Герхо, восседающий на пегой
лошаденке, четыре тяжело груженных мула и Карми, устало бредущая пешком.
Не обошлось без старых знакомых: малыш Таву-аро, увидев Карми, закричал
восторженно:
   - Ух ты! Смиролов костюмчик вернулся!
   Ролнек, невесть откуда возникший рядом с ним, напомнил малышу о
необходимости сдерживаться затрещиной.
   - Присмотрись-ка получше, Таву! - Он-то сразу увидел, что одежда у
Карми уже другая.
   Гортах, на которого в свое отсутствие Логри оставил замок, спросил:
   - Кто ты, девка, почему в этом наряде?
   - Ты Логри? - спросила Карми.
   - Я Гортах, - ответил хокарэм.
   - Буду разговаривать только с Логри.
   Герхо тычком заставил ее замолчать.
   - Оставь ее, приятель, - сказал ему Гортах. - У нее есть такое право.
Ролнек, накорми гостью и покажи, где она будет спать.
   - Пойдем, Сэллик, - пригласил Ролнек.
   - Я не хочу есть, - проговорила Карми, когда они отошли.
   - Молочка тогда попьешь, - отозвался Ролнек.
   - А Смирол где?
   - Смирол уже служит, - ответил Ролнек.
   - А-а, - протянула Карми. - Вам сильно повредило, что я от вас
сбежала?
   - Да нет, не очень.
   Ролнек привел Карми в подвал, очень мрачный сейчас, в сумерках. У
очага чистила медный таз старуха, одетая на хокарэмский лад. Более
странного зрелища Карми в своей жизни не видела.
   - Нелама, это пленница, - сказал Ролнек. - Дай ей молока, и пусть она
ночует у тебя.
   - Хорошо, - кивнула старуха. - Садись, девочка. Молоко в кувшине на
столе. Там, в корзине, ягоды возьми, вкуснее будет. И хлеба отломай, хлеб
свежий, вкусный. А курточку сними, она грязная, да и тебе самой бы
помыться надо.
   Карми, поставив на стол кружку с молоком и миску с ягодами,
выпрямилась, спрашивая:
   - А где умыться можно?
   - Выйди за те двери, там сразу справа и источник, - показала старуха. -
Погоди, я тебе келани дам; твои-то тряпки как следует почистить надо.
   Карми получила домотканую короткую рубаху-келани и льняное полотенце,
в потемках вышла за дверь и прислушалась. Справа нежное журчание, а где-то
недалеко хрюкнула свинья; вообще же тихо, и тишина эта такая мирная,
деревенская, что у Карми защемило сердце.
   Она наощупь отыскала источник. О боги! Вода оказалась горячей. По
деревянному желобу из скалы стекала струйка воды и падала в круглую
облицованную камнем ванну. И Карми, предчувствуя блаженство, стащила с
себя одежду и залезла в горячую воду. Сколько она так сидела, растирая
тело ладонями, Карми вряд ли могла сказать; вылезать из тепла не хотелось,
разве что, когда Карми чувствовала, что перегревается, она вылезала из
воды посидеть на каменном бортике.
   Нелама, встревоженная долгим отсутствием пленницы, вышла и позвала:
   - Э-эй, девочка...
   Карми полусонно откликнулась.
   - А, сморило тебя, - заговорила старуха. - Ну давай, давай,
поднимайся, вот тебе полотеничко...
   Карми нехотя выбралась из воды, взъерошила волосы полотенцем,
потянулась за келани и оделась. Нелама унесла ее грязную одежду, и Карми
подумалось, что обратно свою одежду она уже не получит - придется ей
обходиться куцей рубашкой-келани.
   Но в подвале после горячей воды Карми показалось холодно. Нелама,
поняв ее, дала ей просторный суконный балахон и пригласила к столу. Кроме
молока и ягод, на столе появилась и плошка с чем-то желтоватым.
   - Спасибо, я не хочу есть.
   - А ты попробуй, - ласково предложила Нелама.
   Карми пальцами зачерпнула скользкую желеобразную массу и отправила в
рот.
   - О-о! - искренне восхитилась она. - Как вкусно!
   - Как тебя звать? - спросила Нелама.
   - Карми.
   - А кто ты?
   Карми, помолчав, ответила:
   - Извини, но допрашивать себя позволю только Логри.
   - Да бог с тобой, девочка, - откликнулась Нелама. - Я же не во вред
тебе.
   Карми молчала, не забывая наполнять рот лакомством.
   - Ты, наверное, и сама еще не знаешь, на что напросилась, нося нашу
одежду, - продолжила Нелама.
   - На что же? - отозвалась Карми бесстрастно.
   - Лет двадцать назад один паренек из Корнве задумал бежать из плена.
   - Да-а?..
   - Одежду раздобыл, украл, что ли, да только его увидели и поймали. И
чтоб впредь не повадно было одежду хокарэмскую носить, палач в Корнвире и
снял с него одежду вместе с кожей, - рассказала Нелама.
   - Так поступают с мужчинами, - возразила Карми.
   - Да, но так или иначе ты умрешь.
   - Так или иначе я когда-нибудь умру, - сказала Карми легкомысленно. -
Так почему бы не завтра?
   Нелама пожала плечами.
   - Ложись-ка лучше спать.
   Она указала Карми угол, где можно лечь, и бросила туда ворох шкур.
Карми, не возражая, допила молоко и потащила через голову балахон, чтобы
не путаться в нем ночью.
   Во сне она увидела Руттула. Руттул угощал ее ягодами с молоком, и
Карми, с удовольствием попивая из консервной банки, смотрела, как на
экране в звездном окружении проплывает фотонник. Кисейный хвост стелился
за ним: она по-прежнему видела его как огромную, в несколько лиг длиной,
иглу, и полупрозрачный хвост был, как нитка, заправлен в ушко этой
громадной иголки. Потом Руттул сказал: "Пойдем со мной", и Карми, вместе с
ним покинув глайдер, оказалась внутри фотонника. На что это было похоже?
Пожалуй, на переходы Лорцоского замка - с такими же нишами и бойницами.
Навстречу попадаются люди, одетые в такую же одежду, как у Руттула, только
других цветов, а один из них показался Карми совсем знакомым. Смирол!
Тонкий, изящный, рыжий Смирол в ярко-синем костюме, отделанном золотом.
Его глаза с улыбкой смотрят на нее, да только согнутый крюком большой
палец правой руки будто ненароком поднесен к горлу в хокарэмском знаке
молчания. Потом они вдруг оказались рядом, одни, и уже можно поговорить...
"Не выдавай, - просит Рыжий, застенчиво улыбаясь. - Не выдавай меня". -
"Что ты, Рыжий, миленький, зачем ты здесь, тебя же убьют!" "Не убьют, если
ты промолчишь", - улыбается Смирол.
   - Тебе что-то приятное снилось, девочка? - спрашивает Нелама,
осторожно будя Карми. - Логри вернулся, вставай, не иначе, тебя скоро
позовет. А что, хороший был сон, зря разбудила?
   - Может, и хороший, - рассмеялась Карми. - Да говорят, когда покойник
во сне чем-то угощает, не к добру это.
   - Не к добру, - подтвердила Нелама. - К смерти это.
   - О-ой, - молвила Карми. - Разве ж хокарэмы в вещие сны верят?
   - Не верят, - отвечала Нелама. - Да только я на старости лет
суеверной малость стала.
   - Сегодня я не умру, - сказала Карми. - Я это знаю.
   - Не пройдет и суток, как "сегодня" кончится, - отозвалась Нелама.
   - Ну и что? Наступит новое "сегодня", - с улыбкой сказала Карми.
   Нелама улыбнулась тоже:
   - Бессмертных только четверо, и ты не из их числа.
   "Ой ли? - хотелось возразить Карми, недаром же она объявила себя
одним из Четырех, Которые Были Всегда. Все-таки она промолчала. Для
хокарэмов это не аргумент. Бессмертных не бывает. И Накоми когда нибудь
сгорит дотла.
   Карми вышла к источнику и осмотрелась. Дворик казался совсем обычным.
Где-то в глубине - хлев, по двору, кудахча, разгуливают пестрые куры, а за
ними присматривает степенный петух с великолепным хвостом, отливающим
зеленью. К изумлению Карми, облицовка источника оказалась из розового, с
багряными прожилками мрамора и была совсем недавней. "Однако... -
удивилась Карми. - Вот тебе и скромный уклад хокарэмов!"
   Она ополоснула лицо, зачерпывая из бассейна. Скрипнув дверью, вышел
из кухни Герхо:
   - Вот ты где! Пойдем-ка...
   Он цепко ухватил Карми выше локтя и потянул за собой.
   - Что тащишь? - воскликнула Карми. - Я и сама могу идти. О-ох!
Больно!
   Герхо, не обращая внимания на протесты, грубо волок ее за собой.
Логри ожидал на террасе, и Герхо, втащив ее туда, толкнул ее так сильно,
что она с трудом удержалась на ногах. Самообладания это ее, однако, не
лишило.
   - Вот ублюдок, - сказала она тихо, но достаточно четко. - Синяки
теперь останутся.
   - Да, это она, - услышала Карми голос за спиной. - Это девка, что
убила Горту!
   - Убила? - обернулась Карми. - Меня еще и в этом обвиняют?
   - Разве это не правда?
   - Ты, хокарэм, - сказала Карми с презрением. - А что делал в это
время ты? Ты прекрасно знаешь и сам, что Горту умер от испуга.
   - Шэрхо! И ты, девка! - прикрикнул Логри. - Помолчите пока!
   Карми, демонстрируя почтительную готовность слушать, повернулась к
Логри.
   - Как тебя зовут? - спросил Логри.
   Она не преминула вывернуть вопрос наизнанку:
   - Я называю себя Карми.
   - Из какого ты сословия?
   - Я вне сословий. Я хэйми.
   Логри задал вопрос:
   - А кто первым назвал тебя хэйми - ты сама или люди?
   - Люди, - улыбнулась Карми. - И я решила не возражать.
   - Я бы хотел, чтобы ты ответила не несколько вопросов, - сказал
Логри.
   - Разве я не отвечаю на них?
   - Почему ты носишь хокарэмскую одежду?
   - Так безопаснее, - объяснила Карми. - Разве нет?
   - Но какое ты имеешь право?
   - Я заплатила за нее портному, - сказала Карми лукаво. - Разве есть
закон, запрещающий покупать одежду?
   - Почему бы тебе не купить платье принцессы?
   - Я не так богата, - ответила Карми. - И разве есть закон, который
запрещает простым смертным носить хокарэмскую одежду?
   - Хорошо, - улыбнулся Логри. - В этом ты невиновна. А вот какое ты
имеешь право носить лапару?
   - Мне ее подарили, - ответила Карми. - И я не помню закона,
запрещающего принимать подарки.
   - Эта лапара пятнадцать лет как пропала в Миттауре вместе с Доуми, -
произнес Логри и добавил: - Доуми - хокарэм.
   - Разве тот, кто его убил, не завладел лапарой по праву? - вопросом
ответила Карми. - И разве он не имел права подарить ее?
   - Ты хочешь сказать, тебе подарил лапару человек из Миттаура?
   - Да, из Арзрау.
   - Подарил? - подчеркнул Логри.
   - Подумаешь, - небрежно сказала Карми. - Принц Паор и не то для меня
сделает.
   Логри в зародыше подавил замешательство.
   - Он в меня влюблен, - объявила Карми.
   - И если мы тебя убьем, войну Майяру объявит? - с усмешкой спросил
Логри.
   - Да, или еще какую-нибудь глупость устроит, - отозвалась Карми. -
Только зачем вам меня убивать? Какие еще преступления мне приписывают?
Впрочем, валите все на меня, не не страшно - за все отчитаюсь. Мой хэйо -
Третий Ангел, а нам с ним все нипочем.
   - А это откуда у тебя? - спросил Логри, показывая "стажерский ключ" с
прицепленными бусами. - Тебе это подарили или ты купила? У кого?
   Карми молчала. У нее перехватило дыхание. Бусы Руттула должны к ней
вернуться.
   - Не размахивай бусами, Логри, - сказала она изменившимся голосом. -
Имей уважение к скрытому могуществу.
   - Да, - ответил Логри, укладывая бусы в кисет. - Это действительно
Амулет, но я хочу знать, как он попал в твои руки. Или ты найдешь
какой-нибудь закон, которым не возбраняется тебе владеть краденой вещью?
   - Краденой? - переспросила Карми. - Да, мне случалось воровать, но я
не думала, что можно назвать украденной вещь, которая не пригодится
мертвому.
   - Тогда это не кража, а мародерство, - бросил Логри.
   - Ключ мой, - сказала Карми. - И я могу поклясться на хлебе и крови,
что мне его подарили. А бусы я взяла, чтобы иметь память, ведь они лучше,
чем что-нибудь другое, напомнят мне о покойном.
   - Разве ты не знаешь, что у мертвого хокарэма нельзя брать никакие
вещи, кроме оружия? Или ты хочешь назвать это оружием? - продолжал
допрашивать Логри.
   - Погоди... - растерянно сказала Карми. - О ком ты, Логри? Я не
понимаю.
   - О Стенхе, хокарэме принцессе Сургарской.
   - Но... Логри, разве эта вещь могла принадлежать Стенхе? О нет,
принадлежала она совсем другому человеку.
   - Лет десять назад я видел эти бусы в руках Стенхе, - сказал Логри. -
Правда, без этого... "ключа", ты так это назвала?
   - Бусы и ключ сделали одни руки, разве это не видно? И если они нашли
друг друга, значит, они нашли хозяина. А Стенхе... Не знаю... Почему бы
тебе не спросить у него самого?
   - Разве он жив?
   - Почему нет? Я думаю, он сейчас на юго-востоке, в Колахи или в
Пограничных горах Сургары.
   Логри помолчал.
   - Боюсь, тебе придется пожить у нас, пока мы его не найдем.
   Но и у Карми, пока он размышлял, тоже было над чем подумать.
   - Я не против. Но бусы ты сейчас отдашь мне. Они мои. Я - Ур-Руттул.
   Логри, онемев, смотрел на босоногую девчонку в короткой келани,
девчонку, которую разыскивали сейчас по всему Майяру, как опаснейшую
мятежницу, девчонку, в жилах которой текла самая благородная кровь в
королевстве, потому что, как узнал Логри вчера, король Лаави умер, а
наследник был всего лишь младшим братом - младшим братом девчонки в
короткой келани.


                           ЗДЕСЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
                         ВТОРАЯ КНИГА СТРАНСТВИЙ
                               ХЭЙМИ КАРМИ,
                            НАЗЫВАЕМОЙ ТАКЖЕ
                            ЖИВЫМ ВОПЛОЩЕНИЕМ
                             АНГЕЛА В ЧЕРНОМ.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: