Длиннобородые, темнолицые, тяжелые, пока битва не делала их
подвижными, трое товарищей давно не считали себя молодыми.
Голуб помахал рукой в знак отрицания и ответил:
- Куда нам! Мы тянемся к очагу, греть кости и парить мозоли. Прощай!
- Прощай! - повторил легионер, вкладывая в короткое слово все свое
презрение. Подумать только, не одну тройную плату - эти ветераны могли бы
получить и центурии! - Чтоб тебе пекло вместо очага и камень под голову
вместо подушки! А вечером садись на дерево, как ворона, чтобы тебя не
согрела волчья пасть...
Над империей, как считали сельские жители, паганосы, тяготели
проклятия старых богов, превращенных в демонов, но обретших новую силу.
Волки этим пользовались.
Гибкий, смелый зверь. Предание рассказывает не о стаях, об армиях
хищников. И были эти звери умнее, храбрее своих потомков, выродившихся от
страха перед человеком.
Имперский волк привык к человечине. Индульфу приходилось слышать, что
в Италии живет в десять раз больше волков, чем людей. Сколько волков во
Фракии?
В Крумии они развлекали Индульфа. Крепость замыкала ворота перед
заходом солнца. Вечерние тени подчеркивали глубину колей на дороге. На
пять или шесть стадий вокруг крепости были вырублены деревья и кусты.
Трава была вытолчена, как на пастбище: днем сюда пускали лошадей и быков.
Волки знали час закрытия ворот и звук колокола, который перед заходом
солнца предупреждал о нерушимом правиле: опоздавший заночует под стеной.
Едва сжимались тяжелые челюсти ворот, как волки показывались отовсюду.
Здесь они были храбрее, чем на берегу Варяжского моря или в
приильменских лесах. Имперские волки льнули к людям с зловещей наглостью.
Опасаясь стрелков, звери постепенно сжимали кольцо вокруг Крумии. С
темнотой они оказывались во рву. Обследовав все, исчезали.
Старожилы из крумийского гарнизона уверяли: на ночь волки оставляют
сторожей. Сторожа сменяются и следят, но упадет ли кто со стены. Как-то от
безделья Голуб сделал опыт. Со стены сбросили туго связанный сноп соломы.
Факел осветил обманутого зверя, успевшего впиться в приманку.
Солдат был прав, нужен ночлег, решили друзья. Дождавшись, когда
солдаты скроются из виду, они направились к башне в развалинах.
В проломе Алфен молча указал на свежий конский навоз. Отступить?
Навстречу вышел человек в доспехах ромея. Приветствуя открытой в знак мира
ладонью, он сказал:
- Дружба вам, храбрые люди! Здесь вольные люди, честные скамары.
Я не глуп, - с подкупающей откровенностью продолжал Георгий, - чтобы
попытаться вас ограбить. Я видел, как вы играли с солдатами. Да нам и не
нужно добычи, мы сыты сегодня, и нам хватит на завтра.
Отправляясь за добычей, скамары прятались днем в известных заранее
убежищах, стараясь передвигаться по ночам. До темноты оставалось немного.
- Мы не состязаемся с ромеями в поле, мы скромные люди, - рассказывал
о себе Георгий. - Есть у нас местечко, где мы сидим на спине империи, как
морской цветок на щите рака. Варвары? Они отходят, они тоже сыты. Их было
два войска. Одни ходили под Филиппополь. Другие разбили два легиона и
конницу, а потом пошли к морю. Для нас - хорошие дни. Видишь повозки? А
эти женщины пошли сами. Вернее сказать, мы их купили у них самих, обещав
работу не для подати, а на новых мужей.
Георгий угощал случайных друзей. Вино, от которого он отвык, ударило
в голову бывшему центуриону, слова опешили:
- Не считайте меня беглым сервом или колоном. Я командовал центурией,
меня знал Велизарий, знал старый Юстин до того, как сделался базилевсом. А
потом я попробовал тряхнуть Палатий. Да, я был одним из главных, когда вся
Византия рычала одно слово: "Ника!" Теперь я понимаю - с империей нельзя
ничего сделать. Что? Сменить одного базилевса на другого, да? Так говорил
какой-то умный ритор. Я попробовал эту игру. Пусть теперь ею занимаются
другие.
Георгий убеждал:
- Что вы найдете дома после двадцати лет отсутствия? Пустой очаг и
глупцов, для которых вы - восставшие из мертвых. Префект, или кто там у
вас, вывернет ваши сумки. Только у меня вы обретете свободу. Женщины? Вы
их получите. Не слишком изнеженных, но что нужно человеку? Горшок с
вкусным варевом, теплую постель и поменьше болтовни около очага.
- Ты тонко свистишь, сладкопевец, - возразил Голуб. - Но почему ты не
захотел нам помочь? Ты издали глазел на забаву, как на травлю зверей в
цирке?
- Мы ночные волки, - отвечал Георгий. - Не наше дело сражаться с
легионерами. Мы нарядились, как мимы на арене. Не сравнивай нас с собой,
боец. Ты воин, мы воры. Эти солдаты нас побили бы. А впрочем... Да, я
водил в бой манипулу, но не был счастлив. А сам ты бывал счастлив? По
нужде мы сразимся, как крысы, загнанные в угол. Слушайте меня все трое! Мы
дорожим собой, так как мы счастливы. Идите с нами. Свобода, свобода! Над
вами всегда висела воля полководца, над ним - воля базилевса, а над всеми
- воля войны. Мы живем для себя. А вы, как глухие, не понимаете. Свобода,
говорю я вам.
Из трех товарищей только Алфен увлекался словами Георгия. Все, что
бывший раб мог сказать о себе, уписалось бы на его ладони. Почему-то он
считал себя этруском, родился от матери-рабыни. Опасно сильный от природы,
он всю жизнь носил цепь. Десять лет он служил Тотиле. Он научился владеть
оружием, как немногие, что необычно для бывшего раба: гнет ломает силу
духа и ловкость тела. Три года Алфен не расставался с Индульфом и Голубом.
Он хотел было остаться в Тициниуме, но по дороге нагнал товарищей. Десять
лет войны не стерли на его запястьях след кандалов. К ним Алфен прибавил
мозоль солдата, огрубевшую от подбородочного ремня полосу кожи на нижней
челюсти.
- Много ли скамаров во Фракии? - поинтересовался Алфен.
- Меньше, чем волков, - ответил бывший центурион. - Такие же, как мы,
сидят в крепких местах.
- А почему вам не собраться вместе? - спросил Индульф. - Как в
Италии, к вам пристанут колоны, сервы, рабы. Вы сможете встряхнуть
империю. Ты рассказал нам - варваров было разве что больше тысячи, а они
разбили два легиона и несколько тысяч конницы.
- Оставь меня, сатана, не искушай! - со злостью вскрикнул Георгий. -
Не сравнивай нас с варварами. Те как камень, мы - глина. У нас нет оружия.
Мы трусливы. Мы думаем о смирении и вечной жизни. У нас вода вместо
сердца. Слушай! - и Георгий схватил обе руки Индульфа. - Я скажу тебе то,
о чем хотел забыть навсегда. Истинное богоподобие в беспощадности к
невинным. Ты понял? Нет? Запомни и поймешь потом, как я. Когда человека
гнут, гнут и гнут, он ломается навсегда. Базилевсы знают это. Что же... -
Георгий синеватыми пальцами смял свою бороду, укусил конец и плюнул.
- К чему все это? Кто однажды заложил собственную голову ставкой на
нового базилевса, не повторит игры. Не думайте, будто мы глухи на нашей
горе. Чего добился Тотила? Разве все несчастные, все обиженные пошли с
ним? Малая горсть. А ведь он давал свободу рабам даже! Нет, все ждали,
предпочитая издыхать лежа, без хлопот. Да, я знаю тех, кто всегда предает:
свои же! И моя мудрость в том, чтобы жить для себя. А-ха! Последнюю чару!
В сумерках скамары покинули убежище в развалинах. До Козьей горы
оставалось два ночных перехода. Георгий дал лошадей трем товарищам, хотя
они ничего не обещали вожаку скамаров. Пока им было просто по пути, так
как скамары приближались к Юстинианополю.
Ночная Фракия лежала дикой степью, глухой и слепой, без одного
огонька.
Чуя волков, лошади всхрапывали, но послушно шли, доверяя великому
могуществу человека, его силе, его храбрости.
3
Дале и дале берег уходит, и очи
лица распознать уж не могут...
Скоро и парус пропал.
Овидий
Ночной переход прошел спокойно. До восхода солнца скамары достигли
сладкого озерка, завесившегося высоким кустарником. С озера сорвались
дикие утки. Стая волков уступила людям удобную дневку у водопоя. Лишь
досадливо назойливые кулики все возвращались и возвращались с жалобным
писком, обиженные вторжением в их тихую пристань.
Все было обычным для скамаров на знакомом, надежном месте. Отсюда
сорок стадий до имперской дороги и половина перехода до усадьбы Евмена.
Козья гора - родной дом - ясно выступала на хребте Родопов. Будь место
повыше, Георгий мог бы различить вход в ущелье с водопадом, где славяне
спрятали клад оружия.
На востоке Георгий заметил пять движущихся точек. Ни одно животное
еще не обеспокоилось бы их появлением, и лишь человек мог в них распознать
человека.
Вот и еще всадник, и еще.
Георгий забрался на толстую иву, единственное дерево среди кустов.
Первые пять всадников уже обошли убежище с запада и рыскали по равнине.
Колеса повозок продавили колею в росистой траве. Стебли не успели
подняться. Всадники заметят след, если еще не заметили.
Сейчас Георгий видел одновременно уж не меньше сотни конников.
Раскинувшись широким веером, конники охватывали несколько стадий. Не
ромейская повадка у них. Федераты. Прикрывают легион, посланный вслед
варварам. Георгий опоздал на один день.
Убедившись, что всадники напали на широкие полосы, оставленные
колесами, бывший центурион слез с ивы.
Так приходит смерть. Средь белого дня или ночью, непрошеная,
неожиданная, но неизбежная. "Как что? - подумал Георгий. - Не все ли
равно..." Вчера он так громко хвалился, искушая Судьбу. А Судьба уже
дышала ему в лицо.
Солдаты не обременят себя доставкой скамаров в город, чтобы там
префект получил удовольствие посадить разбойников на кол для
назидательного примера подданным. Солдаты милосердно перебьют скамаров и
воспользуются добычей.
Умирают все, рожденные женщиной. По-настоящему люди отличаются один
от другого только умением умирать. Георгий живым не дастся никому. А может
быть, предложить ромеям добычу без боя?
- У вас есть ситовник с печатью. Вы не скамары, - сказал Георгий
Индульфу. - Зачем вам пропадать вместе с нами! Скажи ромейскому
начальнику, что мы взяли вас в плен. Он вас отпустит. И наверное, если вы
дадите ему донатиум. Предложи ему сделку: мы обменяем нашу добычу на
свободу. Помнишь, я говорил о крысах? Но за наши шкуры ему придется хорошо
заплатить.
- Не показывай ему всех денег, приготовь пять статеров, этого хватит!
- крикнул вслед Индульфу бывший центурион.
Товарищей сразу заметили. Вот кто-то, собрав около себя десяток
конных, будто горстью бросил их. Всадники вновь рассыпались, готовя луки.
Гунны или герулы... Рука, поднятая Индульфом, остановила не скачку, а
стрелы, уже лежащие на тетивах. Всадники осторожно сближались. Кто-то
сменил лук на аркан.
Доспехи, крашенные орехом. Чужие остановились в двадцати шагах.
- Кто вы, люди? - крикнул коричневый всадник.
И Голуб, радуясь не спасенью, а славянскому слову, ответил:
- Свои ж мы, свои! Вашего языка мы люди!
Долго смотрели на страны Теплых морей Индульф с Голубом. Видение
чужого изменило душу, которая светит в глазах человека. Ратибор не узнал
давних друзей по Торжку-острову. Те же сразу увидели в матером князе
россичей старинного соперника по силе и удали. Пришлось напоминать о себе.
Алфен захотел остаться со скамарами. Голуб попрекал товарища:
- Ты же сам решился идти с ними на север. Ломаешь ты дружбу.
- Я хотел уйти навсегда из империи, и я любил вас обоих, - объяснял
