КОГДА ВСЕ ИЗМЕНИЛОСЬ
Кэти гнала машину, как сумасшедшая; должно быть, на поворотах
скорость превышала сто двадцать километров в час. Хотя она молодчина,
большая молодчина. Я видела, как она за день полностью перебирала
автомобиль.
В моем родном местечке на Вайлэвэй использовалась в основном
сельскохозяйственная техника, и я не решалась управляться с
пятиступенчатой коробкой передач на бешеных скоростях, просто не была к
этому готова, но даже глухой ночью на поворотах деревенской дороги ее езда
не пугала меня. Про мою жену можно рассказать кое-что интересное: она не
пользуется ружьями. Она может уйти в лес выше сорок восьмой широты без
ружья на несколько дней. Вот это меня пугает.
У Кэти и у меня трое детей: один ребенок мой и двое ее. Юрико,
старшая, спала на заднем сиденье и видела сны двенадцатилетней девочки про
любовь и войну: прогулки к морю, охота на Севере, сны с необыкновенно
красивых людях и необыкновенно красивых местах. Вся та неизбежная чепуха,
о которой мечтаешь, когда тебе исполняется двенадцать и начинают расти
гланды.
Недалек тот день, когда, как и все они, она исчезнет на неделю, чтобы
вернуться грязной, но гордой тем, что убила ножом пуму или застрелила
своего первом медведя. Она притащит с собой отвратительном опасного
мертвого зверя, которому я никогда не прощу того, что он мог бы сделать с
моей дочерью. Юрико говорит, что езда Кэти усыпляет ее. Я же, хотя мне
трижды доводилось сражаться на дуэли, боюсь, очень боюсь больших
расстояний. Я старею и говорю об этом своей жене.
- Тебе тридцать четыре, - сказала она.
Точно, ничего не скажешь. Она переключила свет. Судя по указателю,
осталось еще три километра, а дорога становилась все хуже и хуже. Глухая
деревня. Ярко-зеленые деревья внезапно возникают в свете фар и обступают
машину. Я дотягиваюсь до двери, куда мы привернули панель с зажимами, и
беру в руки винтовку. Юрико зашевелилась на заднем сиденье. Моя голова на
уровне глаз Кэти, ее лица. Мотор работает так тихо, что, по словам Кэти,
можно слышать дыхание на заднем сиденье.
Юки была в машине одна, когда поступило сообщение, и тут же
расшифровала эти точки и тире. (Глупо устанавливать широкополосный
передатчик рядом с генератором переменного тока, но большая часть Вайлэвэй
имеет паровое отопление.) Она выскочила из машины, крича во все горло, мое
долговязое, некрасивое чадо, но, само собой, ничего страшного с ней не
произошло. Мы были уже морально готовы к этому с той самой поры, когда
колония была обнаружена и ее разорили.
Но это было совсем другое. Это был шок.
- Мужчины! - орала Юки, дергая дверцу машины. - Они вернулись!
Настоящие земные мужчины!
Мы встретились с ними на кухне деревенского дома, недалеко от места
их приземления. Окна были распахнуты, ночной воздух был мягок. Мы ехали на
всех видах транспорта, прежде чем добрались до этого дома. Это были и
паровые трактора, и грузовики, и безбортовая грузовая машина, даже
велосипед. Лидия, районный биолог, уже сделала анализы крови и мочи и
теперь, выйдя из состояния замкнутости, свойственного северным народам,
сидела в углу кухни, качая головой и удивляясь результатам.
Очень больная, очень добрая, краснеющая по каждому поводу, она
заставила себя откопать учебники старого языка, хотя я могла говорить на
старых языках даже во сне. И говорила. Лидия чувствует себя с нами
неловко. Мы южане и выглядим чрезмерно яркими в сравнении с ней.
Я насчитала в кухне двадцать человек. Это били крупнейшие умы
северной части материка. Филли Спэт, я думаю, прилетела на моем планере.
Юки была здесь единственным ребенком.
Потом я увидела четверых пришельцев.
Они были крупнее нас. Выше, шире в плечах. Двое были выше меня, а я
очень высокая - метр восемьдесят без каблуков. Они явно принадлежали к
человеческому роду, но были далеки, невероятно далеки от нас, до сих пор я
не могу точно представить очертания их чуждых нам тел, а тогда не могла
заставить себя прикоснуться к ним, хотя один из них, тот, который говорил
по-русски, хотел пожать нам руки - обычай прошлого, как мне кажется. А
какие голоса у них были! Единственно, что я могу сказать, что это были
обезьяны с человеческими лицами. Кажется, тот, который хотел пожать руку,
не имел в виду ничего плохого, но я дрожа отшатнулась, а потом стала со
смехом извиняться и, чтобы показать пример (межзвездное содружество,
подумала я), наконец все-таки пожала руку. Жесткая, твердая рука. Они
тяжелые, как ломовые лошади. Неотчетливые, глубокие голоса. Юрико сновала
среди взрослых, изумленно разглядывая мужчин.
Он повернул голову - уже шестьсот лет никто не говорил так - и на
плохом русском спросил:
- Кто это?
- Моя дочь, - ответила я и, спасаясь вежливостью от подступающего
безумия, добавила: - Моя дочь, Юрико Джанетсон. У нас имена образуются от
имени отца. Вы их образуете от имени матери.
Он невольно рассмеялся. Юки воскликнула:
- Я думала, что они симпатичные!
Та, как ее восприняли, очень ее разочаровало.
Филли Хелгасон Спэт, которую я когда-нибудь убью, метнула в меня
холодный, спокойный, ядовитый взгляд, словно хотела сказать:
- Следи за тем, что говоришь. Ты знаешь, что я могу сделать.
Это верно, что у меня нет официального статуса, но у Госпожи
Президентши будут серьезные неприятности со мной, если она по-прежнему
будет считать занятие промышленным шпионажем пустой безделицей.
Войны и подготовки к войнам, как говорится в одной из книг наших
предков.
Я перевела слова Юки на собачий русский, который считался нашим
универсальным языком, для того человека, и тот опять засмеялся.
- Где все ваши люди? - спросил он, пытаясь продолжить разговор.
Я снова перевела и досмотрела на лица вокруг. Лидия, как обычно,
чувствовала себя неловко, Спэт прищурилась, обдумывая какую-то
дьявольщину, Кэти сильно побледнела.
- Это Вайлэвэй, - ответила я.
Он продолжал непонимающе смотреть.
- Вайлэвэй, - сказала я. - Вы помните? У вас есть сведения? На
Вайлэвэй была чума. - Он, кажется, немного заинтересовался. Головы в
глубине комнаты повернулись в нашу сторону, и я узнала депутата местном
профессионального парламента. К утру будут заседать все городские советы,
все районные партийные собрания.
- Чума? - спросил он. - Самое большое несчастье.
- Да, - ответила я. - Самое большое несчастье. Мы потеряли половину
населения в одном поколении.
Казалось, это произвело на него сильное впечатление.
- Вайлэвэю повезло, - сказала я. - У нас оказался большой резерв
первоначальных генов, нас избрали в качестве высшей интеллигенции. У нас
осталась высокоразвитая техника. Среди выживших большая часть взрослых
владела двумя-тремя специальностями. Плодородная почва, благоприятный
климат. Теперь нас тридцать миллионов человек. Промышленность растет, как
снежный ком, - вы понимаете? Дайте нам семьдесят лет, и у нас будут
настоящие города, индустриальные центры, профессии, рассчитанные на полный
рабочий день, радиооператоры, машинисты. Дайте нам семьдесят лет, и никому
из нас не придется проводить три четверти жизни на ферме.
Я объяснила, как трудно, когда творческие люди только под старость
получает возможность работать с полной отдачей. До мот мало кто из них
располагает такой свободой, как я и Ким. В общих чертах я попыталась
описать нашу систему правления. Две палаты - одна построена по
профессиональному принципу, другая - по территориальному. Я объяснила, что
районные партийные собрания рассматривают и решают вопросы, слишком
серьезные для отдельных городов. И что власть не имеет пока еще
политического характера, хотя, дайте время, и это будет. Вопрос времени
всегда был довольно деликатным моментом нашей истории. Дайте нам время. Не
было особой необходимости жертвовать уровнем жизни в угоду стремительным
темпам индустриализации. Пусть все идет своим чередом. Дайте только время.
- А где все люди? - спросил этот маньяк.
И тогда мне стало понятно, что он имел в виду не людей вообще, он
имел в виду мужчин, а в слово "люди" вкладывал тот смысл, какого это слово
не имело на Вайлэвэй уже шестьсот лет.
- Они умерли, - сказала я, - тридцать поколений назад.
Казалось, его ударили ножом. Он захлебнулся воздухом. Он было
попытался встать со стула, но только приложил руку к груди и обвел нас
взглядом, в котором странно смешались ужас и сентиментальная нежность.
Потом он с откровенной горечью и очень серьезно произнес:
- Непоправимая трагедия.
Я промолчала, не совсем понимая, что он имеет в виду.
- Да, - сказал он на выдохе и улыбнулся той странной,
полувзрослой-полудетской улыбкой, которая что-то скрывает и вот-вот
прорвется возгласами одобрения или радости. - Большая трагедия, но это
прошлое.
И опять он оглядел нас всех с каким-то странным сочувствием, как
будто мы были инвалидами.
- Вы поразительно приспособились, - сказал он.
- К чему? - спросила я.
Он казался озадаченным. На лице его была растерянность. Он выглядел
глупо. Наконец он произнес:
- Там, откуда я пришел, женщины не одеваются так просто.
- Они одеваются, как вы? - спросила я. - Как невеста?
Мужчины были одеты в серебро с ног до головы. Я никогда не видела
подобной безвкусицы. Казалось, он хотел что-то ответить, но потом
передумал и промолчал, только засмеялся, как будто мы были детьми или
чем-то его позабавили. Он словно оказывал нам огромное одолжение. Потом
судорожно вздохнул:
- Ну, вот мы и здесь.
Я посмотрела на Спэт, Спэт посмотрела на Лидию, Лидия - на Амалию,
главу местного городском совета, Амалия посмотрела в пространство. В горле
у меня першило. Никогда терпеть не могла домашнего пива, которое фермеры
лакали, как будто их желудки имели иридиевое покрытие, но все же взяла у
Амалии (это она приехала на велосипеде) кружку и выпила до дна.
Похоже, что все это слишком затягивалось.
Я сказала:
- Да, вот вы и здесь, - и, чувствуя себя совершеннейшей дурой,
улыбнулась, одновременно серьезно подумав, что неужели мозги мужской
половины населения Земли так сильно отличаются от мозгов его женской
половины. Этом не могло быть, иначе раса вымерла бы давным-давно.
Радио разнесло новость по всей планете, и у нас появился еще один
человек, владеющий русским. Она прибыла из Варны. Я решила выключить
радио, когда мужчина стал описывать свою жену. Судя по его словам, она
была похожа на жрицу какой-то тайной религиозной секты. Он хотел было
поговорить с Юки, поэтому я вытолкала ее в заднюю комнату, несмотря на
возмущение и протесты, а сама вышла на парадное крыльцо. Когда я выходила,
Лидия объясняла разницу между всем доступным и понятным партеногенезом и
тем, что делаем мы - так называемым слиянием яйцеклеток. Именно благодаря
ему ребенок Кэти похож на меня. Лидия перешла к Анскому процессу и к Кэти
Анской, нашему единственному, абсолютному гению полиматематики, великой,
великой, я даже не знаю, сколько раз великой, бабке моей Катарины.
Передатчик Морзе, установленный в одной из дворовых построек, тихо
бормотал что-то сам себе, операторы радиолинии флиртовали и подшучивали
друг над другом.
На крыльце стоял мужчина. Незнакомый мужчина высокого роста.
Несколько минут я наблюдала за ним незамеченная - при желании я могу
двигаться очень тихо. Когда я позволила ему увидеть себя, он перестал
говорить в какую-то небольшую штуковину, висевшую у него на шее.
Затем он тихо спросил на отличном русском:
- Ты знала, что на Земле вновь установлено равенство полов?
- Ты настоящий, не так ли? - в свою очередь спросила я. - А тот
другой - напоказ.
Дело немного прояснилось, и я почувствовала облегчение. Он приветливо
кивнул.
- Честно говоря, мы не так уж умны, - сказал он. - За последние
несколько веков произошли серьезные нарушения генетического кода.
Радиация. Лекарства. Нам нужны гены Вайлэвэй, Джанет.
Незнакомцы не называют друг друга пс имени.
- Вы можете получить столько клеток, что хоть утонете в них, -
сказала я. - Выращивайте свое собственное потомство.
Он улыбнулся:
- Нам хотелось бы сделать это по-другому.
За его спиной я увидела Кэти, стоящую в квадрате света, падающем из
двери.
Он продолжал вежливо говорить низким голосом, в котором, как мне
казалось, не было насмешки, а только самоуверенность человека, у которого
всегда были деньги и власть, человека, не понимающего, что такое быть
существом второго сорта или жить в провинции. Самое странное, что минуту
назад мне казалось, что он - это вылитая я.
- Я говорю с тобой, Джанет, - продолжал он, - потому что мне кажется,
что ты пользуешься здесь большей популярностью, чем кто бы то ни было. Ты
так же хорошо, как и я, знаешь, что культура, выращенная
партеногенетическим способом, несет в себе всевозможные врожденные
дефекты. Желательно выбрать другой путь, и здесь мы хотим использовать
вас, если, конечно, что-нибудь получится. Извини, я не должен был говорить
"использовать". Но ты же понимаешь, что такой тип общества, как ваш, -
противоестествен.
- Наоборот, ваше человечество противоестественно, - произнесла Кэти.
В левой руке из-под мышки у нее торчала моя винтовка. Ее шелковистая
головка едва достигала моей ключицы, но я-то знала, что она вынослива, как
сталь. Он сделал шаг в сторону, как-то странно и приветливо улыбаясь. В
отличие от своего напарника он не проявлял до сих пор ко мне ни малейшего
уважения. Кэти вскинула ружье, будто всю жизнь только этим и занималась.
- Согласен, - произнес мужчина. - Человечество противоестественно. У
меня в зубах металл, и вот здесь, - он ткнул себя в плечо, - металлические
болты. - Тюлени живут гаремами, - добавил он. - Самцы обезьян живут
случайными связями, и мужчины тоже, голуби моногамны, и мужчины есть
такие. Есть даже холостяки и гомосексуалисты. Кажется, встречаются даже
гомосексуальные коровы. И все-таки в Вайлэвэй чего-то не хватает.
Он сухо рассмеялся. Надо отдать ему должное, на нервы его слова
подействовали.
- Мне всем хватает, - сказала Кэти, - за исключением того, что жизнь
не бесконечна.
- А вы?.. - спросил мужчина, кивая те на меня, то на Кэти.
- Жены, - ответила Кэти. - Мы женаты.
И опять он издал сухой сдавленный смешок.
- В экономическом смысле это хороший союз. Он годится для работы и
ухода за детьми, он удобен, как и любой другой, если речь идет о случайной
наследственности и воспроизведении себе подобных. Но подумайте, Катарина
Микельсон, неужели не существует ничего лучшего, чем есть у вас самих, что
вы хотели бы передать по наследству своим дочерям? Я зрю в инстинкты, верю
в мужчин, мне странно, что одна из вас - механик, а другая, - он посмотрел
на меня, - как я догадываюсь, работает кем-нибудь в управлении полиции. И
обе даже не чувствуете своей ущербности. Конечно, абстрактно вы об этом
догадываетесь. У вас здесь существует только одна половина рода. Мужчины
должны вернуться в-Вайлэвэй.
Кэти ничего не сказала.
- На мой взгляд, Катарина Микельсон, - мягко продолжал мужчина, - вы
из всех живущих здесь выиграете больше всего.
Он прошел мимо дула винтовки Кэти и вступил в квадрат света,
падающего из двери. Я думаю, что именно тогда он заметил мой шрам,
которого действительно не было видно до тех пор, пока свет падал сбоку.
Четкая линия, идущая от виска к подбородку. Большинство людей даже не
знали о нем.
- Откуда это у вас? - спросил он.
Я ответила с невольной улыбкой:
- Это память о моей последней дуэли.
Мы стояли так несколько секунд, свирепо глядя друг на друга. Это не
было нелепо, пока он не скрылся в доме и не закрыл за собой дверь. Кэти
прерывающимся голосом спросила:
- Идиот, неужели ты не видишь, что он нас оскорбил? - Она вскинула
винтовку, чтобы выстрелить в него прямо сквозь дверь. Я подскочила к ней
и, прежде чем она спустила курок, выбила винтовку у нее из рук. Выстрел
пробил пол на крыльце. Кэти дрожала. Она повторяла и повторяла шепотом
слова:
- Вот почему я к ней не прикасалась, я знала, что кого-нибудь
обязательно убью, знала, что убью кого-нибудь.
Тот, с кем я-разговаривала сначала, все еще был в доме. Он говорил
что-то о могучем движении по повторной колонизации Земли и открытии того,
что было утеряно. Он подчеркнул выгоды, которые это принесет Вайлэвэй -
торговля, обмен идеями, образование. Он тоже отметил, что равенство полов
вновь узаконено на Земле. Конечно, Кэти была права: мы должны были
перестрелять их на месте. Мужчины надвигаются на Вайлэвэй, но когда в
распоряжении одних есть ружья, а у других ничего такого нет, можно
предсказать результаты.
Вероятно, мужчины придут сюда в конце концов. И мне приятно думать,
что лет через сто мои великие внуки отобьют их наступление и силой
заставят остановиться, но это не так уж важно. Всю оставшуюся жизнь я буду
помнить тех четверых, которых встретила впервые. Они были мускулисты, как
быки, и заставили меня, пусть на мгновение, почувствовать себя маленькой и
слабой.
Кэти считает, что это нервная реакция. Я помню все, что произошло той
ночью. Помню, как была взвинчена Юки, когда мы ехали обратно. Помню, как
плакала Кэти, когда мы вернулись домой, сердце ее, казалось, вот-вот
выскочит на груди. Помню, как Кэти любила меня в ту ночь, немного властно,
как всегда, но удивительно успокаивающе. Помню, как я бесцельно слонялась
по дому, когда Кэти уснула.
Свет, падающий из зала, обрисовывал ее голую руку. Мышцы предплечий
благодаря возне с машиной выделялись под кожей как металлические бруски.
Иногда я думала о ее руках. Я помню, как входила в детскую, брала ребенка
моей жены на руки и какое-то время держала его, дремлющего, чувствуя
удивительную волнующую теплоту его маленького тельца. Наконец я
возвратилась на кухню, где Юрико готовила поздний ужин. Моя дочь ест как
огромный датский дог.
- Юки, - спросила я, - могла бы ты влюбиться в мужчину?
Она поперхнулась от смеха.
- Уж скорее в десятифутового удава, - ответствовало мое тактичное
чадо.
Но мужчины прилетят в Вайлэвэй. Уже позже я засиживалась допоздна,
думая о тех мужчинах, которые прилетят на нашу планету, о своих дочерях и
Бэтти Катаринсон, о том, что будет с Кэти и со мной, с моей жизнью.
Дневники наших предков - это один долгий вопль страдания, и мне
кажется, что сейчас я должна бы быть довольна, но нельзя зачеркнуть шесть
столетий или даже (как я позднее поняла) тридцать четыре года. Иногда
вопросы, вертевшиеся весь вечер на языке у тех четверых мужчин, вопросы,
которые они так и не посмели задать, глядя на нас всех, деревенщину в
спецодежде, фермеров в полотняных штанах и простых рубашках, кажутся мне
смешными.
- Кто из вас выполняет роль мужчины?
Как будто мы должны были скопировать с точностью до деталей все их
ошибки!
Я сильно сомневаюсь, что на Земле действительно было вновь
установлено равенство полов. Мне противно даже думать, что надо мной
смеются, что Юки заставляют чувствовать себя никчемной и глупой, что моих
детей обманывают, считая их неполноценными, и превращают в изгоев.
Боюсь, что и мои личные достижения станут не такими значительными,
какими они были или какими я их себе представляла, и превратятся в
малопримечательные курьезы человеческой расы, в те курьезы, о которых
пишут в книгах, в те вещи, над которыми иногда смеются, потому, что они
экзотичны, странны, но не существенны. Они завораживают, но никак не
являются полезными. Это так больно, что трудно выразить словами.
Согласитесь, что женщине, которая участвовала в двух дуэлях и все
выиграла, так бояться попросту смешно. Но не за горами такая жестокая
дуэль, что, я думаю, у меня не хватит на нее сил. Говоря словами Фауста:
"Оставьте все как есть. Не надо перемен".
Иногда по ночам я вспоминаю первоначальное название этой планеты,
измененное первым поколением наших предков, теми странными женщинами, для
которых истинное название было слишком болезненным воспоминанием после
того, как умерли мужчины.
Мне кажется удивительным, пожалуй, даже жестоким, что все это
полностью возвращается. Но и это пройдет.
Всему хорошему должен прийти конец.
Возьмите мою жизнь, но оставьте мне ее смысл. Хотя бы на какое-то
время.
