Фэнтези - Де Камп Лион С.

Рассказы

Л.Спрэг ДЕ КАМП
Рассказы

HYPERPILOSITIS
Экзальтированный
ТАКАЯ РАБОТА...




                              Л.Спрэг ДЕ КАМП

                               HYPERPILOSITIS


     - Мы восхищаемся великими достижениями науки  и  искусства.  Но  если
приглядеться к ним повнимательнее,  окажется,  что  поражения  могут  быть
гораздо интереснее.
     Слова эти произнес Пэт Вейсс. Пиво у нас кончилось, и Карл  Вандеркок
вышел купить еще пару бутылок. Пэт, сгребя все жетоны, удобно откинулся на
спинку стула, выпуская большие клубы дыма.
     - Это значит, - предположил я, - что ты хочешь нам что-то рассказать.
Хорошо, давай. Покер может подождать.
     - Только не прерывайся на середине и не говори: "Это напомнило  мне",
и не начинай новой истории, которую снова прервешь для  еще  одной  и  так
далее, - вставил Ганнибал Снайдер.
     Пэт пронзил его взглядом.
     - Слушай, ты, болван, последние  три  раза  я  не  сделал  ни  одного
отступления.  Если  ты  думаешь,  что  можешь  рассказывать  лучше   меня,
пожалуйста. Вам что-нибудь говорит имя И.Роман Оливейра? - спросил он,  не
давая Ганнибалу возможности принять вызов. - В последнее время Карл  много
рассказывал нам о своем  изобретении,  которое,  несомненно,  сделает  его
знаменитым, если он доведет его до конца. А Карл  обычно  заканчивает  то,
что начал. Мой друг Оливейра тоже закончил начатое и должен был  заслужить
славу, но не заслужил. С научной точки  зрения  он  добился  колоссального
успеха и, конечно, заслужил признание, но по причине  вполне  человеческой
успех обернулся поражением. Именно потому  он  руководит  сейчас  скромной
школой в Техасе. Он продолжает заниматься  наукой  и  публикует  статьи  в
профессиональных журналах, но имелись все основания предполагать,  что  он
поднимется гораздо выше. Совсем недавно я получил от него письмо - он стал
счастливым дедом. Эго напомнило мне, что мой дед...
     - Эй! - громко запротестовал Ганнибал.
     - Что? Ах, да! Прошу прощения. Больше не буду. С И.Романом Оливейрой,
-  продолжал  он,  -  я  познакомился  еще   будучи   скромным   студентом
Медицинского центра, где он был профессором вирусологии. И. -  это  первая
буква имени Хезус, которое пишется как Иисус и довольно обычно в  Мексике.
Но в Штатах все посмеивались над ним, поэтому он предпочитал  пользоваться
вторым именем - Роман.  Вы,  наверное,  помните,  что  Великий  Перелом  -
являющийся предметом этого рассказа - начался  зимой  1971  года  [рассказ
впервые опубликован в 1937 году] с той страшной эпидемии гриппа.  Оливейра
им заболел. Я пошел к нему за темой для реферата; он  сидел,  опершись  на
груду подушек. На  нем  была  самая  отвратительная,  какую  только  можно
вообразить, розово-зеленая пижама. Жена читала ему по-испански.
     - Слушай, Пэт, - приветствовал он меня, -  я  знаю,  что  ты  хороший
студент, но провались ты и вся группа на самое дно ада. Говори, чего  тебе
надо, а потом иди и дай мне спокойно умереть.
     Он дал мне тему, и я собрался уходить, когда пришел его врач - старик
Фогерти, читавший лекции по болезням пазух. Он уже давно бросил  практику,
но поскольку боялся лишиться хорошего вирусолога, решил  заняться  случаем
Оливейры сам.
     - Останься ненадолго, сынок, - задержал он меня, когда я шел к выходу
следом за миссис Оливейра, - и попробуй  чуток  практической  медицины.  Я
всегда считал, что мы должны вести занятия, на которых будущий врач  может
научиться поведению у  постели  больного.  Смотри,  как  я  это  делаю.  Я
улыбаюсь Оливейре, но не строю из  себя  такого  весельчака,  что  пациент
предпочтет смерть моему обществу. Вот одна из  ошибок,  которые  совершают
некоторые молодые врачи. Заметь, я обращаюсь с ним довольно  смело,  а  не
так, словно жду, что пациент разлетится на кусочки от малейшего  дуновения
ветра... - ну, и  тому  подобное.  Самое  интересное  началось,  когда  он
приложил стетоскоп к груди Оливейры,
     - Ничего не слышу, - фыркнул Фогерти. - Точнее, слышу шорох  волос  о
мембрану.  Пожалуй,  придется  их  сбрить.  Кстати,  разве  такой   буйный
волосяной покров не редкость для мексиканца?
     - Вы совершенно  правы,  -  подтвердил  больной.  -  Как  большинство
жителей моей прекрасной страны,  я  индейского  происхождения,  а  индейцы
вышли из монголоидной расы, волосы  у  которой  довольно  редки.  Все  это
выросло у меня на прошлой неделе.
     - Очень странно, - сказал Фогерти.
     - Еще как, доктор, - вставил я. - Я сам болел гриппом месяц назад,  и
со мной была та же история. Я всегда стыдился своего безволосого торса,  а
тут вдруг выросли такие заросли, что можно  заплетать  косички  на  груди.
Тогда я не обратил на это особого внимания...
     Не помню уже, о чем говорилось дальше, потому что все трое заговорили
одновременно, но когда мы успокоились,  то  пришли  к  выводу,  что  нужно
провести детальные исследования, и я обещал Фогерти явиться завтра к  нему
на детальный осмотр.
     Сказано - сделано, но он не углядел  во  мне  ничего  особенного,  за
исключением буйного оволосения.  И  разумеется,  взял  пробы  всего,  чего
только можно, для анализа. Я перестал носить белье, потому  что  оно  меня
щекотало, а кроме того, волосы так грели, что  оно  стало  не  нужно  даже
посреди нью-йоркской зимы.
     Через неделю Оливейра вернулся на занятия и сказал мне,  что  Фогерти
тоже подцепил грипп. Оливейра наблюдал за его грудной клеткой  и  заметил,
что старичок тоже начал с небывалой быстротой обрастать волосами.
     Вскоре после этом моя девушка - не нынешняя моя  половина,  мы  тогда
еще не были знакомы, - превозмогая стыд, спросила, отчего и она становится
все более волосатой. Я знал, что бедняжку это здорово  угнетает,  ведь  ее
шансы на хорошего мужа уменьшались по мере того, как она обрастала шерстью
подобно медведице или самке гориллы. Я не мог дать ей никакого объяснения,
но утешил - если это можно назвать  утешением,  -  сказав,  что  множество
людей страдает от того же.
     Потом мы узнали, что Фогерти умер.  Милый  был  старичок,  и  мы  его
жалели, но он прожил интересную жизнь, и нельзя сказать,  что  ушел  он  в
юном возрасте.
     Оливейра вызвал меня в свой кабинет.
     - Пэт, - сказал он, - прошлой осенью  ты  искал  работу,  верно?  Мне
нужен  ассистент.  Поглядим,  что  такое  с  этими  волосами.   Тебя   это
интересует?
     Интересовало.
     Мы начали с просмотра  клинических  случаев.  Все,  кто  недавно  или
сейчас болел гриппом,  обросли  буйной  шерстью.  А  поскольку  зима  была
суровой, похоже было, что рано или поздно заболеют все.
     Именно  тогда  меня  осенила  великолепная  мысль.  Я  разыскал   все
косметические фирмы, производящие депиляторы, и  вложил  в  них  все  свои
сбережения. Со временем я пожалел об этом, но мы еще дойдем до этого.
     Роман Оливейра был одержим работой, и во  время  бесконечных  сессий,
которые он мне навязывал, у меня не раз возникало  желание  взять  ноги  в
руки. Но поскольку моя девушка так смущалась  своего  оволосения,  что  не
хотела никуда выходить, времени у меня стало побольше.
     Мы без конца экспериментировали на морских свинках и крысах,  но  это
ничего не давало. Оливейра достал несколько безволосых  собак  чихуахуа  и
опробовал на них разные мерзости, но безуспешно. Он даже выкопал откуда-то
пару восточно-африканских песчаных крыс  Heterocephalus  -  отвратительных
лысых созданий, - но и это не помогло.
     Наконец, делом занялись газеты. "Нью-Йорк  таймс"  поместила  сначала
небольшую заметку в середине номера. Спустя неделю она  посвятила  вопросу
целую колонку на первой странице второй части, а  потом  сообщения  начали
появляться на первых страницах газет. Обычно было  что-то  вроде:  "Доктор
такой-то считает, что прокатившаяся по стране эпидемия hyperpilositis, или
сверхволосатости (Красивое слово, верно? Жаль, что не помню фамилии врача,
его придумавшего) вызвана тем, этим, пятым или десятым".
     В феврале пришлось отменить наш ежегодный бал, поскольку почти  никто
из студентов не смог уговорить своих девушек прийти на  него.  По  той  же
причине значительно снизилась посещаемость кинотеатров. Всегда можно  было
получить хорошее место, даже около  восьми.  Однажды  я  прочел  в  газете
забавное   сообщение,   что   прекращены   съемки   фильма    "Тарзан    и
люди-осьминоги", поскольку актеры действовали в нем в плавках и оказалось,
что они вынуждены каждые несколько дней стричься и брить все  тело,  чтобы
их не путали с гориллами.
     Смешную картину представляли собой автобусы в часы  пик.  Большинство
людей чесались где только можно, а те, что были для этого  слишком  хорошо
воспитанны, беспокойно крутились с несчастными физиономиями.
     Позднее я читал где-то,  что  количество  желающих  вступить  в  брак
настолько  уменьшилось,  что  три  человека  с  успехом  обслуживали  весь
Нью-Йорк вместе с Йонкерсом, который тогда присоединили к Бронксу.
     С удовлетворением встретил я сообщение, что мои акции, размещенные  в
косметических фирмах, пошли вверх. Я пытался подбить на это  моего  соседа
Берта Кафкета, но тот лишь загадочно  улыбнулся  и  ответил,  что  у  него
другие планы. Берт был прирожденным пессимистом.
     - Пэт, - сказал он, - может, вы с Оливейрой и разбогатеете на этом, а
может, и нет. Голову даю, что скорее второе. А если окажется, что я  прав,
то акции, которые я купил, будут идти вверх еще долго после  того,  как  о
ваших депиляторах и думать забудут.
     Как вы знаете, людей очень волновала эпидемия.  Но  самое  интересное
началось, когда пришла жара. Прежде всего одна за другой разорились четыре
крупные фирмы, производившие белье. Две были проданы, третья объявила себя
банкротом, а четвертая удержалась на  поверхности  благодаря  переходу  на
производство скатертей и американских флагов.  На  хлопковом  рынке  царил
полный хаос, поскольку этот "грипп на рост волос" распространился  уже  по
всему миру. Конгресс планировал пораньше закончить заседания,  как  обычно
подстегиваемый консервативными  газетами,  но  на  этот  раз  в  Вашингтон
съехались  хлопковые  плантаторы,  требующие  от   правительства   "что-то
предпринять",   поэтому   конгрессмены    не    осмелились    разъехаться.
Правительство охотно сделало бы это "что-то", но не знало, что.
     Тем временем Оливейра при некотором моем участии день и ночь  работал
над поисками решения, но нам везло не больше, чем правительству.
     В здании, где я жил,  невозможно  было  слушать  радио  из-за  помех,
вызываемых  электрическими  машинками  для  стрижки,  имевшимися  во  всех
квартирах и то и дело пускавшимися в дело.
     Но нет худа без добра: Берт  Кафкет,  к  примеру,  получил  некоторую
выгоду от развития ситуации. Его девушка, за которой  он  бегал  несколько
лет, хорошо получала как манекенщица в фешенебельном  доме  мод  "Жозефина
Лион" на Пятой авеню и водила Берта за нос.  Но  тут  вдруг  фирма  "Лион"
свернула все дела, поскольку никто не покупал никаких нарядов,  и  девушка
мгновенно согласилась выйти за Берта замуж. К счастью, волосы не росли  на
лицах женщин, иначе Бог знает, что стало бы с человечеством. Мы сыграли  с
Бертом в орлянку, кто должен съехать, и я выиграл.
     В конце концов Конгресс объявил награду в миллион долларов тому,  кто
найдет действенное лекарство против сверхволосатости, и на  этом  закончил
работу, как обычно отложив ряд законов на потом.
     В июне, когда стало действительно  жарко,  мужчины  перестали  носить
рубашки - собственной шерсти хватало вполне. Полицейские так взбунтовались
против мундиров, что им позволили ходить в голубых рубашках-поло и шортах.
Но вскоре они стали  подвертывать  рубашки  или  вообще  запихивать  их  в
карманы, и все остальное мужское население Соединенных Штатов  последовало
их примеру. Заросшее волосами человечество не перестало потеть, и во время
жаркого дня можно было упасть в обморок от жары, если на тебе была хотя бы
самая легкая одежда. До сих пор помню, как я цеплялся за гидрант  на  углу
Третьей авеню и Шестидесятой улицы, чтобы не потерять сознание, пот стекал
у меня по ногам, вытекая через штанины, а здания кружились перед  глазами.
Это меня научило уму-разуму, и я, как и все, начал ходить в шортах.
     В июне Наташа, самка гориллы из зоопарка в Бронксе, сбежала из клетки
и несколько часов  разгуливала  по  парку,  прежде  чем  на  нее  обратили
внимание.  Посетители  зоопарка  просто  сочли  ее  невероятно   уродливым
представителем их собственного вида.
     Если текстильный и одежный рынок  здорово  пошатнулись  в  результате
эпидемии, производство шелка вообще перестало существовать. Чулки отошли в
прошлое, как диковина, носимая предками, совсем как треуголки и парики.  В
результате   экономика   Японии,   всегда   несколько    неуравновешенная,
окончательно рухнула, что явилось причиной революции, отчего нынче  Япония
- советская социалистическая республика.
     Ни у меня, ни у Оливейры не было в том году  отпуска,  поскольку  мы,
как безумные,  работали  над  решением  проблемы  сверхволосатости.  Роман
обещал мне долю в премии, если он ее получит. Но в тот год  мы  ничего  не
добились. Когда начались занятия, пришлось снизить темп исследований, ведь
я был на последнем курсе, а Оливейра читал лекции. Однако  мы  по-прежнему
делали что могли.
     В то время редакционные статьи в газетах давали  немало  поводов  для
смеха. "Чикаго трибюн" подозревала даже  "красный  заговор".  Можете  себе
представить, что рисовали художники "Нью-йоркера" и "Эсквайра".
     Снижение цен на хлопок на  этот  раз  действительно  положило  Юг  на
лопатки. Помню, как Конгресс обсуждал проект  закона,  обязующего  каждого
гражданина старше  пяти  лет  стричься  по  крайней  мере  раз  в  неделю.
Разумеется, за этим стояла группа южан. Когда закон не прошел, в  основном
из-за аргумента, что он противоречит Конституции,  эти  крикуны  выдвинули
другой,  навязывающий  стрижку  перед  пересечением  границы  штата.   Они
утверждали,  что  человеческие  волосы  являются   товаром,   что   иногда
соответствует действительности, и переход из одного штата в другой в своих
или чужих волосах является торговлей между  штатами  и  подлежит  контролю
федерального правительства. Был момент, когда это почти прошло, но в конце
концов южане  удовлетворились  другим  законом,  обязующим  стричься  всех
государственных служащих, а также курсантов военных и морских школ.
     Обнищание Юга обострило извечные расовые  противоречия  и  довело  до
восстания негров в Алабаме и  Миссисипи,  которое  удалось  подавить  лишь
после упорной борьбы. Согласно договору,  которым  закончилась  эта  малая
гражданская война, негры  получили  Пэйл  -  что-то  вроде  резервации  со
значительной местной автономией. Они правят  там  хуже,  чем  уверяли,  но
лучше, чем предсказывали им  белые  южане.  По-моему,  этого  и  следовало
ожидать. И не дай Бог белому приезжему начать выкаблучиваться - получит за
все! Они не дают ничего сказать.
     Примерно в то же время - осенью 1971 года - текстильная  и  хлопковая
промышленность развернули  крупную  рекламную  кампанию,  пропагандирующую
стрижку. Распространились лозунги типа: "Не будь волосатой  обезьяной!"  и
изображения двух пловцов, один из которых зарос, а другой нет, и  красивая
девушка  с  отвращением  отворачивается  от  заросшего   и   бросается   к
стриженому.
     Неизвестно, какие выгоды дала бы им эта  кампания,  если  бы  они  не
перегнули палку, рекламируя рубашки не только для вечера, но и  для  всего
дня. Никогда не думал,  что  веками  терпевшие  люди  наконец  взбунтуются
против тирании моды, но так оно и  вышло.  Настоящим  переломным  моментом
оказалась  присяга  президента  Пассаванта.  Январь   в   том   году   был
исключительно теплый, и  президент,  вице-президент,  а  также  все  члены
Верховного суда появились голыми до пояса и весьма скупо одетыми ниже.
     Мы стали народом ярых девяностопроцентных нудистов,  впрочем,  как  и
все остальные рано или поздно. От стопроцентного  нудизма  удерживало  то,
что в отличие от кенгуру у человека нет никаких естественных карманов. Так
что мы пошли на компромисс между оволосением, потребностью в  кармане  для
хранения ручек, денег и так далее и  традиционно  понимаемой  скромностью,
приспособив к нашим потребностям что-то вроде современной версии  споррана
- сумки, носимой шотландцами на юбке.
     Зимой грипп вновь набрал силу, и все избежавшие его  в  прошлом  году
заболели теперь. Вскоре  человек  без  волос  стал  такой  редкостью,  что
вызывал подозрение, не болен ли бедняга чесоткой.
     В мае  1972  года  наконец  наметился  некоторый  прогресс.  Оливейра
додумался - вообще-то должен был сделать  это  гораздо  раньше  -  изучить
детей из пробирки. До сих пор никто не обратил внимания, что они обрастают
волосами позднее, чем дети, рожденные нормально. Если  помните,  эктогенез
только начинал развиваться. Правда,  производство  детей  в  пробирках  не
получило особого размаха, но однажды дойдет и до этого.
     Оливейра  обнаружил,  что  если  эктогеников   подвергнуть   жесткому
карантину, у них вообще не вырастают волосы - во всяком случае не  больше,
чем в прежние времена. Под жестким карантином я подразумеваю, что  воздух,
которым они дышат, подогревается до 800 градусов Цельсия, потом  сжижается
и пропускается через  батарею  аппаратов,  где  его  дезинфицирует  дюжина
различных веществ. Продукты для них подвергаются  подобной  обработке.  Не
пойму, как бедные малютки могли вынести  такую  адскую  дозу  гигиены,  но
как-то переносили, и волосы у них не росли - пока они  не  сталкивались  с
другими людьми или получали сыворотку из крови волосатых детей.
     Оливейра  обнаружил,  что  причиной  hyperpilositis  была,   как   он
подозревал с  самого  начала,  одна  из  тех  чертовых  саморазмножающихся
молекул белка. Как известно, их нельзя ни увидеть,  ни  воздействовать  на
них химически, поскольку они перестают быть молекулами  белка.  Теперь  мы
неплохо знаем их строение, но то был  долгий  и  кропотливый  процесс,  во
время которого приходилось делать много выводов на основании недостаточных
данных. Иногда эти выводы были правильны, иногда - нет.
     Но для детального анализа молекул нужно их большое количество, а  те,
которые мы  искали,  не  существовали  даже  в  малом.  И  тогда  Оливейра
разработал  метод  их  отбора.  Признание,  которое  он  ему   принес,   -
единственный постоянный результат тогдашней его работы.
     Когда мы  применили  эту  методику,  обнаружилось  нечто  странное  -
вирусограмма эктогеника, зараженного сверхволосатостью, была такой же, как
у здорового.  Это  казалось  невозможным.  Мы  знали,  что  ребенку  ввели
молекулы сверхволосатости и у него выросла прекрасная, густая шерсть.
     И  вот  однажды  я  застал  Оливейру  за  столом  с  выражением  лица
средневекового монаха, имевшего видение после сорока дней поста.  (Кстати,
попробуйте поститься так долго и тоже увидите, да не одно.) Он сказал:
     - Пэт, не советую тебе покупать  яхту  за  свою  часть  миллиона.  Их
содержание дорого стоит.
     - В чем дело? - довольно интеллигентно спросил я.
     - Смотри, -  сказал  он,  подходя  к  таблице,  покрытой  диаграммами
молекул протеина. - Имеются три вида белка: альфа, бета и гамма. Альфа  не
существует уже тысячи лет. Заметь, единственное различие между  молекулами
альфа и бета заключается в том, что атомы азота связаны с этой цепочкой, -
он показал, - а не с той.  Кроме  того,  как  следует  из  энергетического
баланса, если ввести одну молекулу бета в группу молекул  альфа,  все  они
превратятся в молекулу бета.
     Мы уже знаем, что непрерывно производим различные виды молекул белка.
Большинство из них непостоянны и вновь распадаются или же недееспособны  и
не могут воспроизводиться. Как бы то ни было, они ни на что не влияют.  Но
поскольку они такие  большие  и  сложные,  то  могут  принимать  множество
различных форм и порой  может  возникать  новый  вид  белка,  способный  к
воспроизводству: иными словами, вирус. Именно так появились  все  вирусные
болезни, просто потому,  что  что-то  встряхнуло  самую  обычную  молекулу
белка,  когда  та  формировалась,  и  атомы  азота  сцепились  не  с  теми
цепочками.
     Моя теория такова: белок альфа, который я реконструировал, исходя  из
знаний о  его  потомках,  белках  бета  и  гамма,  существовал  некогда  в
человеческом теле, как  безобидная  и  безвредная  молекула.  Потом  вдруг
кто-то икнул, когда одна из них формировалась и - готово! Вот вам молекула
бета. Однако бета не безвредна, она быстро воспроизводится и тормозит рост
волос. Вскоре все  представители  нашего  вида  -  до  того  обросшие  как
обезьяны - цепляют этот вирус и теряют волосяной покров. Более  того,  это
один из тех вирусов, которые проникают в плод, из-за чего у  новорожденных
тоже нет волос.
     Наши предки поначалу немного подрожали от холода, а  потом  научились
прикрываться звериными шкурами и разводить огонь. Так и началось  движение
к цивилизации! Подумай только - если бы не эта  маленькая  молекула  белка
бета, все мы были бы сейчас чем-то вроде шимпанзе или  горилл,  во  всяком
случае человекоподобных обезьян.
     А теперь, как мне кажется, произошла очередная  перемена  в  строении
молекулы, превратив ее из молекулы бета в молекулу гамма  -  безвредную  и
безобидную, как альфа. И мы вновь оказались в исходной точке.
     Наша с тобой задача заключается в том, чтобы найти способ превращения
молекул гамма, которые кишат в  нас,  обратно  в  молекулы  бета.  Другими
словами, сейчас, когда мы неожиданно излечились от болезни, эндемичной для
нашей расы много тысяч лет, мы снова хотим  ею  заболеть.  И,  кажется,  я
знаю, как этого достичь.
     Больше я ничего от него не добился, и мы принялись за работу.  Спустя
несколько недель он заявил, что хочет провести на  себе  эксперимент:  его
методика заключалась в комбинации лекарств  (насколько  помню,  одно  было
против  сна)  и  лихорадки,  вызванной  электромагнитным  действием  токов
высокой частоты.
     Мне это не очень-то нравилось, ведь Оливейра был отличным  человеком,
а доза, которую он собирался принять, могла бы отправить на тот свет  полк
солдат. И все же он ее принял. Она, естественно, его едва  не  прикончила.
Однако через три дня он кое-как вернулся в норму и  обезумел  от  радости,
когда оказалось, что волосы с его  тела  буквально  осыпаются.  Через  две
недели у него осталось волос не больше, чем должен иметь любой  нормальный
мексиканский профессор вирусологии. Вот тут-то нас и ждал  сюрприз,  и  не
очень приятный.
     Мы ждали большой популярности и соответственно к  ней  приготовились.
Помню, как я целую минуту разглядывал лицо Оливейры и наконец заверил, что
усы его подстрижены идеально ровно, а потом попросил  завязать  мой  новый
галстук.
     Наше эпохальное открытие вызвало два телефонных звонка  от  скучающих
репортеров, несколько вопросов от издателей научных изданий  и  ни  одного
фотографа! Да, мы попали в научный отдел "Нью-Йорк таймс", но лишь в  виде
двенадцатистрочной заметки: "Профессор Оливейра  и  его  ассистент  -  без
фамилии - обнаружили причину сверхволосатости и действенное лекарство".  И
ни слова о возможных последствиях нашего открытия.
     Контракт  с  Медицинским  Центром  запрещал  нам  использовать   наше
открытие в целях торговли, но мы ожидали, что это сделает множество людей,
как только методика будет опубликована.  Ничего  подобного  не  случилось.
Честно говоря, мы вызвали не большую  сенсацию,  чем  если  бы  обнаружили
связь между температурой воды и тональностью кваканья жаб.
     Неделей позже мы разговаривали об открытии  с  директором  института.
Оливейра хотел, чтобы он использовал свое влияние  для  создания  клиники.
Директор не проявил особого энтузиазма.
     - Была пара звонков, - признал он, - но не стоящих внимания. Помните,
что происходило, когда Циммерман изобрел лекарство от  рака?  На  сей  раз
ничего похожего. Честно говоря, сомневаюсь, что я хотел  бы  подвергнуться
вашему лечению, доктор Оливейра, будь оно даже стопроцентной гарантией.  Я
ни  в  коем  случае  не  собираюсь   приуменьшать   вашего   удивительного
достижения, но... - Он расчесал пальцами волосы  на  груди,  длиной  около
шести дюймов, с прекрасным шелковистым оттенком, - понимаете, мне нравится
моя шерсть и, думаю, я чувствовал бы себя неуверенно в голой  коже.  Кроме
того, этот наряд гораздо более экономичен, чем костюм. И скажу без  ложной
скромности, довольно красив. Моя семья всегда  ругала  меня  за  небрежный
внешний вид, а теперь - сами видите! Никто  из  них  не  может  похвастать
таким мехом, как у меня!
     Мы  вышли  слегка  удрученные   и   принялись   письменно   и   устно
расспрашивать своих знакомых, хотят ли они подвергнуться лечению Оливейры.
Некоторые ответили, что могли бы  попробовать,  если  найдется  достаточно
желающих, но большинство высказались примерно так же,  как  директор.  Они
привыкли к своим волосам и не видели причин возвращаться к прежней гладкой
коже.
     - Ну что же, Пэт, - сказал  Оливейра,  -  похоже,  наше  открытие  не
принесет нам славы.  Но  мы  еще  можем  заработать  на  нем.  Помнишь  ту
миллионную премию? Я отправил нужные бумаги, как только  выздоровел  после
лечения, и со дня на день должен прийти ответ от правительства.
     И действительно пришел. Я как раз был в его квартире, и мы болтали  о
том о сем, когда ворвалась миссис Оливейра с письмом в руке, пища:
     - Открой, Роман, открой!
     Он неторопливо вскрыл письмо, разгладил листок и прочитал. Нахмурился
и прочитал еще раз. Потом отложил письмо, очень осторожно вынул  папиросу,
закурил ее со стороны мундштука и очень мягко сказал:
     - Снова осечка, Пэт. Никогда бы не  подумал,  что  эта  премия  имеет
временной лимит. Похоже, какой-то хитрый сукин сын в  Конгрессе  определил
срок, который истек первого мая. Помнишь, я послал письмо  девятнадцатого,
а они получили его двадцать первого. На три недели позднее!
     Я взглянул на Оливейру, он на меня, а потом на жену. Она ответила ему
взглядом, а затем молча сходила в кабинет и принесла две  большие  бутылки
текилы и три рюмки. Оливейра подвинул к  столу  три  стула  и  со  вздохом
опустился на один.
     - Пэт, - сказал он, - наверное, у  меня  никогда  не  будет  миллиона
долларов, но у меня есть нечто  гораздо  более  ценное:  женщина,  которая
знает, что нужно в такую минуту!
     Вот вам история, лежавшая в основе Великого Перелома, по крайней мере
один из ее аспектов. Вот почему, когда мы  сегодня  говорим  о  платиновой
блондинке, звезде экрана, то имеем в виду не только  прическу,  но  и  всю
серебристую шерсть, покрывающую ее с ног до головы.
     И еще одно. Спустя несколько дней Берт Кафкет пригласил меня на ужин.
Когда я рассказал ему и его жене о злоключениях, выпавших на нашу долю, он
спросил, как дела с акциями фирм, производящих депиляторы.
     - Я заметил, что эти акции упали до уровня перед Переломом, - добавил
он.
     - Точно, - ответил я. - Когда они начали падать, я не обратил на  это
внимания, поскольку был слишком  занят  исследованиями.  Спохватился  я  в
самое время, чтобы выйти из дела с жалкой  несколькоцентовой  прибылью  на
акции. А как у тебя с теми таинственными фирмами, которым  ты  отдал  свои
деньги?
     - Видел мою новую машину перед домом? - с улыбкой спросил Берт. -  Ею
я обязан им. Точнее, ей, поскольку то была одна фирма:  Компания  Джонс  и
Галлоуэй.
     - А что производит Компания Джонс и Галлоуэй? Я никогда  о  такой  не
слышал.
     - Они производят... - улыбка Берта стала такой широкой, словно хотела
обогнуть голову и соединиться на затылке, - ...скребницы!
     - Вот и все. О, вот и Карл с пивом. Тебе сдавать, Ганнибал...



                       Л.Спрэг де Кемп

                       Экзальтированный

    Похожий на  аиста  человек  с  седой   козлиной   бородкой
перемешал  на столе двенадцать черных деталек.  - Попробуй еще
раз, - сказал он.
    Студент вздохнул. - Хорошо, профессор Метьюэн. - Он бросил
угрюмый взгляд на Джонни Блэка, что сидел напротив него, держа
коготь на кнопке секундомера.  Джонни бесстрастно посмотрел на
него сквозь очки,  нацепленные на морду,  поросшую  желтоватой
шерстью.
    - Начали, - произнес Айра Метьюэн. Джонни нажал на кнопку.
    Студент начал вторую попытку.
Двенадцать деталек  были  трехмерной  составной  головоломкой;
сложенные вместе,  они должны были образовать куб.  Сейчас куб
был  распилен  по  неправильным  изломанным  линиям,  так  что
сложить двенадцать кусочков воедино было не так-то просто.
    Студент перебирал детальки,  по очереди подгоняя их к той,
что  держал  в  руке.  Тикал секундомер.  За четыре минуты ему
удалось сложить их все,  кроме  одной.  Этот  угловой  кусочек
просто не мог войти в оставшееся место. Студент покрутил его в
пальцах  и  попытался  затолкнуть  внутрь.  Потом  внимательно
осмотрел и попробовал опять, но несоответствие осталось.
    Студент сдался. - В чем здесь фокус? - спросил он. Метьюен
перевернул детальку вверх ногами. Она вошла.
    - Вот черт! - пробормотал студент. - Я бы и сам догадался,
не будь тут Джонни.
    Вместо возмущения  на  морде  Джонни   появился   медвежий
эквивалент улыбки.  Метьюэн поинтересовался у студента, почему
он так считает.
    - Он  меня каким-то образом отвлекает.  Я-то знаю,  что он
дружелюбен и все такое,  но...  дело вот в чем.  Поступил я  в
Йельский   университет,   чтобы  стать  психологом.  Слышал  о
подопытных животных, ну, обезьяны там, медведи и прочие. А тут
прихожу  я  сюда,  а медведь ставит опыты на м н е.  Просто из
себя выводит.
    - Вот и хорошо,  - сказал Метьюэен.  - Как раз то,  что мы
хотели.  Мы изучаем не  сам  тест  с  головоломкой,  а  эффект
присутствия Джонни на тех, кто его выполняет. Хотим установить
раздражительности Джонни - его способность раздражать людей. А
заодно  и  влияние многих других раздражающих факторов,  таких
как различные звуки и запахи. Я тебе об этом не говорил, иначе
это повлияло бы на достоверность результата.
    - Понял. Но я заработал свои пять долларов?
    - Конечно.  До свидания,  Китчелл.  Пойдем,  Джонни, у нас
осталось  времени  в  обрез,  только-только  успеем  дойти  до
аудитории. Приберем здесь потом.
    Когда они вышли из кабинета Метьюэна,  Джонни  спросил:  -
Послушайте, босс, чувствуете уже какой-нибудь эффект?
    - Ни малейшего,  -  ответил  Метьюен.  -  Думаю,  что  моя
исходная теория была верна,  и что электрическое сопротивление
промежутков между человеческими нейронами понизить уже нельзя,
так  что  сделанная  человеку инъекция "препарата Метьюена" не
даст заметного эффекта. Очень жаль, Джонни, но боюсь, что твой
босс   не   станет  гением,  испробовав  на  себе  собственный
препарат.
    Средство Метьюена  повысило  разумность  Джонни  от уровня
нормального бурого медведя до  уровня  человека  -  или,  если
точнее,  до  его  медвежьего  эквивалента.  Оно  позволило ему
добиться впечатляющих  успехов  на  Виргинских  островах  и  в
зоопарке  Централ-Парка.  Оно  подействовало  и  на  некоторых
других животных в упомянутом зоопарке, но результаты оказались
достойными сожаления.
    - Шэрр,  - прорычал Джонни с урсо-американским акцентом, -
по-моему,  не  штоит  шитать  лекшию  шейчаш,  пррепаррат ешше
дейшштвует. А вдррух...
    Но они  уже  пришли.  В  аудитории сидело лишь с полдюжины
закаленных старшекурсников,  на которых отвлекающий  фактор  в
лице Джонни вряд ли мог сильно подействовать.
                          *   *   *
    Айра Метьюен  был  скверным  лектором.  Он вставлял в речь
слишком много "э-э" и "хм-м"  и  частенько  начинал  бормотать
себе  под  нос.  Кроме  того,  лекция  по  психобиологии  была
обзорная,  разбирались на ней в основном элементарные вещи,  а
Джонни  разбирался  в  предмете  гораздо лучше,  чем студенты.
Поэтому  он  настроился  на  созерцание  видневшегося  в  окне
кладбища  и  на  меланхолические  размышления  о скоротечности
отведенного его виду жизненного срока по сравнению с людским.
    - Ой!
    Спина Р.Г.Уимпуса,  бакалавра  наук  выпуска  68-го  года,
рывком  превратилась  из  обычной для него безразличной дуги в
трепещущую  кривую  условного   рефлекса,   а   глаза   широко
раскрылись в немом изумлении.
    Метьюен говорил: - ...после чего было обнаружено, что... э
-э... паралич,  наступающий  после  иссечения  соответствующей
моторной  зоны  коры,  продолжается   намного   дольше   среди
Simiidae,  чем  среди  других катарриновых приматов,  и что он
длится среди них дольше,  чем среди других носатых  обезьян...
Мистер Уимпус?
    - Ничего, - выдавил Уимпус. - Извините.
    - ...и  что  носатые  обезьяны,  в свою очередь,  страдают
дольше, чем лемуроиды и тарсиоиды. Когда же...
    - Ай!
    Еще один студент резко выпрямился.  Пока Метьюен  стоял  с
открытым  на  полуслове  ртом,  третий  студент  поднял с пола
маленький предмет и протянул его профессору.
    - Да,  джентльмены,  - произнес Метьюен, - я думал, что вы
уже переросли такие развлечения, как стрельба резинками друг в
друга. Итак, как я уже говорил, когда...
    Уимпус снова вскрикнул и подскочил.  Он огляделся  вокруг.
Метьюен  снова  попытался продолжить лекцию,  но по мере того,
как вылетающие неизвестно откуда резинки  продолжали  поражать
уши  и  шеи  слушателей,  дисциплина  в аудитории стала быстро
таять прямо на глазах,  подобно кусочку сахара в чашке слабого
чая.
    Джонни нацепил очки и стал  вглядываться  в  дальний  угол
аудитории,  но  в обнаружении источника резинок он оказался не
удачливее других.
    Он сполз со стула и доковылял до выключателя.  Проникавший
в окна дневной свет оставлял в тени задние ряды аудитории. Как
только выспыхнули лампы, все сразу увидели источник вылетавших
резинок. Двое студентов поставили небольшой деревянный ящик на
полку возле проектора.
    Ящик негромко жужжал и каждые несколько секунд  выплевывал
по резинке.  Его перенесли на стол Метьюена и вскрыли.  Глазам
зрителей открылся сложный механизм,  составленный  из  деталей
двух  будильников  и  набора  выструганных  вручную рычажков и
кулачков.
    - Ну  и  ну,  -  сказал  Метьюен.  -  Поистине  гениальная
конструкция, верно?
    Машина щелкнула и остановилась.  Пока они ее разглядывали,
прозвенел звонок.
    Метьюен выглянул  в  окно.  Собирался  пойти  сентябрьский
дождь.  Айра Метьюен надел плащ, галоши и взял из угла зонтик.
Шляпы  он  не  носил.  Он  вышел и направился вниз по Проспект
Стрит, сзади косолапо шел Джонни.
    - Эй!   -   поприветствовал  их  полный  молодой  человек,
которому явно пошла бы на пользу стрижка.  - Для  нас  никаких
новостей, профессор Метьюен?
    - Боюсь, что нет, Брюс, - отозвался Метьюен, - если только
не считать гигантской мыши у Форда.
    - Что? Какая еще гигантская мышь?
    - Доктор   Форд   методом   ортогональной   мутации  вывел
техсотфунтовую  мышь.  Правда,  ему   пришлось   изменить   ее
морфологические характеристики...
    - Ее  ч т о?
    - Проще  говоря,  внешность.  Пришлось  переделать ее так,
чтобы мышь смогла жить...
    - Где? Где она?
    - В лабораториях Осборна.  Если...  - Но Брюс Инглхарт уже
мчался  к  холму,  где  стояли здания научного городка.  - Раз
войны нет,  - продолжил  Метьюен,  -  а  Нью-Хевен  продолжает
оставаться таким же скучным городом,  каким он был всегда,  то
им,  как мне кажется,  приходится являться за новостями к нам.
Пойдем, Джонни. С возрастом я стал болтлив.
    Пробегавшая мимо собака,  завидев Джонни,  едва не сошла с
ума от лая и воя. Джонни не обратил на нее внимания. Они вошли
в Вудбридж Холл.
    Доктор Уэнделл   Кук,  президент  Йельского  университета,
принял Метьюена сразу.  Не допущенный в святую  святых  Джонни
подошел к секретарше президента. Он встал и положил лапы ей на
стол.  Потом состроил ей  глазки  -  вы  должны  сами  увидеть
строящего глазки медведя,  чтобы понять, как он это делает - и
спросил: - Как насчет того шамого, милошка?
    Мисс Прескот,  в  которой  с  первого  взгляда  можно было
распознать старую деву из Бостона,  улыбнулась ему в ответ.  -
Конечно,  Джонни.  Подожди  немного.  - Она закончила печатать
письмо,  выдвинула ящик стола и достала томик Хехта "Фантазиус
Малларе",  который  протянула  Джонни.  Тот  улегся  на  полу,
поправил очки и начал читать.
    Через некоторое время он посмотрел на нее и сказал: - Мишш
Прешкот,  я прошитал уше половину,  но до ших порр  не  пойму,
пошему эту вешь шшитают непррилишной.  Не могли бы вы дать мне
н а ш т о я ш у ю книгу?
    - Да в самом деле,  Джонни, ты же знаешь, что у меня здесь
не  порнографическая  лавочка.  Многие  люди  находят  и   это
достаточно сильным.
    Джонни вздохнул. - Людей вошбушдают такие шмешные вешши...
                          *   *   *
    Тем временем Метьюен уединился вместе с Куком и Далримплом
на  одной  из  бесконечных  и ничего не решающих конференцияй.
Р.Хэнсон   Далримпл,   собиравшийся    сделать    университету
пожертвование, был похож на статую, которую скульптор так и не
удосужился  окончательно   отделать.   Единственной   эиоцией,
которую  допускал  на  свое  лицо стальной председатель,  была
ехидная и таинственная улыбка.  У Кука и Метьюена  было  такое
чувство,  что  он  водит  их как рыб,  пойманных на поводок из
банкнот  Федерального  Резерва  США.  Дело  было  вовсе  не  в
нежелании расставаться с презренными деньгами, а в том, что он
наслаждался ощущением власти  над  университетскими  умниками.
Современные   же   реалисты  не  должны  выходить  из  себя  и
советовать  Крезу,  как  поступать  с  его  богатством.   Надо
говорить: "Да,  мистер Далримпл.  Конечно, это д е й с т в и -
т е л ь н о  великолепное предложение, мистер Далримпл!  И как
это мы сами до него не додумались?". Кук и Метьюен уже давно и
умело играли в подобные игры.  Метьюен, хотя и считал Уэнделла
Кука  надутым  ослом,  восхищался  его  способностями по части
вытягивания  пожертвований.  В  конце  концов,  разве  не  был
Йельский  университет назван именем удалившегося от дел купца,
что пожертвовал на его основание 562 фунта и 12 шиллингов?
    - Послушайте, доктор Кук, - предложил Далримпл, - а почему
бы вам для перемены обстановки не сходить со мной  на  ленч  к
"Тафту"? И вам тоже, профессор Метьюен.
    Академики пробормотали   о   своей   признательности    за
приглашение  и натянули галоши.  Выходя из приемной,  Далримпл
остановился и почесал Джонни за ушами.  Джонни  отложил  книгу
так, чтобы не было видно названия на обложке, и еде удержался,
чтобы не цапнуть стального  человека  за  руку.  Далримпл  был
просто  в  хорошем  настроении,  но  Джонни  не  любил  людей,
позволявших по отношению к нему подобные вольности.
    Чуть позднее  три  человека  и медведь шли вниз по Колледж
Стрит.  Время от времени  Кук  останавливался,  и  не  обращая
внимания  на моросящий дождик,  заученными жестами указывал на
один  из  элементов  невообразимого  суфле  из  гергианской  и
псевдоготической  архитектуры  и что-то рассказывал и пояснял.
Далримпл лишь слегка улыбался ничего не выражающей улыбкой.
    Семенивший сзади  Джонни  первым  заметил,  что проходящие
мимо студенты замирают на месте и смотрят на ноги  президента.
Слово  "ноги" теперь следовало понимать буквально,  потому что
галоши Кука быстро превращались в пару огромных голых  розовых
ступней.
    Сам Кук не подозревал об этом,  пока не собралась довольно
большая  толпа,  от  которой  доносились те звуки,  что издает
человек,  тщетно пытающийся не рассмеяться.  К  тому  времени,
когда  Кук  проследовал  за  их  взглядами  и  посмотрел вниз,
метаморфоза завершилась.  То,  что он оказался потрясен,  было
естественно   -   ноги   действительно  выглядели  потрясающе.
Постепенно его лицо стало соперничать в  окраске  с  галошами,
внося живописный мазок в унылый серый ландшафт.
    Р.Хэнсом Далримпл    на     мгновение     потерял     свою
невозмутимость,  а  последовавшие  за  этим  вопли  отнюдь  не
уменьшили опасность  приближающегося  апоплексического  удара.
Кук наконец очнулся и стянул с ног галоши. Осмотр показал, что
ступни на них были нарисованы и замазаны сверху сажей, которую
постепенно смыл дождь.
    Уэнделл Кук продолжил свой путь к отелю "Тафт"  в  угрюмом
молчании.  Предательские  галоши  он держал кончиками пальцев,
как нечто грязное и отвратительное и  гадал  о  том,  кто  мог
подложить ему такую свинью. Уже несколько дней ни один студент
не заходил в его оффис, но их пронырливость никогда не следует
недооценивать.  Он заметил, что Айра Метьюэн носит галоши того
же размера и фасона,  но отбросил возникшее подозрение раньше,
чеи   оно  сформировалось.  Несомненно,  Метьюен  не  стал  бы
откалывать такие шуточки  в  присутствии  Далримпла,  раз  ему
предстоит  возглавить  факультет  биофизики,  когда  -  если -
Далримпл разродится своим пожертвованием.
    Следующим человеком,  начавшим подозревать,  что в кампусе
стали возникать необъяснимые странности, оказался Джон Дьюган,
один  из двух полицейских университетского городка - то самый,
что высокий и тощий.  Он проходил мимо церкви,  направляясь  в
свою  комнатушку  в  Фелпс  Тауэре,  и  тут в его ухе раздался
уверенный тонкий голосок,  который пропищал:  "Берегись,  Джон
Дьюган! Скоро тебя постигнет кара за твои грехи!".
    Дьюган подскочил и огляделся. Голсок повторил ту же фразу.
В  пределах пятидесяти футов от Дьюгана никого не было.  Более
того,  он не мог припомнить,  что совершал в  последнее  время
какие-то   серьезные   грехи.  По  улице  шли  лишь  несколько
студентов  и  профессор  Метьюен  со  своим  ученым  медведем,
который,  как  обычно,  ковылял за профессором,  поэтому Джону
Дьюгану осталось подозревать лишь собственный рассудок.
                          *   *   *
    Р.Хэнсом Далримпл  был   немного   удивлен   той   мрачной
откровенностью,  с  которой  профессора  отодвинули  тарелки с
порциями роскошного обеда.  Он знал,  что они вечно испытывают
то  легкое  чувство  голода,  что  знакомо всем,  кто вынужден
питаться в столовой колледжа.  Многие подозревали сущестование
тайной  организации поваров,  целью которой было не допустить,
чтобы ясность  мыслей  студентов  и  преподавателей  оказалась
нарушена  перееданием,  но  знали  также,  что и в большинстве
других колледжей условия были почти такими же.
    Далримпл отхлебнул  кофе  и проглядел записи в блокнотике.
Сейчас поднимется Кук и  произнесет  пару  приятных  пустяков.
Затем  он объявит о пожертвовании Далримпла,  на которое будет
построено здание Далримпловской биофизической  лаборатории,  и
об  основании нового факультета.  Все зааплодируют и признают,
что биофизика слишком долго висела в пустоте  между  вотчинами
факультетов зоологии,  психологии и физиологии. Затем Далримпл
встанет и скажет - конечно,  в более торжественных выражениях:
"Да бросьте вы, ребята, все это такие пустяки".
    Доктор Уэнделл Кук торжественно поднялся,  просиял улыбкой
перед  рядом  белых  манишек и произнес свои приятные пустяки.
профессора нервно переглянулись, когда появились признаки, что
он  начал  сползать  в  свою  любимую  лекцию  на  тему "нет -
никакого - конфликта - между - наукой -  и  -  религией".  Они
знали ее наизусть.
    Он уже добрался до версии 3А своего любимого детища, когда
его   лицо   начало   синеть.   Нет,  это  вовсе  не  был  тот
серовато-пурпурный оттенок, что появляется на лицах задушенных
и   ошибочно  называется  "синим",  а  яркий  и  веселый  цвет
кобальтовой краски.  Он  прекрасно  подошел  бы  для  картины,
изображающей парусник,  плывущий под ясными небесами,  или для
униформы швейцара в театре.  Но на лице президента колледжа он
явно   не   смотрелся.   По   крайней   мере,  так  показалось
профессорам. Они зашевелились, оттопыривая манишки, вытаращили
глаза и начали перешептываться.
    Кук нахмурился,  но продолжал говорить. Затем все увидели,
как он принюхался, словно почуял что-то в воздухе. Сидевшие за
столом оратора почувствовали слабый запах ацетона,  но вряд ли
он   мог   стать  подходящим  объяснением  той  имитации  яйца
малиновки,  какой теперь стало лицо их шефа.  Краска покрывала
теперь все его лицо и забралась даже до того места, где у Кука
должны были расти волосы. Немного окрасился даже воротник.
    Сам Кук  понятия  не  имел,  отчего  его  слушатели начали
перешептываться  и  раскачиваться,  словно  гребцы  на  палубе
галеры.  Он  подумал,  что  с  их стороны это очень невежливо.
Поскольку нахмуренные брови не оказали  должного  эффекта,  он
резко  сжал  окончание  версии  3А,  деловым  тоном  объявил о
сделанном  пожертвовании   и   сделал   паузу,   ожидая   гром
аплодисментов.
    Но он его не дождался. Правда, послышалось некое жиденькое
похлопывание в ладоши, но никто, пребывающий в здравом уме, не
назвал бы его громом чего угодно.
    Кук скосил  глаза  на  Далримпла  в надежде,  что стальной
человек не почувствует себя оскорбленным. На лице Далримпла не
отразилось  ничего,  и  Кук  приписал  это  его необыкновенной
выдержке.  На  самом  же  деле  Далримпл  оказался   настолько
заинтригован синим лицом Кука,  что даже не заметил отсутствия
аплодисментов.  Когда  Кук  представил  его  слушателям,   ему
пришлось несколько секунд собираться с мыслями.
    Начал он довольно неуверенно:  - Джентльмены  и  уважаемые
преподаватели...  гм...  конечно,  я имел в виду, что вы в с е
джентльмены...  Я  припоминаю  историю  о   фермере-птицеводе,
который женился...  то есть,  собственно,  не э т у историю, а
про студента-богослова,  который помер и попал  в  ...  -  Тут
Далримпл  поймал  взгляд  декана  богословского  факультета  и
перескочил снова:  - Может, я лучше... э-э... расскажу историю
о шотландце, что заблудился по дороге домой и...
    История, честно  говря,  оказалась  неплохой,   но   смеха
практически   не   вызвала.  Вместо  этого  профессора  начали
раскачиваться,  словно облаченная в манишки компания восточных
аскетов за молитвами, и зашептались снова.
    Далримпл оказался сообразительнее Кука.  Он  наклонился  к
нему и зашипел в его ухо:
    - У меня что-нибудь не в порядке?
    - Да, ваше лицо стало зеленым.
    - Зеленым?
    - Ярко-зеленым. Примерно, знаете, как молодая травка.
    - Гм,  в таком  случае  может  быть  вам  будет  интересно
узнать, что ваше - синее.
    Оба ощупали свои лица.  Сомнений не осталось:  на них  был
нанесен свежий, еще влажный слой краски.
    - Что это еще за шуточки? - прошептал Далримпл.
    - Не знаю. Лучше продолжайте свою речь.
    Далримпл попытался,  но мысли его безнадежно спутались. Он
выдавил  пару  фраз  о том,  как счастлив он сейчас находиться
среди вязов,  плюща и традиций старого  Эли,  и  плюхнулся  на
стул. Его лицо стало его угрюмей. Если над ним так подшутили -
что ж, он еще не подписывал никаких чеков.
    Следующим в   списке   стоял   лейтенант-губернатор  штата
Коннектикут.  Кук вопросительно посмотрел в его сторону.  -  А
если  и  я  окрашусь  в  какой-нибудь  цвет,  когда встану?  -
пробормотал тот.
    Вопрос о  том,  следует  ли  его  чести  выступать,  так и
остался нерешенным, потому что именно в это мгновение на одном
из  концов стола появилось нечто.  Это была зверюга размером с
сенбернара.  Она была похожа на обычную  летучую  мышь  с  той
разницей,  что  вместо  крыльев  у  нее  были  лапы с круглыми
подушечками на концах пальцев.  Глаза у нее были  величиной  с
тарелку.
    Всех обуяла паника. Джентльмен, сидевший к ней ближе всех,
резко  откинулся  назад  и  едва  не  упал  вместе  со стулом.
Лейтенант-губернатор перекрестился. Профессор-зоолог из Англии
надел  очки.  -  Клянусь Юпитеров,  - воскликнул он,  - это же
радужный тарсир! Только немного великоват, вы не находите?
    Тарсир натуральных  размеров с удобством разместится у вас
на ладони, он довольно симпатичен, хотя и немного смахивает на
привидение.  Но  тарсир подобных размеров - это не то зрелище,
на  которое  можно  бросить  мимолетный  взгляд  и  продолжать
заниматься  своими  делами.  Оно ошарашивает вас,  лишает дара
речи и может превратить в вопящего психа.
    Тарсир тяжелыми  шагами  измерил все три с половиной метра
стола.  Все были слишком заняты тем,  чтобы оказаться от  него
подальше,  и  никто  не  заметил,  что  он не бьет бокалы и не
переворачивает пепельницы,  а самое главное  -  того,  что  он
слегка  прозрачен.  Добравшись до противоположного края стола,
он исчез.
    Любопытство боролось в Джонни Блэке с лучшими побуждениями
его медвежьей натуры.  Любопытство подсказывало,  что все  эти
странные  события  происходили  в  присутствии  Айры Метьюена.
Следовательно,  Метьюен являлся по меньшей мере многообещающим
подозреваемым.  "Ну и что? - отвечали его лучшие побуждения. -
Он единственный человек, к которому ты по-настоящему привязан.
Даже если ты узнаешь,  что он главный виновник,  то не станешь
его выдавать, верно? Не суй-ка лучше свою морду не в свое дело
и не вмешивайся".
    Но в конце концов любопытство,  как  и  обычно,  победило.
Удивительным  было  лишь то,  что лучшие побуждения продолжали
его отговаривать.
    Он отыскал   Брюса   Инглхарта.   Юноша   имел   репутацию
благоразумного человека.
    Джонни объяснил:  -  Он  ввел  себе  пррепаррат Метьюена -
шделал шебе инъекшию в шпинной можг - хотел пошмотреть, как он
дейштвует  на  шеловека.  Это было неделю нажад.  Должжно ужже
шработать. Но он шкажал, што эффекта нет. Можжет и так. Но как
рраз шерреж день нашшалишь те штрранные вешши. Ошшень шложжные
шутки. Дело ррук гениального пшиха. Ешли это он, я должжен его
оштановить, пока он не наломал дрроф. Помошешь мне?
    - Конечно, Джонни. Держи пять. Джонни протянул ему лапу.
                          *   *   *
    "Дарфи Холл" загорелся через две ночи. Вот уже сорок лет в
университете шли дискуссии,  стоит ли сносить это одновременно
и  уродливое,  и  бесполезное  здание.  Некоторое  время   оно
пустовало, только в подвале располагалась контора казначея.
    Около десяти часов  вечера  кто-то  из  студентов  заметил
пляшущие   по   крыше   язычки   пламени.  Не  следует  винить
Нью-Хевенскую   пожарную   команду   в    том,    что    пламя
распространялось   с   такой  скоростью,  словно  здание  было
пропитано  керосином.  Когда   они   прибыли,   сопровождаемые
примерно  тысячью  зрителей,  весь  центр  здания  уже  горел,
издавая рев и треск. Какой-то ассистент храбро бросился внутрь
и  вернулся  с охапкой бумаг,  которые,  как потом выяснилось,
оказались кучей  никому  не  нужных  экзаменационных  бланков.
Пожарные залили горящее крыло таким количеством воды,  что его
с  лихвой  хватило  бы  погасить  Везувий.  Некоторые  из  них
взобрались  по пожарным лестницам на крышу и стали пробивать в
ней дыры.
    Казалось, что  вода  не  справляется  с огнем,  и пожарные
вызвали подкрепление,  развернули новые шланги и  пустили  еще
больше воды. Толпа студентов принялась скандировать:
    - Раз,  два - за пожарных!  Три, четыре - за огонь! Давай,
лей, ребята! Держись, пожар!
    Джонни Блэк наткнулся на  Брюса  Инглхарта,  бродившего  в
толпе  с  блокнотом и карандашом,  пытаясь раздобыть материала
для  Нью_Хевенского  "Курьера".  Инглхарт  поинтересовался   у
Джонни, не известно ли ему что-нибудь.
    - Я жнаю только одно,  - ответил Джонни. - Никохда рраньше
не видел холодного пожжара.
    Инглхарт посмотрел на Джонни,  потом  на  горящий  дом.  -
Разрази  меня  гром!  -  воскликнул  он.  - Мы ведь даже здесь
должны ощущать жар.  Ей-ей,  это холодный пожар.  Думаешь, еще
одна супернаучная шутка?
    - Давай  пошарим   вокрух,   -   предложил   Джонни.   Они
повернулись к пожару спиной и принялись заглядывать за кусты и
оградв на Элм Стрит.
    - Эй! - крикнул Джонни. - Давай шуда, Бррюш!
    В островке тени за кустом стоял профессор Айра Метьюен,  а
рядом  с  ним  - треножник с кинопроектором.  Джонни мгновенно
разобрался, что к чему.
    Застигнутый врасплох профессор едва не рванул наутек.
    - А,  привет, Джонни, ты почему не спишь? Я тут только что
нашел этот... э-э... этот проектор...
    Джонни, недолго  думая,  пихнул  проектор  лапой.  Метьюен
поймал  его  на  лету,  и  гудение  мотора  смолкло.  В  то же
мгновение исчезло и пламя.  С места пожара все еще  доносились
рев  и треск,  но огня уже не было.  Более того,  на крыше,  с
которой продолжали  стекать  галлоны  воды,  не  оказалось  ни
единой  подпалины.  Пожарные  озирались по сторонам с дурацким
видом.
    Пока зрачки у Джонни и Инглхарта еще расширялись, привыкая
к  внезапно  наступившей  темноте,  Метьюен  исчез  вместе   с
проектором.  Они  успели  заметить,  как он,  с треножником на
плече,  промчался галопом по Колледж Стрит и исчез  за  углом.
Они бросились вслед,  за ними последовало несколько студентов,
влекомых  тем   самым   инстинктом,   что   заставляет   собак
преследовать автомобили.
    Они увидели впереди Метьюена,  потеряли его,  потом  снова
заметили.  Инглхарт был толстоват для быстрого бега,  а Джонни
плохо видел в темноте.  Джонни рванулся  вперед,  когда  стало
ясно,  что  Метьюен  направлется к старому особняку Фелпса,  в
котором жили несколько холостых преподавателей и  сам  Джонни.
Всеушли  из дома посмотреть на пожар.  Метьюен опередил Джонни
на три прыжка и захлопнул дверь у него перед носом.
    Джонни потоптался на крыльце,  размышляя над тем,  удастся
ли пролезть через окно.  Пока он думал,  что-то  случилось  со
ступеньками,  и  они  стали  скользкими,  как  зеркальный лед.
Джонни  покатился  вниз,  отмечая  каждую  ступеньку   громким
шлепком.
    Джонни расстроенно поднялся.  Так вот как обращается с ним
единственный человек,  которого он... Но, пришло ему в голову,
если Метьюен действительно свихнулся,  то у него нет права его
обвинять.
                          *   *   *
    Следом за ними к особняку явилось несколько студентов. Они
толпились перед домом - до тех пор,  пока земля не заскользила
под  их  ногами,  словно  на  них  вдруг  оказались  невидимые
роликовые коньки.  Студенты пытались подняться, падали снова и
соскальзывали  все  ниже,  потому  что  улица  имела небольшой
уклон.  Постепенно внизу образовалась куча-мала, и им осталось
лишь  отползти  на  четвереньках  подальше и заняться ремонтом
порванной одежды.
    Вскоре подъехала    полицейская    машина   и   попыталась
остановиться,  но ни  тормоза,  ни  выключенный  мотор  ей  не
помогли.  Машину  занесло,  стукнуло  о  бордюр  и  по инерции
протащило по улице за пределы скользкой зоны, где она замерла.
Полицейский - и не какой-нибудь рядовой,  а капитан - выскочил
и атаковал особняк.
    Он тоже  упал  и  попытался двигаться на четвереньках,  но
едва  он  отталкивался  рукой  или  ногой,  как  они  тут   же
проскальзывали.  Это  зрелище  напомнило  Джонни те усилия,  с
которыми червяки пытаются ползти по гладкому  цементному  полу
обезьянника в зоопарке Централ-Парка.
    Когда капитан полиции сдался и попробовал отступить,  силы
трения тут же вступили в свои права,  но едва он поднялся, как
вся его одежда ниже пояса,  за исключением ботинок,  мгновенно
рухнула вниз и улеглась на асфальте кучкой ниток.
    - Ей-богу!   -   воскликнул    только    что    подошедший
зоолог-англичанин. - Точь-в-точь одна из этрусских статуй!
    - Эй,  ты, - взревел капитан, обращаясь к Брюсу Инглхарту,
- ради всего святого, дай мне скорее носовой платок!
    - А  что,  холодно  стало?   -   невинно   поинтересовался
Инглхарт.
    - Нет, болван! Сам знаешь, для чего!
    Инглхарт намекнул,  что  лучше  будет  использовать вместо
передника форменный китель.  Пока капитан завязывал  на  спине
рукава,   Инглхарт   и   Джонни   изложили   ему  свою  версию
случившегося.
    - М-м-да-а,  - протянул капитан. - Мы ведь не хотим, чтобы
кто-нибудь пострадал, а дом оказался поврежден. А вдруг у него
есть чего похлеще, вроде лучей смерти.
    - Не  думаю,  -  сказал  Джонни.  -  Он никому не врредит.
Только шутит.
    Несколько секунд капитан размышлял,  не стоит ли позвонить
в отделение и вызвать  усиленный  наряд,  но  мысль  о  славе,
которой  он покроет себя,  в одиночку одолев опасного маньяка,
оказалась слишком соблазнительной.
    - Как же мы попадем внутрь,  - сказал он,  - если он может
сделать все таким скользким?
    Они задумались.   Потом   Джонни   сказал:   -  Можете  вы
рраздобыть одну иж дерревяшек в ррежиновой чашшкой на конце?
    Капитан нахмурился.    Джонни   продемонстрировал   нужные
движения.  Инглхарт просиял. - А, ты имел в виду лучшего друга
сантехника! Конечно. Ждите, я скоро. Попробуйте раздобыть ключ
от входной двери.
                          *   *   *
    Цитадель, в  которой  укрылся   Метьюен,   штурмовали   на
четвереньках.  Ползший  в  авангарде  капитан  прижал вантуз к
нижней ступеньке  крыльца.  Если  Метьюен  и  смог  уничтожить
трение,  то избавиться от атмосферного давления ему было не по
силам. Резиновая чашка присасывалась, и полисмен подтягивал за
собой Инглхарта и Джонни.  Так,  ступенька за ступенькой,  они
карабкались вверх. Наконец капитан намертво присосался к двери
и втащил их всех за собой. Затем он вцепился в дверную ручку и
открыл дверь ключом, одолженным у доктора Кука.
    Возле окна   стоял   Метьюен,  скрючившись  за  аппаратом,
похожим на теодолит.  Он направил его в их  сторону  и  что-то
подкрутил.  Капитан и Инглхарт,  почувствовав,  что к их ногам
вернулось сцепление с полом,  приготовились прыгнуть,  но  тут
Метьюен включил аппарат, и они полетели кувырком.
    Оставшийся возле двери Джонни  быстро  нашел  решение.  Он
лег,  уперся  ногами  в  дверную раму и оттолкнулся.  Его тело
мелькнуло по скользкому полу и обрушилось на  Метьюена  и  его
аппарат.
    Профессор прекратил  сопротивление.  Казалось,   что   все
случившееся  его лишь позабавило,  несмотря на растущую на лбу
шишку.  - Ну и настырные вы парни,  - сказал он. - Кажется, вы
собираетесь-таки  засадить  меня  в  сумасшедший  дом.  А я-то
думал,  что ты и ты,  - он указал на Инглхарта и Джонни, - мои
друзья. Впрочем, это все равно.
    - Что вы сделали с моими штанами? - прорычал капитан.
    - Да   ничего   особенного.   Просто   мой  телелубрикатор
нейтрализует межатомные связи на поверхности  любого  твердого
тела,  на  которое  падает  его  луч.  Поэтому  поверхность на
глубину   нескольких    молекул    переходит    в    состояние
переохлажденной   жидкости  и  остается  такой,  пока  на  ней
сфокусирован луч.  А раз предмет по  поверхности  переходит  в
жидкость, то возникает прекрасная смазка.
    - Но мои брюки...
    - Состояли  из  ниток,  которые удерживались вместе силами
трения,  разве не так?  У меня много изобретений вроде  этого.
Например, мой тихоговоритель и объемный проектор способны...
    - Так вот как вы устроили фальшивый пожар и то чудище, что
насмерть перепугало всех за обедом?  - прервал его Инглхарт. -
С помощью объемного проектора?
    - Да,   конечно.   Точнее,  потребовались  два  проектора,
расставленные под нужным углом,  и фонограф с  усилителем  для
звукового эффекта. Отлично вышло, а?
    - Но зачем, - взвыл Джонни, -  з а ч е м  вы это  сделали?
Хотите погубить швою каррьерру?
    Метьюен пожал плечами.  - Да кому она нужна?  Чепуха,  все
чепуха.  Ты  бы  понял,  Джонни,  будь  ты  в  моем...  э-э...
положении.  А теперь,  джентльмены,  куда вы собираетесь  меня
отправить?   Где  бы  я  ни  оказался,  я  и  там  найду,  чем
поразвлечься.
                          *   *   *
    Доктор Уэнделл Кук  посетил  Метьюена  на  следующий  день
после  его  заключения в Нью-Хевенский госпиталь.  В разговоре
Метьюен произвел впечатление  вполне  нормального  человека  и
охотно признал, что все шутки - его рук дело. Он объяснил: - Я
окрасил ваши с Далримплом лица при помощи мощного  игольчатого
распылителя.   Я   его  сам  изобрел,  восхитительная  штучка.
Умещается  в  ладони,  а  форсунка  сделана  в  виде   кольца,
надеваемого   на  палец.  Другим  пальцем  можно  регулировать
количество ацетона,  подмешиваемого  к  воде  с  краской,  это
изменяет  поверхностное  натяжение  раствора,  а  тем  самым и
положение точки,  в которой  струя  разобьется  на  мельчайшие
капельки.  Я  сделал так,  чтобы струя распылялась перед самым
вашим лицом.  Ну и видик был у вас,  Кук,  особенно  когда  вы
поняли,  что у вас не все в порядке. Вы выглядели почти так же
смешно,  как и в тот день, когда я подменил ваши галоши своими
с  нарисованными  ступнями.  Знаете,  вы  всегда  были надутым
ослом.
    Кук надул щеки и сдержался. В конце концов, этот бедняга -
сумасшедший,  а  абсурдные  выпады  насчет   Кука   это   лишь
подтверждают.
    - Завтра вечером Далримпл  уезжает,  -  печально  произнес
Кук.  -  Он  был  весьма разозлен эпизодом в краской,  а когда
узнал,  что вы теперь под наблюдением психиаторов,  то сказал,
что  ему  здесь  больше  не  для чего оставаться.  Боюсь,  что
пожертвования нам  не  дождаться.  До  тех  пор,  пока  вы  не
соберетесь  и  не  расскажете,  что с вами случилось и как вас
вылечить.
    Метьюен рассмеялся.  -  Соберусь?  Уверяю  вас,  я  сейчас
целее,  чем за всю свою жизнь. Я скажу, что со мной произошло,
раз уж вы интересуетесь. Я ввел себе собственный препарат. Что
же касается лечения,  то я все равно бы ничего не сказал, даже
если  бы знал.  Ни на что не променяю свое нынешнее состояние.
Наконец-то я  понял,  что  все  на  свете  -  ерунда,  включая
пожертвования.  Теперь  обо мне будут заботиться,  а я займусь
тем, что стану развлекаться так, как мне нравится.
                          *   *   *
    Джонни весь день вертелся возле оффиса Кука  и  перехватил
президента, когда тот возвращался из госпиталя.
    Кук рассказал Джонни обо всем и  добавил:  -  Кажется,  он
совершенно  неспособен  отвечать за свои действия.  Надо будет
связаться с его сыном и оформить его опекуном. А заодно решить
что-нибудь насчет тебя, Джонни.
    Джонни очень не понравилось это "что-нибудь". Он знал, что
с   точки  зрения  закона  он  всего  лишь  прирученное  дикое
животное. То, что им чисто номинально владел Метьюен, было его
единственной   защитой   от   любого,  кому  придет  в  голову
застрелить его в охотничий сехон.  К тому же  он  недолюбливал
Ральфа  Метьюена.  Ральф  был  весьма  посредственным школьным
учителем,  и не обладал ни  научной  проницательностью  своего
отца,  ни  его своеобразным юмором.  Попади Джонни в его руки,
тот в лучшем случае отправил бы его в зоопарк.
    Он положил  лапы  на  стол мисс Прескотт и спросил:  - Эй,
кррасавица, не позвонишь ли Бррюшу Ингррхаррту из "Куррьерра"?
    - Джонни,   -   отозвалась  секретарша  президента,  -  ты
становишься все нахальнее с каждым днем.
    - Дуррное   влияние   штудентов.   Так  пожвонишь  Бррюшу,
пррелешть моя?
    Мисс Прескотт,  которуя  вряд ли можно было назвать чей-то
прелестью, набрала номер.
    Когда Брюс  Игнлхарт  приехал в особняк Фелпса,  он застал
Джонни в ванной комнате.  Джонни стоял под душем и извергал из
себя душераздирающие звуки.  - Уааааааааа!  - взвыл Джонни.  -
Хоооооооооо! Уррррррррр! Уаааааааааааааа!
    - Что ты делаешь!? - завопил Инглхарт.
    - Прринимаю душ, - отозвался Джонни. - Ууууууууууу!
    - Ты что, заболел?
    - Нет.  Просто пою.  Многие люди поют под душем,  а шем  я
хуше? Иаааааааааа!
    - Ради всего святого, перестань! Это звучит так, словно ты
перерезаешь  себе  глотку.  А  для  чего  ты разбросал по полу
банные полотенца?
    - Шейчаш увидишшь.
    Джонни вышел  из ванной комнаты,  плюхнулся на полотенца и
начал по ним кататься.  Более или менее обсохнув,  он  скомкал
полотенца  передними лапами и зашвырнул их в угол,  потому что
аккуратностью Джонни не отличался.
    Он расказал  Инглхарту  о  ситуации,  в  которой  оказался
Метьюен.  - Пошлушай, Бррюш, - сказал он, - думаю, я жнаю, как
прривешти его в шувство, но ты долшен будешь мне помошшь.
    - Согласен. Можешь на меня рассчитывать.
                          *   *   *
    Хлоп!
    Дежурный оторвался от газеты.  Ни одна из кнопок вызова не
светилась.  Значит,  никто из пациентов,  вероятно, не требует
внимания. Он стал читать дальше.
    Хлоп!
    Звук чем-то   напоминал   лопнувшую   лампочку.   Дежурный
вздохнул,  отложил газету и  отправился  в  обход.  Подойдя  к
палате номер 14,  гле обитал сумасшедший профессор,  он почуял
запах лимбургского сыра.
    Хлоп!
    Звук, несомненно,  доносился  из   палаты   14.   Дежурный
заглянул внутрь.
    Возле стены  сидел  Айра  Метьюен.  Он   держал   странную
конструкцию из стеклянного стержня и разнокалиберных проводов.
На полу возле другой стены лежали кусочки сыра. Из тени в углу
выполз  таракан  и  шустро  направился  к  лакомству.  Метьюен
прицелился в него стеклянным стержнем и нажал на кнопку. Хлоп!
Блеснула вспышка, и таракан исчез.
    Метьюен нацелил стержень на дежурного.  - Ни с места, сэр!
Я Бак Роджерс, а это мой дезинтегратор!
    - Эй,  -  слабым голосом выдавил дежурный.  Может,  старый
хрыч и псих,  но после  того,  что  стало  с  тараканом...  Он
захлопнул дверь и вызвал на подмогу санитаров.
    Но сражаться с профессором не пришлось. Он небрежно бросил
аппаратик на кровать и сказал: - Если бы меня это хоть немного
волновало,  то  я  поднял  бы  скандал   из-за   тараканов   в
учреждении, которое называет себя госпителем.
    - Но я уверен,  что у  нас  нет  ни  единого  таракана,  -
запротестовал санитар.
    - В таком  случае  как  вы  назовете  вот  это?  -  мрачно
вопросил  Метьюен,  указав  на  бренные останки одной из своих
жертв.
    - Должно  быть,  их  привлек  с  улицы  запах сыра.  Ф-фу!
Джадсон,  подметите пол.  А что э т о такое,  профессор?  - Он
взял  в  руки  стеклянный  стержень  с  прикрепленной  к  нему
батарейкой от фонарика.
    Метьюен небрежно махнул рукой. - Ничего особенного. просто
одно устройство,  которое я  изобрел.  Если  поместить  чистое
оптическое    стекло    в    электромагнитное    поле   нужной
интенсивности,  то можно весьма сильно  увеличить  коэффициент
преломления  стекла.  В  результате проходящий по стержню свет
замедляется настолько,  что ему требуются недели,  чтобы дойти
до   другого   конца.  Уловленный  таким  образом  свет  можно
высвободить,  создав вблизи стекла  искру.  Поэтому  я  просто
кладу  стержень  на  полдня  на подоконник,  чтобы он впитывал
солнечный свет,  и высвобождаю  часть  его,  делая  искру  при
помощи  этой кнопки.  Тем самым за очень малую долю секунды из
переднего   конца   стержня   вырывается   световая   энергия,
накопленная   за   час.   Естественно,   когда  луч  встречает
непрозрачную преграду,  он поднимает ее температуру.  Вот я  и
развлекался,  заманивал  сюда  тараканов,  а потом взрывал их.
Можете это забрать, заряд полностью истощился.
    Санитар нахмурился.  -  Это  опасное  оружие.  Мы не можем
позволить вам так развлекаться.
    - Да неужели?  Мне, вообще-то, все равно, но учтите, что я
остаюсь здесь только потому, что меня тут обслуживают. А выйти
отсюда я смогу в любое время, как только захочу.
    - Не сможете, профессор. Вы под постоянным наблюдением.
    - Верно,  сынок.  И все же я смогу выбраться отсюда, когда
мне захочется. Просто мне все равно, хочу я этого, или нет.
    И Метьюен  принялся  крутить  ручку  настройки стоявшего у
кровати  радиоприемника,  не  обращая  на  санитаров  никакого
внимания.
                          *   *   *
    Ровно двенадцать часов спустя,  в десять утра, палату Айры
Метьюена обнаружили пустой.  Единственным намеком на  разгадку
его исчезновения оказался распотрошенный радиоприемник. Лампы,
провода и конденсаторы небрежными кучками валялись на полу.
    Полицейские машины  Нью-Хевена  получили  приказ разыскать
высокого  худого  человека  с  седыми  волосами   и   козлиной
бородкой,     возможно     вооруженного     лучами     смерти,
дезинтеграторами и прочими реальными или  вымышленными  видами
оружия.
    Несколько часов   полиция    со    включенными    сиренами
прочесывала  город.  Наконец  смертельно  опасный  маньяк  был
обнаружен с газетой в руках на  скамейке  в  скверике  в  трех
кварталах  от  госпиталя.  Он  улыбнулся  полисменам,  даже не
пытаясь сопротивляться, и взглянул на часы.
    - Три  часа сорок восемь минут.  Неплохо,  ребята,  совсем
неплохо, особенно если учесть, как тщательно я прятался.
    Один из   полицейских   заметил,   что  карман  профессора
оттопытивается.  В нем оказался еще один аппаратик,  состоящий
из   мешанины   проводов.   Метьюен   пожал   плечами.  -  Мой
гиперболический соленоид.  Дает коническое  магнитное  поле  и
позволяет  управлять  железными  предметами  на расстоянии.  Я
вскрыл им замок двери перед лифтом.
    Когда около   четырех   часов  Брюс  Инглхарт  появился  в
госпитале,  ему сказали,  что  Метьюен  спит.  Брюс  настолько
удачно поднял скандал, что вскоре узнал, что Метьюен проснулся
и через несколько минут он  сможет  к  нему  пройти.  Войдя  в
палату, он увидел облаченного в халат профессора.
    - Привет,  Брюс,  - сказал Метьюен. - Они завернули меня в
мокрую простыню как египетскую мумию. Знаешь, я чуть не уснул,
потому что здорово расслабился.  Я сказал им,  пусть делают со
мной все, что им нравится. Кажется, мой побег их разозлил.
    Инглхарт немного смутился.
    - Да ты не волнуйся,  - продолжил Метьюен,  - я никакой не
сумасшедший.  Просто я понял,  что ничто  на  свете  не  имеет
значения,  включая всякие там пожертвования.  А здесь я просто
весело  провожу  время.  Вот  посмотришь,   какой   поднимется
переполох, когда я снова удеру.
    - Но разве вас не волнует будущее?  - спосил  Инглхарт.  -
Ведь  вас  могут  перевести  в  Миддлтон,  в  обитую  войлоком
палату...
    Метьюен небрежно махнул рукой.  - А мне все равно. Я и там
смогу развлечься.
    - А что станет с Джонни, с пожертвованием Далримпла?
    - Чихать я на них хотел.
    В этот момент  приоткрылась  дверь  и  в  палату  заглянул
санитар, дабы убедиться, что непредсказуемый пациент на месте.
В госпитале не хватало служителей,  и за профессором не  могли
установить постоянное наблюдение.
    - Я вовсе не говорю, что не люблю Джонни, - сказал Метьюен.
- Но когда к тебе приходит реальное чувство пропорции, как это
случилось со мной,  то начинаешь понимать,  что человечество -
всего лишь пленочка  плесени  на  поверхности  слепленного  из
грязи  шара,  и  что никакие услилия,  за исключением питания,
крыши над головой и развлечений,  не стоят потраченной на  них
энергии.  Первые  два  пункта  мне  пожелали обеспечить власти
штата Коннектикут,  а мне остается позаботиться о третьем. Что
у тебя там такое?
    Они правы,  поумал Инглхарт,  он  стал  научным  гением  с
безответственностью  ребенка.  Повернувшись  спиной  к  двери,
репортер вынул из кармана семейную реликвию:  большую  плоскую
серебряную   фляжку,   верно   послужившую   еще   во  времена
знаменитого сухого закона.  Она досталась ему в наследство  от
тети Марты, а сам он собирался завещать ее музею.
    - Абрикосовое   бренди,    -    прошептал    он.    Джонни
проконсультировал его о вкусах Метьюена.
    - Ну вот,  Брюс,  это уже нечто осмысленное. неужели ты не
мог  произнести этого раньше,  а не взывать понапрасну к моему
чувству долга?
                          *   *   *
    Фляжка была пуста.  Айра Метьюен откинулся на спинку стула
и вытер со лба холодный пот. - Не могу поверить, - пробормотал
он.  - Не могу поверить,  что я был таким,  как ты сказал.  О,
боже, что же я натворил!
    - Много чего, - сказал Инглхарт.
    Метьюен  вовсе  не  был похож на пьяного. Напротив, он был
полон тех  угрызений  совести,  на  которые  способен   только
трезвый человек.
    - Я помню все - и те изобретения,  что сами выскакивали  у
меня из головы,  все.  Но мне было все равно. Но как ты узнал,
что алкоголь способен нейтрализовать действие моего препарата?
    - Это  заслуга Джонни.  Он изучил последствия его приема и
обнаружил,  что при приеме в больших дозах он свертывает белки
в   нервных   клетках.   Он   предположил,   что   это  снизит
электропроводность между нервными окончаниями и ликвидирует то
ее повышение, которое вызвано вашим препаратом.
    - Выходит,  - сказал Метьюен,  - что когда я трезв,  то  я
пьян,  а  когда  пьян,  то  трезв.  Но  что  же  нам  делать с
пожертвованием...  и с моим новым факультетом, с лабораторией,
со всем этим?
    - Не знаю.  Далримпл уезжает сегодня вечером; ему пришлось
задержаться  из-за  других  дел.  А  вас  отсюда  пока  что не
выпустят,  даже если узнают о  действии  алкоголя.  Попробуйте
лучше  что-нибудь  быстро придумать,  а то время посещения уже
кончается.
    Метьюен задумался,  потом сказал:  - Я помню, как работают
все мои изобретения,  хотя,  наверное, вряд ли смогу изобрести
что-то  новое,  пока  не  вернусь  в  другое  состояние.  - Он
содрогнулся. - Попробуйте тихоговоритель...
    - Что это такое?
    - Что-то  вроде  громкоговорителя,  только  он  не  звучит
громко.  Он  выбрасывает сверхзвуковой луч,  промодулированный
голосом человека,  и когда этот луч касается другого  уха,  то
создает   эффект   слышимых   звуковых   частот.  А  поскольку
сверхзвуковой луч можно направить  столь  же  точно,  как  луч
фонарика,  то им можно нацелиться на другого человека, который
при  этом  услышит  негромкий  голос,  доносящийся   непонятно
откуда.  Я как-то испробовал его на Дьюгане,  и все сработало.
Сможете для чего-нибудь приспособить этот прибор?
    - Не знаю. Может быть.
    - Надеюсь,  что сможете.  Просто  ужасно.  Мне  все  время
казалось,  что  я  полностью сохраняю рассудок и нормальность.
Может,  я был...  Может, ничто  и  в  с а м о м   д е л е   не
важно. Но теперь я так не считаю,  и не хочу снова стать таким
же.
                          *   *   *
    Вездесущий плющ,   которым  так  гордится  университетский
городок,  предоставлял прекрасную возможность  карабкаться  по
стенам.   Брюс   Инглхарт,   высматривая   краем   глаза,   не
приближается ли полисмен,  влез  на  вершину  большой  угловой
башни Бингем-Холла. Внизу в темноте его дожидался Джонни.
    Сверху спустился болтающийся конец бельевой вервки. Джонни
вдел крюк на конце веревочной лестницы в завязанную на веревке
петлю.  Инглхарт втянул лестницу наверх и  закрепил,  желая  в
душе,  чтобы  они  с  Джонни  на  время поменялись телами.  Он
порядком понервничал,  карабкаясь вверх по плющу.  Но  он  мог
влезть наверх, а Джонни нет.
    Лестница затрещала под пятисотфутновым весом Джонни. Через
пару минут она медленными рывками поднялась по стене,  похожая
на гигантскую сороконожку.  Инглхарт,  Джонни,  лестница и все
остальное оказались на вершине башни.
    Инглхарт достал тихоговоритель и  направил  приделанную  к
нему  подзорную трубу на окно комнаты Далримпла в отеле "Тафт"
на перекрестке Колледж-Стрит и Чепел-Стрит.  Он отыскал желтый
прямоугольник  окна,  за  которым  виднелась примерно половина
комнаты.  Через несколько взволнованных ударов сердца  в  поле
зрения появилась массивная фигура.  Далримпл еще не уехал,  но
уже складывал пару чемоданов.
    Инглхарт передвинул   ларингофон   передатчика  на  шею  и
закрепил его на гортани.  Когда Далримпл очередной раз  прошел
мимо  окна,  Инглхарт  навел перекрестье трубы на его голову и
произнес:  "Хэнсом Далримпл!" Он увидел,  как человек внезапно
остановился и повторил: "Хэнсом Далримпл!"
    - Что?  - спросил Далримпл.  -  Что  за  чертовщина?  Где,
дьявол вам в глотку, вы спрятались? - Конечно, Инглхарт не мог
его слышать, но мог догадываться.
    - Я твоя совесть, - торжественно произнес Инглхарт.
    Теперь возбуждение Далримпла было заметно  даже  с  такого
расстояния. Инглхарт заговорил снова: - Кто надул всех простых
держателей  акций  "Гефестус   Стил"   после   той   фальшивой
реорганизации? - Пауза. - Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!
    - Кто подкупил сенатора, чтобы тот протащил законопроект о
повышенных  стальных  тарифах?  Кто  дал  ему  пятьдесят тысяч
вначале и пообещал еще пятьдесят  потом,  но  не  заплатил?  -
Пауза. - Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!
    - Кто обещал Уэнделлу Куку деньги на строительство  нового
корпуса  лаборатории  биофизики,  а потом из жадности пошел на
попятную,  прикрывшись тем  хилым  оправданием,  что  человек,
который должен был возглавить факультет, пострадал от нервного
расстройства?  - Пауза,  во время которой Инглхарту пришло  на
ум,  что  "нервное  расстройство"  -  всего  лишь более мягкий
эквивалент "помешательства". - Это сделал ты, Хэнсом Далримпл!
    - Знаешь,  что  станет  с  тобой,  если  ты не раскаешься,
Далримпл?  После смерти твоя душа перевоплотится  в  паука,  и
тебя  наверняка  поймает  оса,  парализует  и  пустит на живые
консервы для своей личинки. Как тебе это понравится, хе-хе?
    - Что  можешь  ты сделать,  дабы раскаяться?  Не распускай
нюни. Позвони Куку. Скажи, что ты передумал и восстанавливаешь
свое предложение!  - Пауза. - Ну, чего же ты ждешь? Скажи ему,
что ты не просто восстанавливаешь его,  но удваиваешь сумму! -
Пауза. - Скажи ему...
    Но в этот момент Далримпл быстро подошел к телефону. - Вот
так-то  будет  лучше,  Далримпл,  - сказал Инглхарт и выключил
аппарат.
    - А как ты ужнал прро него фсе оштальное? - спросил Джонни.
    - О его вере в реинкарнацию  я  узнал  из  некролога,  что
заготовлен  у  нас  в  редакции.  А  остальное  мне  рассказал
приятель-журналист,  который когда-то работал в Вашингтоне,  и
где все про него знают.  Только опубликовать эти факты нельзя,
пока у тебя нет доказательств.
                          *   *   *
    Они спустили веревочную лестницу и повторили всю  операцию
в  обратном  порядке.  Внизу  они  собрали вещи и направилсь к
особняку Фелпса.  Свернув за угол Бингем-стрит,  они  внезапно
едва  не  наткнулись  на  знакомую долговязую фигуру,  занятую
установкой другого, уже нового аппарата.
    - Привет, - сказал он.
    Человек и медведь уставились на него, разинув рты.
    - Вы снова сбежали, профессор? - выдавил Инглхарт.
    - Угу.  Как только протрезвел и снова обрел ясность мысли.
Дело   оказалось   проще   некуда,  хотя  у  меня  и  отобрали
радиоприемник.  Я изобрел гипнотизатор из лампочки и реостата,
который  сварганил из проволоки,  выдранной из матраса.  Потом
загипнотизировал санитара и велел ему отдать мне свою форму  и
открыть все двери. Черт побери, это было здорово!
    - А что вы делаете сейчас?  - Инглхарт заметил, что черная
фигура Джонни растворилась во мраке.
    - Это?  А,  я   заскочил   домой   и   быстренько   собрал
усовершенствованный   тихоговоритель.  Он  способен  проникать
лучом сквозь кирпичные стены.  Хочу усыпить всех  студентов  и
внушить  им,  что  они обезьяны.  Вот будет потеха,  когда они
проснутся  и  начнут  бегать  на  четвереньках,   чесаться   и
запрыгивать  на  люстры.  А  в  принципе,  они и так почти что
обезьяны, так что это будет нетрудно проделать.
    - Но  вы  не должны этого делать,  профессор!  Мы с Джонни
только что с большим трудом заставили  Далримпла  восстановить
свое  предложение.  Вы  ведь  не  станете рушить все,  что нам
удалось?
    - То,  что делаете вы с Джонни, ни в малейшей степени меня
не  касается.  Меня  вообще  ничто   не   касается.   Я   хочу
повеселиться,  а  на остальное мне чихать.  И не пытайтесь мне
помешать,  Брюс.  -  Метьюен  направил   в   живот   Инглхарту
стеклянный  стержень.  -  Вы  приятный  юноша,  и  будет очень
скверно,  если мне придется всадить в  вас  трехчасовой  заряд
солнечной энергии.
    - Но сегодня днем вы говорили...
    - Я  знаю,  о  чем говорил днем.  Я был пьян,  находился в
своем старом  состоянии  и  был  переполнен  ответственностью,
совестливостью  и  прочей  ерундой.  Поскольку спиртное так на
меня действует, то больше я к нему не прикоснусь. И запомните,
только  тот,  кто получил препарат Метьюена,  способен оценить
всю тщетность человеческих усилий!
    Метьюен юркнул в тень и подождал, пока мимо них прошли два
студента.  Затем он продолжил настраивать аппарат одной рукой,
а другой держал Инглхарта на прицеле. Растерянный Инглхарт, не
зная,  чем  заняться,  стал   расспрашивать   про   устройство
аппарата.  Метьюен  выдал  ему  в  ответ  длинное предложение,
напичканное техническим жаргоном.  Инглхарт  отчаянно  пытался
найти выход из положения.  Он не мог назвать себя очень смелым
молодым человеком,  особенно тогда,  когда на  него  направлен
пистолет  или  его  эквивалент.  Костлявая  рука  Метьюена  не
дрожала. Он настраивал свой аппарат почти на ощупь.
    - Ну  вот,  - сказал он,  - вроде бы все должно сработать.
Вот здесь тонический метроном,  который выдает ноту на частоте
349 герц,  содержащую 68,4 звуковых импульса в минуту. Это, по
различным техническим причинам,  дает наибольший гипнотический
эффект.  С  этой  точки  я  смогу  обработать  все колледжи на
Колледж-стрит.  - Он последний раз  что-то  подкрутил.  -  Это
будет  самая  веселая из моих шуток.  А вся прелесть ее в том,
что раз меня признали сумасшедшим,  то мне за  нее  ничего  не
смогут   сделать!  Поехали,  Брюс...  Фу,  здесь  что,  кто-то
оборудовал стойку бара?  Последние пять минут я чувствую запах
и вкус алкоголя.. черт!
    Из стеклянного стержня вырвалась ослепительная вспышка,  и
в ту же секунду из мрака метнулось мохнатое тело Джонни.  Айра
Метьюен рухул на землю и потерял сознание.
    - Шкорее,  Брюш! - рявкнул Джонни. - Подними ррашпылитель,
я его там урронил.Отвинти контейнерр внижу.  Не рражлей! Потом
иди шюда и влей вше ему в ррот!
    Пока это проделывалось,  Джонни раздвигал челюсти Метьюена
когтями, словно Самсон, раздирающий пасть льва, только на этот
раз Самсон и лев поменялись местами.
    Они выждали  несколько  минут,  пока  алкоголь  делал свое
дело,  и прислушивались к доносящимся звукам.  Но в  колледжах
было  все  тихо,  только откуда-то периодически доносился звук
пишушей машинки.
    - Я  побежжал  домой,  -  пояснил  Джонни,  - и всял в ехо
конмате  ррашпылитель.  Потом  нашел  Уэбба,   ашшиштента   по
биофижике,  он отвел меня в лаборраторрию и дал шпирт. Жатем я
подкрралшя и штал бррыжгать ему в  ррот,  кохда  он  говоррил.
Немнохо  попало,  но  я  не шмог наштрроить его прравильно,  и
штруя ударрила в нехо,  не ушпев ррашпылитьшя, и ошлепила ехо.
Ты же жнаешь, у меня нет пальшев. Поэтому прришлошь пррименить
то, што в книхах нажываетшя гррубой шилой.
    Метьюен очнулся  и  стал  проявлять признаки нормальности.
Поскольку без стеклянного стержня он был всего лишь безобидным
профессором, Джонни отпустил его.
    - Я так счастлив, что ты это сделал, Джонни, - пробормотал
он.  - Ты спас мою репутацию,  а может быть,  и мою жизнь. Эти
тупицы в госпитале так и не поверили,  что меня надо все время
накачивать  алкоголем,  так что я,  естественно,  протрезвел и
снова свихнулся. Может быть, на этот раз до них дойдет. Пошли,
мне  надо  скорее вернуться.  Если они еще не обнаружили,  что
меня нет,  то может быть,  не станут поднимать шум. Когда меня
выпустят,  я  стану  работать  над  постоянным нейтрализатором
своего препарата.  И я найду его,  если только раньше не помру
от язвы из-за того спиртного, что мне придется пить.
                          *   *   *
    Джонни неторопливо шел домой по Темпл-стрит, чувствуя себя
мудрецом  из-за  прорезавшегося  у  него  таланта   утрясателя
неприятностей.  Возможно,  трезвый  Метьюен  и был прав насчет
тщетности всего на свете.  Но если  подобная  философия  могла
нарушить приятное настроение Джонни,  то в таком случае, пусть
он останется пьяным.
    Он был  рад  тому,  что Метьюен скоро излечится и вернется
домой.  Он  был  единственным  человеком,  к  которому  Джонни
испытывал   сентиментальную  привязанность.  Но  пока  Метьюен
находился далеко,  Джонни не  собирался  упускать  ни  секунды
наслаждения полной свободой.  Дойдя до особняка Фелпса,  он не
зашел сразу внутрь,  а просунул лапу в  щель  между  стеной  и
забором.   Она   вернуласть   обратно   с   огромной   плиткой
жевательного табака.  Джонни откусил половину,  сунул  остаток
обратно  в  тайник  и вошел в дом,  счастливо чавкая на каждом
шагу. А почему бы и нет?

    (с) 1990 перевод с английского А.Новикова

    L.Sprague De Camp.  The Exalted.  - The Best SF Stories Of
the Year: 3. Ed. by I.Asimov
    (c) 1940


                           Лион Спрэг ДЕ КАМП

                             ТАКАЯ РАБОТА...




     Керрисвилль, Индиана
     28 августа 1980 г.

     Дорогой Джордж!
     Большое спасибо  за  информацию  насчет  Государственного  управления
геологоразведки и за анкеты. Я их уже заполнил и послал.
     Если я устроюсь на работу, то ты, возможно, станешь моим начальником,
так  что  ты  имеешь  право  получить  объяснение,  почему   я   ухожу   с
высокооплачиваемой работы в частной фирме и  поступаю  на  государственную
службу.
     Как ты знаешь, когда наступил кризис, я работал в "Люцифер ойл". Я  в
два счета оказался на улице, а надо было кормить семью.  По  объявлению  в
журнале  я  встретился  с  Джином  Плэттом,  который  подыскивал  опытного
геолога. С тех пор я у него и работаю. Может быть, ты слышал о Плэтте.  Он
начинал как палеонтолог, но не смог продвинуться в  этой  области,  потому
что был органически неспособен кому бы то ни было  подчиняться.  Тогда  он
взялся за конструирование приборов для геологической разведки и  последние
двадцать лет крутился как белка в колесе, делая и патентуя  изобретения  и
тратя все свободное время на палеонтологию. Деньги,  которые  он  получал,
уходили на палеонтологические экспедиции и судебные тяжбы. В конце  концов
он накопил массу патентов, незавершенных тяжб и ископаемых костей.
     Году в 1976 Фонд Линвальда решил, что  Плэтт  заслуживает  финансовой
поддержки, и включил его в список стипендиатов. А так как  он  только  что
изобрел новый поисковый  прибор,  доводка  которого  требовала  средств  и
времени, ежемесячные чеки из Швеции пришлись как нельзя кстати.
     Нам с женой не  хотелось  менять  Калифорнию  на  Индиану  -  мы  оба
родились и  выросли  в  Сан-Франциско.  Но  в  нашем  деле  не  приходится
привередничать.
     Я проработал у Плэтта с  полгода,  прежде  чем  прибор  был  готов  к
полевым испытаниям. Я не выдам никаких секретов, сказав, что он записывает
сверхзвуковые колебания, как и старый прибор Маккенна. Отличие его в  том,
что, используя два пересекающихся луча, Плэтт  получает  стереоскопический
эффект. А это дает ему возможность регистрировать изменение  плотности  на
любой глубине.
     Сначала мы смонтировали прибор на  грузовике.  Мы  настроили  его  на
глубину в два метра и выехали по направлению к Форт-Уэйну...


     Грузовик полз по шоссе со скоростью пятнадцать миль в час. Машина  за
машиной,  сигналя,  обгоняли  его.  Кеннет  Стэплз,  сидевший  за   рулем,
обернулся и крикнул в заднее окошко тому, кто сидел в кузове:
     - Эй, Джил! Лента еще не кончилась?
     Из кузова донеслось что-то вроде подтверждения. Стэплз затормозил  на
обочине и пошел к двери кузова. Он был высок, некрасив, лицо обветренное и
изрезанное морщинами, так что  он  казался  старше  своих  тридцати  пяти.
Стэплз  был  лыс  и  не  любил  снимать  шляпу.  Рано  облысевшие  мужчины
инстинктивно тянутся к работе на открытом воздухе или  вступают  в  армию,
где головной убор обязателен.
     В кузове склонился над прибором маленький седой человечек. Он  глядел
на ленту, натянутую между катушками. Над лентой застыли  самописцы.  Когда
грузовик двигался, они чертили на ленте зигзаги.
     Джилмор Плэтт сказал:
     - Кен, подите-ка взгляните. Что вы об этом думаете? Я знаю,  что  это
такое, но думать не в состоянии.
     Стэплз уставился на зигзаги:
     - По-моему, похоже на детские каракули.
     - Нет, нет! Это не детские...  Я  знаю,  что  это  такое!  Это  кусок
черепа. Черепа одной  из  фелид,  возможно  даже  Felis  atrocs,  судя  по
размеру. Мы должны его выкопать!
     - Этот обломок? Может быть, и так. Вы палеонтолог. Но не  станете  же
вы копать ямы посреди шоссе только из-за того, что  под  ним  лежит  череп
ископаемого льва?
     - Кен, послушайте, такая изумительная вещь...
     - Успокойтесь, Джил. Этот плейстоценовый слой тянется до самого дома.
Достаточно  подъехать  к  вашему  двору,  и  мы  отыщем   сколько   угодно
ископаемых.


     - Это грызун. Сначала я решил, что,  судя  по  размерам  черепа,  это
медведь. Но теперь я разглядел его резцы.
     - Совершенно верно. Но какой грызун?
     Стэплз нахмурился, разглядывая кучку костей на краю ямы.
     - Мне кажется, что в Северной Америке лишь один грызун мог  поспорить
по величине с медведем. Это был гигантский бобр, кастороид.
     - Великолепно! Я еще сделаю из вас палеонтолога! А что это за кость?
     - Скапула.
     - Правильно. Правда, вопрос был не из трудных. А эта?
     - М-м... хумерус.
     - Нет,  ульна.  Но  вы  делаете  успехи.  Жалко,  что  мы  все  здесь
подчистили.  Но  понимаете,  что  это  значит?  Раньше   нам   приходилось
руководствоваться  лишь  поверхностными  признаками.  А  теперь  мы  можем
наплевать на них и с точностью  до  пятнадцати-двадцати  футов  определять
место залегания любых останков. Грузовик, правда, придется оставить.  Надо
будет  погрузить  прибор  на  машину,  которая  сможет   возить   его   по
пересеченной местности. Самолет не годится - он летает  слишком  высоко  и
слишком быстро. Но... я догадался!
     - Что? - Стэплз  был  несколько  смущен.  -  Мне  кажется,  испытания
прибора влетят нам в копеечку. Но в конце концов это деньги  фонда,  а  не
наши.


     Вскоре Плэтт получил от компании  "Гудийер"  дирижабль  "Дарвин".  Мы
научились им управлять, за два месяца облетели почти всю Индиану  и  нашли
столько ископаемых, что их и за пятьдесят лет не выкопать. Мы составили их
список с указанием координат и разослали его во все музеи  и  университеты
страны. Во второй половине лета Индиана была отдана на откуп охотникам  за
ископаемыми.  Куда  бы  вы  ни  поехали,  обязательно  бы  наткнулись   на
энергичных людей,  торгующихся  с  фермером,  и  догадались  бы,  что  это
палеонтологи   из   музея   Фильда   или   Калифорнийского   университета,
добивающиеся согласия фермера на раскопки на его поле. Так все и  было,  а
ведь Индиана весьма бедный штат с  точки  зрения  ископаемых  позвоночных.
Слои там в основном палеозойские, и лишь кое-где у поверхности - небольшие
плейстоценовые вкрапления.
     Друг Плэтта, доктор Вильгельми приехал из Цюриха на уик-энд.  Он  был
археологом  и  представительным  мужчиной.  Стэплз  почувствовал  к   нему
известную симпатию, ибо на голове у Вильгельми волос было еще меньше,  чем
у Стэплза.
     Вильгельми работал в  Анатолии,  где  нашел  кучу  древностей  времен
Тиридата Великого.
     - Видите, дгузья мои,  -  объяснял  он.  -  Это  в  основном  сосуды,
изготовленные из бгонзы. Вот фотоггафия одного  из  них  -  таким  мы  его
нашли. Он так окислился, что кажется пгосто бесфогменным комком. А  тепегь
взгляните на изображение этого сосуда после геставгации.
     - А вы уверены, что это тот же сосуд? - спросил Стэплз.  -  Штука  на
втором снимке будто только что вышла из мастерской.
     - Ха-ха. Это кгайне остгоумно. Тот же сосуд, тот  же  самый!  Мы  его
поместили в электголизную  ванну,  пгисоединили  к  одному  из  полюсов  и
пгопустили электгический ток. И все атомы олова и меди вегнулись  на  свои
места. Результат пгевосходен, не пгавда ли?
     После того как швейцарский друг уехал, Плэтт отправился  в  Чикаго  к
специалисту по патентам. Вернулся он довольно задумчивым.
     - Кен, - сказал он, - давайте отвлечемся на несколько дней.
     Стэплз настороженно взглянул на него.
     - То есть  вы  предлагаете  оставить  на  время  поисковый  прибор  и
заняться ископаемыми?
     - Совершенно верно.
     Это решение привело их на  следующий  день  в  лабораторию,  где  они
выскребывали  из  конкреции  карликового  ископаемого   носорога.   Стэплз
заметил, что работа эта, с точки зрения зоолога, довольно  скучна,  -  это
вам не носороги былых времен.
     - До определенной степени вы правы, - ответил Плэтт. - Передайте  мне
клей. На свете сохранилось ничтожное количество китов, которых  не  успели
переработать на маргарин и ружейное масло. Мы живем в период  исчезновения
крупных  животных.  Сегодня  вы   можете   отыскать   фауну,   близкую   к
плейстоценовой, только в африканских заповедниках. И чем больше разводится
на Земле особей нашего  с  вами  кровожадного  вида,  тем  хуже  положение
гигантов. Да-а... Не хватает левого резца и правого коренного...
     Плэтт аккуратно счищал иглой крупинки породы. Поговорить он любил. Он
продолжал:
     - У  меня  родилась  идея,  которая,  если  ее  осуществить,  поможет
обогатить современную фауну. Вы  слышали,  как  Вильгельми  рассказывал  о
восстановлении окисленного металла? А почему бы нам не сделать чего-нибудь
подобного с ископаемыми животными?
     - Вы что, хотите восстановить по скелету все животное,  с  шерстью  и
так далее?
     - А почему бы и нет? Вы же знаете, каких успехов  добились  медики  -
отращивают новые руки и ноги у людей, потерявших конечности.
     - Несмотря на мое  уважение  к  вам,  шеф,  должен  заявить,  что  вы
рехнулись.
     - Это мы еще посмотрим. Во всяком случае, я хочу  провести  кое-какие
опыты. Только это между нами. Если опыты  не  получатся,  многие  из  моих
коллег присоединятся к вашему мнению.
     Плэтт начал работу с  кроликов  -  современных  кроликов.  Он  убивал
кролика, удалял некоторые органы и помещал его в ванну  с  раствором.  Для
восстановления недостающих органов он  использовал  биологически  активные
аминокислоты,  которые  объединялись,  образуя  протеины,  и  при  наличии
существующих клеток формировали новые клетки, им подобные.
     После  многих  неудач  наступил  день,  когда   Плэтт   увидел,   как
восстанавливается ткань одного из кроликов. Он позвал Стэплза.
     - Но этого не может быть, - запротестовал геолог. - Я  отключил  этот
бак от сети.
     - Да? - ответил Плэтт. - Посмотрим. Ага!  Вы  думали,  что  выключили
ток, но вы лишь понизили напряжение. Теперь я все понял. Надо было снизить
напряжение с самого начала.
     И Плэтт умчался прочь, словно его ветром  сдуло,  менять  реостат  на
новый, с большим сопротивлением.
     Им удалось  усовершенствовать  методы  восстановления  животных,  что
впоследствии сослужило добрую службу хирургии. И открытие их не было столь
уж невероятным, если учесть, что каждая  клетка  в  теле  содержит  полный
набор хромосом с генами, определяющими форму  живого  существа.  В  каждой
клетке заключены чертежи всего организма.
     Первая  попытка  восстановить  ископаемое  животное  провалилась.  Но
Стэплз не расстроился. Он думал о том,  какой  вред  его  профессиональной
репутации нанесут слухи об этих странных опытах.
     И вот однажды за ужином Плэтт вскочил со стула и  произнес  речь.  Он
так яростно размахивал при этом ножом и вилкой, что  чуть  было  не  лишил
жизни поклонника своей дочери,  которому  пришлось  шмыгнуть  под  стол  и
переждать, пока не утихнет шторм.
     - Я знаю, что делать! - кричал палеонтолог. - Кен, я знаю! Нам  нужно
собрать как можно больше органических остатков и  поместить  их  в  ту  же
ванну, что и кости. Под действием электрического тока  атомы  займут  свои
прежние места и станут основой для дальнейшей подстройки  аминокислот.  Мы
должны раздобыть скелет целиком и добавить  к  нему  остатки  органики  из
окружающей породы. А если возможно, то  и  отпечатки  тела.  Нам  придется
обработать массу породы, потому что атомы тела рассеяны в ней.
     Весь следующий день они провели в лаборатории, разворачивая  глыбы  с
заключенными в них костями. Наконец они выбрали  для  эксперимента  костяк
Canis dims, заключенный в глыбе песчаника,  подняли  глыбу  подъемником  и
осторожно опустили в ванну с раствором.
     Долгое время ничего не  происходило.  Затем  песчаник  превратился  в
грязь, и на месте его образовался ком слизи, сквозь который просматривался
скелет. Слизь становилась все менее прозрачной,  и  в  ней  образовывались
внутренние органы, атомы занимали свои места, и новые клетки,  построенные
аминокислотами, полипептидами и  прочими  субстанциями,  содержавшимися  в
ванне, воссоединялись в теле. Это казалось невероятным - будто атомы точно
помнили, какой части тела они принадлежали в плейстоцене.
     Когда изменения прекратились, масса в ванне приняла форму гигантского
волка, размером с большого дога, но вдвое  сильнее  и  вдесятеро  страшнее
его.
     Ученые вытащили волка из ванны, выкачали из  него  лишний  раствор  и
подсоединили к сердцу электровозбудитель. Часа через три волк вздрогнул  и
принялся  прочищать  легкие,  откашливаясь  от  остатков   раствора.   Тут
экспериментаторам пришло в голову, что им  негде  держать  волка,  который
вряд ли станет ручным. Пока готовили клетку, волка привязали к дереву.  Но
в течение нескольких дней волк почти не двигался. Он  напоминал  человека,
который провел год на больничной койке и учится ходить заново.
     К концу второй недели волк начал питаться самостоятельно. Его шерсть,
бывшая вначале еле заметным  пушком  (ведь  восстанавливались  лишь  корни
волос), отросла до нормальной длины. К концу третьей недели волк настолько
обрел свое "я", что стал рычать на Стэплза, когда  тот  входил  в  клетку.
Рычание было внушительным, словно  где-то  поблизости  рвали  надвое  лист
железа.
     После этого я  уже  приближался  к  волку  со  всей  осторожностью  и
старался не поворачиваться к нему спиной. Но хоть он и  не  был  настроен,
как говорится, дружелюбно, особых неприятностей он  нам  не  доставлял.  Я
даже любил его. И вот по какой причине:  у  дочери  Плэтта  была  лохматая
собачонка, которая обожала без  всякой  на  то  причины  кусать  людей  за
лодыжки. После того как собачонка искусала одного  из  моих  мальчишек,  я
серьезно повздорил с дочкой моего хозяина. Не успел я еще раз повздорить с
ней, как в один прекрасный день собачонка бросилась на нашего  ископаемого
волка. Мистер Волк прыгнул к прутьям клетки и рявкнул. Один разок.  Только
мы эту проклятую собачонку и видели...
     Еще через полгода Плэтт и  Стэплз  вытащили  из  ванны  арктотерия  -
громадного медведя из калифорнийского плейстоцена. Эти полгода были самыми
насыщенными  в  жизни  Стэплза,  которому  приходилось  разрываться  между
приготовлением растворов и подготовкой к оживлению других ископаемых. Были
у него и неудачи - то не хватало важных  частей  скелета,  то  органики  в
окружающей породе, то неизвестно чего. По этим-то неизвестным причинам его
и постигла неудача с  медведем.  Он  выглядел  совершенно  нормальным,  но
оживать отказывался. Впоследствии Стэплз  сознался,  что,  глядя  на  тушу
медведя, он больше опасался удачи, нежели провала.  Позднее  чучело  этого
медведя украсило Музей естествознания в Нью-Йорке.
     Оживлять волка оказалось довольно легким делом,  потому  что  он  был
сравнительно невелик и вымер не так уж давно. Затем работа  пошла  в  двух
направлениях - в глубь веков и в  сторону  увеличения  размеров  животных.
Плэтт  раздобыл  ископаемые  из  миоцена  Небраски.  Им  удалось   оживить
Stenomylas hitchcocki, маленького первобытного верблюда. В  поисках  более
эффектного пациента они принялись за работу над новым  видом  трилофодона,
самого маленького  и  раннего  из  предков  слона,  найденных  в  Америке.
Очевидно, он был первым из хоботных, пришедших туда из  Азии.  Эта  работа
была радостью и гордостью Плэтта. Животное оказалось  самкой,  похожей  на
большого мохнатого тапира с выступающими челюстями и четырьмя бивнями.
     После неудач с арктотерием им удалось  добиться  успеха  в  оживлении
собакомедведя. Когда Стэплз увидел, что получилось, он почувствовал, как у
него пересохло в горле. Чудище силуэтом напоминало полярного  медведя,  но
было крупнее, чем самый  крупный  из  медведей.  Большие  уши  делали  его
похожим  на  волка,  к  тому  же  у  него  был  длинный  пушистый   хвост.
Собакомедведь весил почти тонну и никого не любил. Плэтт был в восторге.
     - Теперь бы раздобыть креодонта из азиатского олигоцена. У него череп
больше метра длиной!
     - Да? - сказал Стэплз, все еще разглядывая собакомедведя. -  Как  вам
заблагорассудится. Я без него обойдусь. Мне вполне достаточно этой твари.
     Они  наняли  старого  циркового  служителя  Элиаса,  чтобы  он  помог
управляться с растущим зоопарком. Для зверей они соорудили бетонный  загон
с клетками вдоль одной из стен. Клетки казались вполне  надежными  до  тех
пор, пока однажды вечером Стэплз не услышал шума и не  пошел  выяснить,  в
чем  дело.  Обнаружилось,  что  прутья  клетки  собакомедведя  вырваны  из
бетонного основания, а зверя  и  след  простыл.  Стэплза  посетило  жуткое
видение - будто собакомедведь бродит по окрестностям и пожирает  все,  что
попадается на зуб.
     К счастью, зверь ушел недалеко. Он оказался тут же, за  углом,  перед
клеткой с верблюдом, стоял и раздумывал, как бы  в  нее  забраться.  Через
несколько секунд он  вернулся  и  посмотрел  на  Стэплза.  Геолог  мог  бы
поклясться, что в его выразительных желтых  глазах  можно  было  прочесть:
"Ага, вот и обед пришел". С рычанием,  подобным  далеким  раскатам  грома,
собакомедведь бросился к Стэплзу.
     Стэплз знал, что зверь будет кружить вокруг  него,  пока  не  выберет
момента для прыжка, но он не  мог  придумать  ничего  лучшего,  кроме  как
залезть по прутьям в клетку к трилофодону. При нормальных  обстоятельствах
ему бы ни за что не вскарабкаться по железным прутьям, однако на этот  раз
Стэплз взлетел вверх за две секунды.
     Но оставаться наверху было нельзя. В любой момент  собакомедведь  мог
встать на задние лапы и стащить его вниз. С  другой  стороны,  и  в  самой
клетке было не слишком-то уютно.  "Маленькая"  мастодонтиха  двухметрового
роста и весом чуть больше  тонны  совершенно  свихнулась  от  страха.  Она
носилась по клетке  и  визжала  как  недорезанный  поросенок.  Нет  ничего
удивительного в том, что слон испугался собаки, если  учесть,  что  собака
эта ростом не меньше слона.
     Как только собакомедведь бросился на Стэплза, тот  прыгнул  прямо  на
спину слонихе. Он совершенно не ощущал себя киногероем, который прыгает  с
балкона в седло своего  верного  скакуна.  Он  был  до  смерти  перепуган.
Вцепившись мертвой хваткой  в  длинную  шерсть  на  загривке  слонихи,  он
держался из последних сил, потому что понимал: стоит ему слететь на землю,
и слониха сделает из него котлету.
     Стэплз услышал выстрел из ружья, затем еще выстрелы и увидел в клубах
дыма Джила Плэтта, палящего  из  лаборатории.  Собакомедведь  со  страшным
рыком прыгнул к двери выяснить, кто  его  беспокоит.  Стэплз  был  слишком
занят, чтобы внимательно следить за развитием событий, но успел  заметить,
что собакомедведь бегает вокруг лаборатории,  пытаясь  забраться  в  окна,
которые  были  малы  для  него.  Наконец  он  принялся  рыть  подкоп   под
лабораторию. Все это время Плэтт высовывался  из  окон,  стрелял  и  вновь
прятался. Стэплз отметил, что в собакомедведя попало немало  пуль,  но  он
был так живуч, что его нужно было бы буквально изрешетить пулями, чтобы он
сдался.
     Собакомедведь  рыл  весьма  успешно.  Он  выбрасывал   землю,   будто
транспортер. Стэплз  вспомнил,  что  в  лаборатории  тонкий  дощатый  пол,
который  зверю  будет  нетрудно  разрушить.  Требовался   крупнокалиберный
пулемет. Но пулемета у них не было.
     Прежде чем зверь забрался в лабораторию, Плэтт умудрился  залезть  на
крышу и бросить в него динамитную шашку.  Это  решило  поединок  в  пользу
палеонтолога. Едва Стэплз успокоил свою слониху, как взрыв снова перепугал
ее. Дальнейшее зависело от того, кто первый свалится с ног от усталости. В
последний момент геолог победил.
     Осматривая останки собакомедведя, Стэплз спросил Плэтта:
     - Почему вы не стреляли в голову?
     - Но если бы я стрелял в голову, то испортил бы череп и мы не  смогли
бы его оживить.
     - Вы хотите сказать... что собираетесь... - Стэплз но смог  закончить
фразы. Он уже знал  ответ.  Они  собрали  останки  собакомедведя,  сложили
примерно так, как нужно, и снова поместили в самую  большую  ванну.  Через
несколько дней Стэплз с грустью отметил, что  собакомедведь  очень  быстро
поправляется и набирает  силы.  Плэтт  построил  новую  клетку,  разрушить
которую было не под силу даже  собакомедведю.  Но,  принимая  во  внимание
размеры и прожорливость зверя, Плэтт  решил,  что  содержать  его  слишком
опасно и накладно. И он продал его в Филадельфийский зоопарк.  После  того
как  работники  зоопарка  поближе  познакомились  с  собакомедведем,  они,
наверно, прокляли тот день, когда решились на покупку.


     Продажа  собакомедведя  вызвала  сенсацию,   и   какое-то   время   в
Филадельфийский зоопарк народ валил валом. Плэтт навел справки о возможных
покупателях для своих оживших зверей, и вот недели через две к нему явился
загорелый человек. Он назвал  себя  Найвели  и  сказал,  что  представляет
компанию "Марко Поло". Эта компания,  объяснил  он,  объединяет  торговцев
дикими зверями по всей стране. Она не имеет общего капитала, и  потому  ей
удается обойти антитрестовские законы.
     Полагая, что теперь некоторая гласность не повредит, Плэтт  и  Стэплз
провели Найвели по зоопарку. Особое впечатление на  гостя  произвел  новый
жилец - динохий, зверь, похожий на свинью, но размером с буйвола  и  ртом,
полным медвежьих зубов. Этот зверь жрал решительно все.
     Элиас подготавливал самую большую ванну. Плэтт объяснил:
     - Старые ванны малы. На складе у меня хранится скелет  замечательного
Parelephas jeffersonii. Вы, наверно, слышали о нем -  это  так  называемый
мамонт Джефферсона. Он намного крупнее обычного, или волосатого,  мамонта,
которого  так  здорово  рисовали  пещерные  люди.  Волосатый  мамонт   был
сравнительно невелик, не выше трех метров.
     - В самом деле? - сказал Найвели. Они уже возвращались к конторе. - А
я-то думал, что все мамонты были великанами. Да, кстати, мистер  Плэтт,  я
хотел бы поговорить с вами наедине.
     - Можете начинать, мистер Найвели. У меня нет секретов от Стэплза.
     - Хорошо. Прежде всего ответьте мне, ваш метод запатентован?
     - Разумеется. Я подал патентную заявку. А к чему вы  клоните,  мистер
Найвели?
     -  Я  думаю,  что  компания  "Марко  Поло"   сделает   вам   выгодное
предложение.
     - Какое?
     - Мы хотели бы купить вашу патентную заявку и  все  права,  из  этого
вытекающие.
     - А на что вам они?
     - Понимаете, наше дело требует больших  капиталовложений,  и  степень
риска очень велика. Вы грузите в Джибути шесть жирафов и, если один из них
остается в  живых,  когда  вы  достигнете  Нью-Йорка,  считайте,  что  вам
повезло. А используя ваш метод, мы можем класть зверей  в  холодильник  на
время пути и потом... как это вы говорите... оживлять их на месте.
     - Крайне любопытно. Если желаете, могу выдать вам лицензию  на  право
пользования этим способом.
     - Нет-нет. Мы хотели бы полностью контролировать все. Нам надо... как
бы это сказать... поддерживать высокую марку нашей фирмы.
     - Простите, но мой метод не продается.
     - Послушайте, доктор Плэтт...
     Они еще поспорили, но Найвели пришлось уйти ни с чем. А через неделю,
в тот день, когда  породу  со  скелетом  мамонта  поместили  в  ванну,  он
вернулся.
     - Доктор Плэтт,  -  начал  он.  -  Мы  бизнесмены,  и  мы  хотели  бы
предложить вам подходящую цену...
     Так что все опять началось и все опять безрезультатно.
     После того как Найвели ушел, Плэтт сказал Стэплзу:
     - Он, наверное, думает, что я зануда и упрямец. Но  я  ведь  понимаю,
что их интересует не столько мой метод, сколько сохранение монополии. Ведь
во всей стране не найдется цирка или зоопарка,  который  отказался  бы  от
доисторического животного.
     Тактичный Стэплз позволил себе высказать мнение:
     - Представляю, как они взбесятся, когда мы  создадим  парочку  особей
одного вида и они у нас дадут потомство!
     - Боже мой! А мне это и в голову не приходило! Никто в  наши  дни  не
будет покупать диких львов. Легче вырастить льва в неволе. И вот еще  что:
допустим, мы возродим таких вот крупных свиней, как наш  друг,  сидящий  в
соседней клетке. И представьте себе, что наша цивилизация погибнет  и  все
документы о нашей с вами работе будут утеряны. Что же скажут  палеонтологи
отдаленного будущего при виде  этих  гигантских  свиней,  которые  вымерли
полностью в миоцене, а затем, через двадцать  миллионов  лет,  возродились
вновь?
     -  Очень  просто,  -  ответил  Стэплз.  -  Они  изобретут  затонувший
континент в Тихом океане, на котором все эти  годы  скрывались  свиньи,  а
затем образовался сухопутный мост и свиньи  распространились  на  север...
Ой! Не кидайте в меня этой штукой! Я обещаю вести себя хорошо!
     Найвели пришел в третий раз еще через несколько дней,  когда  мамонта
пора было выволакивать из ванны. Он сразу взял быка за рога.
     - Мистер  Плэтт,  -  сказал  он.  -  Мы  сколотили  большой  капитал,
претерпев немало лишений, и не намерены сидеть сложа руки и наблюдать, как
гибнут плоды наших рук только  оттого,  что  какому-то  ученому  пришла  в
голову светлая идея.  Мы  готовы  сделать  вам  выгодное  предложение:  мы
покупаем вашу патентную заявку при условии, что вы продолжаете свои опыты,
но мы становимся единственными продавцами ваших тварей. Таким образом,  вы
занимаетесь наукой, а мы - коммерцией. Все счастливы. Ну, что  вы  на  это
скажете?
     - Простите, мистер Найвели,  но  сделка  не  состоится.  Если  хотите
получить лицензию на продажу животных,  стать  одним  из  моих  агентов  -
милости просим.
     - Послушайте, Плэтт. Вы лучше дважды подумайте,  прежде  чем  от  нас
отказываться. Мы - могучая организация и можем вам испортить настроение.
     - Что ж, я рискну.
     - Коллекция диких животных недешево стоит. Несчастные случаи...
     - Мистер Найвели, - цвет лица Плэтта претерпел ряд изменений, пока не
стал малиновым. - Не будете ли вы так любезны убраться к черту.
     Найвели убрался.
     Глядя ему вслед, Плэтт сказал задумчиво:
     - Опять меня подвели нервы. Пожалуй,  стоило  уклониться  от  прямого
ответа.
     - Может быть, - согласился Стэплз. - Нельзя сказать, что  он  открыто
грозил нам. Но, без сомнения, он думал именно об этом.
     - Возможно, он блефует, - сказал Плэтт. - Но, пожалуй,  стоит  нанять
еще одного  служителя.  Надо,  чтобы  кто-нибудь  находился  при  животных
круглые сутки.


     Наконец они вытащили мамонта из ванны и оживили его. Они нервничали -
ведь мамонт был крупнейшим животным, с которым им  когда-либо  приходилось
иметь дело.  Когда  мамонт  проявил  признаки  жизни,  Плэтт  на  радостях
подбросил вверх свою шляпу. Стэплз также выразил радость, но шляпу бросать
не стал.
     Они назвали мамонта Монтигомо - в честь легендарного вождя  индейцев.
Мамонт был четырехметровой высоты - ростом он не уступал  самому  большому
из африканских слонов. Его громадные  бивни  почти  соприкасались  друг  с
другом концами. Когда мамонт совсем очухался, он поднял бунт, но  в  конце
концов успокоился и стал вести себя как самый  обычный  современный  слон.
Позднее у него отросла длинная бурая шерсть.
     Плэтт, как он сказал, нанял в помощь  Элиасу  еще  одного  служителя.
Как-то утром новый служитель, Джейк,  обнаружил,  что  у  Монтигомо  болит
живот. Тогда Джейк растворил в лохани с джином лекарство и понес больному.
Монтигомо опустил в лохань хобот и с наслаждением "лечился", а Джейк  ушел
в контору, как вдруг появился Найвели. Он подошел к загородке и  выстрелил
в голову Монтигомо бронебойной пулей.
     Это было ошибкой. Такие пули не подходят для охоты  на  слонов.  Ведь
темя у этих животных - сплошная  кость,  поддерживающая  мышцы  шеи.  Мозг
расположен значительно ниже. Но Найвели охотился обычно в Южной Америке  и
ничего не знал о строении слоновьего  черепа.  Пуля  прошла  насквозь,  но
вреда мамонту  не  принесла,  а  лишь  очень  разозлила  его.  Возмущенный
Монтигомо поднял хобот и затрубил. Если вы  не  слышали  этого  звука,  то
много потеряли: мамонт может заглушить целый духовой оркестр.
     Джейк выбежал на шум и, увидев, что творится с Монтигомо, бросился  к
воротам. В спешке он забыл  их  запереть.  Найвели  выстрелил  еще  раз  и
промахнулся. Тогда он тоже побежал, Монтигомо - за ним. Добежать до машины
Найвели не успел. И мамонт без сомнения догнал бы  его,  если  бы  Найвели
вдруг не заметил прислоненный к дереву велосипед Элиаса.
     Шум заставил Кеннета Стэплза выскочить из постели. Он подбежал к окну
и увидел, как  Найвели  на  велосипеде  мчится  по  дорожке,  а  Монтигомо
преследует его по пятам. Через секунду они исчезли  за  поворотом  дороги,
ведущей к Керрисвиллю.
     Стэплз не стал тратить времени на одевание и кинулся вниз, к  гаражу.
Лишь на мгновение он задержался, чтобы схватить с вешалки шляпу. В  гараже
ой завел  грузовик,  специально  купленный  Плэттом  для  перевозки  самых
крупных животных, и помчался вслед за Найвели и Монтигомо.
     Не  проехал  он  и  мили,  как   его   остановил   Поупено,   местный
автоинспектор.
     - А, это вы, мистер Стэплз, - сказал Поупено. - Но какого черта вы...
     - Я ищу моего мамонта, - ответил Стэплз.
     - Вашего кого?
     -  Моего  мамонта.  Ну,  знаете,  такого  большого  слона,  обросшего
шерстью.
     - Да, мне пришлось на своем веку наслушаться  чудных  объяснений,  но
это побивает все рекорды. Да к тому же вы в пижаме. Я сдаюсь. Поезжайте  и
ловите своего волосатого слона. Но я поеду вслед за вами, и  лучше,  чтобы
слон все-таки существовал. А вы уверены, что  он  не  розовый,  в  зеленую
крапинку?
     Геолог ответил, что уверен, и поехал дальше, к  Керрисвиллю.  Там  он
обнаружил  большую  часть  населения  города  на  улицах,  прилегающих   к
центральной площади, хотя ступить на саму площадь никто не осмеливался.


     Городки вроде Керрисвилля почти всегда могут похвастаться  газоном  в
центре, а на этом газоне обычно возвышается  статуя  или  пушка  с  кучкой
ядер.  Типичным  сочетанием  такого   рода   можно   считать   крупповскую
шестидюймовку образца 1916 года и под ней кучку ядер образца 1845 года.  В
центре Керрисвилльского газона перед зданием городского суда стояла конная
статуя генерала Филиппа Шеридана на высоком гранитном пьедестале.
     Только что взошло солнце, и его нежные лучи осветили мистера Найвели,
восседавшего на бронзовой генеральской  шляпе.  Монтигомо  носился  вокруг
пьедестала, стараясь достать Найвели хоботом.
     Впоследствии Стэплз узнал, что один из  местных  жителей  разрядил  в
Монтигомо обойму своего пистолета, но мамонт этого даже не заметил.  Затем
кто-то другой всадил в мамонта пулю из охотничьего ружья, чем его  обидел.
Монтигомо погнался за стрелком, и тому пришлось спасаться  бегством.  Пока
мамонт  отвлекся,  Найвели  начал  было  карабкаться  вниз,  но  Монтигомо
вернулся и загнал его обратно на шляпу.
     Стэплз остановил машину у здания городского  суда  и  вылез  из  нее.
Монтигомо пошел к нему. Стэплз приготовился отступить, но мамонт узнал его
и вернулся к Найвели. На призывы  Стэплза  он  не  обратил  ровным  счетом
никакого внимания.  К  тому  времени  он  сообразил  упереться  головой  в
пьедестал, не поломав при этом бивней, и после первого  же  толчка  конный
генерал опрокинулся. Пока статуя падала, Найвели умудрился  ухватиться  за
сук растущего рядом дуба и повис на нем, болтаясь, словно яблоко на ветру.
Монтигомо вальсировал внизу и издавал угрожающие звуки.
     Стэплз подогнал грузовик к мамонту, откинул задний  борт,  а  Найвели
крикнул, чтобы тот прыгал на крышу кузова и оставался там. Найвели  так  и
поступил. Монтигомо попытался до  него  добраться,  но  не  смог  и  начал
обходить грузовик сзади. Увидев откинутый задний борт, он сообразил,  что,
забравшись в грузовик, сможет приблизиться к врагу. Стэплз поднял и  запер
борт, затем вернулся к кабине и вскарабкался на радиатор.
     Найвели сидел на крыше кузова и казался удивительно бледным для столь
загорелого человека. Стэплз предчувствовал неприятный разговор  с  Плэттом
по возвращении домой и понимал, что ехать обратно в таком виде не следует.
Он прекрасно знал, что стыдно извлекать  выгоду  из  чужой  беды,  но  что
поделаешь... И сказал вслух:
     - Найвели, отдайте мне ваши деньги и ваши брюки.
     Найвели начал протестовать, но Стэплз не был склонен к долгим спорам.
Он вскарабкался на крышу кузова и схватил Найвели за руку.
     - Хотите спуститься к вашему мохнатому другу?
     Найвели был сильным человеком, но железная хватка  геолога  заставила
его поморщиться.
     - Вы... - крикнул он. - Вы... вымогатель! Вас за это арестуют!
     - Вы уверены? Тогда и я могу добиться вашего ареста за  вторжение  на
чужую территорию и варварское отношение к животным, не говоря уж  о  краже
велосипеда. Еще поглядим, кого из нас  арестуют.  Брюки  я  вам  верну.  И
машину тоже.
     Найвели посмотрел на просунутый в щель между крышей кузова и  кабиной
хобот Монтигомо, которым тот шарил в надежде добраться до врага, и сдался.
Стэплз оставил ему ровно столько денег, чтобы хватило добраться до Чикаго,
и отпустил.
     В это время автоинспектор Поупено и два  других  местных  полицейских
набрались смелости и приблизились к грузовику. Один из  полицейских  тащил
пулемет.
     - Отойдите-ка в сторонку, мистер Стэплз, - сказал Поупено. - В машине
находится опасное дикое животное, и мы его сейчас прикончим.
     - Ни в коем случае, - ответил Стэплз. -  Это  не  дикое  животное,  а
ценная  частная  собственность  и  к  тому  же   объект   важных   научных
исследований.
     - А нам все равно. Согласно постановлению муниципального совета номер
486... - Поупено приподнял край  брезента,  заглянул  в  кузов,  определил
местоположение мамонта и указал полицейскому, куда стрелять.
     Стэплз решил,  что  бессмысленно  ждать,  когда  полицейские  начинят
мамонта свинцом. Он дал задний ход,  съехал  с  газона  и  погнал  машину.
Полицейские подняли страшный шум. Стэплз не мог вернуться обратно  тем  же
путем, каким приехал, потому что дорога была перекрыта машинами  и  толпой
местных жителей. Пришлось взять курс  в  противоположном  направлении,  на
Чикаго. Миновав два квартала,  он  свернул  с  улицы  в  тупик  и  спрятал
грузовик в пустом гараже. А  еще  через  полминуты  он  имел  удовольствие
видеть  на  дороге  две  завывающие  полицейские  машины.   Затем   машины
промчались обратно, полагая, очевидно, что Стэплз  сделал  крюк  и  теперь
направляется домой.
     Стэплз позвонил Плэтту и рассказал о случившемся. Плэтт ответил:
     - Ради бога, Кен, не возвращайтесь домой. У ворот  полиция.  Они  вас
ждут, вернее не вас, а Монтигомо.
     - Что мне делать? Не могу же я  оставаться  здесь  до  бесконечности.
Монтигомо проголодался, а кроме того, он ранен.
     - Вот что, - сказал Плэтт после паузы. -  Отправляйтесь  в  Чикаго  и
продайте  мамонта  в  зоопарк.   Тамошнего   директора   зовут   Трафаген.
Полицейские не догадаются, что вы поедете туда.  А  если  везти  Монтигомо
обратно, неприятностей не оберешься.
     Когда Стэплз повесил трубку, механик гаража спросил его:
     - А кто этот Монтигомо, о котором вы сейчас говорили?
     Механик стоял, опершись о борт грузовика. В этот момент мамонт  издал
леденящий душу трубный глас. Механик подскочил на полметра.
     - Вот это и есть Монтигомо, - вежливо сказал Стэплз. Он сел в  кабину
и поехал в Чикаго.


     Стэплз добрался до Чикаго к десяти часам и в одиннадцать  был  уже  у
дверей кабинета доктора  Трафагена.  Секретарша  директора  с  подозрением
оглядела Стэплза. Надо сказать,  он  выглядел  и  впрямь  подозрительно  в
пижамной куртке, коротких брюках Найвели и в шлепанцах.
     Секретарша спросила Стэплза, есть ли у  него  визитная  карточка.  Он
вытащил бумажник и дал ей карточку. Когда  секретарша  исчезла  за  дверью
кабинета, Стэплз вспомнил, что бумажник принадлежал  Найвели  и  карточка,
разумеется, тоже.
     Наконец секретарша пригласила его в кабинет. Стэплз вошел и сказал:
     - Доброе утро, доктор Трафаген.
     -  Мистер  Стэплз...  то  есть  Найвели...  то   есть...   совершенно
спокойно... садитесь пожалуйста... все будет хорошо.
     - Что касается карточки, то я все объясню, - сказал Стэплз. -  Но  на
самом деле меня зовут Стэплз и я...
     - И что бы вы хотели, мистер... то есть Стэплз?
     - Вы не хотели бы приобрести мамонта?
     - Простите, дорогой сэр, по мы покупаем только живых зверей. А  кости
мамонта, думаю, с удовольствием приобретет Музей Фильда.
     - А я и не говорю про кости. Я предлагаю вам живого  мамонта.  Хорошо
сохранившийся самец мамонта Джефферсона. Хотите взглянуть?
     - Разумеется, разумеется... мечтаю, дорогой сэр.
     Трафаген направился к двери. Когда Стэплз выходил следом за ним,  два
дюжих служителя схватили его. Трафаген выпалил, обращаясь к секретарше:
     - Теперь срочно звоните в госпиталь, то есть в  сумасшедший  дом  или
куда там надо!
     Стэплз пытался сопротивляться, но служители  привыкли  иметь  дело  с
существами, куда более сильными, нежели люди.
     - Послушайте, Трафаген, - заявил он. - Вы можете сейчас же проверить,
псих я или нет. Только взгляните на мамонта. Неужели вы никогда не слышали
о докторе Джилморе Плэтте?
     - Ш-ш-ш, мой дорогой сэр. Сначала вы заявляете, что ваше имя  Стэплз,
потом вручаете мне визитную карточку, на которой написано, что вы Найвели,
а теперь пытаетесь убедить меня,  что  вы  -  доктор  Плэтт.  Успокойтесь,
пожалуйста. Сейчас вас отвезут в одно чудесное тихое место, где вы  будете
играть с мамонтами в свое удовольствие.
     Стэплз пытался протестовать, но  ничего  из  этого  не  вышло.  Он  и
вообще-то был не очень разговорчив, тем более без шляпы на голове,  и  ему
никак не удавалось вставить  словечко  в  поток  успокаивающих  причитаний
доктора Трафагена.
     Приехала скорая помощь, и люди в  белых  халатах  вывели  Стэплза  из
административного корпуса. Трафаген следовал за ними. Грузовик  стоял  как
раз у самой машины скорой помощи. Стэплз завопил:
     - Монтигомо!
     Мамонт поднял хобот и затрубил. Леденящий кровь  звук  так  перепугал
санитаров, что они отпустили Стэплза, но нужно отдать им должное,  тут  же
вновь схватили пациента, прежде чем ему удалось от них скрыться.
     Трафаген подбежал к грузовику и, заглянув под  брезент,  обернулся  к
Стэплзу с криком:
     - Простите меня! Простите меня, ради всего святого! Ведь я же знаю  о
Плэтте и его процессе. Но мне и в голову по пришло, что вы - это он...  то
есть вы от него. Мальчики, произошла ошибка, все это сплошная ошибка.  Он,
оказывается, вовсе не сумасшедший!
     Санитары отпустили Стэплза. Приняв вид невинно оскорбленного,  Стэплз
сказал:
     - Вот уже пятнадцать минут,  как  я  пытаюсь  объяснить  вам,  доктор
Трафаген, кто я такой, но вы же меня не слушаете.
     Трафаген извинился еще раз и сказал:
     - Я не знаю, не пропала ли у  вас  охота  обсуждать  условия  продажи
этого зверя, мой дорогой сэр, но я хотел бы перейти к делу. Только вначале
мне надо ознакомиться с финансовым состоянием зоопарка и проверить,  каков
перерасход в этом квартале.


     На самом деле я скорее развеселился, чем разозлился, но, до  тех  пор
пока мы не сговорились о цене, я сохранял оскорбленный вид.  Трафаген  был
так смущен, что неплохо заплатил нам за  мамонта.  Несколько  долларов  из
этой суммы пошли в фонд помощи полицейским Керрисвилльского управления для
налаживания с ними добросердечных отношений.
     Плэтт нанял сторожей и обнес зоопарк забором. Я не думаю, что люди из
"Марко Поло" предпримут что-то  еще.  После  того,  что  случилось,  любой
инцидент будет казаться подозрительным. Плэтт также  взял  на  работу  еще
одного помощника, восторженного молодого палеонтолога,  по  имени  Рубидо.
Сейчас они в Вайоминге, где выкапывают кости динозавров.
     В клетках у нас живут некоторые интересные ископаемые и еще несколько
ждут своей очереди  в  ваннах.  Один  из  них  -  американский  мастодонт,
которого мы уже обещали зоопарку в Нью-Йорке.
     Но вначале я обещал рассказать, почему я ухожу от Плэтта.  Во-первых,
я  геолог,  а  не  служитель  зоопарка.  То,  что  ты  прочел,  даст  тебе
представление, каково работать на Плэтта. Во-вторых, как я  уже  писал,  у
меня на руках семья, и поэтому я берегу свое здоровье. На прошлой неделе я
получил телеграмму от Плэтта, где он сообщает, что  они  раскопали  полный
скелет  тиранозавра  длиной  в   двадцать   метров,   с   пастью,   полной
пятнадцатисантиметровых зубов. Я знаю, что все это значит, и полагаю,  что
мне лучше унести ноги, покуда цел.
     С наилучшими пожеланиями тебе и Джорджии. Надеюсь, скоро увидимся.
     Кен.

Ваша оценка:	Подпишусь под каждым словом (+3) Понравилось (+2) Нормально (+1) Посредственно (-1) Ерунда какая-то (-2) Чушь собачья (-3)
Комментарий:
Подпись:	(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
Сайт: