бы дать тебе все, что ты желаешь?
- Я... постарался бы... удержать это, - красные огни замигали вокруг
головы робота и он повернулся, уходя через Великое Кладбище.
- Да, - вздохнул Джон Оден, - но именно это невозможно.
А Сития по-прежнему не понимала его, и в этот тридцать первый день
они вернулись в то место, где прожили месяц, туда, где впервые овладел им
беспредельный страх смерти, пришедший к нему.
Она становилась все более изысканной в страсти, чем прежде, и он
боялся этой последней встречи.
- Я люблю тебя, - сказал он, никогда не говоривший этого раньше, и
она коснулась ладонью его лба и прижалась к нему губами.
- Знаю, - прозвучал ее ответ, - и для вас почти настало время любить
меня в последний раз. Но до прощального мгновения любви скажите мне, мой
Джон Оден, только одно: чем так непохожи вы на прочих? Кто дал вам такое
знание о том-что-мертво; человек смертный не способен знать этого. Как
получилось, что вы подошли ко мне так близко в ту первую ночь, а я не
заметила вас?
- Это произошло потому, что я давно мертв, - сказал он ей. - Ты,
смотрящая мне в глаза, не видишь этого? Не чувствуешь странного холода,
когда я касаюсь тебя? Я пришел сюда, предпочтя этот мир ледяному сну,
который подобен смерти, забвению, в котором я даже не знал бы, чего именно
жду: лекарства, которое никогда не появится, лекарства от самой последней
неизлечимой болезни, оставшейся во вселенной, болезни, которая сейчас
оставила мне слишком мало жизни.
- Я не понимаю, - ответила она.
- Поцелуй меня и забудь о сказанном, - вздохнул Джон Оден. - Так и
должно быть. Лекарство никогда не будет найдено. Есть вещи, которые
остаются за гранью света, а я уверен, что про меня давно забыли. Ты должна
была ощутить смерть, окружавшую меня до того, как я вновь стал человеком
живущим, ибо вам, Файоли, дано это умение. И я вернул себе временную
жизнь, чтобы насладиться тобой, понимая при этом - кто ты... Поэтому
возьми свое наслаждение и знай, что я разделяю его. Я зову тебя к этому,
ибо ты - это то, к чему я стремился, не сознавая, все дни своей прежней
жизни.
Но она была любопытной и спросила его (в первый раз обращаясь к нему
на ты): - Как же сумел ты удержать равновесие между жизнью и
тем-что-мертво, как смог добиться существования смерти и сознания
одновременно?
- В теле, которым я, к несчастью, владею, имеется механизм управления
этим. Прикоснувшись вот к этому месту под мышкой, я могу остановить
дыхание легких и биение сердца. Затем заработает электрохимическая
система, подобная тем, которыми обладают мои роботы, невидимые для тебя.
Это и есть моя жизнь внутри смерти. Я выпросил ее, потому что боялся
забвения. Я вызвался быть смотрителем вселенского кладбища, ибо в этом
месте никто не увидит меня и некому будет удивляться моему появлению,
подобному самой смерти. Теперь ты знаешь все. Поцелуй меня и закончим на
этом.
Но обладая внешней формой женщины или, возможно, будучи женщиной во
всем, Файоли по имени Сития была любопытна как все они, и спросила: - Это
место здесь? - и коснулась точки под мышкой.
И - он исчез для нее. А исчезнув, вновь обрел ледяную логику, чуждую
эмоций. Поэтому он не стал возвращать себя к жизни.
Вместо этого он наблюдал, как Файоли ищет его там, где он только что
был - живым.
Она обыскала все окружающее, но нигде не смогла найти живого
человека, и заплакала так же жалобно, как той ночью, когда он впервые
встретил ее. Крылья Файоли засверкали, затрепетали, замерцали слабо и
бессильно, вновь появившись за ее спиной, лицо ее призрачно растворилось и
тело медленно растаяло. Потом столб искр, стоявший перед ним, исчез. Но
после этой безумной ночи, когда он вновь смог видеть расстояния и
различать перспективу, он начал ждать ее.
Вот это - история Джона Одена, единственного человека, который любил
Файоли и жил (если можно назвать это так), чтобы поведать об этом. Никто
не знает истины лучше, чем я.
Лекарство от его болезни так и не было найдено. И я знаю, что он
бродит по Каньону Мертвых и смотрит на кости, иногда останавливаясь у
скалы, где встретил ее, и стряхивает с ресниц несуществующие капли влаги,
удивляясь приговору, который вынес себе сам.
Таково положение вещей, и мораль тут, быть может, в том, что жизнь (а
возможно, и любовь) сильнее, чем то, что она создает, но никогда не
сильнее того, что создает ее. Но только Файоли могли бы ответить вам
наверняка, а они уже никогда не придут сюда вновь.
