когда человек становится способен заметить что-нибудь постороннее, он уже
или страдает близорукостью, или подвержен галлюцинациям. Первый ничего не
разглядит, второй - никому не скажет. Так проходит земная слава!
- Тогда зачем вообще нужны музеи?
- Милая девушка! Услышав такие слова от бывшей нареченной истинного
художника, я могу, заключить, что ваша близость была столь мимолетной...
- Ах, что вы! - прервала она. - Прошу вас - наша дружба!..
- Хорошо, пусть дружба, - поправился Смит. - Но музеи - они отражают
прошлое, которое мертво, в настоящее, которое ничего не замечает, и
передают культурное наследие будущему, которое еще не родилось. В этом они
подобны храмам.
- Это мне не приходило в голову, - призналась она. - Красивая идея!
Почему бы вам не пойти в преподаватели?
- Им плохо платят. Но ваша мысль меня утешает. Пошли еще раз обчистим
холодильник?
Они доедали последнее пирожное и обсуждали "Павшего Ахиллеса",
расположившись под огромным мобайлом, смахивающим на истощенного
осьминога. Смит говорил о своих великих идеях и о злобных критиках,
бездушных и бесталанных кровопийцах, что обитают в воскресных изданиях и
ненавидят все живое. Она же рассказывала о своих родителях, которые знали
Арта и знали, почему он не должен был ей нравиться; а также об их солидном
состоянии, надежно вложенном в лес, недвижимость и нефть. Он сочувственно
погладил ей руку; она опустила ресницы и улыбнулась эллинистически...
- Вы знаете, - признался он наконец, - сидя изо дня в день на этом
пьедестале, я часто говорил себе: быть может, мой долг - вернуться и еще
раз попробовать открыть глаза обществу! Быть может, сумей я освободиться
от грубых земных нужд... Доведись мне повстречать женщину, подобную... но
нет! нет, я не знаю такой! Увы!..
- Говорите! - вскричала Глория. - Прошу вас, продолжайте! Ведь и
меня, признаюсь, посещала мысль, что иной художник мог бы избавить меня от
мук... Что лед одиночества, сковавший мою душу, мог бы растаять под
взглядом нового творца красоты! Если мы...
В этот самый момент малорослый и чрезвычайно некрасивый мужчина в
тоге звучно прочистил горло и объявил:
- Вот этого я и боялся.
Был он тощ, морщинист, неопрятен и несомненно страдал язвой желудка и
разлитием желчи. И он, указуя на них обвиняющим перстом, повторил:
- Именно этого я и боялся!
- В-вы кто? - спросила Глория.
- Кассий, - представился он. - Кассий Фитцмюллен, критик на покое из
"Дальтон Таймс". А вы собрались дезертировать?
- Вам-то что до этого? - уточнил Смит, поигрывая античными мускулами.
Кассий покачал головой.
- Что до этого? Вы представляете собой угрозу всему нашему образу
жизни! Если вы уйдете, то станете, разумеется, художником либо педагогом -
и, рано или поздно, вольно или невольно, словом или жестом выдадите то, о
чем давно подозревали. Я слышал все ваши разговоры. Вам известно - теперь
уже точно известно - что здесь находят последний приют все критики:
старея, мы сходимся сюда изображать то, что так ненавидели в прошлой
жизни. Вот почему с каждым годом число римских сенаторов растет.
- Я давно подозревал нечто подобное, - сказал Смит, - но не был
уверен.
- Довольно и подозрения. Вы опасны и подлежите суду!
С этими словами Кассий хлопнул в ладоши и возгласил:
- Суд!
Процессия древних римлян медленно вступила в зал и окружила
влюбленных. От них веяло пылью, старой бумагой, желчью и временем.
- Они желают вернуться к человечеству! - объявил Кассий. - Уйти и
унести с собой свое знание!..
- Мы же не скажем! - всхлипнула Глория.
- Поздно! - сурово ответил один из критиков. - Вы внесены в каталог!
Он извлек из тоги брошюру и зачитал:
- Номер 28 - "Скорбящая Гекуба". Номер 32 - "Поверженный Гладиатор".
Поздно! Ваше исчезновение будут расследовать.
- Суд! - повторил Кассий.
Сенаторы медленно обратили большие пальцы вниз.
- Вы отсюда не уйдете.
Смит усмехнулся и ухватил сенаторскую тогу крепкими пальцами
скульптора.
- Ничтожный человечек, как думаешь ты задержать нас? Довольно Глории
взвизгнуть - и сюда прибежит сторож. Довольно мне размахнуться - и ты
неделю не встанешь!
- Сторож спит, а его слуховой аппарат мы отключили. Критики тоже,
знаете ли, понимают в таких вещах! Отпусти меня, не то будет хуже!
- Давай-давай! - Смит наматывал материю на кулак.
- Суд! - с усмешкой повторил Кассий.
- Он предавался современному искусству, - сказал один из сенаторов.
- Следовательно, у него наклонности христианина, - заявил другой.
- Христиан - ко львам! - заключил третий и хлопнул в ладоши.
Смит увидел в темном углу зала нечто шевелящееся - ив ужасе отскочил.
Кассий оправил тогу.
- Вы не имеете права! - закричала, закрывая лицо руками, Глория. - Мы
же из греческого периода!
- Среди римлян поступай по-римски, - хихикнул Кассий.
По залу прошел острый кошачий дух.
- Как вы ухитрились? Откуда здесь лев? - полюбопытствовал Смит.
- Одна из форм гипноза, необходимая в нашей профессии, - благодушно
пояснил Кассий. - Большую часть дня он у нас спит. Вы не задумывались,
почему из этого музея никогда ничего не крадут? А были попытки, были! Но
мы, хе-хе, блюдем свои интересы.
Тощий лев-альбинос, по целым дням украшавший главный вход, неслышно
вышел из темноты и зарычал, - коротко, но громко. Смит заслонил собой
Глорию. Когда лев приблизился, Смит оглянулся - но ни одного сенатора уже
не было; лишь в отдалении еще слышался топот кожаных сандалий.
- Мы одни! - встрепенулась Глория.
- Бега! - приказал Смит. - Я задержу его. Постарайся спастись!
- Покинуть тебя? Ни за что, любимый! Вместе - сейчас и до конца!
- Глория!
- Джей!
В этот момент лев возымел намерение броситься на добычу - и не стал
тянуть с его осуществлением.
- Прощай, возлюбленный!
- Прощай! Прошу тебя - один поцелуй перед смертью.
Лев прыгнул, испуская хриплый рык и сверкая зелеными глазами.
- Согласна! Их уста слились.
Лев навис над ними - грозно, неотвратимо, надолго... Потом вдруг
завертелся, размахивая лапами в том пустом пространстве между потолком и
полем, для которого архитекторы не придумали специального названия.
- М-мм... Еще?
- Почему бы и нет? Жизнь так прекрасна! Минута пролетела незаметно...
За ней прошла вторая.
- Слушай, а на чем там висит этот лев?
- На мне, - отозвался мобайл. - Вы, люди, не единственная жизненная
форма, ищущая утешения среди реликвий своего прошлого!
Голос был тоненький и хрупкий, как у чем-то озабоченной эоловой арфы.
- Я бы не хотел показаться чрезмерно любопытным, - заговорил Смит, -
но кто вы?
- Пришелец, - прозвенел тот, доедая льва. - Мой корабль попал в
аварию на полпути к Арктуру. Я быстро уяснил, что на вашей планете моя
внешность не пользуется признанием - за исключением музеев, где я могу
сойти за экспонат. Принадлежа к довольно чувствительной и, я бы даже
сказал, несколько самовлюбленной расе, - тут он изящно рыгнул, - я нахожу
свое нынешнее положение весьма привлекательным: меж ярких звезд, в золе
былых желаний, - он опять музыкально рыгнул, - затерянный...
- Ясно, - сказал Смит. - Спасибо, что скушали льва.
- Не за что - хотя я бы не сказал, что это было слишком благоразумно.
Я, видите ли, теперь вынужден буду делиться. Нельзя ли второму мне пойти с
вами?
- Пожалуйста! Вы спасли нам жизнь, и нам все равно надо будет
чем-нибудь украсить гостиную, когда мы ею обзаведемся.
- Хорошо.
Пришелец раздвоился, испустив поток мелодических трелей, и свалился
на пол.
- До свиданья, я! - крикнул он наверх.
- До свиданья, - донеслось оттуда.
С достоинством и важностью прошествовали они через Современность,
миновав по дороге греческий и римский периоды. Бывшие Гладиатор, Гекуба и
Пришелец стащили ключи у спящего сторожа, открыли двери и зашагали прочь
от музея веселыми ногами и псевдоподиями.
