Илья ВАРШАВСКИЙ
ЗМЕИНЫЙ ПЛОД
- Нет, - ответил я, - мне никогда не приходилось бывать в
Уссурийском крае.
- Жаль, - скачал он, - может быть, тогда бы вы мне легче поверили.
Там все это и произошло, пять лет назад.
- Все равно расскажите, пожалуйста! - попросил я.
- Ну что ж, попробую... В то время я был топографом. Это всего
лишь одна из многих профессий, которые мне пришлось перепробовать.
Заняться топографией меня вынудили обстоятельства, неважно какие, к
моему рассказу они не имеют никакого отношения.
Наша партия работала в тайге. Мы вели предварительные изыскания,
связанные с проектом новой дороги. Вся трасса была разбита на участки,
и мне с моей помощницей Таней достался один из глубинных районов. База
экспедиции находилась в Имане.
Вы не были в Уссурийских джунглях, и мне трудно объяснить вам, что
это такое. Во всяком случае, если на земле и существовал когда-то рай,
то... впрочем, может быть, это и субъективное впечатление. Вероятно, и
для Адама прелесть рая заключалась, прежде всего, в Еве. Надеюсь, что
вы меня поняли. Словом, мы там были по настоящему счастливы и впрямь
считали себя первыми людьми на земле.
Говорят, что любовь окрыляет человека. Конечно, это затасканная
метафора, но никогда в жизни я не работал с таким подъемом. Вскоре мы
должны были закончить съемки и уже строили всевозможные планы
совместной поездки в отпуск.
Я хорошо помню этот день. Мы выбрались из густых зарослей на
очаровательную поляну и увидели ослепительно белый ствол, сверкающий в
лучах заходящего солнца, фиолетовую крону с красными плодами и
большого удава, обвившегося вокруг дерева. При нашем приближении он
угрожающе поднял голову.
- Смотри, - сказала Таня, - змей снова искушает меня. На этот раз
ты сам сорвешь мне яблоко.
Я не двигался с места.
- Ну, смелее! - продолжала она, смеясь. - Не уподобляйся своему
прототипу и не заставляй даму лезть на дерево. Достань мне яблоко, и я
за это рожу тебе сына, от которого пойдет род галантных мужчин.
Когда вам сорок пять лет, а вашей возлюбленной двадцать, вы всегда
способны на большие безрассудства, чем в юности. Метким выстрелом я
размозжил голову удаву и, взобравшись по гладкому стволу, сорвал
мягкий плод, пахнувший корицей и мускусом.
- Только не вздумай его есть, - сказал я, - он может оказаться
ядовитым.
- История повторяется, - сказала Таня и, раньше чем я успел ее
остановить, откусила большой кусок. - Очень вкусно! Теперь, даже если
оно ядовитое, ты обязан его попробовать. Умирать, так вместе!
Он был действительно очень вкусным и ни на что не похожим, этот
плод. Мягкая, ноздреватая сердцевина таяла во рту, оставляя на языке
слегка горьковатый привкус.
- Ну вот, - сказала Таня, - мужчины всегда так: сначала всякие
страхи, а потом готовы всё сожрать, ничего не оставив даме. По всем
канонам, я тебя уже совратила. Иди добывай в поте лица хлеб насущный,
мне хочется есть.
Я отправился собирать сучья для костра, а она улеглась под
деревом.
- Ты знаешь, - сказала она, когда я вернулся, - в нем была
косточка. Я ее нечаянно проглотила, что теперь будет?
- Об этом в писании ничего не сказано, - ответил я и занялся
ужином...
Мне трудно рассказывать, что было дальше. На третий день Таня
заболела. Она не могла ходить, перестала есть и вся как-то
одеревенела. Ее мучили страшные боли в ступнях. Прошло еще несколько
дней, и на пятках у нее появились... корни! Да, да, вы не ослышались,
самые настоящие корни, ну такие, какие бывают у молодого деревца.
Мне казалось, что мы оба сходим с ума. Таня рыдала и требовала,
чтобы я зарыл ее ноги в землю, а я молил судьбу послать нам обоим
смерть. Наконец, я уступил и врыл в землю по колени ее ноги. Теперь
она успокоилась, и только просила, чтобы я ежедневно поливал возле нее
почву. Она по-прежнему ничего не ела, и скоро перестала говорить. Моя
Таня попросту превращалась в дерево. Прошло около трех недель, и на
ней появились первые побеги, быстро покрывшиеся фиолетовыми листьями.
Вряд ли я могу передать мое состояние. Временами мною овладевало
настоящее безумие.
Много раз я порывался уйти из этого проклятого места, но неизменно
возвращался назад. Это было в период Таниного цветения.
Вскоре на ней появились первые плоды, и тут началось самое
страшное. Казалось, все змеи Уссурийских джунглей собрались на Танину
тризну. Днем большой удав, обвив ствол, отгонял птиц, желавших
полакомиться плодами, а ночью они все, покачиваясь на хвостах,
исполняли при свете луны бесконечный монотонный танец. Так
продолжалось до созревания первого плода, когда началась великая битва
змей.
Лежа в зарослях, я наблюдал, как они свивались в один общий
клубок, распадались на отдельные группы, сжимали друг друга в
смертельной схватке, наносили сокрушительные удары хвостами и головой.
Побоище прекратилось так же внезапно, как и началось. Не знаю, что
определило победителя, но думаю, что это был тот удав, который влез на
дерево и высосал плод. Остальные оставшиеся в живых змеи вновь
принялись танцевать. Трудно сказать, сколько продолжался этот кошмар,
я помню пять или шесть таких битв.
Наконец созрел последний плод, который змеи почему-то не тронули.
Оставив его на съедение птицам, они вернулись в чащу.
Несколько суток я просидел под деревом на примятой траве, усеянной
косточками плодов, среди трупов змей, наблюдая, как с моей Тани
осыпаются листья. Когда последний из них, кружась, опустился на землю,
я взял одну косточку и пошел на запад.
Вы сами понимаете, что я не мог вернуться на базу. Моему рассказу
о Таниной смерти никто бы не поверил.
Теперь мною владело одно стремление: вырастить из Таниной косточки
новое дерево. Для этого нужно было подобрать подходящие климатические
условия. Я отправился на юг.
С большим трудом мне удалось получить место сторожа на здешнем
кладбище. Скоро оно станет моим последним пристанищем. Я знаю, что рак
печени неизлечим.
Могильщики, которым я рассказал эту историю, поклялись похоронить
меня без гроба. На груди у меня будет мешочек с косточкой Таниного
плода, плоть от ее плоти. В земле я вскормлю это дерево своим телом.
Тогда мы будем навсегда вместе.
Он расстегнул рубаху и вынул из шелкового мешочка на груди
ярко-желтую ноздреватую косточку.
Мне были знакомы эти пластмассовые пуговицы, похожие на косточку
персика. Утром я их видел в галантерейном ларьке у пристани. Та, что я
сейчас держал в руках, еще хранила след алюминиевой лапки с
отверстиями для нитки.
Но мог ли я предать собрата по оружию, когда и в моей душе жила
детская вера в правдоподобность выдуманных мною рассказов? Я бережно
опустил его талисман обратно в мешочек вместе с причитающимся
гонораром.
На следующий день я скупил в маленьком курортном местечке все
злополучные пуговицы и бросил их в море.
Пожалуй, это было самым лучшим из всего, что я когда-либо сделал
на плодородной ниве фантастики.
