Триллер - Стивен Кинг

Баллада о блуждающей пуле

                               Стивен КИНГ

                        БАЛЛАДА О БЛУЖДАЮЩЕЙ ПУЛЕ



     Пикник начался. Он  удался,  всего  было  вдоволь:  напитки,  шашлык,
превосходный салат и особая приправа Мэг. Начали они в пять.  Сейчас  было
уже восемь тридцать, и почти стемнело. В большой вечеринке к этому времени
обычно делается довольно шумно, но это не была большая вечеринка. Их  было
только пятеро: литературный агент и его жена, знаменитый молодой  писатель
и его жена, а также редактор журнала, которому было немного за шестьдесят,
но выглядел он старше. Редактор пил только содовую. Агент сказал  писателю
перед приездом редактора, что когда-то тот чуть не  стал  алкоголиком.  Но
сейчас эта проблема исчезла, и вместе с ней исчезла его жена.  Вот  почему
их было только пять, а не шесть.
     Они сидели на открытом воздухе позади дома молодого  писателя,  прямо
напротив озера. Постепенно темнело, но вместо  того,  чтобы  начать  вести
себя шумно и раскованно, все погрузились в состояние  сосредоточенности  и
самоуглубленности. Первый роман молодого писателя получил хорошую прессу и
неплохо расходился. Он был счастливчиком и знал об этом.
     С неприятной шутливостью разговор перешел с раннего  успеха  молодого
писателя на других писателей, рано заставивших  себя  заметить,  но  потом
покончивших жизнь самоубийством. Упомянули Росса Локриджа и  Тома  Хагена.
Жена агента вспомнила Сильвию Платт и Анну  Секстон,  а  молодой  писатель
заметил, что, по его мнению, Платт никогда не пользовалась особым успехом.
     Она не совершала самоубийства  из-за  успеха,  -  сказал  он,  -  она
приобрела успех после самоубийства. Литературный агент улыбнулся.
     "Пожалуйста, не могли бы мы  переменить  тему",  -  попросила  слегка
занервничавшая жена молодого писателя.
     Игнорируя ее, агент сказал: "И безумие.  Многие  сошли  с  ума  из-за
своего успеха". Голос агента обладал мягкими, но вместе с  тем  рокочущими
модуляциями отставного актера.
     Жена молодого писателя собралась было снова протестовать - она знала,
что ее муж слишком часто думает о подобных вещах - но тут вдруг  заговорил
редактор журнала. То, что он сказал, было таким странным, что она забыла о
своем протесте. "Безумие - это блуждающая  пуля".  Жена  агента  выглядела
изумленной.  Молодой  писатель  подался  вперед  с  любопытством.  "Что-то
знакомое", - сказал он.
     "Ну разумеется", - сказал редактор. "Сама  фраза  "блуждающая  пуля",
сам  этот  образ  принадлежит  Марианне  Мур.  По-моему,  он  относился  к
автомобилю или к чему-то в этом роде. Мне всегда казалось,  что  он  очень
точно  соответствует  состоянию  безумия.  Безумие  -  это   нечто   вроде
самоубийства сознания. Не утверждают ли доктора, что  единственный  способ
постичь смерть - это представить ее как смерть  сознания?  Безумие  -  это
блуждающая пуля, которая попадает в мозг".
     "Кто-нибудь хочет еще выпить?" - перебила  жена  писателя.  Никто  не
хотел.
     "Ну а я выпью, если уж мы  собираемся  говорить  о  таких  вещах",  -
сказала она и отошла, чтобы приготовить себе коктейль.
     Редактор сказал: "Мне на рассмотрение поступил однажды  рассказ.  Это
было, когда я работал в "Логане". Конечно, сейчас его уже нет, как  нет  и
"Колье" и "Сетеди Ивнинг Пост", но мы продержались дольше всех", -  сказал
он с гордостью в голосе. "Мы публиковали тридцать шесть рассказов в год, а
иногда даже больше, и каждый год четыре или пять из них попадали в  списки
лучших рассказов года. И люди читали их. Как бы то ни было, назывался этот
рассказ "Баллада о блуждающей пуле", и написал его человек  по  имени  Рэг
Торп. Молодой человек, примерно того же возраста, что и  наш  писатель,  и
имевший почти такой же успех".
     "Это он написал "Антиподов"? Не так ли?" - спросила жена агента.
     "Да. Удивительный успех для первого романа. Прекрасная пресса.  Книга
прекрасно расходилась и в твердой и в мягкой обложке. Даже фильм получился
неплохим, хотя и не таким хорошим, как книга. Ничего похожего".
     "Мне очень понравилась эта книга", -  сказала  жена  писателя,  снова
вовлеченная в разговор несмотря на все свои предосторожности.  У  нее  был
удивленный и удовлетворенный вид человека, который только что вспомнил то,
что никак не мог вспомнить много лет. "Он написал что-нибудь с тех пор?  Я
прочла "Антиподов" еще в колледже, и это было... было слишком давно, чтобы
помнить об этом".
     "Вы не стали старше ни на один день с тех пор",  -  сердечно  сказала
жена агента, хотя про себя она подумала, что жена писателя одета, пожалуй,
в слишком туго обтягивающие фигуру шорты.
     "Нет, с тех пор  он  ничего  не  написал",  -  сказал  редактор.  "За
исключением того самого рассказа, о котором я говорю. Он убил себя.  Сошел
с ума и убил себя".
     "Ох", - безнадежно вздохнула жена молодого писателя. "Опять об этом".
     "Рассказ был опубликован?" - спросил молодой писатель.
     "Нет, но не потому, что автор сошел с ума и убил себя. Он никогда  не
попал в печать, потому что редактор сошел с ума и чуть не убил себя".
     Агент внезапно встал, чтобы налить себе еще, хотя бокал его и так был
почти полон.
     Он  знал  о   том,   что   у   редактора   был   приступ   временного
умопомешательства летом  1969  года,  незадолго  перед  тем,  как  "Логан"
прекратил свое существование.
     "И я был этим редактором", -  сказал  редактор  во  всеуслышание.  "В
каком-то смысле мы вместе сошли с ума, Рэг Торп и я, хотя я в то время был
в Нью-Йорке, а он в Омахе, и мы никогда  не  встречались  друг  с  другом.
Книга  его  тогда  уже  шесть  месяцев  как  вышла,  и  его  послали  туда
"подлечиться", как  принято  тогда  было  выражаться.  Я  узнал  об  этом,
случайно встретив в Нью-Йорке его жену. Она рисует, и неплохо. Ей повезло.
Он чуть не забрал ее с собой".
     Агент вернулся и сел. "Я начинаю вспоминать эту  историю",  -  сказал
он. "Он ведь стрелял не в свою жену,  а  в  двух  каких-то  других  людей?
По-моему, один из них был ребенком".
     "Все так", - сказал редактор.  "Это  был  тот  самый  ребенок,  из-за
которого он и покончил с собой".
     "Покончил с собой из-за ребенка?" - спросила  жена  агента.  "Что  вы
хотите этим сказать?"
     На лице редактора было написано, что не следует  его  перебивать.  Он
все расскажет, но не надо задавать лишних вопросов.
     "Я знаю эту историю, потому  что  сам  пережил  все  это",  -  сказал
редактор журнала. "Мне тоже повезло. Чертовски повезло. Интересная штука с
теми, кто пытается застрелиться выстрелом в голову. Вам кажется,  что  это
сработает наверняка, лучше, чем травиться таблетками и резать вены. Но  на
самом деле это не так. Никогда не  знаешь,  что  с  тобой  случится,  если
выстрелить себе в  голову.  Пуля  может  срикошетить  от  черепа  и  убить
кого-нибудь другого. А может просто  скользнуть  по  черепу,  не  причинив
почти никакого вреда. А может и застрять в мозгу, не убив  вас,  но  лишив
зрения. Один парень выстрелил себе в лоб из тридцать  восьмого  калибра  и
очнулся в госпитале. Другой выстрелил в лоб из двадцать второго, и очнулся
в  аду...  если  он,  конечно,  существует.  Мне  лично  кажется,  что  он
расположен где-то здесь, на земле. Возможно, в Нью-Джерси". Жена  писателя
засмеялась несколько  резко.  "Единственный  надежный  метод  самоубийства
заключается в том, чтобы шагнуть  в  пропасть  с  очень  высокого  здания.
Только окончательно решившиеся люди выбирают его. Слишком много хлопот, не
так ли?"
     "Я хочу сказать вот что: когда в твой мозг попадает блуждающая  пуля,
ты не знаешь, что с тобой произойдет. Я лично съехал с моста и очнулся  на
замусоренной набережной. Водитель грузовика бил меня по спине и делал  мне
искусственное дыхание с такой энергией, словно у него было только двадцать
четыре часа для того, чтобы набрать хорошую спортивную форму, и он  принял
меня за тренажер для гребли. Для Рэга пуля  оказалась  смертельной.  Он...
Впрочем, я уже рассказываю вам историю, даже не спросив о том, желаете  ли
вы ее слушать".
     В сгущающихся сумерках он посмотрел на них вопросительно. Агент и его
жена  неуверенно  переглянулись,  и  жена  писателя  уже  собиралась  было
сказать, что у них уже достаточно было разговоров на мрачные  темы,  но  в
этот момент ее муж сказал: "Мне хотелось бы услышать эту историю.  Если  у
вас только нет каких-нибудь личных поводов молчать обо всем этом".
     "Я никогда не рассказывал ее", - сказал редактор, -"но не  по  личным
поводам. Может быть,  мне  просто  не  попадались  подходящие  слушатели".
"Тогда рассказывайте", - сказал писатель. "Пол..." Жена положила руку  ему
на плечо. "Не кажется ли тебе, что..." "Не сейчас, Мэг". Редактор начал:
     "Рассказ пришел к нам самотеком, а в то время "Логан" уже не  печатал
рукописи без чьих-нибудь рекомендаций.  Когда  такие  рукописи  поступали,
девушка просто запечатывала их в конверт и отправляла обратно со вложенным
бланком: "В связи с возрастающими затратами и возрастающей  неспособностью
штата редакции справиться со все возрастающим потоком  рукописей,  "Логан"
больше не рассматривает рукописи без рекомендаций. Желаем вам напечататься
где-нибудь в другом месте". Прекрасный образец бюрократической графомании,
не правда ли? Не так-то легко использовать слово "возрастающий" три раза в
одном предложении, но им удалось это сделать".
     "А если не был вложен конверт для  ответа",  -  спросил  писатель,  -
"рукопись выбрасывали в корзину для бумаг? Так?"
     "Совершенно  точно.  Без  всяких  сантиментов".  Странное   выражение
напряженности промелькнуло на  лице  писателя.  Это  было  выражение  лица
человека, который попал в логово к тиграм, где уже с дюжину более  сильных
и храбрых людей были разорваны на клочки. Пока еще этот человек не заметил
ни одного тигра, но  он  чувствует,  что  они  где-то  рядом  и  клыки  их
по-прежнему остры.
     "Как бы то ни было", - сказал редактор, доставая  свой  портсигар,  -
"рассказ поступил к нам, и девушка  из  почтового  отдела  уже  прикрепила
формальный отказ к первой странице рукописи и собиралась запечатать  ее  в
конверт, но взглянула  мельком  на  фамилию  автора.  Что  ж,  она  читала
"Антиподов". В то время их все  прочли,  или  еще  читали,  или  стояли  в
библиотеке в очереди на эту книжку, или перерывали  в  магазинчиках  груды
изданий в мягкой обложке".
     Жена писателя, заметившая  мгновенную  напряженность  на  лице  мужа,
взяла его за руку. Он улыбнулся ей. Редактор  щелкнул  своей  ронсоновской
золотой зажигалкой, чтобы поджечь сигарету, и в сгустившихся сумерках  все
они могли заметить, каким постаревшим выглядело его лицо - обвисшие  мешки
под глазами, обрюзгшие щеки, старческий подбородок, выступающий вперед как
нос корабля. Этот корабль, -  подумал  писатель,  -  называется  старость.
Никто  особенно  не  желает  на  нем  путешествовать,  но   каюты   всегда
переполнены. Да и трюм тоже, если уж на то пошло.
     Огонек зажигалки потух, и редактор сосредоточенно затянулся.
     "Девушка из почтового отдела, прочитавшая этот рассказ  и  передавшая
его по цепочке вместо  того,  чтобы  выбросить,  сейчас  служит  одним  из
главных редакторов у "Путнама и Сыновьев". Имя ее не имеет значения, имеет
значение, что на огромном графике жизни ее  вектор  пересекся  с  вектором
Рэга Торпа в почтовом отделе журнала "Логан". Ее вектор шел вверх,  его  -
вниз. Она послала рассказ своему начальнику, а  он  переслал  его  мне.  Я
прочитал его, и мне он очень понравился. Он был  довольно  длинным,  но  я
отметил места, где можно было безболезненно сократить слов пятьсот.  Этого
было вполне достаточно".
     "О чем он был?" - спросил писатель. "Не  стоит  даже  спрашивать",  -
сказал  редактор.  "Тема  рассказа  прекрасно   вписывается   в   контекст
сегодняшнего разговора". "О том, как сходят с ума?"
     "Да, разумеется. Чему обычно учат в  колледже  начинающих  писателей?
Писать о том, что хорошо знаешь. Рэг Торп знал о том, как  сходят  с  ума,
потому что сам сходил с ума в то время. Возможно, рассказ  понравился  мне
потому, что я сам двигался  в  том  же  направлении.  Сейчас  можно  смело
утверждать, что американские  читатели  не  желают  больше  иметь  дело  с
очередным рассказом о том, как весь мир сходит с ума и рушатся связи между
людьми. Очень популярные темы в литературе двадцатого века. Все классики к
ним обращались, и в результате они захватаны  до  невозможности.  Но  этот
рассказ был забавным. Я хочу сказать, действительно смешным.
     "Никогда раньше я не читал ничего подобного, и потом ничего  похожего
мне не встречалось. Ближе всего к нему были некоторые  рассказы  Ф.  Скота
Фицжеральда... и "Гет-сби". Парень из рассказа Торпа сходил с ума, но  все
это было как-то ужасно забавно. Я все время  улыбался,  и  там  была  пара
таких мест - место, где  герой  выливает  известковый  раствор  на  голову
толстушке, было лучшим - читая которые, я не мог  удержаться  от  громкого
хохота.  Но  бывает  нервный  смех,  вы  знаете.  Вы  смеетесь,  а   потом
оглядываетесь через  плечо,  чтобы  посмотреть,  не  слышит  ли  кто  вас.
Внутренняя противоречивость этого рассказа буквально  потрясла  меня.  Чем
больше вы смеялись, тем сильнее вы нервничали. А  чем  больше  нервничали,
тем сильнее вы смеялись... вплоть до того места, где герой возвращается  с
вечеринки, данной в его честь, и убивает свою жену и маленькую дочку".
     "Каков же сюжет?" - спросил  агент.  "Сюжет  не  имеет  значения",  -
сказал редактор. "Это просто рассказ о молодом человеке, который не  может
справиться с последствиями своего  успеха.  Лучше  не  пересказывать  его.
Подробный пересказ сюжета всегда скучен и утомителен. Так всегда бывает".
     "Как бы то ни было, я написал ему письмо.  Там  говорилось:  "Дорогой
Рэг Торп. Я только что прочитал "Балладу о блуждающей пуле", и,  по-моему,
это великолепная вещь. Я хотел бы опубликовать  ее  в  "Логане"  в  начале
следующего года, если это вам подходит. Как вы  отнесетесь  к  гонорару  в
восемьсот долларов? Оплата по принятию рукописи". Следующий абзац".
     Редактор прочертил сигаретой зигзаг в вечернем воздухе.
     "Рассказ немного длинноват, и я попросил  бы  вас  сократить  его  на
пятьсот слов, если это возможно. Я бы удовлетворился и двумястами словами,
если нет другого выхода. Мы всегда можем выбросить карикатуры.  Вы  можете
позвонить мне". Внизу я поставил подпись и письмо отправилось в Омаху".
     "Вы что, дословно помните его?" - спросила жена писателя.
     "Я хранил всю корреспонденцию в отдельной папке. Его письма  и  копии
своих. К концу набралась солидная стопка, в том числе  там  было  три  или
четыре письма от Джейн Торп, его жены.  Я  часто  перечитывал  эту  папку.
Безрезультатно, разумеется. Пытаться понять, что  такое  блуждающая  пуля,
это примерно то же самое, что и пытаться разобраться, как у ленты  Мебиуса
может быть только одна сторона. Вот как обстоят  дела  в  лучшем  из  всех
возможных миров. Да, я помню почти все эти письма слово в слово. Ну что ж,
есть люди, которые помнят наизусть Декларацию независимости".
     "И он позвонил вам на следующий день", - сказал агент, улыбаясь.
     "Нет, не позвонил. Некоторое  время  спустя  после  "Антиподов"  Торп
вообще перестал пользоваться телефоном. Его  жена  сказала  мне  об  этом.
Когда они переехали в Омаху из Нью-Йорка, они даже не поставили телефон  в
своем новом жилище. Видите ли, ему пришло в голову, что  телефонная  связь
работает не на электричестве, а на радии. Он полагал, что это одна из двух
или трех очень тщательно сохраняемых мировых тайн. Он заявил  своей  жене,
что именно из-за радия  растет  число  раковых  заболеваний,  а  не  из-за
сигарет, автомобильных выхлопов или промышленного  загрязнения.  В  трубку
каждого телефона вставлен маленький радиевый кристалл, и каждый раз, когда
вы говорите по телефону, вы получаете большую дозу радиации".
     "Да он совсем помешался", - вырвалось у писателя, и все засмеялись.
     "Он написал мне", - сказал редактор, отбрасывая окурок в  направлении
озера. "Вот что было в его  письме:  "Дорогой  Хенри  Уилсон  (или  просто
Хенри, если вы не против)! Ваше письмо приятно  взволновало  меня,  и  еще
большее удовольствие доставило моей жене. Деньги - это прекрасно...  хотя,
если честно,  сам  факт  публикации  в  "Логане"  кажется  мне  более  чем
достаточным вознаграждением (но я возьму их, возьму).  Я  просмотрел  ваши
предложения по сокращениям, и согласен  с  ними.  Они  улучшат  рассказ  и
позволят  освободить  место  для  этих  ваших  карикатур.   С   наилучшими
пожеланиями, Рэг Торп".
     "Под  его  подписью  был  маленький  забавный  рисунок.  Скорее  даже
машинально нацарапанный набросок.  Глаз  в  пирамиде,  как  на  долларовых
банкнотах. Но вместо "Novus Ordo Seclorum" на знамени внизу было  написано
"Fornit Some Fornus".
     "Что-то по латыни или из Гручо Маркса", - сказала жена агента.
     "Просто одно из проявлений возрастающей эксцентричности Рэга  Торпа",
- сказал редактор. "Жена сказала мне, что он  начал  верить  в  "маленький
народец", нечто вроде эльфов или фей. Они были добрыми духами, и он думал,
что один из них живет в его пишущей машинке". "О Боже мой", - сказала жена
писателя.
     "Торп считал, что у каждого форнита есть небольшое устройство,  нечто
вроде бесшумного ружья, заряженного... порошком счастья - я думаю, так это
следует назвать. А порошок счастья..."
     "... назывался форнус", - закончил писатель, широко улыбнувшись.
     "Да. И его жене это тоже казалось очень забавным. Поначалу. Она  ведь
думала сначала - Торп выдумал форнитов за два  года  до  того,  еще  когда
только задумывал "Антиподов" - что Рэг  просто  подшучивает  над  ней.  И,
возможно, так оно  сначала  и  было.  Сначала  это  было  выдумкой,  потом
суеверием, а потом непоколебимой верой. Это была...  блуждающая  фантазия.
Но кончилось все это плохо. Очень плохо".
     Все сидели в молчании. Улыбки исчезли с лиц. "У  форнитов  была  своя
смешная сторона", - сказал редактор.  "Машинка  Торпа  стала  очень  часто
ломаться в конце их пребывания в Нью-Йорке и на новом месте  в  Омахе.  Он
взял машинку напрокат, когда отдал свою в починку после первой  поломки  в
Омахе. После того, как Рэг получил свою машинку обратно,  через  несколько
дней ему позвонил менеджер и сказал, что  пришлет  счет  за  чистку  обеих
машинок".
     "В чем там с ними было дело?" - спросила жена агента. "Мне кажется, я
догадываюсь", - сказала жена писателя.
     "Они были набиты едой", -  пояснил  редактор.  "Крошечными  кусочками
пирожных и печенья. А клавиатура была вся вымазана арахисовым маслом.  Рэг
кормил форнита в своей машинке. Он также  совал  еду  во  взятую  напрокат
машинку на тот случай, если форнит переселился в нее".
     "Как маленький ребенок", - сказал писатель. "Вы понимаете, что  тогда
я ни о чем об этом не подозревал. Я написал ему ответ, чтобы сообщить, как
я рад. Секретарша напечатала письмо и принесла мне его на подпись, а  сама
куда-то вышла. Я подписал его, но она не возвращалась. И тогда  -  сам  не
знаю зачем - я нацарапал такой же рисунок под подписью. Пирамида. Глаз.  И
"Fornit Some Fornus". Безумие.  Секретарша  увидела  рисунок  и  спросила,
отсылать ли письмо в таком виде. Я пожал плечами и сказал, чтоб отсылала".
     "Через два дня мне позвонила Джейн Торп. Она сказала мне, что  письмо
очень взволновало Рэга. Рэг подумал, что он нашел родственную душу...  еще
одного человека, который знает о  существовании  форнитов.  Видите,  какое
сложилось идиотское положение? Форнит в то время мог  оказаться  для  меня
чем  угодно,  от  искалеченной  обезьянки,  потерявшей  правую  руку,   до
польского ножа для мясных блюд. Как впрочем и форнус.  Я  объяснил  Джейн,
что я просто скопировал собственный рисунок  Рэга.  Она  захотела  узнать,
почему. Я замял вопрос, хотя настоящим ответом на него было бы  признание,
что я был очень пьян, когда подписывал письмо".
     Он сделал паузу, и неприятное молчание  воцарилось  на  лужайке.  Все
стали смотреть на небо, на озеро, на деревья, хотя за  последние  одну-две
минуты в них не произошло никаких интересных изменений.
     "Я пил в течение всей моей взрослой жизни, и я  не  могу  установить,
когда это начало выходить из-под контроля. В первый раз я  обычно  выпивал
за ланчем и возвращался в редакцию слегка навеселе. Работе это, однако, не
мешало. И только когда я выпивал после работы, сначала в поезде, а потом и
дома, я уже был не в состоянии соображать".
     "У меня и у моей жены были проблемы, никак не связанные  с  тем,  что
пью,  но  мое  пьянство  делало  эти  проблемы  неразрешимыми.  Она  долго
собиралась от меня уйти, и за неделю до того, как  пришел  рассказ  Торпа,
она привела свое намерение в исполнение".
     "Я как раз пытался примириться с этим, когда получил рассказ Торпа. Я
пил слишком много. И к тому же у меня был - я думаю,  сейчас  это  принято
называть кризисом  в  середине  жизненного  пути.  В  то  время  я  просто
чувствовал, что моя профессиональная жизнь так же  угнетает  меня,  как  и
личная. Я боролся  -  или,  по  крайней  мере,  пытался  бороться  со  все
возрастающим чувством, что  редактирование  массовой  литературы,  которую
будут читать нервничающие пациенты зубного  врача,  домохозяйки  во  время
ланча и заскучавший студент колледжа, это не вполне достойное занятие.  Я,
и не только я один, боролся с мыслью о том, что через шесть,  или  десять,
или четырнадцать месяцев вообще никакого "Логана" не будет существовать".
     "И вот в  этот  скучный,  тоскливый,  осенний  пейзаж,  в  котором  я
оказался пройдя свою жизнь до половины, попал очень хороший рассказ  очень
хорошего писателя, забавный, энергичный взгляд на  механизм  сумасшествия.
Словно сквозь тучи прорвался луч солнечного  света.  Я  знаю,  это  звучит
довольно странно применительно к истории, главный герой  которой  в  конце
концов убивает свою жену и дочку, но если вы спросите у редактора,  в  чем
заключается наивысшее наслаждение,  он  ответит  вам,  что  оно  -  в  том
моменте, когда к  вам  на  стол,  как  роскошный  рождественский  подарок,
неожиданно ложится  великий  рассказ  или  роман.  Помните  рассказ  Ширли
Джэксон "Лотерея"? Он заканчивается на  самой  трагической  ноте,  которую
только можно себе представить. Помните, как они выводят эту милую  женщину
и забивают ее камнями до смерти.  И  сын,  и  дочь  ее  участвуют  в  этом
убийстве, убийстве во имя Христа. Но это был великий рассказ... и я  готов
держать пари, что тот редактор "Нью-Йоркера", который первым прочитал его,
возвращался в тот день домой насвистывая.
     "Я хочу сказать, что именно в тот момент рассказ Торпа оказался самым
радостным событием в моей жизни. Единственным  светлым  пятном.  И  как  я
понял из разговора с его женой в тот день, мое письмо  по  поводу  скорого
напечатания его рассказа было единственным светлым пятном в его жизни в то
время. Отношения редактора и автора всегда являются чем-то вроде взаимного
паразити-рования, но в случае со мной и Рэгом  это  паразитирование  зашло
слишком далеко".
     "Давайте вернемся к Джейн Торп", - сказала жена писателя.
     "Да, я как-то забыл о ней, не правда ли? Она очень сердилась на  меня
за рисунок. Сначала. Я сказал ей, что нацарапал этот рисунок,  понятия  не
имея о его значении, и извинился за свою  возможную,  но  неизвестную  мне
вину".
     "Она поборола свой гнев и выложила  мне  все.  Она  беспокоилась  все
больше и больше, и ни с кем не могла это обсудить. Ее родители  умерли,  а
все друзья остались  в  Нью-Йорке.  Рэг  никого  не  впускал  в  дом.  Это
налоговая служба, - говорил он, - или ФБР, или ЦРУ. Через некоторое  время
после приезда в Омаху к двери дома подошла девочка, продающая печенье. Рэг
завопил на нее, велел ей убираться, сказал,  что  знает,  зачем  она  сюда
пришла... Она указала ему на  то,  что  девочке  только  десять  лет.  Рэг
ответил ей, что у налоговых инспекторов нет ни совести, ни сердца. И кроме
того, - добавил он, может быть, это не девочка,  а  андроид.  Андроиды  не
подчиняются законам о детском труде. Он вполне может себе представить, как
шпионы засылают к нему андроида с кристаллами радия,  чтобы  выяснить,  не
скрывает ли он от них какие-нибудь  секреты...  и  чтобы  нашпиговать  его
раковыми лучами".
     "Боже мой", - вздохнула жена агента. "Она ждала дружеского участия, и
я был первым человеком, от которого она получила его. Я  выслушал  историю
об андроиде, выяснил все о кормлении  форнитов  и  об  уходе  за  ними,  о
форнусе,  о  том,  как  Рэг  отказывается  пользоваться   телефоном.   Она
разговаривала  со  мной  из  телефона-автомата,  расположенного   в   пяти
кварталах от дома в аптеке. Она сказала мне, что боится, что на самом деле
Рэг опасается не налоговой службы, не ФБР и не ЦРУ.  Ей  казалось,  что  в
действительности он боится  Их,  некоей  расплывчатой,  анонимной  группы,
которая ненавидит его, ни перед чем не  остановится,  чтобы  достать  его,
знает о его форните и стремится убить его. Если форнита убьют, то не будет
больше романов,  не  будет  больше  рассказов,  ничего  больше  не  будет.
Понимаете? Вот в чем сущность безумия. Они стремятся достать его. Ни  ФБР,
ни ЦРУ, просто Они. Идеальная параноидальная идея.  Они  хотят  убить  его
форнита". "Боже мой, и что же вы сказали ей?" - спросил агент.
     "Я попытался успокоить ее", - ответил редактор. "И вот я, только  что
вернувшись с  ланча,  сопровождавшегося  пятью  мартини,  говорил  с  этой
испуганной женщиной, забившейся в аптечную телефонную  будку  в  Омахе,  и
пытался объяснить ей, что все в порядке, что не стоит беспокоиться о  том,
что ее муж верит в существование кристаллов радия в телефонных трубках и в
банду незнакомцев, подсылающих  к  нему  шпиона  -  андроида,  и  не  надо
обращать внимание на то, что ее муж настолько отделил свой дар  от  своего
сознания, что верит  в  существование  какого-то  эльфа  в  своей  пишущей
машинке". "Не думаю, что мне удалось ее убедить". "Она просила меня - нет,
умоляла меня, чтобы я поработал с Рэгом над  его  рассказом  и  чтобы  его
напечатали. Она не произнесла этого, но я понял: для нее "Блуждающая пуля"
была последним мостиком, который соединял ее мужа с тем, что мы насмешливо
называем реальностью".
     "Я спросил ее, что мне делать,  если  Рэг  опять  упомянет  форнитов.
"Потакать ему во всем", - сказала она. Именно так и сказала - потакать ему
во всем. А затем она повесила трубку".
     "На следующий день по почте от Рэга пришло  письмо  -  пять  страниц,
напечатанных через один интервал. Первый абзац был о рассказе.  Он  писал,
что второй вариант продвигается хорошо. Он был  уверен,  что  ему  удастся
сократить около семисот слов из исходных десяти тысяч пятисот".
     "Все остальное письмо было о форнитах и о  форнусе.  Его  собственные
наблюдения и вопросы... дюжины вопросов".
     "Наблюдения?" - писатель подался вперед.  "Так  он  их  действительно
видел?"
     "Нет", - сказал редактор. "В буквальном смысле слова он их не  видел,
но в ином смысле... мне кажется, да. Вы ведь знаете, что  астрономам  было
известно о существовании Плутона задолго до того, как были сконструированы
достаточно мощные телескопы, чтобы увидеть его. Они узнали о  нем,  изучая
орбиту Нептуна. Также и Рэг изучал форнитов. Обратил ли  я  внимание,  что
они любят есть по вечерам? - спрашивал он меня. Он давал им еду в  течение
целого дня, но заметил, что исчезает она чаще всего после восьми  вечера".
"Галлюцинация?" - спросил писатель. "Нет", - сказал редактор. "Просто  его
жена выгребала еду из пишущей  машинки,  когда  Рэг  выходил  на  вечернюю
прогулку. А он выходил на прогулку каждый вечер в девять часов".
     "Что же она на вас так нападала?" -  проворчал  агент.  Он  поудобнее
разместил свое массивное тело в шезлонге. "Она  же  сама  питала  фантазии
этого бедняги".
     "Вы не  понимаете,  почему  она  позвонила  мне  и  почему  была  так
расстроена", - сказал редактор спокойно. Он посмотрел  на  жену  писателя.
"Вам, я уверен, это должно быть понятно, Мэг".
     "Может быть", - ответила она и скосила глаза  на  своего  мужа.  "Она
рассердилась не из-за того, что вы подыграли его фантазиям.  Она  боялась,
что вы можете разрушить их".
     "Браво", - редактор зажег новую сигарету. "И еду она убирала  по  той
же причине. Если бы еда не  исчезала  бы  из  машинки,  Рэг  пришел  бы  к
логическому выводу, основанному  на  абсолютно  алогичной  предпосылке.  А
именно, что его форнит умер или покинул его. А значит, не будет и форнуса.
А значит, он не сможет больше писать. А значит..."
     Редактор позволил сигаретному дыму унести  вдаль  последние  слова  и
продолжил.
     "Он думал, что форниты бодрствуют по ночам. Им не нравится шум  -  он
заметил, что не может писать на следующее утро после шумных вечеринок, они
ненавидят телевизор, они ненавидят электричество. Они ненавидят радий. Рэг
продал телевизор за  двадцать  долларов  и  выбросил  электронные  часы  с
радиевым циферблатом, - так он писал мне. Затем вопросы.  Как  я  узнал  о
форнитах? Живет ли у меня форнит дома? Если да, то что я думаю  по  поводу
того и этого? Я думаю, можно не уточнять. Если  вы  когда-нибудь  покупали
породистую собаку и можете вспомнить те вопросы, которые  вы  задавали  по
поводу кормления и ухода за ней,  то  вы  знаете  почти  все  те  вопросы,
которые задал мне Рэг. Один небрежный рисунок  под  моей  подписью  открыл
ящик Пандоры". "Что вы ему ответили?" - спросил агент.  Редактор  медленно
произнес: "Вот когда началось настоящее бедствие. И для него, и для  меня.
Джейн просила потакать ему во всем, я так и поступал. К несчастью, я  даже
переусердствовал. Я писал ему  ответ  дома  и  был  очень  пьян.  Квартира
казалась  мне  такой  пустой.  Воздух  был  спертым,  пахло   застоявшимся
сигаретным  дымом.  Вещи  пришли  в  полный  упадок  после  ухода  Сандры.
Покрывало на кровати сбилось. Раковина была полна грязной посуды, и все  в
таком же роде. Человек средних лет, неспособный поддерживать  свой  дом  в
порядке".
     "И вот я сел за пишущую машинку и заправил лист собственной  почтовой
бумаги. И я подумал: мне  нужен  форнит.  В  действительности,  мне  нужна
дюжина форнитов, чтобы усыпать весь этот одинокий  дом  форну-сом.  В  тот
момент я был достаточно пьян, чтобы позавидовать иллюзии Рэга Торпа".
     "Разумеется, я написал Рэгу, что у меня есть форнит. Я  написал,  что
мой удивительно  напоминает  его  по  всем  свойствам.  Бодрствует  ночью.
Ненавидит громкий шум, но, по-моему, любит Баха и  Брамса...  Лучше  всего
мне работалось вечерами под их музыку, - писал я.  Я  обнаружил,  что  мой
форнит  отдает  безусловное  предпочтение  болонской  копченой  колбасе...
пробовал ли Рэг давать ее своему форниту? Я  просто  оставлял  кусочки  на
своем рабочем месте, и к утру они почти всегда  исчезали.  Если,  конечно,
предыдущим вечером я не был в шумном месте. Я написал, что  рад  узнать  о
радие, хотя у меня и не было наручных  часов  со  светящимися  цифрами.  Я
написал  ему,  что  форнит  со  мной  с  колледжа.  Я  так  увлекся  своим
изобретением, что исписал почти шесть страниц. В конце я добавил  какие-то
формальные замечания по поводу рассказа и поставил подпись". "А внизу  под
подписью?" - спросила жена агента.
     "Ну разумеется. Fornit Some Fornus". Он сделал паузу. "Вы не видите в
темноте мое лицо, но я могу признаться вам, что краснею. Я был так пьян. Я
был так самодоволен...  Возможно,  утром  мою  голову  посетили  бы  более
трезвые мысли, но к тому времени было уже поздно".
     "Вы отправили письмо накануне?" - пробормотал писатель.
     "Да, отправил. А потом, в течение  полутора  недель  я  ждал,  затаив
дыхание. Потом ко мне пришла  рукопись,  но  в  конверт  не  было  вложено
письма. Сокращения были сделаны в соответствии с моими  пожеланиями,  и  я
подумал, что теперь рассказ  идеально  подходит  по  объему.  Но  рукопись
была... Короче, я положил ее в портфель, отнес домой  и  сам  перепечатал.
Все страницы были покрыты странными желтыми пятнами. Я подумал..." "Моча?"
- спросил агент.
     "Да, именно это я и подумал. Но это не была моча. А  когда  я  пришел
домой, в почтовом ящике меня ждало письмо от Рэга. На этот раз  на  десяти
страницах. С желтыми пятнами. Он не нашел  болонской  копченой  колбасы  и
попробовал другой сорт".
     "Он написал, что им очень понравилось. Особенно с горчицей".
     "В тот день я был трезв, как стеклышко, но его письмо в  сочетании  с
этими трогательными пятнами горчицы на страницах  рукописи  побудило  меня
напиться".
     "Что еще было написано в письме?" -  спросила  жена  агента.  Рассказ
захватывал ее все больше и больше, и она подалась вперед,  вытянув  голову
над своим солидным брюшком и напомнив жене писателя Снупи, который стоит у
своей конуры, изображая хищную птицу.
     "Только две строчки о рассказе на  этот  раз.  Все  письмо  посвящено
форниту... и мне. Болонская колбаса - это  была  действительно  прекрасная
идея. Рэкну она очень понравилась,  и  благодаря..."  "Рэкну?"  -  спросил
писатель.
     "Так звали его форнита",  -  пояснил  редактор.  "Рэкн.  И  благодаря
болонской  колбасе  Рэкн  помог  ему  переделать  рассказ.  На   остальных
страницах был сплошной параноидальный бред. Вам  в  жизни  не  приходилось
читать ничего подобного".
     "Рэг и  Рэкн...  брак,  составленный  на  небесах",  -  сказала  жена
писателя и нервно хихикнула.
     "О, нет, совсем нет", - возразил редактор. "У них были чисто  деловые
отношения. И кроме того Рэкн был мужского пола".
     "Ну что ж, расскажите нам о письме". "Это  одно  из  немногих  писем,
которые я не помню наизусть. Тем лучше для вас. Даже ненормальность  может
надоесть после некоторого времени. Почтальон  работает  на  ЦРУ.  Мальчик,
продающий газеты, - на ФБР. Рэг заметил револьвер с глушителем  у  него  в
сумке среди газет. Соседи были шпионами. У них в фургоне была  установлена
аппаратура для слежки. Он уже  не  может  ходить  в  магазин  на  углу  за
продуктами, потому что его хозяин - андроид. Он написал, что подозревал об
этом и раньше, но теперь он абсолютно  уверен.  Он  заметил  проводки  под
кожей у него на лысине. И уровень радиации у него дома возрос: по ночам он
видит в комнатах тусклое, зеленоватое свечение".
     "Кончалось его письмо так: "Я надеюсь, вы ответите мне и расскажете о
том, как у вас (и у  вашего  форнита)  складывается  ситуация  с  врагами.
Хенри, мне кажется, наша встреча не может быть совпадением. Я назвал бы ее
спасательным кругом, брошенным рукой (Бога? Провидения?  Судьбы?  Вставьте
ваш собственный термин) в последний момент".
     "Трудно в одиночестве так  долго  выносить  натиск  тысяч  врагов.  И
наконец, я узнаю, что я не  один...  не  будет  ли  слишком  сказать,  что
общность нашего опыта стоит на пути  между  мной  и  полным  уничтожением?
По-моему, нет. Я должен знать: преследуют ли враги вашего форнита так  же,
как они преследуют Рэкна? Если да, то как вы  с  ними  справляетесь?  Если
нет, то как вы думаете, почему? Повторяю: я должен это знать".
     "Под письмом стоял уже знакомый значок, а еще ниже был  постскриптум.
Одно предложение. Но с  почти  летальным  исходом.  В  постскриптуме  было
написано: "Иногда я задумываюсь о моей жене".
     "Я перечитал письмо три раза. За это время я выпил  бутылку  "Черного
Бархата". Я начал прикидывать, как ответить на письмо. Было очевидно,  что
это - крик утопающего о  помощи.  Рассказ  помогал  ему  более  или  менее
держать себя в руках, но он был уже дописан. Сейчас я  должен  был  помочь
ему удержаться. Что было совершенно закономерно, раз уж я вляпался во  все
это".
     "Я ходил  по  дому,  по  всем  опустевшим  комнатам.  И  вынимал  все
электроприборы из розеток. Напоминаю, я был  пьян,  а  в  таком  состоянии
внушаемость  неизмеримо  повышается.  Вот  почему  редактора  и   адвокаты
выпивают за ланчем три коктейля, прежде чем начать деловые переговоры".
     Агент  разразился  неприятным  смехом,   но   настроение   оставалось
скованным и чувствовалась какая-то напряженность.
     "И помните о  том,  что  Рэг  Торп  был  великим  писателем.  Он  был
абсолютно уверен в том, что говорит. ФБР. ЦРУ.  Они.  Враги.  У  некоторых
писателей есть очень редкий дар охлаждать  свою  прозу  тем  сильнее,  чем
более страстно они относятся к ее содержанию. У Стейнбека, у Хемингуэя и у
Рэга Торпа был этот дар. Когда вы попадали в его мир, все вокруг выглядело
очень  логично.  Как  только   вы   принимали   исходную   предпосылку   о
существовании форнита, вам было очень легко  поверить,  что  у  торгующего
газетами мальчика действительно лежит в сумке револьвер тридцать  восьмого
калибра с глушителем. Что соседи-студенты с фургоном  действительно  могут
оказаться агентами КГБ с капсулами яда в  коренных  зубах  и  с  секретным
заданием убить Рэкна".
     "Конечно, я не верил в исходную предпосылку. Но рассуждать  логически
было так трудно. И я вынимал вилки из розеток. Сначала цветной  телевизор,
так как все знают, что он действительно является  источником  радиации.  В
"Логане" мы напечатали статью ученого с безупречной репутацией, в  которой
он утверждал, что радиация, исходящая от домашнего телевизора,  вторгалась
в биотоки мозга достаточно сильно, чтобы  исказить  их  незначительно,  но
постоянно. Он утверждал, что с этим связан упадок успеваемости в начальной
школе. Что ж, в конце концов, именно маленькие дети сидят  ближе  всего  к
телевизору".
     "Так что я выключил телевизор,  и  это  действительно  прояснило  мои
мысли. Мне стало настолько лучше, что я отключил радио, тостер, стиральную
машину, сушильный шкаф. Потом я вспомнил про микроволновую печь и отключил
и ее. Я действительно  почувствовал  облегчение,  когда  выдернул  чертовы
зубья этой штуковины. Это была одна из старых моделей, размером чуть ли не
с целый дом, и, возможно, она действительно была  опасна.  Надо  будет  на
днях защититься от них понадежнее".
     "Мне пришло в  голову,  как  много  вещей  в  обычном,  среднем  доме
вставляются  в  сеть.  Я  представил  себе  омерзительного  электрического
осьминога, щупальца которого, сделанные из кабелей,  протянулись  по  всем
стенам и соединяются с проводами на улице, а те в  свою  очередь  ведут  к
электростанциям, которыми управляет правительство".
     "Пока я делал все эти вещи, в моем  сознании  происходило  любопытное
раздвоение", - продолжал редактор, прервавшись, чтобы  сделать  глоток  из
своего бокала. "В сущности, я подчинился суеверному  импульсу.  Существует
множество людей, которые никогда не пройдут под приставной лестницей и  не
откроют зонтик в комнате. Есть  баскетбольные  игроки,  которые  крестятся
перед выполнением штрафных бросков, и бейсбольные игроки,  которые  меняют
носки после  травмы.  Наше  рациональное  сознание  сопровождается  плохим
стереоаккомпаниментом     нашего     иррационального     бессознательного.
Поставленный перед необходимостью определить, что же такое "иррациональное
бессознательное", я скажу, что это небольшая, обитая войлоком комнатка,  в
которой стоит один только небольшой карточный  столик,  на  котором  лежит
одна только вещь - револьвер, заряженный блуждающими пулями".
     "Когда вы сворачиваете, чтобы обойти приставную лестницу или выходите
из дома под дождь со сложенным зонтиком, одна часть вашего целостного  "я"
отслаивается, заходит в эту комнатку и берет пистолет со стола. Вы  можете
поймать себя на двух противоречивых мыслях: пройти под лестницей  неопасно
и обойти лестницу также неопасно. Но как только лестница позади,  или  как
только зонтик раскрыт, ваше "я" вновь соединяется в единое целое".
     "Это очень интересно", - сказал писатель. "Не могли бы  вы  объяснить
мне, когда же иррациональная  часть  нашего  "я"  перестает  дурачиться  с
револьвером и по-настоящему спускает курок?"
     "Когда человек начинает писать письма в  газету,  требуя,  чтобы  все
приставные лестницы были уничтожены, так  как  ходить  под  ними  опасно".
Раздался смех.
     "Раз уж до этого дошло, мы должны расставить  все  по  своим  местам.
Иррациональное "я" спускает курок немного позже,  когда  человек  начинает
носиться по городу, сшибая лестницы и, возможно,  наносить  увечья  людям,
которые на них работают. Если человек обходит приставные лестницы,  вместо
того, чтобы пройти под ними, то это  еще  ни  о  чем  не  говорит.  Нельзя
считать сумасшедшим и человека, который пишет письма в газету,  в  которых
заявляет, что город Нью-Йорк разрушен из-за того, что все, кому  не  лень,
неосмотрительно шляются под приставными лестницами. Но  сбивать  на  землю
лестницы - это уже сумасшествие".
     "Потому что это делается открыто", - пробормотал писатель.
     "Вы знаете, что-то в этом есть, Хенри", -  сказал  агент.  "Как-то  я
узнал, что нельзя зажигать  три  сигареты  одной  спичкой.  Не  знаю  даже
откуда. Затем я узнал, что это  пошло  из  окопов  Первой  мировой  войны.
Немецкие снайперы словно поджидали того момента,  когда  англичане  начнут
прикуривать от  одной  спички.  После  первой  сигареты  вы  слышали  звук
выстрела. После второй вы чувствовали, как снаряд проносится мимо. А после
третей вам сносило голову. Но знание об этом ничуть не  изменило  меня.  Я
так и не могу зажечь три сигареты от одной спички. Одна  часть  моего  "я"
говорит мне, что я могу зажечь хоть двадцать сигарет от одной  спички.  Но
другая часть - тот самый зловещий голос, своего рода Бори  Карлофф  внутри
нас - говорит при этом: "Попробуй только сделай так, и тогда..."
     "Но ведь сумасшествие и суеверие - это не одно  и  то  же?"  -  робко
спросила жена писателя.
     "Вы полагаете?" - сказал редактор.  "Жанна  д'Арк  слышала  голоса  с
неба. Некоторые люди думают, что ими владеют  демоны.  Другие  видят  злых
духов... или чертей... или  форнитов.  Те  слова,  которыми  мы  описываем
безумие, подразумевают  существование  суеверия  в  той  или  иной  форме.
Мания... ненормальность... иррациональность...  лунатизм...  безумие.  Для
сумасшедшего реальность  искажена.  Целостное  "я"  восстанавливается,  но
обнаруживает себя в той самой маленькой комнатке с револьвером".
     "Но в тот момент рациональная часть моего "я" была все еще  со  мной.
Кровоточащая, покрытая синяками и сильно испуганная, но все еще  на  своем
месте. Она  говорила:  "Все  в  порядке.  Слава  Богу,  завтра,  когда  ты
протрезвеешь, ты сможешь вставить все вилки обратно  в  розетки.  Играй  в
свои игры, если тебе так хочется. Но не больше. Не заходи слишком далеко".
     "Рациональный голос моего "я" был испуган не зря. В нашей  душе  есть
что-то такое, что непреодолимо влечет нас к безумию. Каждый,  кто  смотрит
вниз с края крыши высокого здания, чувствует хотя  бы  слабое  болезненное
желание спрыгнуть  вниз.  И  каждый,  кто  хотя  бы  один  раз  приставлял
заряженный револьвер к виску..."
     "Ой, не надо", - воскликнула жена писателя. "Пожалуйста, не надо".
     "Хорошо", - сказал редактор. "Я просто хочу сказать, что  даже  очень
благополучный человек всегда имеет безумие у себя под боком.  Я  абсолютно
уверен в этом. Рациональность вшита в наш мозг на живую нитку".
     "Отсоединив все приборы, я отправился в кабинет, написал  Рэгу  Торпу
письмо, запечатал его в конверт, наклеил марки, вышел с  ним  на  улицу  и
отправил его. Я не помню, как я совершал все эти операции. Я  был  слишком
пьян. Но я сделал вывод, что я все-таки  совершил  их,  так  как  утром  я
обнаружил рядом с машинкой копирку, марки и коробку с  конвертами.  Письмо
было достойно того состояния, в котором я его  написал.  Оно  сводилось  к
тому, что  врагов  привлекают  не  только  форниты,  но  и  электричество.
Избавьтесь  от  электричества,  и  вы  избавитесь  от   врагов.   "Чертово
электричество может управлять нашими мыслями, Рэг. Контроль над  биотоками
мозга. Есть ли у твоей жены миксер?"
     "Похоже, вы начали писать письма в газету", - сказал писатель.
     "Да. Я написал это письмо  в  пятницу  вечером.  В  субботу  утром  я
проснулся в одиннадцать часов и лишь смутно помнил, что я натворил прошлым
вечером. Жесточайшие уколы стыда, когда я подключал все приборы. Еще более
жестокие уколы стыда - и страха - когда я прочел копию своего письма Рэгу.
Я перерыл весь дом в поисках оригинала,  изо  всех  сил  надеясь,  что  не
отправил его. Но я отправил  его.  Весь  день  я  обдумывал  свое  решение
бросить пить. Я был уверен, что брошу".
     "В следующую среду пришло письмо от Рэга.  Одна  страничка  от  руки.
Знакомые значки испещряли страницу. В  середине  было  написано:  "Ты  был
прав. Спасибо, спасибо, спасибо. Рэг. Ты был прав. Теперь все  в  порядке.
Рэг. Огромное спасибо. Рэг. Форнит чувствует себя  хорошо.  Рэг.  Спасибо.
Рэг". "О Боже мой", - сказала жена писателя. "Держу пари, его жена была  в
бешенстве", - сказала жена агента.
     "Она не была в бешенстве. Потому что это сработало".  "Сработало?"  -
переспросил агент. "Он получил мое письмо в понедельник с утренней почтой.
В понедельник днем он пошел в контору энергетической подстанции и попросил
отключить ему электроэнергию. Джейн Торп, разумеется, билась в истерике. У
нее была электрическая плита, у  нее  действительно  был  миксер,  швейная
машина, комбайн для мытья и сушки посуды... короче, вы понимаете. К вечеру
понедельника, я уверен, она готова была оторвать мне голову".
     "Но поведение Рэга убедило ее в том, что я был настоящим волшебником,
а не таким же сумасшедшим, как ее муж. Он усадил ее в гостиной и поговорил
с ней абсолютно разумно. Он сказал, что знает,  что  его  поведение  может
показаться странным. Он знал, что она будет обеспокоена. Он сказал ей, что
чувствует себя значительно лучше, когда электроэнергия отключена и что  он
поможет ей преодолеть все трудности, этим  вызванные.  А  потом  предложил
зайти поболтать к соседям".
     "Уж не к агентам ли КГБ с целым фургоном радия?" - спросил писатель.
     "Именно. Джейн была абсолютно сражена. Она согласилась пойти  с  ним,
но,  как  она  потом  призналась  мне,  готовила   себя   к   какой-нибудь
отвратительной  сцене.  Обвинения,  угрозы,  истерия.  Она  собралась  уже
бросить Рэга, если ему не станет лучше. Она сказала мне по телефону в  тот
вечер,  что  дала  себе   обещание:   отключение   электричества   -   это
предпоследняя капля в чаше ее терпения. После последней капли она уедет  в
Нью-Йорк. Она начинала бояться. Его умопомешательство  зашло  так  далеко,
что его почти невозможно было выносить дальше. Она любила его, но даже для
нее это было уже слишком. Она сказала себе, что бросит ухаживать  за  ним,
если он  скажет  хоть  одно  странное  слово  соседям-студентам.  Позже  я
обнаружил, что она к тому времени  уже  наводила  справки  в  Небраске  по
поводу заключения Рэга в сумасшедший дом".
     "Бедная женщина", - тихо  сказала  жена  писателя.  "Но  вечер  вышел
потрясающе успешным", - сказал редактор. "Рэг употребил все свое  обаяние,
и, по словам Джейн, он действительно был очень обаятельным. Она не  видела
его таким года три. Скрытность и мрачность исчезли. Не было больше нервных
подергиваний. Он больше не подскакивал невольно и не оборачивался в ужасе,
когда кто-нибудь открывал дверь. Он  пил  пиво  и  беседовал  о  последних
новостях, которые обычно обсуждались в те мрачные, тусклые дни, - о войне,
о том, найдутся ли добровольцы, о волнениях в городах и тому подобном".
     "Всплыл тот факт, что  он  является  автором  "Антиподов".  Все  были
поражены. Трое или четверо из  них  читали  этот  роман,  и,  держу  пари,
остальные не стали задерживаться по пути в библиотеку".
     Писатель засмеялся  и  кивнул.  Ему  подобные  ситуации  были  хорошо
знакомы.
     "Итак", - сказал редактор. "Мы ненадолго оставим  Рэга  Торпа  с  его
женой, без электроэнергии, но счастливее, чем  когда  бы  то  ни  было  за
долгое, долгое время..."
     "Хорошо, что он не пользовался  электрической  машинкой",  -  вставил
агент.
     "... и вернемся к  Редактору.  Прошло  две  недели.  Лето  кончалось.
Редактор, разумеется, не раз нарушил данное  себе  обещание  не  пить,  но
все-таки ему удавалось сохранять  вполне  приличный  вид.  Дни  шли  своим
чередом. На мысе Кеннеди готовились к запуску человека на Луну. На стендах
в магазинах был выставлен  новый  номер  "Логана"  с  Джоном  Линдсеем  на
обложке, и как всегда  его  почти  никто  не  покупал.  Я  заполнил  бланк
договора на рассказ "Баллада о блуждающей пуле", автор - Рэг  Торп,  право
на первую публикацию в периодической печати, предполагаемая  публикация  -
январь 1970 года, предполагаемая сумма - восемьсот долларов  (в  то  время
это была стандартная цена за ведущий рассказ номера)".
     "Меня вызвал мой начальник, Джим Дохеган. Не мог  ли  бы  я  зайти  к
нему? Я рысью вбежал в его кабинет в десять часов утра, в своей  наилучшей
форме. И только потом я вспомнил, что у Джейни Моррисон,  его  секретарши,
был абсолютно похоронный вид".
     "Я сел и спросил у Джима, чем я ему могу быть полезен, или он -  мне?
Не могу отрицать, что имя Рэга Торпа мелькнуло у меня  в  голове.  Хороший
рассказ был большой удачей для "Логана", и  я  ожидал  услышать  несколько
поздравлений на этот  счет.  Так  что  вы  можете  себе  представить,  как
ошарашен я был, когда он пододвинул ко мне два  заполненных  договора.  На
рассказ Торпа и новеллу Джона  Апдайка,  которую  мы  планировали  сделать
ведущим материалом февральского номера. На обоих договорах стоял штамп "Не
утверждаю".
     "Я посмотрел на отвергнутые договоры. Я посмотрел на Джимми. Я  никак
не мог собраться, чтобы понять, что все это значит. Голова не работала.  Я
посмотрел  вокруг  и  увидел  раскаленную  электрическую  плитку.   Джейни
приносила ее в кабинет каждое утро и включала ее  в  сеть,  чтобы  у  шефа
всегда был свежий кофе, когда он захочет. Три года или больше вся редакция
упражнялась в остроумии по поводу этой плитки. Одна мысль вертелась в моей
голове: если эту штуку выключить из сети, я смогу все  обдумать.  Я  знаю,
если выключить ее из сети, я смогу во всем разобраться". Я спросил: "В чем
дело, Джим?"
     "Мне очень жаль, что именно мне приходится  сообщать  тебе  об  этом,
Хенри",  -  сказал  он.  Но  "Логан"  перестает  печатать   художественную
литературу с января".
     Редактор  сделал  паузу,  чтобы  снова  закурить.  Он  нашарил   свой
портсигар, но он оказался пустым. "У кого-нибудь  не  найдется  сигареты?"
Жена писателя протянула ему пачку "Салема". "Спасибо, Мэг".
     Он закурил, погасил спичку  и  глубоко  затянулся.  Огонек  заалел  в
темноте.
     "Я уверен, что Джим счел меня сумасшедшим", - сказал он. "Я  спросил,
не возражает ли он, и, не дожидаясь ответа, наклонился вперед  и  выдернул
вилку из розетки".
     "Он широко раскрыл рот  от  удивления  и  спросил:  "Какого  дьявола,
Хенри?"
     "Мне трудно сосредоточиться, когда в сеть включены электроприборы", -
ответил я. "Нарушает биотоки мозга". И  это,  похоже,  действительно  было
так,  потому  что  с  отключенной  плиткой  я  смог  гораздо  более   ясно
представить себе ситуацию. "Означает ли это, что я уволен?"  -  спросил  я
его.
     "Не знаю", - сказал он. "Это решают Сэм и правление. Я  действительно
не знаю, Хенри".
     "Я мог бы многое ему сказать. Я думаю,  Джимми  ожидал,  что  я  буду
умолять оставить меня на работе. Знаете ли вы выражение "оказаться с голой
жопой на морозе"? Так вот,  я  боюсь,  что  вы  никогда  по-настоящему  не
поймете его значения, до тех  пор  пока  не  окажетесь  главой  неожиданно
исчезнувшего отдела".
     "Но я не стал его просить сохранить мне работу и не стал беспокоиться
о судьбе литературного отдела "Лога-на". Я  беспокоился  о  рассказе  Рэга
Торпа. Я сказал, что мы могли бы напечатать его под занавес в  декабрьском
номере.
     Джимми ответил: "Это невозможно, Хенри. Декабрьский  номер  забит  до
отказа. Ты прекрасно об этом знаешь. А ведь мы говорим  о  десяти  тысячах
слов". "Девяти тысячах восьмистах", - уточнил я. "Забудь об этом,  Хенри",
- сказал он. "Но мы можем выкинуть  искусство",  -  сказал  я.  "Послушай,
Джимми. Это  великий  рассказ.  Возможно  лучший  из  наших  рассказов  за
последние пять лет".
     "Я прочел его", - сказал  Джим.  "Я  знаю,  Хенри,  что  это  великий
рассказ. Но мы просто не можем себе это позволить. Ни  в  декабре.  Ни  на
Рождество.  Ради  Бога,  мы  ведь  не   можем   положить   читателям   под
рождественскую елку рассказ о том, как герой убивает свою жену и  ребенка.
Ты, по-моему, просто..." Он запнулся. Но я заметил, как  он  посмотрел  на
плитку. С таким же успехом он мог произнести это и вслух, верно?"
     Писатель медленно кивнул, не сводя глаз с той черной тени, в  которую
превратилось лицо редактора.
     "У меня начала болеть голова. Сначала совсем  несильно.  Снова  стало
трудно собраться с мыслями. Я вспомнил, что у  Джейни  Моррисон  на  столе
была электрическая точилка для карандашей. И все эти лампы дневного  света
в кабинете Джима. Электрообогреватели. Торговые автоматы  внизу  в  холле.
Все это чертово здание было  пропитано  электричеством.  Удивительно,  как
кто-то вообще мог в нем работать. Именно в тот момент, мне  кажется,  мной
начала овладевать навязчивая идея. Мысль о том, что "Логан" потерпит крах,
потому что никто не  способен  трезво  мыслить.  А  никто  не  мог  трезво
мыслить, потому что все мы набились  битком  в  высотное  здание,  которое
функционирует с помощью электричества. Наши  биотоки  пребывают  в  полном
беспорядке. Я помню, как я подумал о том, что  если  бы  доктора  сняли  с
кого-нибудь электроэнцефалограмму, график получился бы очень  странным.  С
высокими, острыми альфа-пиками, которые свидетельствуют о  злокачественной
опухоли в мозгу".
     "Из-за этих мыслей голова начала болеть еще сильнее. Но я сделал  еще
одну попытку. Я спросил его, не  попросит  ли  он  Сэма  Вадара,  главного
редактора, позволить напечатать рассказ в январском номере. Быть может,  в
качестве прощального материала литературного отдела. Как последний рассказ
на страницах "Логана".
     "Джимми вертел в пальцах карандаш и кивал. Он сказал: "Я попробую, но
ты ведь знаешь, что из этого ничего не выйдет. У нас есть рассказ писателя
- автора одного романа и рассказ Джона  Апдайка,  который  не  хуже...  а,
может, и лучше... и кроме того..." "Рассказ Апдайка не лучше!" - сказал я.
"Господи, Хенри, ну зачем же так кричать..." "Я не кричу!" - закричал я.
     "Он посмотрел на меня долгим взглядом.  К  тому  моменту  голова  моя
раскалывалась. Я слышал, как зудят лампы дневного света. Словно стая  мух,
попавших  в  бутылку.  Это  был  абсолютно  омерзительный  звук.   И   мне
показалось, что я слышу, как заработала электрическая точилка Джейни. "Это
они нарочно", - решил я. "Они хотят запутать меня. Они  знают,  что  я  не
могу сосредоточиться,  когда  вся  эта  дрянь  работает,  и  поэтому...  и
поэтому..."
     "Джим говорил что-то про то, что он выступит на  следующем  заседании
редакции и предложит, чтобы мне разрешили  опубликовать  все  рассказы,  с
авторами которых я уже имел устную договоренность... хотя,  конечно..."  Я
встал, пересек комнату и выключил  свет.  "Для  чего  ты  это  сделал?"  -
спросил Джимми. "Ты знаешь, для чего", -  ответил  я.  "Так  что  убирайся
отсюда, Джимми, а то от тебя ничего не останется".
     Он поднялся и подошел ко мне. "Мне кажется, оставшуюся часть дня тебе
стоит отдохнуть, Хенри", - сказал он. "Иди домой. Отдохни. Я  понимаю:  ты
перенапрягся в последнее время. Я хочу, чтобы ты знал, что я изо всех  сил
постараюсь все это уладить. Я так же сильно желаю этого, как  и  ты...  по
крайней мере, почти так же. А сейчас тебе надо пойти домой, расслабиться и
посмотреть телевизор".
     "Телевизор", - повторил я и рассмеялся. Это  было  самым  смешным  из
всего, что я когда-либо слышал. "Джимми", - сказал я. "Я  хочу,  чтобы  ты
еще кое-что передал от меня Сэму Вадару". "О чем ты, Хенри?"
     "Скажи ему, что ему нужен форнит. Для  всего  этого  предприятия.  Да
нет, тут, пожалуй, одним не обойдешься. Тут нужна целая дюжина форнитов".
     "Форнит", - сказал он, кивая. "Хорошо, Хенри, я обязательно скажу ему
об этом".
     "Голова моя так болела, что  я  едва  мог  замечать,  что  происходит
вокруг меня. Где-то в дальнем уголке сознания, я уже думал о  том,  как  я
скажу Рэгу и как Рэг примет это".
     "Я и сам мог бы заполнить  договор  о  покупке,  если  б  знал,  кому
отослать его", - сказал я. "Может быть, Рэг что-нибудь  придумает.  Дюжина
форнитов. Чтобы они засыпали форнусом все вокруг. Надо  вырубить  всю  эту
гадость, говорю тебе". Я расхаживал по его кабинету, и Джимми уставился на
меня с открытым ртом. "Отключить всю электроэнергию, Джимми, скажи им это.
Скажи это Сэму. Ни одна живая душа не  сможет  думать,  когда  биотоки  ее
мозга нарушает электричество, разве я не прав?"
     "Ты прав, Хенри. На все сто процентов. А сейчас ты  пойдешь  домой  и
отдохнешь, хорошо? Вздремни немного".
     "И кстати о форнитах.  Им  очень  не  нравится,  когда  всякая  дрянь
нарушает биотоки мозга. Радий, электричество и тому подобное.  Кормите  их
болонской копченой колбасой. Пирожными. Арахисовым маслом. У нас  найдутся
на это средства?" Перед глазами у  меня  повисло  темное  облако  боли.  В
глазах у меня двоилось. Внезапно мне  понадобилось  выпить.  Раз  не  было
форнуса, а рациональная часть моего "я" утверждала, что его не  существует
вообще, то оставалась только одна вещь на свете, которая  помогла  бы  мне
прийти в себя - алкоголь". "Ну разумеется, мы изыщем средства",  -  сказал
он. "Ты ведь не веришь во все это, Джимми?" - спросил я.
     "Конечно, верю. Все в  порядке.  Тебе  просто  нужно  пойти  домой  и
немного отдохнуть".
     "Ты не веришь в это сейчас", -  сказал  я,  -  "но,  может  быть,  ты
поверишь в это, когда эта штука обанкротится. Скажи мне ради Бога, как  ты
можешь принимать правильные решения, если  ты  находишься  меньше,  чем  в
пятнадцати  ярдах  от  автоматов  с  кока-колой,  автоматов  с  конфетами,
автоматов с сэндвичами?" И тогда мне пришла в голову действительно ужасная
мысль. "А микроволновая печь?" - закричал я ему в лицо. "У них  же  должна
быть микроволновая печь, в которой они готовят сэндвичи!"
     "Он начал что-то говорить, но я даже не  прислушался.  Я  выбежал  из
кабинета. Все дело было в этой  микроволновой  печи.  Надо  было  убраться
подальше от нее как можно скорее. От нее-то у  меня  и  болела  голова.  Я
помню, в приемной я увидел Джейни, Кейт Янгер из рекламного отдела и  Мерт
Стронг. Все они уставились на  меня.  Должно  быть,  они  слышали,  как  я
кричал".
     "Мой кабинет был на втором этаже как  раз  под  кабинетом  Джимми.  Я
побежал по лестнице. Как только я вошел в кабинет, я  немедленно  выключил
свет и схватил портфель. На лифте я  спустился  в  вестибюль,  но  пока  я
спускался, я поставил портфель между ног и заткнул уши пальцами.  Я  также
помню, как три или четыре  моих  попутчика  посмотрели  на  меня  довольно
странно".  Редактор  холодно  усмехнулся.  "Они  испугались.  Если  бы  вы
оказались в маленькой движущейся коробочке с очевидным сумасшедшим, вы  бы
тоже испугались". "Да уж, это немного слишком",  -  сказала  жена  агента.
"Пока еще нет. Безумие должно с чего-то начинаться.  Если  эта  история  и
рассказывает о чем-то, если  вообще  события  чьей-нибудь  жизни  могут  о
чем-нибудь рассказать, то этим что-то является зарождение безумия. Безумие
должно с чего-то начинаться и куда-то приводить. Совсем  как  дорога.  Или
пуля, вылетающая из ствола Я находился еще очень далеко от Рэга Торпа,  но
я приближался к нему стремительно. Это факт".
     "Мне надо было куда-то пойти, и я отправился "Четыре  Отца",  бар  на
сорок девятой авеню. Я помню, что выбрал именно этот бар, потому  что  там
не было автоматического проигрывателя и цветного телевизора  и  горело  не
так много ламп. Помню, как я заказал себе первый бокал. Потом я уже ничего
не помню до того момента, как я проснулся на следующее утро у  себя  дома.
На полу была засохшая рвота, а в простыне сигаретой была прожжена  большая
дыра. В ступоре я чуть было не умер одним из двух  довольно  омерзительных
способов: я чуть не захлебнулся в собственной блевотине и чуть не  сгорел.
Впрочем, едва ли я что-нибудь почувствовал бы". "Бог мой", - сказал  агент
почти уважительно. "Я вырубился", -  сказал  редактор.  "Впервые  в  своей
жизни я по-настоящему вырубился. Такие состояния - всегда признак конца, и
они обычно не повторяются много раз. Так или  иначе,  но  никогда  они  не
бывают очень часто. Но  любой  алкоголик  скажет  вам,  что  вырубиться  и
потерять сознание - это абсолютно разные вещи.  Было  бы  куда  спокойнее,
если бы это было не так. Но нет, когда алкоголик вырубается, он продолжает
действовать.  Вырубившийся  алкоголик  похож  на  энергичного   маленького
дьяволенка. Нечто вроде злого форнита. Он начинает  звонить  своей  бывшей
жене и оскорблять ее по телефону или выезжает на тротуар, по которому идет
стайка детей. Он уходит с работы, грабит магазин, дарит  свое  обручальное
кольцо. Энергичный маленький дьяволенок".
     "Что же касается меня, то  я,  по  всей  видимости,  пришел  домой  и
написал письмо. Письмо не было адресовано Рэгу. Оно было адресовано мне. И
писал его не я-по крайней мере,  судя  по  самому  письму".  "Так  кто  же
написал?" - спросила жена писателя. "Беллис". "Кто такой Беллис?"
     "Его форнит", - произнес писатель почти  рассеянно.  Глаза  его  были
устремлены куда-то очень далеко.
     "Да, это так", - сказал редактор, абсолютно не выглядя удивленным. Он
снова воспроизвел для  них  письмо  в  мягком  вечернем  воздухе,  отмечая
жестами наиболее важные места.
     "Привет от Беллиса. Я сочувствую твоим трудностям, мой друг, но  хочу
тебе с самого начала сказать, что трудности есть не у тебя одного. Так что
мне приходится нелегко. Я могу доверху засыпать форнусом твою колымагу, но
поворачивать ключ зажигания все равно  придется  тебе.  Для  этого  Бог  и
создал людей. Так что я сочувствую тебе, но сочувствие - это  все,  что  я
могу тебе предложить".
     "Я вижу, ты беспокоишься о Рэге Торпе. Я беспокоюсь не о нем, а  моем
брате, Рэкне. Торп беспокоится о том, что случится с ним, когда Рэкн уйдет
от него, но это потому, что он  эгоистичен.  С  писателями  всегда  бывает
трудно из-за их эгоизма. Он никогда не думает о том, что будет  с  Рэкном,
если сам Торп оставит его. Или свихнется, как пьяный барсук.  По-видимому,
это никогда не приходило ему в голову. Но к  счастью,  все  наши  досадные
трудности преодолеваются с помощью одного краткодействующего средства. И я
напрягаю руки и свое крошечное тельце, чтобы предоставить  тебе  его,  мой
пьяный друг. Ты спросишь меня, существуют ли какие-нибудь долгодействующие
средства. Я уверяю тебя, таких средств нет. Все раны смертельны. Примирись
с неизбежным. Иногда веревка провисает, но она никогда  не  рвется.  Итак.
Благослови минуту передышки и не теряй  времени  в  напрасных  сожалениях.
Благодарное сердце помнит о том, что в конце концов мы прорвемся".
     "Ты должен заплатить ему за рассказ из своих денег. Но не посылай ему
свой личный чек. У Торпа большие и,  возможно,  даже  опасные  проблемы  с
душевным здоровьем, но это не говорит о глуппости". Редактор  прервался  и
сказал по буквам: г-л-у-п-п-о-с-т-и. Затем он продолжил: "После того,  как
ты пошлешь чек лично ему, он выздоровеет за десять секунд".
     "Сними восемьсот с лишним долларов со своего личного счета  и  открой
новый счет на имя "Арвин Паблишинг Инкорпорейтед". Спроси  их,  поняли  ли
они, что твой чек должен выглядеть по-деловому, никаких милых собачек  или
видов на каньон. Найди человека, которому ты можешь доверять, и оформи  на
него доверенность  на  пользование  счетом.  Когда  тебе  выдадут  чековую
книжку, выпиши один чек на восемьсот долларов, и пусть его  подпишет  твой
доверенный. Отошли чек Рэгу Торпу. Это прикроет ненадолго твою задницу".
     "Пока". Письмо было подписано "Беллис". Не от руки. На машинке".
     "Ну и ну", - снова  произнес  писатель.  "Когда  я  поднялся,  первой
вещью, на которую я  обратил  внимание,  была  моя  пишущая  машинка.  Она
выглядела скорее как призрак пишущей машинки из  дешевого  фильма  ужасов.
Еще вчера  она  была  обычным  черным  конторским  "Ундервудом".  Когда  я
поднялся - с головой, которая была размером с Северную Дакоту -  она  была
вымазана в  сером  клейком  веществе.  Последние  фразы  письма  почти  не
читались. Мне достаточно  было  одного  взгляда,  чтобы  понять,  что  мой
"Ундервуд" едва ли когда-нибудь оправится от пережитого. Я  попробовал  на
вкус вещество и отправился на кухню. На  столе  стояла  вскрытая  банка  с
сиропом, из которой торчала ложка. Повсюду между кухней и  моей  берлогой,
которая служила мне в то время рабочим местом, был разлит сироп".
     "Кормили форнита", - сказал писатель.  "Беллис  был  сладкоежкой.  Во
всяком случае, вам так казалось".
     "Да. Но даже будучи таким больным и измотанным, я прекрасно знал, кем
был мой форнит". Он растопырил пальцы рук.
     "Во-первых, Беллис - это была девичья фамилия моей матери".
     "Во-вторых, эта фраза - "свихнется, как пьяный барсук". Это было наше
с братом жаргонное выражение, когда мы были детьми".
     "И  в-третьих,  самое  неприятное.  Эта  идиотская  ошибка  в   слове
"глупость". Почему-то я всегда  ее  совершал.  Я  знал  одного  потрясающе
образованного литератора, который слово "мышь" всегда  писал  без  мягкого
знака, независимо от того,  сколько  раз  корректоры  исправляли  ему  эту
ошибку. Для этого парня, получившего докторскую степень в Принстоне, слово
"ужасный" всегда выглядело как "ужастный".
     Жена  писателя  внезапно  рассмеялась.  Смех  ее   был   одновременно
растерянным и радостным. "Странно, я тоже иногда делаю эту ошибку".
     "Я хочу только сказать, что ошибки человека -  это  его  литературные
отпечатки пальцев. Спросите любого редактора, который несколько  раз  имел
дело с рукописями одного и того же писателя".
     "Беллис был мной, и я был Беллисом". Тем не менее его совет  оказался
чертовски хорошим. Я даже подумал, что это великий совет. Но за всем  этим
скрывается что-то еще - подсознание оставляет отпечатки  пальцев,  но  там
прячется и какой-то  незнакомец.  Странный  парень,  который  знает  много
такого, о чем я никогда не подозревал.  Я,  например,  никогда  не  слышал
выражения "оформить доверенность на пользование счетом", во всяком случае,
мне так казалось. Но оно было в письме, и позже  я  узнал,  что  в  банках
пользуются именно им".
     "Я взял телефонную трубку  и  собрался  набрать  номер  моего  друга.
Трудно в это верить, но боль молнией пронзила мою голову. Я подумал о Рэге
Торпе и радии и в спешке положил трубку на место. После того как я  принял
душ,  побрился  и  раз  десять  посмотрел  на  себя   в   зеркало,   чтобы
удостовериться в том, что моя наружность приближается к тому,  как  должен
выглядеть нормальный человек, я решил пойти и встретиться с другом  лично.
Но он все-таки задал мне очень много вопросов  и  смотрел  на  меня  очень
пристально. Так что, наверное, во мне было еще что-то такое, что не  могли
скрыть ни душ, ни бритье, ни приличная доза Листерина. К  счастью,  он  не
работал вместе со мной, и это помогло мне.  Вы  ведь  знаете,  как  быстро
распространяются новости. Кроме того, если бы он  был  моим  коллегой,  он
знал бы о том, что "Арвин Паблишинг Инкорпорейтед" финансировала "Логан" и
спросил бы себя о том, какое мошенничество я собираюсь осуществить. Но  он
не был и не знал. Так  что  я  сказал  ему,  что  это  малое  издательское
предприятие, которое я затеял после  того,  как  "Логан"  решил  сократить
отдел художественной литературы".
     "Он вас спросил о том, почему вы назвали его  "Арвин  Паблишинг"?"  -
спросил писатель. "Да". "Что вы ему сказали?"
     "Я сказал ему", - произнес редактор, неприветливо улыбнувшись, -  что
"Арвин - это девичья фамилия моей матери".
     После небольшой паузы редактор возобновил  свой  рассказ.  До  самого
конца его уже почти не прерывали.
     "Я начал ждать прихода чековых бланков.  Я  убивал  время,  как  мог.
Берешь стакан, подносишь его к губам, выпиваешь  его,  а  потом  наливаешь
еще. До тех пор, пока эти манипуляции не утомляют тебя так, что ты  просто
падаешь головой на стол. Происходили и другие вещи, но только этот процесс
меня по-настоящему интересовал. Насколько я помню. Я оговариваюсь  потому,
что был в то время постоянно пьян, и на одну  вещь,  которую  я  запомнил,
приходится пятьдесят или шестьдесят, которые выветрились из моей памяти".
     "Я ушел с работы, и уверен, что это вызвало  у  всех  огромный  вздох
облегчения. У них, потому что  им  не  надо  было  теперь  брать  на  себя
экзистенциальную задачу  по  увольнению  сумасшедшего  из  несуществующего
отдела. У меня, потому что я не мог себе представить, как я снова  окажусь
перед этим зданием, с его лифтом, лампами  дневного  света,  телефонами  и
всем этим поджидающим меня электричеством".
     "В течение тех трех недель я написал Рэгу Торпу и его  жене  по  паре
писем. Я помню, как писал ей, но не ему. Как и письмо от  Беллиса,  письма
Рэгу были написаны мной в состоянии полного помрачения сознания.  Но  и  в
таком состоянии я не избавлялся ни от моих старых рабочих привычек, ни  от
привычных грамматических ошибок. Я никогда не  забывал  вставить  копирку.
Когда я просыпался на следующее утро, листы  копирки  валялись  вокруг.  Я
словно читал письма от незнакомого мне человека".
     "Нельзя сказать, что эти письма были безумны. Совсем  нет.  Они  даже
были почти... рассудительны".
     Он остановился и покачал головой медленно и изнуренно.
     "Бедная Джейн Торп. Ей, наверное, казалось, что редактор рассказа  ее
мужа проделывал очень сложную и человеколюбивую процедуру по излечению  ее
мужа от его прогрессирующего безумия. Возможно, ей  и  приходил  в  голову
вопрос о том,  надо  ли  потакать  во  всем  человеку,  которого  осаждают
различные параноидальные фантазии, один раз чуть уже не приведшие к  тому,
что он набросился на девочку. Но даже если и так, она закрывала  глаза  на
все отрицательные стороны и потакала ему сама. И я никогда ее  за  это  не
обвинял. Она не смотрела на него, как на капризного сумасшедшего, которого
надо терпеть, пока он не отправится на живодерню. Она любила его. В  своем
роде Джейн Торп была великой женщиной. И прожив с Рэгом ранний  период,  а
затем период славы и, наконец, период безумия, она вполне была согласна  с
Беллисом, что надо "благословить минуту передышки и не терять  времени  на
напрасные сожаления". Разумеется,  чем  дольше  передышка  и  чем  сильнее
провисла  веревка,  тем  больнее  вам  будет,  когда  ее  в  конце  концов
дернут..."
     "В тот короткий  период  времени  я  получил  письма  от  них  обоих.
Удивительно солнечные письма. Хотя солнце их было каким-то странным, почти
предзакатным. Казалось,  что...  Впрочем,  черт  с  ней,  с  этой  дешевой
философией. Если я смогу  сформулировать,  то  скажу  вам  потом.  А  пока
давайте забудем об этом".
     "Он заходил поболтать к соседям каждый  вечер.  Когда  листья  начали
падать, Рэг Торп им казался уже чем-то  вроде  сошедшего  на  землю  бога.
Когда они не играли в карты, начинались разговоры о литературе,  во  время
которых Рэг мягко подшучивал над ними. Он  взял  себе  щенка  из  местного
приюта для  животных  и  выгуливал  его  утром  и  вечером,  встречаясь  и
перекидываясь парой фраз с другими людьми из  квартала.  Люди,  подумавшие
было, что Торпы - довольно странная пара,  изменили  свое  мнение  о  них.
Когда Джейн сказала,  что  без  электричества  ей  стало  довольно  трудно
справляться с домашним хозяйством и она хотела  бы  нанять  служанку,  Рэг
сразу же согласился. Она была поражена тем, насколько легко  и  весело  он
принял известие о служанке. Дело тут было не в деньгах - после "Антиподов"
они катались как сыр в масле - дело было в них. Рэг всегда свято  верил  в
то, что они были повсюду. И разве мог для них найтись  лучший  шпион,  чем
служанка, которая могла расхаживать по всему дому, заглядывать под кровати
и в чуланы, а, возможно, и в ящики письменного стола,  если  их,  конечно,
перед этим не запереть, а еще лучше - не забить гвоздями".
     "Но он сказал ей,  что  согласен,  что  с  его  стороны  было  крайне
бесчувственным не догадаться об этом самому.  И  это  несмотря  на  то,  -
подчеркнула она в своем письме,  -  что  самую  тяжелую  работу  по  дому,
например, ручную стирку, он выполнял сам. Он  попросил  только  об  одном:
чтобы ей не разрешали входить в его кабинет".
     "А самым лучшим и наиболее обнадеживающим с точки зрения  Джейн  было
то, что он вернулся к работе, на этот раз над новым романом. Она прочитала
первые три главы, и они показались ей великолепными. По ее словам, все это
началось с того момента, как я принял  "Балладу  о  блуждающей  пуле"  для
публикации в  "Логане".  До  того  момента  он  был  в  безнадежно  плохом
состоянии. И она благословляла меня за то, что я сделал".
     "Я абсолютно  уверен,  что  она  была  искренней,  но  все  же  в  ее
благодарности не было особой теплоты,  и  солнечность  ее  письма  местами
замутнялась. Вот я и опять заговорил об этом: свет, который пронизывал  ее
письмо, чем-то напоминал лучи солнца в тот  день,  когда  оно  пробивается
через тяжелые дождевые облака, предвещающие бурю".
     "При всех этих хороших новостях - друзьях, собаке, служанке  и  новом
романе - она тем не менее была слишком проницательна, чтобы поверить в его
окончательное выздоровление... по крайней мере, мне так казалось из  моего
тумана. У Рэга оставались признаки психоза. Психоз  чем-то  похож  на  рак
легких: ни одна из этих болезней не может пройти  сама  собой,  хотя  и  у
сдвинувшихся  и  у  раковых  больных   могут   быть   периоды   временного
облегчения".
     "Могу я попросить у вас еще одну сигарету,  дорогая?"  Жена  писателя
протянула ему одну штуку. "В конце концов", - продолжил он, доставая  свой
"Ронсон",  -  "знаки  его  болезни   были   повсюду.   Ни   телефона,   ни
электричества. Он кормил свою пишущую машинку  так  же  регулярно,  как  и
своего щенка. Соседи-студенты считали его гением, но они не видели, как по
утрам он надевает резиновые перчатки от радиации,  чтобы  принести  свежую
газету. Они не  слышали,  как  он  стонет  во  сне,  и  им  не  надо  было
успокаивать его, когда он, крича, просыпался от кошмаров, которые  не  мог
потом вспомнить".
     "Вы,  моя  милая",  -  повернулся  редактор  к   жене   писателя,   -
"удивлялись, почему она была так привязана к  нему.  Но  вы  ведь  не  все
сказали, что было у вас на уме. Не так ли?" Она кивнула.
     "Да.  И  я  не  собираюсь  перечислять   вам   все   причины.   Когда
рассказываешь правдивые истории, надо просто перечислить  все  происшедшие
события, и пусть люди сами беспокоятся о  том,  почему  они  произошли.  В
общем, никто никогда  не  знает  причину  тех  или  иных  событий...  а  в
особенности те люди, которые утверждают, что она им известна".
     "Но все-таки в представлении Джейн Торп дело значительно поправилось.
Она переговорила с негритянкой среднего возраста о работе по уборке дома и
заставила себя рассказать ей  о  странностях  мужа  настолько  откровенно,
насколько она могла. Женщина - ее звали Гертруда  Рулин  -  рассмеялась  и
сказала, что ей приходилось работать на  людей,  которые  вели  себя  куда
страннее. Первую неделю работы Рулин в доме Джейн провела почти с  тем  же
самым чувством, с которым она  впервые  шла  вместе  с  мужем  в  гости  к
соседям.  Она  постоянно  ожидала  какого-нибудь  дикого  взрыва.  Но  Рэг
очаровал служанку в той же степени, что и своих молодых друзей,  поговорив
с ней о ее церковной деятельности, о ее муже и о Джимми, ее младшем  сыне,
рядом с которым, по словам Гертруды,  даже  Джек-потрошитель  выглядел  бы
смирным зубрилой-первоклассником. У нее было одиннадцать детей,  но  между
Джимми и следующим ее ребенком был разрыв в девять лет. Ей  приходилось  с
ним трудновато".
     "Рэг выглядел неплохо... по крайней мере, если вы смотрели на  мир  с
его точки зрения. Но, разумеется, он  был  таким  же  сумасшедшим,  как  и
раньше. Таким же сумасшедшим, как и я. Безумие - это блуждающая  пуля,  но
любой эксперт  по  баллистике  скажет  вам  о  том,  что  не  бывает  двух
одинаковых пуль. В одном из писем ко  мне  Рэг  написал  немного  о  новом
романе, а затем прямо перешел к форнитам. К форнитам вообще и  к  Рэкну  в
частности. Он размышлял о том, действительно ли они  хотят  убить  форнита
или, что казалось ему более вероятным, взять их в плен живыми  и  изучить,
что они из себя представляют. Он закончил письмо так:  "Как  мой  аппетит,
так и мой взгляд на жизнь неизмеримо улучшились со  времени  начала  нашей
переписки, Хенри. Я вам очень благодарен. Искренне ваш. Рэг".  И  в  конце
небольшой постскриптум, в котором он небрежно осведомлялся, будет  ли  его
рассказ проиллюстрирован. Это вызвало у меня внезапные угрызения  совести,
и мне срочно потребовалось выпить".
     "Рэг был занят форнитами, а я - электропроводами". "В  моем  ответном
письме я упомянул форнитов лишь походя. Вот  когда  я  действительно  стал
потакать ему, во всяком случае, в  отношении  форнитов.  Эльф  с  девичьей
фамилией моей матери и мои повторяющиеся грамматические  ошибки  перестали
интересовать меня".
     "Что  меня  начинало  интересовать  все  больше  и  больше.  Так  это
электричество, радиоволны, микроволновые  печи,  радиоизлучение  небольших
приборов, слабая радиация и Бог знает еще что. Я пошел в библиотеку и взял
книги по интересующему меня предмету. Я также купил  несколько  книг.  Там
было много пугающих вещей, и, разумеется, их-то я и искал".
     "Я отключил телефон  и  электроэнергию.  Ненадолго  это  помогло,  но
однажды, когда я стоял, пошатываясь, в дверях с  одной  бутылкой  "Черного
Бархата" в руке и с другой - в кармане пальто, я увидел маленький  красный
глазок, уставившийся на меня с потолка. Боже мой, с минуту  мне  казалось,
что сейчас у меня случится сердечный приступ. Сначала я подумал,  что  это
жук... огромный черный жук с одним пылающим глазом".
     "У меня был газовый фонарь, и я зажег его. Сразу понял, что это было.
Но от этого мне не стало легче.  Наоборот,  гораздо  хуже.  Как  только  я
хорошенько рассмотрел эту штуку, я почувствовал пульсирующие взрывы острой
боли в голове. На мгновение мне показалось, что глаза мои  стали  смотреть
внутрь и я могу заглянуть в свой собственный  мозг  и  увидеть  дымящиеся,
чернеющие, умирающие клетки. Это было противопожарное устройство,  в  1969
году оно было еще большей технической  новинкой,  чем  даже  микроволновая
печь".
     "Я вылетел из квартиры и понесся вниз по  лестнице.  Хотя  я  жил  на
шестом этаже, к тому времени я перестал пользоваться лифтом. Я забарабанил
в дверь к швейцару. Я сказал ему, что хочу, чтобы эту штуку убрали,  хочу,
чтобы ее убрали совсем, хочу, чтобы ее убрали сегодня  же  вечером,  хочу,
чтобы убрали ее в течение часа. Он посмотрел на меня так, как будто я - вы
простите мне это выражение - свихнулся, как пьяный барсук, и теперь я  его
прекрасно понимаю. Противопожарное устройство было установлено  для  моего
же блага, для моей же безопасности. Сейчас они есть повсюду, но тогда  это
был Большой Шаг Вперед, за который ассоциация жильцов вносила  специальную
плату".
     "Он снял устройство - много времени на  это  не  потребовалось  -  но
взгляд его оставался столь же пристальным, и отчасти я мог его  понять.  Я
был небрит, от меня несло виски, волосы у меня  на  голове  стояли  дыбом,
пальто было грязным. Он, должно быть, знал, что я уже не хожу  на  работу,
что я продал мой телевизор, что телефон  и  электроэнергию  я  добровольно
отключил. Он считал меня сумасшедшим".
     "Возможно я и был сумасшедшим, но, как и Рэг, я  не  был  идиотом.  Я
стал очень любезным. Редакторам по должности полагается уметь  располагать
к себе людей. И я подмазал его десятидолларовым банкнотом. В конце  концов
мне удалось замять это происшествие, но, по тем взглядам, которые я ощущал
на себе в течение следующих двух недель - моих  последних  недель  в  этом
доме - я понял, что слухи обо мне распространились. Тот факт, что ни  один
из членов жилищной ассоциации не подошел ко мне, чтобы  упрекнуть  меня  в
неблагодарности, был особенно красноречив.  Я  сидел  при  неровном  свете
газового фонаря, единственного источника света  на  все  три  комнаты,  за
исключением всех электрических фонарей Манхэттена, свет которых пробирался
через окна. Я сидел с бутылкой в одной руке  и  с  сигаретой  в  другой  и
смотрел на участок потолка, где раньше было противопожарное  устройство  с
красным глазком, глазком, который был таким безобидным  в  дневное  время,
что я никогда даже не замечал его. Я думал  о  неопровержимом  факте,  что
хотя я и отключил все электричество, одна штука все-таки работала... а где
оказалась одна, там могла оказаться и другая".
     "Но даже если это и не так, весь дом все равно был начинен проводами.
Он был полон проводами, как  человек,  умирающий  от  рака,  бывает  полон
злокачественными клетками и гниющими внутренними органами. Закрыв глаза, я
мог видеть все эти провода, бегущие в темноте и излучающие слабый  зеленый
свет".
     "Когда я получил от Джейн Торп письмо,  в  котором  она  упоминала  о
фольге, одна часть моего "я"  поняла,  что  в  этом  она  увидела  признак
безумия Рэга. И эта часть моего "я" знала, что я должен ответить  ей  так,
будто все мое "я" уверено в ее правоте. Но другая часть моего "я" - к тому
времени значительно большая - воскликнула: "Какая замечательная идея!" - и
в тот же день  я  покрыл  фольгой  все  выключатели  у  себя  в  квартире.
Вспомните, что я был тем  человеком,  который  должен  был  помогать  Рэгу
Торпу. При всей мрачности ситуации это довольно забавно".
     "В ту ночь я решил выехать с Манхэттена. У меня был старый  фамильный
дом в Адирондакс, куда я мог отправиться, и мне нравилась эта перспектива.
Единственное, что удерживало меня в городе, - это был рассказ Рэга  Торпа.
Если для Рэга "Баллада о блуждающей  пуле"  стала  спасательным  кругом  в
океане безумия, то теперь она сыграла ту же роль  и  для  меня.  Я  хотел,
чтобы ее напечатали в каком-нибудь приличном журнале. После  этого  я  мог
отправляться хоть к черту на куличики".
     "Вот до какого момента дошла переписка Уилсон-Торп как раз  незадолго
до катастрофы. Мы были похожи на  двух  умирающих  наркоманов,  проводящих
сравнительный анализ достоинств героина и  ЛСД.  У  Рэга  форниты  жили  в
пишущей машинке, у меня они жили в стенах,  и  у  нас  обоих  они  жили  в
головах".
     "И кроме того, были еще и они. Не забывайте  о  них.  Прошло  немного
времени, и я решил, что  к  ним  принадлежат  все  нью-йоркские  редактора
художественной прозы - нельзя сказать, чтоб их осталось много к концу 1969
года. Если всех их собрать вместе, их можно было бы  убить  одним  зарядом
дроби, и вскоре я начал думать, что это не такая уж и плохая идея".
     "Только через пять лет я смог взглянуть на эту ситуацию их глазами. Я
потряс своим видом швейцара, а ведь  он  видел  меня  не  в  самом  худшем
состоянии и к тому же получил от меня на чай. Что  касается  редакторов...
ирония была в том, что многие из них  действительно  были  моими  хорошими
друзьями.  Джерид  Бейкер,  например,  был   заместителем   редактора   по
художественной литературе в  "Эсквайре",  а  ведь  мы  с  Джеридом  вместе
воевали во Второй  мировой  войне.  Эти  ребята  не  просто  почувствовали
некоторое неудобство, увидев новую улучшенную версию  Хенри  Уилсона.  Они
были в ужасе. Если бы я  просто  отослал  рассказ  с  любезным  поясняющим
письмом, мне, возможно, сразу же удалось бы пристроить  его.  Но  это  мне
казалось недостаточным. О, нет, это не для такого рассказа. Я  должен  был
убедиться в том, что  об  этом  рассказе  позаботятся  особо.  Так  что  я
таскался с ним  от  двери  к  двери,  вонючий,  седой  бывший  редактор  с
трясущимися руками и красными глазами, с огромным кровоподтеком  на  левой
щеке, который я приобрел, стукнувшись о дверь ванной комнаты, пробираясь к
туалету в кромешной темноте".
     "Кроме  того,  я  не  желал  разговаривать  с  этими  ребятами  в  их
кабинетах. Я просто-напросто был не в состоянии. Давно прошли те  времена,
когда я мог позволить себе зайти в лифт и подняться на сороковой этаж. Так
что я поджидал их в  парках,  на  лестницах,  или,  как  это  случилось  с
Джеридом Бейкером, в баре на сорок девятой авеню. Джерид по  крайней  мере
был бы рад пригласить меня в более приличное место, но, как вы  понимаете,
прошли те времена, когда нашелся хотя бы один уважающий  себя  метрдотель,
который пропустил бы меня в ресторан для деловых людей". Агент поморщился.
     "Я  получал  формальные  обещания  прочесть  рассказ,   за   которыми
следовали неформальные вопросы о том, как мое здоровье, как много я пью. Я
помню - весьма смутно - как я пытался объяснить парочке из них, что утечки
электричества и радиации сбивают все мысли у людей, и когда  Энди  Риверс,
возглавлявший отдел художественной  литературы  в  "Американз  Кроссингз",
спросил, не нужна ли мне помощь, я сказал, что это ему нужна помощь".
     "Видишь всех этих людей на улице?" - спросил я. Мы  стояли  с  ним  в
Вашингтон-сквер парке. "У половины, а, может быть, даже у  трех  четвертей
из них в мозгу развились злокачественные опухоли. Держу пари,  что  ты  не
возьмешь рассказ Торпа, Энди. Черт, вы ничего  не  можете  понять  в  этом
городе.  Ваш  мозг  находится  на  электрическом  стуле,  а  вы  даже   не
подозреваете об этом".
     "В руках у меня был экземпляр отпечатанного на машинке  рассказа.  Он
был свернут в трубочку, как газета. Я ударил его  свернутой  трубочкой  по
носу, как бьют собаку, которая мочится на угол дома. Я повернулся и пошел.
Помню, как он кричал мне вслед, что-то насчет того, чтобы  выпить  чашечку
кофе и обсудить все это еще раз, но в этот  момент  я  заметил  неподалеку
магазинчик  уцененных  грампластинок.  Колонки,   поблескивающие   тяжелым
металлом, уставились прямо на тротуар, а  внутри  виднелись  гроздья  ламп
дневного света, и я перестал слышать его  голос  в  нарастающем  жужжании,
которое раздалось в моей голове.  Я  помню,  как  подумал  о  двух  вещах:
во-первых, мне надо поскорее уехать из города, как можно скорее,  а  то  у
меня у самого образуется опухоль в мозгу, и во-вторых, мне надо немедленно
выпить".
     "Когда я добрался домой в тот вечер, я обнаружил под дверью  записку.
В ней было написано: "Убирайся отсюда, сумасшедший козел". Я выбросил  ее,
не обратив никакого  внимания.  Мы  сумасшедшие  старые  козлы,  думаем  о
слишком важных вещах, чтобы обращать  внимание  на  анонимные  записки  от
всяких сосунков".
     "Я думал о том, что я сказал Энди Риверсу  о  рассказе  Рэга.  И  чем
больше я думал - чем больше я пил - тем более  осмысленными  казались  мне
мои слова. "Блуждающая пуля" была забавным рассказом  и  на  поверхностном
уровне читалась легко... но в глубине она оказывалась удивительно сложной.
Думал ли я, что хоть один редактор в этом  городе  сможет  ухватить  смысл
всех уровней этого рассказа? Возможно, раньше я мог так думать, но сейчас,
когда глаза мои открылись? Неужели в мире,  нашпигованным  проводами,  как
бомба террориста, найдется место для понимания и тонкого вкуса? Боже  мой,
ведь электричество течет повсюду".
     "Пытаясь забыть о постигшей меня неудаче, я читал  газету,  пока  еще
было достаточно дневного света. И там, прямо на  первой  странице  "Тайме"
была  статья  о  том,  куда  исчезают  радиоактивные  отходы   с   атомных
электростанций. Там говорилось, что в умелых  руках  эти  отходы  запросто
могли бы превратиться в ядерное оружие".
     "Когда стемнело, я сидел у себя за кухонным столом и размышлял о том,
как они добывают плутониевую пыль подобно тому, как золотоискатели в  1849
году добывали золото. Только им не надо было взрывать город.  О,  нет.  Им
достаточно было разбросать ее повсюду и всем свернуть мозги набекрень. Они
были зловредными форнитами, а вся эта радиоактивная пыль  была  зловредным
форнусом. Самым худшим форнусом, приносящим одни несчастья".
     "В конце концов я решил, что вообще не хочу печатать рассказ Рэга, по
крайней мере, не в Нью-Йорке. Я уеду из города,  как  только  мне  пришлют
заказанные бланки чеков. Когда я буду в  северной  части  штата,  я  пошлю
рассказ в провинциальные литературные журналы. Начну, пожалуй, со  "Сьюани
Ревью". Или, может быть, с "Айова Ревью". Рэгу я потом  все  объясню.  Рэг
поймет. Все проблемы казались решенными, так что я решил  выпить  в  честь
этого. Потом  я  выпил  еще.  А  потом  я  вырубился.  До  катастрофы  мне
предстояло вырубиться еще только один раз".
     "На следующий день пришли чеки "Арвин Компани". Я впечатал в один  из
них требуемую сумму и отправился к доверенному другу. Опять он меня  долго
расспрашивал, но и на этот раз я сдержался.  Мне  нужна  была  подпись.  В
конце концов я ее получил. Я пошел в мастерскую и попросил тут же при  мне
изготовить почтовый штамп "Арвин Компани". Я поставил штамп  в  графе  для
обратного адреса на фирменном  конверте,  впечатал  адрес  Рэга  (сахарной
пудры в машинке больше не было, но клавиши до сих пор западали) и прибавил
от себя пару  строк  о  том,  что  никогда  еще  посылка  автору  чека  не
доставляла мне такого удовольствия... и это было абсолютной правдой. И  до
сих пор так и есть. Мне потребовался почти час, чтобы отправить письмо:  я
все никак не мог  понять,  достаточно  ли  официально  оно  выглядит.  Вам
никогда бы не пришло в голову,  что  вонючий  пьяница,  не  менявший  свое
нижнее белье около десяти дней, мог проявлять такую осмотрительность".
     Он сделал паузу, затушил сигарету и посмотрел на часы. Затем  тем  же
тоном, которым проводник возвещает прибытие поезда в какой-нибудь  крупный
населенный пункт, он произнес: "Мы подошли к необъяснимому".
     "Эта часть моей  истории  особенно  интересовала  двух  психиатров  и
других специалистов по душевным болезням, с которыми мне предстояло  иметь
дело в следующие тридцать месяцев моей жизни. Они заставляли меня отречься
от одного  ее  фрагмента,  чтобы  удостовериться  в  том,  что  я  начинаю
поправляться. Как сказал один  из  них:  "Это  единственная  часть  вашего
рассказа,   которая   не   может   быть   объяснена   вашим   неправильным
умозаключением... если, конечно, предположить, что в  данный  момент  ваши
логические способности вполне восстановились". Потом я  все-таки  отрекся,
потому что  знал  -  даже  если  они  этого  не  знали  -  что  я  начинаю
поправляться и мне дьявольски хотелось выбраться из лечебницы. Я  подумал,
что если мне не удастся выбраться довольно скоро,  тогда  я  сойду  с  ума
опять. Так что я отрекся -  ведь  и  Галилей  отрекся,  когда  ему  начали
поджаривать пятки, но внутри  себя  я  остался  непреклонным.  Я  не  хочу
сказать, что то, о чем я вам сейчас расскажу, произошло на самом  деле.  Я
только утверждаю, что до сих пор верю в то, что  это  произошло.  Различие
небольшое, но для меня оно очень существенно".
     "Итак,  друзья,  необъяснимое".  "Следующие  две  недели  я   провел,
готовясь  к  отъезду.  Мысль  о  том,  что  мне  придется  вести   машину,
совершенно, кстати говоря, меня не беспокоила. Когда  я  был  ребенком,  я
прочел, что машина - самое  безопасное  место  во  время  грозы,  так  как
резиновые шины служат почти идеальными изоляторами. Я с нетерпением ожидал
того момента, когда я заберусь в свой  старый  "Шевроле",  наглухо  задраю
окна и выеду из города, который начинал мне представляться  в  виде  одной
огромной молнии. Тем не менее приготовления также включали в себя операцию
по вывинчиванию лампочки из салона, заклеиванию патрона и отключению фар".
     "Когда я пришел домой в ту  последнюю  ночь,  которую  я  намеревался
провести в своей квартире,  там  ничего  не  оставалось,  кроме  кухонного
стола, кровати и пишущей машинки в каморке. Я был сильно пьян, и в кармане
пальто у меня была припасена бутылка  для  того,  чтобы  скоротать  ночные
часы. Я проходил через свою берлогу, собираясь, я полагаю,  отправиться  в
спальню. Там бы я сел  на  кровать  и  начал  бы  думать  о  проводах,  об
электричестве, о свободной радиации и пил бы до тех пор, пока, наконец, не
смог бы заснуть".
     "Место,  которое  я  называю  своей  берлогой,  на  самом  деле  было
гостиной. Я устроил себе  в  ней  кабинет,  потому  что  там  было  лучшее
освещение во всей квартире. Там было большое выходящее на запад  окно,  из
которого была видна линия горизонта. Это приближается к чуду с  хлебами  и
рыбами, особенно для квартиры в  Манхэттене  на  шестом  этаже,  но  линия
горизонта была видна. Я не задумывался над тем, как это могло  получиться,
я просто наслаждался видом. Комната была освещена прекрасным ровным светом
даже в дождливые дни".
     "Но освещенность в тот вечер была просто  сказочной.  Закат  наполнил
комнату красным сиянием. Свет был как от раскаленной  докрасна  печи.  Без
мебели комната показалась мне слишком большой. Стук моих шагов по твердому
деревянному полу отдавался эхом".
     "Пишущая машинка стояла на полу в самом центре, и я как раз собирался
пройти мимо, когда увидел,  что  в  машинку  заправлен  лист  бумаги.  Это
заставило меня вздрогнуть, так как я прекрасно помнил,  что  машинка  была
пустой, когда я в последний раз выходил за новой бутылкой".
     "Я оглянулся в поисках  какого-нибудь  непрошенного  гостя.  Исключив
взломщиков и наркоманов, я подумал о... о том, что это были привидения".
     "Я увидел рваную дыру на обоях слева от двери в спальню.  По  крайней
мере, теперь я знал, откуда в пишущей  машинке  оказалась  бумага.  Кто-то
просто оторвал потрепанный кусок старых обоев".
     "Я все еще смотрел на обои, когда услышал у себя за спиной  негромкий
отчетливый звук - клац! Я подскочил и обернулся. Сердце чуть не выпрыгнуло
у меня из груди. Я был в ужасе, но я узнал звук,  в  этом  не  могло  быть
никакого сомнения. Всю жизнь я работал со словами и  мгновенно  распознать
звук  ударяющей  по  бумаге  клавиши  пишущей  машинки,  даже  в   пустой,
освещенной закатным солнцем  комнате,  в  которой  некому  дотронуться  до
клавиатуры".
     Они смотрели на него в темноте, их лица расплывались белыми  кругами.
Никто не произнес ни слова, но все передвинулись  слегка  поближе  друг  к
другу. Жена писателя двумя руками сжала руки своего мужа.
     "Я почувствовал, что я... смотрю на себя откуда-то со стороны. Словно
меня  не  было.  Может  быть,  так  всегда  и  чувствует   себя   человек,
сталкивающийся с необъяснимым. Я медленно пошел по направлению  к  пишущей
машинке. Сердце дико трепыхалось у меня в  горле,  но  ум  был  совершенно
спокоен... каким-то ледяным спокойствием".
     "Клац! Дернулась еще одна клавиша. Я даже заметил на этот раз, какая.
Клавиша была в третьем ряду, слева".
     "Я очень медленно  опустился  на  колени,  а  затем  ноги  мои  стали
ватными, и я почти в  бессознательном  состоянии  рухнул  на  пол,  и  мое
грязное  пальто  веером  расположилось  вокруг  меня,  как  юбка  девушки,
сделавшей очень  глубокий  реверанс.  Машинка  быстро  клацнула  два  раза
подряд, затем  сделала  паузу  и  клацнула  снова.  Каждый  клан,  так  же
отдавался эхом, как и звуки моих шагов минуту назад".
     "Обои так были так заправлены в машинку, что сторона с засохшим клеем
была лицевой. Буквы были неровными и нечеткими, но я вполне мог  разобрать
их. Рэкн - вот что было там написано".
     "Затем..." Он прочистил горло  и  слегка  усмехнулся.  "Даже  сейчас,
через столько лет трудно об этом  рассказывать...  просто  произнести  это
вслух. Ну хорошо. Излагаю только факты. Я увидел ручку, которая высунулась
из пишущей  машинки.  Невероятно  крошечную  ручку.  Она  появилась  между
клавишами С и М в нижнем ряду,  сжалась  в  кулак  и  ударила  по  клавише
пробела. Машинка дернулась, очень быстро, словно икнула.  Ручка  втянулась
обратно".
     У жены агента вырвался  резкий  смех.  "Перестань,  Марша",  -  мягко
сказал агент, и она замолчала.
     "Машинка стала клацать немного быстрее", - продолжил редактор,  -  "и
через  некоторое  время  мне  почудилось,  что  я  слышу  тяжелое  дыхание
существа, которое молотило по клавишам.  Оно  задыхалось,  как  задыхается
человек, выполняющий очень трудную работу и все ближе и ближе подходящий к
пределу своих возможностей. После некоторого времени машинка вообше  почти
перестала печатать. Большинство литер было измазано в  том  самом  клейком
сиропе, но я смог разобрать уже  напечатанное.  Там  было  написано:  рэкн
уми... Р завязло в сиропе. Я помедлил мгновение и высвободил  клавишу.  Не
знаю, смог ли бы Беллис освободить ее сам. Думаю, нет. Но мне не  хотелось
смотреть на то... как он будет... пытаться... С меня  хватило  и  кулачка.
Если бы я увидел эльфа, так сказать, в полный  рост,  я  бы  действительно
сошел с ума. Убежать я не мог. Ноги перестали мне повиноваться".
     "Клац-клац-клац. А затем эти покряхтывания и  напряженные  вздохи.  И
после каждого слова мертвенно-бледная,  испачканная  в  грязи  и  чернилах
ручка появлялась между С и М и ударяла по пробелу. Не знаю точно,  сколько
это продолжалось. Может быть, семь минут, Может быть, десять. Может  быть,
целую вечность".
     "Наконец клацанья  прекратились,  и  я  понял,  что  больше  не  могу
различить его дыхания. Может быть, он потерял сознание... может  быть,  он
сдался и ушел... а, может  быть,  он  умер.  От  сердечного  приступа  или
чего-нибудь в этом роде. В одном я уверен: послание не было закончено. Вот
его текст: рэкн умирает из-за мальчика джимми торп ничего не  знает  скажи
торпу рэкн умирает мальчик джимми убив... На этом послание обрывалось".
     "Наконец я нашел в себе силы подняться и выйти из комнаты. Я  шел  на
цыпочках, словно думая, что он заснул, и если  звук  моих  шагов  разбудит
его, он снова начнет печатать... и я подумал, что если это произойдет,  то
после первого же клацанья я закричу. И я буду продолжать  кричать  до  тех
пор, пока не взорвется мое сердце или моя голова".
     "Мой "Шевроле" стоял на  стоянке  на  улице,  с  полным  баком,  весь
забитый вещами и готовый к отъезду. Я сел за руль и вспомнил о  бутылке  в
кармане пальто. Руки так тряслись, что я  выронил  ее,  но  она  упала  на
сиденье и не разбилась".
     "Я вспомнил о своих помрачениях сознания, и это было именно  то,  что
мне нужно, и именно то, что я получил. Я помню, как сделают первый  глоток
из горлышка. Помню второй. Помню, как  включил  аккумулятор  и  поймал  по
радио Фрэнка Синатру, который пел  "Эта  Старая  Черная  Магия",  что  мне
показалось вполне подходящим к случаю.  Помню,  как  я  стал  подпевать  и
сделал еще несколько глотков. Я стоял на  последнем  ряду  стоянки  и  мог
видеть, как чередуются цвета у светофора на углу. Я  продолжал  думать  об
ослабевающем клацаньи в пустой комнате и угасающем красном сиянии  в  моей
берлоге. Я продолжал  думать  о  пыхтящих  звуках,  вызывающих  у  меня  в
воображении фигуру  занимающегося  культуризмом  эльфа,  который  подвесил
рыболовные грузила на хвостик буквы Ц и упражняется в их  поднятии  внутри
моей пишущей машинки. Я все еще видел перед собой  шероховатую  изнаночную
поверхность обрывка обоев. Мой ум  желал  установить,  что  происходило  в
квартире до моего прихода...  желал  представить  себе,  как  он,  Беллис,
подпрыгивает и ухватывается за отставший кусок обоев у  двери  в  спальню,
потому что это была единственная вещь в  комнате,  отдаленно  напоминающая
бумагу, повисает на нем и в конце концов отрывает и несет  его  на  голове
обратно к машинке, как  пальмовый  лист.  Я  пытался  вообразить,  как  он
умудрился заправить его в машинку. Я никак не мог отключиться, так  что  я
продолжал пить, а Фрэнк Синатра кончил  петь  и  появилась  Сара  Воган  с
песней "Сейчас Я Сяду и Напишу Себе Письмо", и это опять вполне  подходило
к случаю, так как совсем недавно я делал нечто подобное, или,  по  крайней
мере, думал до сегодняшнего вечера, что делал, пока не случилось то,  что,
так сказать, заставило меня пересмотреть свою позицию по этому вопросу,  и
я подпевал старой доброй Саре и, очевидно, именно в этот момент я  наконец
отключился, потому что сразу после второго припева, без всякого  перерыва,
я почувствовал, как кто-то бьет меня по спине, а  потом  заводит  руки  за
спину и вновь отпускает их  и  снова  бьет  по  спине.  Это  был  водитель
грузовика. После каждого удара я чувствовал, как фонтан воды поднимается к
горлу и собирается уж вернуться обратно, но не возвращается,  так  как  он
поднимает мои локти, и каждый раз, как он это делает,  на  меня  наступает
приступ рвоты, и рвет меня даже не "Черным  Бархатом",  а  обычной  речной
водой. Когда я наконец смог поднять голову и осмотреться, было шесть часов
вечера, и прошло три дня с тех пор, как я сидел в салоне своего "Шевроле",
и я лежал на берегу Джексон-ривер  в  западной  Пенсильвании,  примерно  в
шестидесяти милях от Питсбурга. Мой "Шевроле" торчал в реке кверху задом".
     "Не найдется ли еще выпить, милая? Чертовски пересохло в горле".
     Жена писателя молча передала ему стакан, и когда  она  наклонялась  к
нему, она импульсивно поцеловала его в морщинистую, обтянутую  крокодильей
кожей щеку. Он улыбнулся, и глаза его сверкнули в сумерках. Это отнюдь  не
означало, что он  смеется  над  ней.  Глаза  не  сверкают  так  от  смеха.
"Спасибо, Мэг".
     Он сделал большой глоток, закашлялся  и  отмахнулся  от  предложенной
сигареты.
     "Я уже достаточно накурился за  вечер.  Я  собираюсь  совсем  бросить
курить. В будущем воплощении, так сказать".
     "Едва ли стоит продолжать мою историю. В ней есть только один  порок,
которым страдает всякая история - она абсолютно предсказуема. Они  выудили
нечто вроде сорока  бутылок  "Черного  Бархата"  из  моей  машины,  причем
большая  часть  была  пустой.  Я  нес  что-то  об  эльфах,  электричестве,
форнитах, добытчиках плутония и форнусе. Я выглядел в их глазах  абсолютно
сумасшедшим, и таким я и был на самом деле".
     "А теперь о том, что случилось в Омахе, пока я разъезжал  -  судя  по
чекам  на  бензин,  оставшимся  в   ящике   для   перчаток   -   по   пяти
северо-восточным штатам. Как вы понимаете, всю эту информацию я  узнал  от
Джейн Торп после долгой и болезненной переписки, которая
     завершилась  личной  встречей  в  Нью-Хейвене,  ее  теперешнем  месте
жительства, спустя немного времени  после  того,  как  я  был  выпущен  из
санатория в обмен на мое окончательное отречение. К концу этой встречи  мы
рыдали друг у друга в объятиях, и именно тогда я снова начал верить в  то,
что я  смогу  снова  по-настоящему  жить  и,  возможно,  даже  смогу  быть
счастливым".
     "В тот день, около трех часов дня в дом к Торпам постучали.  Это  был
мальчик, разносящий  телеграммы.  Телеграмма  была  от  меня  -  последний
документ нашей злополучной переписки. Текст ее был следующий: РЭГ  У  МЕНЯ
ПРОВЕРЕННАЯ ИНФОРМАЦИЯ ЧТО РЭКН УМИРАЕТ БЕЛЛИС УТВЕРЖДАЕТ ЧТО ЕГО  УБИВАЕТ
МАЛЕНЬКИЙ МАЛЬЧИК БЕЛЛИС ГОВОРИТ ЧТО МАЛЬЧИКА  ЗОВУТ  ДЖИММИ  FORNIT  SOME
FORNUS ХЕНРИ".
     "На тот случай, если примечательный вопрос  Ховарда  Бейкера  о  том,
"Что ему было известно и когда это стало ему известно?" посетил ваш ум,  я
могу сказать вам, что я знал о том, что Джейн наняла  служанку.  Но  я  не
знал - и узнал только от Беллиса,  что  у  нее  был  маленький  дьяволенок
Джимми. Боюсь, вам придется поверить мне на слово, хотя я должен добавить,
что врачи, занимавшиеся мной в следующие два с половиной года моей  жизни,
никогда мне не верили".
     "Когда пришла телеграмма, Джейн была в бакалейной лавке. Она нашла ее
уже после того, как Рэг был мертв, в одном из его задних карманов. На  ней
было проставлено  время  отправления  и  время  получения,  а  рядом  была
пометка: "Не передавать по телефону. Вручить в руки". Джейн говорила,  что
хотя со времени прихода  телеграммы  прошел  всего  лишь  один  день,  она
выглядела так, будто он по крайней мере месяц таскал ее в кармане и вертел
в руках".
     "В каком-то смысле эта телеграмма, эти двадцать  шесть  слов  и  были
настоящей блуждающей пулей, и я выстрелил  ей  из  Патерсона,  Нью-Джерси,
прямо в мозг Рэгу Торпу, и я был так пьян, что даже не помню,  как  я  это
сделал".
     "В последние две недели жизни Рэг, казалось, стал совсем  нормальным.
Он вставал в шесть часов утра, готовил завтрак для себя и для жены,  затем
в течение часа писал. Около восьми  он  запирал  свой  кабинет  и  выводил
собаку для долгой прогулки по окрестностям. Он был  общительным  во  время
этих  прогулок,  останавливался  поболтать  со  всеми,  кто  этого  хотел,
привязывал собаку у ближайшего кафе и заходил внутрь, чтобы выпить чашечку
утреннего кофе, потом они снова отправлялись бродить. Он редко возвращался
домой до полудня.  Обычно  в  двенадцать  тридцать  или  в  час.  Частично
продолжительность прогулок объяснялась тем, что он хотел избежать  встречи
с болтливой Гертрудой Рулин. Во всяком случае, Джейн  думала  так,  потому
что прогулки стали такими долгими дня через два после того,  как  служанка
приступила к работе".
     "Он съедал легкий ланч, отдыхал около часа, а потом вставал и писал в
течение двух-трех часов. По вечерам он  часто  заходил  в  гости  к  своим
молодым друзьям, иногда вместе с Джейн, а иногда  и  один.  Иногда  они  с
Джейн отправлялись в кино, или просто читали вечером в гостиной. Они  рано
ложились спать,  причем  Рэг,  как  правило,  немного  раньше  Джейн.  Она
написала мне, что они почти не занимались любовью, а  когда  это  все-таки
случалось, то ни он ни она не получали никакого удовольствия. "Но секс для
женщины не представляет очень большой ценности", - писала она,  -  "а  Рэг
снова работал в полную силу, и  это  было  для  него  хорошей  заменой.  В
каком-то смысле, те две недели были самыми счастливыми за  последние  пять
лет". Когда я прочитал это, я чуть не заплакал".
     "Я ничего не знал о Джимми, но Рэг знал. Рэг знал о  нем  все,  кроме
самого важного: Джимми стал приходить на работу вместе со своей матерью".
     В какой ярости он, должно быть, был, когда получил мою  телеграмму  и
начал понимать, в чем дело! Вот они и добрались до него в конце концов.  И
ясно, что жена также была одной из них, так как она была в доме  вместе  с
Гертрудой и Джимми и ни разу не сказала Регу ни слова о Джимми. Что он там
написал мне в одном из первых писем? "Иногда я задумываюсь о своей жене".
     "Когда она вернулась домой в тот самый день, когда  Per  получил  мою
телеграмму, она обнаружила, что его нет дома.  На  кухонном  столе  лежала
записка: "Любимая я ушел в книжный магазин. Вернусь  к  ужину".  Джейн  не
заметила в записки ничего необычного...  но  если  бы  она  знала  о  моей
телеграмме, то именно обычность этой записки испугала бы ее больше  всего,
я думаю. Она поняла бы, что Per считает ее предателем".
     "Per не пошел ни в какой книжный магазин. Он  отправился  в  торговый
центр города в магазин оружия. Он  купил  автоматический  револьвер  сорок
пятого калибра и две тысячи пуль. Он купил бы и автомат,  если  б  у  него
было разрешение. Он, видите ли,  собирался  защитить  своего  форнита.  От
Джимми, от Гертруды, от Джейн. От них".
     "Следующий день  начался  по  заведенному  порядку.  Лишь  потом  она
вспомнила, что  он  надел  слишком  жаркий  свитер,  и  это  все.  Свитер,
разумеется, был нужен  для  того,  чтобы  спрятать  оружие.  Он  вышел  на
прогулку с собакой с револьвером, засунутым за ремень брюк".
     "Он пошел прямо к кафе, где он обычно выпивал утреннюю чашку кофе, не
останавливаясь по пути для разговоров  с  соседями.  Он  отвел  собаку  на
стоянку, привязал ее к загородке и задними дворами отправился домой".
     "Он прекрасно знал дневной распорядок своих друзей-соседей, он  знал,
что сейчас никого из них нет дома. Он знал, где они хранили запасной ключ.
Он поднялся, зашел в их дом и стал наблюдать из окна за своей дверью".
     "В восемь сорок он увидел Гертруду Рулин. Гертруда была  не  одна.  С
ней действительно был маленький мальчик. Неистовые повадки  первоклассника
Джимми Рулина почти сразу же убедили учителя и школьного  попечителя,  что
для всеобщего блага (кроме, быть может, блага его матери, которая не могла
больше отдохнуть от него днем) ему следует посидеть дома еще годик. Джимми
вновь отправили в детский сад,  и  там  он  должен  был  проводить  вторую
половину  дня  в  течение   оставшейся   половины   учебного   года.   Два
расположенных неподалеку детских сада  были  переполнены,  и  Гертруде  не
удалось пристроить его на утренние часы. Днем же она не  могла  убирать  у
Торпов, так как с двух до  четырех  у  нее  была  работа  в  другом  конце
города".
     "Кульминацией всей этой истории стало неохотное согласие Джейн на то,
чтобы Гертруда могла приводить мальчика с собой до тех  пор,  пока  ей  не
удастся пристроить его куда-нибудь. Или до тех пор, пока Рэг не  обнаружит
это, что он и собирался сделать".
     "Она думала, что Per, возможно, не будет  возражать  -  он  ведь  был
таким спокойным и рассудительным все последнее время. С другой стороны,  у
него мог случиться припадок. Если это произойдет, ей придется пристраивать
мальчика в другом месте. Гертруда сказала, что все понимает. И ради  Бога,
- добавила Джейн, - мальчик не должен прикасаться  ни  к  одной  из  вещей
Рега. Гертруда сказала,  что  этого  никак  не  может  случиться.  Кабинет
хозяина заперт, и он никогда не войдет туда".
     "Торп, должно быть, перебегал расстояние между дворами, как идущий  в
атаку снайпер. Он видел, как Гертруда и Джейн стирают белье на  кухне.  Но
он нигде не видел мальчишку. Он осторожно пробирался по дому.  В  столовой
никого не было. Никого не было и в спальне. Джимми был в кабинете,  именно
там, где Per так боялся его найти. Лицо Джимми было разгоряченным,  и  Per
наверняка подумал, что наконец-то он видит их настоящего агента".
     "В руках у него было зажато что-то  вроде  луча  смерти,  который  он
направлял в письменный стол... и Рэг услышал крики Рэкна, доносившиеся  из
пишущей машинки".
     "Вы можете думать, что я домысливаю картину за человека, который  уже
давно мертв, одним словом, что я фантазирую. Но это не так. На кухне Джейн
и Гертруда отчетливо слышали треск игрушечного лазера Джимми...  он  палил
из него повсюду с того самого дня, как стал приходить сюда вместе со своей
матерью, и Джейн надеялась, что когда-нибудь батарейки кончатся. Не  могло
быть никакой ошибки в том, что это за звук. И не могло быть никакой ошибки
в том, откуда он раздается - из кабинета Рэга".
     "Мальчишка действительно был настоящим  Джеком-потрошителем.  Если  в
доме была комната, в которую ему было запрещено заходить, то он должен был
туда попасть или умереть от любопытства. Так или иначе, ему  не  составило
особого труда обнаружить, что Джейн оставляет ключи  от  кабинета  Рэга  в
столовой на каминной доске. Заходил ли он туда до того дня?  Мне  кажется,
да. Джейн сказала мне, что помнила, как дала мальчику  апельсин,  а  потом
через три или четыре дня во время уборки  нашла  апельсиновые  шкурки  под
кушеткой в кабинете Рэга. Рэг не ел апельсинов - утверждал, что у него  на
них аллергия".
     "Джейн выронила простыню из рук в корыто и бросилась в  спальню.  Она
слышала громкий треск лазера и  вопли  Джимми:  "Я  попал,  попал!  Ты  не
убежишь! Я вижу тебя сквозь СТЕКЛО!" И... она сказала... она потом сказала
мне... что услышала, как кто-то кричит. Тонкий, отчаянный крик, -  сказала
она, - который  был  так  полон  болью,  что  его  почти  невозможно  было
вынести".
     "Когда я услышала этот крик", - сказала она мне,  -  "я  поняла,  что
должна уйти от Рэга несмотря ни на что, потому что  все  бабушкины  сказки
действительно оказались правдой...  безумие  заразительно.  Потому  что  я
слышала Рэкна. Каким-то  образом  этот  маленький  дьявол  убивал  его  из
космического лазера, купленного за два доллара в магазине игрушек".
     "Дверь кабинета была распахнута настежь, из нее торчал ключ. Потом  в
этот же день я увидела, что  один  из  стульев  в  столовой  пододвинут  к
каминной доске, а все его сиденье запачкано гнусными  отпечатками  пальцев
Джимми. Джимми скрючился под письменным столом  Рэга,  на  котором  стояла
пишущая машинка. У Рэга был старый конторский стол  с  прозрачным  верхом.
Джимми приставил дуло бластера снизу к крышке стола и стрелял  по  пишущей
машинке. Тра-та-та-та, внутри машинки  видны  были  пурпурные  вспышки.  И
внезапно я понял все, что Per обычно говорил об электричестве, потому  что
хотя  эта  штука  и  работала  на  обычных  безвредных   батарейках,   мне
действительно казалось, что из нее выражаются волны яда, проникают  мне  в
голову и сжигают мой мозг".
     "Я вижу, ты там!" - вопил Джимми, и  лицо  его  было  полно  детского
ликования - оно было одновременно красивым и в чем-то  омерзительным.  "Ты
не скроешься от капитана космического корабля!  Ты  убит,  чужак!"  И  тот
крик...  он  становился  все  слабее...  все  тише..."  "Джимми,  прекрати
немедленно!" - закричала я". "Он подпрыгнул от неожиданности.  Я  испугала
его. Он обернулся... показал мне язык... а потом снова приставил  лазер  к
крышке стола и нажал на курок. Тра-та-та, и эти ужасные красные вспышки".
     "Приближалась Гертруда  и  вопила,  чтобы  он  прекратил  стрельбу  и
убираются  оттуда,  а  иначе  она  засечет  его  до  смерти...   А   затем
распахнулась парадная дверь, и в холл ворвался ревущий Рэг. Мне достаточно
было взглянуть на него один раз, чтобы понять, что он безумен. В  руке  он
держал револьвер".
     "Не стреляйте в моего ребенка!" - завизжала Гертруда, увидев  его,  и
попыталась схватить его за руку. Рэг отшвырнул ее прочь".
     "Джимми,  казалось,  даже  не  понимал,  что  происходит,  он  просто
продолжал палить из  лазера  в  пишущую  машинку.  Я  видела,  как  темные
пространства   между   клавишами   освещались   пульсирующими   пурпурными
вспышками, и это было похоже  на  сварочный  аппарат,  на  который  нельзя
смотреть без специальных очков, иначе  блеск  сожжет  сетчатку  и  ослепит
тебя". "Рэг вошел, оттолкнул меня и сбил меня с ног". "РЭКН!"  -  закричал
он. "ТЫ УБИВАЕШЬ РЭКНА!" "И даже в тот мгновенный промежуток времени, пока
Рэг несся  через  комнату  со  всей  очевидностью  намереваясь  прикончить
Джимми", - говорила мне Джейн, - "я успела подумать о том, сколько раз  он
все-таки бывал в этой комнате и стрелял из своей штуки по пишущей машинке,
пока  я  с  его  матерью  перестилали  кровати  наверху   или,   возможно,
развешивали выстиранную одежду на заднем дворе, откуда нам не было  слышно
тра-та-та его лазера  и...  крик  этого  существа...  форнита  из  пишущей
машинки".
     "Джимми не прекратил стрельбу, даже когда ворвался Рэг. Он  продолжал
палить по пишущей машинке, как будто знал, что это был его последний шанс.
И тогда мне пришло в голову, а не был ли Рэг прав  и  насчет  их  -  может
быть, они - повсюду вокруг нас, и время от времени они влезают человеку  в
голову и заставляют его сделать какое-нибудь грязное  дело.  А  потом  они
уходят, и парень, в котором они побывали, спрашивает: "Кто?  Я?  А  что  я
такого сделал?"
     "И за секунду до того, как Рэг подбежал к письменному столу, крик  из
пишущей машинки перешел в короткий, сверлящий визг, и я увидела, что кровь
хлынула на прозрачную крышку стола, словно то  существо,  которое  было  в
машинке, в конце просто-напросто взорвалось  примерно  таким  же  образом,
как,  говорят,  взрывается  небольшое  животное,  если  его   засунуть   в
микроволновую печь. Я знаю, как невероятно это звучит,  но  я  видела  эту
кровь, она выплеснулась на стекло и потекла вниз".
     "Попал", - сказал Джимми с огромным удовлетворением. "Наконец-то..."
     "Рэг схватил его и отшвырнул в другой конец комнаты. Он  ударился  об
стену. Лазер выпал у него из рук, ударился об пол  и  распался  на  куски.
Разумеется, внутри не было ничего, кроме пластмассы и обычных батареек".
     "Рэг заглянул в пишущую машинку и вскрикнул. Это не был крик боли или
ярости, хотя ярость, конечно, в нем тоже была. Рэг закричал от горя. Потом
он повернулся к мальчишке. Джимми упал на пол, и кем бы он ни  был  минуту
назад,  если  он  вообще  не  был  самым  обычным  озорником,  сейчас   он
превратился в напуганного  шестилетнего  ребенка.  Рэг  направил  на  него
револьвер, и это было последнее, что я помню".
     Редактор допил содовую и осторожно поставил пустую банку на столик.
     "Гертруда Рулин и Джимми Рулин запомнили достаточно, чтобы  мы  могли
восстановить дальнейшие события", -  сказал  он.  Джейн  закричала:  "Рэг,
НЕТ!", а когда он оглянулся на нее, она упала к его ногам и обхватила его.
Он выстрелил в нее, размозжив ей левый локоть, но она не отпускала его.  В
это время Гертруда позвала своего сына, и он побежал к ней".
     "Рэг отпихнул Джейн и снова выстрелил в нее. Пуля разорвала  ей  кожу
на левой части черепа. Восьмой доли дюйма было  бы  достаточно,  чтобы  он
убил ее. В этом нет никакого сомнения, как нет сомнения и в том, что  если
бы не Джейн Торп, он наверняка бы убил Джимми Рулина и,  вполне  возможно,
заодно и его мать".
     "Он выстрелил в мальчишку, как раз в тот момент, когда  Джимми  готов
был упасть в раскрытые объятия матери, застывшей  в  дверях.  Пуля  прошла
Джимми в левую ягодицу уже на излете. Она вышла из левого бедра, не  задев
кость, и попала Гертруде Рулин в голень. Крови было много, но  ни  он,  ни
она не получили серьезных повреждений".
     "Гертруда захлопнула дверь кабинета и побежала  со  своим  вопящим  и
истекающим кровью сыном в холл к парадной двери".
     Редактор вновь выдержал задумчивую паузу. "Либо  Джейн  действительно
была без сознания к тому времени, либо она намеренно  предпочла  забыть  о
том, что случилось потом. Рэг сел на  стул  и  приставил  дуло  револьвера
сорок пятого калибра ко лбу. Пуля не прошла через мозг, оставив его  живым
овощем, не проделала она и кружной  путь  вокруг  его  черепа,  чтобы,  не
нанеся никакого вреда,  вылететь  с  другой  стороны.  Фантазия  его  была
блуждающей, но пуля летела строго по прямой. Его мертвое  тело  повалилось
на пишущую машинку".
     "Когда заявилась полиция, они обнаружили  его  в  том  же  положении.
Джейн сидела в дальнем углу в полубессознательном состоянии".
     "Машинка была вся в крови снаружи и, возможно, изнутри. Раны в голову
доставляют потом много хлопот уборщицам". "Вся кровь была третьей группы".
"Той самой, которая была у Рэга Торпа".
     "На этом, леди и джентльмены, моя история закончена. Да и говорить  я
уже больше не могу". Действительно, голос редактора охрип и снизился почти
до шепота.
     Не было никакой легкой беседы, которая  обычно  завершает  вечеринки.
Никто не завел даже  преувеличенно  оживленного  разговора,  которым  люди
иногда стараются сгладить возникшую неловкость или по крайней мере  скрыть
тот факт, что все  оказалось  гораздо  серьезней,  чем  этого  можно  было
ожидать от сегодняшнего вечера.
     Провожая редактора к машине,  писатель  не  мог  удержаться  и  задал
последний вопрос. "Рассказ", - сказал он. "Что случилось с рассказом?" "Вы
имеете ввиду  рассказ  Рэга..."  "Баллада  о  блуждающей  пуле".  Рассказ,
который послужил причиной всему  этому.  Он  и  был  настоящей  блуждающей
пулей. Если не для него, то по крайней мере для вас. Что случилось с  этим
рассказом, который был так чертовски хорош?"
     Редактор распахнул дверь своей машины, небольшого синего "Шевроле"  с
наклейкой на бампере "ДРУЗЬЯ! НЕ ПОЗВОЛЯЙТЕ СВОИМ ДРУЗЬЯМ САДИТЬСЯ ЗА РУЛЬ
В ПЬЯНОМ ВИДЕ!" "Она так и не была опубликована. Если у Рэга и был  второй
экземпляр, он наверняка уничтожил его, узнав о том, что я получил рукопись
и собираюсь ее напечатать. Если вспомнить о его паранои-дальных  фантазиях
по поводу их, это представляется более чем вероятным".
     "Когда я летел на машине в Джексон-ривер, у меня с собой был оригинал
и три фотокопии с него. Все это  лежало  в  картонной  папке.  Если  бы  я
положил папку в чемодан, рассказ был бы сейчас у меня, потому что зад моей
машины так и не погрузился в воду. И даже если бы это случилось,  страницы
можно было бы высушить. Но я хотел, чтобы папка лежала поближе ко мне, так
что я положил ее на приборную доску. Когда машина погрузилась в воду, окна
были открыты. Страницы... Я полагаю,  что  они  выплыли  из  окон  и  были
унесены к морю. Я скорее поверю в это, чем в то, что они  сгнили  со  всем
остальным мусором на дне этой реки, или были съедены рыбами,  или  с  ними
случилось что-нибудь еще менее эстетичное.  Верить  в  то,  что  они  были
унесены к морю, гораздо более романтично и несколько менее  правдоподобно,
но в выборе того, во что верить, я позволяю своей фантазии,  так  сказать,
немного поблуждать".
     Редактор сел  за  руль  своего  маленького  автомобильчика  и  уехал.
Писатель стоял и смотрел ему след до тех пор, пока задние фары не  исчезли
во мгле. Потом он пошел к дому. Мэг ждала его в  самом  начале  дорожки  и
улыбалась ему несколько неуверенно. Она крепко прижала руки к груди,  хотя
вечер был теплым.
     "Мы остались вдвоем", - сказала она. "Пошли в дом?" "Давай".
     На середине пути она остановилась и спросила: "Пол, в  твоей  пишущей
машинке случайно не живут форниты?"
     И писатель, который часто - очень часто - задумывался  над  тем,  кто
подсказывает ему слова, возникающие у него в голове,  решительно  ответил:
"Ни одного".
     Они вошли в дом, держа друг друга за руки, и  дверь  разделила  их  и
черную ночь вокруг.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт:

Комментарии (2)