обороты. Не первый раз война подсаживала на коня будущих богачей, для
которых боевой рог превращался в рог изобилия.
Очень скоро Поднебесная, обильная людьми, как Океан водой, не замечая
убыли, плеснув живой волной своего полноводья, наполнит до отказа и
Су-Чжоу, и Туен-Хуанг, и вольные пригороды. Здесь ворота тропы. Пока Запад
и Восток не найдут других путей для общения, везде на тропе вместо
разрушенных будут воздвигаться новые стены, чтобы жителям новых домов было
на что надеяться в ожидании новых войн и разорений.
Путешественники разных народов и сословий, успевшие укрыться от
монголов в Тысяче Пещер, воспрянули духом. В начале вынужденного
сообщества они, обмениваясь необходимыми словами, приглядывались: что за
человек? Скромность мила и в родной семье. В пути же внимание к спутнику,
соединенное с терпимостью да с вежливым умолчанием о собственных
достоинствах, превращается в добродетель. В Пещерах неизбежно образовались
подобия товариществ. Связью служили, как бывает в трудных обстоятельствах,
характеры людей - они в дни испытаний проявляются сами собой.
Слабые души льнули одна к другой, делясь страхами, и находили
утешение у служителей разных религий, своих невольных и добровольных
благодетелей.
Человек не камень. Дружились и сильные, чтобы поддержать себя
суждением о том, что стоит выше мелочей жизни одного человека.
В обширной келье Бхарави, одного из старейших сочленов буддийской
общины, беседовали четверо.
- Так было, так будет. Пока человек живет, он надеется, - говорил
русобородый мужчина. - Надежда - прекраснейшее свойство души. Без надежды
кто же отправится из дома, кто начнет дело, даже самое малое? У нас есть
женское имя - Надежда. Бывает, обращаясь к князю, у нас говорят
"надежда-князь". Не льстят этим, нет, но обязывают.
В пещерной келье было сухо. Сверху, из отверстия, пробитого в
каменной плите - естественной крыше, падало достаточно света. Снаружи
продух был искусно защищен от песка, и днем здесь не нуждались в лампах.
Русобородый, именем Андрей, возвращался из Поднебесной на Русь. О
Руси знали как о сильной западной державе между Итилем - Волгой и
родственными русским по крови чехами и поляками. На севере Русь выходила к
холодным морям, на юге - к Евксинскому Понту, иначе Русскому морю.
Андрей побывал в Поднебесной для продажи мехов, надо думать, большой
ценности, и возвращался с малым весом дорогих товаров да с двумя
спутниками, тоже подданными русского князя, но по виду нерусского племени.
Так знали со слов Андрея и большим не интересовались.
Равви Исаак, ученый еврей из древней Александрии, ныне арабского
владения, ехал в Поднебесную. Он заставлял Андрея рассказывать о сунах, с
терпением сильного человека мирясь с неизбежными повторениями.
- Все разоренное суны восстановят по-прежнему, - говорил Андрей. -
Они въедливы, упрямо-настойчивы, цепки. В труде себя не щадят,
неприхотливы.
- Драгоценные свойства, драгоценные. Заслуживают всяческого
поощрения, - заметил равви Исаак.
- У сунов я жил недолго, - продолжал Андрей. - Едва род. Речи их чуть
подучился. Грамота у них трудна неимоверно. Даже со своим человеком нужно
много соли съесть... Однако ж смотрел, видел. Вот, к примеру, как в
Нанкинге сун начинает пробиваться в купцы. В поиске счастья пришел
издалека, продав в родном месте все, что имел. Зажав малую толику денег,
он пробирается в город. Питается подаянием, нет милостыни - ест траву,
пробавляется бог весть чем, суны способны есть все. И то сказать, жить у
них дорого, с нашей Русью невозможно и сравнивать. В Нанкинге пришелец,
ночуя под небом, перебивается любой работой, согласен на все, лишь бы как
пропитаться. Таких, как он, там много. На самую трудную работу за
безделицу заработка согласны сразу и десять, и сто человек, а хозяину
нужен один. Пришлый голодает зло, но своих денег не тронет. Они для него -
надежда. Так перебивается, пока не узнает города, пока не поймет, с чего
начинать. Вот решился. У него лавочка-конура с товаром. Он в ней спит,
скорчившись ужом. На рассвете открывает торговлю. Сидит голодный, пока не
подсчитает, что есть барыш. Тогда купит лепешку, с которыми в рядах ходит
такой же, как он. Если не заморит себя, если не пропадет от мора либо
какой болезни, то через сколько-то лет начнет богатеть. Тут зальется
жиром, станет важным и давит других, как его давили, без пощады. Ибо сам
через все прошел, пусть другой терпит.
- Сильные люди, очень сильные, - сказал равви Исаак.
- Сильные, - согласился Андрей, - однако телом слабы и в работе берут
терпением, выносливостью. Ремесленники у них хороши. Ткут дивные ткани,
кожу выделывают, любую вещь украсят. Режут на камне, на кости, на меди так
мелко, что едва видно глазом. Лак наносят слой за слоем с перерывами по
многу дней, по два года проходит, пока не кончат. Землю любят, землепашец,
не стыдясь, все нечистое несет в поле - без удобрения земля не родит, ибо
покоя ей не дают, - и поля смердят, как нужное место. Земледелец работает
цепко, не щадя себя. Видел, как на поле из реки носят воду. С двумя
ведрами лезут на кручу. Тропинка пробита ногами. Трудно лезть и пустому.
Сун же норовит капли не расплескать. Спрашиваю, почему не устроите
поудобнее? Говорят - так и деды воду таскали. У них считается: чем древнее
обычай, тем лучше. Я поклонился великому труду. Про себя же подумал: хоть
бы дорожку-то прорыли. Нельзя... Труд они чтут. Сунский цесарь - Сын Неба
каждый год сам с великой церемонией проводит деревянным древним плугом в
поле борозду.
- Это очень доброе дело! - воскликнул равви Исаак. - От труда все
богатство.
- Кто ж того не знает, - подтвердил Андрей. - Но почет, я думаю,
оказывают больше для вида. У сунов закон - почитать начальников, как дети
родителей. Но терпят они от начальников столько, сколько другой не
вынесет. Начальников у них бесчисленно много. Налогами их обирают, как
курицу щиплют. Нигде подобного не увидишь, ни у арабов, ни у греков, ни у
булгар. О Руси не говорю, ибо непристойно хвалиться. Нет, у сунов жизнь
тяжкая. Ты, равви, правильно заметил, что они сильные. А случись мор -
мрут, как осенние мухи. Да и простой болезни сун легко поддается, сгорает,
будто лучина. Стариков у них я редко видел. Жестокости много. Сунов
запугивают пытками, мучительными казнями. Почему?
- По закону Моисея тоже полагаются мучительные казни для устрашения
злых и возмездия, - заметил равви Исаак.
Со всем пылом молодости русский посол, некогда ездивший в Данию за
Гитой, невестой Мономаха, возразил бы Исааку: "В обычаях Руси, в законах
Русской Правды негу пыток и казней!"
Усердие пуще разума... Во всех странах люди развлекаются рассказами
путешественников. Для развлечения арабы в ученых книгах мешают быль с
небылицей, суны, инды тешатся невероятным. Где-то оно существует,
чудесное! Однако ж самые странные на вид звери, встречавшиеся Андрею на
длинных его путях, своей бессловесностью и повадками выдавали свою
общность со всеми зверями. Как не сказать - удивительны различия между
народами в цвете кожи, в речи, в одежде, в обычае, даже в пище! Но все
одинаково хвалятся своим и все равно недоверчивы к словам иноземцев. В
чужой земле ты посол своей земли, по тебе будут судить о твоих. И Андрей
ответил Исааку:
- Были великие учителя. Не было великих учеников.
Равви Исаак встрепенулся: русский будто бы намекнул, что нынешние
иудеи не так уж верны закону? Не напомнить ли ему о христианах, вовсе
неверных Христу?.. Но Бхарави с тибетцем, оценив ответ по достоинству,
согласно кивнули Андрею. Остерегшись свести беседу о большом к спору о
малом, Исаак смолчал. Андрей продолжил:
- Скажу тебе, и сам ты скоро убедишься: сунам устрашение не в страх и
мучительство от властей не в науку. Шайки разбойничают на дорогах,
нападают даже на селенья, такими же пытками вымучивают у жителей их
достояние. Грабят, убивают и в больших городах. А воры, сговорившись между
собой, собирают с честных людей собственные налоги-поборы. В Нанкинге я
платил ворам через хозяина, у которого жил. "Иначе, - говорит, - у тебя
могут унести все имущество, а мне плохо будет и от воров, и от начальника,
которому ты пожалуешься на покражу". И, будучи в Су-Чжоу, я платил ворам,
пока ждал каравана. Слышал я, будто бы воры начальникам дают от себя,
чтобы те воров не ловили...
Равви Исаак вздохнул. Лихоимство власть имущих клеймило и страны у
берегов Средиземного моря. Ему ли не знать! Его народ был вынужден
откупаться и умел покупать чужих начальников. Хорошо было бы услышать о
местах, где подобного нет.
- Много дурного, много зла, - сказал третий собеседник, немолодой
тибетец в желтой одежде, с темным лицом. - Простите меня, дорожные братья,
за повторение давно вам известного. Но что еще скажешь! Все борются со
злом злом же, и от этого зло не слабеет. Не откажусь от возмездия, говорит
обиженный. И, воздавая, превосходит ту меру своего страдания, за которое
мстит. И замыкает круг. Однако же мир очень стар...
Да, мир стар, - продолжал тибетец. - Ты, человек из далекой Руси,
сочувствуя сунам, говорил о дурном управлении. Жадные правители готовят
ложе из острых ножей если не себе, то своему роду. Суны будто бы смирны.
Будто бы. Позволь, я расскажу тебе о страшных делах. Сообщение об ошибках
чужих правителей есть один из лучших подарков, которые может сделать своим
правителям вернувшийся из дальней дороги. Слушай же! Восемь или девять
поколений тому назад товары прибрежных провинций Поднебесной плыли морем
кругом Индии к персам, к арабам, а от них в земли дальнего Запада. Многие
купцы-иноземцы осели в приморском Ган-Чжоу, откуда распространились до
столицы Поднебесной. Они скупали товары и увозили их на своих кораблях. В
Ган-Чжоу они построили себе внутренние городки, и жили арабы с арабами,
иудеи с иудеями, христиане с христианами. Купец, ты знаешь, наживается
перепродажей сработанного другим и хочет купить подешевле. Я не осуждаю,
но говорю: трудно соблюсти меру, лучше не искушаться...
- Мы молимся, чтобы не впасть в искушение, - сказал Андрей.
- Я уважаю твои молитвы, - ответил тибетец, - но слушай дальше. Суны
самолюбивы, их глаза оскорблялись самоуверенностью иноземцев: то, что
прощают или терпят от своих, втройне ненавистно в чужих. Ни сунским
купцам, ни сунским ремесленникам не нравился жир торговых выгод, которым
наливались иноземцы. И вот, на горе, пришли годы правления Сына Неба И
Цзуна. Этот недостойный, мечтая совершить нечто великое, неизвестно какое
и непонятно зачем, бесконечно нуждался в деньгах для бессмысленной
роскоши. Окруженный льстецами и дурными сановниками, он уподобился
безумному, который, приказывая лить воду в сосуд без дна, не видел, что
вода уходит и округа превращается в болото. И Цзун за деньги отдавал сбор
налогов иноземцам. Иноземцы выдумывали новые налоги с пользой для себя и
Сына Неба. Нашептывая не Сыну, но воистину Пасынку Неба и прельщая
золотом, они установили цены на шелковые ткани, на нить, на коконы. Такие
цены, что производящие не имели чем прокормиться. Но уйти не могли. По
законам И Цзуна беглых ловили, наказывали увечьем или лишением жизни.
Произошло восстание. Вождем был некий Гуан Чжао. Одни преувеличивают его
значение, другие преуменьшают. Думаю, искра на крыше одного дома после
долгой засухи сжигает весь город. Так и Гуан Чжао. В бедствиях восстаний
уничтожается многое, создается же мало: такова неизбежность, когда
