продолжал я про себя его называть. Да и проверки у "дядька Митрофана"
Гриша после моего рассказа побаивался.
Поэтому, я остался единственным звеном, единственной точкой
непосредственного контакта с Организацией, через которую могла поступать к
нам информация. Кроме, конечно, случайных сведений, тщательно выуживаемых
Павлом Владимировичем, которые мы теперь могли просеивать сквозь фильтр
уже известной нам общей схемы их плана, находя на дне золотые крупинки.
И именно эти, на первый взгляд разрозненные, ничем не связанные,
сообщения были самым главным нашим "материалом для размышлений". Как во
время складывания картинки из беспорядочно нарезанных кусочков - салонной
игры, распространенной за границей, - так и здесь каждый новый угаданный
фрагмент позволял найти несколько других, которые иначе остались бы без
внимания. Укладываясь в схему, они постепенно создавали впечатляющую
картину. Страна, все общество были поражены смертельным недугом,
подкравшимся исподволь.
Моральные устои, первичный фундамент любого общества, были разрушены.
Идеология, такая привлекательная вначале, заражавшая энтузиазмом и
поднимавшая миллионы на труд и боевые подвиги, оказалась на поверку
утопией, выродилась в пустые, ничего не значащие лозунги. Религия была
вытеснена, искоренена из простых душ, заменена пустышкой, "единственно
верной и потому всесильной" теорией, претендовавшей на строгую научность,
но которую, однако, запрещалось чуть ли не в уголовно наказуемом порядке
проверять или подвергать сомнению, а следовало заучивать наизусть,
цитировать к месту и не к месту ее невразумительные, но звонкие
определения. В результате не осталось никаких преград погреть руки за счет
ближнего, кроме рудиментарных остатков совести, переведенной в разряд
"буржуазных", а после окончательного уничтожения зловредного классового
врага "интеллигентских" предрассудков. Рухнули последние моральные препоны
стремлению любой ценой "жить красиво". Взяточничество достигло
астрономических масштабов, шла бешеная борьба за "теплое местечко", за
доходную должность, перераставшая в южных республиках в настоящую войну
между мафиозно-родовыми кланами.
Сама государственная система, десятки тысяч нормативных актов и
инструкций, взаимно исключающих друг друга, но продолжающих действовать и
иметь силу закона, не позволяли нормально осуществлять ни одной
общественно важной функции, не давали возможности выполнять обычную
хозяйственную и производственную деятельность без нарушений, подпадающих
под уголовный кодекс. А это разрешало легко ловить на крючок шантажа
любого, кто хотел сделать хоть что-то, кроме прихода на работу и
возвращения домой по окончании рабочего дня. Многие уходили в апатию,
безразличие - от греха подальше. Но большинство принимало правила игры и
увязало все глубже, оказываясь во власти неофициальных владык, которым
иногда было достаточно снять телефонную трубку, чтобы решить, невзирая на
всякий писаный закон, судьбу человека, организации, целого района или
области. Многие государственные структуры, особенно торговая сеть,
исполнительные органы среднего и низшего звена, а иногда и самые
"верхушки", переходили постепенно в негласное подчинение "теневикам",
сращивались с ними, люди, занимавшие ключевые посты, оказывались их
ставленниками. Правоохранительные органы не составляли исключения в этом
море всеобщего разложения. Совсем недавно, например, раскрылось, что
начальник одной из тюрем Города выпускал время от времени "погулять" на
свободе наиболее "квалифицированных" своих подопечных, а потом укрывал их
под своей "крышей", как называют тюрьму на блатном языке. Он получал свою
долю награбленного, а преступники, числившиеся в заключении, были вне
подозрений.
Организация оплетала своими щупальцами, как ни избито это выражение,
всю страну. Ее корни проникали во всякую щель, разрыхляли фундамент
общественного здания. Люди Организации создали, по сути дела, параллельные
структуры власти и в любой момент могли незаметно и почти безболезненно
заменить официально действующие, иногда это уже происходило - как бы само
собой. Нужен был только толчок, решающее усилие, чему и должен был
послужить захват станции. Со всех концов страны в маленький городок, где
на площади бил смешной фонтан, стекались известные в прошлом или недавно
прославившиеся в уголовном мире головорезы.
Я понимал, что разложение зашло слишком далеко, что наши усилия
остановить лавину напрасны. Мы могли предотвратить одну, конкретную
попытку превратить страну в откровенно бандитскую вотчину. Но рано или
поздно все рухнет, не может не развалиться. И все же я был не в состоянии,
да и не стремился, честно говоря, преодолеть запрограммированный во мне
стереотип, который выражался прочитанными еще в детстве словами приказа
Нельсона перед Трафальгарской битвой: "АНГЛИЯ НАДЕЕТСЯ, ЧТО КАЖДЫЙ
ВЫПОЛНИТ СВОЙ ДОЛГ!" Кроме "Англии", тут все было правильно.
Однако, мне понадобилась вся моя стойкость, когда позвонил Игорь
Струпинский и предложил перейти в его частное сыскное агентство на ставку,
которая в несколько раз превышала сумму, указанную в первой строчке нашей
платежной ведомости, составленной, как и в армии, не по алфавиту, а по
чинам и занимаемой должности.
25
Кипел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке.
Н.Соколов
Насколько я мог понять, он рассчитывал на мою помощь в поисках
"Суассона". Игорь всегда был слаб в математике, почти не умел пользоваться
вычислительной техникой. Его сильной стороной было умение давать обещания
и, что называется, расточать авансы. Когда приходило время платить по
счетам, у него уже были готовы новые грандиозные планы, компенсировавшие
невыполнение предыдущих... Оформлены они всегда были отлично - с
идеологическим обоснованием, историческими экскурсами, цветными схемами и
графиками. Начальство, озабоченное, главным образом тем, чтобы хорошо
выглядеть в глазах вышестоящих руководителей, это обычно устраивало.
Старые дела кое-как закрывались, грехи списывались, зато впереди сияли
розовые дали. Но теперь, когда Игорь перешел на самоокупаемость, когда за
воздушные замки вряд ли кто-нибудь станет платить живые деньги,
сомнительно, что его контора станет процветать. Мне все же не хотелось
наживать в лице Игоря врага, поэтому, я обещал подумать.
Звонок этот меня встревожил не столько возможностью резко улучшить
свое материальное положение, сколько совсем по другой причине. Я был
уверен, что люди Антона прослушивают мой телефон, хотя, конечно, не мог
сказать об этом Струпинскому. Если они тоже догадаются, куда направлены
его нынешние интересы, то очень скоро доберутся до его бумаг, а тогда... Я
пошел на почту и позвонил Игорю. К счастью, он был еще у себя.
- Чтобы окончательно принять решение, мне нужно ознакомиться кое с
какими твоими материалами. Как это сделать?
- Смотайся на денек в Москву, я тебе все покажу.
- Не знаю, получится ли. Я только что из отпуска, накопилось дел,
знаешь, как это бывает. Да и начальство косо смотрит на мой южный загар,
завидно ему. Могут не пустить.
- Ты все же попробуй. Мне не хотелось бы доверять эти материалы
курьеру, а сам я сейчас приехать не могу.
Игорь явно набивал себе цену. Сам себе хозяин, какие у него могли
быть неотложные дела важнее розысков "Суассона", из-за которых он и
уволился! Разве что ухаживает за какой-нибудь смазливой клиенткой,
обратившейся в его бюро, чтобы выследить неверного мужа. Но спорить не
приходилось.
- Ладно, попытаюсь. Если получится, я тебе позвоню.
- Хорошо, буду ждать три дня. Потом предложение аннулируется, не
обижайся.
Опять блефует. Кого он может взять на мое место - я один был
действительно в курсе всего "Дела о бриллианте". Остальные знали лишь его
фрагменты, чтобы их собрать, ему пришлось бы удвоить штат своей конторы.
Как ни странно, меня отпустили легко, просто отмахнулись: езжай, мол,
куда хочешь. Местное руководство было озабочено неожиданным заданием,
свалившимся из Центра. Необходимо было разоблачить и пресечь происки
"националистов", страшный призрак которых вечно витал над Городом, над
всей республикой. Правительство судорожно пыталось предотвратить распад
империи на отдельные независимые государства и прибегало к испытанным
рычагам. Где искать этих "националистов" никто толком не знал. Если
руководствоваться признаком приверженности к идее "незалежности", то нужно
было подозревать десятки миллионов. Приходилось зачислять на роль
"националистов" диссидентов, демократов, либералов и вообще неудобных для
руководства людей, проявляющих нежелательную активность. Я тут помочь не
мог по причине своей малой осведомленности в местных тонких
взаимоотношениях. Словом, было не до меня.
Когда в моей московской квартире Игорь Струпинский выложил из
портфеля папку с материалами по "Суассону", моим первым побуждением было
найти листок с текстом памятной записки. Но я сдержал себя и медленно
перелистал все, страничку за страничкой, делая вид, что вникаю в суть
написанного. Ничего нового я не нашел, частное сыскное агентство "Аргус",
как назвал свою фирму Струпинский, не очень-то преуспело в поисках.
Наконец, я добрался и до записки.
Это была всего лишь копия, выполненная на ксероксе, но копия
подлинника, а не моей фальшивки, которую я подсунул Организации, более
того - мошеннически продал за десять тысяч долларов... Для меня эта
бумажка была опаснее скорпиона за пазухой. Если к подлиннику, хранящемуся
в сейфе нашего архива, добраться было трудно, пожалуй, потруднее, чем до
реакторов атомной станции, то надежность хранилищ "Аргуса" вызывала у меня
сильное сомнение. Вот и сейчас Струпинский принес листок, в котором, как в
утином яйце Кащея, заключалась моя смерть, просто так, в обычном
портфельчике, ехал, вероятно, на метро или в такси...
Мне стало жарко, когда я подумал об автомобильной аварии, в которую
он мог попасть по пути сюда, - и, как показали последовавшие вскоре
события, мои опасения были не беспочвенны. Строгость правил обращения с
секретными документами, на которую я столько раз сетовал, считая ее
излишней бюрократической волокитой, чиновничьей казуистикой, вдруг
показалась мне вполне разумной и обоснованной. Я задернул шторы, и мы со
Струпинским уселись поудобнее за письменный стол, разделивший со мной
столько тайн и участвовавший в стольких ночных бдениях, кончавшихся то
победами, то поражениями.
Я попытался объяснить Игорю схему, по которой следовало анализировать
шифр памятной записки, логику возможного построения текста с учетом
психологических особенностей автора и тому подобное. Риска с моей стороны
не было никакого - вряд ли "Аргус", даже если там есть ребята потолковее
своего шефа, раскусит этот орешек, зная лишь половину числа параметра.
Поэтому, я старательно повторял моему гостю общий курс криптографии, пока
глаза его совсем не остекленели, а челюсти не стала сводить непреодолимая
зевота. Наконец, он не выдержал этой утонченной психологической пытки.
- Спасибо, мы примем все твои советы во внимание, но лучше бы ты
сам...
- Знаешь что, оставь мне свои бумаги, я над ними еще поработаю. Три
