[16]
риальной культуры. "Во втором аспекте люди совершают поступки в зависимости от того, что их много, что их интересы не совпадают, и они вынуждены с этим считаться". Третий аспект охватывает то, что касается сознания (психики, менталитета) человека. Это - аспекты человейника, но не его части; они всегда существуют в единстве, хотя характер единства может быть различным и колебаться от слияния до достаточно четко дифференцированного, почти автономного функционирования. Зиновьев высказывается против того, чтобы в рамках социологической теории выдвигать какой-то фактор в качестве определяющего, критикуя, в частности, марксизм за преувеличение роли производства материальных благ. Это же, видимо, касается и различных аспектов жизни человейника. И тем не менее складывается впечатление, что в авторской концепции удельный вес коммунального аспекта значительно выше удельного веса двух других аспектов. Так, законы социальности реально функционируют как правила коммунального поведения. И оба других аспекта становятся объектом социологии в той мере, в какой они вовлекаются в сферу коммунальности.
Человейник в процессе эволюции, считает А.А. Зиновьев, проходит три стадии: предобщество, общество, сверхобщество. Если апеллировать к привычным ассоциациям, то предобщество соответствует рядовому строю первобытной формации; общество - государственно-цивилизационным формам жизни (рабовладельческой, феодальной и капиталистической формациям). Сверхобщество представляет собой постцивилизационную стадию. Переход от общества к сверхобществу является, по мнению Зиновьева, основной тенденцией развития Человейника в XX веке. Этот переход протекал в двух эволюционных линиях и в ожесточенной борьбе общества, представлявших эти линии. Обе эти линии сложились в рамках западноевропейской цивилизации, которая уникальна (и в этом смысле отлична от других цивилизаций) в том отношении, что она способна к смене собственных качественных состояний; "она убивает сама себя и делает это на пути баснословного прогресса". Одна линия была представлена человейниками коммунистического типа и наиболее цельно воплотилась в Советском Союзе, ее особенность состояла в том, что она опиралась по преимуществу на коммунальный аспект жизнедеятельности. Вторая линия, именуемая в книге западнистской, воплотилась в наиболее "чистом" виде в США, странах Западной Европы, в ней преимущественное развитие получил деловой аспект жизнедеятельности человейника. "Западный и коммунистический миры стали "точками роста" в эволюции человечества. Между ними шла непримиримая борьба за роль лидеров мирового эво-
[17]
люционного процесса и за мировую гегемонию. Эта борьба образовала основное содержание социальной жизни человечества в XX веке, особенно во второй его половине". В этой борьбе победил Запад, выиграв "холодную войну" против Советского блока. Вопрос о том, является ли эта победа окончательной, автор в целом пока еще оставляет открытым, хотя и признает, что Россия из игры выбыла и деградировала до уровня колониальной демократии. Неизвестно, становится ли благодаря этому переход к сверхобществу более ускоренным, но зато совершенно ясно, что он оказывается более плоским, рискованным и трагичным.
Сверхобщество - не будущее, а в значительной мере уже настоящее. Оно складывается после Второй мировой войны и уже не просто сосуществует с обществами, а начинает играть доминирующую роль. Что такое сверхобщество? Оно, как и все другие понятия социологии Зиновьева, является очень строгим, содержит много признаков, охватывающих все аспекты, уровни, формы жизнедеятельности человейника. Об этом - вся книга. Чтобы дать хотя бы приблизительное представление читателю, я ограничусь несколькими признаками, дающими представление о мироустройстве на стадии сверхобщества.
Развитие истории переходит из естественно-исторической фазы в планово-управляемую. Сама эволюция становится сознательным актом, ее можно планировать наподобие того, как планируется какое-то сложное, масштабное дело. Но это вовсе не означает, что ход развития становится произвольным и его можно повернуть в любую сторону по желанию людей, представляющих "мозг" сверхобщества. Наоборот, мера объективности и предопределенности эволюционного процесса, его жесткости увеличивается подобно тому, например, как человек с компасом меньше будет отклоняться от направления, ведущего к цели.
На стадии сверхобщества складывается единый, глобальный человейник, в отличие от предыдущих стадий, которые представляли собой множество человеческих объединений, миры человейников, и прежде всего в отличие от стадии общества, представленного сотнями обществ, стянутых в ряд цивилизаций. По мнению Зиновьева, в настоящее время исчезли условия для возникновения новых цивилизаций, а те, что сохранились, в том числе западноевропейская, обречены на исчезновение. Они не соответствуют современным условиям жизни в масштабе человечества. "В наше время во всех аспектах человеческой жизни уже не осталось никаких возможностей для автономной эволюции человеческих объединений в течение длительного времени". Сверхобщество, с точки зрения
[18]
Зиновьева, устанавливается как господство Запада. Этот процесс протекает на основе и в соответствии с законами социальности, в силу которых другие (незападные) народы и страны будут занимать подчиненное и периферийное положение.
Данное выше изложение социологии Зиновьева является общим и выборочным. Это - вводные замечания, чтобы заинтересовать читателя. Сама же эта социология требует внимательного, неспешного, вдумчивого чтения и изучения. Ведь помимо того, что Зиновьев по-своему интерпретирует едва ли не все используемые им общеупотребительные понятия государства, идеологии, власти, общества, экономики, морали, цивилизации и т.д., он еще вводит много новых понятий и терминов типа социальной комбинаторики, исторической паники, феодов, одноклеточных - многоклеточных социальных объединений и т.п. Подводя итог, следует заметить, что как бы ни оценивать научное содержание книги "На пути к сверхобществу", совершенно несомненно одно: социология Зиновьева в современной отечественной и мировой науке является уникальной в том отношении, что она предлагает целостную теоретическую концепцию общества и его развития. Зиновьев развивает свою оригинальную концептуальную схему типа тех, которые предлагали Маркс, Конт, Дюркгейм, Вебер, Тойнби, Сорокин, и тем самым стимулирует совсем затухающие исследования и дискуссии по теории общества. Он идет, однако, дальше и предлагает теорию, которая соединяет точность социологического (в узком, эмпирическом смысле слова) знания и широту философско-исторических обобщений, заявляя тем самым претензию на науку об обществе.
III
Зиновьев пишет: "Всеобщая враждебность к научной истине в отношении социальных явлений есть один из самых поразительных (для меня) феноменов нашего времени, сопоставимый с аналогичной враждебностью к науке вообще в эпоху средневекового мракобесия". Эта враждебность в рамках логики автора вполне закономерна и, честно признаться, не должна была бы его удивлять; она является простым следствием законов социальности, по которым живут люди. Возникает вопрос: оправдана ли претензия автора на научный подход, если, разумеется, отбросить предположение, что он является инопланетянином. Ведь он сам есть социальный индивид и, как таковой, ограничен в понимании мира как своим личным интересом, так и интересом своего человейника. Не сталкива-
[19]
емся ли мы здесь с парадоксом лжеца, которому нельзя верить даже тогда, когда он утверждает, что он лжет? Один из персонажей "Зияющих высот" говорит Болтуну: "Не выпендривайся. Ты такое же дерьмо, как мы". Вопрос: "Почему это не так?"
А.А. Зиновьев понимает обозначенную трудность, и в его работах мы находим ответ, который, по крайней мере, в формально-логическом плане позволяет ее обойти. Но, я думаю, этот ответ имеет и фактическую убедительность. Он сводится к двум пунктам. Во-первых, в совокупности многообразных социальных позиций (ролей), задающих траектории поведения индивидов в человейнике, есть такая позиция, которая предопределяет сторонне-объективный взгляд на социальную реальность. Это - позиция аутсайдера, человека, который отказался (не может, не хочет) принимать участие в "крысиных" гонках. В "Зияющих высотах" уже знакомый нам Болтун рассказывает о себе такую историю. В армейской столовой "интеллигентный по виду парень" взялся делить на восемь человек одну буханку хлеба. Он отрезал один большой кусок, второй чуть поменьше, остальные как попало. Затем он воткнул нож в самый большой кусок и распорядился: "Хватай". "Для меня, - продолжал Болтун, - наступил момент, один из самых важных в моей жизни. Или я подчиняюсь общим законам социального бытия и постараюсь схватить кусок по возможности побольше, или я иду против этих законов, то есть не участвую в борьбе... я взял тот кусок, который остался лежать на столе. Самый маленький. Эта доля секунды решила всю мою последующую жизнь. Я заставил себя уклониться от борьбы" (Зияющие высоты, т. 1. М., 1990, с. 250).
Во-вторых, деловой, а отчасти коммунальный и менталитетный аспекты деятельности социальных индивидов предполагают такие моменты, которые требуют объективных знаний, в результате чего производство научных знаний становится особой, необходимой для самосохранения общества социальной функцией. Разумеется, в ходе выполнения этой функции индивиды действуют вполне по законам расчетливого, осознанного эгоизма (кстати заметить, анализ нравов в научной среде стал одним из живых источников пессимистических социальных и антропологических обобщений Зиновьева) и поэтому здесь наряду со знаниями производится и огромная масса предрассудков. Но тем не менее знания тоже производятся.
Оба обозначенных мной момента связаны между собой. Законы социальности предполагают в небольшом количестве индивидов, выключенных из борьбы, для которых сама эта выключенность оказывается своего рода социальной позицией. Это необходимо для эффективности социального организма.
[20]
Типичный пример: безработица как условие эффективного хозяйствования в рамках рыночной экономики. Конкретные причины выпадения могут быть разными, одна из типичных и в рамках нашего рассуждения самых важных состоит в том, что механизм социальности вытесняет часто наиболее продвинутых, выделяющихся в сторону превышения нормы (так, например, в иных странах и в иные периоды процент безработных инженеров и профессоров может быть больше, чем доля безработных слесарей или посудомоек). Остракизм как изгнание наилучших не является специфическим фактом афинской демократии, он органичен всякой человеческой коммунальности, только проявляется в разных формах и масштабах; в последующей истории он осуществляется чаще всего в прикрытом виде. Занятия самих выпавших (изгнанных), как правило, определяются родом деятельности в той сфере, из которой их выдавили. К производству знаний более всего приспособлены те индивиды, которые выбиты из социальной борьбы, уклонились от нее в рамках науки: они занимаются наукой, потому что это их дело и чаще всего ни на что другое они не способны, и занимаются ею успешно, так как у них нет привходящих (социальных) интересов, искажающих истину. Для них умение понимать реальность лучше, чем другие, становится источником человеческой гордости и своего рода социальной позицией. В этом смысле вполне понятно, почему Зиновьев настойчиво подчеркивает, что он - исследователь и так отчаянно борется за собственный "государственный суверенитет", дающий ему возможность говорить правду, как он ее понимает.
IV
"Дело не в том, чтобы открыть правду о себе. На это много ума не нужно. Дело в том, как после этого жить", - читаем мы в "Зияющих высотах" (т. 1, с. 296). Одна из парадоксальных особенностей социологии Зиновьева состоит в том, что она отвлекается от внутренней жизни человека, обходится без понятия личности, а в сознательном характере деятельности видит лишь фактор, усиливающий социальную детерминированность поведения. Тут-то и возникает вопрос, как же жить после этого? Куда девать идеалы? Ответ на него, который объективно вытекает из всей логической социологии, Зиновьев формулирует сам. Жизнь в идеале вовсе не лишена смысла. Она и есть истинно человеческая жизнь. Но возможна она за пределами социальности. Внутри человейника, но не по его правилам Она возможна как исключение, редкий случай и всегда
