- С удовольствием.
Он приподнялся, взял из ее рук, стараясь не расплескать,
полную до краев чашечку из тонкого китайского фарфора.
- Печенье?
Он кивнул и стал, не торопясь, мелкими глотками, пить
кофе, тщательно разжевывая изюмины печенья.
- Кстати, как вы сюда попали?
Он поставил на поднос пустую невесомую чашечку, указал на
окно:
- Оттуда. Меня привлек ваш кофейник - он кипел...
Девушка наклонила голову.
Вся желтая. И глаза желтые, необыкновенного разреза -
немного вытянутые к вискам, а может, просто она так выщипывает
брови. Скорее всего. А рот слегка великоват, и лицо
треугольное. Но до чего же хороша фигура, точеная, будто с
обложки журнала, - широкие плечи, высокая грудь, бедра -
загляденье и длинные ноги.
"Это все АПоль Джонс", - подумал он. - Вряд ли она такая
на самом деле. Такого просто не бывает".
- Вам не скучно было так долго лететь? - спросила она.
- Нет, я столько всего увидел.
- Столько... чего?
- Воспоминаний, - ответил он. - В комнатах, через
открытые окна.
- Такая жара, - вздохнула она. - Всюду все настежь.
- Я заглядывал в окна только на каждом десятом этаже, но
пропустил двадцатый. Но я не жалею.
- Там пастор... молодой, очень высокий и очень сильный...
Вы себе представляете?
- Откуда вы знаете?
Она молчала. Пальцы с золочеными ноготками машинально
играли шнуром просторного платья.
- Пролетая, вы бы увидели большое распятие темного дерева
на стене прямо против окна, толстую Библию на столе и в углу -
черную шляпу.
- И все?
- Ну, вы, наверное, увидели бы и другое...
Рождество они обычно справляли на ферме у бабушки с
дедушкой. Маздину ставили в гараж, рядом с дедушкиной, старой,
прочной и удобной, около двух тракторов, ощетинившихся
гусеницами с присохшей бурой землей и пожухлыми стебельками
между стальными звеньями. По случаю праздника пекли пироги,
разные пироги, кукурузные и рисовые, и пончики, и был еще
золотистый сироп, густой и прозрачный, им поливали пироги, и
жаркое было, но он берег аппетит для сладкого. После трапезы
пели хором перед камином.
- Вы могли бы услышать, как пастор разучивает с детьми
хорал, - сказала она.
Он ясно помнил мелодию.
- Да, та самая, - подтвердила девушка. - Ее все знают.
Она не лучше и не хуже других. Впрочем, как и сам пастор.
- Я бы предпочел, чтобы окно двадцатого было закрыто, -
сказал он.
- Но ведь обычно...
И она замолкла.
- Перед смертью обращаются к пастору? - закончил он за
нее.
- О, это ничего не дает, - сказала девушка. - Я бы
этого не сделала.
- А что вообще могут дать пасторы?
Он сказал это вполголоса, и, скорее всего, самому себе:
вероятно, они должны напоминать о Боге. Только пасторы еще и
помнят о нем да люди, которым страшно умирать, но не те,
которым страшно жить, и не те, что боятся мужчин в темных
костюмах, стучащих в вашу дверь, в то время как вы думаете, что
это просто негритянка, и даже не дающих вам допить початую
бутылку "Поль Джонса". Бог ничего не дает, когда ты боишься
людей.
- Наверное, некоторым без пасторов не обойтись, -
сказала девушка. - Во всяком случае, для верующих они нужны.
- Но если умираешь добровольно, - рассуждал он, -
незачем обращаться к ним.
- Никто не умирает добровольно, - заключила девушка. -
Нас всегда подталкивает к этому кто-то живой и кто-то мертвый.
Вот почему мы нуждаемся в мертвых и храним их в ящиках.
- Я в этом не уверен, - возразил он.
- Разве это не очевидно? - тихо спросила она.
Он еще глубже ушел в зеленое кресло.
- Я бы выпил еще чашечку.
У него слегка запершило в горле. Не то чтобы хотелось
заплакать, тут было что-то другое, но и слезы навертывались.
- Хотите чего-нибудь покрепче? - предложила желтая
девушка.
- С удовольствием.
Она поднялась, шелковое платье сверкнуло в солнечном свете
и померкло в тени. Из бара красного дерева она достала бутылку
"Поль Джонса".
- Скажите, когда хватит.
- Стоп! - остановил он ее повелительным жестом.
Она протянула ему стакан.
- А вы? - спросил он. - В моем положении вы бы стали
заглядывать в окна?
- Мне бы это не понадобилось - ведь я здесь живу. И на
всех этажах одно и то же...
- Нет, совсем не одно и то же, - запротестовал он. - Я
видел разные комнаты.
- Вас вводило в заблуждение солнце.
Она села рядом с ним в кожаное кресло и внимательно
посмотрела на него.
- Всюду одно и то же, - раздельно повторила она.
- До самого низа?
- До самого низа.
- И на любом этаже я все равно бы встретил вас?
- Да.
- Но там все иначе... Где-то приятно, где-то
омерзительно... Здесь все не так.
- Там было бы точно так же. Если задержаться.
- Может, и здесь меня обманывает солнце, - сказал он.
- Оно не может вас обмануть, ведь мы с ним - одного
цвета.
- Почему же я вас вижу?
- А вы бы меня и не разглядели, будь я плоской, как лист
бумаги, но...
Она не закончила фразу и слегка улыбнулась. Она была
совсем рядом, он ощущал ее аромат, зеленый от рук и тела, запах
лужаек и скошенной травы, сиреневый от волос, слаще и
необъяснимее, не такой естественный.
Он думал о Винни. Она была более плоской, но он знал ее
лучше. И даже любил.
- Солнце, - проговорил он. - В сущности это и есть
жизнь.
- Правда, я похожа на солнце в этом платье?
- А если я останусь? - прошептал он.
- Здесь? - Она подняла брови.
- Здесь.
- Вы не можете остаться, - просто сказала она. -
Слишком поздно.
Он с трудом заставил себя встать с кресла. Она коснулась
его плеча.
- Одну секунду, - сказала она.
Он чувствует прикосновение ее прохладных рук. И снова
видит - на этот раз совсем близко - искрящиеся золотые глаза,
треугольные щеки, сверкающие зубы. На секунду он ощущает нежное
прикосновение полуоткрытых губ; на секунду ее тело, укутанное в
солнечный шелк, прижимается к нему, и вот он уже один, и
уходит, она улыбается издалека, чуть печально, впрочем, она
быстро утешится - уже приподняты уголки ее желтых глаз, - он
уходит, остаться никак невозможно, надо все начать сначала и на
этот раз не останавливаться.
Он снова поднялся на вершину гигантского здания, бросился
в пустоту, и голова его расплескалась красной медузой на
асфальте Пятой авеню.
Last-modified: Mon, 20-Jul-98 10:49:38 GMT
