Эдуард Дворкин
Мелодия для карлика
рассказы
_Мелодия для карлика_
_Погоже-ненастным днем шла по улице женщина с плохими ногами.
Она была на высоких каблуках и очень торопилась, отчего все в ней трепетало и
звенело: скакали вверх-вниз тренькающие молодые груди, упруго подрагивал и
гулко ухал упрятанный под шерстяной юбкой округлый металлический таз, и даже
нарумяненные сочные щечки - и те ходили ходуном, почмокивая и посвистывая.
Женщина была натянута, как струна, и все в ней было подобающе, и тело у нее
было отменное, и лицо хоть куда, и, судя по всему, она была подготовлена к
успешному деторождению, вот только ноги у нее действительно никуда не
годились.
Уличные мужчины на женщину не смотрели. Заросшие и несвежие, в одежде с
оборванными пуговицами, мутноглазые и щербатые, они не имели в своих засохших
душах камертонов, способных уловить и оценить такую прекрасную женщину (ноги
не в счет!), да и заняты они были совсем другим: безобразно гримасничая, они
размашисто жонглировали обкусанными пивными кружками, стараясь не пролить на
разбитый асфальт ни капли разведенного скверного суррогата.
А женщина была не кто иная, как Софья Агаповна Турксибова, и торопилась она
жить, и спешила чувствовать...
Нет, безусловно, это не была женщина для Веденяпина.
Веденяпин, эмоционально глухой и слепой мужчина, жил по другим канонам, и в
его жизни не было места для проявления чувств. Спектры, пассажи и гаммы
окружающего мира Веденяпина не затрагивали, он жил измерениями. Сто граммов
колбасы на завтрак, три километра до службы, восемь часов внутри, тридцать
пять тысяч в месяц, одна женщина в неделю.
Женщин он приводил по пятницам после вечерней прогулки.
Обыкновенно он шел, погруженный в какие-то свои выкладки и вычисления, и,
поравнявшись с какой-нибудь женщиной, брал ее за руку и вел к себе. Иногда,
если того требовали обстоятельства, он говорил что-нибудь успокаивающее, но
чаще молчал, экономя слова и мысли.
Дома он варил суп из пакета, временами выглядывая из кухни, чтобы не давать
женщине свободу рук, потом выходил с кастрюлькой, ставил на стол бутылку вина,
блюдце с рассыпными конфетами, помогал женщине раздеться, гасил свет и с
головой уходил под одеяло. Рано утром он открывал дверь, и женщина уходила.
Веденяпин шел в душ и начисто смывал женщину из памяти.
Была как раз пятница, Веденяпин чувствовал этот день без всякого календаря, по
пятницам он начинал ощущать сильное томление плоти, перерастающее к вечеру в
откровенно безобразную фазу.
А Софья Агаповна как на грех решила больше не ждать и довериться первому на
нее посягнувшему (за исключением, конечно, мутноглазых и щербатых). Веденяпин
был выбрит, опрятен, яснолиц, все пуговицы и молнии были у него на месте, его
ладонь была суха и горяча, и Софья Агаповна пошла за ним, гордясь собой и
презирая себя.
Для Веденяпина все было обычно, а вот Софья Агаповна оказалась в подобной
ситуации всего в десятый раз, она волновалась и не знала, как себя вести, но
Веденяпин все сделал сам, начиная от супа и кончая...
Он не был музыкально одаренным человеком, этот Веденяпин, он равнодушно
проходил мимо филармонии и никогда не покупал себе пластинок с увертюрами, но
даже он был удивлен и взволнован звуками, исходившими от Софьи Агаповны.
Пронзительные и чистые, они разливались, заполняя все пространство, и нужно
было только чувство, его, Веденяпина, чувство, чтобы собрать их в совершенную
и прекрасную симфонию. Но Веденяпин, как и девять его предшественников, не
стал композитором - он не был гармонически развитой личностью и примитивно
понимал непростую гамму человеческих отношений.
Утром, открывая Софье Агаповне дверь для ухода, Веденяпин впервые в жизни
засомневался - а не оставить ли ему вообще такую необычную женщину у себя. Уже
одно это было для него внутренней революцией, но перевесила привычка, к тому
же он посмотрел вниз, прикинул пропорциональность ног Софьи Агаповны и решил
ее не задерживать.
Он горько пожалел потом, как пожалели девять его предшественников, но было
поздно. Вернулись из Китая два друга: Ухтомский Панфил Семенович (силач и
великан) и Шапиро Лазарь Моисеевич (горбатый карлик) - мужчины умные, щедрые и
одухотворенные. Повстречали на своем пути Софью Агаповну и пленились ею.
Панфил Семенович принял в Тибете обет безбрачия и поэтому стал Софье Агаповне
добрым приятелем, а Лазарь Моисеевич накормил женщину сочным пуримом и сделал
ей предложение.
Софья Агаповна подумала и согласилась. Теперь она Горбунова.
Лазарь Моисеевич - прекрасный музыкант, техничный и страстный. По вечерам он
вдохновенно ласкает жену длинными нервными пальцами, и извлекаемые им звуки
сплетаются в прекрасную и шумную симфонию любви.
Музыка разливается окрест, Веденяпин слышит ее и идет к маленькому домику на
отшибе. Подходят и девять его предшественников. Они уже знакомы и кивками
приветствуют друг друга. Общая потеря сблизила их. У всех с собой маленькие
складные стульчики и сумочки с едой, все тепло одеты. Иногда симфония звучит
всю ночь, и тогда они остаются до утра в надежде увидеть Софью Агаповну и с
безумной идеей вернуть ее.
Тщетно.
Счастливая и гордая, она проходит мимо. Ее провожает Ухтомский, способный при
необходимости расшвырять всех десятерых.
Десять мужчин смотрят Софье Агаповне вслед и удивляются - ноги у нее вроде бы
стали ничего. _
"Знамя" 12'98
_
-------------------------------------------------------------------------------
--===Журнальный зал, "Знамя" 12'98 / "ИнфоАрт"===--
'); return(' '); } // -->
_
_"Мелодия для карлика"_
*Эдуард Дворкин*
_2_
__
Приговор
_
Началось с того, что школа, которую ему предстояло окончить, в одночасье
сгорела, и Александр Александрович Забродин, тогда еще просто Коля, был
переведен в коммерческую структуру на должность разъездного агента.
К руке Забродина прикрепили цепь, на другом конце которой болтался
непроницаемый чемоданчик. Его следовало доставлять в заданную точку, иногда за
многие тысячи километров, и там опорожнять перед клиентом. После этого можно
было возвращаться.
Александр Александрович (Коля) получал у начальника предписание и шел в
бухгалтерию. Бухгалтерша Лия Дормидонтовна, немолодая одышливая женщина с
добрыми материнскими глазами, по-своему отметила безусого и безбрового (после
пожара) парня. Она сажала Забродина рядом, водружала ему на плечо свой
массивный бюст и как бы невзначай забрасывала на колени юноше коротковатую
полную ногу. Иногда она кусала его в шею. От бухгалтерши зависело все. Она
могла вообще не дать денег на поездку, и тогда Александру Александровичу
пришлось бы идти пешком или добираться поездостопом. Могла, расшалившись,
выдать вместо рублей монгольские тугрики или вьетнамские донги, но могла
подбросить и лишний миллиард или собственноручно набить ему карманы золотыми
слитками. Забродин никогда не перечил Лие Дормидонтовне, он привязался к ней и
охотно терпел ее милые чудачества.
Однажды, отработав уже год или полтора и заслужив первый орден, Забродин
возвратился из очередной поездки и узнал, что Лия Дормидонтовна приговорена к
расстрелу.
- Приговор приведен в исполнение? - содрогнулся он.
- Нет, - ответили сослуживцы. - Мы ждем тебя.
Они крепко подхватили Забродина под локотки и повели в подвал учреждения.
Полустертые склизкие ступени привели их в большой каменный мешок. Внутри было
прохладно, ярко горели лампы дневного света. Александр Александрович увидел
всех сотрудников организации, были среди них и уже не работавшие пенсионеры.
Возбужденно переговариваясь, люди смотрели в одну сторону. Там, у дальней
стены, привязанная веревками к торчащим прутьям арматуры, стояла Лия
Дормидонтовна. Она была бледна, неудачно накрашена и выглядела хуже обычного.
Ей совершенно не шло какое-то белое мешковатое платье, явно с чужого плеча.
- А-а, вот и он! - обрадовались в толпе.
К Александру Александровичу подошел начальник. Забродин впервые видел его в
маршальской форме с жезлом. Начальник снял болтавшийся у него за спиной
короткоствольный карабин и протянул его юноше.
- Не хочу! - предчувствуя ужасное, тоненько закричал Александр Александрович.
- Ты должен застрелить ее! - объяснил начальник. - Так гласит должностная
инструкция, и кроме того - такова последняя воля покойной.
Александр Александрович протестующе замахал руками и спрятал их за спину.
- Стыдитесь, молодой человек! - сказала Забродину старушка пенсионерка, бывшая
руководительница первого отдела. - Люди ждут!
Толпа зашумела. Александру Александровичу вложили в руки оружие. Лия
Дормидонтовна ободряюще улыбнулась ему и запела "Интернационал". Пальцы
Забродина дрожали, и первые пять выстрелов ушли "в молоко".
- Вычтем с вас за перерасход патронов! - пригрозил молодому человеку новый
бухгалтер.
Александр Александрович прицелился получше и сразил Лию Дормидонтовну наповал.
На третий день в организации был объявлен субботник по уборке территории, и
тело Лии Дормидонтовны вывезли на кладбище.
Похороны были пышные и торжественные.
Сослуживцы один за другим говорили о больших заслугах покойной перед
учреждением, высоко оценивали деловые и человеческие качества усопшей.
На могиле было много цветов, играл духовой оркестр, молодежь рапортовала телу
о своих достижениях в труде и личной жизни. Немного потанцевали.
Александр Александрович, как требовал того обычай, женился на дочери Лии
Дормидонтовны и унаследовал несколько особняков, парк автомобилей и
крупнотоннажный океанский лайнер с командой и опытным капитаном-наставником.
Забродин по-настоящему счастлив, у него любящая жена и трое детей, один из
которых мальчик, а другие - девочки. Девочку, естественно, назвали Лия
Дормидонтовна.
Александр Александрович немного располнел, у него отросли густые усы и брови.
"Интересно, - думает он временами, - как бы сложилась моя жизнь, не подожги я
тогда школу с учителями внутри?" _
"Знамя" 12'98
_
-------------------------------------------------------------------------------
--===Журнальный зал, "Знамя" 12'98 / "ИнфоАрт"===--
'); return(' '); } // -->
_
_"Мелодия для карлика"_
*Эдуард Дворкин*
_3_
_
_Аорта_
Сердечная аорта была у Веткина зеленая, но только с мая по сентябрь.
Когда же наступала осень, солнце скрывалось за тучами, и наружная температура
падала, аорта желтела, ссыхалась и была готова вот-вот отвалиться. Веткин
пребывал на грани небытия, но врачи всякий раз не давали ему уйти вместе с
опавшими листьями. Приезжала "Скорая", и редкого пациента увозили в институт
физиологии. Там ему создавали тепличные условия, в избытке кололи импортным
чистым хлорофиллом, и мало-помалу Веткин оживал.
Чувствуя себя вполне сносно, он тем не менее продолжал индифферентно лежать
под толстым одеялом или же садился у батареи и молча барабанил пальцами по
пыльному треснувшему стеклу.
- Вам бы в Африку, - замечал знаменитый врач Белобров, - на зной и
вечнозеленую природу!
- Не смогу! - вздыхал Веткин. - Мои корни здесь.
- Почитайте газету, - предлагал больному профессор. - Телевизор посмотрите.
- Зачем? - пожимал плечами Веткин. - Чего я там не видел?
- Поймите, - начинал горячиться Белобров, - так нельзя! Вы полностью выпали из
обоймы! Ведете растительный образ жизни - оттого и ваши неприятности!
- Знаю, - вяло реагировал Веткин. - Так уж я устроен.
- Странный вы человек! Будьте, как все.
- Как все?! - вскидывался Веткин. - Вы призываете меня ведрами заглатывать
водку, воровать, развратничать, ни во что не ставить закон... может быть,
убить кого-нибудь?! Нет уж! Животный образ жизни, конечно, более естествен, но
полностью для меня неприемлем. Я сделал свой выбор.
- Да, - вынужден был отступать Белобров. - Третьего действительно не дано.
- Но почему? - вмешалась однажды практикант Агапова. - А духовная сторона?
